Глава первая

Побережье матёрой земли американской, Аляскою называемой… Вода, кругом вода. А ещё частые острова и скалистые их берега в лёгком тумане раннего утра. И над всем этим тишина. Только слышен плеск волн о кожаный борт байдары, да глухой звук смазанных жиром уключин.

В лодке куча свежих котиковых шкур и десятка два алеутов-зверобоев во главе с байдарщиком Сысоем Слободчиковым, сидящим на корме. Он зорко глядит вперёд и по сторонам водной глади. Все другие молчат, равнодушно взирая на океанский простор, на волны и скалы. Видно, что люди устали после многодневной тяжёлой работы и жили только ожиданием возвращения с промысла домой.

Но вдруг Сысой насторожился и махнул рукой гребцам своей байдары.

— Стой! Суши вёсла! — скомандовал жестами и негромко сказал Слободчиков.

Все повернулись в ту сторону, куда вглядывался Сысой. Там из-за островной скалы выставилась корма какого-то незнакомого и большого парусного судна, стоящего на якоре.

— Кажись, не наш, — сказал один из охотников.

— Знамо, не наш, Гуря, — подтвердил Сысой. — Нашим людям в сем углу тайном делать нечего. Да и неоткуда им тут взяться.

Слободчиков расстегнул на груди кафтан, достал из-за пазухи подзорную трубу. Корма незнакомого судна приблизилась к его зорким глазам, и он смог прочитать чёткие латинские буквы «Albatros».

— Англичанин… Ещё один разбойник в наших водах. Видно, опять что-то затевают, собаки… К берегу! — приказал Сысой гребцам.

Он подал знак рукой на идущие следом байдары и все лодки повернули к скалистому, поросшему кустарником берегу одного из ближних островов.

Над высокой скалой-кекурой Новоархангельской крепости — резиденции Главного правителя русских владений в Америке на острове Ситха развевался трёхцветный с двуглавым орлом флаг Российско-Американской компании. Он будто плыл над домами, амбарами и другими крепостными постройками. У самого же причала среди других стояло иностранное судно с английскими буквами на борту — «Ametist», на которое по сходням работные люди заносили тюки и рогожные мешки с пушниной. Видно, что загрузка судна шла полным ходом, а за ней из окна дома правителя Русской Америки Александра Андреевича Баранова наблюдал американец Томас Мур — капитан этого самого торгового судна. Хозяин же кабинета Баранов сидел за столом и что-то писал на большом листе бумаги.

— Я старый морской бродяга, мистер Баранов, но на берегу мне более всего по душе вот эта картина, — сказал, кивая на окно, Мур.

Баранов встал из-за своего рабочего стола и подошёл к окну.

— Вы правы, господин Мур, — согласился с гостем Баранов. — И у меня от сей картины на сердце любо. Я всегда, глядя на это, чувствую свое участие в деле, ради которого мы пришли сюда, на край земли. Но главное — всё это на пользу Отечеству.

— Мы, американцы, мистер Баранов, желаем как можно дольше работать вместе с вами — русскими. Ведь что хорошо для вашей компании, то хорошо и для народов наших.

— Да, господин Мур, — подтвердил Баранов. — Наша с вами служба — взаимная выгода для наших народов. Но, к сожалению, тут, у матёрой земли американской, подвизаются и совсем другие люди.

— Есть, есть они, мистер Баранов, — кивнул Мур. — Вот, говорят, что в здешних водах появился известный пират Самуэль Гельбер…

— Англичанин?

— Да… Моряк, однако, превосходный. Но там, где он появляется, всегда смута, всегда кровь. Так что будьте с ним осторожны. Хитёр и коварен этот человек.

— Ещё неведомо мне о нём, но, если говорят, стало быть, так и есть.

— У меня точные сведения, мистер Баранов. Этот разбойник где-то здесь, у Аляски.

— И что ему надо? — произнёс Баранов, будто спрашивая самого себя.

— Как что? — удивлённо сказал Мур. — Всё очень просто. Гельбер мелок сам по себе, но за ним стоят испанцы и англичане. А им вы — русские, и мы тоже — конкуренты у этих берегов и не нужны здесь. Вот и послали они этого самого Гельбера.

— Несколько лет тому назад здесь разбойничал пират Барбер. Много нам крови попортил. Подымал против нас туземцев, и они даже захватили нашу крепость. Еле замирились. А сам Генри Барбер потом служил у нас капитаном корабля «Ситха», да однажды в бурю погиб у камчатского берега вместе с кораблём… И вот теперь, значит, вместо Барбера прибыл Гельбер. Жизнь, однако, скучать не даёт. А что англичане и испанцы творят тут беззаконие? Почему ваши власти их не урезонят? — вдруг спросил Баранов.

— Видите ли, мистер Баранов, — ответил американец. — Моя страна ещё слишком молода. Тридцать с небольшим лет всего прошло с тех пор, как мы стали независимы от Британии. И англичане, и испанцы всё ещё сильны у нас. Ведь наша земля — бывшая колония Англии.

— Англичане с испанцами ведут себя здесь как разбойники с большой дороги, говоря по-нашему, по-русски. Мы вот ружья туземцам не продаём, а пираты колошам даже пушки за меха дают и постоянно подбивают туземцев против нас.

— Они считают всё побережье от Калифорнии до Ситхи своей землёй, — сказал Мур.

— Земля эта ничейная, — убеждённо произнёс Баранов. — А, вернее, тех племён индейских, кои на ней живут. И многие изъявили своё желание войти в российское подданство доброй волей. В землях сих на американском берегу врыты нами медные доски, где литыми буквами написано: «Земля российского владения».

— Всё так, — согласился капитан Мур. — И мне сие давно известно. Но от коварства англичан и испанцев доски не спасут. Им нужны здешние лежбища морских котов. А для этого они подкупают местных тойонов и поднимают против вас туземцев.

— Сие они умеют, — подтвердил Баранов. — Коварству их учить не надо. Да ведь зло своё творя, как они жить собираются? Мне говорили, как они огнём и мечом прошли от моря и до моря по земле Америки, истребляя целые племена туземцев ради собственного блага. Мы же пришли сюда не завоёвывать Америку… Вот посмотрите, господин Мур, — Александр Андреевич подвёл гостя к большой карте, висевшей на стене кабинета и продолжил. — Мы давно обжили все эти острова… Уналашку, Кадьяк, Афогнак. Наши крепости есть и на земле Кеная, Якутата. Ныне мы вот здесь, на острове Ситха. Крепость наша — Ново-Архангельск — столица Русской Америки. Но мы мечтаем о большем, господин Мур. А мечта наша — построить на американском берегу город вроде Санкт-Петербурга… С широкими проспектами, площадями, православными храмами, высокими домами и портом со многими причалами… И назовём его — Славороссия!

— А кто в них будет жить, мистер Баранов? — удивлённо перебил Мур. — В домах вашего славного города?

— Как кто? Туземцы, конечно. Коренные жители сей земли. Истинные американцы: колоши, алеуты, атапаски… Да тут много разных племён обитает.

— Но они, мистер Баранов, не готовы к такой жизни. Они дикие люди.

— Да, они, господин Мур, не такие, как мы. Но мы выведем их из дикости, как выводили другие племена и народы. Первую, ещё на Кадьяке, школу для туземцев открыл много лет назад сам основатель компании нашей Григорий Иванович Шелихов, ибо нам нужны были матросы, писаря, мастера разных ремёсел. Теперь все они служат у нас на благо своей родной земли. А самых одарённых учеников наших мы посылаем обучаться в Иркутск и даже в Петербург.

— Так это же на другой край земли! — опять удивлённо воскликнул капитан Мур.

— Овчинка выделки стоит, как у нас говорят, — довольно сказал Баранов.

— А какова, кстати, судьба того индейского мальчика, что я когда-то вам оставил? — спросил Мур.

— Рыча? О, он оказался смышлёным отроком, — улыбнулся Баранов. — Хорошо знал английский язык и был сперва при мне переводчиком. Потом окончил здесь школу, а ныне я отправил его с кораблём нашим в Кронштадт. Обучаться будет в тамошней мореходной школе. Ожидаю его сюда морским офицером. Так что, господин Мур, придёт время, и обустроим мы сию землю американскую.

После этих слов Баранова капитан Мур долго молчал. Он ходил по кабинету, о чём-то размышляя.

— Странные вы люди — русские, — наконец заговорил он. — Вас очень трудно понять. Идёте из Европы через Сибирь и океан, в сей далёкий край, через лишения, а порой и смерть, к людям-дикарям и всё для того, чтобы этих людей научить всему, чем владеете сами, научить их жить так, как мы живём? Но это невозможно, да и нужно ли?

— Возможно, нужно, и ничего странного в том нет, господин Мур, — оживлённо продолжал Александр Андреевич. — Мы, русские, живём по законам веры нашей православной. Туземцы такие же люди, как и мы. Только живут в дикости. Вот и надо их вывести к свету. Потому-то мы их и приобщаем к нашей вере Христовой, крестим, учим грамоте, ремёслам и разным наукам, что сами знаем. Разве это плохо?

— Я не говорю, что это плохо, мистер Баранов. Но я пытаюсь понять: зачем вам это надо?

— Это надо нашей компании, а стало быть, и Отечеству, России. Мне же лично надо немного: чтобы вспоминали потом добрым словом. Вот, дескать, был в прежние времена здесь в этих местах правитель Русской Америки Баранов… Ну и слова там всякие разные: как одного крестил, другого уму-разуму учил, третьего женил… Добрая память… Она, брат, всего дороже. И ради этого стоит жить…

— Да, о вас, мистер Баранов, слух идёт по всему побережью и даже на островах Океании о вас знают.

Александр Андреевич, довольный, заулыбался.

— Говорят… Это верно. Я знаю и не скрою, что мне приятно сие слышать.

— На пути сюда заходил я на Гавайские острова пополнить запас пресной воды и съестного. Так даже тамошний король и многие другие люди говорили о вас… По-доброму, конечно. А ведь в тех местах погиб славный капитан Кук!

— Король Гавайских островов Тамеамеа Великий — мой давний друг. Только вот встретиться пока не довелось. А с ним у меня торговый и взаимовыгодный договор. Наши промышленные добывают там зверя и привозят разные товары и продукты.

— Слышал я ещё, — продолжал Мур, — что вы собираетесь открыть там на островах свои фактории. В будущем не встанет ли вопрос о присоединении тех Сандвичевых островов к Российской короне?

— Если гавайцы того захотят, то я возражать не стану. Но наказа на этот счёт я пока не имею… Гавайи — земля Российского владения… Неплохо звучит, что и говорить…

… На далёких от Аляски Гавайских островах Баранов пока не бывал, но много о них слыхал и знал по рассказам своих и иных стран мореходов. Находились те острова далеко в полуденной стороне и считались перекрёстком морских дорог в безбрежном Великом океане.

Круглый год в Гонолулу и другие гавайские порты заходили корабли разных стран со всех сторон света за пресной водой, съестными припасами, ну и, конечно, для отдыха, ибо на островах тех стояло вечное лето и здешняя природа походила на райскую: тёплые морские течения, вечнозелёные леса и равнины, банановые рощи и заросли сахарного тростника.

Отдохнув и пополнив трюмы всем необходимым шли морские скитальцы дальше: на север — к берегам Камчатки и Аляски, на запад — в китайский Кантон и индийские порты, на восток — в Монтерей, или Сан-Франциско и на юг — к многочисленным островам Океании. Шли, чтобы через какое-то время опять вернуться сюда, в сей райский уголок…

…Жили на Гавайях люди, как говорится, с незапамятных времён, но открыл острова для европейцев английский мореход Джеймс Кук лет пятнадцать тому назад и назвал их Сандвичевыми в честь, как сказывают, начальника своего адмирала Сандвича. Мореходом Кук и вправду слыл отменным: три земных круга совершил сей капитан по морям и океанам под своими парусами, открывая новые острова и проливы. Мог бы ещё многие открытия сделать, да убит был туземцами тех самых Сандвичевых островов…

Говорили, что островитяне даже его съели, но то совершенная неправда, ибо гавайцы никогда не были людоедами. Правда, в те времена был у них обычай при похоронах вождей приносить в жертву двух воинов, но этот обычай отменил король Тамеамеа Первый… А в гибели своей капитан Кук был сам же и виноват.

… С дружелюбными гавайцами Кук и его люди вели себя как с дикими зверями: по всякому насильничали и даже убивали. Туземцы долго это терпели, но терпение их кончилось при очередном заходе англичан по пути с Аляски в бухту острова Оваи. На этот раз матросы Кука тоже вели себя с туземцами очень не по доброму. Однажды ночью обиженные островитяне отвязали от борта корабля Кука шлюпку и угнали её к своему берегу. Утром с великой злобой в душе Джеймс Кук со своими людьми высадился на тот берег и попытался взять в плен вождя острова, но туземцы за него вступились. Англичане стали стрелять из ружей, пролилась кровь, завязался короткий бой, в котором капитан Кук и был убит. Так бесславно окончил свои дни сей славный мореход…

… Вскоре после того все Гавайские острова объединил в одно государство новый тамошний король Тамемеа Первый, у которого была своя армия и даже военный флот.

Сам король, как рассказывали люди, его видевшие, был светел лицом и тем очень походил на европейца. Видно был он потомком тех белых людей, которые живали на островах задолго до капитана Кука. Тамеамеа никогда не носил набедренной повязки, а надевал белую рубаху, порты и лёгкие сандалии.

Из людей Баранова первым ходил к тем Гавайским островам Сысой Слободчиков. Король Тамемеа, много слышавший о белых людях на Аляске и Алеутских островах, пожелал однажды видеть Слободчикова. Он расспрашивал Сысоя о жизни на севере, о стране России и правителе Русской Америки Баранове, а при расставании передал для него старинный деревянный шлем с забралом, сказав при этом: «Я слышал, что ваш правитель Баранов очень смелый человек. Я таких люблю, потому, как и сам смелый. В знак сего посылаю ему этот старый шлем на память»… Вот таков он, заочный друг Александра Андреевича, правитель Гавайских островов…

В дверь постучали, она тут же отворилась, и в кабинет Баранова вошёл его помощник по коммерческой части Кусков.

— Бумаги готовы, Александр Андреевич, — произнёс он от порога.

— Вот и славно, вот и хорошо, Иван Александрович. Давай их сюда, голубчик.

Баранов взял бумаги, коротко глянул на них и сел к столу.

— Ну вот, господин Мур… Всё, о чём мы договорились устно, теперь положено на бумагу… Стало быть так: берёте у нас три тысячи бобровых шкур, да медведковых, песцовых, лисьих… Впрочем, тут всё прописано и по-английски. Читайте… — Баранов протянул бумагу Муру и продолжал. — Я желал бы, чтобы наши пушные товары вы променяли в Кантоне на товары тамошние и необходимые нам: чай разных сортов, китайку-ткань цветов тоже разных, штук пятьсот шёлку, сахару-леденцу и прочего товару. И всё это сдали бы на Камчатке нашему комиссионеру Мясникову. А тот часть товаров с вами же прислал бы сюда. Здесь же и расчёт будет полный. Так ли я говорю, господин Мур?

— Всё так, мистер Баранов. Не извольте беспокоиться. Я выполню все пункты нашего договора… А кто будет у меня на судне вашим доверенным лицом?

— Об этом мы спросим моего помощника Ивана Александровича. Вся наша коммерция — его епархия, и он тут архиерей. Так кого ты приглядел, Иван Александрович, в доверенные?

— Служащего у меня в конторе Петра Ивановича Калистратова, Александр Андреевич. Он звания купеческого и мореход добрый. Хаживал со мной до Сан-Франциско, да и на Камчатку отсюда ходил, — сказал Кусков.

Баранов удовлетворённо закивал головой, соглашаясь с Кусковым.

— Так что он, господин Мур, будет не только за товар отвечать, но и вам в пути помогать. Нахлебником не будет… Ну, а с вами мы давно знакомы, и я вам верю, вручая наш товар в руки ваши, — заключил Баранов.

— Благодарю вас, мистер Баранов. Иначе и быть не может, когда мы делаем одно общее дело.

— Тогда скрепим наш уговор, — сказал Баранов и первым подписал бумаги.

За ним склонился над ними и Томас Мур, размашисто расписываясь гусиным пером.

— Ну, так что — по рукам! — весело воскликнул Баранов и протянул Муру свою руку.

— По рукам, мистер Баранов, — также весело ответил капитан Мур.

И они пожали друг другу руки.

— А теперь, капитан Мур, как и положено у нас, надобно уговор наш обмыть, и я приглашаю вас отобедать у меня. Супруга моя Анна Григорьевна, должно быть, уже ждёт нас. Как вы к этому относитесь?

— О! О! Я знаю, как вы скрепляете договоры, чтобы они не рассыхались, — рассмеялся Мур. — Но я готов к этому.

Баранов, тоже улыбаясь, отворил двери, пропуская вперёд гостя.

А тем временем, скрывшись в кустах за камнями прибрежного острова, Сысой Слободчиков с Гурием наблюдали за иностранным кораблём, стоящим в маленькой бухточке у матёрого берега. Зрительная труба была в руках Гурия, и взгляд его блуждал по скалам, волнам, потом упёрся в название корабля, в его мачты и трапы-сходни, по которым сновали с корабля на берег и обратно матросы и местные индейцы.

— Кажись, разгружают судно-то, — сказал Гурий. — А матросам колоши местные помогают. Видно, много товару на обмен привезли… Ой, Сысой, да это же Котлеан… Точно он, вождь этих самых колошей. Я его узнал сразу: усы ниточкой, скулы широкие, а бородка узкая, как у козла.

— Дай-ка мне, Гуря, — заинтересовался Сысой и протянул руку к зрительной трубе. — Что ты там выглядел.

— Да узнал я его, — довольно сказал Гурий.

Слободчиков тоже направил трубу на людей возле корабля, стоящего в тихой бухточке. И он увидел, как к ногам их складывался весь товар, сносимый по сходням с корабля: тюки, мешки, бочонки, ящики. Индеец, о котором говорил Гурий, был в плаще-накидке из белого козьего меха.

— Да. Это он — Котлеан, — подтвердил Сысой. — А рядом с ним, стало быть, сам капитан судна.

— А как же. Он и есть. Товар меняют на бобровые шкуры.

— Всё похоже на это. Только корабль сей не торговый, — сказал уверенно Сысой.

— Как так? Почему? — удивился Гурий.

— А потому, что спешат больно. Да и место стоянки вдалеке от жилья колошей. Всё как-то тайно, по-воровски.

— Стало быть, этот англичанин — пират!

— Стало быть так, Гуря.

— Что делать будем?

— Немного погодим. Посмотрим. Может, что хорошее увидим, — ответил Сысой, всматриваясь в зрительную трубу. — Во! Так и есть. Кажись, дождались.

— Чего увидал? — нетерпеливо спросил Гурий, тоже внимательно вглядываясь вдаль.

— Англичанин из ящика ружьё достал. Так… заряжает. Котлеану подаёт… Тот доволен, зело доволен. Хвалит, видно. Сейчас выстрелит… Слушай.

Со стороны судна раздался звук выстрела. Сысой опять всматривается в подзорную трубу, но Гурий дёргает его за отворот кафтана.

— Ладно, пошли в лодку, Сысой Иваныч. Всё теперь и так ясно.

— Всё, да не всё, — не соглашается Сысой.

— А чего ещё-то?

— Подождём, что будет. Дело-то, видно что, больно серьёзное, ежели англичане колошам ружья продают… Вот туземцы от судна к себе пойдут, тогда и мы поплывём. Но они что-то пока не собираются…

…А у шаткого трапа английского корабля выросла уже целая куча всевозможных тюков, рогожных мешков и ящиков. Туземцы-колоши в накидках из простых одеял оживлённо разговаривают меж собой, и радостью светятся их смуглые лица. Таким же выглядит и вождь колошей Котлеан. Рядом с ним капитан судна — Самуэль Гельбер.

— О чём они говорят? — спросил капитан одного из своих людей.

— Радуются удачному обмену. Особенно рады ружьям.

— Ещё бы… Ведь русские им ружья не продают и не дарят.

— Не слишком ли мы щедры, капитан? — подал голос один из пиратов. — Сколько товара нашего, а шкур бобровых совсем немного.

— Не слишком. Если индейцы выгонят отсюда русских, то всё это окупится во много раз. Ведь тогда все меха и другие богатства этой земли будут нашими… Вот тогда мы цену и набавим за товары наши и ружья… А пока, …пока приглашайте этих обезьян к нам на судно, — добавил он негромко своему помощнику. — Надо закрепить сделку.

И Самуэль Гельбер первым с улыбкой предложил вождю Котлеану пройти на корабль…

…В кают-компании «Альбатроса» вокруг стола собрались люди Гельбера и несколько индейцев с Котлеаном. Когда матросы каждому подали стаканы с ромом, то Гельбер заговорил первым.

— Я приветствую своего друга, вождя Котлеана и его людей. В знак нашей дружбы я пью за его здоровье.

Котлеан что-то сказал в ответ, а переводчик вслед за ним повторил.

— Вождь Котлеан говорит, что тоже очень рад встрече с давним своим другом капитаном Гельбером и благодарит его за товары, что получили они за свои бобровые шкуры, а особенно за ружья.

— Передай, — обратился к переводчику Гельбер, глядя на Котлеана, — что мы всегда будем платить щедро. Кстати, как вождь сейчас живёт с русскими? Как они ему платят?

— Вождь говорит, что русские за шкуры платят тоже хорошо.

— Скажи ему, что русские всё равно их обманут. Ведь живут же они на их земле и бьют бобров в их водах. А вождь и его люди это терпят.

— Вождь Котлеан на всём побережье известен как противник русских. Не раз поселения их сжигал. А однажды его воины даже взяли с боем главную крепость русских на острове Ситха.

— Я знаю об этом, — сказал Гельбер. — В тот раз Котлеану помогал наш капитан Барбер и его люди.

— Да, да, — закивал головой Котлеан.

— Но после этого русских стало ещё больше, а бобров и зверей лесных у племени не прибавилось. Не так ли?

— Это так, — согласился Котлеан.

— Мне известно, — продолжал Гельбер, — что русские собираются заселить побережье и промышлять там зверей. Что же останется вождю Котлеану и людям его племени? Другим племенам?

— Но что делать, если русские сильны и не все вожди побережья выступают против них? — сказал Котлеан.

— Я призываю вождя Котлеана взять приступом снова крепость русских на Ситхе. Прогоните их из своих владений и сами будете добывать зверя, а шкуры и меха продавать нам. И жить станете богаче, чем сейчас.

— На побережье мы русских не пустим, — ответил Котлеан на предложение Гельбера, — но крепость на Ситхе, где живёт главный правитель русских Баранов, нам не взять. Он хорошо укрепился. У него много людей, ружья и пушки.

— Людей можно найти у соседних племён. Ружья, порох, пули я ещё дам. Могу дать и пушки.

— Пушки? — удивился Котлеан.

— Да, пушки… Согласен ли вождь Котлеан с моим предложением?

— Если у меня будут пушки, то я согласен повторить нападение, — сказал Котлеан.

— Отлично! И ещё одна просьба к вождю…

— Он тебя слушает.

— С пушками я пошлю своих людей. И пусть их облачат в одежды племени, чтобы никто из русских ничего не мог заподозрить.

— Вождь Котлеан согласен. Ваши люди будут жить в его селении и ни в чём не испытают нужды.

Гельбер приказал вновь налить в стаканы рому.

— Тогда я предлагаю выпить ещё раз за нашу дружбу, за удачи в делах общих и здоровье вождя Котлеана! Я верю, что от нашей дружбы выгода будет взаимной.

— Так, — сказал довольный Котлеан.

Сысой Слободчиков дождался всё же, и увидел в подзорную трубу, как по трапу с пиратского корабля стали спускаться индейцы во главе с вождём Котлеаном, а за ними следовал Гельбер со своими людьми. Потом он увидел, как матросы Гельбера скатили на берег три небольших пушки.

— Э-э, да они и пушки Котлеану дали! — воскликнул Сысой. — Раз, два… три. Вот теперь всё ясно, Гуря. Не зря ждали.

— Чего ясно-то? — не понял Гурий.

— А то, что англичанин подговорил Котлеана против нас. Одарил хорошо и даже пушки дал, а, стало быть, и пушкарей. На, погляди…

— Точно! — воскликнул Гурий, поднеся зрительную трубу к своим глазам. — Туземцы на матросов плащи из одеял надевают. Под своих рядят.

— Это не просто обмен товаром, — убеждённо произнёс Сысой. — Сие означает, что скоро надо ждать гостей незваных в нашу крепость на Ситху… Так что, Гуря, нам поспешить надо домой и правителю Баранову Александру Андреичу обо всём, что видели, сказать. И чем быстрее, тем лучше… Только пойдём вон тем проливом меж островами, скрытно и быстро.

Сысой и Гурий спустились с камней в байдару и Слободчиков взмахом руки дал команду кормщикам других байдар идти следом за ним.

 

Глава вторая

Правитель Баранов, капитан Мур и Кусков вышли из дома торговой конторы и пошли по главной улице Ново-Архангельска.

Желая, видно, показать гостю всю свою крепость, Баранов повёл Мура мимо магазинов, складов, казарм, жилых домов.

Так они подошли к небольшой верфи на берегу рядом с пристанью. Там шла работа: пильщики орудовали огромной пилой. Один из них стоял на высоких козлах, где лежало закреплённое бревно, другой на земле и резкими рывками дергал пилу вниз. Так, попеременно опуская и поднимая полотно пилы, они распиливали бревно на тесины-доски.

Плотники рядом работали новую байдару и недавно заложенное небольшое судно, очертания которого хорошо угадывались в поставленном форштевне и боковых ребрах-шпангоутах.

— Вот, господин Мур, пытаемся мы и сами шхуны да бриги строить, — сказал Баранов гостю, показывая на мастеровых своих людей.

— Дело это, мистер Баранов, похвалы достойно. В редких местах по побережью суда строят. Мастеров таких мало.

— У нас мастера отменные, да лесу строевого рядом поубавилось. Приходится издалека сплавлять по воде, и рубить дерева в нескольких милях отсюда. Очень дорогое дело сие. Так что выгоднее скоро будет покупать готовые корабли у вас, американцев.

— Ну, что ж. У нас делают добротные суда из дуба.

— Да, господин Мур, — согласился Баранов, — они прочные, сделаны из выдержанного дуба с медным креплением. Потому и служат долго.

Увидев Главного правителя и Кускова, к ним подошёл корабельный мастер. Он снял картуз с лакированным козырьком и поклонился Баранову, приветствуя его.

— Ну, Егор Евсеич, — обратился Баранов к мастеру, пожимая его руку. — Как у тебя тут дела идут с новым судном?

— А всё добро, ваше превосходительство, Александр Андреич. Робим его от зари до зари.

— К сроку-то успеете?

— Успеем, ежели кузнецы не подведут, да медники, да прядильщики. А мои мастера все к сроку сделают по уговору.

— Ты уж постарайся, Егор Евсеич. Ведь я уже два брига в негодные к употреблению перевёл. А новые партии зверобоев на промысел отправлять надо.

— Да мы стараемся, Александр Андреич. Говорю же: от зари до зари робим.

— Ну спасибо, брат… Отблагодарю достойно. За мной не пропадёт… А сегодня после работы тебе и твоим ребятам я ставлю по чарке рому, чтобы не сомневались. Поди и скажи в кормовой лавке приказчику, что я так повелел. И пусть запишет на мой счёт. Это вперёд вам награда.

— Благодарствуем, Александр Андреич, — поклонился мастер Баранову и пошёл к своим работникам.

А Баранов с Кусковым и Муром продолжили свой путь по нижней части крепости. Они заглянули в кузню, где мастеровые в кожаных фартуках работали в три горна, зашли в слесарню, к медникам, прядильщикам.

И везде Баранов разговаривал с мастерами…

Но вот по широкой лестнице-трапу все поднялись в верхнюю часть Ново-Архангельска, где вокруг плац-парадной площади стояли жилые дома, и в их числе дом самого правителя Русской Америки Баранова. В стороне у обрыва, огороженного невысокими столбами — батарея из восьми пушек, развернутая к морю, а другая к поляне перед главными воротами. Кроме того, отсюда, с верхней крепости, вид на океан, на близлежащие острова, на леса и горы открывался необыкновенный.

— Красота места сего, господин Мур, достойна восхищения! Не правда ли? — с радостью в голосе произнёс Баранов.

— Да, да… — согласился Мур. — Здесь очень красиво и красота сих мест иная, чем в южных пределах океана. Только как же вы всё это хотите благоустроить?

И Мур показал рукой на просторы матёрого берега, лежащего вдали.

— Не вдруг, господин Мур, не вдруг. Сразу всё не благоустроишь, но с чего-то надо начинать. Собственно, мы давно уже начали.

— Еще при основателе нашей компании Григории Ивановиче Шелихове, — вмешался в разговор Иван Александрович Кусков. — И тому делу уже много лет.

— Да… — продолжил Баранов. — А начали мы с того, что пришли сюда не завоевателями. Та земля, на которой мы стоим и земли других наших оседлостей куплена нами у местных племён по согласию… И всё-всё вокруг тоже. Теперь, когда это стало землёй российского владения, то всякое её благоустройство должно идти по пути умножения народного. Надо, чтобы селений здесь было больше и людей много.

— Думаю, что этого вам будет недостаточно, — засомневался американец.

— Конечно, господин Мур, — согласился Баранов. — Поэтому мы должны положить в дело устройства сей земли три начала, — Баранов стал сгибать растопыренные пальцы на руке. — Земледелие, просвещение, умножение народа здешнего.

— Когда вы, мистер Баранов, говорите «мы», то имеете в виду себя и вот вашего помощника, господина Кускова?

— Ну что вы, господин Мур, — рассмеялся Баранов. — Конечно же нет. Я говорю о России, о государе нашем, и о правительстве в первую очередь, а потом уже о всех нас, грешных.

— У России, смею заметить, большой опыт освоения новых земель, — сказал Кусков. — Она уже многие народы спасла от вымирания.

— И вывела к свету, — добавил Баранов. — К свету знаний, конечно… Пойдём-ка, Иван Александрович, да покажем нашему гостю ещё кое-что, — заключил разговор Александр Андреевич, когда они подошли к большому, в два этажа с мезонином, дому.

— А вот и мои хоромы, — продолжил он и жестом руки пригласил Мура в дом.

Все поднялись на крыльцо, а оттуда вошли в светлый коридор и Баранов отворил двери одной из комнат. Там за столами сидели дети. Это явно был школьный класс: тут находился и учитель, читающий своим ученикам книгу. При появлении гостей дети встали.

— Если это ваш дом, мистер Баранов, то это есть ваши дети, — смеясь и несколько удивлённо произнёс Мур.

— Да, господин Мур, это наши дети и это наша школа… А я живу в верхней половине, — сказал довольный Баранов и повернулся к вставшим со своих скамеек ученикам. — Здорово, ребята!

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — хором и дружно ответили мальчики, большинство из которых были алеуты и креолы.

— Позвольте представить вам нашего учителя, — сказал Муру Баранов. — Филипп Артамонович Кашеваров.

Учитель, невысокого роста, бородатый мужичок в кафтане, какие носят почти все промышленные люди в крепости, поклонился, жестом посадил учеников и, подойдя к Муру, пожал протянутую ему руку.

— Чему вы учите своих учеников? — спросил капитан Мур Кашеварова.

— В первое лето Закону Божьему, русскому языку по азбуковнику, русскому же письму, чтению, началу счёта… А во второе лето арифметике, географии, истории России и всего мира, Священному писанию опять же, английскому языку.

Мур слушал внимательно, иногда одобрительно кивая головой, а потом, после рассказа учителя, неожиданно спросил одного из учеников, сидевших ближе всех за своим столом к американскому капитану.

— Кем ты хочешь стать?

— Мореходом, — сразу ответил тот, будто ждал вопроса, и встал со скамьи.

— Очевидно потому, что твой отец тоже мореход? Так?

Мальчик глянул на Баранова.

— Это мой сын Антипатр, господин Мур, — сказал Баранов.

— Так вот в чём дело. Тогда мне понятно желание этого молодого человека. А ты кем желаешь быть? — спросил Мур другого ученика.

— Приказчиком.

— А ты? — спросил он и третьего.

— Толмачом, переводчиком.

— Похвально, похвально, — кивал головой и улыбался капитан Мур.

— Заметьте, господин Мур, что почти все ребята здесь — дети алеутов и креолы. Есть даже сыновья местных колошских вождей.

— Я это уже заметил, мистер Баранов, и, признаться, раньше мало в это верил. Но вот я увидел всё собственными глазами и очень рад, надо сказать, этому… Только что же потом, после вашей школы, ждёт учеников? — опять спросил Мур учителя. — Продолжение учёбы в России, Иркутске, Петербурге?

— Только для самых лучших, для немногих, — ответил Кашеваров.

— Учёные люди нам и здесь нужны, — вмешался в разговор Кусков. — А опыт просвещения у нас большой… Впрочем, я приглашаю вас пройти в соседнюю комнату.

И Кусков первым вышел из класса.

В соседней комнате оказалась библиотека. На полках вдоль стен стояли сотни книг, больших и маленьких. По стенам, на свободных от книжных полок местах, висели картины.

— Здесь собраны книги по всем областям знаний, — начал объяснять Муру Иван Кусков. — Вот «Библия», вот «Священная история», «Псалтырь», «Всемирная история», «Всеобщее землеописание», «Морской устав» «Городовой и деревенский садовник»…Тут книги на английском, французском и немецком языках, а вот и «Жизнь Робинзона Крузо», «Деяния Петра Великого», «Наставления юношеству», «Арифметик», «Букварь», «Зерцало вечности».

Капитан Мур с одобрением внимал рассказу Кускова и было заметно, что он поражён увиденным и услышанным сегодня.

— Кроме того, дети наши, господин Мур, — вмешался в разговор Баранов, — здесь, у себя дома, учатся разным ремёслам: кузнечному, слесарному, плотницкому, столярному и даже медицинскому. А посему это не просто школа, а уже училище. Правда, девочки у нас учатся отдельно. Вот построим для училища новый дом, и будет там всё в одном месте. И библиотека, и картины, и все ученики.

— Вы сказали, что у вас учатся девочки? — удивился Мур.

— А как же, — ответил Баранов. — Помните, я вам говорил, что одно из начал благоустройства сей земли — умножение здешнего народа. А какое может быть умножение без крепкой семьи. Из девочек мы готовим добрых хозяек. Учим их домоводству, разным рукоделиям, огородничеству. Чтобы жёны будущих служащих компании нашей были бы достойны своих мужей. Вы согласны?

— У меня нет слов, господа, чтобы выразить свое восхищение увиденным! — воскликнул капитан Мур. — Теперь мне совершенно понятно, почему многие наши капитаны идут всегда с наказом и желанием всё разузнать о вас, мистер Баранов, и о делах вашей компании, благоволит ли ей правительство России.

— Господин Мур, компания наша называется Российско-американскою. Правительство России к нам, конечно, благоволит. А как же иначе. Ведь компания родилась по велению тогдашнего государя нашего Павла Петровича личным указом… А что касательно ваших капитанов, которые хотят разузнать о нас, то нам сие ведомо. Ещё в прошлом году ваш коллега капитан Джон Эббетс имел такое намерение и проговорился о том нашему капитану Головнину, что всё это было по наказу купца американского Астора.

— Я знаю того и другого, — сказал Мур. — Джон Астор известный у нас купец-миллионер. Он владеет меховой компанией. Очевидно, ищет пути для контакта. Вот и пытается всё узнать о вас. Тут дело чисто коммерческое, кажется мне.

— Может быть, может быть… Добро бы так. Мы для друзей и хороших людей открыты и нам нечего скрывать. Пусть приходят к нам американские и прочие купцы с товаром и открытым сердцем. Всем будем рады. Станем торговать и договариваться полюбовно. Так и передайте всем, кто спросит о нас, русских людях.

— Обязательно передам, мистер Баранов. Верьте, что я ваш старый друг, который, как у вас говорят, лучше новых двух. Так?

— Так, господин Мур, именно так… Ну что же, Иван Александрович, — обратился Баранов к своему помощнику. — Закормили мы соловья баснями. Пора ему и земной пищи отведать… Прошу, господин Мур, наверх, к моему шалашу. Наши хозяйки, поди, уже заждались и, не дай Бог, осерчают…

 

Глава третья

Что бы Алёна ни делала: ходила ли по хижинам и проверяла то, как живут люди макома, беседовала ли со старейшинами или шаманом о делах племени, но всякий день, а ей даже казалось, что и всякий час, она думала о родном доме на Ситхе. Все ли там живы-здоровы? Ждут ли её? Ищут ли? Или уже и ждать-искать перестали? Ведь океан велик и земля велика. Как тут найти пропавшего человека? Но Алёна все равно надеялась, ждала и молилась. Она верила, что когда-нибудь встретит всех своих близких и родных людей.

Особенно тяжело было вечерами оставаться в хижине одной. Тогда-то и одолевали всякие мрачные мысли, и тоска сердечная посещала её. Выручала Манефа, успокаивая Алёну. Они вспоминали места своего детства, остров Кадьяк, где обе родились, школу, где учились. Только потом у Алёны появился ещё Ново-Архангельск на Ситхе, куда они переехали с отцом и матушкой. Манефа же часто говорила, что отсюда можно когда-нибудь и уйти, если удастся встретить русское торговое или зверобойное судно с севера. Алёна соглашалась и успокаивалась, а утром новые заботы о людях племени занимали всё её время, и она чаще стала ощущать, что макома становятся ей ближе и роднее…

…В один из таких вечеров после трудного дня обучения своих воинов езде на конях и стрельбе из лука, сидели они с Манефой в хижине и разговор опять зашёл у Алёны о любимом Ванечке. Конечно, она верила, что он её ждёт, какой бы долгой не была разлука. Она вспомнила и рассказала Манефе, как однажды сама ждала своего Ивана, ушедшего на матерый берег в горы на поиски каких-то руд.

Ушёл он тогда, как сказал, ненадолго, но все сроки прошли, а его всё не было. Недели с три каждый день сидела она на берегу возле огромного валуна на выброшенном волнами дереве. Господи! Как давно и как совсем недавно всё это было в её жизни…

…Алёна сидела на своём уже привычном месте, и океанский ветер трепал светлые пряди её волос, перехваченных синей лентой, и подол пестрядинного сарафана. Она была на берегу с самого утра и внимательно всматривалась в океанскую даль, но там до самого горизонта видны были одни лишь волны, да редкие пустынные острова.

Просидев до середины дня, да так ничего и не дождавшись, Алёна встала и пошла прочь от причала по улице крепости, по сторонам которой стояли низкие домишки с узкими оконцами, сараи, амбары и бани.

В избе была только матушка Марфа.

— Ну, и что выходила? Опять ничего? — спросила мать Алёну.

— Ничего… — устало опустилась на лавку Алёна, — и никого… Ведь почти месяц прошёл, как Иван уплыл на тот берег.

— Ну и что, — успокаивала дочку Марфа, — дело такое долгое у него. Рудознатцы скоро не ходят… Батька наш по полгода дома не бывает… А я всё жду, всякий раз жду и верю что придёт он домой, возвернётся. Вот теперь с промысла жду. Явится твой Иван… Молись Господу. Господь милостив и молитвы твои услышит.

— Да я молюсь, мама. С утра до вечера молюсь ежедень. Жду, надеюсь, а на душе тяжко. За нашего тятю как-то спокойнее.

— Всё образуется, дочка, чует душа моя. Не майся. Ещё не рез встречать и провожать Ивана твоего тебе придётся… Всю жизнь… Давай-ка лучше обедать.

— А где Егорка с Дашкой?

— Да в школе пока. Где же им быть? Скоро придут. А ты садись за стол. Знаю, что ведь опять сейчас на берег пойдёшь, — сказала Марфа и поставила на стол широкую миску с горячим рыбным варевом.

Обе, помолившись на образа в углу избы, стали обедать. Ели молча, но Алёна то и дело поглядывала в маленькое оконце.

— Пойду, мама… Там, на берегу, легче ждать.

— Ты бы, дочка, лучше к отцу Никодиму сходила. Поговорила бы с ним, да свечку о здравии своего путешествующего суженого поставила.

Марфа подошла к божнице и из-за иконы Николая Чудотворца достала свечу красного воска.

— На-ка вот, возьми, — подала она свечу дочери.

— Ладно, мама, пойду…

…Алёна вышла из дома на улицу и пошла вдоль бараков и прочих строений к одной из низкорослых избенок, на крыше которой стоял деревянный православный о восьми концах крест. Двери избы были отворены. И хотя даже с улицы видно было, что строение сие временное и церковью его назвать никак нельзя, внутри всё было так, как и в настоящем храме: однорядный иконостас с царскими вратами и святым образом тайной вечери над ними, иконы на боковых дверцах алтаря и на стенах церквушки. А перед ними горящие лампады.

Для вечерней службы время ещё не пришло и молящихся людей в церкви не было. Но, услышав звук шагов вошедшей в храм Алёны, из боковой дверцы алтаря вышел отец Никодим в своём чёрном облачении.

Увидев его, Алёна подошла под благословение. Отец Никодим благословил склонившуюся перед ним Алёну и внимательно глянул в её лицо.

— Что так рано, Алёна? Или о чём-то душа болит?

— Болит, батюшка.

— Сказывай, — участливо произнёс отец Никодим.

— Вани моего, батюшка, больно долго нет с того берега.

— А куда ушёл Иван? На промысел?

— Сперва говорил, что пойдут они на Озёрский редут, а оттуда дальше руды искать. Про матёрую землю тоже поминал, про горы тамошние.

— Стало быть, ему в таком походе приходится немало потрудиться. А тебе, Алёна, пока печалиться и тревожиться рано. Такое дело, как у Ивана с его товарищами, скоро не делается. Жди… Жди и молись… Погоди-ка.

Отец Никодим опять скрылся за боковой дверью алтаря и тут же вернулся с толстой книгой в руках. Книга была в кожаном переплёте и с медными застёжками.

— Вот, — сказал отец Никодим, — читай акафист святителю Николаю Чудотворцу. Он — помощник всем по суше и по морям путешествующим.

Отец Никодим заложил страницу тряпицей и подал книгу Алёне.

— Спаси, Господи, — поклонилась батюшке Алёна.

— Вставай сюда и молись, — показал отец Никодим на стоящую в киоте на подставе икону Николая Чудотворца и сам, перекрестившись, поцеловал край киота.

Алёна подошла к иконе поближе и, открыв книгу, принялась читать молитву и акафист. Сперва она читала стоя, потом опустилась на колени, стала осенять себя крестным знамением и класть земные поклоны.

Она даже не заметила, как в церковь стали заходить первые прихожане. В большинстве своём это были крещёые в православную веру женщины-алеутки, мужья которых промышляли морского зверя вдали от родного дома.

Алёна уже закончила свое моление, когда отец Никодим, выйдя из царских врат, возгласил:

— Слава Богу всегда! И ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!

Началась вечерняя служба.

Алёна поднялась с колен и продолжила молиться уже вместе со всеми прихожанами, заполнившими небольшую церковь…

…А на другое утро Алёна вновь вышла из дома и направилась к причалу. Она села там на своё привычное место и стала смотреть в океанскую даль, да на ближние острова побережья, из-за которых, надеялась она, появится её Ванечка на байдаре со своими товарищами-рудознатцами.

…Но она, конечно и знать не знала, и ведать не ведала, что в этот самый час рудознатец Иван Лихачёв с двумя своими напарниками, посланный правителем Барановым на разведку железных и всяких прочих руд, каковые могут быть, продирался через густые заросли по звериной тропе, которая должна была непременно вывести их к ручью или реке — месту водопоя. А ручей или речка выведут их далее к морскому берегу или к какому-нибудь туземному поселению.

И вот, наконец-то, двое, идущих впереди товарищей Ивана вышли к небольшой речке и остановились на её песчаной отмели. Усталые, истощённые они с радостными возгласами сняли с плеч ружья-штуцеры, сумы с набранными образцами пород.

Иван немного поотстал от друзей, увидев куст малины, густо усыпанный ягодами, стал собирать их и есть, а потом бросать в шапку, чтобы угостить ребят. Вспомнил в этот миг, как когда-то за малиной ходили с Алёнушкой. Как-то она сейчас? Вот уж заждалась его, поди? Даже у него душа изболелась. Оттого и остановился у куста малины, вспомнив её.

— Иван, где ты? — кричали его напарники. — Иди! Река!

Иван ничего не отвечал друзьям, занятый сбором ягод, но тоже был рад такой долгожданной остановке. Он, слыша друзей, лишь говорил, крестясь:

— Слава Богу! Скоро дома будем.

А друзья-рудознатцы стали уже скидывать одежду, желая, видимо. омыться в речной воде.

— Вот омоемся, отдохнём, да по этому ручью к побережью и пойдем, — сказал с довольством один из них. — А там у колошей байдару возьмём, и — мы дома.

— А дадут ли колоши байдару? Жди… Эти туземцы жуликоватый и злой народец.

— Да, они коварны, что и говорить. Но мы же за это им заплатим. Они, брат, за деньги, муку или одеяло родную мать продадут.

А в эти самые минуты их разговора из прибрежных кустов за рудознатцами наблюдали два охотника-колоша, вооружённые луками. Потом они коротко переглянулись и пустили стрелы в раздетых белых людей на песчаной речной косе. Колоши бесшумно вышли из кустов, быстро схватили ружья и так же тихо скрылись в густых зарослях.

Иван насторожился, когда вдруг почувствовал, что разговор и возгласы его товарищей перестали быть ему слышны. Стало тихо в этом диком лесу, и от этого тревожно. Он осторожными шагами двинулся вперёд и, раздвинув кусты, увидел лежащих на песке товарищей с торчащими в их телах стрелами. Оба были мертвы, ибо стрелы индейцев всегда ядовиты.

— Колоши, — тихо произнеёс Иван.

Он вытряхнул из шапки ягоды, зорко вгляделся в заросли и снял с плеча ружьё. Иван не пошёл на открытое место, опасаясь засады, а двинулся вглубь леса. Никого не встретив, он лишь увидел вдалеке между деревьями две маленькие фигуры убегающих индейцев. Иван выстрелил из штуцера не целясь, просто так, для острастки, затем повернулся и пошёл на песчаный берег, где лежали его товарищи.

Он достал из своей сумки небольшую лопатку с короткой ручкой и, найдя высокое место у деревьев, стал рыть землю.

Похоронив напарников, Иван переложил в свою суму образцы камней и разных проб, засунул за пазуху кожаный мешочек с записной книжицей, закинул за плечо ружьё и двинулся по лесу вдоль берега речки.

 

Глава четвёртая

В просторной и светлой зале квартиры правителя Баранова в разгаре был обед в честь американского гостя, капитана Томаса Мура.

За большим столом, уставленным всевозможными закусками и винами, восседал сам Александр Андреевич без парика и мундира, а лишь в бархатном жилете и белой широкой рубахе. Рядом с ним его жена-индеанка Анна Григорьевна, да Иван Кусков со своей молодой супругой и тоже индеанкой Екатериной Прохоровной. Капитан Мур, с лица которого не сходило весёлое довольство, поднял стопку с ромом.

— В нашей многотрудной скитальческой жизни, господа, очень редки бывают минуты покоя и отдыха… Сейчас, в эти дни, я отдыхаю душой и всегда с благодарностью буду вспоминать о нынешней встрече с вами.

— Вы так говорите, господин Мур, будто больше никогда здесь не побываете, — сказала Анна Григорьевна.

— Кто знает, кто знает, — продолжал Мур. — Судьба морехода изменчива и полна неожиданностей. Поэтому я никогда не загадываю даже на день или на два вперёд. Остаётся лишь мечтать… Буду мечтать… Я пью с благодарностью сердечной за всех вас, подаривших мне эти минуты благодати. Ну и за мечту, конечно. За мечту вновь увидеть вас в добром здравии!..

— Благодарствуем, господин Мур, — сказал Баранов. — Спасибо на добром слове. Мы тоже рады видеть вас, нашего друга. Здесь у нас, что и говорить, тяжко бывает. Так уж, видно, по воле Божией суждено нам страдать, терпеть, но и… любить. Любить дело своё, которому служим.

— Да, да… Я согласен с вами, — закивал головой Мур.

— Тут одной любви к делу мало, — вмешался в разговор Иван Александрович Кусков. — Всех нас поддерживает и спасает любовь к Отечеству, для пользы которого мы и живём здесь. А когда служишь на благо Отчества, то все невзгоды переносишь легче.

Баранов при этих словах своего помощника даже встал с кресла и поднял свою стопку с ромом.

— Вся правда в твоих словах, Иван Александрович! Так выпьем же за Россию-мать, которая не оставляет нас в столь далёкой стороне своими заботами. Прошу капитана Мура присоединиться…

— С удовольствием, мистер Баранов. Особенно сегодня, когда я так много узнал о России.

— Ну и, конечно, за наших жён, — продолжал свой тост Баранов, — помогающих нам переносить все невзгоды… Вы, наверное, заметили, что и Екатерина Прохоровна, и моя Анна Григорьевна из местных?

— Да, конечно. Это нельзя не заметить, — улыбаясь, сказал Мур.

— Они обе с островов королевы Шарлотты и дочки тамошних вождей. Так мы, капитан, даём пример того, как надо здесь жить, своими корнями врастать в эту землю и с любовью умножать народ здешний.

— Не могу не удивляться на вас, людей русских! — воскликнул Мур. — Ведь ни у испанцев, ни у англичан или у нас такое не встретишь. У нас вообще это не принято.

— А у вас, господин Мур, семья большая? — спросила капитана Екатерина Прохоровна.

— Я одинок, к сожалению, а может и к счастью. Пока мотаюсь по морям, семьи не завожу. Но… я думаю об этом, и как только почувствую твёрдую землю под ногами, то… всё возможно. Я ведь понимаю, что очень хорошо, когда ты знаешь, что тебя кто-то в этом мире ждёт, любит, думает и молится о тебе.

— Стало быть, у вас, капитан Мур, всё ещё впереди — заключил Баранов и перешёл на другое. — А нас с Иваном Александровичем ждут те же дела. Меньше здесь вот по островам стало бобра. Надо искать новые места и промысел расширять.

— А вы сходите в Калифорнию. Говорят, что там есть места, где бобра в изобилии, — посоветовал Мур.

— Я ходил в те места Новой Испании, но бобров там мало, — сказал Кусков. — Заходил даже в Сан-Франциско и на Фараллоновы острова.

— А спуститесь ещё южнее, до Сан-Диего, и там найдёте то, что вам нужно. Поверьте мне…

— Мы вам верим, капитан, — сказал Баранов. — И не вы один такие слова говорите. В свое время Николай Петрович Рязанов, камергер двора его императорского величества и один из основателей нашей компании, говорил то же самое. А однажды он спас нас от голода, когда на «Юноне» из Сан-Франциско с грузом зерна, солонины, сушёного мяса и прочих съестных припасов, пришёл сюда, в Новоархангельск. Он-то и посоветовал нам основать там факторию. Здесь же худо с пропитанием, особенно зимой. А в Калифорнии, зимы не бывает, хорошо растёт пшеница, ячмень. Можно иметь даже стадо коров.

— Да, природа на калифорнийском берегу благодатна и, имея свою факторию, вы можете спокойно зимовать здесь, — согласился Мур.

— Так что Ивану Александровичу туда, в Калифорнию, рано или поздно опять идти придётся, — сказал Баранов.

— Лишь бы испанцы не были против, — высказал своё предположение Мур.

— В их миссии Сан-Франциско я уже кое с кем завёл знакомство, — заговорил Кусков. — Знаю, что несколько тамошних чиновных не будут против нашего соседства.

— Мне кажется, что там ещё есть не занятые, ничейные земли, — добавил Мур.

— Не занятые кем? — спросил Баранов.

— Теми же испанцами.

— А местные племена? Разве это не их земли? Разве они не живут там?

— Живут, конечно, — кивнул Мур, — но с ними испанцы мало считаются. Индейцев повсюду обманывают, сживают с их земель, порой даже убивают, а землю захватывают.

— Да, мы наслышаны об этом, — согласился Баранов, — от людей, побывавших там… Вот и Иван Александрович знает: ходил туда не раз. Грустно слышать такое. Дело нельзя строить на крови, тем более на крови невинных местных жителей. Нельзя строить счастье своё на несчастьи других. Ведь через многие поколения потомкам придётся отвечать за это… Ну, а мы землю ту под крепость и оседлость нашу купим у индейцев, как покупаем здесь у коренных жителей. Сделаем всё по согласию и любви… Любовь! На том стоит и стоять будет русская православная душа! Выпьем за любовь!

А когда все выпили, то Баранов, наклонившись к жене, что-то сказал ей на ухо. Анна Григорьевна встала из-за стола, прошла в соседнюю комнату и тут же воротилась с ватагой добрых молодцов в праздничных разноцветных рубахах, подпоясанных такими же разноцветными кушаками.

Капитан Мур посматривал с восторженным удивлением то на Баранова, то на разодетых, как на праздник, русских мужиков и, похоже, мало пока что понимал.

— Это ещё один мой сюрприз, капитан Мур, — улыбаясь, сказал Баранов.

— Да, да, понимаю… У меня сегодня день сюрпризов.

— Хватит о делах, — продолжал Баранов. — Лучше послушаем наши русские песни. Вы их слышали когда-нибудь?

— Нет, нет. Никогда в жизни.

— Это мой хор, господин Мур. Не знаю, как у вас, а у нас, когда одолевает тоска по родным краям, по России-матушке, то у всех душа болит. И боль эту лечим песней, — сказал Баранов и подал знак рукой хористам.

И тут же хор запел песню о широкой русской степи, о волюшке вольной и просторах Руси. Песня лилась тоже широко и свободно. Баранов с Кусковым слушали её, чуть наклонив головы и, шевеля губами, беззвучно подпевали. Казалось, что и капитану Томасу Муру, впервые слышавшему русскую песню, передалось настроение певцов.

— Браво! — громко выкрикнул он, когда хор закончил песню.

— Это ещё только начало, ещё только распев, — сказал Баранов и снова подал знак рукой. — Сейчас они песню играть будут.

Хор запел игровую песню с притопываниями и приплясыванием и эта песня совсем не была похожа на ту первую ни по ритму, ни по настроению.

— Ну, а теперь, господин Мур, прошу послушать нашу главную. Слова её сочинил ваш покорный слуга, — сказал, поклонившись, Александр Андреевич. — Это, можно сказать, наш гимн… Давайте, ребята!

И грянула песня могучим напевом:

Баранов, сидевший за столом и в начале просто подпевавший хору, вдруг на этих словах не выдержал, вскочил из-за стола и, встав среди певцов, стал петь вместе с ними, жестикулируя руками в такт песни:

Когда песня закончилась, капитан Мур пришёл в полный восторг, громко хлопая в ладоши и крича: «Браво!». Баранов же приказал придвинуть ещё столы и пир был весело и шумно продолжен…

…Солнце уже клонилось к закату за далёкие отсюда океанские волны, когда на крыльцо дома правителя Баранова вывалилась из дверей толпа мужиков, среди которых сам правитель с Кусковым. Все были веселы и все пели: «Ум российский промысла затеял»…

Лишь капитан Мур еле держался на ногах и его приходилось поддерживать двум рослым молодцам. А потом по команде Баранова американского гостя положили на парусину и понесли с песней сперва по лестнице вниз, а потом через всю крепость к трапу корабля, что стоял у пристани. Александр Андреевич с довольной улыбкой наблюдал за происходящим, а потом пошёл в дом.

 

Глава пятая

С каждым новым днём общения с индейцами племени макома, которое Алёна уже привыкла считать своим, они становились для неё всё ближе, роднее и Алёна часто размышляла об этом. Наивные и бесхитростные, эти дети здешней природы были и сами частью её: этих просторов с невысокими холмами, поросшими густой травой и кустарником, этой рекой, несущей свои воды в океан меж лесистых, то крутых, то пологих берегов и этого леса с высокими, стройными деревьями красной сосны, под которыми поставлены хижины-шалаши макома.

И как-то необычно, неправдоподобно, странно и даже страшно было Алёне думать, что здесь, на этой же земле, где места для жизни хватит всем, есть другие люди, пришельцы-испанцы, которые в любой день и час могут прийти сюда, напасть на этих беззащитных людей, у которых даже одежды-то никакой нет, кроме набедренных повязок у мужчин и таких же коротких фартуков у женщин. Напасть и пролить кровь истинных хозяев этой благодатной земли.

Так думала Алёна часто, как и в этот день, когда в деревне макома с самого утра шла обычная жизнь: женщины у костров перед своими хижинами варили пищу для своих мужчин и детей, а те ушли в лес с плетеными корзинами для сбора желудей и прочих даров леса и земли.

А молодые воины макома на окраине деревни под руководством Алёны тренировались в стрельбе из лука по тростниковым мишеням, на которых были надеты испанские фуражки и куртки.

Алёна вместе со всеми стреляла по мишеням и при всяком попадании, а она почти никогда не промахивалась, воины громкими криками выражали свой восторг. А после очередного удачного выстрела, когда пущенная Алёной стрела сбила с чучела испанскую фуражку к вождю подошёл один из её воинов.

— Вождь Шаста, — сказал он. — Мы готовы идти на испанскую крепость.

Их сразу окружили другие воины.

— Ещё рано, Помо. Не все воины могут держатьтся на конях, не все метко стреляют. А ещё я хочу, чтобы все мужчины макома имели своих коней. Только тогда мы будем готовы воевать с испанцами.

— Но где мы возьмём коней?

— Как где? Разве не пасут их испанцы возле своего поселения?

— Мы готовы! Веди нас, вождь Шаста!

— Я бы рада, да время не пришло. И дело не только в вашем умении стрелять и скакать на конях… Дело в том, что не все другие племена-соседи готовы выступить против испанцев. Так что надо терпеть и ждать, Помо. Ведь терпение — это тоже одно из достоинств настоящего воина. Всему свой час. А я скажу вам, когда он, этот час, настанет…

Воины разошлись и Манефа спросила Алёну:

— Ты и вправду решила идти на испанский форт?

— Этого хотят наши мужчины. Но идти сейчас туда — значит погубить их. Одни мы против испанцев слабы, а союза с соседями у меня пока не получается. Ты это знаешь не хуже меня. Одни не хотят, другие боятся, третьи ещё, как и мы, не готовы. Ведь чтобы воевать с солдатами на равных, одного желания и храбрости мало. Надо иметь ружья и коней. Нужно единение с другими племенами… Вот о чём помыслы мои.

— Тяжко тебе придётся, Алёна.

— Знаю, да разве о себе в сей час мне думать надобно? О людях пекусь. Они ведь как дети. Верят мне и надеются на меня. Я ныне их защита… А другим вождям-соседям скоро, я думаю, придётся согласиться со мной. Испанцы никого в покое не оставят. Им нужны рабы и эта земля, которую они польют кровью. Вот тогда и будет единение?… Вот тогда и поговорим?… Да не поздно ли окажется?

— Неужто ты о доме не вспоминаешь? — неожиданно спросила Манефа.

— Вспоминаю и вижу в мыслях своих каждый день. Мне же Ванечку моего видеть ой как охота, да тятю с матушкой. Как же не думать-то?

— По тебе и не скажешь, что ты тоскуешь.

— А я ночью, бывает, помолюсь, да и пореву — мне легче и станет. Днём же забот хватает.

— Эти заботы будут всегда. Неужто ты до конца дней своих тут будешь?

— Знамо, нет… Вот станут люди макома в безопасности жить, тогда и о себе подумать можно… А макома выберут себе нового вождя.

— Но торговое или какое другое судно наше здесь трудно встретить, чтобы на нём уйти отсюда. Они здесь к берегу не пристают. Разве только в Сан-Франциско. Я тебе об этом не раз толковала.

— Я помню, Маня. Да и мне тятя мой сказывал, что ходил в эти места и даже, бывало, в Сан-Франциско захаживал. Вот и мне до него когда-то и придётся добираться, а там судна нашего какого-нибудь ждать. Они, почитай, каждый год туда заходят, тятя говорил… Ты пойдёшь со мной, Маня?

— Чего спрашиваешь, — ответила Манефа. — Да хоть сейчас.

— Пока время не пришло. А чтобы пришло, то нам молиться надо больше. Господь милостив, поможет. На это и уповаю…

А вечером, укладываясь спать, Алёна опять вспомнила эти слова отца Никодима, когда она в деревянной и маленькой церквушке на Ситхе молилась о пропавшем своём женихе Иване. После той молитвы Алёна каждое утро приходила на берег и все ждала Ванечку, а встретила вдруг своего батюшку…

 

Глава шестая

Байдары Сысоя Слободчикова подходили к Ново-Архангельску, выплывая из-за безымянного острова.

Красивый и даже какой-то величественный вид крепости со стороны моря на фоне высоких лесистых гор со снежными вершинами ласкал, как всегда, взор и теплом отдавался в сердце бывалого морехода.

— Ну, вот мы и дома… Слава тебе, Господи, слава тебе! — стоя в лодке и крестясь, негромко проговорил Сысой.

За ним стали креститься и все остальные зверобои, лица которых тоже светились радостью возвращения домой.

— Как пристанем, — обернулся Сысой к своему помощнику, — то я сразу поспешу к правителю Баранову и скажу, Гуря, что мы видели с тобой.

— Добро, Сысой Иваныч. Надо сразу предупредить, чтобы в расплохе нас не застали. А я тебя тут подожду.

— Меня не жди, — не согласился Сысой. — Без меня разгружайтесь. Да смотри, Гуря, чтобы всё по счёту было в каждой байдаре.

— Ты что Сысой Иваныч, — даже немного с обидой сказал Гурий. — В первый раз, что ли? Знамо дело — по счёту…

Сысой же, уже не слушая его, вглядывался в толпу встречающего народа и заметил там дочку Алёну.

— Алёна! — крикнул Сысой и помахал дочке рукой.

Та, увидев отца, тоже что-то прокричала в ответ, а когда первая байдара причалила к мосткам, то Сысой, сойдя с борта, сразу попал в объятия дочери. Вокруг них весело кричали и обнимались со своими родными остальные промысловики-зверобои.

— Ну, здравствуй, дочка! — радостно сказал Сысой. — Где мать? Все ли здоровы? Что ты одна?

— Все здоровы и живы, слава Богу, тятя. Матушка дома с ребятами. Она и не чаяла сегодня тебя встретить.

— А ты чаяла? Будто знала, что я приду сегодня. Ведь не знала же?

— Не знала и не ведала… Я, тятя, каждый день тут. Всё Ваню жду…

— А-а, вот в чём дело. Всё ещё нет Ивана твоего?

— Нет, тятенька. Не знаю, на что и думать.

— А ты верь, дочка. Верь, жди и молись… Ну ладно, потом поговорим. Мне идти надо.

— А ты разве не домой? — удивилась Алёна.

— Нет, Алёнушка. Я поспешаю к правителю Баранову. Надо поговорить с ним немедля. А ты беги домой, да матери скажи, что я жив и здоров возвернулся. Скоро приду, беги.

Алёна быстро зашагала от пристани к дому, а Сысой в другую сторону к трапам-лестницам, что вели в верхнюю часть крепости, где стоял, возвышаясь над другими постройками, дом правителя Русской Америки.

Там, в кабинете Баранова, находился лишь его помощник по коммерческой части Иван Александрович Кусков, с которым Александр Андреевич и вёл неторопливую беседу.

— После полудня капитан Мур отчаливает, Иван Александрович, — сказал Баранов. — Всё ли мы сделали для него? Не забыли ли чего?

— Да, вроде, всё, Александр Андреевич. Осталось только нашего доверенного Петра Ивановича Калистратова с ним отправить и дело, можно сказать, сделано.

— А Калистратов человек надёжный?

— Я сам, Александр Андреич, за него ручаюсь. Хаживал с ним…

— Ну, ну… Я ведь только потому спрашиваю, что мало его знаю. Сие предприятие с Томасом Муром весьма для компании выгодно, но и в то же время весьма рискованно… А сколько мы знаем людей, кои соблазнились, оказавшись у сундука с казёнными деньгами, хотя и слыли честными людьми.

— Я Петру Иванычу верю, — твёрдо сказал Кусков.

— Ну, а верю тебе, Иван Александрович… А, стало быть, и ему — Калистратову.

Баранов встал с кресла и подошёл к окну кабинета, из которого открывался вид на всю лежащую внизу крепость и на широкий океанский простор.

— А вот чего я не люблю, так это провожать, — после некоторого раздумья продолжил разговор Баранов. — Всегда после сего дела у меня на душе бывает неуютно и грустно… И сердце ноет. Даже ночами, бывает, плохо сплю. Всё Россию-матушку вспоминаю, Каргополь, городок наш далёкий. Матрёну-супружницу, не знаю, жива ли, да дочку Афоню… Эх, да… Жизнь наша… А ты, Иван Александрович, о Тотьме своей скучаешь?

— Были бы крылья — улетел бы туда. Хоть одним глазком бы глянуть… но, видно, время пока не пришло, а придёт ли — один Господь знает.

Баранов отошёл от окна и заходил по кабинету. И видно было, что душа его была чем-то взволнована и какие-то нелёгкие мысли занимали его.

— Всё так, — сказал Баранов. — Только я больше ждать не буду. Послал я, Иван Александрович, с оказией в Петербург прошение об отставке. И как только другого правителя пришлют, то сразу же с тем кораблём и я домой! В Россию!

— Тебе служить и служить бы, Александр Андреич, — не согласился Кусков. — И никакой замены тебе не вижу. Да и в Петербурге тоже, думаю, так скажут.

— Ну, в Петербурге людей достойных много… Всему свой срок, Иван Александрович. А свято место пусто не бывает. Продолжать же дело легче, чем его начинать. А мне уже ничего не надо. Ни званий, ни наград…

— Что-то ты сегодня больно мрачен, Александр Андреич. Да и как же без наград. Ты столько тут свершил во славу Отечества, что иным не на одну жизнь хватит. Да будь моя воля…

— Назовут нас с тобой, — перебил помощника Баранов, — и всех, кто теперь тут с нами, потомки наши первопроходцами сей землицы, Русской Америкой называемой, будут знать и помнить труды наши — вот и награда. Другой не желаю.

— Уедешь ты, тогда и я с тобой, Александр Андреевич. Согласно контракту нашему.

— Ты молод, Иван Александрович. Тебе ещё можно послужить… А в контракте мы можем и другое записать. Впрочем, чего это мы… Всё в руках Божьих, — Баранов опять глянул в окно. — Вон, гляди, пока мы с тобой разговор-беседу вели, чьи-то байдары с промысла пришли. Жизнь идёт.

Кусков тоже подошёл к окну.

— Это может быть только партия Сысоя Слободчикова… Да вон он и сам на помине.

Из окна кабинета видно было, как Сысой легко вбежал на крыльцо. Потом шаги его прогремели по лестнице на второй этаж, и вот он уже распахнул двери кабинета и, перешагнув порог, остановился, не зная, видно, что сразу и сказать. Его будто ждали.

— Так это ты, значит, с промысла пришёл, Сысой Иваныч! Проходи, проходи, да здравствуй и хвастай, — первым приветствовал Слободчикова Баранов, идя навстречу гостю нежданному.

— Пришёл я, пришёл, — говорил Сысой, здороваясь с правителем и его помощником.

— Всё ли ладно? Да и ты присядь, отдышись. Эко, будто гнались за тобой.

— Садись, да сказывай, как сходил, — поддержал Баранова Кусков.

Сысой присел в свободное кресло.

— На промысле всё ладно было, — заговорил он, отдышавшись. — Все живы и здоровы, с хорошей добычей пришли… Да только не о том речь. И не с тем я сюда прибежал.

— С чем же? — заинтересованно спросил зверобоя Баранов. — Давай, выкладывай.

— Мы сегодня рано утром, когда с промысла шли, то видели иностранца… Судно «Альбатрос».

— Это Гельбер, англичанин, пират, — сказал Баранов.

— Откуда вам сие ведомо? — удивился Слободчиков.

— Сорока на хвосте принесла, — засмеялся Баранов. — Наш друг американец Томас Мур на днях сказывал, что в наших водах появился сей разбойник морской. И выходит, что ты его уже встретил. А он тебя видел?

— Нет, мы за остров зайти успели и затаились. Он нас не видел.

— Ну и пусть ходит. Теперь будем знать, где обитает пират. Лишь бы пакость какую не затеял.

— О том и речь… Уже затеял, — сказал Сысой.

Баранов и Кусков подсели ближе к мореходу.

— Говори-ка скорее, — попросил Сысоя Баранов. — Всё сказывай.

— Ну, увидали мы ихнее судно, корму, вернее, и к острову пристали. Забрались мы с Гурием по камням наверх, то я через трубу увидел, как эти англичане разгружали свой корабль… Товары с корабля сносили.

— Куда разгружали? Для кого?

— Туземцам, знамо дело. Их там целая толпа стояла и матросам помогала. Во главе с их тойоном Котлеаном.

— С Котлеаном? Опять он!?

— Да, я его узнал и Гурий тоже.

— Стало быть, опять эта вражина что-то замышляет?

— Именно так. Англичане выгружали ящики с ружьями и Котлеан сам опробовал одно. Мы слыхали выстрел.

— Да, опять неймётся Котлеану. Не оставляет он своей мечты выжить нас отсюда, — сказал Кусков.

— Но это ещё не всё, — глянул на Баранова Сысой.

— Чего уж более? — удивился тот.

— А то, что этот Гель…

— Гельбер.

— Так вот, этот Гельбер дал Котлеану три малых пушки.

— Пушки! — воскликнул Баранов.

— Да… И своих пушкарей, коих туземцы тут же во всё туземное и одели.

Несколько мгновений Баранов сидел, будто окаменев. Потом вскочил с кресла и подбежал к висевшей на стене карте залива Ситхи и побережья.

— Где сие было? — спросил он Сысоя.

— Вот тут на острове Песчаном мы сперва промышляли зверя, потом ушли сюда и пошли домой вот отсюда, из Малой губы. Видели их тут, — ткнул пальцем в карту Сысой.

— Ясно… Долго ли, скоро ли, но нападения колошей нам, стало быть, ожидать надобно.

— Завтра они, конечно, не явятся. Для нападения им подготовиться нужно, — сказал Кусков. — На это недели две уйдёт.

— Две, не две — кто знает. Может и всего дня два-три. Но хорошо, что врасплох нас не застанут. Вот за это спаси тебя Бог, Сысой Иваныч… Ну, а драться нам не привыкать… Думаю, что выдюжим, ежели сами готовы будем. Давайте думать, что для сего предпримем.

— В первую очередь надо усилить караулы как в крепости самой, так и снаружи. За северными и полуденными воротами, — сказал Кусков.

— На судах и в заливе тоже, — добавил Сысой.

— Так, — согласился Баранов и что-то записал на бумажном листе. — Караулы, Иван Александрович, возьми на себя. Да назначь бдительных обходных, чтобы ночью обходили караулы от зари до зари. И поставь их должным образом.

— Всё сделаю, Александр Андреич.

— На будки у ворот, — продолжал Баранов, — караульных поставь по два человека. Стоять повахтенно, как им укажешь.

— Слушаюсь, Александр Андреич.

— Пушки зарядить картечью.

— Они заряжены всегда.

— Проверь сам. Да порох не сырой ли. А ты, Сысой Иваныч, — продолжал давать распоряжения Баранов, — пушки же проверь на судах. И ружья тоже. У кого ружье заряжено неделю назад — перезарядить заново.

— Так, Александр Андреич, — кивнул Сысой. — Сегодня и начну проверять.

— Не живут ли туземцы возле крепости? — спросил Баранов.

— Нет, Александр Андреич. После твоего приказа им запрещено селиться не только у крепости, но и на ближних островах, — ответствовал Кусков.

— Их тут много бывает лишь по весне, когда селёдка нерестится, а теперь, ежели кто для мены товара придёт из колошей. Но таких немного, — добавил Слободчиков.

— Всё равно им не надо позволять оставаться в крепости и рядом на ночь. Для чего обходным проверять вокруг крепости все кусты, лес. Далее… — задумался немного Баранов. — Зорю бить вечером в девять, а утром в четыре часа.

— Надо договориться, Александр Андреич, как тревогу подавать при нападении, — сказал Кусков.

— Ежели днём, то бить в колокола и барабаны. Да на мачте тут в верхней крепости красный флаг поднять, дабы всякому видно было… Ну, а ежели нападут ночью, то бить в колокола и барабаны да в трещотки трещать. А жонкам и детям бежать в верхнюю крепость. О том объявить всем, Иван Александрович.

— Будет исполнено, Александр Андреич.

— На промысел партии пока не посылать. Всем оставаться в крепости… Пароль для воротных стражей я сам на каждую ночь давать буду. Собери их сегодня, Иван Александрович. И обходных караульщиков тоже. Поговорю с ними сам ещё. О всех необычных делах и случаях мне сюда докладывать немедля.

— Слушаюсь, Александр Андреич.

Баранов поднялся с кресла и вновь подошёл к окну.

— Ну что же, мы готовы, Котлеан, неблагодарная твоя душа, — произнёс Баранов. — Мы готовы к встрече с тобой…

— …Александр Андреич, скоро полдень, — напомнил Кусков. — Пора на пристань. Капитан Мур ждёт, наверное, нас.

— Да, да… Пошли, — кивнул Баранов и надел свой камзол.

А потом они спустились по лестнице в нижнюю крепость и направились к пристани, где оживлённо толпился народ. Капитан Мур с борта готового к отплытию своего корабля смотрел на берег, и вскоре увидел правителя Баранова с Кусковым, идущих его проводить. По трапу они поднялись на борт «Аметиста».

— Вот и пришло время прощаться, господин Мур, — с грустной улыбкой проговорил Баранов.

— Я сожалею, что моё пребывание здесь было столь кратким, мистер Баранов, — сказал в ответ Томас Мур, — но поверьте, что оно было очень радостным для меня и, как это у вас говорят, душеполезным. Прощаться с вами мне жаль, но такова жизнь.

— Как сегодня ваше здоровье, капитан? — спросил Баранов.

— О!.. — засмеялся Мур. — Всё в порядке, если вы спрашиваете о моём самочувствии после вчерашнего дня… Ром был действительно крепок… Зато так же крепок и наш договор.

— Ну, слава Богу, что всё в порядке.

— Да, мистер Баранов. Я ведь здесь у себя лома. Одно ощущение палубы под ногами и этот морской простор делают меня абсолютно здоровым человеком.

— Тогда позвольте представить вам, господин Мур, моего доверенного Петра Ивановича Калистратова, — показал Баранов на пришедшего с ними коренастого человека, невысокого роста, с небольшой седоватой бородкой на светлом и добром лице. — Он знаток нашего дела, да и морского тоже. Так что прошу его, как говорится, любить и жаловать.

Капитан Мур подал руку Калистратову.

— Очень рад, — сказал он. — Думаю, что у нас с вами, мистер Калистратов всё будет о’кей!

— Я тоже на это надеюсь, капитан Мур, — согласно кивнул и пожал руку американца Петр Иванович.

— А Гельбер, о котором вы говорили, капитан, действительно объявился в наших водах. И совсем недалеко, — сказал Баранов.

— Я знал, что он к вам явится… Вы его видели?

— Нет… Наши зверобои повстречали. Он уже общался с местными вождями, одаривал их ружьями и даже пушками. Так что мы вскоре ожидаем в нашу крепость гостей.

— Может быть, мне остаться, мистер Баранов? Я со своими парнями буду вам в помощь.

— Нет, господин Мур. Пусть всё идет своим чередом. Да и мы не сидим, сложа руки. Готовимся к встрече. А ещё я жду на днях наше судно из Охотска. Так что не будем вас задерживать. Желаем вам попутного ветра и милости просим опять к нам жаловать. Будем ждать.

— Благодарю вас, мистер Баранов, и вас, мистер Кусков, за столь великолепный приём, оказанный моей скромной особе. Такие встречи остаются в памяти на всю жизнь. Спасибо, — благодарно склонил голову Томас Мур.

— Ежели случится вам зайти на Гавайские острова, то поклон передайте моему другу, тамошнему королю Тамеамеа Первому и мой ему подарок, — сказал, прощаясь, Баранов и открыл принесённый им футляр, где лежал, блестя гранями ствола, пистолет.

— Мы зайдём на Гавайи за солью и водой. Непременно передам, мистер Баранов, ваш подарок королю, — пообещал Мур и добавил: — А вам я всё же советую из вашего леса доски да брусья пилить и торговать ими в Калифорнии. Это будет выгодно, уверяю вас.

— Спасибо, господин Мур, — уже входя на трап, согласно кивнул Баранов. — Мы вашим советом непременно воспользуемся.

Баранов с Кусковым сошли на берег и трап убрали. Капитан Мур отдал команду, и его судно стало медленно отходить от причала Ново-Архангельска. Стоя на капитанском мостике, Мур с благодарной грустью в глазах смотрел на всё дальше и дальше отдаляющийся берег и махал рукой Баранову с Кусковым, которые тоже прощальными взмахами отвечали своему американскому другу и партнёру…

…С пристани Александр Андреевич Баранов возвращался к себе в верхнюю крепость в большой задумчивости. И было отчего роиться мыслям в его голове…

…Колесо забот закрутилось с первого дня пребывания Баранова на островах, когда согласно договору с Шелиховым надлежало быть ему «в заселеньях американских при распоряжении и управлении северо-восточной компании, тамо расположенной», а именно на острове Кадьяк, где располагалась контора управляющего.

За прошедшие с того времени годы заботы, которые почти каждый день сваливались на него, были разные: хорошие и плохие, сложные и простые, весёлые и грустные, большие и малые, а порою даже страшные, когда от его слова или поступка зависела жизнь его самого и людей, за судьбы которых он был в ответе.

Хорошие заботы — это когда удачно шла охота на морского зверя и он мог отправить в Охотск судно с мехами на многие десятки, а то и сотни тысяч рублей.

Плохие — это когда много сил, в том числе и душевных, надо было приложить для пропитания людей, когда долгие месяцы из того же Охотска или Камчатки приходилось дожидаться обещанного судна с провизией. Тогда наступали голодные дни, особливо зимой, когда питались кореньями, ракушками и прочим, как говорится, подножным кормом. В такие страшные дни цинга и голод косили многих, а он ничем им помочь не мог, так как сам был одним из них.

Колесо забот крутится по сей день и, не давая закончиться одной, преподносит уже другую, и неведомо никому, что она на этот раз принесёт. Хорошо ещё, что есть такие люди рядом с ним, как его помощник и друг Иван Александрович Кусков, в котором он не ошибся и был всегда рад этому…

…Вот и сейчас закончились короткие, но светлые, радостные дни отправки целого судна с товаром для пользы компании, дни отдохновения души от всяких тяжких забот среди семьи, среди людей, тебя понимающих.

Но вот уже сегодня появилась новая забота, ничего хорошего не предвещающая, когда Сысой Слободчиков доложил о встрече в здешних водах английского пирата Гельбера и тойона индейцев-колошей Котлеана. Это значит, что надо непременно ждать беды и сей же час готовиться к ней. А ведь Баранов считал, что он давно замирился с этим индейским вождем и со стороны Котлеана вот уже который год не было против русских поселенцев враждебных действий.

Но не забыл, видать, Котлеан своего поражения тогда в восемьсот четвёртом году, захотел отомстить, подстрекаемый теперь уже англичанином Гельбером. Для хозяев этого пирата русские люди нежелательны здесь, на сих берегах американских.

А тот давний бой с индейцами Котлеана Александр Андреевич хорошо помнил всегда. И сейчас, возвращаясь в памяти к тем годам и дням, подумал он, что ныне всё проходит как-то очень похоже на ту давнюю историю…

…Жизнь на Кадьяке для промышленных русских людей и даже для зверобоев-алеутов была, сказать мало, что трудна. А всё из-за постоянной непогоды, голода и болезней. Поэтому, прожив там почти десять лет, Баранов задумал перенести свою контору правителя Русской Америки на остров Ситха, что лежал у противоположного берега Аляскинского залива в архипелаге Александра, где и погода была мягче, и солнечных дней больше. Да отсюда же легче было бы править, как думал Баранов, делами торгово-промысловой компании, которая с августа семьсот девяносто восьмого года года стала именоваться Российско-Американскою, в которую по Высочайшему указу царствующего тогда императора Павла Первого соединились несколько других, в этих же водах промышлявших.

Осуществилась мечта Григория Ивановича Шелихова, который не один раз ещё императрице Екатерине Великой подавал о том прошение.

Но с новым наименованием появились и новые заботы. Тем же Высочайшим указом повелевалось отныне не только пушного зверя добывать, но и новые земли искать, присоединять их к России, посылать экспедиции для описания тех земель и с иными странами торговлю вести. Всё сие, конечно, на пользу компании и родному Отечеству.

Но строительством новой крепости на Ситхе Баранов решал и ещё одну задачу: продвижение русских поселений далее на юг по американскому берегу с ближайшей целью достигнуть Нутки. Он даже об этом в своей песне-гимне написал.

Закрепиться там, у самого матёрого берега земли американской и быть первопроходцами сих мест — значит помешать занять те места англичанам и прочим иным конкурентам, кто об этом день и ночь мечтает. И это тоже было на пользу Отечеству!

…Летом семьсот девяносто девятого года на судне «Ольга», которым он сам и командовал, Баранов со своими людьми прибыл на Ситху и, перво-наперво, одарил разными подарками ситхинских индейцев и их вождя Котлеана. А заручившись его согласием и пообещав защитить колошей от воинственных соседних племён, он сразу же стал строить крепость на берегу залива, на выбранном им самим месте у тихой бухточки, защищённой с моря небольшими скалистыми островками, в честь Святого Архистратига Михаила.

За осень и зиму удалось построить казарму для промысловиков и кажимы для алеутов, не желавших, как всегда, жить в русских избах. А ещё возвели склад и баню, в коей Баранов и обитал всю зиму, перебравшись туда ещё в октябре из рваной палатки.

Весной же следующего года дела позвали правителя обратно на Кадьяк и Баранов покинул Михайловский форт, оставив там часть своей команды под началом Василия Медведникова — «старовояжного» и опытного промысловика и морехода.

На Кадьяке Баранова ждала добрая весть: из Петербурга ему привезли монаршую награду — золотую, на Владимирской ленте, медаль «За усердие». Так император Павел своим именным указом отметил службу на благо Отечества Главного правителя Русской Америки.

Но радость была недолгой из-за множества забот, а через два года с острова Ситхи пришёл на своем «Юникорне» англичанин Генри Барбер и привёз Баранову совсем другую и страшную весть: ситхинские индейцы захватили и сожгли Михайловский форт, а людей почти всех погубили и лишь немногих взяли в плен. Их-то — двух русских и двух алеутов-зверобоев, да около двадцати женщин и доставил на Кадьяк Барбер, сказав Баранову, что выкупил их у колошей.

Этот пиратствующий английский капитан хоть и сделал, казалось бы, доброе дело, но запросил за освобожденных кадьякцев пушнины на пятьдесят тысяч рублей. Долго пришлось с ним Баранову спорить и согласиться на десять тысяч.

В глубоком раздумье и печали пребывал в те дни Александр Андреевич. У него никогда и в мыслях не было, что такое может случиться: не часто, но из Михайловской крепости доставляли на Кадьяк пушнину, и он был уверен, что там у Василия Медведникова всё идёт ладно.

Но однажды подумалось Баранову: а не явился ли Барбер подстрекателем индейцев на захват крепости? Очень даже может быть, что он и подвиг племена колошей на это жестокое дело.

Но как бы там ни было, а Баранов не захотел отказываться от мысли построить на Ситхе новый русский форт назло англичанам и тамошним индейским вождям. Через два года он явился туда с целой флотилией компанейских судов и трехсот алеутских байдар.

К радости правителя Баранова, в гавани у острова стоял русский фрегат «Нева» под командованием капитана Юрия Фёдоровича Лисянского. Оказалось, что он, находясь в долгом, из России в Америку, плавании, пришел на Кадьяк, но узнав, что Баранов увёл своих людей в поход на Ситху, отправился туда же и прибыл к острову раньше всех.

После небольшой подготовки кадьякцы и матросы с «Невы» пошли на штурм укреплений колошей, но он не принёс успеха. Даже ядра пушек фрегата не смогли разрушить огромные и крепко сложенные брёвна стен форта. А среди штурмующих были и потери: погибли три матроса Лисянского и трое же кадьякцев. Да и сам Баранов был ранен в руку.

Тогда, во время штурма, услышав со стороны колошей выстрелы и увидев раненых и убитых своих людей, Александр Андреевич окончательно убедился, что к захвату индейцами Михайловской крепости два года назад подстрекал именно Генри Барбер, снабдивший их ружьями… Да и бывшие в плену у колошей зверобои о том ему говорили.

На подготовку второго штурма ушло несколько дней, но при его начале со стороны осаждённых колошей не было сделано ни одного выстрела, а когда Баранов и бывшие с ним люди зашли за стену форта, то увидели страшную картину: на земле тут и там лежали убитые индейцы, а отдельным рядком — пятеро малых детей и столько же собак. Стало ясно, что колоши в одну из ночей тайно оставили укрепление, а чтобы возможный плач детей или лай собак не выдали отход, то они и порушили их.

В тот же день Александр Андреевич Баранов поднял над будущей главной крепостью Русской Америки, на самой высокой скале-кекуре, русский флаг, в знак того, что место сие есть земля российского владения.

 

Глава седьмая

Рудознатец Иван Лихачёв, пробираясь сквозь густые заросли и поваленные деревья, перелезая через скользкие камни, брёл по берегу речки, но она привела его лишь к лесному озеру. Может быть, из этого озерка и вытекал какой-то ручеёк к побережью, но у Ивана уже не было сил искать его.

В изодранной одежде, с кожаными сумами через плечо, с короткоствольным штуцером Иван совсем обессилел и, скинув тяжёлую ношу, присел на большой камень-валун. Он снял с кафтана сыромятный ремень и, разрезав его, подвязал изодранные в скитании подошвы сапог. Затем, с трудом встав с камня, побрёл дальше. Но, пройдя совсем немного, вновь опустился на землю, прислонился спиной к дереву, опустив голову на грудь. Не зная куда и долго ли ему идти, Иван решил подкопить силы. Но внезапно он поднял голову, принюхался, почуял запах дыма и услышал далекий собачий лай.

— Дым!.. Люди!.. — хрипло проговорил Иван.

Лицо его преобразилось, глаза загорелись надеждой, и рудознатец попытался было встать на ноги, но не смог подняться от слабости. Тогда Иван лёг на землю и пополз на запах дыма, волоча за собой кожаные сумы и ружьё.

Полз он долго и мучительно, но его мучение наконец-то вознаградилось: сквозь деревья Иван увидел строения индейского селения на лесной поляне у самого берега какой-то большой воды. «Неужели побережье! Слава тебе, Господи!» — мысленно проговорил Иван.

Возле одного из шалашей селения у самой кромки леса дымил костёр. Увидев всё это, Иван попытался встать, и что-то крикнул, но силы окончательно покинули его. Рудознатец со стоном упал на землю, и сознание покинуло его.

Почуяв человека, громко залаяла собака, побежав к тому месту, где лежал Иван. А из шалаша, заслышав обеспокоенный лай собаки, вышли индейцы в своих плащах-накидках из одеял и направились за собакой к лежащему у самого края поляны человеку. Четверо индейцев взяли его и понесли к шалашам, что стояли рядом с бревенчатыми домами индейской деревни. Распоряжался ими индеец в расписном плаще-одеяле, с широкоскулым лицом. Он шёл впереди с сумами и штуцером, а когда все подошли к большому шалашу, возле которого горел костёр, то старший индеец и, видно, хозяин этих шалашей-хижин, приказал положить человека у входа на траву.

К индейцу-хозяину подошёл один из мужчин.

— Послушай, Нанкок, — сказал он. — Похоже, что этот человек — русский.

— Конечно, русский. Из крепости на Ситхе.

— Ну и что ты хочешь сделать с этим русским?

— Что захочу, то и сделаю… А сперва женщины его вымоют, потом будут лечить и кормить.

— Зачем, Нанкок? Ведь русских людей из крепости на Ситхе наш вождь Котлеан убивать велел. Давай и мы сделаем ему бух-бух.

— Я тебе, Асавахток, самому сделаю бух-бух, если ты хоть пальцем тронешь этого русского, — грозно произнёс Нанкок. — Он мой и всё, что при нем — тоже моё. А я не такой глупый, как ты, хоть ты и брат мне. Разве надо убивать, если можно вылечить и получить за него потом на Ситхе одеяла или муку… Лепёшки будем печь. Понял, глупая твоя голова? А с вождём Котлеаном я сам поговорю. Иди, зови женщин, воду греть надо.

Асавахток послушно пошёл в жилище и скоро воротился с женщинами, несущими большой котёл и ушаты с водой.

…Сысой Слободчиков после проводов американца пошел к своим байдарам и увидел дочку свою Алёну, сидящую на выброшенном морскими волнами дереве у огромного камня-валуна. Увидел и удивился.

— Алёнушка, а ты что не дома?

— Домой я ходила и матушка с ребятами тебя ожидают. А я здесь, тятенька, своего Ваню жду. Может, придёт, как и ты сегодня. Я ведь ежедень тут. От начала света и до темноты сижу.

— И долго ли сидеть так будешь?

— А пока Ваню не дождусь, тятя.

Сысой ничего не сказал, а только покачал головой и, подойдя к дочери, погладил её русоволосую голову с длинной, заплетённой цветною лентою, косой.

— Ну, жди, дочка, жди. Где-то бродит твой Иван, верно, по горам на той стороне. Да он и не один ведь туда пошёл, а с товарищами своими. Так что не пропадёт и скоро возвернётся суженый твой… А сейчас я только дела свои улажу, и мы домой с тобой пойдём. Я по дому и по всем вам соскучился.

— Ладно, тятя. Только потом я опять сюда приду. Ты уж не серчай на меня.

— А чего мне серчать. Я тебя понимаю, дочка, хвалю и горжусь. А за Ивана твоего я тоже молиться буду.

Сысой направился к байдарам, возле которых лежали на берегу кучи сырых бобровых шкур. Алёна же опять обернула свой взор на морские волны и на скалистые острова, откуда всегда приходят на Ситху байдары.

Она знать не знала и ведать не ведала, что друг её сердечный Ванечка был в этот час не так уж и далеко от неё, на матёром берегу, в поселении индейцев-колошей…

…Иван лежал в шалаше на мягких звериных шкурах, покрытый тёплым одеялом до самого подбородка.

Заслышав за стенами шалаша чьи-то голоса, Иван медленно открыл глаза, осмотрелся, пытаясь понять, где он сейчас находится и что с ним происходит.

— Где я? — слабым голосом произнёс Иван.

Из тёмного угла огромного шалаша появилась женщина в широкой и длинной накидке. Она наклонилась над очнувшимся Иваном.

— Где я? — снова сказал Иван.

Ничего не ответив, женщина бесшумно вышла из шалаша, а через некоторое время вернулась с невысоким мужчиной. Иван лежал на самой земле и мужчина-индеец присел на корточки рядом. Круглое скуластое лицо склонилось над больным рудознадцем.

— Проснулся? Хорошо, — довольным, каким-то даже радостным голосом проговорил мужчина-колош и спросил:

— Ты русский?

— Русский, — кивнул Иван.

— Из крепости на Ситхе?

— Да.

— На охоту сюда ходил?

— Нет. Мы рудознатцы. Искали глину для кирпичей, руду железную и медную — что попадёт.

— Как звать тебя? — продолжал спрашивать индеец.

— Иваном.

— А я Нанкок, — ткнул пальцем себя в грудь туземец. — Ты — Иван, я — Нанкок. Понимаешь?

— Понял, понял, — заулыбался Иван.

— Ты не бойся, — сказал Нанкок. — Тебя здесь никто не тронет. Ты мой гость. А ещё зови меня Николай. Я крещёный. Ваш отец Никодим у нас многих крестил, и меня так назвал — Николай.

— Стало быть, ты Никола.

— Да, да… Никола, — кивнул головой туземец.

— Как я у тебя очутился, Никола?

— Тебя моя собака нашла. Ты на земле лежал. Собака почуяла. Ты не помнишь?

— Ничего не помню. И давно я тут лежу?

— Вчера весь день и еще ночь.

— А ныне что?

— Теперь день.

— Ты и в крепости нашей бываешь?

— Бываю, как не бываю. Торговать ходим к вам. Ты — мне, я — тебе. Хорошо. Только днём туда можно. На ночь нам оставаться у вас нельзя. Ваш правитель строгий. Шибко строгий.

— А ты меня туда отвезёшь, Никола? Мне домой в крепость надо. Я в долгу не останусь.

— Отвезу, как не отвезу. Только тебе туда ещё рано. Лежать надо.

— Меня дома ждут, Никола… А, может, уже и ждать перестали. У меня дома мука есть и табак. Одеяло ещё есть.

На лице Нанкока появилось оживление, но он сдержал себя.

— Лежать надо, говорю. Ты слаб, сил мало, дорога трудна. Как тебя такого везти. Нет, пока нет. Ждать надо.

Нанкок встал во весь рост, откинул завесь входа и что-то выкрикнул на улицу. Тут же в шалаше вновь появилась женщина, сидевшая недавно у изголовья Ивана. Нанкок что-то сказал ей и сиделка, взяв в руки деревянную чашу с каким-то питьём, поднесла её к болящему.

— Пей, Иван, — сказал Нанкок. — Это отвар наших трав. Он даст тебе силы. Пей. Потом она тебя накормит, а я вечером опять приду.

Иван недоверчиво посмотрел сперва на женщину, потом на поднесённую к его губам чашу.

Сиделка, поддерживая и приподнимая голову Ивана, чуть наклонила чашу с отваром. Иван глотнул, сморщился и отвернулся, но женщина не отстала и молча заставила его пить ещё и ещё…

После выпитого травяного настоя Иван уснул, а когда открыл глаза, то опять увидел всё тот же шалаш и себя, лежащего на звериных шкурах. Он и не заметил, как в шалаш вошёл Нанкок, вновь присевший рядом.

— Ну что, Иван, проснулся? — спросил Нанкок.

— Да я всё сплю и сплю. Со мной такого никогда не бывало.

— Тебя отваром не зря поили. Вот и спишь. Во сне к тебе силы возвращаются. Скоро совсем здоровым будешь.

— Когда в крепость поедем, Никола? Домой дюже охота. Мочи нет, — чуть ли не простнал Иван.

— Потерпи ещё немного, — успокоил его Нанкок. — Завтра солнце взойдёт — мы и поедем в твою крепость.

— Завтра!? — обрадовано воскликнул Иван. — Эх, целую ночь ждать.

— Лежи, — сказал Нанкок. — Ты ещё не совсем здоров… А ночь, что ночь — скучать не будешь.

Нанкок встал и, высунув голову из шалаша, что-то опять по-своему крикнул. Тотчас же в шалаше появилась женщина в накидке из одеяла. Она была лицом намного моложе той, что поила и кормила Ивана все эти дни.

— Вот, Иван… Дарю тебе на всю ночь эту женщину, — с улыбкой произнёс Нанкок. — Она лечить тебя будет. Тебе хорошо будет. Совсем выздоровеешь.

— Да… — не зная, что сказать, Иван глядел то на женщину, то на Нанкока. — У меня дома… Мне не надо, Никола.

— Э-э-э, я знаю, Иван. У вас в крепости на баб голод… Бери её, бери. Это моя жена… Ты не думай, у меня ещё есть. Зовут её Панниояк… Она твоя на всю ночь.

Нанкок вышел из шалаша, а Панниояк, постояв немного, сняла с себя накидку и, оставшись в чем мать родила, медленно подошла к лежащему на мягких шкурах Ивану и забралась к нему под одеяло.

 

Глава восьмая

Тем утром, когда Алёна в очередной раз устроилась на своём обычном месте ждать-пожидать Ивана, в поселении колошей на матёром берегу все мужчины-индейцы собрались в большом кажиме — доме для общих сборов племени.

Они сидели на земляном полу, устланном плетёными травяными подстилками. На небольшом возвышении перед собравшимися в мужском доме сидел на звериных шкурах сам тойон племени Котлеан. Подняв вверх руку и, дождавшись, когда в кажиме стало совсем тихо, Котлеан заговорил:

— Братья! Говорю вам: наступает день, когда мы, люди Ворона, вновь пойдём брать крепость пришельцев, как делали мы это не раз и не два с другими крепостями русских. Не позволим больше им бить наших зверей. Будем охотиться сами, а шкуры продавать… Если же не возьмём крепость русских, то они заселят всю нашу землю. У нас же другой земли нет, кроме этой земли наших предков. Так ли думают воины?

— Так! — прозвучало в ответ.

— В бою за крепость нам поможет белый англичанин капитан Гельбер. Он — враг здешних русских, дал нам ружья и пушки. Корабль белого капитана стоит недалеко отсюда. Его люди помогут нам… Нанкок, — обратился Котлеан к сидевшему рядом соплеменнику, — готов ли ты к поездке в русскую крепость? Здоров ли твой русский, чтобы отправиться с тобой?

— Он уже здоров, вождь Котлеан, — откликнулся Нанкок, — и я готов с ним плыть в крепость.

— Поручаю тебе, Нанкок, разведать все караулы в крепости. Я знаю, что наших людей туда не пускают, но ты пойдёшь со спасённым тобой русским и тебя пустят за ворота. Так будь же зорок, как птица и хитёр, как лисица. Так?

— Так, вождь Котлеан.

— А тебе, брат Сайгинах, поручаю с Асавахтоком плыть к белому капитану Гельберу и сказать ему, что мы будем готовы через два восхода солнца после встречи с ним. Так?

— Так, вождь Котлеан.

— Всем же остальным воинам повелеваю готовиться к бою. Готовьте себя, луки, копья и топоры, а у кого есть — ружья. О выходе на Ситху будет известно каждому позже. Так я сказал!

По берегу возле поселения индейцев-колошей, где лежали, словно отдыхали после морского похода байдары, шли индейцы во главе с Нанкоком. Опережая их, почти бежал Иван Лихачёв, а, подойдя к самой большой из лодок, бросил в неё свои сумы, штуцер и попытался столкнуть байдару на воду.

— Не спеши, Иван, успеем, — подойдя к нетерпеливому рудознатцу, сказал Нанкок.

— Да мне домой страсть как охота, Никола. Ты меня разве не понимаешь?

— Понимаю, как не понимаю. Сам, когда далеко охотиться ухожу, то я тоже домой к своим женам спешу… Будешь и ты дома. Теперь уже скоро. Терпи.

Нанкок что-то сказал по-своему одноплеменникам. Те подошли к байдаре, столкнули её на воду, а потом и свои лодки.

Когда отошли от берега, Иван, невольно глянув в сторону жилья индейцев, увидел под высокой, с раскидистой кроной, сосной стоявшую там женщину. Иван узнал Панниояк. Она стояла и смотрела на уплывающие лодки, пока стали неразличимы лица машущих вёслами людей…

…Алёна сидела у причала и, как всегда, глядела на морской простор. Она видела, но не обратила внимания на лодки индейцев, сперва показавшиеся из-за недальнего островка, а потом подошедшие к самому причалу. И только когда люди из лодок сошли на берег, Алёна увидела Ивана.

— Ваня! Ваня! — ещё не веря своим глазам, закричала Алёна и бросилась бегом к своему долгожданному Ванечке.

— Алёна!? — тоже удивлённо и радостно выдохнул Иван. — Откуда ты взялась?

— Как откуда, Ванечка? — прижавшись лицом к ивановой груди, тихо и радостно проговорила Алёна. — Как откуда?.. Да я каждый день тут с утра до вечера сижу. Всё тебя, пропащего, жду… Вот и дождалась… Слава Богу… Услышал Господь мои молитвы… Здравствуй, Ванечка!

— Здравствуй и ты, Алёнушка! Как ты тут? Здорова ли? Дома как?

— Я, Ваня, слава Богу, здорова. Дома тоже всё хорошо. Тятя недавно вот с промысла пришёл. Только тебя-то уж больно долго не было. Всё боялась, что с тобой вдруг чего-нибудь приключилось… Али случилось чего? — с тревогой спросила Алёна.

— Жив, здоров, сама видишь, Алёнушка. Чего было, о том после расскажу. Теперь недосуг… А что жив да здоров, вот благодаря этому человеку, — показал Иван на одного из индейцев. — Нанкоком зовут, а по крещению Николаем. В общем, Никола это. Он меня спас, когда я вышел из тайги и без чувств упал у их деревни. Спас, выходил и вот домой привёз.

— Страсти-то какие, Ванечка… Спаси тебя Господи, добрый человек, — поклонилась поясно Алёна Нанкоку.

В ответ поклонился и Нанкок.

— Жена твоя? — спросил он Ивана.

— Нет пока. Невеста, — обнимая одной рукой и прижимая к себе Алёну, ответил Иван. — Но скоро будет женой… Вот повенчаемся и будет. Так ли, Алёна?

— Ещё бы не так, Ваня. Да я хоть сейчас с тобой под венец. К отцу Никодиму пойдём и обвенчает.

— Ну прямо уже сегодня, — рассмеялся Иван.

— А что? Зря, что ли, ждала.

— Пойдём, пойдём, Алёнушка. Сегодня же и поговорим с ним.

Завидев на причале индейцев, к ним подошли двое промышленных из караульщиков. Поздоровавшись с Иваном, кивнули на колошей.

— А этим тут на причале быть нельзя, — сказал один из караульщиков.

— А что так? — удивился Иван.

— Приказ правителя Баранова.

— Они меня привезли. Рассчитаться надо. Я их в гости зову.

— Ну и что. Привезли и пусть обратно плывут. Беседуйте и расплачивайтесь, но только за воротами. В крепости им быть не можно. Говорю, что приказ самого Баранова.

Иван обернулся к Нанкоку.

— Прости, Никола. Слышал?

— Я знаю, Иван, — кивнул Нанкок. — Ваш правитель строгий. Шибко строгий. Моя подождёт тебя за воротами. А где твой дом?

— Да тут недалеко, рядом с церковью.

Нанкок что-то сказал своим соплеменникам. Те сели в лодки и поплыли вдоль берега к окраине крепости.

Сам же Нанкок, сопровождаемый караульщиками, пошёл к воротам, часто оглядываясь по сторонам и заметно, что с интересом. Ему даже было видно, как Иван зашёл в свой дом с Алёной.

— Жди здесь, — сказал Нанкоку караульщик, выйдя вместе с ним за ворота, — или к своим иди. Вон их сколько.

Недалеко от высоких стен крепости и вправду было множество собратьев Нанкока, прибывших сюда для меновой торговли. Тут и там они, размахивая руками и жестикулируя, предлагали новоархангельским жителям сушеную, вяленую и свежую рыбу, шерсть диких коз и звериные шкуры.

Нанкок прошёлся вдоль крепостной стены, свернул за угол и там увидел ещё одни ворота, но они оказались запертыми. Тогда Нанкок возвернулся к главным воротам, где Иван уже ждал его.

— Прими, Никола, мешок муки, одеяло и табак, как обещал. Спасибо тебе за всё, — поклонился Иван. — Приезжай ещё когда-нибудь. Ничего не пожалею.

— У тебя хороший баба есть, — с улыбкой сказал Нанкок. — Как не приехать. Скоро приеду.

Он крикнул своим спутникам. Те подошли, взяли товар и двинулись к лодкам. Нанкок ещё раз оглядел крепостные ворота и пошел за ними…

…А Иван с Алёной, взявшись за руки, направились от крепостных ворот совсем в другую сторону, к причалу, где чуть в стороне от него ждала и дождалась своего суженого Алёна.

— Вот тут я сидела каждый день с утра до темноты вечерней, ждала тебя. Ждала и молилась Николаю Чудотворцу. А тебя всё нет и нет.

— Да, долго, Алёнушка, заставил я тебя ждать. Прости, но так уж вышло. Всегда, когда идёшь в неведомое, то сам не знаешь, как долго выйдет. Уповаешь только на Господа… Вот и в этот раз…

— А что в этот раз? — быстро и с беспокойством спросила Алёна.

— Нас было трое рудознатцев. Искали мы глину, руды, какие попадутся. Взяли пробы в разных местах и уже пошли обратной дорогой, да немного заплутались. А моих напарников Митю и Егора туземцы стрелами убили… Я же поотстал немного: увидел куст малины и тебя вспомнил: как мы по ягоды ходили. Стал ягоды есть, да тебя вспоминать. Ребята же на берег речки вышли и меня кричали, а потом вдруг затихли… Когда к ним подошёл, то мужики порешены были, а туземцев след простыл. Так что, можно сказать, это ты от меня беду отвела. Не вспомни я тебя…

— Это всё Николай Чудотворец. Ему молилась… А что потом было?

— Потом я ребят похоронил там же, на берегу. Сумы их взял и пошёл вдоль реки. Не знаю, сколько времени брёл, только вышел к жилью туземцев совсем уже без сил, упал у их деревни, пока меня колоши не подобрали.

— Ты бы не ходил боле, Ваня… Такие страсти рассказываешь…

— Что ты, Алёнушка? Как не ходить. Ведь на государевой службе я.

— Пойдёшь ещё, опять вся изведусь, тебя дожидаючи.

— А ты понимать должна и… ждать, ежели любишь меня.

— Люблю, люблю, Ванечка. Люб ты мне, потому и боюсь за тебя, потому тяжко мне, когда тебя нет.

Иван обнял Алёну и глянул ей в глаза.

— Тогда выходи замуж за меня.

— Хоть сейчас, Ваня. Сказала ведь тебе.

— Сейчас и пойдём.

— Куда?

— К отцу Никодиму. Пусть уставит день, когда мы с тобой венчаться будем.

— Я согласна… Но только сходим сперва к моим батюшке с матушкой. А то как же без родительского благословения. Нельзя ведь.

— Ну так это само собой. К родителям твоим в первую очередь…

…Здесь, на Ситхе, у Ивана родных совсем не было. Оставил он их в Охотске, когда дал согласие служить компании рудознатцем в Ново-Архангельске, и два года назад приплыл на судне «Три иерарха» вместе с партией посельщиков, людей, осуждённых в России за какие-то грехи и вынужденных искупать их здесь, на краю земли.

Для обитателей Ново-Архангельска приход в гавань любого судна — праздник. В тот раз тоже все вышли встречать судно из Охотска.

Тогда-то и увидела Алёна впервые Ивана, сходящего по трапу на судовое пристанище со своей поклажей: кожаной широкой сумой за спиной да большим, тяжёлым ящиком, который потом помогали ему нести до казармы прибывшие вместе с ним такие же молодые спутники.

Но больше всего Алёне бросилось в глаза и сразу запомнилось светлое лицо парня, синие его глаза, статная фигура в суконном кафтане, подпоясанном красным кушаком и меховая шапка, из-под которой выпадала на лоб светлая прядь волос.

Иван, конечно же, тогда её не заметил, а встретились они с Алёной близко, познакомились и посмотрели друг другу в глаза намного позже, когда отец Алёны Сысой по заданию правителя Баранова искали с Иваном на Ситхе и на ближних островах глину, которую приходилось пока возить на судах с Кадьяка, а кирпичей для стройки на новом месте надобно было многие тысячи.

Он часто бывал в их доме, а Алёна так же часто встречала отца и Ивана, возвращающихся из недальних походов. С тех пор и стал Ванечка её суженым.

— …Ой, Ваня, а я так и не спросила тебя, — спохватилась Алёна. — Нашли вы, чего по горам-то искали?

— Мы там на матёром берегу, главное, глину нашли, да, вроде, и руду медную. Завтра же с Федькой в нашей лаборатории пробовать будем те куски на медь. А, может, и ещё чего выявим.

Иван Лихачёв, пробирных дел мастер, долгое время жил в казарме с посельщиками, пока не поставили рудознатцы свою избу, а рядом мастерскую-лабораторию с кузнечным горном, где они чинили пробы разных камней и руд, какие приносили из своих походов по здешним горам и рекам.

— У нас на Ситхе один только гранит, — сказал Иван, — а за проливом на матёром берегу земля богаче. Мы уже там белый мрамор встречали, пемзу, серпентин, халкидоны, сердолики и камень аспидный. Из него туземцы курительные трубки вырезают. А в слюдяном сланце мы и гранаты находили. Вот, смотри, какой я тебе принёс, — и Иван положил на ладонь темно-красный камень.

— Ой, Ваня, красота-то какая! — воскликнула Алёна, — а что я с ним делать буду?

— Колоши эти камешки в ружья кладут вместо дроби. А ты красоту эту носить будешь. Я его в оправу вставлю и кольцо тебе будет, или брошь. А ещё говорят, что это камень любви.

— Спаси, Господи, Ванечка.

— Так что, Алёнушка, мне ещё не раз на тот берег ходить придётся. Думаю, что там серебро и золото найти можно. Где есть гранаты, то и алмазы бывают.

— Ладно, Ваня. Делай, как знаешь, и ходи в свои походы, куда хочешь. Только всегда домой возвращайся, а я тебя ждать буду. Тоже всегда.

 

Глава девятая

Людей у Баранова всегда не хватало. Ни русских промысловиков, служащих по контракту, ни алеутов-зверобоев.

Главной же компанейской задачей была для Баранова одна: добыча морского зверя и отправка шкур в Охотск. А ведь ещё надо было рубить лес, строить суда, возводить дома, работать на земле, которая давала из-за непогоды мизерный, но всё же свой урожай овощей и картофеля.

Требовались люди разных ремёсел, а их не хватало ещё и потому, что многие жизни уносило море, и алеуты десятками погибали на промысле. А в холодные зимы цинга и голод вершили свое страшное дело, как было в тот год, когда Баранов строил на Ситхе первые дома. Зима тогда выдалась на редкость трудной. Съестных припасов никогда не было в достатке, и не миновать бы страшного голода и многих от него людских потерь, если бы не косяк сельди, проходивший мимо острова. Но той же зимой на Кадьяке, который Баранов временно оставил, погибло сразу сто сорок человек, собиравших для еды ракушки на берегу. А они оказались ядовитыми.

Поэтому Баранов просил часто присылать ему новых людей: ведь служащих по контракту промысловиков и алеутов-зверобоев не заставишь сплавлять лес или месить глину для кирпичей — они умели только добывать морского зверя.

Вот и приходилось принимать сюда на разные и, надо признать, тяжёлые работы посельщиков: ссыльных русских людей, для которых что тюрьма, что этот тёмный дальний земной угол — всё едино. Но не Баранов первый так делал. Ещё Григорию Ивановичу Шелихову императрица Екатерина Великая именным своим указом «повелеть изволила» посылать на американские земли мастеровых разного ремесла людей из числа «ссыльных и хлебопашцев». Вот и везли сюда из Охотска этих самых посельщиков и часто целыми семьями.

Но много было среди них и просто «гулящих» людей, которых компанейские вербовщики собирали по кабакам и постоялым дворам. Так что посельщики, которым здесь терять было нечего, народец был дерзкий, отчаянный и плохо управляемый. Хлопот с ними у Баранова было немало, но и обойтись без них он тоже не мог…

…В маленькой бухточке, ограждённой от океанских волн связанными между собой плотами-бонами, несколько мужиков в рваных одеждах, орудуя баграми, доставали из воды сырые брёвна и по наклонным слегам на верёвках поднимали на берег. Видно было, что работа эта у них не из лёгких. Потому-то и делали её посельщики — самый бедный и, правду сказать, самый бесправный люд среди всех, здесь живущих и трудившихся на благо Русско-Американской компании.

— Раз, два, взяли! — громко командовал один из посельщиков и бревно рывком поднималось по слегам на один шаг. — Раз, два — взяли! Раз-два — ещё разок! Раз, два — взяли!

Когда бревно легло на берегу рядом с другими, старший артели снял с головы войлочный колпак и бросил его на брёвна.

— Все, хватит! Больше невмоготу… Шабашьте…

— Эй, Тимоха! — крикнул один из мужиков вниз, где у самой воды посельщики орудовали баграми. — Шабашьте!

— Сегодня, Василий, мужики ещё один плот должны пригнать, — сказал старшому другой из артельных.

— А вот пусть сам правитель Баранов вместе с Кусковым и всем чиновным людом их на берег и волокут. А я больше не буду и вам не велю. Пока не заплатят всё, что нам задолжали за зиму.

— Верно, Василий, — поддержал старшого один из артельщиков. — Я тоже боле не буду… Надо сказать нашим.

Василий оглядел всех, сидящих перед ним работников.

— Давайте сегодня, как вечернюю зорю пробьют, то соберемся у нас в казарме, там всё и урядим: как дальше жить, что делать. А ты, Прохор, другим скажи, да тут мужикам передай, которые с плотом придут… Понял?

— Как не понять, — согласно кивнул Прохор. — Всем наказ будет.

Василий встал с бревна и пошёл в крепость. За ним потянулись остальные…

…А вечером в полутемной казарме собрались все посельщики, кому было наказано. На дощатом столе стояла плошка с горящим и коптящим фитилём, освещая полумрак помещения. За столом и на лавках у входа в казарму сидели посельщики во главе со своим старшим Василием Панковым.

— Я не знаю, как вы, братцы, а я уже дошёл до края. Жить стало невмочь, — сказал Панков и оглядел сидящих перед ним товарищей.

— Сил боле нету, — подтвердил один из них. — Доколе будут измываться над нами… Самая тяжёлая работа — наша, живём в казармах да землянках, а начальники в теплых избах.

— Денег не дают. В кормовой лавке уже такой долг, что и подумать страшно, — заговорил ещё один. — А дают нам что: залежалую рыбу, сивучье мясо. Хлеба мало, а соли давно уже нет.

— Зато промышленным дают по пуду муки в месяц, солонину, крупу, соль и даже ром.

— Вот и получается: кому шиш, а нам, посельщикам, всегда два.

— Даже алеуты живут лучше нас.

— Они зверя добывают, — подал голос кто-то.

— А мы лес рубим, да сплавляем чуть ли не на себе, камни долбим, дома и амбары строим!

— А сами живём в сырости и лохмотьях ходим.

— И в долгах, как в шелках.

— Долги, говорят, у нас старые. Ещё сюда не приехали, а уже компании должны были. Выходит, что за всю жизнь нам с компанией ни за что не рассчитаться. В тяжкой кабале мы, братцы!

— Так дальше жить нельзя!

— Что же делать будем? — спросил Василий Панков, когда все выговорились.

— Да порешить их всех к едрене фене! — крикнул кто-то.

— Верно, Прошка.

— Кого? Кого порешить? — спросил Панков Прошку.

— А всех, кто притесняет и жить не даёт… Правителя Баранова, помощника его Кускова… Да всех начальников здешних.

— А потом? — спросил опять Василий.

— А что потом… Не здесь же оставаться. Захватим судно и поплывём отсюда.

— И куда мы поплывём?

— Океан большой. А поплывём на полдень. Есть там жаркие острова. Да ведь ты, Василий, бывал там.

— Бывал, — кивнул Василий.

— Ну вот. Знаешь ведь, что там даже зимы нет, а земля изобильна. Не то, что тут: пять дней в месяц солнышко светит, а в остальные дни только дождь да ветер… Живут там одни чёрные арапы… А нам-то что до них? Главное для нас — волюшка вольная. Больше нам нет места нигде. Не в Сибирь же ворочаться.

— Все ли за это? — спросил Василий Панков.

— Все.

— Все, — раздались голоса с разных сторон.

— Тогда надобно сие дело обговорить, обрядить с толком, не торопясь… Давайте-ка все к столу. А ты, Захарка, погляди там, нет ли кого на воле, да к Мартыну-лавочнику за ромом сбегай, спроворь нам бутылочку.

— А на какие шиши? Да и поздно теперь, — встал молодой посельщик Захарка. — Лавка-то закрыта, поди.

— Знамо дело, закрыта. А ты к Мартыну домой. Скажи — пусть бутылку рому даст.

— А если не даст?

— Тогда скажи, что я сам приду… Даст, не впервой. Пусть на меня запишет.

Захарка убежал за дверь, а посельщики стали усаживаться вокруг стола со стоящим посредине светильником…

…Лавочник Мартын ужинал со своим семейством, когда вдруг в дверь постучали и на пороге появился знакомый парень из посельщиков Захарка.

— Хлеб да соль, — проговорил он, снимая с головы колпак.

— Милости просим, — сказала хозяйка.

— Да я… Это… С тобой, Мартын Иваныч, поговорить надо. Старшой наш Василий меня к тебе послал.

— Знаю, поди, о чём разговор будет, — недовольным голосом сказал лавочник, выходя из-за стола и подходя к Захарке. — Ну и за чем тебя послали?

— А надо, Мартын Иваныч, бутылку рому. Упластались так на сплаве сегодня, что невмоготу. Запиши на старшого Василия. Он так наказывал.

— А ежели у меня тут дома нету, а лавку я отпирать не буду.

— Тогда Василий сам сюда явится. Да ты не жми, Мартын Иваныч. Он тебе заплатит.

Мартын подошёл к большому ларю, покрытому пестрядиной, приподнял крышку и, достав из него большую, тёмного стекла бутылку, протянул её Захарке.

— На, — сказал Мартын, — да передай Василию, что в последний раз в долг даю. Пусть придёт и рассчитается.

— Да ты не бойся, Мартын Иваныч. Мы скоро рассчитаемся… За всё рассчитаемся… Как только срок придёт.

Мартын хотел было что-то сказать, но только рот раскрыл, а Захарка уже и дверью хлопнул. Видно было, что слова посельщицкого Захарки ему не понравились и даже как-то встревожили и насторожили.

— Петька, — позвал он своего сына-подростка, — беги за ним… Они, посельщики, там у себя в казарме, видно, толковище развели. Поди, послушай, о чем они толкуют, да смотри, поосторожнее.

Петька кивнул, выскочил из-за стола и побежал из избы вслед за Захаркой.

В полуземлянке-казарме мужики всё ещё сидели за столом, разговаривали о задуманном ими предприятии и замолчали, когда скрипнула дверь, и в казарму вошёл Захарка.

— Ну что? Спроворил? — спросил его Василий.

— А то как же! Есть! — весело ответил Захарка и поставил бутылку с ромом на стол.

— А ты никого за собой не привёл?

— Не… Никого.

— Посмотри всё же. Мало ли что.

Захарка вновь отворил дверь и быстро оглядел темный заулок. Но не увидел, затаившегося там сына лавочника Петьку.

— Говорю, что никого, — вымолвил Захарка, подходя к столу. — Да и кому быть-то? Все уже по домам сидят, а у нас тут что — мёдом намазано? Скажите лучше, что вы урядили, пока я ходил?

— А то и урядили, — сказал Василий, — что всех господ наших порешить, а самим на судно, и поминай нас, как звали. Доберёмся до теплых краёв, тогда там судить да рядить будем.

— А тут как? Завтра же и дело начнём? — спросил возбуждённый Захарка.

— Экой ты быстрый какой, — усмехнулся Василий. — Такое дело скоро не делается. Готовиться будем. У тебя вот среди туземцев знакомые есть?

— Как нет-то? Есть. Из тех, кто торговать с того берега приплывают. Недавно один был. Мне девку привозил за пачку табаку. А чо?

— Да ходит слух, что туземцы собираются на нашу крепость напасть. Вот и договориться бы с ними, да воспользоваться этой заварушкой…

…Дальше Петька, стоявший за дверью, слушать не стал и, тихо отойдя от казармы, бросился бегом к своему дому, а, прибежав к отцу, от волнения и страха еле начал говорить.

— Ну что там стряслось? — поторопил сына Мартын.

— Так посельщики бунт замышляют!

— Бунт?! Что говорят? Сказывай скорее!

— Говорят, что всех господ порешат.

— Кого?

— Правителя Баранова, Кускова и всех, видно, начальников и чиновных, кто попадётся.

— А дальше что собираются делать?

— А дальше, говорят, захватим судно и поплывём к теплым островам, а здесь, дескать, жизни нам нет никакой. Там же воля вольная.

Теперь засуетился Мартын.

— Я побегу к Баранову, а ты за Кусковым. Ждите нас.

Лавочник быстро накинул кожан и выскочил из дома.

В большой зале дома правителя собралась вся семья Баранова. У книжного шкафа за маленьким столиком, освещаемым большой и яркой свечой, сидел Антипатр и громко читал книгу о приключениях Робинзона Крузо.

— … «Из дневника… Тридцатого сентября тысяча шестьсот пятьдесят девятого года, — читал Антипатр. — Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого угрюмого злополучного острова, который я назвал островом Отчаяния. Все мои спутники с нашего корабля потонули и я сам был полумертв. Весь остаток дня я провёл в слезах и жалобах на свою злосчастную судьбу. У меня не было ни пищи, ни крова, ни оружия… Мне казалось, что меня или растерзают хищные звери, или убьют дикари, или я умру с голоду, не найдя никакой еды. С приближением ночи я взобрался на дерево и отлично выспался, несмотря на то, что всю ночь шел дождь. Проснувшись поутру, я увидел к великому моему изумлению…»

На лестнице дома вдруг послышались какие-то голоса, топот ног, и Антипатр прекратил чтение. Тут же на пороге показался и сам нарушитель тишины. Это был приказчик кормовой лавки Мартын Кабаков.

— Александр Андреевич, батюшка, — с порога испуганно произнёс лавочник, — беда.

— Что приключилось, Мартын? Туземцы!?

— Нет. Наши посельщики против тебя сговариваются. Убить хотят!

— Где они? Сюда идут?

— Нет, Александр Андреич. Они в землянке-казарме у Васьки Панкова сидят. Ихний Захарка Лебедев за ромом ко мне прибегал и, вроде как с намёком, сказывал мне, что скоро, де, за всё рассчитаемся… Ну, я Петьку своего и послал вслед. Он и подслушал у двери их разговор.

— Что слышал?

— Порешим, дескать, всех господ, захватим какое-нибудь судно и уйдём на нём в тёплые края на какие-то острова.

— Так, так… Стало быть, и впрямь заговор готовят. Беги за Кусковым, Мартын.

— А я уже Петьку своего к нему послал. Сейчас тут будут.

— Ну тогда пошли.

Баранов быстро сходил в свой кабинет и вернулся с двумя пистолетами в руках, затем решительно толкнул ногой дверь.

— Побереги себя, Саша, — крикнула ему вдогонку испуганная жена.

— Оставайся с детьми, мать. Скоро приду и расскажу. Всё хорошо будет. Не бойся…

С Иваном Кусковым и Петькой они встретились у крыльца дома правителя и быстро спустились по лестнице. Потом таким же быстрым шагом пошли по улице к полуземлянке посельщиков. Баранов шагал впереди, держа в руках пистолеты. У Кускова тоже был пистолет.

— Я за караульными послал, Александр Андреич, — на ходу бросил Кусков.

— Зачем? — откликнулся Баранов. — Потом бы… Сейчас я сам хочу их видеть и слышать.

— Мало ли что будет и как дело обернётся, — еле поспевая за Барановым, сказал Кусков…

…А в полуземлянке Панкова продолжалось веселье, когда резко откинулась от удара сапога Баранова входная дверь, и через порог казармы шагнул он сам в распахнутом камзоле и с пистолетами в руках.

Посельщики, сидевшие за столом, от неожиданности будто онемели и мигом замолчали. В этой тишине Баранов подошёл к столу.

— Ну, так это кто из вас меня убить хочет? — громко спросил правитель и, взяв пистолет за дуло, протянул одному из посельщиков, потом другому, третьему.

— Ты!? Ты!? А, может, ты!? Нате, возьмите, стреляйте!

Все молча внимали происходящему.

— Молчите? Тогда говорите, кто задумал этот бунт? Кто зачинщик?

— А какой бунт, ваше превосходительство? — первым заговорил Василий Панков. — Никакого бунта тут нет. Собрались, выпили по чарке рому, разговор ведём.

— О том, как всех начальников перебить и в бега на тёплые острова податься?! — гневно крикнул Баранов.

— О том, что жизнь тут для нас, посельщиков, невыносима боле, — спокойно сказал Панков, а за ним заговорили и остальные.

— Здесь хуже, чем на каторге.

— Живём впроголодь! А работаем на лесоповале и сплаве.

— У нас даже хлеба нет. Местные люди, туземцы, вместо него и сырую рыбу едят, а мы не туземцы, чтобы сырую рыбу жрать!

— Вон третьего дня Митька Веригин ракушек на берегу наелся, а вчерась помер.

— Одежонки сносной и той нет, а купить не на что. В лохмотьях ходим.

— Все в долгах, как в шелках!

— В Сибири и то лучше.

— Сибирь — Россия, родная сторона!

Посельщики ещё многое могли бы сказать правителю Баранову о своём житье-бытье, но он прервал их выкриком:

— Вы все привезены сюда на поселение указом государевым! Здешняя земля американская — продолжение земли российской и порядки тут, как и везде в России. Я не позволю бунтовать! А тяжело, так и всем тяжело. Разве я живу в роскоши? Разве я не обитал в землянке, не питался, как и все, чем придётся, разве я прятался за спины других в стычках с туземцами, разве не был ранен, разве я не рубил лес вместе с вами, когда строили крепость?

— То всё было, — согласно проговорил Василий Панков, — а мы и по сей день в нищете и голоде.

— От раздора, что вы затеяли, пользы никакой не будет. Ни вам, ни нам, ни Отечеству… Надо всем быть вместе. Раскол же вредит нашему, да и любому делу. Легко переломить один прутик, а ты попробуй переломить веник… И царства, и грады, и целые общества, расколовшись на части, обречены на гибель. Вы пошли на раскол и достойны за это наказания… Взять всех! — приказал Баранов пришедшим к тому времени караульным с ружьями.

— Погоди, господин Баранов, — попытался остановить правителя Василий Панков. — Я старшой у этих людей, и мне отвечать за всё. А они ни в чём не виноваты. Бери под арест и суди меня, ежели вину мою сыщут…

— Властью, данной мне государем, я беру под арест всех. А там разберёмся о мере вины каждого. В железа всех! На гауптвахту! — ещё раз приказал Баранов и, резко повернувшись, вышел за порог…

…На другое утро всё население Ново-Архангельска уже знало о ночном приключении и об аресте артели посельщиков. Одни их осуждали и говорили, что, затеяв такое дело и задумав вершить его через тяжкий грех смертоубийства, они думали только о себе, другие их жалели, говоря, что посельщики пошли на дело сие от отчаяния, третьи же были рады, что бунт удалось заглушить в самом его начале и что, слава Богу, не дошло до кровопролития. Но все знали одно: правитель Баранов им, посельщикам, этого не простит, выявит зачинщиков и отправит с первым же судном в Охотск, где их будут судить.

Не остался в стороне от этих разговоров и отец Никодим. Его священнический сан обязывал помогать заблудшим душам и злым сердцам человеческим обрести покой через любовь, ибо сказал Господь: «Да любите друг друга».

С этими мыслями отец Никодим и вошёл в кабинет Главного правителя русских земель Америки Баранова. Александр Андреевич, увидев священника, вышел из-за стола, за которым работал с бумагами и подошёл под благословение.

— Господь благословит, — проговорил отец Никодим, осеняя крестным знамением правителя.

— С чем пожаловал, отец Никодим? — первым начал разговор Александр Андреевич. — Уж больно редкий ты гость в моём доме.

— Да и ты, Александр Андреевич, не больно часто молиться в наш дом ходишь, — сказал в ответ священник.

— Да всё как-то недосуг, отец Никодим. С утра и до вечера каждый, считай, день в заботах разных пребываю. Хозяйство у меня, ты и сам знаешь, больно велико и беспокойно.

— Знамо, что велико, так ведь всё делается по воле Божией, и молитва ко Господу бывает всегда человеку в помощь.

— Молюсь я, отец Никодим, молюсь ежедень дома, — кивнул на иконы, висевшие в углу кабинета, Баранов.

— Дома молиться хорошо. Но когда ты, Александр Андреевич, в храме нашем чаще бывать станешь, то и народ, видя это, потянется в церковь тоже чаще и больше.

— Упрёк твой, батюшка, я принимаю и возразить тут мне нечего.

— Я не упрекаю и не осуждаю. Я просто размышляю… И вот ещё о чём душа моя болит, — священник остановился и пристально глянул на Баранова.

— Слушаю тебя, отец Никодим. Давай, выкладывай свою заботу.

— Нет тут у нас, на Ситхе, настоящего Божьего храма. На Кадьяке есть, а у нас нет. Ютимся, прости Господи, чуть ли не в сарае, который и церковью-то трудно назвать. А ведь обещал ты храм построить, да сколько уже лет твоему слову минуло?

— А я и в сей день, отец Никодим, ничего тебе сделать не могу. Молитесь пока там, где теперь служите, — ответил Баранов.

— Молиться можно и под кустом, а вот службу Господу отправлять и требы творить надо воистину в Божием храме. Да и народу молящегося у нас поприбавилось. Все мы там не умещаемся. Одним словом — храм нужен, и надо его строить.

— Разве я не построил церковь на Кадьяке? Разве не помогаю причту хлебом, деньгами, книгами и всем прочим?

— Все так, Александр Андреевич, да я не о том речь веду, что было на Кадьяке, то там и осталось. Господь тебе этого не забудет, да и люди тоже тебя добром поминать будут… Ныне же стараниями твоими мы тут основались и, видно, надолго. Теперь много венчаем алеутов и туземцев, крестим во имя Отца и Сына и Святого Духа.

— Погоди, отец Никодим, придёт очередь и до храма. Всему свой срок. Да и людей у меня сейчас нет.

— Как нет? Слышал я, что ты вчера многих посельщиков в холодную посадил.

— Да… Тех, кто поднял бунт, умыслив меня, Кускова Ивана Александровича и многих иных начальников перебить и на судне бежать в тёплые страны.

— Да, страшнее бунта с убийством ничего нет… И что будет с ними, Александр Андреевич?

— Проведём сыск и накажем каждого по вине смотря… Вот придёт судно из Охотска, то отправлю зачинщиков мятежа туда. Там судить будут, или в Иркутске.

— А может быть, привести их всех к покаянию. Раскаявшийся грешник Господу угоден. Да отправить на дальний редут для исправления. Они же все люди православные.

Но Баранов с таким предложением священника не согласился и видно было, что для него это дело уже решённое.

— Нет, отец Никодим, — твёрдо сказал правитель. — С бунтовщиками должно разговаривать иным языком, дабы другим неповадно было такие дела творить.

— Но ведь жизнь посельщиков и впрямь весьма тяжела. Работа прямо-таки каторжная, живут впроголодь. Если же судить их будут в Охотске или в Иркутске, то на суде откроются многие истины ко вреду и срамлению компании.

— А вот об этом, отец Никодим, позволь мне самому размышлять и поступать так, как мне сие дело видится.

Разговор явно не складывался, и отец Никодим поднялся с кресла, на котором сидел во всё время бесплодного, как ему теперь казалось, визита к правителю.

— Конечно, конечно, Александр Андреевич… Но скажу прямо: сожалею, что не получился у нас разговор. А жаль… Мы ведь одно дело делаем… Но я всё равно буду молиться за тебя, Александр Андреевич… Господь милостив.

Отец Никодим вышел из кабинета Баранова, так и не дождавшись от Главного правителя никаких слов.

Баранову же и впрямь было сейчас не до таких разговоров. Схватка с индейцами была неотвратима. Он это чувствовал и часто проверял караулы.

Вот и после визита к нему отца Никодима Баранов позвал своего помощника Ивана Кускова и они направились в очередной обход крепости. В верхней её части они подошли к караульной вышке у самой лестницы, возле которой на столбе «глаголем» висел колокол.

— Что видно, Афанасий? — спросил Баранов караульного.

— А всё как на ладошке, ваше высокоблагородие!

— Ну и что же ты видишь на этой самой ладошке? Не заметил ли чего необычного?

— Да нет, ничего такого, ваш-выс-бродь! Туземцы там, за воротами, до самого вечера торгуют, а потом домой уплывают. К воротам же и близко не подходят. Видно, что соблюдают уговор, да и ребята наши там на карауле крепко стоят.

— Это хорошо… Поглядим и мы сейчас там. А ты, всё же, Афанасий, и все, кто тут на карауле стоит, туда особо поглядывайте. Если и полезут к нам туземцы, то только с этой стороны.

— Слушаюсь, ваш-выс-бродь!

— А ты, Иван Александрович, прикажи сегодня же из той вон батареи четыре пушки сюда перекатить. Да чтобы заряжены были картечью.

— Слушаюсь, Александр Андреич. Всё сделаю сегодня непременно.

— А кто у нас нынче на промысле? — поинтересовался Баранов.

— Партия Тараканова на шхуне «Чириков», а с ним сотня алеутов.

— Когда придут?

— Не сегодня, так завтра обязательно. Все сроки уже прошли.

— Скорей бы, — озабоченно произнёс Баранов, и они стали спускаться по лестнице на нижнюю часть крепости.

 

Глава десятая

«Альбатрос» пирата Самуэля Гельбера стоял на якоре в небольшой бухточке недалеко от берега, когда к нему подошла лодка с сидевшими в ней индейцами. На судне их давно заметили, позвали переводчика и крикнули с борта:

— Что надо?

— Капитана нада, — крикнул в ответ один из индейцев. — Я — Сайгинах. Меня послал к вашему капитану вождь Котлеан.

— Будет вам капитан, — ответил через какое-то время матрос и с борта судна спустил к лодке верёвочный трап.

Сайгинах забрался по нему на борт судна, где его встретил Гельбер.

— Капитан слушает тебя, говори, — сказал индейцу переводчик.

— Я от вождя Котлеана. Он передаёт капитану Гельберу, что будет готов атаковать крепость русских на Ситхе через два восхода солнца на третьем.

— Хорошо, — кивнул в ответ Гельбер. — Мы тоже будем готовы. Передай вождю Котлеану, что в ночь перед третьим восходом солнца мы подойдём ближе к острову Ситха. Мои люди будут ждать с ночи же в лесу у крепости начала атаки ваших воинов и поддержат их.

— Я всё передам нашему вождю Котлеану, — сказал Сайгинах и спусился обратно по трапу в лодку…

…В большом мужском доме-кажиме индейцев-колошей, рядом с которым возвышался тотемный столб с вырезанной и, как бы сидящей на нём, фигурой птицы-ворона, охраняющей поселение от злых сил, собрались старейшины племени во главе с вождём Котлеаном.

— Нанкок побывал на острове в крепости русских, — сообщил собравшимся вождь. — А Сайгинах был у капитана Гельбера. Тот передал мне, что его люди поддержат нас… Говори теперь ты, Нанкок.

— В крепость нас не пускают, — начал Нанкок. — Мы попали туда через пристань, но меня караульщики вывели за ворота. Говорят, что так приказал их правитель Баранов. В крепости я заметил ещё людей с ружьями.

— Может быть, правитель Баранов прознал что-нибудь о предстоящем штурме его крепости? — предположил Котлеан.

— Я так не думаю… Он осторожен: ведь многие из его людей сейчас на промысле. Да и наших стало больше торговать на острове недалеко от стен и ворот. Они отплывают только к вечеру, когда закрываются ворота.

— Пусть и сейчас так делают. Пусть всё будет, как всегда. А лодки воинов подплывут к острову вместе с теми, кто плывёт туда для торговли.

— Да, вождь Котлеан, — согласился Нанкок.

— Много ли их людей у ворот? — опять спросил вождь.

— Немного. Я заметил двоих, но они к воротам никого не пускают и близко.

— Значит, сразу мы из пушек ударим по воротам и после начнём атаку!

— Будет много шума раньше времени, вождь Котлеан, — не согласился Нанкок. — Открыть ворота можно по-другому и без шума.

— Как? Говори, Нанкок.

— У русских в крепости голод на женщин. Если привести караульным наших женщин, то они не устоят. И ворота будут открыты без выстрелов. А пушки понадобятся для обстрела верхней крепости, где у русских тоже стоят орудия.

— Все ли согласны с Нанкоком? — обвёл взглядом Котлеан сидевших перед ним старейшин своего племени.

В знак согласия мужчины склонили головы.

— Сигналом к началу — открытые ворота. Идите и готовьтесь к назначенному часу. Да будет так! С нами Ворон!..

И раньше назначенного часа, когда чуть забрезжил рассвет, но ещё не поднялось солнце, на поляне, которую окружали хижины поселения колошей и на которую с высоты тотемного столба гордо и строго взирал вырезанный из дерева ворон, собрались воины. Лица их были измазаны цветной глиной и, собравшись в круг, они стали танцевать боевой танец. Руководил всем этим ритуалом шаман племени в деревянном резном колпаке в виде головы того же ворона. Он исполнял разные телодвижения под удары своего бубна в середине широкого круга воинов. Под конец танца колоши посыпали свои головы птичьим пухом и перьями.

Потом они сели в лодки и по знаку вождя Котлеана поплыли на Ситху вместе с теми, кто там собирался сегодня торговать с жителями русской крепости.

Утром, когда над горами матёрого американского берега поднималось весёлое солнце и начинало свой дневной небесный путь, то и на земле тоже всё просыпалось и оживало.

Вставали ото сна и жители Новоархангельской крепости, оживлялись её улицы, по которым трудовой люд расходился по своим делам. Кто на пристань, кто в компанейскую контору, мастерские, склады, на верфь и прочие заведения столицы Русской Америки. Шёл новоархангельский народ и на береговой торг за крепостной стеной, куда уже прибывали лодки индейцев-колошей с их немудрёным товаром: солёной, ветряной, сушёной и свежей рыбой, ягодами, шкурами лесных зверей. Только видно было, что сегодня их, торгующих индейцев и индеанок высадилось на берег намного больше обычного, но на это как-то никто не обратил внимания…

…К воротам крепости на Ситхе, возле которых стоял караульный, приблизилась небольшая толпа индейцев, среди которых были две женщины-колошанки. Караульный ещё издали заметил их и, сняв с плеча ружьё, замахал рукой, выйдя в узкие пешеходные двери ворот.

— Стой! Стой! Нельзя вам сюда! Поворачивай обратно! — кричал он приближающимся индейцам.

Индейцы послушно остановились, но один из них, а это был Нанкок, подошёл к часовому.

— Подожди, не кричи… Мы плохо не хотим… Тебе баба надо? — сказал Нанкок.

— Какая еще баба? — не сразу понял часовой.

Нанкок наклонился и что-то сказал караульному на ухо. Тот, поняв, о чём идёт речь, заулыбался и в нерешительности замялся.

— Так это… нельзя мне… На службе я…

— А ты позови кого-нибудь постоять за тебя. Смотри, — Нанкок подал знак рукой.

Индейцы расступились и вперед вышла миловидная девушка-колошанка.

— Бери её… А мне табака надо… Табака давай.

— Так напарник-то в караулке спит, — расстроено молвил караульный, глядя голодными глазами на девушку. — Разве что… Эй, Тимка! — позвал он проходившего мимо парня.

— Чего тебе, Данила? — подошёл тот к часовому.

— Тут такое дело, Тимка… Ну, это… ты постой тут, а я сейчас в караулку схожу и скоро приду. Ты только их даже до ворот не пускай.

— Знаю… Не впервой.

Караульный передал ружьё Тимке и, взяв индеанку за руку, поспешил с ней в караульную избу.

— Это дело зело хорошее, — смеясь, сказал Тимка и крикнул вдогонку Даниле: — Оставь и мне немножко!

— Ты тоже бабу хочешь? — спросил Нанкок Тимку.

— А кто её не хочет?

— Смотри, — сказал Нанкок, и опять индейцы расступились, выпуская вперёд ещё одну свою молодку. — Бери…

— Я бы взял да заплатить нечем, табаку нет, — с сожалением проговорил Тимка.

— Можно и не табаку, — сказал Нанкок. — Мука есть? Одеяло есть?

— Есть-то есть, да только дома, — загорелся и Тимоха рядом с молоденькой колошанкой. — Подождать надо. Сейчас Данила придёт.

— А ты его вряд ли скоро дождёшься. Их же там двое. Так зачем тебе ждать. Беги домой, а мы тебя тут сами подождём.

— Только не тут, а вон там, подальше от ворот ждите, а сюда за ворота чтобы ни ногой, а то и вам и мне худо будет. Поняли? — сказал Тимка Нанкоку.

— Понял, понял. Как не понять. Беги.

— А я сейчас сбегаю домой… Тут рядом! — уже на ходу прокричал Тимка и, приставив ружьё к воротному столбу, побежал по улице.

Нанкок же со своими людьми быстро вытащил засов и распахнул ворота, что послужило сигналом для всех колошских воинов к началу штурма.

Толпа индейцев с криками и гиканьем бросилась к воротам русской крепости.

Караульные на вышке в верхней её части сразу увидели бегущих к воротам индейцев и услышали их воинственные крики. Тут же раздались удары сполошного колокола, взвился на шесте красный тревожный флаг, и первый выстрел из пушки встретил картечью первых добежавших до крепостных ворот туземцев.

Услышав выстрел пушки и звон колокола, из домов, бараков и казарм выбегали обитатели крепости. Захлопали калитки, закричали дети и женщины, пытаясь бегом преодолеть расстояние до лестницы, где заранее были вырыты шанцы и их уже занимали вооружённые промышленные люди.

Возле домов, защищая женщин и детей, мужчины из ружей стреляли в сторону ворот, в которые лезли колоши, тоже стреляя из луков и ружей.

…Для Алёны и Ивана сегодняшний день обещал быть радостным. Испросив на днях благословение у отца и матушки Алёны, они с Иваном сходили к отцу Никодиму, и он с радостью назначил им время венчания.

Хоть и редко бывают на Ситхе солнечные дни, но их всё же больше, чем на Кадьяке. Такой солнечный день обещал быть и теперь, когда Иван и Алёна пришли в церковь, где их встретил отец Никодим с дьяконом своим, отцом Василием. Утренней службы в храме не было, и отец Никодим в праздничном одеянии готовился венчать сегодняшних новобрачных Алёну и Ивана. Невеста, одетая в нарядный сарафан, в сей торжественный час была особенно мила и красива, да и жених в праздничном кафтане и белой, подпоясанной узорным пояском, из китайского шёлка рубахе был под стать своей избраннице. Оба беловолосые и синеглазые, они не только подходили друг другу, но и походили друг на друга.

В церкви собрались близкие новобрачным люди: со стороны жениха его друг и помощник Фёдор Корюкин, да друзья-рудознатцы, а с невестиной — отец с матушкой, братец с сестрицей, да девушки-подружки…

…Отец Никодим поставил молодых перед аналоем, сам же прошёл в алтарь через боковую дверь и, распахнув святые ворота, стал читать положенные по такому случаю молитвы.

И началось таинство церковного бракосочетания, когда неизъяснимой радостью и любовью наполняются души всех, кто участвует в этом таинстве…

…Отец Никодим уже водил брачующихся Ивана и Алёну с венцами на головах вокруг аналоя, взяв их руки своей рукою, а дьякон пел «Возложил еси на главах венцы», когда донеслись и сюда уханья пушек и ружейная пальба.

Отец Никодим невольно закончил венчание, молодые сняли с голов венцы и вместе с дружками выбежали на улицу, где перед их глазами представилось невиданное зрелище бегущих и орущих в панике людей.

Отец невесты, Сысой Слободчиков, сообразил первым о том, что произошло.

— Иван! Береги Алёну и ребят, а я в окопы! Это колоши! — крикнул он и бросился к шанцам у крепостной лестницы.

— У меня штуцер дома. А ты, Алёна, будь здесь с ребятами. Я скоро.

— Нет, Ваня, я с тобой. Только с тобой! А за ребятами и матушкой отец Никодим присмотрит!

— Бегите! — крикнул отец Никодим. — Я всех здесь спрячу. Да хранит вас Господь!

Дом Ивана стоял рядом с церковью, и они с Алёной поспешили туда. Неожиданно у самого крыльца столкнулись с Нанкоком.

— Нанкок? — изумлённо воскликнул Иван. — Ты чего тут?

— Я говорил тебе, Иван, что скоро приду. Вот и пришёл. Ты мне свою бабу должен… Давай, — проговорил быстро Нанкок и схватил Алёну за руку.

— Отойди, гадина! — сразу всё поняв закричал Иван и замахнулся на индейца, но получил удар сзади от одного из людей Нанкока и упал без чувств.

— Ваня! Ванечка! — кричала, плача, Алёна, схваченная индейцами.

— Жив твой Ваня. Я убивать его не стану. А ты пойдёшь со мной!

— Нет! — крикнула Алёна. — Уйди, образина! Ваня-а-а!

Алёне связали руки, заткнули рот тряпицей и куда-то повели. Уходя, Нанкок глазами и кивком головы показал одному из индейцев на лежащего Ивана. Тот замахнулся над Иваном рукой с ножом, но сам упал, сражённый чьей-то пулей…

…А между тем, картечь и ружейные пули остудили горячую кровь нападавших на крепость колошей, чьими телами была устлана площадь у главных ворот русского форта. К тому же от причала из пушек по временному лагерю индейцев открыли огонь стоявшие там на рейде суда, а от них в лодках устремились к форту люди на помощь защитникам. Да и пушки Гельбера мало помогли Котлеану. Видя, что быстрого и неожиданного набега и захвата русской крепости не получилось, Котлеан дал команду своим людям на отход к берегу…

…Нанкок вместе со всеми отступающими соплеменниками торопился к лодкам. Он в одиночку тащил на плече связанную, с тряписей во рту и стонущюю Алёну, когда недалеко от ворот, возле горящего барака, натолкнулся вдруг на отходивших к берегу матросов Гельбера.

— Кого несёшь, приятель? — спросил по-английски один из матросов.

— Жена моя будет. Хороший русский баба, — сказал Нанкок, хотя и не понял, о чём его спросили.

Матрос, приподняв белокурую голову Алёны, глянул ей в лицо.

— О! Она прекрасна, ребята! Хороший подарок нашему капитану!

— Да и нам достанется, — согласился другой матрос.

— Мы берём у тебя эту девку, приятель, — сказал Нанкоку первый и стал снимать Алёну с плеча Нанкока.

Тот, поняв, что хотят от него матросы, возмутился, ухватился за девушку и стал что-то кричать, не отпуская Алёну. Но один из матросов, приставив к телу Нанкока пистолет, нажал на курок и индеец свалился на землю замертво.

Матросы выбежали из крепости и направились к своим лодкам, неся на руках Алёну. Положив свою ношу в широкую байдару, люди Гельбера сели за вёсла и поплыли к стоявшему вдалеке за береговым мысом на якоре их кораблю.

«Альбатрос», приняв на борт своих матросов и Алёну, снялся с якоря и стал удаляться в океан под всеми своими парусами.