Ей не хотелось оставлять их, но она все же ушла: знала, что при ней Доме не выжмет одежду, так и останется в мокром. Она многое бы отдала, чтобы увидеть его раздетым, посмотреть, есть ли у него шрам на бедре – отметка Егната, гореть бы ему в аду! – но не прятаться же ей кустах, не подсматривать оттуда, тем более, что и кусты реденькие и от глазастых девчонок не скроешься. Увидеть шрам – значило для нее найти сына, и она знала, что у нее нет другой возможности и, наверное, никогда не будет, но и подглядывать вот так, по-воровски, хоть и делая святое дело, она не хотела, не могла себе позволить.

Шла, задумавшись, и не заметила, как достигла того места, где они с Беллой видели двух мужчин. Теперь к ним присоединились и девушки; все они бродили по мелководью у самого берега, подбирая что-то из воды. Когда Матрона приблизилась, они, похоже, испугались, разом бросили свое занятие и, как бы не замечая ее, с нарочитой горячностью заговорили, заспорили о чем-то. Ей и самой было неловко в их присутствии, и, прибавив хода, она прошла мимо. Когда приблизилась к своему кувшину, увидела в заводи маленькую рыбешку. Ей стало жалко малька – поймают, чего доброго, и она подобрала, бросила в него сучок, чтобы спугнуть. Но малек остался на месте. Тогда она тронула его пальцем, взяла в руку и поняла – малек мертв. “Ах, ты бедный мой, – пригорюнилась она. – Видно, потерял мать, и твое маленькое сердечко разорвалось. – Она бросила малька в реку: – Не знаю, несчастный мой, но, наверное, тебе и мертвому в воде получше, чем на суше”.

Смерть малька расстроила ее, и теперь она думала о рыбной ловле, как о низком, жестоком занятии, и ей стало жаль, что Доме занимается этим, но она тут же осеклась, не позволяя себе осуждать его. “Стать бы мне жертвой вместо тебя! – думала она, разбираясь в нахлынувших мыслях и отыскивая среди них те, что касались Доме и как-то приближали его к ней. – Зачем ты мучаешься из-за этих бедных рыб? Пусть моя несчастная голова падет за твою жизнь! Почему ты застеснялся меня, почему не снял при мне свою мокрую одежду. Тебе не нужно меня стесняться”, – она хотела добавить “сынок”, но не решилась.

Ее и без того тревожил сегодняшний разговор с женой Доме, и, вспоминая о нем, Матрона чувствовала себя злодейкой, посягнувшей на счастье чужой семьи.

С другой же стороны, жена Доме с ее подозрительностью, сквозящей в каждом слове, а может, и догадкой, затаенной до поры, помогла Матроне приблизиться к раскрытию тайны, придала ей уверенности. Теперь она знала, что у Доме есть шрам. Где и какой – пока неизвестно. Сказав, что ее маленький сын хромал и, возможно, остался хромым на всю жизнь, Матрона не отвела от себя подозрений, но выиграла время, передышку, необходимую на то, чтобы осторожно, исподволь вызнать все, что возможно, об этом шраме.

От давнего шрама зависела ее будущая жизнь.