На похоронах все шло своим чередом, казалось бы, но возвращаясь во двор, Матрона сразу почувствовала – что-то изменилось. Люди притихли, словно в предчувствии беды, воздух застыл в безветрии, отяжелел, и причитания, которые раньше доносились до самой улицы, теперь едва были слышны даже во дворе. Люди собрались на похороны, это Матрона понимала – не сошла же она с ума, в конце концов! – но покойника привезли несколько дней тому назад, и все уже в той или иной мере если не смирились, то хотя бы свыклись с утратой и должны были держаться так же, как утром, однако лица вокруг стали печальнее, каждый выглядел так, словно кто-то из его родных был тяжко болен и с минуту на минуту мог испустить дух.
Пока она шла, покойника вынесли из дома. Следом за гробом выходили из дома и женщины. Они тянулись нескончаемым потоком, и трудно было представить, как они помещались там. Матрона смотрела на них и дивилась: даже двум женщинам бывает тесно в одном доме, а тут каждая нашла себе место, никто не остался в обиде. Она увидела жену Доме и подошла к ней. Та молча, по-родственному, взяла ее под руку, и Матрона поняла: женщины успели и поговорить, и рассказать о ней. “Теперь уже поздно, – подумала она. – Время ушло. Того, что упущено, не вернешь”. Она думала об этом, смотрела, как мужчины несут гроб, и почему-то чувствовала себя виноватой. Словно покойника вынесли из дома только потому, что она упустила время, вынесли и никогда больше не занесут обратно. Теперь она поняла, почему так опечалены были люди, какую беду они ждали. Вынести покойника из дома гораздо труднее, чем внести в дом. Трудно потому, что это навсегда. Выносят лучшего в твоей семье, несут на кладбище, чтобы похоронить, чтобы никогда больше не увидеть даже прах его, не увидеть того, кто был радостью твоей и надеждой. Люди двинулись за гробом, шли молча, с поникшими головами. Никто не спешил – на этой дороге право быть первым предоставляют покойнику. Он ведет всех за собой, и люди повинуются, медленно и нехотя переставляя ноги. И только мать покойного идет сама по себе. Вот она бросилась вперед, к гробу, и голос ее, словно эхом, отзывается в каждом сердце:
О, сынок!
О, сынок мой родной!
Ты больше не слушаешься своей матери,
Не прислушиваешься к ее словам.
Видно, ты обиделся на свою мать,
Раз уходишь по этой проклятой дороге!
И уходи!
Уходи!
Уходи
И никогда больше не появляйся в нашем бедном доме!
Если ты не пожалеешь свою мать и уйдешь по этой дороге,
То пусть он умрет, мой Заур!
Пусть умрет,
Если я когда-нибудь еще выпущу его из дома!
О, мой дорогой сынок!
О, моя надежда,
Опора моя…
Опустив головы, люди шли за гробом и казалось, что каждый хочет повернуть обратно, но толпа, идущая сзади, напирает, оставляя лишь одну единственную возможность – идти вместе со всеми.
“Вот так мы и ведем друг друга на кладбище, – подумала Матрона и, вздохнув, непроизвольно сжала локоть жены Доме. – Приходя туда, одного оставляем, а сами возвращаемся обратно, чтобы вскоре – сегодня, завтра или послезавтра – снова пройти по этой дороге, похоронить кого-то следующего, и так до тех пор, пока очередь не дойдет до тебя. И за тобой так же будут идти люди – не оставят же тебя без могилы”. «Хорошо, когда по этому проклятому пути дети идет за своими родителями, провожая и оплакивая их, – помня, что Доме идет где-то сзади, думала она. – Но как же несчастны те, кто таким медленным, страшным шагом провожает своих детей!.. Разное бывает счастье, Бог не поскупился, счастливым можно чувствовать себя и в молодости, и в старости, но самое последнее счастье для человека – когда в последний путь его провожают взрослые сыновья”.
Ей вдруг полегчало на душе: и ее Бог не обделил, скоро Доме вот так же будет идти за ее гробом, и пусть она не увидит этого – главное то, что ее похоронит сын.