1989 год

В день семнадцатилетия Скайлер Саттон в ее жизни произошло два важных события.

Во-первых, она лишилась девственности — это случилось в летнем домике ее родителей на Кейп-Коде, с Прескоттом Фэрчайлдом, студентом Йеля, сыном давних друзей семьи Саттон. Скайлер вскрикнула от боли, кровотечение было довольно сильным, но в целом она сочла свой первый опыт приятным, тем более что не была влюблена в Прескотта.

Второе событие, по мнению Скайлер, не было связано с первым: над тортом с зажженными свечами она не загадывала желания, а поклялась узнать всю правду о родной матери.

Долгие годы Скайлер одолевало желание разыскать свою настоящую мать. Ей представлялось, как незнакомая женщина появляется на пороге, всхлипывая и сбивчиво объясняя, что произошла ужасная ошибка: она оставила Скайлер одну лишь на несколько минут, чтобы сбегать в магазин. Скайлер сочинила целую историю о том, как ее мать, сбитая такси по пути домой, провела несколько месяцев в больнице, а когда пришла в сознание, обнаружила, что ее ребенок бесследно исчез.

Иногда Скайлер воображала, как она разыскивает мать, приходит к ней… встречает более чем холодный прием. Мать смотрит на нее пустыми глазами и заявляет, что не желает иметь с ней ничего общего. И никогда не желала.

Так или иначе, Скайлер желала выяснить, что скрывается за историей, которую мягко поведали ей родители в шестилетнем возрасте. Они рассказали, что Скайлер нашли брошенной; ее мать сбежала, не оставив адреса.

Скайлер преследовали ночные кошмары, от которых она просыпалась в коконе перекрученных влажных простынь, вздрагивая всем телом и всхлипывая. Ей снилось, будто ее бросили одну и она бредет по темной улице, зовя мать, а за ней гонятся пугающие тени. Постепенно она переросла страшные сны, но их вытеснило нечто худшее: подозрения, будто родители скрывают от нее что-то такое ужасное, о чем нельзя даже упоминать вслух.

Скайлер видела в маминых глазах эту тайну, запрятанную в самой глубине, неуловимую, неразрывно переплетенную с болью. Она замечала, что у папы сразу находились дела, стоило лишь упомянуть про ее удочерение.

Но какова бы ни была эта тайна, еще сильнее Скайлер мучила неизвестность.

Об этом она размышляла, сидя на бетонном полу конюшни Стоуни-Крик и обматывая эластичным бинтом левую ногу своей лошади. Солнце еще не взошло, и хотя стояла теплая погода, Скайлер дрожала. После ее дня рождения прошла всего неделя. А через три часа ей предстояло выступить в состязаниях по конкуру в классе юниоров в Сейлеме, на расстоянии часа езды от Нортфилда. Но Скайлер нервничала совсем по другой причине, не зная, как завести важный разговор с мамой.

Девушка решила на время забыть о предстоящем испытании: теперь, когда ее нервы были на пределе, она боялась представить себе мучительную для обеих сцену. Скайлер ждала много лет. Значит, потерпит и еще один день.

Но несмотря на принятое решение, руки Скайлер двигались с непривычной неловкостью, а внутри все сжималось от тревоги. Ей никак не удавалось отделаться от мысли о сегодняшнем серьезном разговоре с мамой.

Внезапно она поняла: к этому разговору ее подтолкнуло то, что произошло между ней и Прескоттом. Уже потом, лежа под ним в прохладном сарае для катера и глядя, как на потолке пляшут солнечные зайчики, Скайлер вдруг ощутила, что ее связывает с родной матерью незримая нить: Как впервые отдалась ее мать? Может, тогда она была еще совсем юной и провинилась лишь в том, что слишком рано забеременела?

Скайлер закрепила повязку чуть ниже скакательного сустава, поднялась и похлопала коня по крупу. В такую рань в конюшне были только Дункан и один из конюхов, посвистывание которого доносилось с сеновала. Тусклый утренний свет сочился в щели сквозь неплотно пригнанные доски двери; запыленное окно над кормушками светилось, как янтарь. Где-то громыхало ведро. Из дальнего денника слышался перестук копыт и брань Микки — у лошади подруги Скайлер была дурная привычка вскидывать голову, пока ее взнуздывали.

Скайлер медленно обошла вокруг своего коня, привязанного растяжками к потемневшим балкам по обе стороны помещения для чистки. Ченслор, грива которого была туго заплетена, а гнедая шкура вычищена до блеска, укоризненно взглянул на хозяйку, поправившую на нем оголовье. Жеребец понимал, из-за чего поднялся такой шум, а он терпеть не мог, когда его загоняли в трейлер для перевозки крупных животных и везли за десятки миль от родной конюшни по извилистой проселочной дороге. Он возмущенно ударил копытом в бетонный пол и так мотнул головой, что цепи-растяжки громко лязгнули.

— Послушай, не изводи себя так… ты поедешь на состязания, и точка, — ласково сказала ему Скайлер. — И нервничаешь не ты один. Думаешь, у меня не дрожат ноги?

Благотворительные состязания наездников высшей лиги были самыми престижными из всех, в каких она когда-либо участвовала. Скайлер и Микки предстояло сразиться с лучшими наездниками округи. Любой промах мог оказаться роковым.

— Трейлеры ждут. Ты готова? — спросила Микки, появляясь в полутемном коридоре и ведя за собой на поводу аппалузу. В бриджах и джинсовой рубашке с закатанными рукавами, с незажженной сигаретой во рту, Микки выглядела гораздо старше своих семнадцати лет.

— Похоже, Ченс передумал, — откликнулась Скайлер, увидев, как ее конь прижал уши, едва ему на спину легла дорожная попона.

— На его месте я поступила бы так же. — Микки хрипловато засмеялась и щелкнула старой зажигалкой, прикуривая сигарету. — Карусели сегодня придется отведать хлыста, и она это знает. — Темные волосы Микки, как обычно, были встрепаны, а иссиня-черные глаза, похожие на мокрые сливы, насмешливо поблескивали. — А Ченс волнуется не напрасно.

— Вот как? А кто пришел первым в охотничьем паркуре в Твин-Лейкс?

— Только потому, что Карусель потеряла подкову.

— Помнится, она потеряла еще кое-что, — рассмеялась Скайлер, вспомнив, как аппалуза сбросила Микки и та упала прямо в живую изгородь.

Микки с вызовом усмехнулась:

— Признайся, что перепуган не Ченс, а ты сама. Ты же знаешь, что я в два счета обставлю тебя!

Такие перепалки случались между ними со времен Пони-клуба, но если кто-нибудь другой пытался высмеять одну из девушек, наглец встречал отпор двух разъяренных противниц. Девушки выросли вместе, почти не покидая Стоуни-Крик, и Скайлер питала к подруге поистине сестринскую любовь и привязанность.

— Болтай сколько хочешь — может, подбодришь себя, — бросила Скайлер, раздвинув широкие двойные двери и выводя коня во двор.

Два пикапа с прицепленными к ними трейлерами «кингстон» ждали на стоянке возле усыпанной гравием дорожки. Водители машин прислонились к изгороди, покуривая и потягивая кофе из бумажных стаканов. Скайлер помедлила, вдыхая запах свежескошенной травы, и бросила взгляд в сторону неровной линии горизонта, над которым уже поднималось солнце.

Но в эту минуту безмятежности Скайлер вдруг снова подумала о родной матери и ощутила боль.

— Интересно, жива ли она?

Скайлер поняла, что произнесла эти слова вслух, только когда Микки уставилась на нее, щуря глаза от сигаретного дыма.

— Кто?

— Моя родная мать, — сухо отозвалась Скайлер. — Та, которая решила, что я — бесценный подарок, и преподнесла меня владельцу квартиры.

— С чего ты вдруг вспомнила о ней?

— Не знаю. — Скайлер сделала паузу, и в ней опять что-то сжалось. «Что она подумала бы, увидев меня сейчас? Гордилась бы она мной или ей было бы все равно?»

Микки окинула подругу долгим, оценивающим взглядом, затянулась сигаретой и выпустила облачко дыма в еще прохладную синеву неба, которая к полудню раскалится добела. Скайлер не в первый раз делилась с Микки самыми сокровенными мыслями о матери, и та понимала, что странные вопросы не имеют ответов.

— Могло быть и хуже. По крайней мере из трех родителей у тебя есть двое. — Микки пожала плечами. — Моим предкам начхать на меня, а твои приемные мать и отец обожают тебя.

Скайлер задумчиво погладила шелковистую шею Ченслора.

Горькая правда заключалась в том, что к каждому новому прыжку, к каждой новой ленте она стремилась не из желания побеждать, а из-за матери. Скайлер словно пыталась доказать женщине, которая кормила ее грудью, меняла подгузники, укачивала, а потом исчезла, что брошенная дочь достойна любви и заботы.

Они с Микки подвели лошадей к трейлерам, и тут Ченслор начал упираться.

— Хватит, Ченс! — Скайлер потянула за узду.

Но возле алюминиевого пандуса, ведущего в первый трейлер, Ченслор встал как вкопанный и смотрел на хозяйку, пока та, вздохнув, не извлекла из кармана морковку. Держа лакомство перед мордой коня, Скайлер заставила его взойти по пандусу.

Проезжая по пути к шоссе по главной улице пригорода с ее белыми, обшитыми досками магазинами и уличными фонарями в викторианском стиле, Скайлер помахала Миранде: стоя возле бывшего каретника, где разместился мамин магазин, та поливала цветы в чугунных вазонах. Худощавая, как фотомодель, и одетая как девушки с рекламных объявлений Миранда махнула рукой в ответ. Она заступала на пост в магазине летом и осенью, пока Кейт сопровождала дочь на состязания, словно команда поддержки, состоящая всего из одного человека.

Этим утром Кейт рано уехала на ипподром, чтобы занять удобное место. Скайлер улыбнулась, так и не припомнив ни единого случая, когда бы ее мама не смогла или не пожелала присутствовать на состязаниях. Однажды Кейт сама срезала чуть ли не все цветы в своем драгоценном саду и отдала их Скайлер и ее отряду герл-скаутов для парада в День ветеранов. А после операции, когда Скайлер была несколько недель прикована к постели, мама часами читала ей вслух и помогала вырезать фотографии лошадей из журналов.

«Микки права — мне повезло, — думала Скайлер. — И не только потому, что у меня замечательные родители. С самого детства мне ни в чем не отказывали, но при этом не баловали».

В Нортфилде, расположенном в двенадцати милях к северо-западу от Гринвича, с его особняками и гаражами на четыре машины, было не принято кичиться богатством. Никто из родителей одноклассниц Скайлер не водил роскошные европейские машины и не гонялся за одеждой, на этикетках которой значились имена знаменитых модельеров. Эти люди не слишком высоко ценили вошедший в моду псевдоанглийский стиль и предпочитали отдыхать дома, а не таскать по всей Европе гору чемоданов с монограммами. Они не ужасались, когда кетчуп из бутылок проливался на антикварные обеденные столы, и невозмутимо топали по двухсотлетним турецким коврам в облепленных грязью сапогах для верховой езды. Собакам, целыми днями носившимся по пастбищам и садам, разрешалось спать на любом диване. А за обедом горожане беседовали не о том, кто сколотил более внушительное состояние, а о трехлетней кобылке, подающей большие надежды, о победителе состязаний в Гладстоне, о том, не отменят ли в этом году из-за дождя скачки в Лейк-Плесиде.

По мнению Скайлер, от других ее маму отличала не трость, с которой она не расставалась, а перенесенные страдания. Боль не исчезала никогда, она сквозила в мелких морщинках вокруг глаз и рта, в улыбке, словно блик на кончике ножа. Мама не жаловалась, даже не заговаривала о боли… впрочем, она умела хранить тайны.

«Какую тайну о моей настоящей матери она хранит? Отчего ее глаза темнеют, стоит мне заговорить о прошлом?»

Глядя в окно машины на убегающие вдаль поля, Скайлер всей душой надеялась, что поступит правильно, отважившись открыть этот ящик Пандоры.

Благотворительные состязания по конному спорту, которые проводились в Бэллихью раз в год, в августе, молодые спортсмены считали удачной возможностью показать себя. К полудню Скайлер и Микки так удачно выступили в отборочных соревнованиях, что были допущены к участию в конкуре среди любителей и владельцев лошадей группы юниоров.

Выводя коня на разминочный манеж, Скайлер вдруг осознала, что нервничает гораздо меньше, чем ожидала. Она окинула взглядом трибуны, надеясь увидеть Кейт. Но зрителей собралось слишком много, а Ченслор приплясывал, мешая Скайлер сосредоточиться.

Она рысью направила коня к обнесенному белой оградой манежу для соревнований с продуманно расставленными барьерами и, откинувшись в седле, осадила его неподалеку от бурлящей толпы у ворот. Здесь полдюжины конюхов подтягивали подпруги и поправляли трензели, тренеры давали последние советы, наездники водили кругами взбудораженных лошадей. В воздухе висело бурое облако пыли, поднятой копытами и сапогами; до полудня было еще далеко, но солнце уже припекало. Вдалеке под солнцем сверкали девственно-белые строения фермы Бэллихью и сочные зеленые пастбища, напоминающие мираж в пустыне.

Скайлер наклонилась вперед и погладила Ченслора по шее. Он волновался, как и она сама. На ее виске билась жилка. Скайлер зажмурилась, стараясь усилием воли избавиться от начинающейся головной боли. Про себя она твердила: «Послушай, Ченс, это серьезное испытание. Мы должны показать им всем… Только не горячись, ладно?»

В прошлом году Скайлер впервые участвовала в соревнованиях высшего класса трудности верхом на Ченслоре, завоевывая призы в конкуре и в конце концов заняв четвертое место в Северо-Восточных региональных состязаниях. Но шестилетний Ченслор был еще молод, довольно пуглив и невысок. В холке его рост не превышал ста пятидесяти трех сантиметров, как у пони-переростка.

Но прыгать Ченслор умел, да еще как!

Скайлер улыбнулась, вспомнив, как два года назад Ченса привезли в Орчед-Хилл. Этого жеребца датской породы ей подарили на пятнадцатилетие. В первый же день пребывания на новом месте Ченслор выбил дверь денника, вырвался во двор и перемахнул через шестифутовую живую изгородь.

Но прыжки ради развлечения или в учебном манеже разительно отличались от прыжков на соревнованиях, и Скайлер знала это. А состязания, в которых они участвовали до сих пор, не имели такого солидного статуса, как нынешние.

В отборочном туре, где выступили тридцать семь наездников, Ченслор и Скайлер получили всего три штрафных очка за остановку перед препятствием из шести жердей и благодаря этому оказались в девятке спортсменов, вышедших в финальные показательные состязания. Если они войдут в число победителей — «Только бы удалось!» — им хватит заработанных очков, чтобы попасть в финал в Саут-Хэдли в сентябре.

— Номер восемнадцать, Аманда Харрис на Монетке…

Услышав сигнал из репродуктора, Ченслор испуганно заплясал на месте. Скайлер укоротила поводья и крепко сжала ногами бока коня. Смотреть на табло с порядковым списком участников состязаний было незачем: список вывесили час назад, и Скайлер нашла свою фамилию во второй строчке.

— Мы следующие, — шепнула она коню.

Голова Скайлер под бархатной жокейкой горела как в огне. Это напоминал о себе несчастный случай девятилетней давности. Стоило девушке перевозбудиться, у нее начиналась головная боль.

Нелегко было и сидеть под палящим августовским солнцем в костюме для верховой езды, предназначенном для туманной, прохладной Англии, — в бриджах и черных сапогах, облегающем темно-синем габардиновом жакете поверх накрахмаленной белой блузки с высоким воротничком, украшенным монограммой и маленькой бриллиантовой брошью в виде подковки.

Глубоко вздохнув, Скайлер перевела взгляд на Дункана, неподвижно стоящего возле табло. Он изучал маршрут, то и дело запуская узловатые пальцы в седые волосы.

Поймав ее взгляд, Дункан подошел и молча поправил мундштучную цепочку на удилах. Наблюдая за ним, Скайлер ощутила раздражение, но тут же напомнила себе, что если бы не мудрые наставления Дункана и не его педантичность, сейчас ее бы здесь не было.

— Он с трудом брал последнюю тройную комбинацию препятствий, — заметил Дункан. — К девятому оксеру подводи его с угла. И держись поближе к центру, если сможешь. — Целую минуту Дункан смотрел на девушку в упор ярко-голубыми глазами, а потом, словно удовлетворившись увиденным, сухо кивнул.

— Постараюсь, — пообещала Скайлер.

Но ее тревожила вовсе не тройная комбинация. Она не сводила глаз с седьмого препятствия, стенки с неширокой канавой перед ней — блестящим голубоватым прямоугольником длиной двенадцать футов и шириной два. Пустяковый барьер для лошадей, не страдающих водобоязнью.

Еще жеребенком Ченслор чуть не утонул в пруду. С тех пор все, что по виду, запаху или звуку напоминало воду, приводило его в панику — кроме воды, налитой в ведро. Прошлым летом Скайлер боролась с этим страхом, водила коня к ручью за конюшней, прогуливала по берегу, пока в начале осени уровень воды не поднялся. Однако она до сих пор ни в чем не была уверена.

На вступительных испытаниях Ченслор отказался прыгать именно через канаву. Монетка же легко перемахнула через нее.

До сих пор Монетка заработала всего два штрафных очка — за сбитую задней ногой жердь пирамиды. Ее прыжки были чистыми, хотя скорость она продемонстрировала невысокую. Едва Монетка завершила последний прыжок и проскакала под камерой, укрепленной на воротах, на табло вспыхнуло время прохождения маршрута — 40,789 секунды.

— Номер тридцать восемь, — зазвучало из репродуктора, пока Монетка отходила от манежа, встряхивая головой, — Скайлер Саттон на Ченслоре…

Скайлер вдруг кожей почувствовала, как все глаза на трибунах и в судейской ложе уставились на нее. Две тысячи зрителей смотрели на девушку в упор в ожидании ошеломляющего зрелища.

«Я должна победить», — мелькнуло в голове у Скайлер. И не только для того, чтобы ощутить вкус победы. «Мне нужно доброе предзнаменование». Скайлер загадала: если сегодня она привезет домой голубую ленту, значит, о родной матери узнает только хорошее.

Дункан в последний раз обошел вокруг Ченслора, оглядел его от удил до задней луки седла и кивнул Скайлер. Одарив ее одной из своих редких улыбок, Дункан хрипло бросил:

— Помни, удача улыбается только тем, кто трудится не покладая рук. Ты уже поработала. Теперь стремись к удаче.

«Нужна еще расторопность, — мысленно откликнулась Скайлер. — Я должна пройти маршрут быстрее всех».

Услышав сигнал, Ченслор вылетел на манеж, как ракета из пусковой шахты. Первый же прыжок через трехфутовую изгородь дался ему легко, как ребенку — через скакалку. Вертикальные крестовины, двойной оксер… жеребец преодолел оба препятствия с огромным запасом по высоте.

«Ты сможешь, Ченс, я точно знаю! Еще один барьер… еще…»

Он взял и пятое препятствие, вертикальный щит с рекламой «Гранд-Юнион маркета», выполненный в виде стенда. Едва копыта коня коснулись земли, Скайлер сжала ему бока, посылая вперед, к следующему препятствию — стенке с двумя жердями поверх нее. Перемахивая через стенки, Ченслор задел передней ногой верхнюю жердь, и она задрожала на опорах. На долю секунды Скайлер охватила паника, но, к счастью, жердь удержалась на месте.

Подойдя к следующей изгороди под слишком острым углом, Ченс забрал вправо, и сразу после прыжка Скайлер потянула поводья влево, из-за чего коню пришлось сделать лишний шаг. Опять потеря драгоценного времени! А оно иссякало, и Скайлер ощущала это так же остро, как жар солнца, опаляющего спину сквозь блузку и жакет. Каждая доля секунды казалась ей каплей крови, вытекающей из рассеченной вены.

Взгляд Скайлер был прикован к следующему, седьмому препятствию. «Итак, мы взлетаем, пристегните ремни…»

Но, приближаясь к изгороди с водяной канавой, Скайлер услышала, как перестук копыт меняет ритм, постепенно замедляется. «Он все понял… он тормозит… О Господи!» Водная гладь зловеще сверкала, и Скайлер начала мысленно подбадривать коня: «Давай же, Ченс, давай! Ты справишься!»

Напрягая все мышцы, Скайлер изо всех сил вцепилась в шею коня, посылая его вперед почти осязаемым усилием воли, которое Ченслор почувствовал так же отчетливо, как удары каблуков в бока, ибо вдруг ускорил бег. Выгнув спину, взвившись дугой над сверкающим прямоугольником, подобрав передние ноги, он резким движением выпрямил их и перелетел через препятствие.

Остаток маршрута дался ему сравнительно легко. Даже тройная комбинация, о которой предостерегал Дункан — лестница перед двумя чередующимися оксерами, — не обескуражила Ченслора. Перескочив последний барьер, он пронесся галопом в ворота, будто подхваченный ревом толпы.

Ни единой ошибки!

Краем глаза Скайлер увидела вспыхнувшие на табло красные цифры — 32,845 секунды. Если никто из ее соперников не пройдет маршрут так же чисто и за меньшее время, ей обеспечена победа.

— Он бесподобен! — воскликнул стоящий у ворот дюжий конюх Расс Константини. — С ним никому не сравниться!

Скайлер, в крови которой все еще бурлил адреналин, молилась о том, чтобы Расс оказался прав… и никто не опередил ее.

Эллисон Брентнер на своем белом чистокровном жеребце Серебряная Шпора пришла к финишу следующей, за 34,032 секунды, потеряв шесть очков. Три случая неповиновения переместили Изобилие с ее наездником Натом Ландоном на четвертое место. А проворство Весельчака свели на нет шестнадцать штрафных очков; спешиваясь, его хозяйка Энн Макаллистер обливалась слезами.

Дункан и его старший конюх Крэг Лузи увели Ченслора в конюшню, а Скайлер осталась у ограды манежа. Следующей по списку шла Микки, и Скайлер не хотелось пропустить выступление подруги.

Но на манеж рысью выбежал черный жеребец, не похожий на Карусель. На нем сидела не Микки, а мужчина изнеженного вида. Встревожившись, Скайлер перевела взгляд на разминочный манеж. Господи, где же Микки?

После непродолжительных поисков на стоянке и в окрестностях ипподрома она нашла подругу в одной из палаток, приспособленных под временные конюшни. С Микки был ветеринар. Доктор Новик, полная женщина с русой длинной, как конский хвост, косой, сидела на корточках перед Каруселью, осторожно ощупывая ее правую ногу вокруг скакательного сустава.

— Похоже на накостник, — повторяла врач.

Бледная как полотно, Микки не сводила глаз с ветеринара и выглядела так, словно только что упала с огромной высоты. Скайлер знала, что со временем Карусель поправится, но если накостник серьезный, лошадь на долгие месяцы отстранят от соревнований.

Мягко положив ладонь на круп аппалузы, Скайлер задала вопрос, ответ на который более всего страшил Микки:

— Насколько это серьезно?

— Я порекомендовала бы ей отдохнуть до конца сезона. — Доктор Новик грузно поднялась, громко хрустнув суставами. В палатке было жарко и душно, издалека доносился гул толпы.

— А если вызвать у нее нарыв? — Прошедшее лето Скайлер подрабатывала в Нортфилдской ветеринарной клинике и успела набраться опыта.

— Это может помочь, но больше всего лошади нужен покой. — Загорелое лицо врача покрылось сеточкой мелких морщин. — К сожалению, панацеи у меня нет.

Скайлер прижалась щекой к шее Карусели и вдохнула запах Детского масла, которым Микки чистила шкуру лошади.

— Слышишь, детка? Все обойдется, — пробормотала она, сочувствуя подруге, но зная, что Микки терпеть не может, чтобы ее жалели.

Лошадь фыркнула и дружески толкнула Скайлер боком. Доктор Новик с улыбкой заметила:

— А ты и вправду любишь лошадей. Я видела, как ты обращаешься со своей. Молодежь зачастую… — Она осеклась, с ее лица исчезла улыбка. — Конечно, жестокостью это не назовешь, но к лошадям большинство здешних наездников относятся не лучше, чем к отцовским машинам.

— После школы я собираюсь поступить в ветеринарный колледж, — объяснила Скайлер. Впрочем, отец настаивал на поступлении в Принстон, утверждая, что изучение гуманитарных наук дополнит ее образование.

— Если не передумаешь, — отозвалась доктор Новик, закрывая чемоданчик с инструментами. — Нынче вся молодежь сумасшедшая. Все вы время от времени взрываетесь и начинаете то и дело перечить и требовать слишком многого.

«Кому знать об этом лучше, чем мне?» — грустно подумала девушка и посмотрела на Микки, уже надевшую маску, которую Скайлер называла «посторонним вход воспрещен» — ее лицо стало непроницаемым, темные глаза были не более выразительными, чем затемненные стекла лимузина.

Скайлер знала, что Микки не заплачет. Она будет курить одну сигарету за другой и браниться, как помощник конюха, пока не выплеснет раздражение.

— Лошадь захромала, едва мы выехали на разминочный манеж, — объяснила Микки. — И я, попросив поменять нас местами с Эваном Саундерсом, бросилась на поиски врача.

Плечи ее поникли под старым жакетом, тесным в груди даже после того, как распустили швы. Она поставила правый локоть на левую ладонь и сунула в рот большой палец. Микки показала отличные результаты в отборочных выступлениях и имела все шансы завоевать приз в показательных. А теперь выяснилось, что все лето пропало даром. К следующему сезону им обоим исполнится восемнадцать и они потеряют право выступать в группе юниоров.

— Черт! — воскликнула Скайлер.

— Да уж, — откликнулась Микки. — Теперь придется объяснять отцу, почему он должен платить за содержание лошади, на которой шесть месяцев нельзя ездить верхом. Он и так уже пригрозил, что урежет алименты…

Скайлер смущенно отвела взгляд. Она знала, как много значат эти состязания для подруги: Микки стремилась не только завладеть лентой, но и доказать отцу, что прекрасно ездит верхом и способна завоевывать денежные призы в соревнованиях профессионалов. И если сегодня Микки победит, отец перестанет твердить, что дочь обходится ему в целое состояние.

Внезапно Скайлер осенило, хотя она почти сразу поняла, что потом пожалеет о своем решении.

— Ты могла бы выступить на Ченсе, — осторожно предложила Скайлер.

Микки устремила на нее ошеломленный взгляд. Проблеск надежды мелькнул в ее глазах и тут же угас.

— Забудь об этом.

— Выслушай меня. Ты и прежде ездила на нем верхом, он знает тебя. Помни только о водяной канаве.

Микки сжала кулаки.

— Ты знаешь меня, — звенящим голосом откликнулась она. — Я хочу победить и ради этого сделаю все.

Скайлер с вызовом взглянула на нее.

— Докажи!

Скайлер представила себе, что будет, если голубая лента достанется Микки. Об этой ленте Микки мечтала так же, как и Скайлер. Разница заключалась лишь в том, что Скайлер не угнетали финансовые соображения. У нее и без того было все — крупное наследство в виде трастового фонда, завещанный бабушкой коттедж, конь, который стоил так же дорого, как и дом.

Все, кроме прошлого.

Со стороны манежа донесся вибрирующий голос из репродуктора:

— Номер тридцать два, Мелоди Уотсон на Черном Рыцаре…

Черный Рыцарь, оказавшийся в списке десятым, завершит выступления, если Микки не примет решение за пятнадцать минут — именно столько времени нужно, чтобы снова взнуздать и оседлать Ченслора.

На выразительном лице Микки отражалась ожесточенная душевная борьба. Наконец она вздохнула:

— Ладно, будь по-твоему.

Ситуация была необычной. Но насколько знала Скайлер, правила Американской ассоциации конного спорта не запрещали менять лошадей в последнюю минуту перед выступлением. Возможно, кое-кто из судей удивился, но Скайлер думала лишь о том, правильно ли поступила, наблюдая, как Микки подводит Ченслора к воротам. Результат самой Скайлер по-прежнему оставался лучшим, и Микки считалась единственной серьезной претенденткой на титул и ленту.

«Должно быть, я спятила», — решила Скайлер и вспомнила о матери, которая в эту минуту сидела где-то на трибуне и наверняка растерялась.

Скайлер не сомневалась, что Микки поступила бы точно так же. И все-таки ей не удалось подавить чувства превосходства, когда Ченслор задел задней ногой верхнюю жердь на первом же препятствии, которое вместе с ней преодолел так легко. Микки пребывала в своем обычном воинственном настроении. Она брала барьеры как никто другой, почти упираясь подбородком в шею лошади, расставив локти и приподняв ягодицы так, что их могли бы заметить даже с диспетчерской башни ближайшего аэродрома. К счастью для нее, в этом виде спорта не назначали штрафных очков за отсутствие артистизма. Значение имело лишь умение преодолевать препятствия.

А Микки буквально перелетала через них.

«Господи, вы только посмотрите!» Ченслор уже прошел половину маршрута, лишь слегка замявшись у канавы с водой. К изгороди с рекламой «Гранд-Юнион маркета» конь несся так, что казалось, будто он сейчас врежется в нее, но Микки заставила его резко вскинуть голову и почти с места взять препятствие. Последняя тройная комбинация барьеров чуть не стоила ей штрафного очка, но она удачно взяла третье препятствие и вылетела в ворота. А когда на табло вспыхнули результаты, лицо Микки осветила счастливая улыбка: 32,805 секунды!

Она опередила Скайлер меньше чем на десятую долю секунды.

Скайлер не знала, радоваться ей или плакать.

Несколько минут спустя, на церемонии награждения, стоя с лентой в руке между Микки и Ченслором, Скайлер вдруг отчетливо вспомнила, как они, тринадцатилетние, склонились над унитазом. В тот день они объелись печеньем с шоколадными крошками.

— В следующий раз будешь знать, что сочувствие не всегда уместно, — пробормотала Микки под вспышки фотоаппаратов и жужжание камер. Слезы застыли у нее в глазах.

Скайлер вынула из кармана жакета носовой платок и протянула подруге.

— У тебя течет из носа.

— Спасибо. — Микки украдкой вытерла глаза.

— Не за что. Просто я хочу, чтобы мы вместе участвовали в финальных состязаниях. Вот там-то я и расквитаюсь с тобой.

О своем внезапном порыве альтруизма Скайлер не жалела, но не знала, рада ли победе подруги. Она призналась себе, что испытала бы большее ликование, если бы сама сжимала в руке голубую ленту. Но второе место — еще не конец света.

Скайлер досадовала лишь на то, что наметила на вечер разговор с матерью.

Значит, и в этом разговоре ей не суждено победить… единственным его результатом станет головная боль. Она предчувствовала, что истина окажется гораздо мучительнее лжи.

За ужином Скайлер с трудом заставляла себя есть.

В просторной высокой столовой Орчед-Хилла, чинность которой Кейт смягчила настенной росписью и сосновым стеллажом с мексиканской керамикой, Скайлер держалась крайне напряженно, поэтому была уверена: родители заподозрили неладное. Но, выслушав рассказ отца о новом проекте — преобразовании бывшего полицейского участка в Сохо в роскошные апартаменты — и увидев неподдельный интерес матери, Скайлер решила, что для родителей она вовсе не центр Вселенной.

Отец был озабочен — Скайлер сразу поняла это по его тону. Она давно знала: проект связан с огромным объемом работ, и с самого начала дело не ладилось. Мешали профсоюзные забастовки, махинации какого-то подрядчика, а теперь — неурядицы с зональными тарифами. В последнее время Скайлер все чаще слышала, как родители вполголоса говорят о деньгах. Похоже, фирма погрязла в долгах, но ведь отец часто повторял, что бизнес, связанный с недвижимостью, нестабилен. Скайлер не допускала и мысли о том, что с фирмой может случиться что-то плохое.

Не слушая родителей, она мысленно репетировала речь, с которой собиралась обратиться к матери.

Приставать с расспросами к отцу бесполезно — это она давно поняла. С ним невозможно обсуждать личные дела, признаваться в том, что волнует или пугает ее. Любовь отца к Скайлер не знала границ, она ни на секунду не сомневалась в ней, но не доверяла ему так, как матери.

Внезапно Скайлер спросила:

— Вы слышали о Тори Уитейкер?

— Кажется, она выходит замуж, — отозвалась Кейт, невозмутимо глядя поверх тарелки с отварной холодной лососиной и рисом.

— Это еще не все — у нее будет ребенок. — Скайлер заметила, что родители удивленно переглянулись. — Сегодня на ипподроме я встретила ее сестру. По словам Дианы, их мать сбилась с ног, пытаясь подготовиться к свадьбе за считанные дни.

— На их месте я бы не слишком спешил. — Отец промокнул губы накрахмаленной салфеткой. — Похоже, жениху нужна не сама Тори, а богатые родственники.

— Недавно я встретила Мэриан Уитейкер в магазине, — проговорила Кейт. — Она сказала, что они решили подарить детям на свадьбу дом… Но ребенок! — Кейт покачала головой, улыбка тронула ее губы. Она с иронией добавила: — Ума не приложу, почему Мэриан не упомянула о нем.

— Как только они поженятся, это будет уже не важно, — ответила Скайлер.

— Кому как, — усмехнулся отец. — Ручаюсь, старина Диксон чудом избежал инфаркта.

Скайлер удивляло, что отец с каждым годом становится все привлекательнее. Ее подруги уверяли, будто он похож на киноактера, но отец, слыша это, только фыркал. «Они еще не посоветовали тебе поместить мою статую в музей восковых фигур?» Квадратный волевой подбородок и густые седеющие волосы придавали ему на редкость благородный вид. «Что ж, пятьдесят лет — это не так много», — решила Скайлер.

— Скай, ты почти ничего не съела! — воскликнула мама, взглянув на тарелку дочери. — Тебе нездоровится?

— Просто немного устала. — Скайлер отвела глаза. — Соревнования выбили меня из колеи.

В машине по дороге домой мать говорила в основном о трудности маршрута, о том, к кому из наездников судьи особенно благоволили и почему, о давних знакомых, встреченных на ипподроме. Но теперь, глядя в глаза дочери, она сказала:

— Сегодня я по-настоящему гордилась тобой.

— Я выступила бы лучше, — возразила Скайлер, — если бы не замешкалась перед первым барьером.

— Я говорю о том, что ты сделала для Микки.

Скайлер вспыхнула.

— Подумаешь, подвиг!

Как обычно, отец не принимал участия в их беседе: он смотрел сквозь застекленные двери, выходящие во внутренний дворик. Рассеянно нахмурившись, он заметил:

— Во что кроты превратили газон! Кейт, надо бы попросить садовника расставить капканы.

— Я поговорю с ним, — пообещала Кейт и, явно желая сменить тему, обратилась к дочери и полюбопытствовала: — Ты сегодня встречаешься с Пресом?

Мама, конечно, понятия не имела, что Скайлер и Прескотт стали любовниками.

— Он обещал заехать, — ответила Скайлер. — Один из его Друзей пригласил нас в гости, но я пока не знаю, поедем ли мы туда.

Сейчас она не была уверена даже в том, что ей необходим серьезный разговор с матерью. Надо ли раскачивать лодку?

С самого детства Скайлер считала свой дом почти волшебным, сравнивала его со странами, куда убегали герои сказок. Она любила Орчед-Хилл с его лужайками и каменной конюшней, которую гости, увидев впервые, принимали за жилой дом и убеждались в том, что это не так, лишь когда перед ними вырастал огромный колониальный особняк в конце извилистой подъездной аллеи. Залы в доме не поражали размерами, зато в комнатах с пухлыми диванами, креслами, вышитыми подушками и теплыми пледами ручной вязки было очень уютно.

Во всем чувствовался утонченный вкус Кейт. В зеркале над каминной доской отражался букет гладиолусов, на серванте тикали элегантные часы в виде колесницы, коллекция антикварных банок для печенья стояла на полке китайского шкафчика.

Внезапно Скайлер стало страшно: она боялась, что потеряет больше, чем обретет.

Что-то мягкое ткнулось в ее ногу. Наклонившись, она почесала шелковистое ухо. Накрахмаленную скатерть приподнял холодный черный нос. Белинда была неисправимой попрошайкой. «Она донельзя избалована», — подумала Скайлер, отламывая кусочек хлеба и бросая его Лабрадору.

В эту минуту явилась пухлощекая Вера в цветастом домашнем платье. Убирая со стола, она нахмурилась, когда увидела нетронутую еду на тарелке Скайлер.

— Пожалуй, я на всякий случай переоденусь, — сказала Скайлер, придумав удобный предлог. Ей не хотелось никуда уезжать, но разговор с мамой мог закончиться неудачно. В таком случае у нее наверняка возникнет желание на время покинуть дом.

Наверху, у себя в спальне, Скайлер сменила шорты и тенниску на лиловую шелковую блузку и джинсы, до белизны истершиеся на коленях. Под пристальным взглядом Белинды, восседающей на вышитых подушках, разложенных на кушетке в ногах кровати, Скайлер застыла перед зеркалом, изучая свое отражение.

Под каким бы углом ни поворачивала она овальное старинное зеркало, отражение едва менялось — подбородок оставался почти квадратным, скулы напоминали широкие лезвия ножей, узкие бедра придавали ей сходство с мальчишкой. А волосы! Они были такими густыми, что кончики торчали во все стороны, как ни приглаживала их Скайлер бальзамом для укладки.

Как всегда, она задумалась, похожа ли на свою родную мать и, если похожа, узнают ли они друг друга, случайно столкнувшись на улице.

В дверь негромко постучали, и вошла Кейт.

— Мы с папой собрались в кино в Гринвич. Вы с Пресом можете присоединиться к нам. Мы уезжаем через час.

Скайлер смотрела на отражение Кейт в зеркале, ощущая любовь к приемной матери, которая никогда ни в чем не отказывала ей.

— Нет, спасибо. Пожалуй, мы лучше устроим разгульную вечеринку и перебьем все бутылки с вином в погребе, — с притворной серьезностью ответила она.

— Только постарайтесь не проливать вино на ковер, — в тон ей попросила Кейт. — И приберегите для папы хоть немного «монтраше» семьдесят второго года. Он говорит, это последний ящик.

— Ты неподражаема! — расхохоталась Скайлер и обернулась к матери.

— Знаю, знаю.

Кейт села на кушетку рядом с Белиндой, которая заворчала и наотрез отказалась потесниться. Скайлер заметила, что сегодня мать почти не опирается на трость. Кейт пребывала в наилучшем расположении духа — значит, она не откажется поговорить. Сердце Скайлер дрогнуло. Она впилась взглядом в невинные зеленовато-серые глаза на нестареющем лице с легкой россыпью веснушек.

— Мама… — Скайлер подошла поближе. — Если я захочу узнать что-то важное, ты поможешь мне, правда?

Кейт улыбнулась, склонив голову набок.

— А почему ты вдруг спросила об этом? Разве я в чем-нибудь отказывала тебе?

— Нет.

— В таком случае спрашивай. — Кейт погладила ухо Белинды, положившей голову к ней на колени.

— Ты обещаешь ответить, не боясь огорчить или встревожить меня?

В глазах Кейт вспыхнуло любопытство, на щеках проступил слабый румянец.

— Смотря о чем ты спросишь. — Кейт помолчала. — Скай, что все это значит? Что ты хочешь узнать?

— Расскажи о моей родной матери.

Скайлер увидела, как побледнела Кейт, как расширились ее глаза. Ужаснувшись, Скайлер пожалела о своих словах, но было уже поздно.

Кейт заговорила спокойно, терпеливо, хотя и слегка удивленно:

— Боже мой, о чем же тут рассказывать?

— Помню, ты говорила, что меня бросили, но я до сих пор не знаю почему. — К досаде Скайлер, слезы подступили к ее глазам. — Как могла мать бросить своего ребенка, не оставив даже записки? Почему она бесследно исчезла, точно растворилась в воздухе?

— Иногда человеческие поступки трудно понять. — Взгляд Кейт жег Скайлер, как пламя. — Дорогая, но с чего ты вдруг завела этот разговор? Может, тебе что-то сказали?

— Никто и ничего мне не говорил. Но я завела такой разговор вовсе не вдруг. С тех пор как я обо всем узнала — сколько мне тогда было, лет шесть? — я постоянно думала о родной матери. — По ее щеке скатилась слеза.

— Скай… уверена, у нее были на то свои причины.

— Но она бросила меня!

— Вряд ли нам удастся объяснить обстоятельства, толкнувшие мать на подобный поступок.

Но Скайлер твердо знала: в каких бы отчаянных обстоятельствах ни очутилась сама Кейт, она не рассталась бы с дочерью.

Всхлипнув, Скайлер опустилась на ковер перед матерью, уткнулась лицом в ее теплые колени, на которых так часто сидела в детстве. Но несмотря на любовь и благодарность к Кейт, Скайлер твердо знала: она что-то утаивает от нее.

— Мама, пожалуйста, скажи мне все! Мое отношение к тебе не изменится, какой бы ни оказалась твоя тайна. Я выдержу все. Нет ничего ужаснее неизвестности.

Кейт подалась вперед и крепко обняла дочь. Скайлер чувствовала, что она дрожит.

Когда же Кейт наконец отстранилась, на ее лице застыла усталая, почти болезненная улыбка. Поправив подушки, она откинулась на них.

— Детка, почему ты не спросила об этом раньше? Ведь я ни о чем не подозревала! Конечно, я ни в чем не виню тебя. Но мы многого не знаем…

Скайлер вгляделась в невинные, чистые глаза Кейт, и в ее душе зародилось сомнение. А если матери и вправду больше нечего добавить?

— Разве полиция не пыталась разыскать ее?

— Конечно, полицейские провели расследование. Нам сообщили, что опросили всех соседей, но никто ничего не знал. Видимо, даже квартира была снята не на имя твоей матери. Она жила с подругой или сестрой — не знаю точно, — и после того, как твоя мать исчезла, ее подруга тоже как сквозь землю провалилась.

— А записка? Неужели она не оставила записки?

— Увы, никаких следов обнаружить не удалось. — Кейт держала руки на коленях, в ее серо-зеленых глазах блестели слезы. — Но признаюсь, я надеялась и молилась, чтобы твою мать никогда не нашли. Каждый день я благодарила эту женщину в молитвах за то, что она не является за тобой. Да, это звучит ужасно, но ты же знаешь, как я тебя люблю. Мне была невыносима мысль, что с тобой придется расстаться. Это и есть правда, единственная, которая имеет значение.

Скайлер была уверена лишь в том, что Кейт подступила к истине так близко, как могла отважиться. Дорога завела в тупик. Если у этой истории и есть продолжение, узнать его предстоит не от Кейт. Разочарование охватило Скайлер, но вместе с ним пришло и странное облегчение. Возможно, и в самом деле есть вещи, которых лучше не знать, каким бы ни было желание выведать их. Может быть…

Скайлер разразилась слезами.

И когда мать опять обняла ее, на этот раз еще нежнее, лаская и слегка покачивая, Скайлер ощутила, как боль утихает, а пустоту внутри заполняет любовь Кейт.

Заполняет по крайней мере на минуту.

Но в глубине души Скайлер знала: в ней никогда не угаснет желание узнать то, что могла рассказать ей только родная мать.

«Когда-нибудь… — думала она. — Когда-нибудь я найду тебя… или ты найдешь меня. И я узнаю все».