Нью-Йорк, 1994 год

Элли Найтингейл ждала, сидя в комнате для собраний Кризисного центра гомосексуалистов в районе Двенадцатых улиц. Каждый вторник по вечерам, с шести до половины девятого, здесь проходили встречи группы ее подопечных, больных СПИДом. До шести оставалось еще несколько минут, собралась еще не вся группа. Устроившись в кресле, Элли огляделась. В углу, возле шаткого столика, Рой Парити наполнял из кофеварки свой бумажный стаканчик, безуспешно пытаясь удержать его дрожащей рукой. Диваны и кресла были расставлены по кругу, на них расположились пришедшие пораньше участники группы, негромко беседуя друг с другом. За спиной Элли тихо шипел радиатор, хотя в комнате и без того было тепло — редкое явление для конца октября. К стене слева от нее кто-то прикрепил рекламный плакат организации, оказывающей поддержку больным СПИДом, — изображение двух рук, сплетенных в братском пожатии.

Эту группу Элли собрала четыре года назад, вскоре после того, как занялась частной практикой. Пять бурных лет, проведенных в психиатрической клинике Бельвью, и два года, когда она набиралась опыта в больнице Святого Винсента, убедили Элли в том, что создание группы психологической поддержки — шаг, необходимый для нее. Плотный график Элли включал прием тридцати пациентов и занятия группы, собиравшейся по четвергам. Порой Элли терялась, едва понимая, что творится в ее жизни. Но, приходя в эту комнату каждый вторник, отчетливо сознавала смысл происходящего и твердо верила, что подобные собрания нужны как воздух.

В конце восьмидесятых, собирая материал для диссертации во время работы в Бельвью, Элли многое повидала. В палатах ее взгляду предстало то, что навсегда врезалось в память: больные СПИДом умирали медленной мучительной смертью, их не навещали ни друзья, ни родные, другие пациенты избегали их, боясь заразиться, а персонал больницы держался на расстоянии. Статья Элли «Каждый умирает в одиночку: исследование этических аспектов лечения больных СПИДом», опубликованная в «Американском психологе», вызвала полемику в медицинских кругах. Многих возмутило то, что она сравнила палаты больных СПИДом с колониями прокаженных в XIX веке, но кое-кто с сочувствием отнесся к судьбе обреченных.

В результате споров возникла эта группа. Поначалу она включала двенадцать мужчин, и хотя большинство ее членов уже умерло, сейчас на занятия приходили десять человек. Лица менялись из года в год, но бурные эмоции, вырывающиеся на поверхность каждую неделю, не утихали.

Оглядывая собравшихся, Элли вдруг поймала себя на том, что считает их по головам. Не хватало лишь одного человека. Элли не сразу вспомнили, что Эвана Милнера в понедельник положили в больницу. Она взяла себе на заметку в конце недели заехать в «Бет-Израэль» проведать пациента.

В тот же миг Элли представилась совсем другая сцена больничной жизни, в которой люди не умирали, а появлялись на свет.

«Это может случиться со дня на день», — заявила акушерка Кристы. Ребенок! После долгих лет бесплодных поисков и разочарований желанный день наконец-то приблизился. Элли ощутила прилив радости, затрепетала, как воздушный змей на ветру — змей, который через несколько мгновений камнем устремится к земле.

Если бы только ей удалось успокоиться и забыть о тревогах! «Криста не похожа на других», — убеждала себя Элли. Последние несколько месяцев они разговаривали по телефону почти каждый день, и энергичная, хотя и взбалмошная, девушка-подросток, похоже, оставалась абсолютно тверда в своем решении. Но как можно быть уверенным, что все сложится удачно, пока ребенок еще не появился на свет?

Элли спохватилась. «Возьми себя в руки», — мысленно приказала себе она, вспомнив любимую поговорку Джорджины — ее подруги и коллеги из больницы Святого Винсента: «Не думай о чужих неприятностях — тебе хватает и собственных». Отличный совет.

Оглядев собравшихся, она ободряюще улыбнулась.

Первым заговорил Никки Фрейд в красном берете, набекрень сидящем на плешивой голове. Обведя взглядом товарищей, он отметил отсутствие Эвана Милнера и сухо подытожил:

— И их осталось девять.

— Девять негритят, зараженных СПИДом… ручаюсь, когда-нибудь этот стишок будут разучивать в детских садах. — Адам Берхард усмехнулся, выпятил до блеска выбритый подбородок и ослабил старомодный узел галстука.

В ответ послышался негромкий смех, а потом воцарилась тишина, нарушаемая только приступом надсадного кашля. Питер Мисковски, бывший кардиолог, вид впалой груди которого напомнил Элли архивные фотографии освобожденных из концлагерей, согнулся почти пополам, прижимая ко рту кулак. Остальные сочувственно посматривали на Питера, но никто не решался ни похлопать его по спине, ни даже обнять за трясущиеся плечи. Мало-помалу кашель утих.

А потом из дальнего угла комнаты донесся скрипучий голос:

— Минувшей ночью мне опять снилось, что я танцую на сцене. Был вечер премьеры, полный аншлаг, но, обернувшись к залу, я увидел, что он пуст. Только ряды свободных кресел. И я не знал, радоваться ли тому, что никто не увидит, если я опозорюсь… или упаду, как жертва самой забавной и жестокой шутки в мире.

Элли одарила ласковым взглядом тридцатилетнего рыжеволосого мужчину, сидящего в дальнем углу. Даже когда Джимми Долан был еще здоров, никто не принял бы его за танцовщика балета. Курносый остряк, сын полицейского-ирландца из Кэнерси, он походил скорее на беспутного мальчишку, вечно шатающегося вокруг баскетбольной площадки в надежде поиграть. Однако Джимми обладал не только чувством стиля, но и выдержкой. Несколько лет назад Элли и Пол видели его в театре Джойса, и она навсегда запомнила, как невысокий Джимми Долан носился по сцене, ликующе улыбаясь, а его бледное мускулистое тело отливало опаловым блеском в лучах прожекторов.

— И что же было дальше? — нервно улыбнулся Дэниел Блейлок. Сорокалетний, крепко сбитый, покладистый и трудолюбивый, Дэн производил впечатление самого заурядного мужчины, который после работы не прочь выпить пару банок пива. Из всей группы только у него почти не проявлялись симптомы болезни, но именно он больше всех боялся по-настоящему заболеть.

— Ничего. Я проснулся. — Джимми улыбнулся, но Элли заметила тревогу на его лице и темные тени под глазами. — Утро всегда начинается одинаково. Я открываю глаза — и сразу все вспоминаю. Не проходит и десяти секунд, как я осознаю… — Джимми закрыл глаза и стиснул зубы.

— Что вы осознаете? — участливо спросила Элли.

Он открыл глаза, и медленная, почти прекрасная улыбка осветила его обаятельное лицо.

— Что умираю, — спокойно ответил Джимми.

Рой Парити поднес стакан ко рту, держа его обеими руками.

— А я иногда подолгу думаю об одном: какого черта мы делаем здесь? — раздраженно проговорил он. — Мы изливаем душу, говорим о своих чувствах… но зачем? На что мы можем рассчитывать? На абзац в колонке некрологов, если повезет, и только.

Все взгляды устремились на Роя, бывшего активиста политического движения, красная бандана которого, надетая поверх седеющих волос, собранных в хвост, напоминала окровавленную повязку и придавала ему вид ветерана самой древней из мировых войн. Но выражение лица Джимми — спокойное, невозмутимое, притягивающее взгляды — заставило всех сдвинуться на край стульев и кресел.

— Это все равно что танцевать, — негромко объяснил Джимми. — Ты танцуешь потому, что не можешь не танцевать, выкладываешься до изнеможения, но не останавливаешься, рвешь жилы, и все потому, что иначе жизнь теряет смысл. — Его ярко-голубые глаза выразили смирение, наполнившее Элли восхищением и завистью.

«Прошло столько лет, — подумала она, — а я до сих пор не могу примириться со случившимся…»

Перед ее мысленным взором вновь возникла беременная Криста, и Элли прочла краткую горячую молитву: «Господи, мне стыдно просить об этом, но ты в долгу передо мной. Никто не заслуживает такой милости больше, чем я. Никто на свете».

Сидящий прямо напротив нее Брайан Райс вдруг расплакался и закрыл лицо ладонями. Из-за очков в роговой оправе и строгих костюмов тихий Брайан со скошенным подбородком часто становился объектом дружеского подтрунивания. За два месяца посещения занятий он ни разу не высказался, если не считать кратких, но точных замечаний. И теперь, увидев его плачущим, Элли потянулась к нему всей душой, исполнившись сострадания и тревоги.

— Это из-за Ларри, — всхлипывая, объяснил Брайан. — Вчера мы расстались. Он сказал, что больше не в силах терпеть. И я не виню его. Не знаю, стоит ли мне и дальше цепляться за жизнь…

Элли заметила, как ожесточились лица ее пациентов. Все внимательно слушали сбивчивый рассказ Брайана о том, как они с Ларри познакомились и полюбили друг друга. Как Ларри остался с Брайаном, даже когда тому был поставлен роковой диагноз, ни словом не упрекая его ни в чем, не выказывая боязни заразиться. И как теперь Ларри ушел к другому — молодому, красивому и, главное, здоровому.

Видимо, все члены группы в свое время пережили расставание или предательство — все, кроме Джимми, не проронившего ни слова.

Группа знала о его друге, мужчине традиционной ориентации, с которым они вместе выросли в Бруклине, о том, что друг Джимми поклялся быть с ним рядом до конца. С какими бы предательствами ни сталкивался Джимми, Тони поддерживал его и не собирался бросать.

Никки, который недавно переселился к родителям, порвав с любовницей, первым упомянул про Тони. Теребя красную ленточку, эмблему организации «Анти-СПИД», приколотую к джинсовой куртке, он повернулся к Джимми, и в его глазах появился холодный блеск.

— А твоему другу, тому полицейскому, это все еще не осточертело? — воинственно спросил он. — Не надоело провожать тебя к врачу, бегать по твоим поручениям, навещать тебя, чтобы убедиться, что ты еще не сдох?

Джимми пожал плечами, его лицо выразило нежность и досаду.

— Тони? Он ведет себя так, будто ничего не произошло и все это, — взмахнул рукой Джимми, — когда-нибудь кончится. Тони то и дело повторяет что-нибудь вроде: «Джимми, когда тебе станет лучше, мы отправимся путешествовать, уедем туда, где нет никого — кроме тебя, меня и комаров». — Он вздохнул. — Нелегко вести себя так, словно пара комариных укусов — самая серьезная из моих проблем.

— А что будет, если когда-нибудь ты заговоришь с ним так, как сейчас с нами? — спросил Эрик Сандстрем. Единственной странностью этого рослого, собранного профессора Фордхэма была страсть к наручным часам. На этой неделе он носил часы с крошечным самолетом, прикрепленным к минутной стрелке.

Слабая улыбка тронула губы Джимми.

— А надо ли? Ведь речь идет о парне, который каждый Божий день ходит по колено в дерьме, и оно не пристает к нему. Он же полицейский, черт возьми! И не простой, а конный полицейский. В детстве у меня были игрушечные солдатики-всадники. Я часто играл с ними, сочиняя целые истории. А Тони этим живет. И вы предлагаете растолковать ему, что его лучший друг умирает? — В глазах Джимми заблестели слезы.

Элли думала о человеке, который за восемь месяцев, пока Джимми посещал занятия в группе, не пропустил ни единого вторника. Тони никогда не опаздывал, терпеливо дожидался Джимми в холле, припарковав свой зеленый «форд-эксплорер» у подъезда.

— А вы уверены, что оберегаете именно Тони? — спросила она.

Джимми промолчал.

— Вы сильно рискуете, — продолжала Элли. — Доверять тому, кто тебе дорог, — значит не сомневаться, что он тебя никогда не подведет. И что ты оправдаешь его доверие.

— Я хочу кое-что рассказать вам про Тони. — Джимми подался вперед, и на миг Элли ясно представила себе, каким он был в зените славы — гибким, подтянутым, страстным. — Отец, узнав мой диагноз, заявил, что это я во всем виноват, поскольку жил не так, как полагается. Он чуть не плюнул мне в лицо. — Все это члены группы слышали и раньше, но сидели тихо, не перебивая. — А Тони навещал меня в больнице каждый день, не пропуская ни единого, тогда как родным не пришло в голову хотя бы прислать мне какой-нибудь завалящий букетик. Как по-вашему, что они думали? «Ну и черт с ним, с этим гомиком!» — Джимми вдруг обмяк в кресле, его грудь тяжело вздымалась. — Господи, чем я заслужил такое? Все вышло именно так, как я и предполагал. Я ничего от них не добился. Все мои соседи и знакомые одинаковы.

Мужчины молчали, погрузившись в собственные горькие воспоминания.

— Беда в том, что… — Джимми беспомощно развел руками. — Когда люди видят нас с Тони, они думают, что мы… — Он с трудом сглотнул, адамово яблоко дрогнуло на его тонкой шее. — Но Тони это не смущает. Он ни разу и бровью не повел. Даже когда ему досаждают, Тони никого не пытается переубедить.

— Классный парень, что тут еще можно сказать? — Армандо Руис, единственный пуэрториканец в группе, улыбнулся. Обращаясь к собравшимся, он воскликнул: — Всем нам не помешали бы такие друзья!

— Верно, — улыбнулся Джимми, — но я не перестаю тревожиться за него. Что будет с ним, когда меня не станет?

Перед глазами Элли вспыхнуло видение — смятое розовое детское одеяльце на дне корзинки. Больше ничего, только одеяло, точно многозначительный финал нерассказанной истории. Иногда во сне она порывисто отбрасывала одеяло в сторону, ища ребенка вопреки всем доводам рассудка. И тогда одеяло начинало расти, его складки сжимались вокруг Элли, будто запутанный лабиринт, откуда ей никогда не выбраться. После таких сновидений она всегда просыпалась в слезах, со сдавленным криком, застрявшим в горле.

Элли поспешно отогнала пугающее видение. Кошмары прекратятся, как только на свет появится ребенок, ребенок Кристы. Горечь утраты утихнет, но никогда не исчезнет совсем.

— Мне повезло, — продолжал Джимми. — Многим людям за всю жизнь так и не удается узнать, что такое настоящая дружба.

Завязался разговор о том, каково быть покинутым и покидать других. Члены группы беседовали о честности, о том, как далеко можно заходить в порывах откровенности, беседуя с друзьями и родными о смерти. Все соглашались, что временами полезно притворяться или делать вид, будто все образуется.

Как всегда в завершение группового занятия, Элли прошлась по комнате и по очереди обняла каждого из своих подопечных. Она понимала, что большинство ее коллег сочли бы подобное участие в лучшем случае странным, а в худшем — непрофессиональным, но давно осознала, что прикосновения убедительнее любых слов. Более того, Элли не интересовало, как относятся посторонние люди к ее методам и приемам.

Комнату она покинула вместе с Джимми. Они потолковали о новой балетной труппе, которой особенно восхищался Джимми, настоятельно советуя Элли посмотреть ее. Он пообещал достать ей и Полу билеты на премьеру.

Тони ждал в приемной. Увидев Джимми, он поднялся с дивана и уронил журнал, который до того небрежно листал. В темно-коричневых рабочих брюках и рубашке с открытым воротом Тони выглядел бруклинцем до мозга костей. Загорелого, внушительного Тони Салваторе никто не принял бы за родственника рыжеволосого Джимми, однако при встрече они обнялись так радостно и непринужденно, как братья.

«Тихая гавань», — подумалось Элли. Если Джимми расходовал энергию попусту, постоянно разбрасывался, то Тони казался надежным, как морской якорь. Все в нем говорило об основательности, солидности, прочности — выпуклые мышцы рук, густые черные кудри. Резкие черты его лица свидетельствовали о бдительности, которая скорее ободряла, нежели отталкивала. Он ничего не выставлял напоказ и ничего не скрывал. В этом Тони попросту не нуждался.

— Долан, ты не поверишь, но сюда только что заявился какой-то тип и вздумал оштрафовать меня за парковку во втором ряду. — Тони бурно жестикулировал. — Пришлось сказать ему, что я тоже полицейский, отряд Б, конная полиция. И знаешь, что он ответил? «А, «шестерка» мистера Эда!» И полез за книжкой квитанций. Пришлось объяснить ему: «Вот именно. Кстати, дочь вашего комиссара обожает лошадей и часто заглядывает к нам в конюшню с полным карманом моркови. А ее отец — друг мистера Эда, так что ты серьезно рискуешь».

Джимми рассмеялся:

— Удачный ход! И он оставил тебя в покое?

— Не только оставил, но и пообещал присмотреть за машиной.

— Ты просто сокровище, Тони.

— В таком случае понятно, почему Пола с таким упорством выпрашивает у меня чеки. А я думал, бывшим женам полагается исчезать бесследно — после того как они обобрали мужа как липку. — Тони добродушно усмехнулся.

— Тебе еще повезло, что у вас нет детей, иначе пришлось бы выплачивать содержание и ребенку, — заметил Джимми.

На лицо Тони набежала тень, но лишь на мгновение. Затем он ловко, чисто по-бруклински пожал плечами.

— Да, ты прав.

По спине Элли вдруг пробежал холодок. Он считает везением то, что у него нет детей? О Боже…

Груз пережитого мгновенно обрушился на нее… Долгие годы обследований, анализов и хирургических операций, а затем — бесчисленные часы, проведенные в комиссиях по усыновлению, неудачи и разочарования.

«На этот раз я не уйду с пустыми руками», — с притворной уверенностью твердила она себе.

Вспомнив о Джимми, Элли принужденно улыбнулась.

— Лучше поспешите, пока терпение того полицейского не иссякло. Увидимся в следующий вторник.

— Если я еще буду здесь, — усмехнулся Джимми.

— Что ты говоришь, а? Куда тебе деться — растворишься в воздухе, как призрак? — упрекал друга Тони, ведя его к двери. — Похоже, лекарства отшибли у тебя мозги. Если тебе что-нибудь и нужно, дружище, так это свежий воздух. Когда мы с тобой поедем путешествовать… — Голоса стихли за захлопнувшейся дверью.

Помедлив несколько минут, Элли тоже покинула здание. Она решила пройтись пешком, а не брать такси. Ее офис располагался в восьми кварталах отсюда. Прогулка пойдет ей на пользу, возможно, даже поможет избавиться от беспокойства. Но хотя вечер был относительно свободным — если не считать обычной бумажной работы, — Элли вдруг поймала себя на том, что спешит по «Дамской миле», по которой обычно брела неторопливо. Ей нравился этот отрезок Шестой авеню, столетие назад бывший средоточием модных и дорогих огромных магазинов, теперь постепенно вытесняемых уютными бутиками. Но сегодня Элли даже не смотрела на витрины.

Элли думала об автоответчике, стоящем на письменном столе в ее кабинете. Мысленно она видела, как мигает красный индикатор «получено сообщение». Может, звонила Криста? Она обещала позвонить, как только начнутся схватки…

Захваченная врасплох острой коликой в боку, Элли невидящим взглядом уставилась на живописно оформленную витрину магазина «Спальня, ванная и т. п.». Вскоре боль утихла, дыхание стало ровнее. Сколько раз она успевала привыкнуть к еще не родившемуся ребенку, а потом вновь испытывала разочарование! Теперь Элли поклялась вести себя рассудительно, не поддаваться ликованию до тех пор, пока вопрос с усыновлением не будет окончательно решен.

«Пол прав, — рассуждала она. — Мы слишком часто переживали такие удары судьбы, нам давным-давно пора привыкнуть к ним».

Но Пол понятия не имел, что значит постоянно помнить: твоего родного ребенка похитили.

Воспоминания вновь нахлынули на нее. Понадобились недели, чтобы выведать адрес Монаха, пройти по ложному следу и обнаружить в результате его пустую квартиру, неразговорчивого домовладельца и не найти никаких следов. Поскольку подозреваемый исчез, его место заняла сама Элли. В полиции у нее выпытывали, все ли подробности рокового вечера она запомнила. Не находилась ли под влиянием алкоголя или наркотиков? Или же сама убила ребенка, а потом опомнилась, запаниковала и, чтобы оправдаться, заявила, что Бетани похитили?

А потом в мусорном баке нашли трупик младенца, завернутый в газету и почти разложившийся.

Даже теперь, по прошествии более чем двадцати лет, Элли охватывала неудержимая дрожь, когда она вспоминала бесконечный спуск в мрачное чрево морга, где ей показали жалкий серый трупик, ничуть не похожий на Бетани.

А через месяц все повторилось, словно злая шутка или неотвязный ночной кошмар. Ей опять пришлось идти по промозглым коридорам, но на этот раз она уверенно опознала труп.

Труп Надин, умершей от передозировки наркотиков.

Последняя и единственная свидетельница Элли. Сестра, которая когда-то поддержала ее.

В тот раз Элли не расплакалась, но совершила поступок, воспоминания о котором преследовали ее неотступно — упорнее, чем видение неподвижного белого лица обнаженной Надин, закутанной в прозрачный пластиковый саван.

Элли хлестнула ее по щеке.

Даже теперь, через много лет, она ощущала на ладони ледяной холод от прикосновения к щеке мертвой сестры, тошнотворный звук, до сих пор эхом отзывавшийся в ушах. Звук пощечины разнесся эхом по комнате, облицованной кафелем, ошеломил столпившихся вокруг людей.

«Я ненавидела тебя, Надин. Ненавидела за то, что ты проявила слабость и так легко сдалась. По утрам мне не хотелось вставать с постели, читать в газетах статьи, где мое заявление о похищении ребенка называли фальсификацией, наглой ложью, слышать незнакомые грубые голоса, обвиняющие меня по телефону в убийстве дочери. Боже милостивый, неужели никто не понимал, как мне хотелось умереть?»

Но Элли не умерла. Она выжила, хотя и с трудом. Сейчас Элли слабо улыбнулась, вспоминая своего босса из «Лоу стейт» — лысоватого, с водянистыми глазами и подходящей фамилией Френд, который сжалился над ней и назначил ночным администратором. Но каким образом она ухитрялась работать и при этом посещать занятия в городском колледже, Элли до сих пор не понимала. Должно быть, ей помогла бессонница. Мысли о Бетани не давали Элли заснуть. Теперь те годы всплывали перед ней как в тумане, какой заполняет голову к четырем часам утра, если готовиться к занятиям всю ночь.

Быстро идя по Шестой авеню теплым октябрьским вечером двадцать лет спустя, Элли вдруг осознала, что ее раздражает нежелание мужа до конца понять и поддержать ее. Элли хотелось выкрикнуть свои обвинения вслух, и немедленно, — не важно, что Пол не услышит ее. Конечно, все это они обсуждали не раз. Спорили, ссорились, рыдали. Но Пол оставался твердым как алмаз. «Это последний раз, — заявил он. — С меня довольно. Если и эта попытка закончится неудачей, больше мы не предпримем ни одной».

«Но теперь все будет по-другому, — с жаром возражала Элли. — Неужели ты в это не веришь, Пол? Мы наконец получим то, о чем так долго мечтали. И у нас будет настоящая семья».

Элли задыхалась, добравшись до узкого, построенного в тридцатые годы здания на углу Двенадцатой улицы и Шестой авеню, где снимала квартирку с одной спальней, превращенную в офис. Поднявшись в хрипящем старом лифте на четвертый этаж, она буквально ввалилась в дверь, бросила сумку на диван и прошла по комнате к старинному шведскому бюро с выдвижной крышкой, удачно сочетающемуся со стульями от Имса и репродукциями с картин Клее. Еле сдерживая волнение, Элли нажала кнопку прослушивания сообщений на автоответчике.

Первые два сообщения оставили пациенты, прося перенести встречи на другое время. Затем позвонил Пол, предупредил, что вернется домой поздно: ему предстояло оперировать маленького мальчика, доставленного вертолетом из Рослина. Последней звонила Криста.

— Элли, это я. — Голос Кристы звучал так, словно она чуть не плакала. — Я не успела позвонить тебе — все произошло слишком быстро. Элли, приезжай скорее…

Элли метнулась к двери. Случилось что-то страшное. От одного голоса Кристы — робкого, напуганного, умоляющего — Элли охватили дурные предчувствия. Сбегая вниз по лестнице, она слышала, как панически колотится ее сердце, а в голове билась единственная мысль: «Господи… о Господи… опять…»

Больница Святого Винсента находилась в соседнем квартале. Вбежав в приемную отделения «Скорой помощи», Элли была как в лихорадке.

Отдельная палата Кристы, о которой Элли договорилась заранее, находилась на пятом этаже. Когда Элли, совсем запыхавшись, влетела в комнату, ее поразила царящая здесь радостная атмосфера. В вазе на тумбочке стоял букет хризантем. К спинке кровати был привязан воздушный шарик с надписью «Мальчик!». Лишь потом Элли перевела взгляд на Кристу и угрюмого юношу ссутулившегося на стуле у кровати.

Криста сидела в постели, скрестив руки на груди. Ее лицо опухло и пошло пятнами от плача, но при виде Элли губы девушки дрогнули в улыбке.

— Элли! — Глаза Кристы наполнились слезами. — Видела бы ты его! Он такой красавец! Представляешь? Восемь фунтов и три унции! — Она поморщилась. — Я хотела сразу позвонить тебе, но как только отошли воды, времени не осталось…

— Все в порядке, — успокоила ее Элли. — Главное, и с тобой, и с малышом все хорошо.

«Мальчик! Поскорее бы сообщить об этом Полу!» Элли переполняла радость, хотя мрачное лицо приятеля Кристы настораживало ее.

— Да, но есть одно обстоятельство…

Криста устремила на Элли умоляющий взгляд темно-карих глаз, таких же круглых и нежных, как кексы «Дебби», от которых Элли просила воздерживаться ее во время беременности. По привычке девушка нервозно наматывала на указательный палец прядь волос неопределенного мышиного оттенка. Элли заметила, что розовый лак у нее на ногтях облупился, но серебряные колечки по-прежнему красовались на каждом пальце.

— Криста хочет сказать, что мы с ней решили пожениться. — Вик, приятель девушки, поднялся, принял задиристую позу, вздернул подбородок с ямочкой и поставил ногу на край стула.

Впервые за все время знакомства Элли присмотрелась к парню, и увиденное ей не понравилось. Вик был ровесником Кристы, ему тоже недавно минуло шестнадцать, но из-за постоянно прищуренных глаз и жирной кожи он выглядел старше. Почему-то Вик напоминал Элли стрелка, вышедшего на огневой рубеж.

Элли молча ждала, зная, что возражения или ненужные советы станут для парня сигналом к бою. Наконец она обернулась к Кристе и ласково сказала:

— Уверена, тебе придется принять еще немало важных решений насчет будущего… но с этим можно подождать. — Элли улыбнулась. — У тебя же только что родился ребенок.

Криста прикусила нижнюю губу и кивнула. Но Элли не поняла, с чем соглашается девушка — с тем, что с важными решениями следует повременить, или с тем, что у нее появился малыш.

— Не просто ребенок, а наш ребенок. Он останется с нами.

Услышав в голосе Вика с трудом сдерживаемую ярость, Элли стремила взгляд на Кристу.

— А чего хочешь ты? — спросила она у девушки-подростка, которая бесчисленное множество раз сидела у нее в гостиной, забравшись с ногами на диван, жадно листала модные журналы и морщилась, когда Элли приносила ей стакан молока вместо пепси.

Криста опустила глаза и начала теребить край одеяла.

— Не знаю…

— Как это не знаешь! взорвался Вик. — Мы же все обсудили. Поживем у моей мамы, пока у нас не появится свое жилье. Какого черта мне теперь торчать в школе? Муж сестры найдет мне работу. — Вик вышагивал туда-сюда вдоль кровати, то и дело запуская короткие пальцы в свои длинные грязно-пшеничные волосы.

Не сводя с него невозмутимого взгляда, Элли проронила:

— Если Криста и вправду хочет этого, ничто не мешает ей высказаться самой.

Вик наклонился так, что его голова оказалась на одном уровне с головой Кристы.

— Не думай, будто все это я делаю только потому, что так положено, — негромко и вкрадчиво объяснил он. — Если я не нужен тебе, так и скажи, и я уйду. — Он помолчал, не сводя с Кристы печального взгляда. — Так ты хочешь замуж или нет?

Криста сидела, не поднимая головы, и слезы капали ей на запястье.

— Хочу, — пробормотала она.

Элли стояла словно прикованная к месту, чувствуя, как сердце у нее разрывается. Внезапно все вокруг увеличилось в размерах, будто под мощным микроскопом: желтое пятнышко на подушке за спиной Кристы, легкое раздражение на запястье, чуть выше пластикового опознавательного браслета, прозрачный кувшин с водой, сквозь дно которого была видна размытая фотография Доналда Трампа на обложке журнала.

Элли хотелось закричать, схватить Кристу за плечи и изо всех сил встряхнуть, наказывая за бесхребетность. Где был Вик, пока Криста ждала ребенка? Кто возил ее к врачу?

Чтобы сохранить спокойствие, Элли собрала всю силу воли. Она смотрела на Кристу в упор, так пристально, что под ее взглядом девушка наконец подняла голову.

— Ты и вправду хочешь этого, Криста? — спросила Элли.

— Хочу, — тупо повторила девушка.

— Ты должна отдавать себе отчет в том, на что идешь. Тебе всего шестнадцать лет, Криста. Ради Бога, подумай, не спеши! — Элли приказала себе остановиться, понимая, что ее слова звучат как просьба человека, заботящегося отнюдь не об интересах Кристы.

Это несправедливо! Судьба Кристы ей небезразлична. Но больше всего Элли беспокоилась за ребенка… и за себя. И разве можно винить ее за это?

Криста посмотрела на нее опухшими от слез глазами и слабо кивнула.

— Я понимаю… Но дело в том, что мы с Виком… словом, у нас теперь семья. Мне очень жаль, Элли. Честное слово. Никогда не думала, что все так выйдет…

У Элли закружилась голова. Этого не могло, просто не могло быть! Круглолицая девчонка украла у нее ребенка, которого Элли уже считала своим. Ребенка, которого ждала дома у Элли кроватка, стоящая в детской с бледно-голубыми стенами, с потолком, расписанным белыми облаками.

— Повремени с решением, — просила Элли, уже не пытаясь сдерживаться. — Криста, ты же только что родила! Ты еще слишком слаба. Воспитание ребенка — огромная ответственность. Я-то знаю. У меня… родилась дочка, когда я была немногим старше тебя. — По щекам Элли струились слезы.

— И что с ней стало? — Глаза Кристы расширились. Прежде Элли никогда не рассказывала ей про Бетани: Кристе и так пришлось нелегко.

— Ее у меня украли. — Едва вымолвив эти слова, Элли поняла, что совершила ошибку. Она заметила, как удивилась Криста, как испуганно переглянулась с Виком.

«Они решили, что во всем виновата только я… что я была плохой матерью. Господи, зачем я проговорилась?»

В эту минуту в палату вплыла дородная седовласая медсестра, катя перед собой плексигласовую коляску, в которой лежал младенец, закутанный в белое одеяло. Элли мельком увидела красное, сморщенное личико и прядку темных волос. Ее сердце дрогнуло. Она заметила, как Криста отвернулась, не готовая к такому испытанию, ее лицо стало отчужденным и угрюмым. В глубине души Элли вспыхнул крохотный огонек надежды. «Может, еще не слишком поздно…»

— Как же тебе повезло, малыш! Смотри, вся семья в сборе, — заворковала медсестра над сладко спящим младенцем. Она подкатила коляску вплотную к кровати Кристы и улыбнулась неподдельной радостью. — Ну, мамочка, хочешь подержать сыночка или сначала дадим его бабушке?

Очевидно, этой женщине довелось повидать немало мам-подростков и бабушек детородного возраста. Услышав ее слова, Элли затаила дыхание, чтобы не выкрикнуть: «Вы ошиблись! Это мой сын!»

Напряжение повисло в воздухе. Не мигая, Элли смотрела на Кристу, которая сидела неподвижно, отвернувшись и сложив руки на коленях.

А потом произошло нечто неожиданное.

Вик, юное лицо которого вдруг выразило смущение и нежность, шагнул вперед и бережно взял младенца из тележки. Положив маленький белый сверток на сгиб костлявой руки, он в радостном удивлении засмотрелся на сына, и на его губах заиграла улыбка.

Глядя на них, Криста разрыдалась.

Пальцем свободной руки Вик ласково провел по ее красному мокрому лицу.

— Черт побери, Криста, неужели ты ничего не понимаешь? Нельзя просто взять и отдать его чужому человеку… будто он подкидыш. — Голос Вика срывался.

Криста громко всхлипнула.

Ребенок открыл глаза и тоже захныкал.

— Может, он голодный? — нахмурился Вик.

Криста, нервничая, протянула руки и взяла ребенка.

— Не знаю, что делать, — призналась она. Ее взгляд метался от Вика к Элли и обратно. Элли стояла возле спинки кровати, не в силах ни дышать, ни двигаться.

Вик, усмехнувшись, указал на грудь Кристы:

— У тебя есть то, чего он хочет.

Криста прикусила губу, и ее взгляд остановился на Элли. На мягком, округлом лице девушки отразились отчаянная мольба и вызов.

«Она ждет моего согласия», — вдруг догадалась Элли. Но она не могла согласиться!

Элли открыла рот, чтобы возразить, крикнуть, что она заслужила право быть матерью этого ребенка — в отличие от Кристы. Как сложится его жизнь в доме этой девчонки? Она погубит не только малыша, но упустит шанс устроить свое будущее. А что уж говорить о будущем Элли и Пола?

«Не знаю, вынесем ли мы это испытание…» — прозвучало в голове у Элли так, словно кто-то произнес эти слова вслух.

Оцепенев, она беспомощно наблюдала, как Криста расстегивает сорочку и подносит плачущего малыша к груди. Девушка с благоговением смотрела на ловящего сосок ребенка, касаясь его щеки ногтем с облупившимся розовым лаком. Вик склонился над матерью и младенцем, и его лицо преобразила улыбка.

Элли показалось, что она вдруг стала невидимой.

Безутешный вопль рвался из груди, и сдержать его она могла бы с таким же успехом, как и остановить мчащийся поезд. Этот крик созрел в ней за долгие годы поисков и надежд, завершившихся очередной потерей.

И Элли совершила то, чего никогда не ожидала от себя.

Она убежала.

Как только вопль прорвался сквозь ладони, которыми она зажимала себе рот, Элли помчалась прочь, глядя прямо перед собой, но не видя, куда бежит. Мимо, будто в тумане, проносились белые халаты, носилки, кресла на колесах.

И все это время в ее голове билась единственная мысль: «Что я скажу Полу? Как нам это пережить?»

Тем летом, когда Элли познакомилась с Полом, она наконец сдала все зачеты и экзамены в колледже. Шел 1979 год, и, как каждый год с момента трагедии, Элли отметила не собственный день рождения, а день рождения дочери: Бетани исполнилось бы семь лет. Сама Элли в свои двадцать пять вела жизнь затворницы, работала днем секретаршей в юридической фирме и училась по вечерам. Ей казалось, что она превратилась в автомат, подчиняющийся сигналам таймера. Никаких мужчин, никакого общения — если не считать чашки кофе с сандвичем, выпитой вместе с одной из сослуживиц.

С появлением Пола все изменилось.

Начало этому положила Элис Лоусон, сидевшая на службе рядом с Элли. Элис пригласила подругу на празднование Четвертого июля к своим родителям в Форест-Хиллз. Сначала Элли отказалась, объяснив, что готовится к экзаменам. Но Элис не отставала и в конце концов уговорила ее. Только когда Элли прибыла в гости, неловко держа под Мышкой миску картофельного салата, она поняла причину настойчивости Элис.

— Пойдем, я хочу тебя кое с кем познакомить. — Возбужденно поблескивая глазами, Элис схватила Элли за руку.

Двор заполонили люди: они стояли повсюду группками, держа в руках бутылки и стаканы, сидели за столом, расположились на стульях, расставленных по лужайке и патио. Вдоль высокого дощатого забора тянулся стол, уставленный блюдами, аккуратно накрытыми пленкой. В знойном воздухе витал аппетитный аромат подрумяненного на открытом огне сочного мяса.

Пол Найтингейл, школьный товарищ Элис, устроился в кругу мужчин рядом с барбекю. Он стоял, прислонившись к стене дома, поставив на край цветочного вазона ступню в стоптанной кроссовке и придерживая на колене бутылку пива. Когда Элис познакомила их, Элли увидела худощавого, приятного на вид мужчину с волосами песочного оттенка и чуть несимметричным лицом. Присмотревшись, она заметила очки в тонкой стальной оправе, придававшие Полу сходство с радикалом из Беркли, а позднее узнала, что именно там он и учился в аспирантуре.

Скованно побеседовав с Элли несколько минут, Пол сунул Руку в сумку-холодильник и предложил новой знакомой запотевшую бутылку пива.

— Похоже, это сборище вам не по душе, — мягко заметил он. — В такой толпе незнакомых людей вы чувствуете себя не в своей тарелке.

— Да, — созналась Элли.

Пол улыбнулся, и она заметала, что крохотная впадинка под правым углом его рта, напоминающая ямочку, на самом деле шрам.

— По правде сказать, мне тоже не по себе. — Придвинувшись ближе, он доверительно добавил: — Элис затащила меня сюда по той же причине, что и вас.

Элли покраснела.

— Обычно я на такое не соглашаюсь.

Пол склонил голову набок, его улыбка стала шире.

— На что именно? Барбекю или знакомства?

— И на то и на другое, — отозвалась Элли, даже не подумав, что это прозвучит резко.

Но в отличие от других мужчин, которые мгновенно оскорблялись, получив отказ, Пол заинтересовался ею. Он улыбался Элли так, словно она казалась ему загадкой, которую необходимо разгадать. Наконец Пол залпом допил пиво и посмотрел на ее разрумянившееся лицо.

— А как бы вы предпочли провести этот день? — спросил он.

От его неподдельного интереса Элли растерялась и смущенно улыбнулась.

— Мне всегда хотелось увидеть праздничные фейерверки на Кони-Айленде.

— Вы увидите их. — Пол взял у Элли недопитую бутылку и поставил ее на траву рядом с сумкой.

Ошеломленная, она не запротестовала. Пол повел ее за собой сквозь толпу, по пути подмигнув Элис.

За время длинной поездки на метро до Кони-Айленда Элли узнала, что Пол второй год стажируется в Лэнгдонской детской больнице. Как и она, он посвятил свою жизнь учебе. Окончив колледж в Беркли, а затем медицинскую школу при Корнеллском университете, Пол взял ссуду на обучение и подрабатывал по вечерам, подбадривая себя галлонами кофе. Как и Элли, ему не хватало времени даже полистать журнал, не говоря уже о свиданиях. Элли рассмеялась, услышав, что в последний раз, пригласив подругу в кино, он заснул посреди сеанса, а проснувшись, обнаружил, что его спутница ушла.

У них оказалось немало общего. Полу нравился джаз; он объяснил, что, когда ему удается выкроить несколько свободных часов, чаще всего его можно встретить в клубе «Авангард». Элли рассказала, как в четырнадцать лет впервые услышала голос Билли Холидей… и словно нашла спрятанный клад. Конечно, ее родители недолюбливали такую музыку, поэтому Элли приходилось слушать ее очень тихо, закрывшись в комнате, которую они занимали вдвоем с сестрой, и придвинувшись вплотную к проигрывателю. Элли призналась Полу даже в том, чего никогда и никому не говорила, — как иногда гасит свет, включает музыку и оставляет в пепельнице зажженную сигарету, представляя, что сидит в прокуренном ночном клубе.

Пол расхохотался. Элли решила было, что он потешается над ней, но Пол схватил ее руку и пожал.

Когда они добрались до Кони-Айленда, Элли уже казалось, будто они знакомы всю жизнь. Но то, что она влюблена, Элли поняла гораздо позже.

Они еще пытались отдышаться после катания на карусели, медленно пробираясь сквозь толпу к киоску с хот-догами возле площадки для игры в кольца, когда Элли вдруг заметила краем глаза бегущую женщину.

— Бетси, где ты? Бетси, Бетси! Господи, кто-нибудь видел мою малышку? — кричала незнакомка.

Элли навсегда запомнились розовые шорты женщины и ее подрагивающие, красные от жары бедра. Обесцвеченные волосы неряшливыми сосульками свисали на бледные щеки. Одну ладонь незнакомка прижимала к сердцу, словно приглушая боль от удара ножом, а во второй сжимала детские пляжные шлепанцы.

Воспоминания вернулись к Элли мгновенно, стаей взвились ввысь, точно вороны над телеграфным столбом. Мир вокруг стал нечетким, размытым, как старые подретушированные фотографии в витрине, мимо которой они проходили недавно, прочитав объявление «Прокат маскарадных костюмов». А потом все огни Кони-Айленда, в том числе и фейерверки, вдруг погасли.

Придя в себя, Элли обнаружила, что лежит на спине на теплых досках тротуара, окруженная толпой зевак. Ее охватила паника, но вдруг в поле ее зрения всплыло знакомое, озабоченное лицо Пола. Попросив любопытных разойтись, он заслонил Элли от чужих глаз. Она лежала, глядя на каблуки его ботинок, тупо отмечала, как сильно они стоптаны, и переполнялась чувством горячей благодарности.

Смутилась Элли лишь после того, как Пол помог ей встать и отвел на ближайший пляж. Она села, положив, по его совету, голову на колени — скорее для того, чтобы спрятать горящие щеки, чем в попытке справиться с головокружением. Даже легкие прикосновения Пола к ее затылку не избавляли от мучительного стыда.

— Хочешь поговорить о том, что случилось? — тихо спросил он, словно прочел ее мысли.

Элли замотала головой так, что волосы хлестнули ее по коленям. Схватившись за щеки, она расплакалась от унижения. К счастью, Пол не пытался успокоить ее. Он просто сидел рядом, надежный и уверенный.

Наконец Элли посмотрела на него. Она боялась увидеть смущенное, озадаченное выражение, но Пол ответил ей участливым взглядом, а его серые глаза были печальными и понимающими. Такой трагедии Полу не довелось пережить — об этом Элли узнала, поведав ему свою тайну.

Она рассказала ему про Бетани, объяснив, что во всем виновата сама, поскольку она оставила ребенка на попечение Надин. Ей следовало предвидеть, что может случится самое плохое. Если бы из-за дурацкой гордыни она не отказалась от государственного пособия, малышка сейчас была бы с ней.

Угрызения совести, которые она так долго скрывала, вырвались наружу. И за все это время Пол ни разу не попытался возразить Элли, избавить ее утешениями от чувства вины. Он просто держал ее за руку, иногда пожимал ее. А когда Элли умолкла, Пол, поднеся ее руку к губам, галантно и нежно поцеловал.

— Я сразу понял, что ты сильная женщина, но не знал почему, — сказал он. — А теперь знаю. Все дело в ноше, которая лежит на твоих плечах. — Пол устремил на Элли задумчивый взгляд. — Пожалуй, ты уже достаточно окрепла, чтобы сбросить ее.

Элли взглянула на него как раз в тот момент, когда по небу над ними рассыпался пучок огненно-красных нитей, отражаясь в стеклах очков Пола. Он все понял… ей не пришлось мучиться, растолковывая, что она пережила.

Взяв Пола за руку, Элли прижала ее к своей щеке и замолчала так же доверчиво, как прежде открыла ему свою тайну.

Она не помнила, сколько они просидели на пляже, держась за руки и погрузившись каждый в свои мысли. Лишь гораздо позднее Элли узнала, что младший брат Пола умер от лейкемии. После этого Пол решил специализироваться на неонатологии — отчасти потому, что стремился избавить других людей от горя, которое испытал сам.

Особенно отчетливо Элли запомнилось одно: в ту летнюю ночь она вдруг поняла, что ее сердце, которое она считала умершим, еще живо. Бродя среди веселых людей, Элли чувствовала удивительную близость с Полом. Открытие наполнило ее таким радостным удивлением, словно она отломила ветку давно засохшего растения и увидела на сломе каплю сока. Да, Элли стало больно, но это была боль пробуждения после долгого, утомительного путешествия назад, в мир живых, где ее ждали новые удары судьбы.

И все-таки она испытала облегчение.

Больше ей незачем было тащить тяжелую ношу одной. Элли осознала это так твердо, будто между ней и Полом было уже все решено. Они станут не только любовниками, но и друзьями, что гораздо важнее.

Бог свидетель, после долгих одиноких странствий по безлюдной пустыне она больше всего нуждалась в верном друге.

Когда в замочной скважине лязгнул ключ Пола, Элли лежала на постели одетая, завернувшись в покрывало. Время давно перевалило за полночь, но она еще ни на минуту не сомкнула глаз. Услышав, что Пол вернулся в их квартиру на втором этаже особняка на Западной Двадцать второй улице, Элли вздрогнула и села.

Пол помедлил в дверях, прошелся по комнате, опустился на кровать, схватил Элли в объятия и крепко прижал к себе. Он не проронил ни слова, пока Элли рассказывала, что произошло. Из его горла лишь однажды вырвался звук, похожий на стон или на сдавленное рыдание. Когда же Элли наконец умолкла и высвободилась, она увидела, что в глазах Пола блестят слезы. Мягким движением Элли сняла с него очки и положила их на тумбочку.

«Мы по-прежнему вместе», — подумала она. Шаблонная, стандартная, но тем не менее верная фраза почему-то не принесла утешения. Тоска в серых глазах Пола наполнила ее сердце леденящим, ни с чем не сравнимым ужасом.

Элли в отчаянии огляделась, словно знакомые предметы могли прогнать ее страх. По комнате с простой кроватью и шкафом вишневого дерева были разбросаны яркие пятна — репродукции с картин Пикассо, антикварная игрушечная карусель на швейном столике в углу, темно-синяя ваза ручной работы.

Наконец решившись взглянуть на Пола, Элли вдруг заметила, что у него очень усталый вид — ему не просто недоставало крепкого сна, как в годы стажировки: усталость въелась глубоко, переросла в изнеможение. Вытянутое лицо с неизменной насмешливой улыбкой казалось унылым. Действительно ли в его густых каштановых волосах, спадающих на воротник мятой рубашки, мелькает проседь, или это игра ее воображения?

На этот раз пришла очередь Элли утешать Пола, крепко обнимая его.

— Я была бы рада найти ответ, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в шею, — но у меня есть только вопросы. Почему? Почему это случилось с нами?

— Похоже, чем сильнее мечтаешь о чем-нибудь, тем меньше у тебя шансов осуществить мечту.

— Послушать тебя, так повторять попытки не имеет смысла. — К ее глазам снова подступили слезы.

Пол погладил ее по спине.

— Конечно, имеет. Я люблю тебя. Элли, я так люблю тебя, что порой… — Он осекся, глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки, и продолжил: — Но похоже, я что-то упустил. Почему мы вертимся как белки в колесе? Помнишь, сколько выходных кряду мы охотились за антиквариатом? Помнишь ту гостиницу в Вермонте, где сломалась ножка кровати, а мы хохотали до упаду? Ладно, не будем об этом… лучше устроим себе праздник. Когда мы в последний раз сидели в «Авангарде» или «Блюзе» так, чтобы ты не срывалась к телефону, желая позвонить домой и проверить сообщения? Черт возьми, когда мы в последний раз ходили в кино?

Элли не винила мужа за вспышку раздражения. Особенно после всего, что они пережили, двигаясь по маршруту с нескончаемыми препятствиями. Когда врачи пришли к выводу, что у нее нет медицинских причин бесплодия, Элли и Пол, охваченные радостью, жили надеждой дольше, чем следовало. А потом новый ультразвуковой прибор обнаружил кисты в матке, не выявленные другими исследованиями. Пол был рядом, когда Элли увозили на операцию; именно его она увидела первым, очнувшись после наркоза. Как и предписывали врачи, они подождали три месяца, а затем повторили попытку. И опять безрезультатно. Лишь через восемь лет они впервые робко заговорили об усыновлении.

Со своей первой кандидаткой, веснушчатой Сьюзи из Кентукки, они несколько раз говорили по телефону, прежде чем она согласилась встретиться с ними. Элли помнила, как тогда волновалась, но встреча прошла удачно — по крайней мере ей так показалось. А через неделю адвокат известил их, что Сьюзи выбрала другую пару — набожных людей, живущих в типовом доме в пригороде, с двориком, где едва умещались качели.

И эта неудача стала далеко не последней. Недели, месяцы, годы они подавали объявления, встречались с капризными подростками, но главным образом ждали. Тяжелее всего было думать о том, кончится ли когда-нибудь ожидание.

А потом, полтора года назад, в их жизнь, словно дар судьбы, вошла Дениза. Эта болтливая студентка второго курса колледжа была на шестом месяце беременности. Рассудительная, она прекрасно понимала, что еще слишком молода, чтобы воспитать ребенка. Элли и Пол сразу поладили с ней. На седьмом месяце Дениза даже попросила Элли вместе с ней побывать на курсах для будущих матерей. Элли пришла в такой восторг, что взяла выходной и заказала для детской кроватку и шкаф.

А за две недели до родов вдруг появилась мать Денизы, с которой девушка была в ссоре. Мать уговаривала Денизу оставить ребенка, даже обещала ухаживать за ним, пока дочь не окончит учебу. Поначалу девушка отказывалась наотрез, заявляя, что уже приняла решение и не пойдет на попятный. Но потом в дело вмешались священник, тетушки, дяди, двоюродные братья и сестры. В конце концов Дениза сдалась.

Элли, убитая горем, даже не разрыдалась. Прошло шесть месяцев, прежде чем она окрепла, собралась с духом и предприняла еще одну попытку. Через восемь недель они нашли Кристу.

— Пол, так не может продолжаться вечно, — повторяла она, сидя в полумраке спальни.

— Кто знает? Где написано, что ради исполнения мечты достаточно пройти через боль и страдания? Большинство моих пациентов еще не успели даже сформироваться, а страдают сильнее, чем взрослые. И далеко не все выживают, несмотря на достижения техники и медицины. — Он помолчал. — Сегодня мы оперировали недоношенного ребенка, родившегося на двадцать шестой неделе беременности. Скорее всего он не доживет до утра.

— Некоторые выживают.

— Но какой ценой! Глядя на крошечное человеческое существо, лежащее на операционном столе, я задавал себе вопрос: не слишком ли высока цена? А потом вернулся домой и узнал, что здоровый ребенок, которого мы уже полюбили, о котором так мечтали, что даже решили, в какой школе он будет учиться, — так вот, я узнал, что и этот малыш — еще одна иллюзия.

С тяжким вздохом Пол откинулся на спинку кровати, взял руку Элли и положил себе на колено.

Элли содрогнулась, ощущая холод, от которого ее не спасли бы никакие одеяла.

— О, Пол…

Он снова обнял ее, начал покачивать, и она расплакалась. Так же как аромат свежего хлеба всегда напоминал Элли о родном доме, которого в привычном понимании слова у нее не было, запах Пола — терпкий запах старого вельвета и мыла — неизменно вызывал у Элли чувство, что ее любят, не ставя условий.

Она вспомнила, как они впервые занимались любовью — ровно через месяц после ее обморока на Кони-Айленде, как потом она жалась к Полу и рыдала, понимая, что рушатся последние оборонительные укрепления. Открыться Полу означало вновь стать уязвимой.

Уткнувшись лицом в шею мужа, Элли прошептала:

— Он весил восемь фунтов и три унции…

Пол крепче прижал ее к себе.

Она глубоко вздохнула.

— Пол, давай не будем сдаваться. Я не хочу, чтобы все кончилось вот так…

Он ослабил объятия, но не убрал руки.

— Элли, не будем сейчас…

— Нет, будем! — решительно перебила она. — Потому что иначе мы не вынесем этого.

— Забавно. — Пол отстранился. — Я думал о том же, только иначе. Если бы считал, что придется пройти через все это еще раз, сейчас я бы не выдержал.

— Пол, как ты можешь?

— Я ничего не могу поделать со своими чувствами, Элли.

— А как же мои чувства? Черт возьми, Пол, мы же говорим о том, что изменит всю нашу жизнь!

— Элли, как же я устал… — Взглянув на нее покрасневшими глазами, он взял с тумбочки очки и надел их. И при этом словно воздвиг между ними преграду. — И не только сегодня. Не только потому, что Криста передумала. Просто я… устал. Изнемог. Кончилось топливо.

— О чем ты? — Такие разговоры случались у них и прежде, но еще ни разу они не обсуждали это как свершившийся факт. Они дошли до развилки дороги, откуда нет возврата.

— О том, что если ты по-прежнему хочешь усыновить ребенка, тебе придется сделать это одной.

Элли сразу поняла, как трудно было Полу произнести эти слова.

Она уставилась ему в лицо, почти неразличимое в темноте, зная, что вокруг глаз появились морщинки, которых не было еще год назад, что бледные губы теперь растягиваются в улыбке все реже и реже. И виной тому была не только их общая беда, но и работа Пола в ОИТН, новорожденные малыши, которых невозможно спасти даже ценой героических усилий, долгие часы, проведенные в комитете по вопросам врачебной этики, необходимость играть роль Бога там, где велась борьба за человеческую жизнь.

Элли сознавала все это, и хотя душа ее болела за мужа и она понимала его, ей казалось, что дела Пола не так уж важны. Сама она была готова на все, лишь бы иметь ребенка.

У нее не было выбора. Многие считали, что у нее железная воля, но даже это не избавляло ее от повторяющегося кошмара. Увидев ребенка на улице или в супермаркете, она ощущала невыносимую тоску. Элли знала, что Бетани уже взрослая, но не могла представить себе дочь юной девушкой. Бетани навсегда останется для нее ребенком! Слезы подкатывали к ее глазам, когда Элли чувствовала сладковатый запах детской присыпки, слышала радостный смех годовалых малышей, наблюдала, как мать крепко держит ребенка за руку, переводя его через улицу.

— Вчера ночью она снилась мне, — тихо призналась Элли. — Я видела Бетани точно наяву. И его тоже. Я бросилась за ним, но он быстро удалялся. А потом я потеряла его в толпе. — Слезы заливали ее глаза, но она смахнула их. — Я никогда не говорила тебе об этом, но порой после таких снов я чувствую, как у меня сочится молоко.

Пол коснулся ее руки.

— Элли… — Это краткое слово, нежное, как ласка, но печальное, вместило всю земную скорбь.

— Я не могу остановиться, — продолжала она. — Даже если бы хотела — не могу. Я буду пытаться еще и еще.

— Бетани никем не заменишь, — возразил Пол.

— Речь не о Бетани, Пол, мне уже сорок лет. Времени у меня в обрез. И если я остановлюсь сейчас…

— «Не лучше ли я для тебя десяти сыновей?» — Его губы дрогнули в подобии прежней иронической улыбки.

— Первая Книга Царств, глава первая, стих восьмой. — За годы детства, проведенного в Евфрате, в голову Элли вдолбили Священное писание, но она и не помышляла, что когда-нибудь вознесет к Богу такую же мольбу, как несчастная, бездетная Анна.

— Это невыносимо, — проговорил Пол. — Иногда мне кажется, будто я прошу тебя сделать выбор, хотя знаю, что это несправедливо. Но я ничего не могу изменить, Элли. Временами я подолгу размышляю, вписываюсь ли в твою формулу, или же я просто фон, на котором разворачивается твоя драма.

Элли похолодела.

— Я не верю тебе. Господи, как ты можешь говорить такое?

— Когда мы в последний раз занимались любовью? — вдруг с жаром спросил Пол. — Минувший месяц мы провели как на иголках и так боялись, что Криста передумает, что целыми вечерами сидели дома — и сидели бы и днем, если бы не работа. Элли, даже когда мы разговаривали, меня не покидало ощущение, будто ты прислушиваешься к телефонным звонкам!

Элли охватили раскаяние… и страх.

А если Пол выполнит свою угрозу? Каково будет просыпаться каждое утро в пустой постели, спешить домой, чтобы поделиться радостным известием насчет кого-нибудь из пациентов, и не заставать Пола, напрасно жаждать его прикосновений одинокими ночами?

«Ты нужен мне, Пол, — хотелось сказать ей. — Без тебя нет и меня… Ты утешал меня в трудные минуты, давал советы, если я терзалась сомнениями… приносил мне кофе по утрам… помнил даже о мелочах, не забывал сложить белье, когда приходила моя очередь идти в прачечную…»

Элли не сомневалась в прочности уз, связывающих ее с Полом. Но теперь понимала, что Пол походит на ее пациентов, попавших в тиски непостижимой одержимости. Неужели и она становится такой, как они, теряет власть над собственной жизнью, отдаляется от тех, кто ей дорог?

«Вовсе нет, — спокойно возразил внутренний голос. — Твоя мечта — самая естественная в мире. Того же самого хочет почти каждая женщина».

— Я не могу обещать, что все изменится, — заговорила она. — Однако так не может продолжаться вечно. Этому когда-нибудь придет конец.

— Но когда? Когда же? — Мука, терзавшая и Элли, отразилась в глазах Пола. Его пальцы больно впились в ее плечи.

Внезапно все стало простым и ясным. Если отбросить все лишнее, происходящее окажется незамысловатым, как детский Рисунок. «Элементарно, мой дорогой Ватсон», — подумала Элли, и ее губы тронула улыбка. Почему же Пол ничего не понимает? Ведь стоит потерпеть еще немного — и их жизнь станет прекрасной!

— Когда у меня будет ребенок, — ответила она.