– Мам?

Грейс вздрогнула, услышав голос Криса по телефону. Прошлой ночью она не могла заснуть – все думала о Джеке и даже позволила себе поплакать в подушку, чего не было со времени развода.

– Привет, солнышко. Тебе хорошо в гостях у Наны? Она придала своему голосу беззаботность, надеясь, что ей только показалось, будто что-то не в порядке.

– Вчера после школы мы ходили в музей, – угрюмо проговорил Крис. – Это было интересно, но Нана хотела осмотреть все экспонаты.

– Она утомила тебя?

– Да, немного.

– Помню, однажды, когда мне было столько же лет, сколько тебе, бабушка заставила меня пойти на прием в какое-то посольство. Когда прием закончился, я с ног валилась от усталости, а она была свежа, как огурчик. Когда мы вернулись домой, она еще полночи писала записочки тем из присутствовавших, кто, как она надеялась, в состоянии сделать взнос в избирательную кампанию твоего дедушки.

– Нана все такая же. – Крис выдавил из себя смешок. Потом глубоко вздохнул и сказал: – Слушай, мам, я должен идти, а то опоздаю в школу. Знаешь, почему я звоню? Ты не будешь против, если я поживу у отца подольше?

– Ты хочешь сказать – пока Нана там? Мне казалось, мы так и планировали.

– Да, конечно… Но после того, как она уедет, я думал, может быть… ну, может быть, всем будет легче, если я просто… Ну, знаешь, останусь у папы.

– Надолго?

– Не знаю… На какое-то время.

Грейс почувствовала дрожь. Что хотел сказать Крис? Что он хочет жить с Уином?

– Крис, давай обсудим это позднее, когда я поговорю с твоим отцом.

Она удивилась, что ей удается говорить спокойным тоном, несмотря на то, что сердце билось болезненно-учащенно.

– Ладно…

– Твой отец дома? – спросила Грейс, превозмогая дурноту, которая, казалось, поднимается вверх со дна пустого желудка.

В трубке послышался голос Уина, мягкий, как старенький фланелевый халат, в который она была одета сейчас.

– Поверь мне, Грейс, я знаю, о чем ты думаешь. Меня самого это застало врасплох. Когда Крис сказал мне, что хочет… – Он умолк, потом заговорил, понизив голос, словно не хотел, чтобы Крис – а может быть, Корделия, – услышали их разговор. – Послушай, не стоит говорить об этом по телефону. Не могли бы мы встретиться попозже? Может, я загляну к тебе после работы?

К своему удивлению, Грейс согласилась, хотя и подумала, не является ли это какой-то новой уловкой Уина, имеющей целью вернуть ее. И тут ее обожгла мысль – а не могла ли мать вложить эту идею в голову Крису?

На закулисные проделки мать не способна. Но если она искренне верит, что это необходимо Крису…

А что необходимо Крису? – подумала Грейс. Не была ли она эгоисткой, держась за него в то время, как тот так недвусмысленно предпочел жить с отцом? Возможно… Но Крис нуждался и в ней. Он просто не знал, в какой степени.

Грейс пробыла дома весь день, включив автоответчик. Дважды звонил Джек, и голос его был таким несчастным, что она еле удержалась от того, чтобы снять трубку. Но по большей части это были репортеры. Кто-то из "Харперс базар" жаждал получить интервью. Боб Тиллотсон из "А.М.Америка" хотел сделать очерк о ней и Ноле. Корреспондентка "Национального общественного радио" умоляла Грейс позвонить ей вечером в любое время.

Грейс хотела позвонить Ноле и поинтересоваться, как та отражает эту массированную атаку средств массовой информации, но передумала. Она мысленно представила Нолу, холодную и царственную, с ее улыбкой, способной мгновенно заморозить кого угодно. Хотя Ноле, вероятно, это ни к чему, она прекрасно знает, как справиться даже с самыми каверзными вопросами, которыми репортеры могут забросать ее. Нола сделает это так же искусно, как мать… Как только пресса унюхает, что та находится в Нью-Йорке.

Ближе к вечеру телефон умолк. Грейс должна была сейчас сидеть за столом и спешно делать последние поправки к книге, но не могла оторваться от дивана, на котором сидела, сжавшись в комочек и прислушиваясь к негромкому журчанию воды в радиаторах и грохоту поездов метро, время от времени проносившихся под ее домом. Она ждала Уина… Но не своего бывшего мужа хотела она сейчас увидеть на пороге своего дома.

Джек. Невыносимо было думать о нем… Но она не могла отогнать эти мысли.

Наконец, когда начало смеркаться, Грейс очнулась, будто после долгого сна – сколько часов она уже сидит здесь? – и с трудом поднялась с дивана, чтобы одеться.

Через несколько минут, приняв душ, она вошла в спальню.

Прелестная комната – простая, почти по-буддистски аскетичная. Всего несколько языческих мазков – яркая мохеровая шаль, брошенная на кровать, на стене над кроватью замысловатая вышивка в персидском стиле. Все это радовало глаз и в то же время напоминало о скорлупе яиц, из которых они с Сисси обычно выдували содержимое и раскрашивали на Пасху – красивой снаружи и пустой изнутри.

Никто не живет с ней в этой комнате. Ни Джек, ни ее сын.

Мой малыш! Неужели он навсегда ушел? Грейс поймала себя на том, что напрягает слух в надежде услышать приглушенный грохот стереосистемы Криса. Но тишину нарушил лишь тихий шелест дождевых струй.

Она подумала о том, как иногда возмущалась Крисом, его угрюмостью, дурным настроением. Вспомнила о тех случаях, когда он по-настоящему раздражал ее и она с радостью вышвырнула бы его из окошка. Но ведь каждая мать порой чувствует, что сыта по горло собственными детьми!

Вероятно, Крис тоже испытывал к ней подобные чувства.

И, очевидно, гораздо чаще, чем она думала. Иначе почему он предпочитает жить с Уином?

Грейс почувствовала твердый комок в своей груди, жалящий ее быстрыми крошечными ударами. Как он может любить Уина больше, чем свою мать? Это не трудно представить, ведь Уин – это Уин, для которого не существовало дурного настроения и который знал, как с ним справиться.

Черт тебя побери, Уин!

Он будет здесь с минуты на минуту. В ожесточении она наспех вытерла волосы полотенцем, влезла в джинсы и рывком натянула просторный свитер.

Через несколько мгновений Грейс открыла дверь, чтобы впустить бывшего мужа. И уже сделав это, осознала, что приоткрыла дверь гораздо шире, словно в нее должен был войти мужчина более крупный – скажем, такой, как Джек. Сердце ее сжалось.

– Привет, Уин.

– Привет, – ответил он в некотором замешательстве. Войдя внутрь, он усмехнулся, прислушиваясь к знакомой мелодии Майлса Дэвиса, струившейся из стереосистемы, – ленивой и плавной, словно дымок сигареты в придорожном баре.

Грейс взяла у него пальто, перекинув его через рукав.

– Дождь все еще идет?

Идиотка! Ведь она почувствовала даже через рукав свитера, что пальто намокло.

– Он скоро кончится, – сказал Уин.

– А я слышала другое. Они предсказывали, что выпадет семь с половиной сантиметров осадков.

Уин пожал плечами:

– Тогда считай меня оптимистом.

Да, подумала она, Уин именно такой. А что, если напомнить ему, что даже самый радужный взгляд на вещи не всегда помогает человеку не сойти с ума, когда он день и ночь воспитывает ребенка, особенно подростка?

Спокойно, сказала она себе. Сначала надо выпить один, а может, и пару бокалов. Потом ты можешь пустить в ход свое обаяние, попытаться убедить Уина в том, что не в его интересах брать Криса на полное попечение. Что дополнительная ответственность будет его связывать, мешать работе и светской жизни.

Ради Криса она готова умолять Уина, если это потребуется. А если это не подействует? Она не могла даже помыслить об этом. Потому что если Уин решит обратиться в суд, у нее не будет другого выхода, как сдаться. Дело ведь не только в том, что мощные связи и юридическая осведомленность помогут ему выиграть дело, – она просто никогда не подвергнет сына такой пытке.

Грейс жестом предложила Уину сесть. Он вежливо подождал, пока она сядет первой. Когда он сложил руки на коленях, одну поверх другой – будто фламандский дворянин на картине Ван Дейка, – она улыбнулась формальности. Это выглядело так странно – вот они сидят вместе, словно участвуют в какой-то пантомиме, которая в любой момент может заставить обоих залиться смехом.

– Как Крис? – поинтересовалась Грейс, стараясь не выдать голосом своего волнения. – Ему что-нибудь нужно?

– У него все отлично. Он не говорил тебе о новом компьютере?

– Нет.

Она изо всех сил пыталась отвечать ровно.

– Сначала собака, теперь – новый компьютер?

– Полагаю, есть более важные вещи, о которых нам следует поговорить.

В голосе Уина ощущалась робость.

Он чувствует себя виноватым, подумала Грейс. Это было видно по тому, как он нервно тряс ногой. И отводил в сторону глаза. Отлично. Может быть, удастся сыграть на этом.

– Для Криса нет ничего важнее компьютера. Если он когда-нибудь потерпит кораблекрушение и его вынесет на берег острова без пищи и воды, больше всего он будет тосковать по своей "Нинтендо".

Уин улыбнулся улыбкой старосты класса. Несомненно, он чувствовал облегчение от того, что Грейс не устраивает ему скандал.

– Вчера вечером он учил твою мать играть в 'Тетрис". Ты когда-нибудь пробовала?

– У меня на игры нет времени, – ответила она более резко, чем хотела.

Но Уин вроде бы не заметил этого.

– Сейчас, может быть, и нет. Но, помнишь, когда мы только поженились и у нас не было денег заплатить за кабельное телевидение? – вспомнил он с улыбкой. – Все, что у нас было, это та колода карт. Когда я научил тебя играть в бридж, клянусь, ты уже не могла остановиться, пока не измучивала меня вконец.

– А ты, конечно, был слишком джентльменом, чтобы позволять мне все время проигрывать.

– А у меня не было другого выхода! Ведь ты играла до тех пор, пока не выиграешь или не измотаешь меня.

– Неужели это было так плохо? – сочувственно улыбнулась Грейс.

– Не всегда.

Его губы перестали улыбаться, но улыбка осталась в глазах, отчего вокруг их уголков побежали морщинки. Он чуть подвинулся, и половина лица попала в тень. Грейс вдруг вспомнила, как они после рождения Криса оставляли свет в коридоре на всю ночь, и лицо Уина на подушке рядом с ней тогда казалось рассеченным на две половинки – темную и светлую, подобно маске арлекина. Но Грейс никак не могла вспомнить, что чувствовала, когда Уин целовал ее… Или какие слова он шептал ей, когда они занимались любовью.

– Уин, я не хочу терять сына.

Ее голос дрогнул, и она заставила себя не расплакаться.

– Ты не теряешь его, – ответил Уин. – Он по-прежнему тебя любит.

– Тебе легко говорить.

– Может быть, ему сейчас нужно просто сменить обстановку. – Он умолк, словно подыскивал слова. – Судя по тому, что Крис мне говорил, здесь довольно напряженная атмосфера.

– Видишь ли, Уин, все эти дела с книгой, а теперь еще и приезд моей матери – знаешь, это, конечно, не пикник.

– Я говорил не о Корделии.

Грейс почувствовала, что ее щеки запылали.

– К чему ты клонишь?

Он пожал плечами.

– Я пришел не для того, чтобы судить тебя, Грейс. Поверь, меньше всего мне хотелось бы делать это. Благополучие Криса – моя главная забота. Совершенно ясно, что он несчастлив.

– Я знаю, что он несчастлив, – согласилась Грейс. – Но с каких это пор подросткам необходима особая причина, чтобы быть не в настроении?

– Я не виню тебя, Грейс, – повторил Уин.

– Тогда не забирай его у меня!

Она вскочила на ноги, почувствовав себя так, будто пытается удержать равновесие в стремительно мчавшемся поезде. Казалось, пол кренится и уходит из-под ног.

– Я…

Уин остановился, словно обдумывая то, что собирался сказать. Наконец, как бы признавая свое поражение, он развел руками и взглянул на нее. На его красивом, четко очерченном лице читались желание и смущение.

– Меньше всего мне хотелось бы сделать тебе больно, Грейс. Возможно, стоит дать Крису пожить пока у меня. До тех пор, пока не уедет твоя мать.

– А когда это произойдет?

– Не знаю. Она носится по Нью-Йорку, делает визиты старым друзьям твоего отца, кого она только могла разыскать, и пытается выколотить из них пожертвования на библиотеку. Кроме того, много будет зависеть от того, будет ли она выдвигать свой судебный иск или нет.

– Но… она не может… Эти письма…

Теперь уже вся комната ходила ходуном, раскачивая Грейс из стороны в сторону.

– Ты говоришь, что они написаны твоим отцом, – терпеливо, словно разговаривая с ребенком, объяснил Уин. – Но было ли их авторство подтверждено графологом? И даже если это так, готова ли ты к тому, что его свидетельство будет оспорено в суде другим экспертом со стороны твоей матери?

– Уин, я знаю почерк отца. Нет сомнения, что это подлинные письма. Он поднял руку.

– Давай не будет отходить от темы. Корделия может пробыть здесь еще неделю, возможно, две. За это время многое может измениться в судьбе Криса. Обещаю тебе, что не буду склонять его к какому-либо окончательному решению. Потом, когда ситуация прояснится, мы обсудим это с его психотерапевтом – все втроем. И вместе решим, что для Криса лучше всего.

Грейс ощутила огромное облегчение. Это было не совсем то, на что она надеялась, однако лучше того, чего так боялась. Ей было трудно стоять, и она вдруг поняла, что сегодня почти ничего не ела и поспала прошлой ночью всего лишь несколько часов. В следующий момент она обнаружила, что падает на ковер – медленно и даже изящно, как будто собирается встать на колени для молитвы.

Уин подошел к ней, опустился на колени и бережно обнял. Странно – вместо того, чтобы встревожиться, Грейс ощутила себя непривычно легко и спокойно. Он не прижимал ее к себе, как в тот день, когда она сказала, что между ними все кончено, а просто держал ее нежно, почти робко, как будто собирался потанцевать с ней. Слезы брызнули у нее из глаз.

– О, Уин…

Она уткнулась ему в плечо.

От него исходил слабый запах улицы и дорогой кожи – запах, так же знакомый ей, как ее собственный. Его руки сжимали плечо Грейс почти конвульсивно.

– Я снова и снова проигрываю в голове нашу историю… – Голос Уина звучал напряженно, почти сдавленно. – Все время пытаюсь найти новую концовку. И не могу.

Грейс слышала это и раньше, но тогда она была словно одета в стеклянный панцирь и его покаянные слова звучали глухо и отдаленно, соскальзывая по стеклу вниз подобно дождевым каплям, бегущим по ветровому стеклу быстро летящего автомобиля. Теперь же слова Уина проникали ей в мозг.

– Я простила тебя давным-давно, – сказала Грейс, встретив взгляд его голубых глаз, полных печали.

– Но не достаточно быстро. – В его тоне она уловила легкую горечь, которая сменилась в последующих словах раскаянием. – Но Бог свидетель, у тебя были для этого серьезные причины.

– Послушай, Уин, зачем вспоминать все заново?

– Затем, что… – он сглотнул слюну, – я подумал, что несмотря на все, что тогда произошло, у нас была чертовски хорошая жизнь.

– Часть ее была хорошей.

– Я утром завязываю галстук и ухожу из дома, раздумывая, подходящий это галстук или нет. Помнишь, ты всегда выбирала мне галстуки? И еще кофе. Я никак не могу сварить хороший кофе. Кладу столовую ложку на чашку воды, но он получается слишком крепким. Покупаю кофе в закусочной недалеко от моего офиса, но мне противно пить его из пластмассовых чашек.

– Да, кофе я делать умею, – согласилась Грейс. – А ты забыл, как у меня всегда подгорали английские сдобные булочки?

– Они все равно мне никогда особенно не нравились. И кто сказал, что ты должна была кормить меня?

– Уин… не надо.

– Грейс, пожалуйста. Я люблю тебя. И никогда не переставал любить.

Становится слишком горячо, подумала Грейс, слегка запаниковав. Но разве в последнее время Уин не вел дело к этому? И разве она до известной степени не поощряла его?

– Уин, мы больше не муж и жена…

Он прервал ее поцелуем, его губы мягко коснулись ее рта, словно неназойливо ища ответ на какой-то вопрос. Оторвавшись от нее, Уин прошептал:

– Позволь мне остаться на ночь.

– А как же Крис?

Она произнесла эти слова не думая. И только когда они уже сорвались у нее с языка, она поняла, что не сказала Уину «нет». Она должна была крикнуть: "Прекрати! Поезжай домой!"

– Крис с твоей матерью. Он ничего не подумает.

Иногда, когда у меня по горло работы, я остаюсь ночевать в офисе.

– Уин, это безумие.

Он снова поцеловал ее, на этот раз более страстно. Обхватив ее голову, Уин начал поглаживать ей виски. Грейс неожиданно для себя ответила на поцелуй, и жар, разраставшийся в ней, был больше, чем простое эхо того, что когда-то соединяло их.

Если бы Уин сказал в этот момент "Я люблю тебя" или попытался каким-то образом употребить силу, она бы пришла в себя и настояла, чтобы он ушел.

Но Уин просто стоял и ждал, его руки обнимали ее, а его теплое дыхание касалось волос Грейс. Она ощущала, как часто и тяжело бьется у него сердце, будто кто-то беспрестанно стучит в окно.

Ей казалось, что она парит в воздухе, как будто это происходит с кем-то другим или она видит это во сне. Ослабив узел его галстука, она протянула один конец через петлю. Тяжелый шелк проскользнул у нее сквозь пальцы как масло.

Боже, помоги мне, подумала она. И все же ей показалось вполне естественным провести Уина в спальню и раздеться у него на глазах. Он знал ее обнаженное тело в разных формах – когда она была юной невестой с плоским животом и маленькой грудью и когда она носила Криса – с огромным животом и набухшими грудями. Он видел багровые следы растяжек, превратившихся в тоненькие серебристые ниточки. И, увы, он видел также неизбежные последствия действия силы тяготения – чуть ослабевшую грудь и слегка отяжелевший зад.

А вот Уин, казалось, совсем не изменился. Он был таким же подтянутым, как в студенческие годы, в нем чувствовалось изящество силы, которое ассоциировалось у нее с пловцами и танцорами. Когда Уин разделся, Грейс увидела, что побледневший летний загар был несколько темнее над ключицами и ниже локтей, там, где заканчиваются рукава тенниски. Когда он подошел и привлек ее к себе, Грейс показалось, будто она наконец решила трудную головоломку. Она чувствовала, как в нем нарастает желание. Уин негромко застонал:

– Грейс, маленькая, мне хорошо с тобой. Так хорошо…

Грейс зажмурилась. Ей хотелось, чтобы он не говорил ничего, чтобы все это оказалось сном, от которого она очнется завтра утром без всякого сожаления.

Уин начал ласкать ее, дотрагиваясь до нее так, как, он знал, ей нравилось. Она села на край кровати, а Уин встал на колени на матрас рядом с ней и стал массировать ей плечи, чтобы снять с них напряжение. Нажим его пальцев был именно таким, какой требовался. Руки Уина – такие опытные, знающие, сильные…

Он принялся ласкать ее грудь, одновременно его рот находил наиболее чувствительные места сзади у нее на шее, затем Уин двинулся вниз вдоль позвоночника, легонько касаясь его языком. Он остановился, дойдя до талии, обнял Грейс и мягко опрокинул ее на спину. Теперь языком он ласкал соски, вызывая у нее острое и жгучее ощущение, схожее с тем, которое было, когда она кормила Криса грудью, – восхитительное ощущение теплого молока, вытекающего из сосков.

Теперь уже не было ничего легче, чем раздвинуть ноги и помочь Уину войти в нее. Легче, чем все, что она пыталась сделать или сделала за недели, месяцы, годы, прошедшие с того дня, когда они с Уином были близки в последний раз. Грейс чувствовала, как учащенно дышит Уин, уткнувшись ей в шею, и как ее собственное тело движется в такт с мощными, великолепными, точно рассчитанными ударами его тела.

И только когда утихла дрожь, когда она лежала в объятиях Уина, пытаясь отдышаться, ей пришло в голову, что оргазм был таким еще и потому, что она старалась достичь его быстрее, чем обычно. Грейс не хотела продлить наслаждение – она боялась.

Боялась того, что может произойти, если она полностью отдастся близости с Уином.