– Есть одна незначительная проблема. – Дэн Киллиан откинулся на вращающемся стуле, сложив ладони домиком на выпирающем животе. – Но если уж говорить начистоту, то эта проблема может стать серьезной. Не стоит волноваться, Делли, до тех пор, пока ты не выслушаешь меня до конца.

– Я слушаю, Дэн.

Корделия Клейборн Траскотт не позволила себе расслабиться даже в объятиях кожаного кресла, стоящего напротив украшенного резными завитками стола орехового дерева, за которым восседал Дэн Киллиан. Она не поддалась искушению поиграть жемчужным ожерельем, висящим на шее подобно петле палача. Я не могу позволить ему заметить мою растерянность, подумала она и выпрямилась в кресле еще больше, одарив Дэна доброжелательным и внимательным взглядом, в то время как ее сердце бешено билось.

"Ты от меня легко не отделаешься, Дэн Киллиан…" Дэн, с которым она охотилась за головастиками в ручье, протекавшем за холмом недалеко от дома! Они были еще настолько малы, что бегали наполовину голыми, не вызывая недоуменных взглядов. Дэн, который, когда им исполнилось по шестнадцать, явно восхищенный скрытыми прелестями ее некогда плоской груди, зашел так далеко, что однажды в апрельскую лунную ночь в оранжерее расстегнул на ней бюстгальтер. И поныне запах торфа обязательно вызывает у нее в памяти вид бледного, виновато трясущегося Дэна Киллиана с дрожащей рукой на ее груди. Тогда она его любила так, как можно любить в шестнадцать лет, но эта любовь, теперь она понимала, была так же похожа на настоящую, как кругосветное плавание похоже на беготню пятилетних детей по лужам.

"Неужели он собирается забрать назад свое слово только потому, что когда-то давным-давно я отказалась лечь с ним? Неужели его нынешнее поведение вызвано той давней обидой?"

Корделия поймала себя на том, что улыбается своим мыслям. О, Господи, что за чепуха! Дэн с его тремя подбородками и пятью взрослыми детьми, сорок с лишним лет женатый на королеве красоты Южных штатов США 1948 года, выбранной среди претенденток от средней школы имени Роберта Э.Ли.

Нет, причиной внезапного изменения в его отношении послужила отнюдь не та обида, а что-то совсем свежее. Она почти догадалась, что именно он собирается сказать, и еле удержалась от того, чтобы не зажать ладонями уши. Оказаться так близко к осуществлению своей мечты только для того, чтобы у нее выбили почву из-под ног – о, как это превозмочь!

Она ясно представила себе картину: библиотека имени Джина, здание, похожее на кафедральный собор, залитое солнечным светом и заполненное его книгами, его речами, письмами, статьями, законами. Картина казалась настолько реальной, что она почти видела это здание в весеннем цветении на холме в южной части студенческого городка Лэтхэм, на месте сгоревшего несколько лет назад студенческого общежития.

Корделия даже мысли не допускала, что упустила хоть одну возможность в своем стремлении собрать шесть миллионов долларов или столько, сколько это должно стоить. Как председатель мемориального комитета Юджина Траскотта она посетила множество различных организаций и учреждений. Сам Господь Бог, вероятно, не догадывался о их существовании. Многие дали деньги; после ожесточенных споров даже удалось выторговать небольшую субсидию от правительства. Ей пришлось обойти банки, нефтяные компании, и даже от профсоюза пожарников она получила небольшой дар. Не хватало чуть больше миллиона долларов, – восемьсот пятьдесят тысяч из которых ей обещал Дэн Киллиан – и она вдруг почувствовала, что устала. За последнее время она провела такое количество встреч, подобных сегодняшней, что моментально забывала, что собиралась сказать. Она уже не знала, как долго сможет выдерживать все это.

Корделия поправила юбку из габардина цвета слоновой кости с такой тщательностью, с какой каждую весну отмечала натянутой бечевкой на грядках ряды для посева различных трав в своем саду. На какое-то чудное мгновение она с удовольствием подумала о погожем осеннем вечере, ожидающем ее после теперешнего тяжелого испытания. Она увидела себя в рабочих брюках, в небрежно сидящей соломенной шляпе, стоящей на коленях на плодородной почве в саду, работающей бок о бок с Гейбом, подобно тому, как прошлым летом они собирали последний урожай летних трав.

Гейб…

В темноватом мужском кабинете Дэна со слабым, но вездесущим запахом сигарного дыма, Корделия вдруг почувствовала, как зарделось ее лицо, словно солнечный жар опалил его. Она заставила себя не думать о Гейбе. Она должна сосредоточить свое внимание на том, что происходит здесь; на Дэне Киллиане и его бомбочке, которую – она чувствовала это – он намеревается ей подбросить…

Мясистые руки Дэна копались в бумагах на столе и наконец нашли газетную вырезку, нервно трепетавшую в тепловатом воздухе старого кондиционера.

– Вот, из «Конститьюшн», – произнес он так, словно речь шла о великом документе отцов-основателей, а не о ничтожной газетенке. – Здесь говорится, Делли, что твоя Грейс, которой мы так гордились и считали, что ее фигуре, отлитой из бронзы с надписью на постаменте, самое место в центре Джексон Парка, что твоя Грейс пишет книгу, би-о-графию, – добавил он назидательно, растягивая слово на три части. – О своем отце. О Юджине.

– Для меня это не новость, – прервала его Корделия.

Она знала о книге задолго до того, как Грейс приступила к работе над ней и написала первое слово, и даже волновалась за дочь, пока это… это… О, какая несправедливость, какая жестокость!

– Насколько я понял, в основном она отзывается об отце лестно, – продолжал он. – Но там есть кое-какой материал, который не может не беспокоить. Черт, я прямо скажу: Джин оказался замешанным в убийстве чернокожего. – Он низко опустил голову, пряча подбородок в многочисленных складках, спускающихся по шее. Бесцветные глаза скорбно поглядывали поверх золотого ободка очков. – Прости меня, Делли, но именно так тут и сказано.

– Я знаю, о чем там говорится, Дэн. – Она тут же пожалела, что не сдержала раздражительности. Ей показалось, что она слышит голос матери: "Настоящая леди в любых обстоятельствах вежлива и обладает хорошими манерами, даже в критической ситуации". – Я тоже получаю «Конститьюшн», которую доставляют к моему порогу. Хотя, если хочешь знать, с ее теперешним содержимым газетенку эту лучше доставлять прямо в корзину для мусора.

– Но все же…

– Я обсуждала это с Грейс и высказала все свои соображения по этому поводу, – произнесла Корделия уверенно, словно вырезая садовыми ножницами особенно колючий куст.

И хотя ее сердце в груди, опускаясь, заскользило, словно новые туфли по обледенелому тротуару, она все равно старалась сохранять хладнокровие, собрав всю свою волю в кулак. Нет, она не собирается позволить Дэну Киллиану, который однажды в оранжерее тискал ее грудь, увидеть, как она рассыпается на части. Вместо этого она снова вспомнила о звонке Грейс на прошлой неделе. Как возмутительно с ее стороны снова вытаскивать на всеобщее обозрение ту давнюю трагедию! И теперь газеты пытаются представить Джина кем-то вроде… убийцы. Или, в лучшем случае, лгуном.

О, да, она знала, что именно произошло в тот день. Джин сразу же все рассказал ей. А как же иначе? Они делились всем. Она одна знала, как он терзался все эти месяцы до самого конца, изводя себя сомнениями. Ну конечно, он рисковал собственной жизнью ради спасения жизни Маргарет!

Но если бы он сказал правду? Если его репутация оказалась бы под сомнением, его враги на Капитолийском холме ухватились бы за предлог расправиться с Законом о гражданских правах, которые он протаскивал через Конгресс. Пресса тоже, как стая шакалов, накинулась бы на него. А общественное мнение? В день выборов даже его верные сторонники дважды подумали бы, прежде чем поставить галочку в избирательном бюллетене напротив фамилии Джина.

Где, подумала Корделия, где сейчас оказалась бы эта страна, если бы Джин позволил этому произойти?

– Правда заключается в том, – продолжала она, пытаясь унять дрожь в голосе, – что Джин – самый лучший человек из тех, которых я когда-либо знала. – Она остановила недрогнувший пристальный взгляд на Дэне. – И я уверена, что Грейс одумается и все исправит.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле Грейс не видела этого убийства, как здесь сказано?

– Я хочу сказать лишь то, что Грейс всегда отличалась склонностью к преувеличению. И в данном случае… Что ж, тогда ей только исполнилось девять лет. Я считаю, что это – фантазии перевозбужденного ребенка.

Корделия сжала руки на коленях, почувствовав, как ее бросило в жар. Часто и неровно застучало в груди сердце.

Ей хотелось закричать на Дэна, заставить его прямо сказать все, что он собирался. Но когда наконец он заговорил, ей страстно захотелось выбежать из комнаты и с треском захлопнуть за собой дверь.

– Ну что ж, Делли, хотелось бы верить, что все закончится благополучно, но все гораздо сложнее. – По крайней мере, ему хватает приличия выглядеть пристыженным, подумала она. Дэн поднял свое массивное тело из кресла и Корделия остро почувствовала свою миниатюрность, которую многие – она знала это – часто по ошибке принимали за слабость. – Я позвонил этому репортеру в Атланте, и он сказал, что получил эти сведения из надежного источника. Но дело не только в этом. Телеграфные агентства подхватили эту новость. Не позднее завтрашнего дня вся страна за завтраком будет сплетничать об этом. Стрельба… Делли, ты знаешь, как я относился к Джину. Он был прекрасным человеком, великим человеком. Но этот выстрел…

– Дэн Киллиан, если бы я не знала тебя так хорошо, то могла бы подумать, что ты веришь в этот злобный наговор! – закричала Корделия, не в состоянии больше сдерживать растущую в ней неистовую ярость.

– Конечно, нет, конечно, я не верю.

Нащупав в заднем кармане носовой платок и промокая им блестящий от пота лоб, Дэн обогнул стол и принялся вышагивать вдоль ряда полок, на которых красовалось с полдюжины трофеев этого дурацкого гольф-клуба. Их называли то ли «Рубаки», то ли еще как. И ему это подходило. Ибо то, что она сейчас испытывала, можно сравнить только с тем, как если бы ее рубили, разрезая ее мечты на кусочки.

– Делли, все из-за того, в какие времена мы живем. Чертовски мерзкие времена! Да ведь я нанял на свою фабрику более восьмисот человек, и больше трех четвертей из них составляют черные или коричневые. У нас есть эффективные группы поддержки. "Национальная ассоциация содействия равноправию цветного населения", как ты их называешь, и они создают неприятности везде, где только можно. Ты знаешь, я здравомыслящий и справедливый человек… Но как они отреагируют, если узнают: текстильная ассоциация Киллиан жертвует почти миллион долларов на мемориал сенатора, который замешан каким-то образом, пусть даже и случайно, в убийстве чернокожего?

Корделия подумала: а как бы он поступил на месте Джина? Ответ был ясен. Дэн слыл трусом. Она снова задала себе вопрос, который задавала до этого много раз: что могло произойти, если бы Джин не кинулся спасать Маргарет в тот день? Могла ли Маргарет, или даже ее маленькая дочка, оказаться раненой или – что еще хуже – убитой? Нед Эмори, как ей стало известно после его смерти, отличался неустойчивым характером и жестокостью. Он непрестанно обвинял жену в поступках, которых она никогда не совершала, в том числе и в шашнях с мужчинами. Милую, простую, благоразумную Маргарет!

Корделия заставила себя заговорить голосом кротким и сладким, которым она пользовалась в тех случаях, когда хотела скрыть эмоции, грозящие вырваться наружу.

– А я сейчас вспомнила ту отвратительную историю с профсоюзом, которая произошла несколько лет тому назад, когда все твои рабочие вышли на забастовку, а ты привез штрейкбрехеров. Одного из них убили, не так ли? Пуля попала ему прямо в голову, спаси, Господи, его душу. И ты в панике позвонил Джину, просил выручить тебя, говорил, что без его помощи потеряешь десятки людей убитыми и твоя драгоценная фабрика сгорит.

– Делли, не надо напоминать мне об этом, – простонал Дэн. – Я знаю, что, скорее всего, сегодня не существовало бы ткацкой фабрики Киллиана, если бы Джин не вытащил меня из трудного положения, если бы не нажал на профсоюзных лидеров и не уговорил их всех собраться вместе, чтобы найти выход. Черт подери, ты считаешь меня неблагодарным? Нет ничего, чего бы я не сделал для Джина, окажись он сейчас здесь напротив меня и попроси об этом.

"А поскольку его здесь нет и он не может обратиться к тебе с просьбой, ты втыкаешь ему в спину нож".

Волна сожаления нахлынула на нее – странно, не из-за того, что Дэн отнимает у нее сегодняшний день, а из-за юности, которую они провели вместе…

– Ну что ж, Дэн, честно говоря, не знаю, что тебе и сказать. Я никогда, проживи еще миллион лет, не поверила бы, что ты заберешь обратно свое обещание. – Корделия поправила бежевую шляпку с лентой в мелкий синий горошек по белому фону, опуская поля в надежде хоть как-то скрыть свое потрясение, с которым ей не удалось совладать. – Меня также огорчает, что люди готовы, вымазав дегтем, обвалять в перьях человека, который на самом деле святой, и все это из-за какой-то лживой статьи о глупой книжке.

– Делли, но это твоя собственная дочь пишет эту книгу!

– Ты что, считаешь, что она с самого детства держала зуб на отца и меня? Ты знаешь сегодняшних детей, они держатся так вызывающе, словно весь мир им обязан. Все эти ток-шоу по телевизору, в которых люди говорят о том, как строго и начальственно вели себя с ними их матери и как отцы были поглощены работой, что даже не находили времени переброситься мячом или сыграть с ними в шашки. Мне не хочется говорить об этом, но Грейс всегда делала из мухи слона.

– В этом-то и суть, – вздохнул он, переставляя свои призы на полке. – Может быть, именно поэтому я иногда ненавижу свою работу, из-за которой в конце концов всегда страдает кто-нибудь из детей.

Дэн подошел к Корделии и с грустью посмотрел на нее сверху вниз. Он напомнил ей игрушку, в которую играли девочки в ее детстве – сырую картофелину с вставленными в нее пластмассовыми глазами и таким же ртом.

Она представила себе Джина – не особенно красивое лицо, но такого типа, в котором отражается интеллект, которое, раз увидев, не забудешь никогда. Способные карикатуристы могли тремя-четырьмя легкими штрихами ухватить сходство – крючковатый нос, глубоко посаженные глаза, копна густых волос, едва прикрывающая шрам над бровью.

О, как она по-прежнему скучает по нему! Ту страшную ночь она помнит так, как будто все произошло вчера, – молодой Томми Петит, один из главных помощников Джина, стоящий на пороге ее дома, с глазами, налитыми кровью, и с двигающимся кадыком. Он сказал ей, что где-то на другом конце земли разбился вертолет. Сначала она почувствовала шок, но потом ее охватила ярость! На чиновников Пентагона, которые занимаются только своими делами и которые позволили Джину отправиться в зону военных действий, не позаботившись о его безопасности. Да и на самого Джина, который поставил под угрозу свою жизнь ради чего-то неясного и такого же бессмысленного, как и сама "миссия по расследованию". Именно эта ярость и придала ей силы, чтобы пережить первый день, а потом еще один. Она не ела, не пила, не спала, ее поддерживала только эта гудящая стена ярости, застилавшая ей глаза.

Но к утру, в день похорон Джина, она заставила себя выбраться из кровати, чтобы разбудить девочек… и рухнула на пол, раздавленная горем. Даже сейчас она чувствовала его тяжесть.

– Итак, на чем мы остановились, Дэн? – тихо спросила она.

– Я не могу сейчас выписать этот чек, – услышала она голос Дэна сквозь звон в ушах. – Пока все не забудется… или… ну, там видно будет. Я знаю, ты в это дело вложила всю душу, Делли, но Джин, я думаю, первый согласился бы со мной, что не стоит хватать горячую картошку, если не хочешь обжечь пальцы.

"Как ты смеешь! – хотелось ей крикнуть. – Как смеешь ты использовать Джина против меня? Это же для него, а не для меня. Для него!"

До завершения срока конкурса архитектурных проектов оставалось меньше восьми недель. Шесть тщательно отобранных фирм, в которых до изнеможения работали талантливые люди, создавая модели, разрабатывая чертежи…

У Корделии возникло непреодолимое желание ударить по бледному лицу-картошке Дэна Киллиана. Но… В конце концов это не его вина. Не совсем его.

Это Грейс заслуживала пощечины.

Корделия собрала остатки воли, чтобы подняться с кресла, и протянула маленькую ручку, которая утонула в громадной, мягкой, как подушка, руке Дэна.

– Подумать только, Дэн, если бы в тот вечер, после нашего молодежного бала, много лет назад, ты проявил немного большую настойчивость, то нам не пришлось бы это обсуждать сегодня. Скорее всего я стала бы твоей женой. Но я рада за нас обоих, что этого не случилось. – Корделия поразилась, услышав слова, которые произносила. И увидела, что они потрясли Дэна ничуть не меньше. Она вытянулась во весь рост – сто пятьдесят семь с половиной сантиметров – и добавила: – Единственная вещь, которую я усвоила за пятьдесят девять лет жизни, заключается в том, что мы все в конце концов делаем то, что лучше всего для нас самих. Что сделало Джина выдающимся человеком? Он всегда ставил свои интересы на последнее место. Но мне не хочется, чтобы такая же участь постигла и его памятник – его мемориал, который невозможно построить, потому что все заботятся в первую очередь о себе.

– Делли, я…

– Не надо извинений, – остановила она его. – Ничего пока не случилось. Я уверена, что в конце концов сплетни улягутся и ты все правильно поймешь и примешь верное решение. О, Дэн! – Она протянула маленькую руку с коралловыми ногтями к его плечу, почти прикоснувшись к нему, и позволила себе улыбнуться грустной улыбкой. – Этим летом из-за дождей вода в ручье поднялась. Головастики там кишмя кишат. Давай как-нибудь прихватим с собой внуков и отправимся туда? Дэн робко кивнул.

Он проводил ее до двери, подобострастный, словно метрдотель одного из этих ресторанов с запредельными ценами, которые рассыпались, словно поганки, по всему Блессингу. Корделия вспомнила о назначенной встрече с Сисси за ленчем. О, как бы ей вместо этого хотелось отправиться прямо домой, в свой сад… К Гейбу.

Сисси всегда на обратном пути затаскивала ее в этот кошмарный новый торговый центр "Малбери Эйкрс", на месте которого в свое время располагалось старое поместье Фуллертон. Ее дочь по-прежнему занималась поисками платья, которое собиралась надеть в десятую годовщину свадьбы. Проблема заключалась в том, что она ищет это платье с начала сентября, а сейчас почти наступил ноябрь.

Вздохнув, Корделия направилась по устланному плюшевым ковром коридору второго этажа над Первым банком граждан Блессинга, который основал ее дедушка и возглавлял до самой своей смерти ее отец, вниз по лестничному пролету к двери с медной отделкой и зеркальными стеклами, выходящей на Мейн-стрит. Ее сердце по-прежнему учащенно билось в груди, и глухие удары отдавались в висках, но она не сомневалась, что никому из прохожих это не бросалось в глаза. Единственное, что они могли увидеть, так это стройную, среднего возраста женщину в платье из льняного полотна кремового цвета и в шляпке в тон ему, проворно направляющуюся к платной стоянке напротив аптеки Томпсона, где она оставила свой серебристый лимузин.

Проезжая Интерстейт, где пастбища и абрикосовые сады ее детства уступили место узким автомобильным проездам, окружившим, словно рой слепней, величественный торговый комплекс "Малбери Эйкрс", к которому она подъезжала, Корделия вспомнила о неприятной обязанности, которую ей предстояло исполнить и которая являлась главной причиной того, почему она пригласила Сисси на ленч.

Необходимо придумать, как поделикатнее дать понять Сисси, во что в скором времени окажется посвященной половина города Блессинг. Если только она до сих пор не знает, что Бич ей изменяет.

Какая наглость с его стороны! Он, несомненно, уверен, что Сисси настолько преданна ему, что ничего не заметит, а если и заподозрит что-то, то не подаст вида. Но Бич не учел одного: если Сисси и не любила себя настолько, чтобы принять в этой связи какие-нибудь меры, то, к счастью, у нее есть мать, которая в состоянии позаботиться о них обеих.

Дочь, конечно, не обрадуется. Более того, Сисси, возможно, обвинит ее во вмешательстве в личную жизнь, в попытке разрушить ее замужество, которому, надо признаться, Корделия противилась с самого начала.

Но можно ли предположить, чтобы мать, которая любит свою дочь, сохраняла спокойствие, когда лживый зять дурачит ее девочку? Ведь не Корделия же землю роет, только бы к зятю придраться. Эмили Боулс из булочной «Уипплс», что внизу, видела их вдвоем, держащихся за руки среди бела дня. И лишь неделю назад сама Корделия случайно подняла трубку и услышала, как они ворковали вовсю по параллельному телефону в спальне. Это был только вопрос времени, когда Сисси застанет их или когда какой-нибудь доброжелатель из числа ее друзей не шепнет ей на ухо об этом. Не лучше ли для нее услышать об этом от кого-нибудь, для кого ее интересы важнее всего? Разве у Сисси нет права знать об этом, чтобы она смогла положить этому конец или – что еще лучше – развестись с этим крикливым куском дерьма?

С другой стороны, размышляла Корделия, взгляни на клин, который оказался вбитым между тобой и Грейс, когда ты вмешалась в ее семейные проблемы…

Она подъехала к ресторану и поставила машину рядом с белой колоннадой, откуда было видно идеально подстриженную зеленую площадку для гольфа "Малбери Эйкрс". Тут Корделия глубоко задумалась: а стоит ли вообще сообщать Сисси неприятную новость?

Как странно! – думала она. Обычно меня не мучают сомнения. Любое действие лучше, чем бездействие. И разве не я много лет тому назад предложила, чтобы Джин обратился к своему старому другу Пэту Малхэни из ФБР с просьбой разобраться как можно осмотрительнее со случаем, происшедшим с Эмори?

Дорогой Джин, я помогла уберечь тебя от скандала тогда… и сделаю все возможное, чтобы спасти тебя теперь.

Корделия заметила дочь за столиком у окна, и ее мысли мгновенно вернулись к предстоящему делу. Если не она будет охранять интересы Сисси, то кто же? Еще до того, как умер Джин, тяжесть воспитания девочек – не по годам развитой четырнадцатилетней Грейс и Сисси, все еще остававшейся ребенком в свои десять лет, – легла главным образом на ее плечи. Те давние годы, когда Джин работал в Вашингтоне или совершал утомительные поездки по провинции, собирая средства и привлекая голоса на свою сторону, она большую часть времени проводила в одиночестве со своими девочками. И только благодаря колдовской магии Джина, под влиянием которой она оказалась, Корделия пришла к выводу, что никогда не ощущала этого одиночества. Где бы он ни находился, он звонил ей каждый день и в конце недели почти всегда мчался домой с карманами, полными маленьких подарков для них: бумажными куколками и оловянными квакающими лягушками из дешевых магазинов – для девочек и прелестной парой сережек для нее или, возможно, с банкой ее любимых маринованных овощей.

Она хотела того же и для Грейс, и для Сисси, для них обеих. Такого же замужества, как у нее, – обеспеченного, чуждого условностям, увлекательного. Возможно, ее замужество временами становилось слишком увлекательным, например, когда Джин словно разворошил осиное гнездо, выступая в поддержку движения за гражданские права. Но никогда оно, ни на мгновение, не казалось ей скучным.

Пробираясь между столиками к тому месту, где сидела Сисси, Корделия задала себе вопрос: что хуже – абсолютное отсутствие приличия и осмотрительности у Бича или факт, что он был таким невыразимо, безнадежно скучным?

Проблема заключалась в том, что во многом, хоть Корделия и боялась даже себе признаться в этом, Сисси была такой же.

Спустя полчаса, слушая безостановочную болтовню Сисси о подготовке вечеринки по поводу нелепой годовщины, о том, как быстро все приняли ее приглашение, о том, какого безумно талантливого пианиста она собирается нанять на этот вечер, о дорогостоящих цветах и торте, который она уже заказала, Корделия почувствовала, как у нее разболелась голова.

Ерзая в белом плетеном кресле под декоративной рамой с ниспадающими шелковыми гроздьями сирени, – по замыслу архитектора цель этого сооружения, очевидно, заключалась в создании впечатления веранды (но она почувствовала только приступ клаустрофобии) – Корделия еле превозмогала участившуюся пульсацию в голове. "Эта вечеринка значит для нее все. Как ей сказать, что муж, с которым она прожила десять лет, обманывает ее?"

Вместо этого за кофе и десертом она рассказала Сисси о том, что произошло в кабинете Дэна Киллиана, избегая деталей давнишнего «самоубийства» мужа Маргарет Эмори. К счастью, оказалось, что все, что помнила Сисси о том дне, касалось только ее отца и сестры, которые казались расстроенными, после чего приехал полицейский. Тогда Корделия успокоила ее объяснением, что с мистером Эмори произошел несчастный случай и папа поехал туда, чтобы убедиться, не потребуется ли его помощь. Даже сейчас Корделия не вдавалась в подробности. Отчасти потому, что Сисси не производила впечатления человека заинтересованного в деталях, но главным образом потому, что считала: похороненное лучше не трогать.

– Я думаю, это просто ее злорадство, – прервала Сисси, щеки которой горели от возмущения, втыкая вилку в торт "Блэк форест". – Все объясняется элементарно просто – Грейс делает это в силу своей посредственности. Я помню, когда мы были маленькими…

Сисси оседлала своего конька и с увлечением принялась рассказывать одну из бесконечных историй о том, Как-Плохо-Обращалась-Со-Мной-Моя-Старшая-Сестра. Корделия почувствовала вспышку раздражения и вспомнила, почему она обыкновенно не посвящала Сисси ни во что. Независимо от того, чья проблема обсуждалась, Сисси каким-то образом всегда превращала ее в собственную маленькую драму.

Сисси так и не научилась понимать, когда следует остановиться. Корделия вздохнула и заставила себя сосредоточиться на том, что говорила ее дочь.

– … и тогда, когда я поскользнулась и упала в ручей и уже по-настоящему тонула, она просто стояла и смеялась. Смеялась, как будто моя боль существовала только для того, чтобы развлекать ее!

С оскорбленным видом Сисси поджала толстые губы, но впечатление от этой гримаски портил кусок торта, который она в этот момент старательно пережевывала. Ее дорогое сердцу матери личико – когда-то такое хорошенькое – явно расплачивалось за пристрастие хозяйки к сладкому, с грустью подумала Корделия. Если бы Сисси хотя бы половину того времени, которое тратила на поиски платья, предназначенного скрыть недостатки се тела, провела бы в салоне корректировки фигуры у Люсиль Робертс, клиенткой которого Корделия недавно стала, то почувствовала бы себя гораздо счастливее и, скорее всего, перестала бы пересказывать на новый лад свои детские обиды.

В то же время Корделия почувствовала прилив нежности к Сисси – к ребенку, который прилип к ней и следовал за ней по пятам, в то время как старшая дочь либо проводила время с шумной толпой своих друзей-хиппи, либо на время хоронила себя в библиотеке. Послушная и внимательная Сисси, которая звонит каждый день, чтобы узнать, как она поживает. Ну и что с того, если она слегка располнела… Или если у ее избалованных и испорченных мальчишек манеры шимпанзе? Они их перерастут, и Сисси сможет сбросить вес, если серьезно задумается над этим.

– В том ручье и воды-то бывало не больше полуметра, так что и комар там вряд ли смог бы утонуть! – рассмеявшись, вспомнила Корделия, надеясь, что Сисси сама поймет всю комичность ситуации.

Но, увидев сморщившееся лицо дочери, она тут же пожалела, что не сдержалась.

– Почему так происходит, – спросила настойчиво Сисси, – всякий раз, когда ты сердишься на Грейс и я тебя поддерживаю, ты сразу же меняешься и принимаешься ее защищать?

– Я никого не защищаю. Я только обращаю внимание…

– Скажи мне, мама, если Грейс такая прекрасная дочь, то почему она распространяет ложь об отце?

Корделия почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Сисси несомненно права… Но услышать это от нее – выше ее сил. Она почувствовала себя в западне между двумя дочерьми, испытывая страстное желание одну привести в чувство и задушить другую.

Затем мысленно она услышала голос Гейба, который успокаивал ее, словно стакан чая «Санти» со льдом в жаркий день: "Путаница не в деле, а в твоей голове". И он прав.

– Я не знаю, почему твоя сестра это делает, – сказала Корделия Сисси. – Но я намерена положить этому конец. Можешь быть уверена.

Она наблюдала, как Сисси гонялась по тарелке за последней «пьяной» вишней, пока наконец не воткнула в нее вилку.

– О, мама, давай посмотрим правде в глаза – когда вообще Грейс слушала тебя или кого-нибудь еще? Она послушала тебя, когда ты умоляла ее не бросаться двенадцатью годами замужества? По тому, как она себя вела, можно было подумать, что Уин изменял ей с половиной женщин Нью-Йорка. И я никогда не видела, чтобы мужчина так плакал, так сокрушался из-за этого. Если бы я не поддержала его тогда, Бог знает, что он мог бы натворить!

– Мне не кажется, что Уин способен на самоубийство, – решительно заметила Корделия.

– Но, мама, я просто выразилась фигурально. – Сисси открыла сумочку и, вглядываясь в зеркальце пудреницы, нанесла на губы свежий слой помады земляничного цвета. – Я имела в виду… – о, черт! Может кто-нибудь изобрести помаду, которая не разваливалась бы на части, словно из масла?

– Если бы ты не выкручивала столбик так далеко, то этого не случилось бы, – указала Корделия. – Лучше всего выдвигать его чуть меньше половины длины.

Сисси бросила отломившийся кончик помады на тарелку и сердито посмотрела на мать, но взяла себя в руки и вздохнула.

– Мама, у тебя есть веская причина расстраиваться. И если это улучшило бы твое настроение, то мне хотелось бы дать хорошего пинка под зад дяде Дэну.

– Ты могла бы пинать его с утра до вечера, но я сомневаюсь, что это может что-либо изменить.

Тем не менее такая мысль вызвала у Корделии легкую улыбку.

– Бьюсь об заклад, если бы ты пофлиртовала с ним, то он сменил бы гнев на милость.

Сисси бросила на нее скромный взгляд сбоку, опять глядясь в карманное зеркальце и взбивая прическу.

– Сисси?!

Корделия притворилась шокированной, но не смогла сдержать изумленного смеха, рвавшегося наружу.

– О, мама, я просто шучу. – Сисси тоже захихикала, и ее лицо, когда она бросила зеркальце обратно в сумку, из напряженного и надутого превратилось в мягко очерченное и даже милое личико. – Ты знаешь, я всегда думала, что дядя Дэн от тебя без ума. А разве вы не учились вместе в школе?

– Когда динозавры бродили по земле, – фыркнула Корделия и затем быстро добавила: – Как бы то ни было, но даже если бы он был свободен, я слишком стара для таких вещей.

– Неужели?

Сисси уставилась на нее с угасающей улыбкой. Корделия ощутила тревожное покалывание в пояснице.

Она знала, над чем смеется Сисси, и ругала себя за то, что так неосмотрительно попала в ловушку.

– Господи, что за вопрос? – задыхаясь, слегка рассмеялась она, уклоняясь от прямого ответа.

– О, я беспокоюсь совсем не о тебе, – продолжала Сисси в том же хитровато-невинном тоне. – А только о том, что тебе не помешает осторожность, а то некоторые мужчины поймут все не так. Ты же не хочешь дать кому-нибудь повод для кривотолков, вот и все. Я хочу сказать, мама, что одно дело соблюдать вежливость с человеком, который на тебя работает, и совсем другое – приглашать его на чай.

Корделия почувствовала, как ее бросило в жар, щеки ее зарделись.

– Если я не имею права разговаривать о моих розах с собственным садовником, тогда мне хотелось бы знать, куда катится мир!

– Он не просто садовник, и ты это знаешь. Он преподавал мне английский, когда я училась на втором курсе в университете. И даже тогда мы все думали, что он чокнутый, он все время говорил и говорил о сэре Гэвейне, об Айвенго и Беовульфе так, словно они существовали на самом деле, будто он их личный друг и вечером собирается сыграть с ними в кегли. После этого он все это бросает и становится садовником, – вот тебе и на!

Корделия решительно и твердо положила руки на стол – по обе стороны от салфетки под своим прибором, скроенной из вощеного ситца и отороченной оборками, – словно пассажир корабля, нашедший точку опоры и изо всех сил старающийся не выпускать ее из рук перед надвигающимся шквалом. Едва веря, что она в состоянии говорить, однако понимая, что женщина за соседним столом смотрит в их сторону, Корделия натянуто улыбнулась.

– Каролина. – Так она обращалась к Сисси, если та ее расстраивала, или в присутствии кого-нибудь, на кого Сисси пыталась произвести впечатление. – Думаю, что я сведущий человек, и не нуждаюсь в том, чтобы мне объясняли разницу между тем, что правильно и что не правильно.

Розовые щеки Сисси ярко вспыхнули, и ее хитрый взгляд мгновенно приобрел застенчивое выражение.

– Прости меня, мама, я только хотела…

– Гейб и я – друзья, – холодно подчеркнула Корделия. – Ну, ты наконец закончила? Если ты не передумала пойти по магазинам, то я не могу уделить этому целый день.

– Я отобрала несколько платьев, – судорожно заторопилась Сисси, едва ли не перебивая себя. – Я попросила отложить их в «Фоксморе». Мне не терпится показать их тебе, и я очень надеюсь, что они понравятся Бичу.

Корделия сдернула салфетку с колен и аккуратно сложила ее, прежде чем положить рядом с чашкой и блюдцем. Сейчас, подумала она, надо сказать что-нибудь о том, как жалко терять время, беспокоюсь о том, что подумает Бич, когда и так, как Божий день, ясно, что его мысли пребывают где-то еще.

Но как раз в этот момент появилась официантка и поинтересовалась, не угодно ли им еще чего-нибудь. Корделия отрицательно покачала головой и попросила принести счет.

Корделия расписывалась на бланке, и тут Сисси выпалила:

– Как ты собираешься поступить с Грейс?

Корделия отчетливо представила себе кнопку на пульте управления телевизором, которая контролирует силу звука. Она нажимает на кнопку, убавляя звук до тех пор, пока боль и гнев, гудящие у нее в груди, не снижаются до шепота.

В то же самое время тихий голос в подсознании тоже нашептывал: "Правильно, это все правильно, она говорит правду".

Но нельзя прислушиваться к этому голосу, ибо даже если это и было правдой на самом деле, то Грейс все равно не имела права распространяться об этом, тем более сейчас, когда судьба библиотеки висела едва ли не на волоске.

– Я приведу ее в чувство, – ответила Корделия более решительно, чем думала. – Нельзя допустить, чтобы она опубликовала это… это безобразие. Многие верят печатному слову. – Она подумала о Дэне Киллиане и почувствовала новый прилив гнева. – Стоит мне только один раз объяснить ей все разумно – и, я уверена, она поймет, сколько вреда это причинит.

– Ты прямо Махатма Ганди!

– Я не нуждаюсь в твоем остроумии, Каролина-Энн.

– Твой разговор с Ее Королевским Высочеством ничего не даст! – фыркнула Сисси. – Буквально вчера вечером Бич говорил: как странно, что Уин и Грейс развелись, ведь Уин мог убедить любого в том, что долларовая бумажка – это гороховая похлебка. Ха! Если только Бич когда-нибудь попробует провернуть это со мной, я успею потратить этот доллар, прежде чем у него изо рта вылетит хотя бы слово.

Сомневаюсь, что Бич Бичэм знает, как удержать долларовую бумажку, если она даже вцепится в его задницу, подумала Корделия. Какая удача Сисси и мальчиков, что в распоряжение по управлению имуществом и деньгами я включила только их, и таким образом он не сможет запустить туда свои липкие ручонки.

– Дорогая, ты когда-нибудь задумывалась о том, что Бич может не… – начала было она, но Сисси прервала ее нетерпеливым взмахом руки.

– Послушай, мама, а Уин? Мне пришла в голову идея. Ты могла бы поговорить с Уином. Привлеки его на свою сторону, так сказать. Он же все-таки отец твоего внука, не так ли? У тебя есть все права вовлечь его в эти дела. К тому же он ведь юрист.

– Ты хочешь сказать?..

– Я ничего не говорю. Это просто предложение, и все. – Голубые глаза Сисси округлились и приняли невинное выражение, словно у ребенка. – Уин от твоего имени объяснил бы ей все. Как твой поверенный в делах.

Корделия на мгновение оцепенела, словно ее окатили ледяной водой. Судебное разбирательство против собственной дочери? Ну и мысль!

– Что касается твоего платья, – сказала она, не в состоянии сразу обсуждать такую возможность. – Если ты хочешь вовремя забрать мальчиков из школы, то надо поторопиться в магазин.

– О, не беспокойся о мальчиках, Бич заедет за ними, – бросила Сисси, легкомысленно махнув рукой так, что брелоки на браслете, охватывающем ее пухлое запястье, зазвенели.

– А разве он не работе? – спросила Корделия сдержанно.

– У него деловая встреча недалеко от школы, в том месте, где строится гостиница, что-то вроде большой сделки по прокату автомобилей, которую он помогает организовать. Из-за чего эти дни он особенно занят, должна тебе сказать… "Готова поспорить".

У Корделии опять возникло желание рассказать Сисси, чем занят Бич, но она сдержалась. Из слов Сисси ей стало ясно: та думает, что ее мать потеряла здравый смысл или вообще малость помешалась, особенно на том, что касается мужчин. К тому же Сисси с таким нетерпением ожидала этого вечера. Как она может все испортить?

– Почему нам не заехать потом в "Джон и Дэвид"? – весело обратилась она к Сисси, когда они пересекли площадку для стоянки машин. – Бьюсь об заклад, ты смогла бы подобрать там новую пару туфель на высоких каблуках к этому платью. Я плачу.

На самом деле она бы предпочла заехать в книжный магазинчик и забрать книгу по разведению роз, которую она заказала для Гейба, но, возможно, Сисси права. Может быть, подсознательно она дала ему повод предположить, что заинтересована в чем-то большем, чем дружба?

Не рассмешит ли его сознание того, что он вскружил голову женщине, старше его лет на десять и занимающей положение в обществе, которое представляется для него совсем другим миром?

Тем не менее Корделия почувствовала, как жар бросился ей в лицо, стыдясь мысли, которая проросла в ней, словно первый зеленый клиновидный лист тюльпана, пробивающий себе дорогу сквозь замерзшую землю, – мысль, что Гейб Росс как раз относится к тому типу мужчин, у которых женщина хочет вызвать серьезное чувство…

– Это как раз подходящее место для лобелий. Как ты думаешь, Гейб?

Корделия щурилась от света полуденного солнца, осматривая участок под столетним ореховым деревом-пекан, где совсем недавно выкорчевали колонию цветов желтофиоли.

Гейб Росс, стоящий на коленях на мягкой земле клумбы, отложил в сторону секатор и встал, медленно распрямляя спину и потирая затекшие руки. Вспоминая язвительные замечания Сисси, Корделия внимательно разглядывала парусиновую шляпу Гейба, покрытую пятнами от пота, и его брюки цвета хаки с налипшими на выпачканных землей коленях кусочками торфяного мха, и задавала себе вопрос: "А может быть, и в самом деле есть что-то ненормальное в человеке, который может оставить уважаемую профессию учителя и стать садовником?"

Но под шляпой с загнутыми полями карие глаза Гейба, цвета крепко заваренного чая, светились живым умом, – более того, в них отражалась не та мудрость, которая приходит из книг и преподавания Беовульфа, а нечто значительно большее. Корделия почувствовала себя виноватой.

В конце концов она любила сад – временами ей казалось, что это единственное, благодаря чему она остается в здравом уме.

– Света маловато, – сказал он, покачивая головой. – Лобелиям нужен свет, иначе они вытягиваются и цветут не так, как должны бы. – Ей нравилось, как взвешено он говорил, как загорелыми ладонями изобразил в воздухе перед собой чашу, будто пытаясь хоть как-то заставить их цвести. – И в почве тоже что-то есть – что-то, что убивает желтофиоль. Мне кажется, дело в повышенной кислотности.

– Всегда находится что-то, что уничтожает желтофиоль, – вздохнула Корделия, думая о Дэне Киллиане. Затем, увидев недоуменный взгляд Гейба на обветренном и загоревшем на солнце лице со слегка крючковатым носом, сломанным много лет назад, как он рассказывал ей, во время школьной драки, которую он пытался остановить, она быстро добавила: – Что ты посоветуешь?

– Я внес немного извести и перемешал с мульчой, но это не излечит от того, что тебя угнетает. – Глаза Гейба прищурились, и рот растянулся в широкой, обезоруживающей мальчишеской улыбке. Он вынул из заднего кармана аккуратно сложенный носовой платок. Ведь кто-то ухаживает за ним, гладит его одежду. Ее сердце просто схватывало мельчайшие подробности: она наблюдала, как он промокнул бровь, после чего ткнул носовой платок, по-прежнему сложенный, обратно в карман и взглянул на безоблачное небо. – Собирается дождь. Видишь, красный ободок вокруг солнца?

Это так похоже на него, подумала она. Задавать вопросы или делать замечания, которые проникают в существо проблемы… потом быстро переключаться полностью на другую тему, как бы удаляясь от тебя.

– Ну, слава Богу, а то из-за этой жары я так себя чувствую, словно расплавлюсь и стеку в туфли, – ответила она, обмахиваясь соломенной шляпкой, которую держала в руке. – Это самое жаркое "индейское лето", какое я помню.

Корделия огляделась, вспоминая, как все вокруг выглядело в последние годы маминой болезни – клумба с розами, объеденная наполовину японскими жесткокрылыми жуками, шток-розы вдоль гаража казались бродячими чучелами, карликовые персиковые и сливовые деревья во фруктовом саду – переросшие и заглушенные сорняками. Даже тюльпаны и крокусы с подснежниками перестали появляться из-под земли каждую весну, словно им не хватало сил. И пионы склонили головы, наверное, от стыда. Казалось, что они говорили друг другу, какой смысл хорошо выглядеть, если о них никто не заботится.

И у людей так же, подумала она. Если тебя не любят, то и ты никому не даешь своей любви. Печальнее заглушенного сорняками сада может быть только опустошенное сердце. С Джином она наслаждалась солнечным теплом любви. Теперь остались только воспоминания. Но разве этого достаточно?

Она подумала о мозолистой ладони Гейба, держащей ручку садовой лопатки. Вокруг были заметны результаты терпеливого ухода за этим старым местом, в чем была заслуга ее и Гейба – преимущественно Гейба, возвращающего к жизни отдельные уголки сада, пересаживая растения с одного места на другое. Альпийская горка на месте, где когда-то стоял сарай для инструментов со стелющимся папоротником, с полянками турецкой гвоздики и анютиных глазок, начинающих увядать с угасанием золотой осени. Беседка, увитая бегонией, вдоль теневой части гаража со свисающими с нее кашпо. И слегка приподнятая над газоном гряда "сада трав", для которой Гейб привез на тачке камней из ручья.

Мой сад, пожалуй, чувствует себя лучше, чем я сама, подумала Корделия. Она ходит и лелеет его, в то время как звук ее сердца отдается гулким эхом, словно в пустом доме.

Неужели уже слишком поздно? – удивилась она, бросив пристальный взгляд на Гейба. Сможет ли он заинтересоваться мною, как я им? Вчера она даже не осмелилась бы подумать об этом, но с тех пор, как Сисси заронила в ней эту мысль, ей казалось, она становится все более явственной.

Может быть, пригласить его поужинать? – подумала она. Что в этом такого страшного? Она знала, что он развелся примерно в то же время, когда отказался от учительской практики. Он редко говорит о своей бывшей жене. Корделия встречала ее несколько раз, когда та делала покупки в "Пигли Вигли" или примеряла туфли в "Рэмблинг Роуз". Привлекательная, стройная, темноволосая и молодая. Не больше тридцати восьми или тридцати девяти лет. Бездетная. А она подозревала, что Гейбу хотелось иметь детей, судя по тому, сколько времени он проводил с девочками Бургессов – ее ближайших соседей, – обучая их названиям всех сортов роз, показывая, как сажать луковицы и подстригать кустарники.

Но что об этом подумает он? Женщина с седыми волосами, которая принимает таблетки от давления; каждый раз, испытывая головокружение, боится, что ее может разбить удар – не безобидный, как прошлым летом, а такой, после которого она не сможет двигаться или говорить?

Доставая секатор из корзиночки, петлей закрепленной на руке, Корделия поймала на себе его взгляд. Он в этот момент закреплял поникшую ветку хидрангии с помощью кольев и бечевки, намотанной на руку до локтя, конец которой держал в белоснежных зубах. Он выпрямился и улыбнулся. Улыбка эта отозвалась в ее сердце и накрепко привязала ее к нему подобно той бечевке, которая теперь плотно охватывала колышек.

– По мне это самое лучшее время года, – сказал он. – Может быть, потому, что мы склонны больше всего ценить то, чего у нас меньше всего остается. Мне кажется, Торо сказал, что жизнь на ее исходе особенно восхитительна.

– В данный момент мне бы доставило удовольствие то, чего было бы больше, чем меньшее. – Она вздохнула, подумав о деньгах на библиотеку Джина, которые по-прежнему предстояло раздобыть. – Иногда я чувствую себя Сизифом, толкающим валун вверх на гору.

Ей казалось, что в ее жизни все складывалось именно так, начиная с того, что она родилась южнее линии Мейсона-Диксона. Когда она стала подростком, их ссоры с матерью случались потому, что она отличалась непокорностью и своеволием. Более того, ее сокровенные мысли не были выдуманы на Юге, например, взгляды на интеграцию или мнение о том, что женщины способны на нечто большее, чем воспитание детей. Маму чуть не хватил удар, когда вместо того, чтобы пойти проторенной дорогой по стопам их семьи и поступить в университет Дьюка, она объявила о своем решении пойти в университет Джорджа Вашингтона.

Годы спустя она, конечно, поняла, что в юности была слишком большой смутьянкой, чтобы разглядеть те сокровища, которые предлагала ей жизнь в Блессинге. Богатство здешней земли и щедрость ее зеленых холмов, размеренная жизнь, которая допускала случайную оплошность. Люди, временами раздражающие своими старомодными убеждениями, но правильные, словно линия отвеса, и непоколебимые, словно плотина на реке Бринкерс.

Только теперь она поняла переживания собственной матери, пытавшейся укротить дочь, каждый поступок которой казался вызовом хорошему тону.

Она задавала себе вопрос, не растеряла ли она силу духа, живя здесь, как пианино утрачивает свое звучание, когда на нем мало играют? Несмотря на ее положение в советах университета Лэтхэм и госпитале Халдейла, она стала какой-то… самодовольной. Ей так необходимо доверие таких людей, как Гейб, которые верят, что она по-прежнему способна на большее, чем просто согревать стул в каком-нибудь совете.

– Будет у тебя эта библиотека, Корделия.

Он сказал это так, словно говорил о каком-то естественном природном явлении: о том, что лилии вырастают из клубней, или о том, что ветка, с которой собрали персики, этим летом плодов больше не принесет.

Прислушиваясь к его спокойному и уверенному тону, чувствуя его прикосновение – такое легкое, словно капли дождя, падающие на руку, – она почувствовала, как ее иссякшая было сила воли начинает оживать.

Она вспомнила день, когда ее вызвали в школу на беседу с учителем английского языка мистером Россом. Сисси тогда училась во втором классе. В ее памяти воскресло ощущение, которое она тогда испытала: чувство страха переполняло ее при мысли о встрече с человеком, над которым Сисси и ее друзья постоянно подшучивали и давились от смеха, а у него на глаза навертывались слезы, искренние слезы, когда он вслух читал поэму Дилана Томаса – громко, на весь класс. Корделия ожидала увидеть суетливого человечка неопределенного пола со слабыми глазами и астмой – как мистер Дэннистон, владелец единственного галантерейного магазина в городе, про которого ходили слухи, что он гомосексуалист.

Каково же было ее удивление, когда она встретила подлинного мистера Росса! Краснолицего, будто он все свободное время проводит на открытом воздухе. Шатена с волнистыми волосами в помятом пиджаке из легкой полосатой ткани. Будто он – молодой человек, который только что лежал в траве и раскраснелся оттого, что кувыркался и ходил «колесом». И этот слегка приплюснутый нос, который никак не гармонировал с резко очерченными скулами.

– Почту за честь познакомиться с вами, миссис Траскотт, – представился он. Его едва ли не эксцентричное соблюдение формальностей и то, как он, не теряя зря времени, проводил ее к стулу возле письменного стола, сразу произвело на нее впечатление. – Как вам известно, я – большой поклонник вашего мужа. По-настоящему мужественный человек! Однажды я слышал, как он говорил… То, что я тогда пережил, – незабываемо. Ваша дочь очень похожа на него – такая же пылкая и с таким же чувством ответственности.

– Сис… вы имеете в виду Каролину?

Корделия не могла скрыть удивления. Даже она, безгранично любившая Сисси, не могла представить подобных качеств у своей мягкой и спокойной дочери.

Он моргнул, потом улыбнулся.

– На самом деле я подумал о Грейс. Я ведь ее тоже учил. Дайте-ка подумать, должно быть, четыре или пять лет тому назад.

– Но вы не выглядите…

– …достаточно старым? – закончил он за нее, улыбаясь. – Мне тридцать два, миссис Траскотт. Сдается, это был мой первый год в этой школе – до этого я преподавал в Атланте. Если бы не Грейс и еще несколько таких же учеников, возможно, он оказался бы последним. Теперь Каролина…

Он помедлил, и она увидела, как он почесал за ухом, – привычка, которая означала, как она узнала много лет спустя, что его что-то тревожит.

Корделия почувствовала, как напряглась сама.

– Она не отстает?

По правде говоря, Корделия редко видела Сисси читающей что-нибудь, за исключением журналов, в которых говорится о том, как надо укладывать волосы, или прививающих вкус к определенным предметам туалета: чтобы все мальчики влюблялись и назначали свидание. Большую часть времени она проводила, хихикая во время болтовни по телефону с прыщеватым Бичем Бичэмом.

– Нет-нет, не отстает, – поторопился успокоить ее мистер Росс. – Хотя, – добавил он с горестной улыбкой, – не буду отрицать, что ей есть над чем поработать. В самом деле, миссис…

– Корделия. Зовите меня просто Корделия.

Почему-то она чувствовала себя спокойно, удобно настолько, что даже позволила себе фамильярничать с этим, похожим на мальчишку, мужчиной, который так изысканно говорил.

Он посмотрел на нее серьезно, спокойным взглядом, и глаза его потемнели.

– Позавчера произошел неприятный инцидент, в который оказались вовлеченными Каролина и еще одна девочка. Об этом не сообщалось, но я думаю, что вам следует знать…

Корделия плотно зажмурила глаза, представляя себе плачущую в углу Сисси из-за тиранства какой-нибудь более умной, хорошенькой и популярной девочки.

– В этом случае имеет значение не столько то, что она сделала, сколько то, что она сказала. Каролина назвала ее «ниггером», "тупым ниггером с лицом обезьяны", – вот в точности ее слова. Это произошло после того, как Марвелла случайно столкнула книгу с ее парты.

Корделия почувствовала резкую боль, словно от жгучей пощечины. Сисси?! Ее Сисси, которая почти каждый день приходила домой из начальной школы вся в слезах из-за того, что кто-то из девочек назвал ее жирной или глупой? Ей больше, чем кому бы то ни было, следовало бы знать, как себя чувствует человек, когда ему причиняют душевную боль.

Чувство глубокого стыда охватило Корделию. Слава Богу, Юджину не пришлось этого услышать.

– Я поговорю с ней, – жестко сказала она, с трудом выходя из оцепенения и обращаясь к учителю, который сидел и смотрел на нее с таким состраданием, что она едва могла это выдержать. Ей казалось, что он видит ее насквозь и понимает, как ужасно она себя чувствует. – Это больше не повторится.

Она начала подниматься.

Габриэль Росс протянул руку, чтобы остановить ее.

– Подождите, мне не хотелось бы, чтобы вы уходили. Единственное, чего мне хочется, так это чтобы вы поговорили с ней. Я не прошу вас наказывать Каролину. Она и так сильно наказала себя. Кажется, она обидела девочку оттого, что ее не покидает ощущение, будто она не такая, как все, и никогда такой не станет.

– Она… хорошая девочка.

– Конечно, – согласился Габриель и улыбнулся согревающей сердце, светящейся улыбкой, которая говорила, вопреки всем ее самым страшным ожиданиям, что все как-нибудь образуется. – Это та самая обида, в отношении которой мы всегда должны проявлять бдительность, Корделия.

Глядя на него теперь, в его потрепанной шляпе и выпачканных грязью брюках, спустя семнадцать лет, с морщинками от смеха вокруг рта и глаз, еще более коричневых, чем его загорелые щеки, и из-за этого таких заметных, ее вдруг переполнило ощущение его доброты, уверенность в его надежности…

Для нее не имело значения, как это будет выглядеть, как это воспримут в округе. Но что скажут друзья в Нью-Йорке и в Вашингтоне, ее коллеги по различным фондам, в которых она работает, – если она, вдова великого Юджина Траскотта, сблизится с садовником? Не говоря уже о различиях в стиле их жизни. Гейб с его маленьким домиком в начале Оуквью авеню, как он будет себя чувствовать здесь – в огромном доме, с ее изрядным доходом от очень разумного вложения капитала, которое в свое время они с Джином сделали? Зная его хорошо, она могла предполагать, что он от всего этого откажется.

Однако что плохого в том, если она пригласит его поужинать? И в этом ничего такого нет!

– Гейб, я… – начала она, но что-то изменило ее решение – возможно, неожиданный взгляд на его лицо. – Стоит ли начинать заниматься этими травами до наступления темноты?

Они пошли вдоль дома в направлении сада за кухней. Гейб указал на мансардное окно с облупившейся штукатуркой.

– Я влезу на лестницу и кистью замажу это место, – предложил он, хотя, строго говоря, в его обязанности ремонт дома не входил.

– Дом разваливается у меня на глазах, – вздохнула Корделия. – Иногда мне кажется, что самое лучшее – продать его. И даже новая посудомоечная машина… Нетта жалуется, что она издает адский грохот.

Она подняла глаза, обводя взглядом двухэтажное здание викторианского стиля с башенками и верандой, украшенной белыми колоннами. Это аляповатое строение, вечно нуждающееся в подкраске, хотя и требовало больших усилий, чтобы поддерживать его в хорошем состоянии, на самом деле было гораздо прочнее, чем все эти новенькие городские дома в Малбери Эйкрс. Накануне Сисси затащила ее в один из них, и оказалось, что стены настолько тонкие, что снаружи можно услышать храп владельцев.

– Если хочешь, я могу посмотреть посудомоечную машину, – предложил Гейб.

– Гейб, ты слишком добр…

Она помедлила. "Не глупи, лучшего предлога предложить ему остаться на ужин нельзя придумать. Но что будет потом?"

Заторопившись, чтобы не передумать, она закончила фразу:

– …я об этом даже и не мечтаю. Посмотреть машину может мистер Крокетт, и мне это не будет стоить ни цента. Гарантия еще не кончилась.

Корделия почувствовала, что ослабела и струсила. Как сможет она бороться против таких, как Дэн Киллиан, или против своей упрямой дочери, если не в силах набраться мужества и пригласить на ужин Гейба Росса?

Страх и сомнения пронзили ее болью… и в то же время возникло острое желание оказаться на кухне, за одним столом с ним. С человеком, с которым можно говорить не только о том, появятся ли в этом году у бейсбольной команды "Конфедераты Роберта Э. Ли" шансы побить команду "Уилстон Уайлдкэтс" или по какому праву Корки Оукс выставил презервативы для всеобщего обозрения в магазине прямо рядом с кассой, совершенно не беспокоясь о том, что их могут увидеть пятилетние дети.

Вместе склонившись над грядами плантации лекарственных и пряных трав, они пробирались бок о бок по узкой, посыпанной гравием дорожке между грядками, подрезая и подвязывая последние дары лета – миниатюрные кустики лука-резанца, зимнего чабера, золотого орегано, лимонного тимьяна, пурпурного базилика. Изумительные запахи, словно смесь райских ароматов возносились вокруг Корделии и вдруг напомнили ей о сетчатых мешочках, в которые ей предстояло собрать вербену для Нетты, чтобы положить в глубину каждого ящика в шкафах и комодах. Сегодня вечером она срежет весь базилик и опустит его для хранения в оливковое масло, а остальные травы подвесит для просушки на чердаке. А завтра им вместе с Неттой предстоит заготавливать уксусы на розмарине и эстрагоне.

Уже наступали сумерки и последние лучи солнца скользили по плакучей иве, склонившейся над бельведером.

Гейб торжественно протянул ей букет мяты:

– Для чая "от Нетты", – сказал он, – и я не отказался бы от чашечки этого чая прямо сейчас.

"А если я предложу тебе остаться на тарелку хорошего куриного жаркого от Нетты, что ты скажешь?"

Но как раз в этот момент издалека послышалась заливистая трель телефонного звонка.

Бросившись в дом через кухонную дверь, Корделия устремилась в прихожую, где вот уже почти пятьдесят лет на столике из вишневого дерева стоял массивный телефон черного цвета. А вдруг это Дэн все же решил дать деньги? Сердце ее забилось так, что его удары отозвались ноющей болью в зубах. Глупости, сказала она себе. Скорее всего звонят из кабинета доктора Бриджа, чтобы подтвердить, что встреча на следующей неделе состоится, или Нэт Даффи из питомника «Санрайз» сообщит о том, что пришел каталог семян, который я заказывала.

Корделия схватила трубку и вначале услышала только потрескивание, доносящееся откуда-то издалека, а затем – мужской голос, глубокий, но удивительно мелодичный.

– Корделия? Это Уин. Послушайте, мне только что позвонила Сисси. По голосу можно было понять, что она серьезно расстроена, поэтому я подумал, что стоит позвонить вам и узнать, как у вас дела. Я уже видел газеты, а она дала мне дополнительную информацию…

Корделия почувствовала, как ее паника спадает. Это всего лишь Уин, добрый, заботливый Уин, который по-прежнему звонит ей в день рождения и по праздникам Дня матери. И кто, кроме Уина, позаботится о том, чтобы послать ей фотографии Криса, вроде тех, что она получила на прошлой неделе. На одной из них они оба в Ист-Хемптоне, и Уин – высокий загорелый блондин – одной рукой обнимает мальчика, который на снимке кажется неуклюжим.

Конечно, Сисси позвонила ему напрасно. Если Уин вмешается в это дело, то все осложнится еще больше. Но тем не менее, как приятно услышать его голос! Она помнила, что Уину всегда удавалось все устроить – он даже большинство дел решал, не доводя их до суда. И еще до того, как из жизни ушла ее мама, тогда, много лет тому назад, когда они с Грейс еще только обручились, кому, как не Уину, удавалось своим обаянием вызвать улыбку у престарелой женщины?

Да, возможно, ему удастся утрясти и это дело. Хватит, она сегодня и так уж слишком долго молчала вместо того, чтобы высказаться. И к чему это ее привело? Что плохого, если она обратится к Уину за советом теперь?

– Уин, какой приятный сюрприз! – воскликнула она, но тут же понизила голос. – Да, шумиха вокруг книги Грейс довольно огорчительна. Хорошо, что ты позвонил… я искренне надеюсь на твою помощь.

Он уже многое знал: и о статье в «Конститьюшн», и о встрече с Дэном Киллианом этим утром. Ей очень хотелось понять, насколько Уин осведомлен об обстоятельствах смерти Неда Эмори. Было бы естественно ожидать, что Грейс ему многое рассказала об этом деле, когда они поженились. Но если Уин поймет, что Корделия что-то утаивает, то он этого не покажет.

Немного помолчав, Уин сказал:

– Я мог бы подготовить постановление суда, чтобы не допустить этой публикации. – Он говорил с ней спокойно и таким внушительным тоном, словно она уже стала его клиентом и согласилась нанять в качестве своего адвоката. – Насколько я понял, это сообщение в печати дополнительными фактами не подтверждается. Значит, это просто ни на чем не основанное утверждение Грейс, которая в то время была ребенком. Если только не найдется кто-то еще, кто может подтвердить ее заявление.

– Нола, – услышала Корделия собственный голос. – У Маргарет есть дочь по имени Нола. Но я не знаю, присутствовала ли она там и видела ли она… что-нибудь. Джин, должно быть, что-то говорил об этом, но я просто не помню. – Она вздохнула. – Это произошло так давно.

Имеет ли дочь Маргарет к этому событию какое-нибудь отношение? Если она подтвердит заявление Грейс, вот тогда действительно все станут это обсуждать и высказывать Бог знает какие страшные предположения. Не останется никаких шансов получить деньги у Дэна Киллиана или от каких-либо фондов, и создание библиотеки останется лишь пустой мечтой.

Она должна бороться, даже если это будет стоить ей того, чем она больше всего дорожит, – собственной честности. Не нужно лгать, говорила она себе, я буду только защищать то, что нуждается в защите. Джин не совершил ничего предосудительного. И это правда – единственная правда, которую она должна позволить себе.

– Я мог бы поговорить с Нолой, если вы не возражаете, – начал было Уин, но Корделия прервала его.

– Делайте все, что сочтете нужным, Уин. – Она еще крепче прижала трубку к уху. Запах срезанного лука-резанца от ее пальцев наполнил глаза слезами, и в носу защипало. – Все, что может предотвратить дальнейшее развитие событий.