Гердер

Гулыга Арсений Владимирович

Глава вторая

Идея развития

 

 

1. Учение о происхождении языка и мышления

В пантеон теоретической мысли Гердер вошел как один из творцов историзма. С первых шагов самостоятельного творчества он пытался разгадать тайну возникновения и развития специфических атрибутов человека — искусства, языка, мышления. Этот лютеранский священник, учившийся на теологическом факультете, преподававший в церковной школе, не мог примириться с традиционными догмами и пытался найти научное решение волновавших его вопросов, не порывая, однако, с религией. Идею развития начинающий ученый, у которого уже в юности появились незаурядные способности к стихосложению, попытался прежде всего провести в изучении того вида творчества, который был ему особенно близок, — поэзии. Молодой Гердер развенчивает привычный для его времени взгляд на поэтическое творчество как на дар небес. Набрасывая «Опыт истории поэзии» (1766–1767), он высмеивает наивные легенды о внезапном возникновении различных вещей, животных, видов человеческой деятельности и т. д. — «„первого корабельщика“, первого поцелуя, первого сада, первого мертвеца, первого верблюда, сотворения женщины и прочие выдумки» (5, т. 1, стр. 105). Что же препятствует распространению исторического взгляда, рассмотрению явлений в их постепенном возникновении? Прежде всего отсутствие достоверных источников. Человечество ушло так далеко вперед от своего первоначального состояния, что нет никакой возможности полностью восстановить подлинную картину возникновения того или иного явления. Но ни одно явление не возникает сразу. Всякое возникновение есть постепенный процесс, и весьма затруднительно указать момент окончательного становления вещи. Тем более если это относится к далекому прошлому. И наконец, значительные препятствия на пути познания ставит тот, кто, не умея объяснить возникновение того или иного явления, ссылается на волю бога. Отсутствие необходимых сведений о явлениях, нежелание мыслить самостоятельно, а также то обстоятельство, что за начало принимается совершенная форма вещи, относящаяся к более позднему времени ее существования, — вот повод искать решение вопроса не в самих явлениях, а в сверхъестественных силах.

Все это справедливо и в отношении искусства. Гердер решительно отвергает утверждение, будто поэзия создана не мыслью человека, а ниспослана с неба, и ставит перед собой задачу выяснить ее земные корни. Он не согласен также с предположением, что поэтическое искусство возникло у одного народа, а затем перешло к другим. У различных народов, населяющих отдаленные уголки нашей планеты и поэтому не связанных друг с другом, самостоятельно возникали довольно сходные по содержанию поэтические произведения. Это происходило вследствие действия аналогичных причин — одинаковых потребностей и способностей. Первыми стихотворениями были песнопения, которые распространяли новости, содержали мольбу, обращенную к богам в минуты бедствия, а также мифы о возникновении мира, заветы и поучения предков; передаваясь из поколения в поколение, эти песни пробуждали в людях мысль, в воинах храбрость, прославляя любовь, доблесть и верность. В этом, резюмирует Гердер, нет ничего сверхчеловеческого.

Поэзия не была создана преднамеренно, по определенному плану. Всякое изобретение появляется тогда, когда в нем ощущается потребность, но не следует думать, что всегда это результат целенаправленной деятельности. Ссылаясь на космогонию Эпикура, Гердер подчеркивает роль случая в осуществлении необходимости. Необходимость и потребность были матерью поэзии, но это не значит, что она возникла так, будто кто-то задался специальной целью создать искусство.

Какие же потребности человечества определили появление искусства? Гердер не видел прямой связи между трудом, материальной жизнью и искусством, он вставлял между ними опосредующее звено — религию. Возникновение искусства связано с появлением религии. Причем в объяснении происхождения религии Гердер следует материалистической традиции. В «Опыте истории поэзии» он приводит отрывок из поэмы древнеримского материалиста Лукреция Кара, содержащий обличение религии и апологию Эпикура. В первобытном состоянии, пишет Гердер в работе «Опыт истории поэзии», народ приобретает понятие бога не из спокойного и разумного созерцания мира, философского проникновения в порядок вещей, глубокомысленных размышлений о причине сущего, а вследствие суровых явлений окружающей действительности, которые внушали страх и ужас.

Отсюда Гердер делает вывод: первые молитвы должны были быть не чем иным, как песнопениями. Аргументация его такова: «Тяжелая нужда, ужасающие случайности, давящие потребности, которые заставляли искать богов, были — в соответствии с тогдашним образом жизни — делом всего народа» (5, т. 1, стр. 122). Следовательно, и религиозные обряды, и в частности молитвы, носили общественный характер. Поскольку молитвы произносились большим количеством людей, они должны были быть легкими для запоминания, короткими; поскольку они касались реальных, повседневных дел и были обращены к богу как к могучему, чувственно-осязаемому существу, они должны были носить чувственно-эмоциональный характер. А что такое короткая чувственно-эмоциональная молитва, состоящая из специально подобранных выразительных слов? Это и есть поэзия. Не случайно у всех народов священные гимны — это первая форма поэзии.

Идея естественного возникновения поэтического искусства подводила Гердера к мысли о столь же естественном происхождении языка. Следующим шагом в этом направлении было выяснение отношений между языком и литературой. В «Фрагментах о новейшей немецкой литературе» Гердер отмечает наличие неразрывной связи между ними: «Литература и язык взаимно воздействуют друг на друга; литература росла в языке, а язык — в литературе» (4, т. 2, стр. 75).

Здесь же мы находим оригинальную статью «О возрастах языка», которая в сильной степени, вплоть до дословных совпадений, перекликается с работой об истории поэзии. Здесь высказываются те же аргументы в пользу исторического подхода к явлениям. Историю общества Гердер сравнивает с жизнью человека и находит между ними определенное сходство. Это дает ему возможность говорить о различных возрастах языка. Молодость языка, богатая синонимами, образными выражениями, метафорами, — это поэтический возраст. На смену ему идет период художественной прозы — зрелость языка. Здесь не утрачена еще поэтическая красота речи, но язык приобрел определенную строгость и стройность. Последний период наступает тогда, когда на смену красоте приходит точность — философский возраст языка. В этой красочной, яркой, но весьма наивной схеме выражена идея противоречивого развития языка: язык прогрессирует как средство выражения абстрактного мышления, но теряет в своем поэтическом богатстве. Речь человека — исторически возникшее явление.

В 1769 г. Прусская академия наук объявила конкурс на лучшую работу о происхождении языка. Тема была сформулирована следующим образом: «Если бы люди были предоставлены своим врожденным способностям, то были бы они в состоянии изобрести язык? Какими способами они могли бы сами собою дойти до такого изобретения?» Вопрос этот возник не случайно. Вокруг него велась давняя полемика, уходившая своими корнями в средневековье и античность.

Всего за три года до конкурса, объявленного Прусской академией, вышла в свет работа ее действительного члена И. П. Зюсмильха «Опыт доказательства, что первый язык был создан не человеком, а исключительно богом». Это главный противник Гердера. Именно Зюсмильха критикует он в первую очередь в своем «Трактате о происхождении языка» (1772), получившем первую премию на конкурсе Прусской академии наук.

«Несмотря на ошибки, — пишет В. М. Жирмунский, — связанные с уровнем исторических познаний в XVIII в., Гердер является создателем первой исторической теории языка. Его учение о связи развития языка с развитием мышления, обусловленным в конечном счете развитием человеческого общества, легло в основу философии языка Вильгельма Гумбольдта, Штейнталя, Потебни» (3, стр. XXV).

Работа Гердера о происхождении языка проникнута духом полемики. Гердер подробно разбирает аргументацию своих противников, с жаром опровергает ее, пытаясь дать свое решение проблемы. Борьбу приходится вести на два фронта — против церковной ортодоксии и механистических концепций. Гердер не всегда прав, иногда противоречив, но основная идея, которую он отстаивает, безусловно, плодотворна.

В XVIII в. существовали теории, пытавшиеся показать естественное происхождение языка. Идею возникновения языка в результате договора как следствия общения людей отстаивал Э. Кондильяк, полагавший, что люди, одинаково реагируя на внешние воздействия, могли без труда договориться о значении слов. Наряду с теорией «договора» существовала также теория возникновения языка путем звукоподражания. Согласно этой теории язык возник как подражание звукам природы. В этом, в частности, был убежден Лейбниц. В «Новых опытах о человеческом разуме» он проводил различие между современными, «производными» языками и их основой — «первичным» языком, возникшим якобы в результате звукоподражания. Производные языки, отходя от первичного, все более теряли естественный и все более приобретали условный характер, однако и в них можно найти множество доказательств, указывающих на связь речи с звучащими предметами. Наконец, третьей теорией естественного происхождения языка была «эмоциональная» теория, развитая Руссо. Он полагал, что первый язык человека — это естественные крики, передающие его чувства. Животные пользуются языком жестов и взглядов. Произнесенное слово характерно только для людей. Первые звуки голоса были вызваны не нуждой, не материальной потребностью, но страстью — любовью, ненавистью, состраданием. Молча преследует человек добычу, которой хочет насытиться, но чтобы взволновать сердце, чтобы остановить несправедливого обидчика, природа диктует человеку звуки. Вот почему первые языки были певучими и страстными, прежде чем стать простыми и рассудочными. Гердер опирался на своих предшественников, но шел своим путем.

Он согласен с Руссо в том, что эмоциональная сторона языка является у человека общей с животными. «Уже как зверь человек обладает речью. Все сильные и все сильнейшие из сильных, все болезненные ощущения его тела, так же как и все бурные страсти его души, выражаются непосредственно в крике, в диких, неартикулированных звуках. Страдающий зверь так же, как и герой Филоктет, ощущая боль, вопит и стонет, даже если он находится на пустынном острове…» (4, т. 2, стр. 79). Этими словами Гердер начинает свой «Трактат о происхождении языка», и эта мысль проходит затем через него красной нитью.

Но, подчеркивает Гердер, нельзя сводить язык только к выражению эмоций. Все звери издают звуки, но ни один из них, даже самый совершенный, не обладает хотя бы началами человеческой речи. Ребенок криком, подобно животному, выражает свои чувства, но разве это тот язык, которым он будет пользоваться в дальнейшем?

Здесь Гердер расходится с Кондильяком и Руссо, которые не замечали принципиальной разницы между животным миром и людьми. Кондильяк, по мнению Гердера, наделяет животных человеческими качествами. Руссо, наоборот, принимает людей за животных. Сам Гердер не только настойчиво подчеркивает грань, лежащую между обществом и природой, но пытается раскрыть специфику человека, лежащую в особенностях его деятельности. Поведение животного определяется инстинктами, сфера действий его очень узка. Человек же универсален по своей природе, у него нет единообразной и узкой сферы, где его ожидала бы только одна работа; целый мир обязанностей и занятий лежит перед ним.

Человек разумен, он обладает даром речи, но эти выделяющие его из мира животных особенности не носят сверхъестественного характера. Гердер подчеркивает различие между животным и человеком, но спешит оговориться: «Я не делаю здесь никакого скачка. Я не наделяю внезапно человека никакими новыми силами, никакой языкотворческой способностью, которая была бы произвольным оккультным качеством» (4, т. 2, стр. 97). Естественные, а не сверхъестественные силы создали язык и разум человека, но эти силы не те, что действуют в животном мире. Одних сил животного мира недостаточно, чтобы вызвать к жизни разум и язык. Ведь рассматриваемый как животное человек далек от совершенства, более того, он самое беспомощное дитя природы, уступающее многим и в физической силе и в остроте органов чувств.

Гердер, безусловно, прав, настаивая на особой природе факторов, формирующих сознание и речь человека. Он прав, подчеркивая специфичность человека по сравнению с животным. Он прав, критикуя Кондильяка за механицизм, за примитивное понимание общения между людьми. По Кондильяку, двое детей, брошенных в пустыне, уже создают те связи, которые порождает язык. Гердер же рассматривает общество как органическое целое, вне которого отдельные индивиды — ничто. Правда, нападая на Кондильяка, Гердер иногда так формулирует свои мысли, что появляется опасность понять его превратно.

Отрицая «соглашение» между людьми как причину появления языка, Гердер пишет: «Дикарь, одиночка в лесу должен был бы изобрести язык для самого себя, даже если бы он никогда не говорил. Это было бы соглашение его души с ним самим, столь же необходимое, как и тот факт, что человек был человеком» (4, т. 2, стр. 106). Мысль о возможности появления языка вне речевого общения несостоятельна, к тому же она находится в явном противоречии с другими высказываниями Гердера, на которых мы остановимся далее, в частности с его идеей о роли общества в языкотворческом процессе.

Вместе с тем приведенная цитата не оговорка. Она согласуется с тем пониманием специфического отличия человека от животного, которое было характерно для Гердера. Правильно подчеркнув это отличие, он не мог вскрыть его истинной природы, а сводил к чисто духовным моментам. Всю совокупность специфически человеческих духовных сил Гердер называет «смышленостью», «сообразительностью» («Besonnenheit»), сюда относится не только разумное мышление, но и самые простейшие акты осмысленного отношения к ощущениям. Разум вырастает из природного задатка — «смышлености», последнюю Гердер берет как данное. Вопрос о происхождении духовных сил человека здесь он еще не ставит.

Пока Гердер предполагает духовные потенции человека имеющимися налицо и лишь прослеживает взаимодействие мышления и языка в процессе их развития. Человек не мог сам создать язык, утверждал Зюсмильх, так как для этого ему нужен был разум, разум же не может существовать без языка, следовательно, язык существовал прежде, чем он был создан. Из этого порочного круга Гердер находит вполне диалектический выход. Еще в статье «О возрастах языка» он писал: «Благодаря языку народы постепенно учились мыслить, и благодаря мышлению они постепенно учились говорить» (5, т. 1, стр. 160). История языка неотделима от истории мышления, разум и речь развивались в непрестанном взаимодействии. Как же происходил этот процесс?

Человек вследствие своей «смышлености» может задерживать внимание на окружающих его предметах, подмечать в них характерные признаки. Благодаря этим признакам он может различать вещи. Сохраняя в памяти характерные признаки, он придает вещам в своем уме определенность. Первый сохранившийся в памяти признак нашел свое выражение в слове, и это означало рождение языка. Так, наиболее ярким впечатлением, произведенным на человека овцой, было ее блеяние. Этот характерный звук остается в памяти как отличительное свойство данного животного. Ребенок и сейчас, прежде чем научиться произносить слово «овца», подражает блеянию. Точно так же его память фиксирует лай собаки, воркование голубя и т. д.

Первыми словами, по мнению Гердера, были земные «звучащие действия» — глаголы, а отнюдь не «небесные» общие понятия, как это следовало бы из теории божественного происхождения языка. Логика развития языка есть логика развития человеческой чувственности, а не какого-либо «высшего духа». У пастора Гердера здесь звучат далеко не ортодоксальные нотки; человек, говорит он, прислушиваясь к звукам природы, невольно приписывает ей жизнь, мысли, действия, обожествляет ее; человек сам создает своих богов и поклоняется им. Из глаголов постепенно возникали имена существительные; естественно, это были слова, фиксирующие какие-либо конкретные свойства вещей. Затем вокруг «основной чувственной идеи» наращивались родственные слова, все более приобретавшие характер абстракций. Вот почему поэзия старше прозы.

Первоначальный язык, по Гердеру, в силу своей красочности, образности, эмоциональности был поэтическим языком — подражанием звучащей, действующей, двигающейся природе. Это было время, когда речь и пение сливались воедино; Кондильяк и Руссо правы, выводя песни древних из ощущений, выраженных в звуках. Не следует только смешивать песнь человека и песнь соловья.

Однако, продолжает Гердер, каким образом находят свое выражение в языке явления, никаких звуков не издающие? На этот вопрос Гердер дает оригинальный ответ. Все ощущения порождают у нас определенные чувства, переживания. А любое переживание выражается человеком в издаваемых им звуках. Вот почему речь — универсальная форма выражения человеческих ощущений, отражающих разнообразнейшие оттенки действительности, а слух — среднее звено в цени других ощущений. В то время как осязание передает лишь грубые, неясные признаки предметов, зрение, наоборот, — бесчисленное множество их деталей, слух же в меру фиксирует все необходимое. Слух — единственный из органов чувств, передающий внешние раздражения во времени, в последовательном чередовании, вот почему природа избрала для него роль посредника между другими чувствами.

Подтверждение своей теории происхождения языка Гердер видит в том, что во многих древних и современных языках имеется значительное количество синонимов, передававших первоначально различные оттенки одних и тех же, ныне, однако, утраченных чувственных восприятий. Так, по его утверждению, в арабском языке имеется пятьдесят обозначений для льва, двести — для змеи, свыше тысячи — для меча. В то же время в этих языках зачастую отсутствуют слова для многих абстрактных понятий. Где же тут божественный порядок, когда существует ненужная масса слов для обозначения одного и того же предмета и отсутствуют средства выражения абстракций?

Есть ли доказательства в пользу того, что какое-либо слово было изобретено богом? Нет, отвечает Гердер, такие доказательства привести невозможно. Существует ли в каком-нибудь языке хотя бы одно общее понятие, ниспосланное людям свыше? Нет, не существует. Зато сотни разного рода соображений свидетельствуют о том, что язык возник в ходе развития чувств и разума человека. Не существует также врожденных понятий. Анализ восточных языков, в частности, показывает, что все содержащиеся в них абстракции были сначала чувственными восприятиями. Аналогична картина и в языках других народов. Сначала возникают слова, обозначающие конкретные, чувственно-воспринимаемые вещи, или их признаки, а затем общие понятия. Основой для абстрагирования служит реальный мир.

Гердер высказывает догадку о роли практической деятельности в образовании абстрактных понятий. Так, числа появляются для учета скота, ведения торговли. Не случайно финикияне, занимавшиеся торговлей, были изобретателями арифметики. Причем в языке народа имеется ровно столько абстрактных понятий (например, чисел), сколько нужно для удовлетворения наличных потребностей.

Наконец, подтверждение своей теории возникновения языка Гердер видит в истории грамматики. Чем древнее язык, тем менее упорядочена его грамматика, тем больше в нем существует специальных слов, служащих для передачи того или иного состояния и отношения. В современных языках эту роль выполняют грамматические категории, возникающие в ходе развития абстрактного мышления.

Итак, язык не создан богом. Вместе с тем это не случайное приобретение людей. Язык возник как закономерное явление. Вторая часть «Трактата о происхождении языка» посвящена рассмотрению естественных законов, определивших необходимость появления языка. Первый естественный закон гласит: «Человек — свободно мыслящее, деятельное существо, силы которого непрерывно растут; именно поэтому он говорящее создание» (4, т. 2, стр. 149). Если посмотреть на человека только как на животное, то он предстанет в весьма беспомощном и жалком виде. Однако слабость человека становится источником его силы. Лишенный инстинктов, человек развивает другую способность, дарованную ему природой, — «смышленость» (этим термином, как мы помним, Гердер обозначал интеллект в потенции).

Прогресс, непрерывное совершенствование — характерная особенность человека. Появившись на свет, человек становится учеником природы и развивается не по дням, а буквально по часам. Это развитие, которого не претерпевает ни одно животное, в человеке не знает предела. Человек никогда не бывает в себе завершенным. Возникновение и развитие интеллекта есть возникновение и развитие языка. Цепь мыслей становится цепью слов. Таким образом, непрерывное развитие языка вытекает из самой природы человека.

Второй естественный закон: «Человек по своему назначению есть создание стада, общества; поэтому развитие языка для него естественно, существенно, необходимо» (4, т. 2, стр. 163). Слабость человека становится причиной его силы также и потому, что заставляет его объединяться с другими людьми. Без посторонней помощи женщина не может ни произвести на свет, ни вырастить своего ребенка. Родственные узы, совершенно отсутствующие в животном мире, суть элементарные общественные связи. Гердер, правда, не мог раскрыть природу других, более глубоких отношений, цементирующих общество, но высказанная им догадка о связи развития отдельного человека с развитием всего общества была живой мыслью, оплодотворившей дальнейшее развитие философии. «Нет ни одного человека для самого себя, он всегда вплетен в род как целое» (4, т. 2, стр. 166). Без общества человек одичал бы, завял, как вянет цветок, оторванный от стебля и корней растения. Развиваясь, общество совершенствует и язык. Это происходит в ходе изучения и преподавания языка, в ходе развития литературы. Прогресс языка так же бесконечен, как и развитие самого общества. Каждый новый, оригинальный автор, новый мыслитель, задающий тон в обществе, обогащает и развивает язык.

Третий естественный закон: «Так как весь человеческий род не мог оставаться одним стадом, он не мог сохранить один язык; поэтому стало необходимостью образование различных национальных языков» (4, т. 2, стр. 171). Язык живет, в речи каждого человека он приобретает неповторимые индивидуальные особенности. Так же как нет двух людей с одинаковыми чертами лица, не бывает полностью совпадающей манеры говорить. Различие в климате и в других внешних условиях накладывает свой отпечаток на произношение. Да и не только на произношение; основное содержание языка — словарный запас — в значительной степени зависит от образа жизни людей. Животные привязаны к определенной среде, люди обитают повсюду на земле. Они образуют различные нации со специфическими особенностями национального характера и языка. Но языки развиваются не обособленно друг от друга, а в тесной связи. Так же как один язык есть некоторая целостность, так и все языки человечества составляют единство. Эту мысль Гердер излагает, формулируя свой четвертый естественный закон языка: «Подобно тому как, по всей вероятности, человеческое общество с момента возникновения в своем великом хозяйстве составляет прогрессирующее целое, то же самое можно сказать о всех языках и о всей цепи культурного развития» (4, т. 2, стр. 179).

Здесь Гердер впервые ставит вопрос о преемственности в развитии культуры. В развитии индивидуума имеет место усвоение им накопленного опыта, определенная связь состояний прошлого и настоящего. Точно так же и народы усваивают достижения прошлых поколений и развивают их дальше. Культурная традиция идет от народа к народу. Все народы всех эпох трудились над зданием человеческой культуры. Современные языки возникали и совершенствовались в ходе развития культуры, вполне естественным путем. Поэтому опять-таки нелепо говорить о божественном возникновении первого языка. Гипотеза о божественном происхождении языка — красиво замаскированная бессмыслица.

Следующим этапом осмысления Гердером идеи развития было применение ее к проблеме мышления. К этому вопросу Гердер также обращается в связи с конкурсом, объявленным Прусской академией наук. Но на этот раз написанная им в 1774 г. работа «О познании и ощущении человеческой души» премии не получила. В переработанном виде она увидела свет в 1778 г.

Как и многие другие сочинения Гердера, она носит полемический характер. Автор критикует плоский рационализм ранних просветителей, которые «почитают свой разум вечным, врожденным, ни от чего не зависящим, никогда не обманывающим оракулом» (4, т. 3, стр. 36). Но гердеровская критика рационализма свободна от тех крайностей, в которые впадали некоторые критики вольфианства — сторонники «непосредственного знания». В написанной за несколько лет до этого работе «Критические леса» Гердер очень едко отзывается об одном из таких антивольфианцев, Фридрихе Риделе, сводившем познание истины исключительно к непосредственному чувству. «Познать какую-либо вещь, — писал Гердер, — даже в самой малой степени — значит выделить ее, а всякое выделение происходит благодаря суждению, последнее не является непосредственным чувством» (9, т. IV, стр. 6). Чувство дает знание о единичном; понятия, даже самые простейшие, есть результат обобщения. Каким образом, спрашивает Гердер, мы получаем знания о вещах, нас окружающих, об их форме, величине и т. д.? Только благодаря многим единичным чувствам, обобщенным путем сравнения и оценки. При образовании понятий зачастую выпадают, забываются промежуточные звенья. Великий мыслитель может, конечно, сразу увидеть следствия из ряда теорем там, где простой смертный должен постепенно их выводить, но это не меняет дела. Способность мгновенно окинуть взором систему доказательств не устраняет последнюю.

Итак, Гердер не отбрасывает рационализм, он лишь преодолевает его ограниченность, дополняет историческим взглядом на мышление. В центре его внимания проблема возникновения интеллекта. Перед этой проблемой останавливаются в бессилии и те, кто находится во власти «механических видений», пытаясь создать душу из «глины и грязи», и в равной мере сторонники лейбницианской «предустановленной гармонии», которая разрывает связь между душой и телом. В природе нет ничего изолированного, все находится во взаимных переходах и переливах. Поэтому зародыши сознания надо искать не вне материи, а внутри нее.

Мышление Гердер выводит из ощущения, в основе которого лежит явление, названное естествоиспытателем А. Галлером, открывшим его, раздражимостью. Раздраженный мускул сжимается и снова вытягивается. Раздражимость Гердер характеризует как «первую мерцающую искорку ощущения, к которой поднялась мертвая материя в результате многих шагов и скачков механизма и организма» (4, т. 3, стр. 9). Это важнейший вывод. Сколько бы после этого Гердер ни говорил о боге, сколь бы противоречивы и непоследовательны ни были другие его высказывания, но его вклад в научное понимание возникновения сознания остается бесспорным.

Ощущение связано с наличием в организме нервов. «Мы ощущаем только то, что дают нам нервы, и только вследствие этого и в соответствии с этим мы можем мыслить» (4, т. 3, стр. 28). Когда чувства достигают определенной степени ясности, они становятся мыслями, разум возникает из ощущений. Итак, Гердер рассматривает сознание исторически, как нечто ставшее, возникшее в ходе развития живого мира. Вплотную Гердер подходит и к пониманию познания как отражения. «Душа, — пишет он, — ничего не придумывает, ничего не познает из самой себя, а только то, что ей сообщает универсум извне и изнутри» (4, т. 3, стр. 32). Но вот Гердер ставит вопрос: материальна душа или нематериальна? Однако ответа на него не дает: «Я еще не знаю, что такое материальное и нематериальное, но я убежден, что между ними нет железной преграды» (4, т. 3, стр. 31).

Это в высшей степени характерная для Гердера фраза. Он рвет с идеалистическими понятиями, но стать на материалистическую точку зрения не может. Гердер — враг дуализма, он пытается развить монистический взгляд на действительность, но его монизм непоследователен, он лишь переходная ступень к подлинному, материалистическому монизму. Особенно ярко эта непоследовательность проявилась в его учении об органических силах.

 

2. Теория органических сил

В этой теории Гердера идея развития приобретает всеобщий характер. Зародившись первоначально как мысль о естественном происхождении поэзии, языка и мышления, она постепенно распространяется им на природу и общество. Конечно, это еще не научная теория, а лишь смелые догадки, заключенные подчас в богословскую и даже мистическую оболочку. Нас не должно, например, удивлять то обстоятельство, что мысли о развитии животного мира изложены Гердером в трактате «О переселении душ» (1782). Последняя написана в форме диалога Харикла, сторонника теории переселения душ, и его оппонента Феага, в уста которого Гердер вкладывает свои убеждения. Харикл говорит о трех видах переселения душ. Во-первых, это — движение по восходящей линии — от растения к животному, от животного к человеку. Во-вторых, обратное превращение, подобно тому как индийская религия обещает превратить доброго человека после смерти в слона или корову, а злого — в свинью или тигра. И, наконец, третий вариант — переселение душ «по кругу», т. е. в подобные же существа.

Феаг сразу отвергает последние два вида переселения душ. Нет ни одного человека, говорит он, который, прежде чем появиться на свет в качестве данного лица, уже некоторое количество раз побывал в материнском чреве. Уж если отстаивать подобные взгляды, лучше прямо назвать себя сторонником теории идей Платона.

Что касается первого вида переселения душ, то Феаг признает его, однако дает ему весьма своеобразное истолкование: «Я не стыжусь моих полубратьев — животных, наоборот, в отношении их я большой сторонник переселения душ… Вполне определенный, твердый, хитроумный и поучительный характер животного получает искру света, которую мы называем разумом, и человек готов… Мне кажется, это есть антропогенез и возрождение животного в человеке» (4, т. 5, стр. 71–72).

При всем при том перед нами верующий пастор. Он говорит и о боге, и о будущей жизни, но наряду с этим (что и представляет для нас интерес) он развивает идеи о единстве всего органического мира, об относительном характере классификации живых организмов, об эволюции живых существ и подводит читателя к мысли о естественном происхождении человека.

«Феаг . Ведь вы не думаете всерьез, мой друг, что внутреннее творчество, постоянное новое творчество происходит в строгом соответствии с классификацией блаженного рыцаря Линнея?

Харикл . Я нет, но наш друг Гармодий дал умертвить себя, отстаивая это мнение.

Феаг . Тогда он погиб зря, так как наши классификации далеко не совершенны. Они служат лишь для наших чувств, для нашего познания, но не являются теми образцами, в соответствии с которыми действует природа, это не те границы, которые она сама установила, чтобы направлять каждое существо по вполне определенной ровной дороге. О, как взаимно проникают друг в друга классы живых существ! Как восходят и поднимаются организмы отовсюду и во все стороны, и в то же время остаются похожими друг на друга…

Харикл . Действительно, у самых несовершенных животных можно найти определенное сходство с высшими формами организмов.

Феаг . Во внутреннем строении еще больше, чем во внешнем облике. Даже у насекомых можно найти аналогию человеческим органам» (4, т. 5, стр. 74).

Таким образом, мистическая проблема переселения душ получает у Гердера совершенно неожиданную интерпретацию, за разговорами о метемпсихозе проглядывает глубокая естественнонаучная идея, далеко опережавшая его век.

Идея развития природы конкретизируется затем в основном философском труде Гердера «Идеи философии истории человечества». Анализу развития человеческого рода автор предпосылает историю нашей планеты. Характеризуя происхождение Земли и ее место в системе мироздания, Гердер ссылается на труд своего учителя Канта — «Всеобщая естественная история и теория неба». Далее он переходит к геологической истории Земли, ее флоре и фауне. Намеками, в очень туманной форме Гердер говорит о естественном возникновении жизни, которая, по его мнению, появилась в воде: «Под воздействием воздуха кремнезем мог превращаться в известняк, в котором образовались первые живые существа моря — панцирные» (9, т. XIII, стр. 48). Гердер делает крупный шаг вперед по сравнению с Кантом, который распространял принцип естественного развития только на небесные тела, а жизнь рассматривал как результат творческого акта божества.

«Дайте мне материю, — говорил Кант, — и я построю из нее мир, т. е. дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен возникнуть мир» (16, т. 1, стр. 126). Кант действительно показал, как под воздействием чисто механических причин из первоначального хаоса материальных частиц, отличающихся друг от друга лишь своей плотностью, могла образоваться наша солнечная система. «Прошли, быть может, миллионы лет и веков, прежде чем та сфера сформировавшейся природы, в которой мы пребываем, достигла присущего ей теперь совершенства» (16, т. 1, стр. 208). Отрицая за богом роль зодчего Вселенной, Кант, однако, не мог обойтись без его помощи при объединении феномена органической материи. Разве допустимо, спрашивал он, сказать: дайте мне материю и я покажу вам, как из нее можно сделать гусеницу. Одной механики недостаточно для понимания сущности жизни. Высказав эту верную мысль, Кант не мог указать никаких путей для решения проблемы. Он всегда считал нелепым надеяться на появление нового Ньютона, который объяснил бы происхождение стебелька травы естественным путем.

И вот его ученик вознамерился это сделать. Конечно, то, что было достигнуто, не объяснение, а всего лишь догадки, высказанные к тому же в нарочито туманной, порой мистической форме. Но если отвлечься от последней, то можно увидеть идеи непрерывного развития природы от низших ступеней к высшим. Согласно Гердеру, только благодаря естественным силам, без постороннего вмешательства развитие природы приводило к возникновению все более сложных образований. Существовали различные соединения воды, воздуха, света, прежде чем возник первый растительный организм. «Множество растений возникло и погибло, прежде чем появился первый животный организм, причем насекомые, птицы, рыбы, обитатели воды и мглы предшествовали развитию форм наземных животных, среди которых наконец выступил человек как вершина организации на нашей Земле» (9, т. XIII, стр. 24).

Что это? Эволюционная точка зрения? Во всяком случае ее предвосхищение. Гердер сравнивает человека с наиболее близко стоящими к нему обезьянами. «Орангутанг похож на человека в своем внутреннем и внешнем строении. Его мозг имеет форму нашего, у него широкая грудь, гладкие плечи, похожее лицо, аналогично построенный череп» (9, т. XIII, стр. 115). Сознание обезьяны стоит на самой грани разума. И хотя Гердер прямо не говорит в своей книге о том, что человек произошел от животных в результате естественной эволюции, а иногда даже утверждает противоположное, но общая логика его рассуждений свидетельствует о том, что он все же склонялся к этой точке зрения. «Новое произведение Гердера, — писала одна из его читательниц, хорошо знавшая умонастроения автора, — дает возможность предполагать, что первоначально мы были растениями и животными; что из нас дальше сделает природа, нам, вероятно, останется неизвестным. Гёте размышляет сейчас над этими вещами, и все то, что он обдумал, в высшей степени интересно» (33, стр. 161).

В «Идеях философии истории человечества» Гердер открыто солидаризировался с современными ему материалистами. «Пристли и другие, — писал он, — в противоположность спиритуалистам утверждают, что во всей природе нельзя найти никаких следов чистого сознания и что мы еще не настолько проникли во внутреннее состояние материи, чтобы отрицать за ней способность к мышлению и другие духовные силы; мне кажется, они правы и в том и в другом. Духа, который действовал бы без материи и вне ее, мы не знаем» (9, т. XIII, стр. 172).

Наивысший авторитет для Гердера — Спиноза. Но мировоззрение Гердера в отличие от взглядов голландского материалиста приобретает динамический характер. У Спинозы единая субстанция (природа) обладает извечно двумя неизменными атрибутами — протяженностью, т. е. материальностью, и мышлением. Основа всего сущего для Гердера — живые, органические силы, определяющие бытие материи и духа. Материя и дух находятся в состоянии непрерывного развития и (неразрывно связаны между собой.

Органические силы существуют объективно и носят естественный характер, но их природа Гердеру все же неясна. Мыслитель недвусмысленно отмежевывается от попыток объяснить развитие чисто духовными факторами. «Если я говорю, — писал он во введении к „Идеям…“, — об органических силах творчества, я не думаю, что их будут рассматривать как оккультные качества» (9, т. XIII, стр. 10). Душу, разум человека Гердер не считал простым, субстанциальным началом, наоборот, он исходил из того, что духовные потенции человека есть нечто сложное, результат развития органических сил. «Теоретически и практически разум человека есть нечто воспринятое; определенное соотношение и направление идей и сил, к которым пришел человек в соответствии с своей организацией и образом жизни. Разума ангелов мы не знаем» (9, т. XIII, стр. 144).

Ну а как обстоит дело с догматом о бессмертии души? В XVIII в. самые вульгарные материалистические представления порой сочетались с верой в индивидуальное бессмертие. Неудивительно, что Гердер для обоснования церковного догмата прибегает к естественнонаучному аргументу. Если гусеница может превратиться в бабочку, то почему человека после смерти не ждет какая-то новая, неведомая форма бытия? Ведь цепь превращений бесконечна и загадочна, а органические силы нерасторжимы.

Те же идеи динамического спинозизма Гердер развивает в полемической книге «Бог. Несколько диалогов» (1787). К оценке этой работы надо подходить с учетом исторической обстановки ее появления. Гердер писал в ней о Спинозе в то время, когда имя этого голландского мыслителя предавалось анафеме, когда его учение третировали, по словам Лессинга, как «мертвую собаку». В памяти современников были еще свежи жестокие гонения за приверженность к спинозизму. К тому же положение придворного проповедника в Веймаре обязывало Гердера придерживаться известных границ. Отсюда двойственное впечатление, которое возникает при чтении его работы «Бог. Несколько диалогов». Гердер поднимает на щит учение Спинозы, одновременно доказывая его совместимость с христианством. Именно здесь с наибольшей полнотой проявляется противоречие между религиозным догматизмом и творческой мыслью, которое проходит через всю философию Гердера.

Противоречивая по своему характеру работа Гердера о Спинозе вызвала и противоречивые оценки ее со стороны современников. Поэт Фридрих Шиллер, сторонник кантовской философии, отмечал, что Гердер в высшей степени склоняется к материализму. В то же время радикально и атеистически настроенный Векрлин нападал на Гердера за то, что тот затушевывал антирелигиозный характер философии Спинозы. Подобные упреки в адрес Гердера делал и революционный демократ Георг Форстер.

Гердер защищает Спинозу от обвинений в атеизме, однако сам все больше приближается к материализму. Весьма недвусмысленно отрицает он акт божественного творения мира из ничего. Бог, о котором идет речь в работе Гердера, не творец мира, а сам мир, состоящий из действующих сил. Принцип деятельности, которым Гердер дополняет учение Спинозы, — результат несомненного влияния Лейбница; однако Гердер не согласен с лейбницевской трактовкой проблемы материи. Для Лейбница материя есть порождение наших чувств, кажимость; для Гердера материя «существует как таковая вследствие своей природы и истины, вследствие внутренней связи действующих сил» (9, т. XVI, стр. 548). Не согласен Гердер и с Декартом, отождествившим материю с протяженностью. Почему, спрашивает он, материю следует отождествлять только с протяженностью? Ведь время наряду с пространством в равной степени «внешнее условие ее бытия». Спиноза, стремившийся преодолеть дуализм Декарта, сделал протяженность (материю) и дух атрибутами субстанции (бога, природы). Но для Гердера это недостаточно монистично. Свою субстанцию — органические силы — Гердер рассматривает как «промежуточное понятие (Mittelbegriff) между духом и материей» (9, т. XVI, стр. 451). Развиваясь, субстанциальные силы приобретают пространственную и временную определенность. Потенциально связанное с материей, мышление актуализируется лишь на высоких ступенях развития — в живом организме.

Мир раскрывается перед Гердером в виде единого, непрерывного процесса развития, закономерно проходящего вполне определенные, необходимые ступени. О том, как Гердер представлял себе эти ступени, говорит следующий его черновой набросок: «1. Организация материи — теплота, огонь, свет, воздух, вода, земля, пыль, Вселенная, электрические и магнитные силы. 2. Организация Земли по законам движения, всевозможные притяжения и отталкивания. 3. Организация неживых вещей — камни, соли. 4. Организация растений — корень, лист, цветок, силы. 5. Животные: тела, чувства. 6. Люди — рассудок, разум. 7. Мировая душа: все» (9, т. XIV, стр. 646).

Для Гердера эта схема означала не застывшую «лестницу существ», созданных богом, а непрерывно совершенствующуюся «цепь развития». В этом плане следует понимать и загадочную «мировую душу». Коль скоро развитие беспредельно, то надо задуматься над тем, во что выльется совершенствование человеческих форм. На Земле человек — предел развития, воображение Гердера переносит дальнейшее развитие в… сверхчувственный мир.