Все предсказывало весну. Перевалив через острые гребни Витоши, черные тучи застилали небо, и на город обрушивался проливной дождь. Опять-таки с юга, со стороны Фракийской равнины, налетал теплый ветер и, подобно необъезженному жеребцу с развевающейся гривой, мчался за синюю гряду Стара-Планины. На окраинах города пахло влажной, только что пробившейся зеленью.

Теперь Аввакум реже бродил по лесу. Утром он работал над рукописями, оставленными еще недавно, проявлял пленки. Потом уходил в мастерскую, и, насвистывая мелодии старинных вальсов, возился с разбитыми амфорами и гидриями. Работа спорилась. Ом не замечал, как текли часы среди этих осколков и вырытых из земли глиняных черепков. Просто — еще: частица вечности принадлежала ему.

С утра в музей пришла группа учеников старших классов какой-то общеобразовательной школы. Их никто не сопровождал, а узнать хотели о многом. Аввакум с удовольствием взял на себя роль экскурсовода. Когда они подошли к последнему экспонату, было уже далеко за полдень.

Одна из школьниц вздохнула. У нее, как видно, была склонность к особенному восприятию времени, потому что она сказала:

— А вам не кажется, ребята, что мы промчались, как на космическом корабле? Так быстро, словно мы двигались по залам со скоростью фотонной ракеты.

— Да-а-а! — глубокомысленно протянул самый рослый из мальчиков. — День прошел, мы и не заметили! Представляете, если бы все это время у нас была алгебра или тригонометрия! Да нам бы эти часы веком показались…

Аввакум засмеялся. И вдруг, несмотря на хорошее настроение, почувствовал, что его охватывает безотчетный страх. Так с ним случалось иногда. Стоило появиться в жизни чему-то хорошему, и оно тут же исчезало, словно золотой след метеора. Радости были мимолетными, всему хорошему, казалось, суждено умереть еще в зачатке.

А в жизни, кипевшей вокруг него, происходило как раз обратное. Хорошее приходило стремительно и ощутимо, пускало прочные корни в землю, и никакая сила уже не могла их вырвать. В городе вырастали новые бульвары, жилые дома и заводы, новые театры… Все это возникало с головокружительной быстротой. Люди ездили в современных автобусах, покупали легковые машины, ходили в театр на «Деревянного принца» и рукоплескали легкомысленной принцессе. У каждого были свои легкомысленные принцессы, свои новые квартиры, автобусы и поездки в ресторан «Копыто». Все это было постоянным и не напоминало золотой след от метеора.

Причины изменчивого настроения были в нем самом, в его характере. Но в известной степени это зависело и от тех сил, которые не оказывали непосредственного влияния на других людей. То была для Аввакума весна тревожных предчувствий. Они оправдались только в ноябре.

* * *

День двадцать восьмого ноября для полковника Манова был очень тяжелым. Неприятности начались еще с утра. Сначала обостренный диалог с женой — ей хотелось непременно пойти в этот день на премьеру новой болгарской оперы. Не посмев переубедить супругу, он пообещал ей достать билеты, хотя в душе не сомневался, что и в этот вечер ни в какой театр пойти не сможет. То ли из-за того, что он солгал без зазрения совести, то ли потому, что ему просто стало жаль самого себя, но полковник расстроился.

Вот и еще хорошенькие новости! Когда он собирался проглотить ложечку соды — старая язва давала о себе знать — пришла радиограмма с тревожным сообщением о вчерашних событиях в пограничном секторе А. Черт бы его побрал, этого Хасана Рафиева! — было первой мыслью Манова. Какую цель преследовали те, убив «своего» человека и забросив труп на нашу территорию? Что они хотели этим доказать? Очень просто! Что случай с двойным нападением — обычная диверсия, хотя и организованная и проведенная в более широком масштабе. Раз на месте перестрелки лежит убитый, значит, явно вылазка диверсантов… По крайней мере, замысел тех был таким. В действительности же не было никакой диверсантской вылазки, и вот почему. Во-первых, никто из нападающих не сделал попытки перейти границу даже на сантиметр. Хасан Рафиев убит до пограничной полосы выстрелом в упор, потом труп его протащили по распаханному чернозему и бросили на нашу территорию. Во-вторых, настоящие диверсанты не переходят границу шумными ватагами, как пьяные свадебщики. В-третьих, в таких случаях не тащат с собой тяжелых пулеметов. Они полезны при вторжении — подобных попыток вообще не было сделано. И все же тяжелые пулеметы стреляли: в устье оврагов на нашей стороне торчат стволы деревьев, словно обрубленные. Так по-плотницки работать могут только тяжелые пулеметы.

Так что диверсантской вылазки как таковой не было. Вариант с Хасаном Рафиевым — обычный блеф. К оврагам были посланы небольшие подразделения пограничной охраны при усиленной огневой поддержке. Им было велено поднять как можно больше шума, чтобы создать видимость настоящего вторжения. Потом, когда цель (шум!) была достигнута, они убили «своего» человека и подбросили.

Придя к этому заключению, полковник Манов с удовлетворением потер руки. Проглотил свою ложечку соды, и уже через минуту почувствовал себя свежее. На премьеру он, разумеется, не пойдет, но почему бы ему не предложить жене сходить в театр одной? Нет, нельзя, она обязательно скажет, что слава богу, я еще не вдова, и годы, когда нужно было делать ей такие поистине прекрасные предложения, к сожалению, канули в прошлое. Он знал заранее, что она ему скажет, так как подобные вещи говорились бесчисленное количество раз.

Но все-таки зачем нужен был этот блеф? Блефующий обязательно преследует какую-то определенную цель. Никто не блефует без цели. Вывод на позицию тяжелых пулеметов, инсценированное нападение, при котором противник не двигается с места, — это явно ход, какая-то уловка, а не просто выдумки заскучавшего пограничного офицера.

Впрочем, уже то, что он разгадал подлинный характер нападения, было большой удачей. Пусть жена сердится из-за этой премьеры, зато он еще раз убедился в своем умении логически мыслить и распутывать сложнейшие узлы.

Итак, надо продвигаться дальше. Неприятель блефует. Но для чего, черт возьми?..

Терпение… А ну-ка подумаем, что означает усиленная огневая поддержка и «нападение» одновременно в двух пунктах? Что означает этот пустой шум? Это может означать лишь одно: стремление противника сосредоточить наше внимание именно на этих двух пунктах, отвлечь нас от других мест.

Не случайно же Аввакум Захов был его учеником!

Сейчас можно бы и закурить. Ученик сделал скачок вперед, ушел недостижимо далеко, но чья все-таки была школа, кто давал первые уроки?

Табак кружит голову, когда куришь редко. Сода успокаивает, но она лишь паллиатив, так как действие ее временное. Недавняя изжога скоро вернется снова, он это предчувствует, а мысль о проклятой премьере не выходит из головы. Конечно, это правда, что десять лет тому назад он ни в коем случае не предложил бы жене пойти в оперу одной. Даже и подумать бы не посмел. А сейчас это казалось ему смешным и наивным.

Манов докуривал сигарету, когда в кабинет ворвался начальник пеленгаторного отдела — плотный и подвижный полковник Ленков, который, казалось, не ходил, а пролетал над полом, словно Карлсон с моторчиком. Он размахивал какой-то бумажкой, и глаза его смотрели на Манова весело и задорно.

— Собирай-ка, дорогой товарищ, чемодан, — прогудел он мощным басом, неожиданным для его пухлой фигуры. — Такая каша там заварилась, пальчики оближешь! Как раз по тебе!

— Где это? — спокойно спросил Манов. И добавил: — Я ко всяким кашам привык.

— Как где? Да ты что, с неба свалился? В секторе А, неужто не знаешь? В известном и во всех отношениях примечательном секторе А.

Начальник пеленгаторного отдела был веселым и здоровым человеком, и полковник Манов позавидовал его хорошему настроению. Было видно, что того не изводят разные билеты и язва.

— Ну-с, — сказал он ему. — Слушаю тебя.

Полковнику Ленкову трудно было усидеть на одном месте, и поэтому он начал свой рассказ, шагая из угла в угол по комнате.

Он упомянул «Гермеса» — так условно назвали одну тайную радиостанцию, которая работала на ультракоротких волнах. В эфир выходила в пятидесяти километрах к югу от границы. Особенностью «Гермеса» было то, что он в основном передавал и редко принимал. «Молчун» лишь давал инструкции. Контрразведчиков беспокоило разнообразие шифровых систем, которыми он пользовался, применение специальных кодов — условных знаков и сигналов. Шифровальщики кое-как справлялись с системами шифров и терпели порой серьезные неудачи. Расшифровать радиограмму «Гермеса» быстро, не теряя времени, было разнозначно такому подвигу, как раскрыть тайную радиостанцию или глубоко законсервированного резидента… Но если ценой многих часов, а то и дней, радиограммы все же бывали прочитаны, то попытка разгадать условный код обычно заводила в тупик. Так, например, в начале сентября «Гермес» передал коротенькую шифрограмму, составленную по-латыни. Через двое суток она была с огромным трудом прочитана, но смысл остался неразгаданным. Буквальный перевод можно было читать двояко: а) «Профессору принять меры для окончания работы на Витоше»; б) «Витоше принять меры для окончания работы профессора». Фраза начиналась и заканчивалась туманно. Кто такой профессор? Что он имеет общего с Витошей. О какой работе идет речь? На эти вопросы мог ответить только человек, знакомый с кодовым значением слов и игрой падежей. Могла помочь и контрразведка, если бы имела в своих досье персонифицированный перевод хотя бы одного термина. Знать бы, какое лицо прячется за словом «профессор», если бы засекли его в системе какой-нибудь иностранной разведки, то нить была бы найдена.

Но в досье контрразведки пока что не фигурировал ни один «профессор». Имелись лесорубы и чабаны, инженеры и геологи, а профессоров — не было.

Так что, услышав об этом «Гермесе», полковник Манов невольно вздрагивал, протягивал руку за сигаретой, хотя ему запрещали курить, вспоминал о жене и пропущенных премьерах и хмурил брови. Он не любил кодовых знаков, а латынь считал «мертвым» делом.

И вот закордонный «Гермес» снова появился на горизонте.

Он появился вчера вечером на координатных таблицах пеленгаторщиков. И не по своей инициативе, а потому, что его вызвала ультракоротковолновая станция с позывными «Искыр». «Гермес, Гермес, здесь Искыр, здесь Искыр, слышишь меня?»

Этот сигнал повторили несколько раз в течение пяти минут. И в этом тоже было что-то новое.

«Слушаю», — ответил лаконично «Гермес». Этот «Гермес» вел себя важно, как настоящий бог. А «Искыр» раболепствовал:

«Заказ выполнен (не хватало слова «господин», но оно явно подразумевалось в подтексте). Жду указаний, кому его передать».

На что «Гермес» ответил высокомерно:

«Слушай завтра в установленное время. Прими немедленно необходимые предварительные меры».

«Конец», — объявил «Искыр».

Разговор между «Искыром» и «Гермесом» продолжался не более десяти минут. Этого было вполне достаточно, чтобы определить с незначительным отклонением местонахождение «Искыра»: автомобиль, в котором, вероятно, был установлен передатчик, находился примерно в трех километрах от Смоляна и двигался по направлению к городу.

Все пути к городу были немедленно перерезаны. Вездеходы с пеленгаторами разлетелись во все стороны, где только могли пройти машины.

Было около семи вечера. Везде висел густой туман и, смешиваясь с вечерними сумерками, не пропускал даже искорки света. Только местный житель, который знал дорогу и был к тому же опытным водителем, мог вести машину в такую погоду со скоростью шестьдесят километров в час.

«Искыру» удалось ускользнуть.

— Мне кажется, — сказал полковник Ленков, заканчивая свой рассказ, — что этот хитрец вообще не делал попыток скрыться из города. У него было время добраться до Смоляна, прежде чем навстречу ему помчались наши первые машины. Он спокойно поставил свою машину у себя во дворе, спрятал в тайник радиопередатчик, а затем отправился в какой-нибудь ресторан и, заняв место за одним из дальних столиков, крикнул официанту: «Эй, любезный, не видишь разве, что я тут уже битый час сижу! Долго мне еще тебя ждать?»

Так он позаботился даже о своем алиби.

— Логично, — вздохнул полковник Манов. — Но вообще-то мне кажется, что все эти истории с «Гермесом» касаются тебя больше.

Он потянулся за сигаретами, жадно затянулся.

— Что, что? — полковник Ленков даже остановился на секунду. — Вот те на! Мое дело, дорогой товарищ, заключалось в следующем: запеленговать, расшифровать, и, слава богу, мой старший шифровальщик вовремя справился, определил местонахождение передатчика. А уж дальше дело за тобой!

— Ладно, ладно, не кипятись! — кротко сказал Манов. — Я же пошутил. Эта история с «Гермесом» — общая. — Он прочел текст и помолчал. Сейчас коварная мысль о билетах уже не вертелась в голове. С наслаждением покуривая, он продолжал: — Как видишь, речь здесь идет о каком-то выполненном заказе. Кстати, почему ты не сядешь?.. Речь идет о заказе, который уже выполнен.

— Вот именно, — кивнул полковник Ленков. Он покосился на кожаное кресло и поморщился, хорошо зная, что утонет в нем и будет казаться совсем незначительным.

Сигарета догорала в руке полковника Манова.

— А что это за выполненный заказ? — спросил он задумчиво. — И где были мы, как допустили?

Они опять помолчали. Каждый сознательно старался не встретиться взглядом с другим.

— Никто не застрахован от временных неудач, — сказал полковник Ленков. Он был большим оптимистом.

— Но в наших возможностях предотвратить «получение заказа». — Манов снова пробежал глазами радиограмму. — Сегодня будет дано указание, кому следует его передать.

На этот раз они переглянулись, и лица их напряглись.

— Ничего не скажешь, район Смоляна приятен во всех отношениях, — саркастически усмехнулся Ленков.

Оставшись один, полковник Манов зябко повел плечами и лишь тогда почувствовал изжогу. «Придется опять выпить соды, — подумал он. — Это от табака. А вот полковник Ленков здоров как бык… Надо приказать шифровальщикам дежурить сегодня и завтра в полном составе. Лишь бы только этот проклятый «Гермес» не выкинул еще фокус…»

В этот момент зазвонил городской телефон. «А ведь я совсем позабыл про диверсию в третьем районе сектора А, — подумал он, снимая трубку. — Министр захочет услышать доклад, а я…»

— Ну как, идем? — бесцеремонно спросил грудной альт.

— …а я все еще стою на первой ступеньке, — докончил Манов вслух свою мысль и привычным движением положил трубку обратно. Сделав это, он в тот же миг опомнился. Внушительный голос теперь, казалось, гремел у него в ушах с удесятеренной силой, словно это было эхо протрубившего архангела.

Полковник сидел выпрямившись и напряженно думал. В сознании внезапно появилось безлюдное поле, где — ни кустика, ни бугорка, ни травинки. Висел редкий, белесый туман, и когда он рассеивался, вспыхивали желто-голубоватые огоньки, и какая-то легковая машина неслась по окутанному туманом полю. То появлялся труп, лежавший уткнувшись лицом в грязь. То вдруг выскакивал «газик» и тут же исчезал, а вместо него зеленоватым светом мерцала шкала, усеянная крохотными цифрами и разграфленная на квадраты…

Полковник Манов поднял трубку внутреннего телефона и попросил секретаршу временно не соединять с городом.

В будущем году он обязательно поедет куда-нибудь отдохнуть. Эта усталость должна пройти. Приятно лежать в комнате, где нет телефона. И место должно быть в полной глуши… с поющими петухами.

Такого идеального места, разумеется, не существует, но почему бы не помечтать! А та диверсия в третьем районе сектора А слишком прозрачна. Склонность во всех случаях непременно выискивать что-то важное и значительное иной раз приводит к неправильным выводам. К бесполезной трате сил и ценного времени. Это плохая привычка. Не лучше ли пойти противоположным путем. Просто и естественно. Противник нападает на два пункта, являющиеся узлами системы нашей обороны. В этих местах концентрируется значительная огневая сила. Имитируется начало серьезной схватки. Действия развертываются внезапно. Но в какой метеорологической обстановке это происходит? Мрак, непроницаемый туман, дождь. Противник хочет проверить, как будет действовать наша оборона в случае внезапного нападения, нанесенного по возможности в наиболее сложных атмосферных условиях. Вот ключ к диверсии. Просто и ясно!

Временное прояснение продолжалось недолго. Ключ к диверсии в секторе А был найден. Хорошо, но при чем тут «Гермес»?

Полковник Манов попросил досье этого передатчика, посмотрел расшифровки. Ничто не совпадало в них, каждая говорила о чем-то своем, а кодовые символы могли привести в отчаяние даже самого способного и находчивого шифровальщика.

Полковник Манов вызвал начальников секторов, но совещание закончилось нагромождением еще большей горы догадок. Что же касается ожидаемой передачи «Гермеса», то тут все единодушно опасались возможной задержки расшифровки. Выполненный «з=-каз» мог уйти во вражеские руки. Что там собрал агент для «Гермеса»?

Встал старший шифровальщик отдела — элегантный мужчина с неизменным белоснежным платочком в верхнем кармане пиджака. Он улыбался очень приветливо, дружил с коллегами, был готов всегда помочь каждому.

— Припомните, — начал он, — дело о пенициллине. Обнаружили злоумышленников благодаря своевременной расшифровке последнего донесения «Месты». Этот передатчик работал всего лишь в тридцати километрах от теперешнего «Гермеса». Я уверен, что между «Гермесом» и «Местой» нет никакой разницы. Мы нанесли удар «Месте», и она отступила немного на северо-запад, сменив свое имя, но характер сохранила прежний. (Это я говорю между прочим). Но я хотел напомнить о «пенициллиновом деле». Помните радиограмму-анаграмму? Кто обнаружил главные строки, разбросанные среди невинного описания морского заката? Мы бились два дня, ослепли от напряжения и в конце концов выкинули белый флаг. — Он засмеялся, словно подобное признание, могло вызвать радостные чувства у слушателей. — Тогда, в той трагической обстановке безысходности, полковник Манов вспомнил о бывшем сотруднике шифровального отдела Найдене Найденове. Когда человек тонет, он хватается и за соломинку, не так ли? Но, как всем вам известно, профессор Найденов в области расшифровки не соломинка, не спасательный пояс, и даже не спасательная лодка, а настоящий океанский пароход. В качестве добровольного секретного сотрудника отдела он принес нашей контрразведке столько пользы, сколько все мы, штатные шифровальщики, не принесли за время всей нашей службы. Полковник Манов вспомнил об этом человеке вовремя. Он послал радиограмму Найденову и анаграмма выстроилась, как намагниченные опилки. Морской закат осветил отнюдь не Афродиту, а небезызвестного нам Халила Джелепова. Проследив этого Джелепова и его друзей, мы добрались до инженера Петрунова и до всей банды пенициллиновых саботажников. Так был нанесен удар «Месте». Не она ли воскресла в эфире под именем «Гермес»? Не лучше ли будет напомнить прославленному математику о нашем существовании и проблемах? Я боюсь шифрограммы, которую «Гермес», может быть, составляет в данный момент.

Пока шифровальщик говорил, полковник Манов смотрел на него, испытывая какую-то необъяснимую жалость. Он любил этого человека, тайно и с грустью завидовал его молодости. Он слушал внимательно, сердился в душе на многословность и спрашивал себя: откуда взялась эта тревога? Парень веселый, отменного здоровья, а ему кажется, что напротив сидит безнадежно несчастный человек.

— Напрасно ты настроен так скептически, — сказал полковник. — Ты неспокоен внутренне, это может помешать работе. — Он чувствовал, что грусть разрастается в груди, подобно туче. В ней нет ничего зловещего и угрожающего, а ему больно. Словно он стоит посреди поля, как когда-то, и встречает глазами первую тучу, предвестницу холодных и мрачных дней. — Именно сейчас нам необходимо больше самоуверенности, — продолжал он. — Со сколькими такими гермесовцами мы мерялись силами и выходили победителями! — Это прозвучало в его устах совсем искусственно, и он нахмурился. — Пошел бы ты лучше погулял часика два. Чистый воздух освежит тебя. — Полковник Манов взглянул в окно — на улице было туманно, шел дождь. — Все равно, — вздохнул он и махнул рукой. — А что касается нашего бывшего сотрудника профессора Найденова, то я, конечно, имею его в виду и совсем не сержусь, что ты мне о нем напоминаешь. Но к его помощи мы прибегнем в крайнем случае. Во-первых, он человек больной, почти инвалид. Во-вторых, у меня есть сведения, что за ним следит иностранная разведка. Было замечено, что вокруг его дома стали вертеться подозрительные личности, особенно после дела с пенициллином. Я все время прошу его завесить окно шторами, но он все пропускает мимо ушей — пришлось установить круглосуточное наблюдение за домом. Профессор Найденов — крупный ученый, и мы не имеем права подвергать риску его жизнь.

— И все же, — старший шифровальщик опять улыбнулся. — Представьте себе, что мы потерпим фиаско с «Гермесом»!

— Послушайте, — внезапно перешел на «вы» полковник Манов. — Я, кажется, посоветовал вам прогуляться. А если не хотите, то в комнате дежурных есть раскладушка. Ложитесь и поспите немного.

Старший шифровальщик выпрямился:

— Разрешите идти?

«Ох, и вздыхают, наверное, по нему девушки!» — подумал полковник. И снова почувствовал грусть. Сейчас она не металась у него в груди, подобно призрачной туче, а жалила ему сердце. Он постарался улыбнуться беззаботной и ободряющей улыбкой:

— Приятного отдыха.