Лев Гунин
Стихотворения
Том Первый (1968 - 1974)
1. "Прорыв" Книга стихов
2."Отступление" Книга стихов
СТИХИ 1968-1974 г.г.
ПРОРЫВ
1968-1971
Книга стихов
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1. ОСЕНЬ
2. Повсюду в ночь сияла смесь добра...
3. Тишина... Кругом одни мечтанья...
4. ОСЕНЬ. НОЯБРЬ
5. Черный рот, как бездна ночи...
6. И тихо, и ночь досыпает...
7. ПРИ3ЫВ БЕЛЫХ
8. Руки. Гибкие, гибкие, гибкие...
9. В подвалах каземата...
10. В степи заброшенной и жалкой...
11. Как призрак носился в туманной дали...
12. Зима. И мороз на окошке.
13. Мотор урчит, как зев звериный...
14. Ночь. И горящие окошки...
15. ОСЕНЬЮ
16. ГОД 1972-й
17. Как черный череп, Пустота...
18. ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ
19. "ЖЕМЧУЖЕНА"
20. ПОСЛАНИЕ
21. Сон, как день, и нарушена свежесть весны...
22. КАРУСЕЛЬ
23. ПОРУКА
* Детские и юношеские стихотворения *
Два детских стихотворения
ОСЕНЬ
Пропало солнечное лето,
Прошла пора тепла и света,
И Осень с крыльями и мглой
Кружит над сумрачной землей.
Поникли травы головами,
Над опустевшими холмами
Унылой песнью мрак лежит.
1968
Примечание: стихи без географической ссылки
как правило написаны в Бобруйске
x x x
Оказавшись в отведенной
для него комнате горного замка,
он предался своим мрачным
размышлениям.
Из неоконченной пьесы "Диск"
Повсюду в ночь сияла смесь добра
С лучистой бездной зла.
И зависала
Над пиком одноглавым туч дыра,
Что звезды с небесами обнажала.
И только мрачное ущелье
черных гор,
Над спящею равниной возвышаясь,
Судьбы несло мне страшный приговор,
Своей чудовищной затеей упиваясь.
О, Господи! Когда покину я
Сию печальную обитель?
О, Ты, желаннй исполнитель,
Когда, когда отпустишь ты
меня?
Но голос нем. И капли, вниз срываясь,
Тревожат тишину сырых камней.
Им отвечает немота другая,
Тревожным чем-то отвечает мне.
И серый мрак клубится.
И туманом
Наверх плывет какой-то вещий свет.
Луна на небе желтым барабаном
Плывет, зрачком отбросив тени
лет.
1968
______________________________
x x x
Тишина... Кругом одни мечтанья.
И прозрачные, как счастье, снятся сны.
А оттуда слышатся рыданья:
Из чужой и страшной стороны.
Лист осенний в воздухе кружится,
Солнце сверху нa' землю глядит.
Надо мне расстаться и проститься
С тихой радостью и горечью обид.
Лес шумит верхушками и плачет.
Голос райский песню запоет.
Только песня эта бред, а не удача,
Только скоро все исчезнет и пройдет.
Тишина. Кругом одни могилы.
И скрипят расшатанно кресты.
И сквозь сито дней уходят силы,
Как сквозь град жестокости - мечты.
1970
ОСЕНЬ. НОЯБРЬ
Вот Ноябрь. Смотрю я в окошко
Этим праздничным, солнечным днем:
Где-то жалко мяукает кошка,
Где-то пьяный лежит за углом.
С костылями проплелся прохожий.
Флаги, флаги повсюду несут!
Мчится день, на другие похожий,
А на кладбище гроб пронесут.
7 ноября, 1970
x x x
Черный рот, как бездна ночи,
В крике жадном застывал,
И глаза в упор смотрели -
Белым камнем твердых скал.
Смерть настигла и убила,
Отпечатав свой портрет,
И земля навек укрыла
Тела темного скелет.
А мертвец на волю рвался,
Страшен был его порыв,
Но в бессилии остался
Перегноем старых нив.
Это в пепел превратилось:
Мысли,чувства,имена,
То, что сбылось и не сбылось,
Ветерок и вкус вина...
Смерть себе наград не просит:
Л ю д и дарят ей венец,
А она людей уносит,
И для всех один конец.
Так чего же ты рыдаешь,
Так зачем же ты клянешь?
Или ты - не понимаешь,
Или ты кого-то ждешь?
Ноябрь - Зима,1970-1971. Москва
x x x
И тихо, и ночь досыпает,
И нету врагов в тишине,
И всплесками мерно вздыхает
Спокойное море во сне.
И темные леса вершины
Уныло и тихо стоят,
И, выгнув неровные спины,
Холодные волны молчат.
Тревожное небо светлеет,
Изменчиво камни лежат,
Свтлеющий сумрак сереет,
Вершины уже шелестят.
И скоро гудок парохода
В свинцовой дали загудит,
Фигура пройдет пешехода,
Людская толпа зашумит.
Но утро в прозрачном тумане
Настанет сквозь бездну времен:
И волны в пустом океане,
И снова Земля без имен...
Зима, 1970-1971. Москва
П Р И 3 Ы В Б Е Л Ы Х
Встань из могил, увядший цвет,
Своей нетронутой рукою
Взмахни, - и гордость эполет
Восславит радость над тобою.
Прошли веселые деньки,
Но много нас, в могилах спящих;
Восстанем, братцы, от тоски,
И сядем на коней хрипящих.
И саблей, вынутой из ножен,
Мы начертаем план, и снова
Наш путь копытами проложим
От Порт-Артура и до Львова.
И взмоет вновь над Петроградом
Наш сине-красный царский флаг,
И станет вся Россия садом,
И будет нас бояться враг!
Так что ж, расправим наши плечи,
И сядем на своих коней,
И въедем в пир кровавой сечи
За дело Родины своей.
Зима,1971. Москва.
x x x
Руки. Гибкие, гибкие, гибкие,
И расстегнутый сверху халат.
Губы. Липкие, липкие, липкие.
И постель, и торшер, этот взгляд.
И зрачки, как из бархата черного,
И бокал, что стоит на столе,
И глаза, как из золота темного,
И огни на прозрачном стекле.
Потолок и ковер, и движения,
Мягкий волос и жар на руке,
Встреча взглядов и глаз на мгновение,
И щека на горячей щеке.
Лоб горячий и губы шершавые,
Слов куски и потерянный сон.
Снова утро и инеи ржавые,
Новый день, светофор, телефон.
Январь-февраль, 1971. Москва
x x x
Володе В-кому
В подвалах каземата
Сидим мы день и ночь;
Часы бегут куда-то,
Уходят сутки прочь.
Все так же сырость пахнет
И ползает паук,
И где-то эхо ахнет
И оборвется вдруг...
Здесь мокрые постели
И груды кирпичей,
Всю пищу крысы съели,
А входы без дверей.
Мы паром пропитались,
И с нас течет вода,
Мы с кирпичем срастались,
Мы камень навсегда.
Мы призраки немые,
И бродим в тишине,
Мы ночи спим большие
И видим дом во сне.
Но нам не нужен ветер
И листья не нужны,
Не будем жить при свете,
Молчать без тишины.
Зачем нам, черным глыбам,
Идти на белый свет,
Бросать приманку рыбам,
Мурлыкать "да" и "нет".
И сколько б ни просились,
Мы к людям не уйдем:
Мы не для них родились
И не для них умрем.
Умрем среди обвалов,
Не закрывая глаз,
И несколько завалов
Похоронят и нас.
Зима, 1970-1971. Москва
x x x
В степи заброшенной и жалкой
Шумят ветра и снег идет,
И, неба беспросветной свалкой,
Буран - пастух - снега пасет.
А где-то там, в туманной дали,
Идут часы и время бьют,
Кому-то вешают медали
И где-то прогремит салют.
А здесь, где снег смешался с ветром,
Бредут разбросанно мечты,
И мы проходим метр за метром
И ставим новые кресты.
Но мы в сырой пустыне знаем,
Что кто-то ждет теперь и нас,
И мы вас бурей поздравляем
В последний новогодний час.
Январь, 1971. Москва
x x x
Как призрак носился в туманной дали,
Врывался в чужие хоромы,
Обрушивал шквал, потоплял корабли,
Ломал на порогах поромы.
Но вдруг улетел. И не стало его...
Откуда-то ветром подуло,
И тихо кругом, словно нет ничего;
Оттаявшим снегом пахнуло.
Никто не заметил, никто не увидел,
Что снова пришла тишина,
Что кто-то кого-то снова обидел
И что наступила весна.
Но небо за тучи. И вымершим снегом
Укроет сырую листву,
И где-то в лесу над зеленым побегом
Склонится Зима наяву.
Март, 1991. Москва.
x x x
Зима. И мороз на окошке.
Сквозь ветки узоров дома.
И мы собираем по трешке,
И снова в сознанье: "зима..."
Как водка, язык обжигая,
Шершавится ветер в лицо,
И снова, часы повторяя,
Все те же дома, и крыльцо.
Все то же, как будто нарочно,
Уходишь, приходишь опять.
А где-то внушается: срочно!,
Но время уже не догнать...
Живые и мертвые души,
Каскады видений и лиц,
И воды внушаемой "суши",
Пустая условность таблиц.
Но Время стеной не охватишь,
Не пустишь по прихоти снег,
За счастье детей не заплатишь,
Бессилен и ты, Человек!
И снова зима, и виденье
В морозном снегу зашуршит,
И снова придет воскресенье,
И время куда-то спешит...
Зима, и мороз на окошке,
Сквозь ветви узоров дома,
И мы собираем по трешке,
И в окнах - морозная тьма...
Март, 1971.
x x x
Мотор урчит, как зев звериный,
И плеск воды у самых ног,
Песков желтеющие спины
И мокрый, темно-желтый стог.
А ты сиди и жди погоды,
Но я хочу идти туда,
И пусть меня поглотят воды
И не отпустят никогда.
И все пройдет, и будет ветер,
И будет солнце в желтой мгле,
И я забуду все на свете,
Мне лучше там, чем на земле.
А ветер рвет, и ярость снится,
Прошедшим в будущем конец,
И так и хочется напиться
И утопиться, наконец.
И я стою над краем бездны
И краем борта пополам,
И груз качелей неизвестный
Я должен перевесить сам.
Что ж, удивить или увидеть?
И кто подумает о чем?
И смех звучит как победитель,
А под ногами водоем...
Лето, 1971.
x x x
Ночь. И горящие окошки.
И желтый воздух мокр и темн.
Собаки подбирают крошки,
И черный двор грозит в проем...
И затхлый запах коридора,
И дверь резная в рваных швах,
Дощечки мокрые забора,
И пыльный прах на чердаках.
"Паркет" из камня серых плиток,
Гнилая лестница и вход,
Клубок, катушки черных ниток,
Над крышей звездный небосвод.
И сон кошмарный, и виденья,
И мраком дышущая ночь,
Незавершенные влеченья,
И нежелание помочь.
И эта комната, и стены,
Пустой и страшный диссонанс,
От крови вздувшиеся вены,
Лежащий на столе пасьянс...
Но снова мрак грозит грядущим,
И в людях прошлое не спит,
И вновь под временем гнетущим,
Над скорбным ложем смерть висит.
Весна, 1971
ОСЕНЬЮ
Осень, как сон,
в окружении вянущих трав,
И как призрачный дым, и в осеннем чуть слышном дожде
Осень, и нет неоконченных слов,
И как сон, и огни, в темной чаще миров, исчезающих в темной воде.
Небосвод, устремляющий в познанный мир,
В поздних звездах бездействия, в спящих сном и в тиши,
И в прозрачной воде, отражающей желтый эфир,
И в тиши городов, в чуть шуршащей ночи, и в глуши...
В глубине, под сверкающим конусом звезд,
Темный сон, и в холодном сиянии бездн
Холод льда, и чьи-то шаги,
И срывающиеся капли, которым негде упасть...
В тишине, между небом и сонной землей,
Где кружащийся веер ветвей и стволов,
Желтый мир с опадающей мягко листвой,
Как бесшумные лапы накрапывающего дождя.
Осень, 1971
ГОД 1972-й
Пестро-красная толпа серых людей.
Мир расколот надвое между "старым" и "новым".
Дождь, который не идет, но должен идти
По сводкам информбюро погоды.
Город разрывается на две части,
Запахи встречаются в воздухе и не могут слиться.
Люди одни, и их не терзают страсти
(которые были бы еще чем-то, кроме людей,
Но так не должно случиться).
Осыпающиеся стены домов, фонари
И убеждение, подсказанное свыше,
Что крушение мира внутри
Есть крушение мира снаружи.
Я вспоминаю тридцать девятый год,
Хотя я родился в пятидесятых.
Тогда тоже боролся народ
И "правофланговые" за победу пролетариата.
Никто не верил, что будет война.
И было подписано Потсдамское соглашение,
Но мир был расколот и выпит до дна,
и началось многомиллионное отступление.
Теперь, правда, нет фашистской диктатуры,
Но у нас диктатура пролетариата,
и значек ГТО с комплексом физкультуры
легко заменит слесаря на солдата.
Товарищ Иосиф ушел в небытие,
Но в бытие и в спасенни забства
Товарищ Иосиф II в белом мундире
Встречает семидесятый год как год воскрешения из мертвых.
И открытые створки больничных казарм,
Как открытые створки преисподней,
Напоминают о деяниях тридцатьдевятых
Российской Империи единонародной.
И серый орел атрибутов России
Заменен на серый цемент построек из камня:
Как распятый Иисус заменен на Ярило
Бога цвета пролетарского знамени.
Улицы, залитые светом неона,
Сумерки, ореолом кружащиеся над светом,
Ремонтирующиеся магазины, как взятые крепости,
знамена
Которых отданы на растерзание.
Везде, где проходит память, следы
Разрушения ради бесчеловечности,
Гигант, воздвигший заграждения на тротуарах,
Как перенесший будущее из безвестности.
Гигант, который выкрасил в яркий цвет
Обои и камни, и магазины,
Гигант, сокрушивший сияющий свет
И разделивший на две половины,
Гигант, воскрешенный из пепла развалин,
Из гордых руин древнерусских строений,
Рожденный из времени и названный Временем,
Языческим именем Трех Поколений.
Весна - осень, 1972.
x x x
Как черный череп, Пустота
Висела дном огромной чаши,
И на коленях Высота
Просила милости у павших.
Измятый свет горел светло,
Закованный под тихий шепот,
И через темное стекло
Платила Дань испуг и ропот.
Густую шаль вертел Озноб,
И искры падали, как блики.
Стоял у двери красный гроб,
И семь свечей горели тихо.
Со стульев мягких кружева
Спускались молча,
И утопала голова
В подушках плотных.
В проеме двери темный фон
Стеклом зеркальным отражался,
И в небесах хрустальный звон
Хрустальным эхом отзывался.
Кровавым золотом парча
Блестела в сумеречном свете,
И бледно-желтая свеча
Горела светом семисвечным.
Печальным призвуком часов
Шаги звучали,
И под прикрытием ковров
Полы стонали.
Дождь падал медленно, и крыша
Роняла слезы
Шум капель поднимался выше,
К ветвям березы.
Шум листьев становился громче,
И в лунном свете
Стоял у двери черный гроб
И гасли свечи.
Лето,1971 г.
ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ
Лед. Слева солнца дымное марево.
Синее небо, бескрайний простор.
Сзади - дыма табачного белое зарево,
Вязаный, выцветший, высохший сор.
Мельница. Двое за проблеском света.
Каплющий воском полунощный свет,
Слепящий глаз желтый отблеск паркета,
Звон рассыпающихся монет.
Кладбище, солнце. Песок осыпает
Старую изгородь скрывшихся лет.
Ветер обрывки бумаг разгоняет,
С пиковых прутьев сметает их след.
Лица с камней улыбаются нежно,
Те, что под камнями погребены;
Дети одни среди иих безмятежно
Спят вечным сном, без тревог и вины.
Черные звезды. Контрастные тени.
Пики ограды воткнуты в зенит.
Здесь устает постоянство стремлений,
Непостоянство сквозь камень сквозит.
Лето. Слепящая знойность. И хвоя.
В бережно вынутом свете - рука.
Где ощущение прошлого сбоя,
Где совпаденье, что целит - пока?
Вздохи. И скорби - не жаль. Недоступно
Символом веры стремится пора
Той же планеты забвенья. Без стука
Та же потеря того же добра.
Страсти томление - между тисками.
Гулких, сочтенных обрывков и лиц
Светом свечи распадается пламя;
Сомкнут престол - то ли слов, то ли спиц.
Двое. Солнца ярчайшая бледность.
Дальние горы; пределом река.
Это предчувствие будущих версий
Будущей жизни, огромной пока.
Это - загадочный звон, это веский,
Точный, как вспышка, догадки рукав.
И отстраненно висят занавески,
Как в желтом небе висят облака.
Лето, 1973
ЖЕМЧУЖЕНА
У второгодника Ивана,
стукаришки и подлюгана,
не быть Жемчужине "иной",
а быть ей Жемчуга женой.
По принуждению ошибки
она склоняет стан свой гибкий
перед проклятым Жемчу-гом,
как под тяжелым утюгом.
Так, раз в начале было Слово,
из-за ошибки ивановой
и я как будто предназначен
судьбе трагичной - не иначе.
Потомок отпрыска Нафтали,
я из холодной серой дали
свой код влачу предназначенья,
как кто-то - банку без варенья.
Но если даже бюрократа
ошибка больше, чем гора
надежды нет и нет возврата
тому, что стало в Тех мирах...
И, если код ошибки высшей
записан на мою судьбу
я никуда не убегу:
всегда беглец, повсюду лишний...
Весна, 1972 - Осень, 1989.
ПОСЛАНИЕ
Я вас люблю. И что, если творенье
Навек под властью муз обречено!..
И все прошло, и только дуновенье
Еще последним вздохом рождено.
А руки холодны. И лед сжигает сердце,
А губы яркие, и кровь сочится чуть.
А здесь темно, и пляшут блики смерти,
И я один иду в последний путь.
И звуки музыки. Орган над капителью,
И кладбище, и в ярком свете сон,
И отблеск света в ночи над постелью,
И в тишине над утром тихий звон...
Но все прошло... И тихо, и печально.
И бредит сумраком покинутый рассвет.
И все прошло, и только нереально
Еще любовь, которой больше нет.
А ночь длинна. И молча ветер веет.
Ступени длинные. И стук копыт угас.
А там, вдали, бесплотный воздух реет,
И я туда иду в последний раз...
Встает туман. Чуть слышно дуновенье
С террасных плит доносится одно.
Я вас люблю, и что, если творенье
Навек под властью муз обречено?..
...
Лето, 1972. Бирштонас (Литва)
x x x
Сон, как день, и нарушена свежесть весны,
В светлых проблесках серые строки часов.
И в опущенных веках невинность вмененной вины,
И в опущенных шторах молчанье не сказанных слов.
Шепот стен. И в несказанных звуках теней,
Как в нарушенной связи миров,
Вечный Призрак в оковах реальных цепей,
Умирающий в чаше весов.
Смена дней. И под хохот их грузных часов
Повторяющийся вопрос,
Нерешенный судьбой и отверженный миром оков,
Неизменный, как капанье слез.
Суть добра. И в безмолвном сплетении грез
Новый мир. И печать простоты.
Мир - нелепо-беззвучен, медлительно-прост
В обиваньи порогов мечты.
Сотни тысяч шагов открывающий путь,
И открытая плоскость доски.
Дополнением к тяжести сфер не уснуть
С тайной верой в четыре руки...
Робкий взгляд. Из-под мягкость скрывающих век
Так кольнет простота. И радирует сердцу покой.
И струят в глубину души медленные рек
От всесильной кристальности той.
Весна, 1972.
КАРУСЕЛЬ
Взойди во прах! Пред сапогом
Весь мир кружится бледным диском.
Ты мой в мечтах, и я в твоем,
И вместе мы играем риском.
С железной цепью в вышине
И черной бездной под ногами
Я мчусь, и все навстречу мне
Летит гигантскими шагами.
В движеньи вечности залог,
Движенье - детище Вселенней.
Я отрешенье превозмог
И взвился ввысь над мглой презренной.
Взойди во прах. Несется вдаль
Земля под кожаной перчаткой,
Рука сжимает крепко сталь
И вверх несется над площадкой.
Так ближе стань. Ты мчишь кругом.
Я над тобой вознесся выше.
Изнемогай под сапогом
И думай,что живешь на крыше.
Весна,1971.
ПОРУКА
Аляповатый дикий страх
Связал манжеты их рубах.
Связал им руки за спиной,
Как небосвод над головой.
Связал их всех между собой
Порукой липкой круговой.
Я - на беду - в их круг не вхож.
На них я больше непохож,
Я их поступков не пойму:
Я не играю в их тюрьму!
Но, как назло, не кормят тут
Тех, кто избавился от пут.
Пусть даже и вкусив испуг,
Я пищу не возьму из рук,
И среди них - ручных зверьков
Один без пут и без оков.
Мне остается только знать
И голодать, и прозябать...
С улыбкой гнусной на устах,
Двуличный, миром правит Страх.
И править ставит слуг своих
Он теми, кто забит и тих.
И цепью всех связал одной:
Своей порукой вековой.
Модифицированное
стихотворение
1970-го года
* Книга стихов "ОТСТУПЛЕНИЕ" *
1973-1974
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1. ТАЙНА МГНОВЕНИЙ
2. Наполеон! Повелевай мной...
3. Бросается вечно ненужная поступь...
4. Я сегодня хотел поиграть на скрипке...
5. РОМАНТИЗМ
6. Над холмом возвышались столбы, как спички...
7. Духами пахнет. Сосны вперемежку...
8. ИСТИНА
9. Секс мертв, как дерево. Блеском кружева...
10. ПАРК ОБМАНА
11. Молчи. Тишина тебе песню споет...
12. Когда встает рассвет...
13. Мне кажется: весна в свои права...
14. Плеск стихий. Черное на белом...
15. В этом городе тени такие другие...
16. После сумрака ночи и рева мотора...
17. За поворотом глаз с прожилками белков...
Стихи кризисных лет
Юношеские стихи
ТАЙНА МГНОВЕНИЙ
Этот день не запомнился. Он расстаял в других,
Отражающих будничность, днях, что проплыли,
Но до этого дня и мгновений таких
Я не знал, что живут и минуты иные.
В заповеднике времени, в тайной его глубине,
Я живу: в этом сгустке былых метрополий,
Осторожно шагая по прошлому словно во сне,
Извлекая из сущего отзвуки этих гармоний.
Нежной плоти мясистой их спрятанных тайн я коснусь,
Весь их быт обустроенный томно окину я взглядом,
Чтобы кожей впитать эту странную звучность их струн,
Их холмов и оврагов застывшие в прошлом каскады.
Город весь как бы умер для смены реальных эпох.
Он остался в каком-то хрущовском и сталинском мире,
И ловлю я его еле слышный и сдержанный вздох
Ухом чутким своим в этой снятой на месяц квартире.
Я на улицу выйду. Пройду по его площадям,
Проведу как бы пальцем по улиц прямых перекресткам
И почувствую пыль. Словно в комнате, где никогда
Годы не был никто, я стою с полотенцем и щеткой.
Только стоит ли лазить, на корточках пыль вытирать:
Эта пыль не снимается, тайная дщерь откровений
Их часов и минут, их тревожных, рожденных на пять
Здешних лет: временных, эпохальных делений.
Пятилетками сталинских, вечных тридцатых годов
Эта жизнь: не живет или, может быть, не умирает?
Как саркома в сознании местных лобастых голов,
Как застывшая корка из вечности сделанной стали.
Что стирает из памяти все, что выходит за "пять",
За пределы назначенной чем-то и тут - эпохальной - границы,
Начиная сначала - как в детской считалке, считать
Директивы обкомовцев, здания, связи и лица.
Но присутствие здесь, примерение к жизни мое
Создает аномалии внетурбулентных явлений.
И вторжением в жизнь изменяет невольно ее,
Выдавая им тайну для них недоступных мгновений.
Их суровый орбитр нас возьмет, разведет по углам,
Их - оставив в своей, этой строгой и замкнутой сфере,
А меня - изловчившись, в мое измеренье изгнав
И заставив скитаться, своей сокрушаясь потерей.
Я предвижу исход, хоть борюсь с пустотой до конца
За возможность остаться. Но силы неравны. И знаю,
Что для высших законов я напоминаю слепца:
Так во всем наугад я с клюкою своей выступаю.
Им судить, этим силам космических бездн,
Что нас держат в своем роковом, одномерном пространстве
Одномерного времени без продолженья и без
Глыбы трех плоскостей, виртуального ордена странствий.
Им решать, кем нам быть, как и в чем преуспеть,
Перейти ли барьер, отделяющий мир прозябанья
От того, что над ним, что на спинах рожденных терпеть
Возвышает себя до кричащего бога-титана.
И за то, что проник я в начало попытки узнать,
И за то, что я выкрал фальшивое веко творенья,
Обречен я терпеть, кочевать, бедовать и страдать,
Повторяя удел восемнадцати тех поколений.
С двух сторон я узнал, изучил судьбы предков своих.
Все они рождены были с долей суровой и жесткой.
Ни один не сидел на платформе из согнутых спин
Тех, внизу, что стоят под невидимой страшной решеткой.
И за мысли мои, за отсутствие страха толпы,
За отсутствие трепета кролика нет мне возврата
Из гонимых всегда, из всегда нелюбимых таких,
Из объявленных вечной персоной нон грата.
За пределом, за уровнем жизни моей
Простирается то, что мне может лишь только присниться,
Но пока у меня - бесконечность за спинами дней,
Мне свободнее дышится, пишется, спится.
Я за мигом гонюсь, я за ним, лучезарным, тянусь,
Пробуждаюсь осыпанный грезами в синей постели,
И за копию света я сильной рукой уцеплюсь,
Незаконно за ним уносясь без какой-либо цели.
Чувства! Не разделяя, познать
Каждый в отдельности, миг, чьи законы
Лишь в бесконечном дано отыскать,
В том, что затеряно в неповторенном.
Я опускаюсь на самое дно
Чашечки ландыша, в благоуханье,
Чтобы увидеть, чего не дано
С роста огромного видеть в мельчайшем.
Я погружаюсь в прошедшие дни,
В сущность значительности мгновений,
В подлинность чувств, что только одни
Могут быть названы неповтореньем.
Даже с жуткой занозой, сидящей в спине,
Этих темных предчувствий, трагически-грозных,
Я несусь к облакам на чудесном коне
Представлений и мыслей, почти-невозможных.
Вещи ожили. Запах краски и штор
Перемешался. Стулья, кресла и пол
Заговорили; простой разговор
Стал бессловесным посредником чувства.
Сон стал реальным. В жизнь осязаемо
Вторглись иллюзии, став ее смыслом.
Вместо обмана - узоры хрустальные
Выросли - будто ему в укоризну.
Быт растворился в огнях бесконечного,
В россыпях-днях полновесного крошева,
Кодом запретным всего человечного,
Ангелом этого мира непрошенным.
Сентябрь, 1973. Могилев.
x x x
Наполеон! Повелевай мной.
Я вновь Бетховена почту;
И на Валгалле современной
Я Ницше, Фридриха, прочту.
Лети опять, мой белый лебедь,
К своим далеким островам,
В Грааль высокий, словно небо,
К прекрасным солнечным лугам.
Не боги делают паперти
И не политики живут:
За власть остаться после смерти
Друг друга смертные грызут.
И нам останется Бетховен,
И Ницше, и Наполеон,
И этот, ужасом наполнен,
Над сном безвестных тихий звон.
12 Марта, 1974.
x x x
Бросается вечно ненужная поступь.
Проклятие грязному, свинскому миру!
И от пустого, безликого страха
Бросается ваза с кухонного шкафа,
Как я бросаюсь вниз головой через форточку.
24 января 1974. Могилев.
x x x
Я хотел сегодня поиграть на скрипке,
Гриф которой виднелся из футляра
Обещанием прекрасных мелодий.
Я протянул к ней руку, чтобы наполнить
Душу и пространство звучанием сильным.
Но оказалось, что пыл мой излишен
И что не выразить мне вдохновенья:
Струны, повиснув, мне говорили,
Что бесполезно умрут эти звуки.
Я, предаваясь влеченью иллюзий,
Странствовал в землях, которых не видел
И не тревожил своим посещеньем.
Я, повинуясь влеченью сердца,
Край созерцал, прежде мне неизвестный,
Но, несмотря на наличье различий,
В нем находил я знакомое с детства.
Путь, извиваясь, тянулся за солнцем.
Я догонял его ровную поступь.
И, утомившись от сотен желаний,
Снова протягивал руку за скрипкой.
16 января, 1974.
РОМАНТИЗМ
Стук каблуков, удаляющихся на расстояние.
Двери захлопнулись, шепот затих;
Звуки, вдруг вырвавшиеся на прощание,
Быстро заглохнули в звуках других.
Свет, так привычно и призрачно падающий,
Тонет в углах и, дойдя до земли,
Вдруг исчезает и, отражающийся,
Вязнет в мозгу, как навязчивый стих.
Шторы, так лицемерие скрывающие
Жизнь, вожделение плоти и смысл,
Чуть приоткрыты и, ниспадающие,
Прячут лицо будней комнат своих.
Листья с нечеловеческим трепетом
Свет пропускают и, снова сойдясь,
Сеют экстаз фантастическим зеркалом,
С бешеным танцем объединясь.
Стонет кругом аномалия вечера:
В шепоте листьев, в тиши и в шагах,
В зримых приметах незримого вечного,
В трепете рук и в стучащих сердцах.
Музыка в стиле додекофонии,
Тембры и качества объединив,
Стала творением ясной гармонии,
В вечера форму контрасности слив.
Неискушенный пришелец из прошлого,
Грустный, как сон, и наивный, как день,
Ловит приметы бесплотного крошева
И исчезающих слепков теней.
Стопами времени смысл покажется;
Мерным кружением смутных начал
Тесных строений и прошлого вяжется
Неотторжимый и вечный накал.
Запахов пряные мысли вклиняются
В шорохи МЫСЛЕЙ, к безвестию льнут;
Длинными нитями тени встречаются,
Странный ковер ослепления ткут.
Эхом торжественным сути колышется
То, чего в мире сегодня не ждут,
И в тишине ненамеренно дышится
Сводом ночей и бесстрастием пут.
В масках столикостей ветви качаются,
И до балконов они достают,
И в полутьме неизменно кривляются
Блики, клинком вырываясь пут.
Накипью вечера - свет. Отражается
Сорванным пылом Предвестник, омыт
Полными венами Эха. Вздувается
Мир, от просвета сомнений закрыт.
В листьев гниении, в пряности запахов
И в вожделенности сочной листвы
Длятся шаги очерченности ласковой
И осветленности острой канвы.
С ясной вместимостью, в пламени сочного
И полнозвучного трепета сил
Длятся мистерии стука височного
И полновесной нательности пыл.
Прямо из прошлого, неосязаемый
И не скрывающий трепета сил,
В акте возврата сквозит осязаемый,
Дерзкий и ломкий хранитель ветрил.
Соизмеряемый с пульсом и гласностью,
Светом разделенный на две поры,
Вечер смятением веет до страстности
И вожделенья приносит дары.
Всюду висит паутина влекущего,
Жизни неистовство в каждой поре,
И излучающий свет и могущество
Час этот скрыт в тонкостенной игре.
Август, 1973.
x x x
Над холмом возвышались столбы, как спички.
Белый снег - словно белое чрево Вселенной;
День был пуст; лишь предубежденья привычки
Вещи строили там, где вещей этих не было вовсе.
Пламени ярко-красные всплески взвивались
Это бочки горели, смолой покрытые когда-то,
И смола стекала, словно слезы
Или кровь, вытекающая из раны.
Витые стволы красноватых сосен,
Как жилистые тела канатов,
Стояли ровно и непонятно склонялись,
Когда ветер раскручивал их вершины.
Слезы капали сами. И воспоминанья о времени,
В котором я никогда не жил и не был,
Наполняли сердце теплой болью,
Как воспоминанья о том, кто уже не возвратится к жизни.
Медленно передвигались звенья
Цепи заблуждений и ошибок,
Цепи просто существования в пространстве
И безмолвного дления чьих-то жизней.
22 января, 1974.
x x x
Духами пахнет. Сосны вперемежку
С березами мелькают за окном.
Мир белый весь. И белы перелески.
И белый снег покоится на всем.
В снегу пушистом ветки утопают.
Седые линии проявлены чуть-чуть,
И Мир бегущий сонно догоняет
Полувидений розовая муть.
Дороги цвет перед окном мелькает,
Над чистым воздухом вибрирует туман,
И перед взором ровно пробегает
Черты белеющей безбрежный океан.
Промытый таяньем, лед светится как будто.
И свет исходит от земли и пней.
И снег немой слетает поминутно
С кривых осин, с их плачущих ветвей.
2 февраля,1974.Могилев-Бобруйск.
ИСТИНА
Полосы, глубина, в которой нет покоя больше.
Что сказать, когда ничего не сделаешь
Из ничеро не вытекающей сути?
Ах, что за желание в этом было!
Все равно, и черная пропасть вздыхает,
И хочется ударить кого-то щеткой,
Чтобы он не мешал мне писать вот это.
Подъезд открывает свою пасть, как глотку,
В которой тонут и звуки, и люди, и мысли.
А я был вподъозде в эту минуту
И вышел ровное с другой стороны Вселенной.
Крик безмолвия слышал ли кто когда-то?
А блеск бессвечения видел ли кто из смертных?
Песни мертвых когда-нибудь мог услышать?
А я не хочу жить в бестелесности мыслей,
Я хочу,чтобы мысли ответили на пытки,
В которых тонет добро, как в подъезде люди!
"Дивитесь" же на страдания несчастных;
Они ничего не говорят вашим тупоумным рылам.
Стройте же фундаменты на болоте,
Думая, что в этом заключается смысл жизни.
А мне остается записывать свои мысли,
В которых вы не нуждаетесь и не нуждались,
Чтобы потом эти мысли превратились в пафос,
Растлевающий и убивающий ваше сознание.
22 января 1974.
x x x
Секс мертв как дерево.
Всплеском кружева
Слетают тенью звезд неповторимых...
Блестит эмаль; гнилая подошва
В улыбке скалит ряд зубов незримых.
Мысль ставит часть.
В бокалах свет искрится.
Питает бешенством тупая масса взгляд.
Секс мертв как дерево, но, что не повторится,
Скрывает мертвенноеть, губами шевеля.
Прямые волосы блестят под абажуром;
Их желтый цвет мне ненавистен стал,
Улыбка кривится бесстрастно-ярким шнуром,
И рот кривой зияет как провал.
Бокал трясется, разливая влагу,
В искристых брызгах тысячи огней.
И заливает чистую бумагу
Над чашей наклонившийся Орфей.
Хохочут струны. Диким воплем сладость
Влетает в створки приоткрытых ширм,
И гаснут краски, опрокинув радость,
И гаснут брызги за наклейкой вин.
24 января, 1974. Могилев.
ПАРК ОБМАНА
Фонтан ответа брызнул вверх;
Аллеи слов толпа заполнит.
Стоят шаги среди песков
Пустынь-дорожек, взглядов-молний.
Трепещет рыбий, в чешуе,
Огромный хвост. И он из гипса.
На постаменте бюсты все
Сверкают немо в блеске липком.
Весь парк обмана затрещал
В своем безмолвном постоянстве;
Вокруг скамеек тел овал
До цветников, где запах странствий.
И тени лиц дрожат вокруг,
Как одуванчики на стебле,
Роняя семенной испуг
В сердца других, кто ими не был.
Сентябрь,1973 - Октябрь, 1975.
x x x
Молчи. Тишина тебе песню споет.
Вместо слов в этой песне одна тишииа, тишина...
Иди. Пусть покоя тебе не дает
Эта белая снегом страна.
Развяжи узелок и достань из него
Все, что надо тебе, чтобы плоть поддержать.
Внемли голосу рощ, но не знай одного:
Лишь того, что способно в пути задержать.
Слушай звезды и тот металлический звон,
Что серебрянный свет иногда издает.
Руки вытяни. Ты увидишь, как он,
Заструившись, сквозь пальцы твои уплывет, утечет.
Пальцы сжав, я открытой дадонью коснусь
Губ твоих - чтобы слово не вырвалось вдруг.
И, прочтя по губам, в тишину унесусь,
Словно ветер, свистящий вокруг.
На просторах земли, под сиянием звезд,
Дай обет совершенства, свободы обет.
Встань. И все, что укутал мороз,
Обойди, хоть за тысячу лет.
Помни: все, что лежит пред тобой
Жизнь твоя, и уж если захочешь отдать
Сразу все, чтобы тело с душой
Не томилось, не ныло опять...
Ноябрь, 1973.
x x x
Когда встает заря, рассвет
Всходит бледными лучами,
В полутьме неяркий свет
Расползается кругами,
Утро каплет свет сквозь шторы,
Словно дней неслышный вздох,
И невидимые горы
Бьет несбыточный посох,
Мир печален, и напрасно
Взор стремится отыскать
Радость тихую - в бесстрастном,
Жизнь - в идущем умирать.
Губы, яркие, как пламя,
Шепчут что-то, но в тиши
Уши сдавлены руками,
Шепот страстный заглушив.
Руки вскинуты безвольно,
Взор уставлен в потолок,
И покалывает больно
Жилка сонная висок.
Ночь погибла, расколовшись
На реальность и покой,
Сырость будней, скучность новшеств
И часов усталых бой.
То, что слито воедино
Ночью в равнозначный строй,
На две разных половины
Перестроено Зарей.
Все погибло, и напрасно
Взор стремится отыскать
Радость тихую - в бесстрастном,
Жизнь - в идущем умирать.
21 ноября, 1973.
Могилев-Бобруйск
x x x
Мне кажется: весна в свои права
Уже вошла , хоть не пора как будто.
Мне кажется: в улыбках и словах
Сквозит весна, без примеси, без смуты.
В трамваях лица, лица за окном
Внезапно-вдруг какие-то другие.
И разрезает будто бы стеклом
Светила луч дворы непроходные.
Почти подсохло. Это в феврале!
И злой туман рассеялся по лужам.
И лишь в витрине ведьма на метле
Еще висит напоминаньем стужам.
Но вновь, ворвавшись холодом в лицо,
Снег призывает страсть борьбы мятежной,
Как будто дух войны между концом
Весны живой и мертвенности снежной.
Так и меня никак не осенит
Решенье выбора, и я не знаю тоже,
Что - этот снег или тепло весны
Милей мне в самом деле и дороже.
Но вдруг любовь, как свет в глуби прозрачной
И тихий сад пpиснятся иногда,
И все забыто, и покой невзрачный
Заполнит душу - счастьем - навсегда.
2 февраля, 1974. Минск-Бобруйск.
x x x
Плеск стихий. Черное на белом.
Белое на черном. Воскресенье.
Лица гаснут в ореоле спелом.
Звуки гаснут в уличном сплетеньи.
Запах снега мягко режет воздух;
Тени расползаются небрежно.
Грань фасадов обозначить можно
По провалам окон беcполезным.
Снег идет и незаметно тает,
Странно опускаясь у земли,
И вода бегущая смывает
Те следы, что годы провели.
Темнота, пришедшая за светом,
Глухо шепчет что-то сквозь туман,
И воскреснет в ореоле этом
Прошлое и счастье, и обман.
27 января, 1974.
x x x
В этом городе тени такие другие,
И на лицах горит отражение чьих-то побед.
И в глазах - светлой мутью придонной иная стихия,
Незнакомая жизнь, пригласившая нас на обед.
Как здесь люди живут? И о чем говорят на рассвете,
И молчат - ни о чем? о запретном? о добром? о злом?
Незаметны в песке, семенят полустертые дети:
Оттиск блеклой монеты в ленивом нутре городском.
Городок этот спит, полуспит и храпит, просыпаясь
На скрещеньи путей, между Питером став и Москвой,
Между Львовом и Таллином, между Херсоном и Нарвой,
Только сам он - нездешний, а, может быть, и никакой.
Нет в нем брестских и гродненских чисто-прохладных вокзалов,
Светлых новых дорог и больших придорожных кафе,
И заботят людей и в большом, и, наверное, в малом,
Только мысли о смерти своей.
Так в плену эти добрые люди
Прозябают у жизни. И в ней
Что их держит тут? Что их не будит
Посреди долгих диких ночей,
Почему их не тянет к вокзалу
На двенадцать железных путей?
Но кому-то из них не хватало б
Малой родины этой своей...
Март, 1974. Жлобин
Модифицированное в 1988 году
черновое стихотворение
x x x
После сумрака ночи и рева мотора,
После свежей ночной темноты
В нас огнями врывается город
На пороге безумной мечты.
Он на грани недоразуменья:
Ослепил, захватил, охватил,
И кварталы в огнях, и строенья
Как из фильма. И я посетил
Кинотеатр огромный и важный,
Чтоб сравнить впечатления, но
Я отдал предпочтение все же
Виду города, а не кино.
Эти толпы на мощных ступенях
Зданий светлых, пространства охват
Мне напомнили светлые тени
Городов, что за ночью лежат.
Городов, что лежат за пределом мечты,
За барьером ночной темноты,
Что вокруг метрополий растут, как цветы
На планете невиданной той.
Март, 1974. Слуцк.
Модифицированное в 1988 году
черновое стихотворение
За поворотом глаз с прожилками белков
Не синева глазная, а кусочек
Чужого неба из чужой страны.
Но взгляд прямой открыто отражает
Испуг и местной флоры отпечаток.
Завязанные у спины узлом,
Льняные волосы хранят нездешний запах,
Высокий, как литовские холмы
Вдоль брошенной дороги Вильнюс-Каунас,
И здесь как бы сияя у окна.
Загадка нерешенная сквозит:
"Доеду ли на Жлобин электричкой?"
Вопрос застрял в гортани будто кость:
Не выплюнуть - не проглотить. В дороге
Не проясняется - зачем и почему.
Не делится! И помощь невозможна.
Мое участие свелось к лишь к объясненьям
На тему географии дорог
И расписания последних электричек,
Как будто час - спасательный жилет.
На станции, большой и узловой
Выходим за водой и пирожками.
Моя стихия окружает нас,
Которая опять ее пугает.
И жилки синие краснеют на лице.
Мой город настигает нас внезапно,
На дав опомниться, ворвавшись в окна видом
Домов, садов, огней, разреза улиц.
Я выхожу, про адрес и не вспомнив,
как вытолкнутый поезда рукой.
И там, в окне, прижавшееся плотно
К стеклу и очень бледное, как маска,
Ее лицо проходит-проплывает,
Чтоб в жизни моей больше не возникнуть
И отлетев как будто в никуда...
Апрель, 1974. Минск - Осиповичи - Бобруйск.
Модифицированное в 1988 году
черновое стихотворение
* Книга стихов "ДОЖДЬ. КОНТУРЫ" *
1973 - 1974
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1. Весь день прошел в сплошном угаре...
2. Дождь льет как из ведра...
3. Февральский дождь все моросит по лужам...
4. КОНТУРЫ
5. Два дня как тает...
6. Я иду. Плеск воды под ногами...
7. Декабрьский дождь смочил ступени влагой...
x x x
Весь день прошел в сплошном угаре;
Все утонуло в странной дымке лиц.
Мы бегали, и снова на гитаре
Мы повторяли: ритм, соло, ритм.
Блесте металл на лестничных дорожках,
Все лица, лица, лица, лица вниз;
Вульгарный лак на матовых обложках
Был чисто-новым, гладким, словно бриз.
А дальше лестницы над входом поднимались,
Нам разрешалось всюду там ходить.
И в джинсах девушки там переодевались,
Не закрывая дверь с табличкой "Не входить".
Ударник бил, склонясь над барабаном,
Мы вторили ему, начав игру,
И безголовым, мутным океаном
Толпа переливалась по ковру.
Мы выходили, ртом хватая воздух,
И надышаться не могли луной,
И я, склонясь над низким микрофоном,
Рассказывал о бренности мирской.
Шагами легкими бежали по паркету;
В подъезде лица, тускло-яркий свет;
И губы повторяли незаметно:
"Все суета, все суета сует".
Февраль, 1974.
x x x
Дождь льет как из ведра. Зима в разгаре самом.
Здесь мокрые деревья в стороне
Все больше мокнут; с крыш стекают капли,
И дождь стучит по вымершей земле.
Я, вдаль (куда?) направив взгляд, шагаю
Через "болота", грязь и мокрый снег,
Я, выйдя за ворота, замечаю,
Что в белой мгле не виден человек.
Я сапоги свои мочу в воде прозрачной
И дальше шествую, свой пыл оставив там,
Я ручку дергаю у хижины невзрачной
И в тишине шагаю по дворам.
Я двигаюсь в безбрежном море лужиц
И все никак распутать не могу
Клубок хитросплетенья крыш и улиц,
И переулков в замкнутом кругу.
Вода с одежды медленно стекает
И вдоль дороги струями бежит,
И снег размокший постепенно тает
У стен, заборов и дорожных плит.
Февраль, 1974.
Февральский дождь все моросит по лужам;
Кусты промокли; слабо блещет жесть;
Скопленья грязи выглядят понуро
На грудах строек и проезжих мест.
Стекляной дробью капли бьют, стекая
И разговор приглушенно звучит,
И в бледном воздухе прозрачность грез витает,
И дождь прямой по лужам моросит.
На серость улицы легла печаль сурово,
Прозрачной бледностью наполнен воздух весь,
И - синий воздух - может, и не ново,
Но вдруг по-новому сумел я разглядеть.
Воды - как слезы чистые, недвижна
Вокруг стоит, у древ и фонарей,
И слезы грустные всплывают неподвижно
Перед глазами, прячась от людей.
Прозрачным сном колеблется пространство,
Все светом чистым враз опьянено,
И в первый раз за много дней бесстрастных
Мне мира ширь почувствовать дано.
Мне с миром слиться разрешили чувства,
Мне даль пройти удалось до конца,
И светлый лик великого Искусства
Я вправе снова видеть у лица.
Февраль, 1974.
КОНТУРЫ
За пеленой прозрачного дождя,
За белой дымкой влажного тумана
Мерцают тускло контуры обмана
И грез, не исполнимых никогда.
Они помещены туда не мной,
Не жаждой исполнения надежды,
Но прежде нас и наших предков прежде
Создателя ошибкой роковой.
В несовмещеньи грезы и реалий,
В несовпаденьи ожиданий с тем,
Что видим мы, их родовой тотем,
Их вотчина за пеленой вуалей.
И чтобы не сойти совсем с ума,
Не сброситься с верхушки той вон башни,
Мы ткать воображенью кружева
Приказываем в точках взглядов наших.
Лишь кажется, что город жив и нем
Не мертвой немостью, а тишиной дождливой.
На самом деле он не жив совсем,
А мертв кругом: и здесь, и в перспективах.
Лишь кажется, что где-то за дождем
Есть мудрость и наполненность, и жизни
Другой, большой, незлая укоризна:
Нет ничего! Нет ничего во всем!
Лишь кажется, что есть гранит Начал,
История, Основа и Великость:
Лишь контуры обмана и двуликость
Двуличность за пределами дождя.
Свои направив нити из небес,
Искуственно связал с отекшим небом
Дождь наши будни, низкие, как невод,
Не приближая ни с собой, ни без.
И в тишине, и вопреки шагам,
Ничто не сокращает расстоянья:
Как горизонта линия изгнанья,
Как слово "расстоянье" по слогам...
Февраль, 1974.
Два дня как тает. Лужи блещут мокро.
И капли падают, издав чуть слышный всплеск.
Кругом шаги, и тускло светят окна,
И фонарей немой мигает блеск.
А в переулке белизна, как прежде,
И крыши цвет совсем без перемен,
И звезды в небе так же ярко блещут,
И сад безмолчен в окруженьи стен.
Отчаянье. Оно покоем странным
Поверх всего безгласностью лежит.
И дух застыл в экстазе нереальном,
И сердце, словно в ужасе, дрожит...
Так кажется, что все, не отдыхая,
Тебя ведет в кошмаров черных дым,
Так падает, шаги не различая,
Густая тень под бледно-голубым.
Так тянется, одно за поворотом,
Бесстрастие, как длинный коридор,
И в тихом ужасе вдруг отзовется кто-то,
И вслипнет снег, и оборвется спор.
Декабрь, 1973.
x x x
И иду. Плеск воды под ногами.
Скользко так, что непросто пройти;
Свет из окон струится лучами,
Снег в вечернем тумане летит.
Кружат, падают белые хлопья,
Словно бабочки летом на свет,
И лицо мое медленно мокнет
Под водой бело-снежных комет.
Я один. Тишина тротуаров,
Мягкий скрип пустоту выдают.
Белым заревом белых пожаров
Фонари темноту разорвут.
Шум колес удаляется мерно,
Тени вяжутся в черную сеть;
И, как прежде, из окон, наверно,
Будет взор отрешенный смотреть.
В новый день все клонясь понемногу,
Будет время в пространстве гореть,
И ложится ребром на дорогу
Свето-тени бездвижная сеть.
28 января, 1974.