Ноябрь, 1942

Летом того года объединенные силы союзников под командованием генерала МакАртура начали решительный штурм острова Гуадалканал. Элеанор все реже получала письма от мужа. Каждый вечер они с дочерью садились у старенького телевизора «Филко», тянулись к его янтарному свету, как к призрачному пламени, стараясь согреться в его лучах, и слушали последние сводки новостей из Вашингтона. Если новости были неутешительными, они отправлялись спать, терзаемые дурными предчувствиями. Элеанор знала, что победы не обходятся без жертв, и они с Люси жили в постоянном страхе, что придет телеграмма из военного ведомства.

Люси перестала спрашивать, когда папа вернется. Несколько детей в школе уже потеряли отцов на войне, и она понимала, что такое может произойти и с ней. Элеанор тоже переживала. Но если Люси днем и ночью думала только о Джо, то мысли Элеанор часто были заняты и другими вещами. Стоило ей подумать, чем именно, как по телу разливался жар. По ночам она опускалась возле кровати на колени и истово молилась о том, чтобы муж вернулся домой невредимым.

Человека, вызвавшего в ней этот новый и нежданный прилив чувств, звали Уильям МакГинти. Все эти месяцы с момента первой встречи он наведывался к ним один-два раза в неделю, а то и чаще. Он никогда не приходил с пустыми руками. Обычно это были вещи первой необходимости — продукты питания или одежда, которая, на его взгляд, могла понадобиться Йоши. Но среди них всегда оказывался по крайней мере один предмет роскоши: маленькая упаковка кофе или сахара, фунт масла, кусок мыла. Обычно он, если не торопился, оставался поболтать с ними.

Элеанор ценила эти украденные часы как сокровище, относилась к ним бережливо, как к порционному сахару, который он приносил. Разговоры с друзьями и соседями обычно сводились к одной и той же теме — к войне, а Уильям говорил о вещах, которые позволяли ей отвлечься от тяжелых раздумий, рассказывал о своих поездках за океан и о людях, которых там встречал. Он подарил ей Европу, не тронутую войной: с ее древними каналами и запутанными улочками, такими узкими, что на них с трудом могли разминуться автомобиль и велосипед; с уличными базарами, где можно купить любую еду или предметы домашнего обихода, какие только можно себе представить; с деревушками, в которых дома, крытые соломенными крышами, соседствовали с соборами.

Мысленно она видела луну, отражающуюся в водах Сены, голубей на площади Сан-Марко в Венеции и то, как причудливо падает свет на крыши флорентийских домов. Он рассказал ей, что этот феномен известен как chiaroscuro. Она узнала о художнике по фамилии Гауди и его известном дворце в Испании, уродливом и прекрасном одновременно, от чего и произошло слово gaudy. Он донес до нее чудеса Лувра, где изучал технику живописи мастеров старой школы. Она даже смогла ощутить вкус вина, изготовленного по старинным рецептам, которые передавались поколениями виноделов сотни лет, и больших хрустящих буханок хлеба, испеченного в дровяных печах. Он словно вручил ей ключи от потайной двери, через которую она, пусть ненадолго, заглядывала в другой мир.

Однажды ранним ноябрьским днем они сидели в кухне, пили кофе и ели свежеиспеченные имбирные пряники. Элеанор рассказывала ему о свадьбе, которая состоялась в прошлое воскресенье, — дочь ее подруги выходила замуж за своего школьного возлюбленного, который получил отпуск на берегу, — как вдруг Уильям спросил:

— А как вы с Джо познакомились?

Элеанор бросила взгляд через дверь в гостиную, где Люси сидела, скрестив ноги, на полу рядом с Йоши, который учил ее завязывать морской узел. Она жила в постоянном страхе, что девочка узнает о том, что Джо ей не отец. Затем выглянула в окно, за которым лил дождь, и долго смотрела на струи воды, раздумывая, что ответить.

Взглянув на Уильяма, она поймала его внимательный взгляд. Она всмотрелась в его лицо, пытаясь отыскать намек на то, что до него дошли отголоски старых слухов, которые ходили по городу, когда родилась Люси. Но взгляд его синих глаз был ясным и бесхитростным.

— Мы познакомились в церкви, — поведала она часть правды.

— И это была любовь с первого взгляда?

Элеанор почувствовала, как щеки начинают пылать.

— Даже не знаю. Просто он показался мне довольно милым. И, видимо, я ему тоже понравилась. А вообще мы по-настоящему хорошо узнали друг друга только когда поженились. Думаю, это можно назвать бурным развитием романа.

— А если бы вам пришлось прожить жизнь заново, вы бы повторили все с начала?

— Боже мой, что за странный вопрос! — Она опустила взгляд и провела пальцем по ободку чашки. — Конечно, да. А почему вы спрашиваете?

Она часто задавала себе тот же вопрос, и каждый раз все упиралось в одно: Люси. Ради Люси она повторила бы снова…

— Извините, я не хотел лезть вам в душу. Это война натолкнула меня на такие мысли. Каждый день мы убеждаемся в том, насколько хрупкая жизнь и с какой легкостью она покидает тело. В таких обстоятельствах волей-неволей начинаешь гадать, правильно ли ты живешь и не будешь ли счастливее, если посвятишь жизнь чему-то другому… или кому-то другому.

Он наклонился и задумчиво провел рукой по спине пса, свернувшегося у его ног. С Лэрдом, названным в честь шотландских предков Уильяма, они были неразлучны. У собаки были плавные линии тела, идеально очерченная голова и густая блестящая черная как ночь шерсть, за исключением белых пятен на лапах, вокруг глаз и на груди. Похоже, подросший щенок, предназначенный для сына Уильяма, уже выбрал себе хозяина. Лэрд поднял голову и посмотрел вопросительно, но убедившись, что от него ничего не хотят, удовлетворенно вздохнул и опустил ее на место.

— А вы хотели бы что-то изменить? — спросила она, думая о его жене. Он редко о ней упоминал, разве что вскользь, но у Элеанор сложилось впечатление, что у них не все гладко.

— Нет, если честно. — Его ответ был для нее словно удар под дых. Он застал ее врасплох, и она не успела заслониться от него. Но его следующие слова несколько смягчили сказанное: — Если бы я не женился на Марте, у меня не было бы Дэнни.

— То есть вы ни о чем не жалеете?

Он пожал плечами.

— Мы все о чем-то сожалеем. Думаю, это свойственно человеческой натуре.

Элеанор осмелилась поинтересоваться:

— А ваша жена знает об этих визитах?

Уильям умолк, глядя через окно на пропитанный дождем двор. За ним лежало поле, граничившее с ее участком. Трава, которая бушевала там летом, теперь была прибита дождем, а ежевичная лоза с приходом осени приобрела красновато-бурый оттенок, словно покрылась ржавчиной. В дальнем конце поля почти непроходимой стеной стоял лес, в основном это были пихты и тсуги. Через лес вилась еле различимая тропинка, поднимающаяся на Спринг-Хилл, где Элеанор любила прогуливаться в теплую погоду. Когда Уильям снова заговорил, его голос был тихим, почти тревожным:

— Нет, не знает. Я так и не придумал, как рассказать ей об этом, чтобы не поставить вас с Йоши под угрозу.

— Думаю, это только к лучшему, — сказала Элеанор не очень уверенно. — Просто… Я все думаю, что она может подумать, если узнает, что вы проводите время с женщиной, муж которой на войне.

Она была очень близка к тому, чтобы высказать вслух то, о чем все это время подозревала: что его визиты вызваны не одним лишь великодушием.

В его глазах она прочла ответ на свой вопрос, и он вскружил ей голову, как шампанское, выпитое на свадьбе у дочери подруги. Однако заговорил он совершенно бесстрастным голосом:

— Марта слишком занята. Я сомневаюсь, что она вообще обращает внимание на то, что меня не бывает дома. К тому же она уже привыкла, что я часто брожу по окрестностям в поисках сюжетов для картин. — Он отхлебнул кофе. — Кстати, пользуясь случаем, хочу вас кое о чем попросить.

— Просите, — ответила она не раздумывая. — Что бы это ни было, я уверена, это ничтожно мало по сравнению с тем, что вы для нас сделали.

На его лице появилось смущенное выражение.

— Я хотел бы написать ваш портрет.

Это было совсем не то, что Элеанор ожидала услышать, поэтому она выпалила первое, что пришло в голову:

— Откуда вдруг такое желание?

И от смущения принялась наматывать на палец вьющуюся прядь, выбившуюся из-под шарфа, которым она обмотала голову, потому что в то утро сладить с волосами было решительно невозможно.

— Ну, это вопрос не ко мне, а скорее к моей музе, — рассмеялся он.

— Вашей музе?

— Это она решает, что мне писать. Порой она бывает очень строга и требовательна, как заправский начальник. В таких ситуациях я мало что решаю.

— Понятно. — Элеанор решила ему подыграть. — А теперь муза решила, что нужно написать меня?

— Похоже, да.

— Наверное, я должна быть польщена. С другой стороны, на моем месте вполне могли оказаться скала или дерево. Или океан в ненастный день, — добавила она, глядя в окно на иссиня-серые волны, бьющиеся о нависшее над ними грозовое небо.

— Верно, но океан ни на миг не замирает, а вы, надеюсь, ради такого случая сможете некоторое время не двигаться.

— А как вообще это будет происходить? — Она чувствовала легкое беспокойство, зарождающееся где-то внутри.

— Сначала я сделаю пару набросков, но в общей сложности мы справимся за три-четыре раза.

— Только желательно заниматься этим по утрам, пока Люси в школе. — Она говорила медленно, боясь выдать себя. В последнее время дочь совершенно не нуждалась в ее постоянном внимании. Дома Люси почти все время проводила с Йоши. К примеру, сейчас она оставила свои узелки и выбежала за ним во двор. Элеанор наблюдала из окна, как они шлепают по грязи, направляясь к собачьим будкам. На Люси был дождевик и сапоги, а Йоши втянул голову в плечи, прячась в поднятом воротнике куртки. Элеанор больше заботило не то, что она пренебрегает своими родительскими обязанностями, а то, что Люси будет видеть, как она позирует для картины, словно легкомысленная особа… или праздная любовница. Она покраснела при мысли о долгих часах наедине с Уильямом, когда он будет изучать мельчайшие черты ее лица и тела. Сможет ли он прочитать у нее на лице чувства, которые она так тщательно скрывала? Смогут ли глаза передать ему то, о чем молчат уста?

А что подумают люди, если вдруг об этом станет известно? Нечто подобное, пусть и вполне невинное, может воскресить старые слухи о ее поспешном замужестве и ребенке, чьим отцом, как полагали некоторые, был не Джо. Те, кто тогда перешептывался у нее за спиной, сейчас посчитают, что она ведет себя еще более вызывающе — замужней женщине, муж которой ушел на войну, не пристало вести себя подобным образом.

А Джо? Что он подумает?

— Завтра вас устроит? — вывел ее из состояния задумчивости голос Уильяма.

— Завтра? — Она повернулась к нему, и все страхи улеглись, стоило только ей взглянуть в его открытое, улыбающееся лицо. — Завтра будет в самый раз.

Через несколько минут он поднялся с кресла.

— Мне нужно идти. Я обещал сводить Дэнни на новый фильм с Гарри Купером. Вы его еще не смотрели?

Она отрицательно покачала головой.

— Я нечасто хожу в кино.

В действительности в последний раз она смотрела фильм еще до войны.

На секунду в его взгляде проскользнуло сожаление, словно при мысли о всех тех местах, куда он хотел бы ее сводить. Потом он повернулся и направился к двери, за ним побежал Лэрд. Проходя мимо, Уильям лишь слегка коснулся ее руки на прощание. У двери он остановился и спросил:

— Вы уверены, что это удобно? Я не хотел бы навязываться.

— Дело не в этом. — Она замолкла в нерешительности. Ей не хотелось, чтобы он думал, будто она придает этому слишком большое значение. Ведь не обнаженной же он предложил ей позировать, в конце концов. — Просто… Вы уверены, что это разумно? Люди могут неправильно нас понять. Не только Марта.

— А, да, — кивнул он с задумчивым видом. — Что ж, в таком случае пусть это будет нашим маленьким секретом.

Он расплылся в улыбке, а она подумала: «Вот это очень по-мужски. Проблема решена, дело сделано». Но при этом и сама улыбнулась краешком рта.

— Похоже, секретничать входит для нас в привычку, — заметила она сухо.

— Болтун — находка для шпиона, — тут же процитировал он надпись на плакатах в каждой витрине города. С ними соседствовали более агрессивные — с карикатурной фигурой с преувеличенно раскосыми глазами и торчащими передними зубами, подписанной просто «Японские твари».

«Интересно, о каких шпионах идет речь», — подумала она.

Во дворе послышался лай и шум возни — собак выпустили побегать по двору. Всех щенков из последнего помета уже пристроили, остались только два кобеля Панда и Кэб (названный в честь Кэба Кэллоуэя) и три суки — Суки, Ниоба и Жасмин. Лэрд был щенком Жасмин — единственный мальчик в том помете. Заслышав доносящиеся со двора звуки, он навострил уши и тихонько заскулил, просясь за дверь и глядя на Уильяма с немой мольбой. Но взгляд Уильяма был прикован к Элеанор. И когда он взялся за ручку двери, до этого едва уловимое сожаление проступило на его лице очень явно. Во взглядах, которыми они обменялись, Элеанор увидела отражение собственного невысказанного тайного желания.

Уильям вышел за порог, оставив ее трепещущей в преддверии чего-то, чему она боялась дать название и чего опасалась и страстно желала одновременно.

Уильям прекрасно знал о риске, которому они подвергались, но его волнение было вызвано отнюдь не боязнью испортить репутацию себе или Элеанор. Больше он опасался своего сердца. Рисуя ее портрет, он кистью будет выражать то, чего не мог передать словами. А вдруг, однажды выпустив чувства на волю, он больше не сможет держать их в себе? Будет ли Элеанор возмущена его порывом? Потребует ли прекратить дальнейшие визиты? Уж лучше и дальше втайне изнывать от желания, чем рисковать быть от нее отрезанным навсегда.

Уильям влюбился, и отрицать это бессмысленно.

Для него это было давно забытым ощущением, чем-то вроде откровения. Мир вокруг засиял яркими красками, даже самые мрачные пейзажи были залиты светом. Он стал добрее ко всему, что его окружало, даже к людям, которые ему не особо нравились. Запершись в мастерской, он часто ловил себя на том, что смотрит на мольберт с незаконченным морским пейзажем, — это полотно заказал ему отошедший от дел судостроитель из Орегона, — а видит перед собой лицо Элеанор. Он обдумывал, как будет писать ее. Какими красками лучше передать золотисто-рыжеватый оттенок ее волос… Как уловить и запечатлеть на холсте неуловимое сияние ее кожи…

Он чувствовал, что она разделяет его чувства, и знал, что будет совсем несложно ее соблазнить. Мысль об этом ни в коем роде не показалась ему предосудительной. Живя в Европе, он отбросил прочь все те скудные представления о морали, которые ему внушили в детстве. Однако он хотел не моментального удовольствия в постели. Он жаждал большего — совместной с Элеанор жизни. Но разве это возможно? Он не мог оставить семью, равно как и она свою. Ему становилось тошно при мысли о ее муже, который воюет за страну, исполняя свой гражданский долг, в то время как Уильям удовлетворяет похоть на их супружеском ложе. Но еще больше это будет терзать Элеанор, он знал это. Он не сможет безучастно наблюдать за тем, как его любимую женщину гложет чувство вины, зная, что сам его вызвал.

Марта тоже такого не заслуживала. Когда-то он и ее любил, но если чувства со временем остыли, это еще не повод пренебрегать ею, ведь она по-прежнему его жена и мать его ребенка. Ради нее и Дэнни он был обязан не допустить, чтобы мелкая ложь переросла в более крупную.

И все же…

Он мечтал об Элеанор дни напролет. Он представлял, каково это — лежать рядом с ней в постели, видеть матовый блеск ее кожи на фоне своего тела, уткнуться лицом в ее волосы, которые сочетали в себе двенадцать оттенков коричневого и красного, и наслаждаться тем, как ее губы раскрываются навстречу его поцелуям. Он явственно видел ее лицо на подушке и манящий взгляд зеленых глаз, видел ее плоский гладкий живот и раскрывающиеся ему навстречу длинные ноги, принимающие его в свое лоно.

Если он не мог заняться с ней любовью, то мог хотя бы написать ее портрет, что было близко к этому. Впервые за многие месяцы ему не терпелось взяться за кисти и палитру. Он уже прикидывал, как лучше запечатлеть ее на холсте. Он хотел изобразить ее такой, какой видел: восхитительной женщиной, в самом расцвете красоты, которая ошибочно полагает, что лучшие годы давно минули.

— Не смотрите на меня, я ужасно выгляжу. — Она беззвучно рассмеялась, впуская его в дом. — Вы уверены, что стоит это делать? Только холст замараете.

На ней был вылинявший халат, волосы кое-как заколоты, а у ног сновали собаки. И все же для него она была прекрасна как никогда. Она нагнулась, ухватила одного из псов за шкирку и принялась бранить:

— Слушай, если ты сейчас же не прекратишь, то отправишься назад в будку.

Расшалившийся пес моментально присел и пристыженно смотрел на нее до тех пор, пока она не потрепала его по голове и не отпустила.

— Я немного замешкалась, — извинилась она. — Люси опаздывала в школу, а собаки… — Она указала на Ниобу, которая на пару с Лэрдом терзала плетеный коврик у камина. — Они как знали, что вы придете. И прекратили лаять только после того, как я впустила их в дом.

Он улыбнулся. В одной руке у него был потрепанный деревянный чемоданчик с кистями и красками, а в другой — сложенный мольберт и чистый холст, завернутый в коричневую оберточную бумагу.

— Чем больше, тем веселее, — сказал он. — По крайней мере, Лэрду будет не так скучно, пока я буду рисовать.

— Подождите здесь, я переоденусь. Это займет всего минуту.

Она развернулась и исчезла в соседней комнате. Только сейчас он заметил, что она босиком. Спустя несколько минут — Марта за это время и шляпку не успела бы сменить — она вернулась, одетая в красное ситцевое платье, перехваченное на талии ремешком. Волосы собраны в высокую прическу и свободными завитками спадают на плечи. В руке у нее болтались туфли на высоких каблуках.

— Нет, уберите их вообще — велел Уильям, когда она начала обуваться. — Я хочу нарисовать вас с босыми ногами.

Эта мысль посетила его прямо сейчас, стоило ему увидеть Элеанор в нарядном выходном платье и без туфлей. Он понял, что смог уловить ее суть — две половинки Элеанор, которые часто конфликтовали между собой: одна хотела быть респектабельной, в то время как другая мечтала вырваться на свободу и мчаться, словно ребенок, по высокой траве ясным солнечным днем.

Она бросила на него недоуменный взгляд, но отбросила туфли в сторону.

— Если вы настаиваете… Но тогда я буду выглядеть недостаточно элегантно.

— Вы безупречны сами по себе.

Он только сейчас смог оторвать от нее взгляд.

— Боюсь, у меня порвалась последняя пара чулок, — сказала она, в отчаянии глядя на свои голые ноги. — В последнее время их стало так сложно достать. Это все равно что мечтать об Эйфелевой башне… Итак, где бы вы хотели меня видеть?

Она пробежала взглядом по аккуратной, хоть и убогой комнатке с обветшалой мебелью и отполированными до блеска деревянными поверхностями.

«В постели обнаженной», — ворвалась в сознание предательская мысль. Но вслух он сказал:

— Почему бы не попробовать на диване? Вам там будет удобно, да и освещение хорошее. — Он подождал, пока она устроится поудобнее на потертых плюшевых подушках, поджав ноги под себя так, что только кончики пальцев выглядывали из-под подола. — Хорошо, вот так. Замрите и не двигайтесь.

Уильям достал блокнот и уголь и принялся делать зарисовки. Но когда ему не удалось сделать это и в третий раз, он нахмурился и отложил блокнот в сторону.

— Вы напряжены. Если вам неудобно, смените позу.

— Дело не в этом. Я просто раздумывала, что вы сделаете с портретом, когда он будет готов. Я имею в виду, будете ли вы его где-то выставлять…

— Над этим я еще не думал, — ответил он честно. — Может статься, что я захочу оставить его себе.

Она широко открыла глаза от испуга.

— А разве ваша жена… У нее же могут возникнуть вопросы…

— Могут, — согласился он. — Если я покажу ей портрет, чего делать не собираюсь.

В комнате наступила тишина, исполненная тайного смысла, который он вложил в свои слова. Уильям видел, как лицо Элеанор стало встревоженным, и на один пугающий миг ему показалось, что она готова от всего отказаться.

Но тишина так и не была нарушена, опасный миг миновал.

— Что вы ищете в своей модели? — спросила она через некоторое время.

Он задумался, рассеянно почесывая подбородок.

— Не уверен, что смогу объяснить это. Каждый раз все по-другому. Как, например… Вы видели портрет мистера Хэмфри, что висит у него в магазине? — Старый морщинистый Хэмфри, возрастом по меньшей мере девяноста лет, был владельцем магазина канцелярских товаров в центре города, где Уильям покупал большинство принадлежностей. — Мне захотелось написать его, когда я увидел его руки. Такие скрюченные и шишковатые, но по-своему прекрасные — как выглядывающие из-под земли корни деревьев.

— А что вы увидели во мне? — спросила она.

Ее зеленые глаза смотрели на него в упор, между ними происходило безмолвное общение. Уильям почувствовал, как волоски на руках и шее становятся дыбом.

— Я вижу женщину в ожидании.

Она изогнула бровь.

— Вы имеете в виду Джо?

— Не совсем. — Он замялся, не зная как лучше выразиться. — Просто… есть столько всего, чего вы еще не видели. Целый мир. А здесь вы… — Погрязли в человеке, которого не любите. — Словно и не живете. — Он поднял руку, не давая протестующему возгласу сорваться с ее губ. — Я не говорю, что вы здесь не по собственной воле, просто я готов поспорить, что можно на пальцах одной руки пересчитать, сколько раз вы выезжали с острова.

Судя по проступившему на ее щеках румянцу, он попал в яблочко, но она лишь рассмеялась.

— Вы не правы. Понадобятся обе руки. — Она подняла их вверх, растопырив пальцы, и крошечный бриллиантик на обручальном кольце блеснул в бледном луче света, пробившемся в окно. — И это вовсе не означает, что я не люблю приключения. Просто у меня нет на это денег.

— Извините. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть, — заверил он. — Я только хочу сказать, что вы не похожи на остальных местных жителей. В вас есть любознательность, вы стремитесь познать мир. Я бы не сказал о мистере Хэмфри, что ему чего-то не хватает. Он абсолютно счастлив, довольствуясь тем, что у него есть.

Она слегка напряглась:

— То есть мне этого мало?

— Тут уж вам виднее, — ответил он мягко.

— Мне нужно заботиться о ребенке. Я не могу порхать как бабочка, когда заблагорассудится, — сказала она раздраженно. — И вообще, с чего это мы вдруг начали эту тему? Я думала, вы хотели меня рисовать, а не препарировать.

— Намек понят, — сказал он с улыбкой, снова принимаясь за работу.

Когда Уильям наконец остался доволен результатом, то поставил мольберт и достал краски. Затем развернул войлочную тряпицу, пропахшую олифой, в которую были завернуты кисти. Вскоре он с головой ушел в работу, не замечая, как летит время. Только когда Элеанор пошевелилась и потянулась, он посмотрел на часы и увидел, что прошло уже больше часа. Он объявил перерыв, и Элеанор пошла в кухню, чтобы организовать какие-нибудь напитки. Уильям остался в комнате один. Теперь, когда ничто не занимало его мысли, он наконец-то смог различить звуки, долетающие с улицы: глухое карканье вороны, стук молотка во дворе, далекий гул самолета.

«Неплохо», — подумал он, оценивая результаты своей работы. Ему удалось поймать нечто особенное в ее выражении — сочетание юности и опыта зрелой женщины. А ее глаза… Казалось, их взгляд обращен на те далекие места, которые она мечтала когда-нибудь увидеть. Он решил, что назовет картину просто: «Женщина в красном». Изображение будет говорить само за себя.

В следующие несколько дней это превратилось в традицию: Уильям приходил каждое утро, дождавшись, что Люси отправится в школу. Теперь, мечтая об Элеанор, он неизменно представлял ее в красном платье. Босиком. И через некоторое время образ, стоящий перед его внутренним взором, накладывался на то, что он видел в действительности, словно смешанные на палитре краски. Это придавало ее облику некий ореол загадочности, неясности. Сам бы он такого эффекта добиться не смог. Он был одержим этим портретом, работал как в лихорадке, словно ведомый незримой силой.

Ирония ситуации не укрылась от него. Произведение, возможно, лучшее в его жизни, нельзя было выставить на всеобщее обозрение. Однако, что удивительно, эта мысль мало его волновала. Он делал это не ради денег или славы — он делал это из-за любви.

Утром четвертого дня он понял, что картина завершена. Остались детали, которые он мог доработать у себя в мастерской. Он ощутил странное чувство утраты, когда положил кисть и сказал:

— Не хотите взглянуть?

До этого он не показывал картину Элеанор, опасаясь ее реакции. Она заглянула ему через плечо и немного удивленно спросила:

— Это на самом деле то, какой вы меня видите?

Он повернулся к ней.

— По-вашему, не похоже?

— Я этого не говорила. Просто… это напоминает мне кого-то, кого я знала раньше.

— Кого?

— Меня в молодости.

Улыбка сожаления коснулась ее губ. Она рассматривала холст, не осознавая, что ее рука покоится у него на плече.

Что-то заставило его протянуть руку и коснуться ее лица.

— Вы по-прежнему молоды.

Ее щеки зарделись, а глаза подозрительно заблестели — возможно, от навернувшихся слез. Она медленно покачала головой:

— Я уже так давно не испытывала ничего подобного.

Что-то заставило его спросить:

— До Джо был еще кто-то, ведь так?

Она молча кивнула, уставившись в одну точку, где-то у него за ухом.

— Тогда мне казалось, что я влюблена. Теперь я понимаю, что это было лишь увлечением. Мне просто не с кем было сравнивать, понимаете? Типичная дочь священника… — Она горько рассмеялась. — А он… Что до него, то он оказался пресловутыми граблями. — Она на миг умолкла, затем продолжила: — Если бы все дело было только в разбитом сердце, то это не страшно. Разбитое сердце можно склеить. Но возникли кое-какие… осложнения.

Внезапно он догадался, куда она клонит.

— Вы забеременели.

— Да, — подтвердила она еле слышно.

И тут Элеанор сделала то, чего он совершенно от нее не ожидал. Она медленно опустилась на колени и положила голову ему на колени, словно о чем-то умоляя. Минуту Уильям боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть ее, как лесного зверька. Комната погрузилась в тишину, в которой тиканье часов на каминной полке казалось неестественно громким. Одну за другой он вытаскивал шпильки из ее волос, позволяя им свободно рассыпаться по плечам. Он перебирал ее шелковистые пряди, отводя их в стороны, чтобы открыть нежную впадинку на затылке, покрытую младенческим пушком. Он готов был любить ее уже за то, что рядом с ней ощущения обострялись и он чувствовал, что еще жив.

— Как-то раз вы спросили, почему я вышла замуж за Джо. Как бы я хотела ответить, что по любви, потому что теперь я его действительно люблю… по-своему. Он хороший человек. Любой другой на его месте отвернулся бы от меня, а он вот женился. А Люси… Он в ней души не чает. Видели бы вы, как он с ней обращается, никогда бы не поверили, что она не его дочь. — Элеанор подняла голову и посмотрела на него, ожидая реакции на приговор, который сама себе вынесла. — Пообещайте, что никому не скажете. Вы единственный, кто знает об этом, кроме Джо и моих родителей. Я даже Люси не стала ничего говорить. Она буквально боготворит Джо. Если она узнает… — При мысли об этом Элеанор побледнела.

— Обещаю. — Уильям убрал со щеки тонкую паутинку волос, обхватил ладонями ее лицо и заглянул в глаза. — Но вы тоже должны мне кое-что пообещать.

— Что? — спросила она с волнением.

— Что вы прекратите считать себя грешницей. Вы не сделали ничего дурного. А что касается меня, то ничто не может испортить мое мнение о вас.

— Спасибо.

Она посмотрела на Уильяма с благодарностью, которой он, по его мнению, не заслуживал. Любой нормальный человек на его месте сказал бы то же самое. Так зачем делать из него святого?

Миг показался вечностью. Это была уже не просто тишина, а отдельный мир только для них двоих. Они парили далеко за пределами убогой, тесной комнатушки, застыв, как изображение на картине перед ними, как живая зарисовка: Уильям обхватил ладонями лицо склонившейся перед ним Элеанор, которая напоминала дивный цветок, выросший из озерца красного шелка, разлившегося у его ног.

Внезапно отдаленным уголком сознания Уильям уловил шум подъезжающей к дому машины. Элеанор вскочила с пола и, приглаживая на ходу волосы и расправляя подол платья, подбежала к окну.

Из остановившегося у ворот блестящего черного «бьюика» вышел хмурый человек в форме. Элеанор зажала рот ладонью и глухо вскрикнула.

— Нет! — взмолилась она чуть слышно. — Пожалуйста, только не это!

Услышав стук в дверь, она онемела, и Уильям увидел, что она вся дрожит. Казалось, за то время, что она проделала путь к дверям, она постарела лет на десять.

Уильям находился вне поля зрения мужчины, стоявшего на пороге. Ему самому было видно только крепкое плечо цвета хаки и жесткий козырек военной фуражки. Он услышал глубокий голос, исполненный сочувствия:

— Миссис Стайлз? Боюсь, у меня для вас плохие новости…