Подобрав себе новое место жительства – частную квартиру, я переехал. Правда, мне пришлось нанять домработницу, которая должна была не только убирать в квартире, но и готовить мне пищу. Я мог бы сам, но не положено.

Проживал я недалеко от пансионата. Это заставляло постоянно быть начеку. Я, советский разведчик, избежавший встречи со «своим земляком уругвайцем», был вынужден временно избегать встреч с моими «друзьями» по пансионату, стремясь поддерживать контакт только с Ивонн, Эллен и ван дер Стегеном. Не следовало забывать, что администратору пансионата Жермен я сказал, что временно уезжаю. Правда, не исключал возможности скорого возвращения в Брюссель. В то же время я еще продолжал учебу в университете, в Институте подготовки коммерсантов и в «Селект скул».

Не прерывались мои встречи с де Буа и нашими общими знакомыми, то есть со всеми, кто не был связан с владельцами и работниками пансионата.

Квартира была небольшой, довольно уютной, хорошо меблированной. Меня, Кента, она вполне устраивала, а вот Венсенте Сьерра, претендующего на право пребывать в обществе в качестве коммерсанта, стремящегося к успехам в деле увеличения имеющегося у него капитала, эта квартира не могла полностью устроить. Должен признаться, в то время у меня капитала не было. Почему же снятая квартира меня не устраивала? За рубежом, как правило, принято проживать в квартире соответственно занимаемому в обществе положению и материальным возможностям. На оплату снимаемой квартиры с соответствующими коммунальными услугами обычно затрачивается даже не очень обеспеченными съемщиками 30–40% дохода.

Учитывая, что в то время я еще не был бизнесменом, а только делал вид, мог еще потерпеть, в том числе и в подборе соответствующей квартиры, так как не было необходимости принимать у себя деловых людей. Достаточно было иногда, и то довольно редко, устраивать приемы для нескольких самых близких мне «друзей».

Снимаемая у мадам де Toe квартира состояла из спальни и столовой, ванной комнаты, кухни, туалета и довольно большой передней. Она размещалась в бельэтаже пятиэтажного дома. Конечно, в квартире был телефон, которым в то время я еще пользовался довольно мало.

Официально в моей легализации значилось только то, что я являюсь студентом Брюссельского свободного университета. Даже после того, как «Центр» принял решение, согласно которому, учитывая сложившуюся в Европе обстановку, я должен был остаться в Бельгии, вопрос о моей легализации с использованием имеющейся «надежной», по словам Отто, «крыши» в полной мере не мог быть сразу решен. Надо было иметь в виду, что с «крышей» уже связан «уругваец» Аламо. Отто попросил меня показать мой паспорт. Просмотрев, он сообщил, что номера уругвайских паспортов, выданных мне и Аламо, последовательны. Это делало невозможным, по его словам, оформить нашу легализацию под одной «крышей». Было решено, что я остаюсь пока только студентом.

Несмотря на то, что я не скрывал от мадам де Toe, что поселился у нее ненадолго, у нас сложились теплые отношения. Учитывая, что хозяйка и ее «муж» принадлежали к хорошему обществу, они мне помогли узнать правила поведения в нем.

Обычно у нее почти каждую неделю собирались друзья к пятичасовому чаю. Именно на этих приемах я и бывал. И тут случайно для меня был неожиданный сюрприз. Чаепитие отличалось тем, что использовался английский ритуал. Это значит, что около хозяйки, а вернее, на столе перед ней, на подносе или без него стояли чашки по числу находившихся за столом гостей. Размер стоящего на подносе чайника тоже зависел от количества гостей, а вернее, чашек. В чайнике был крепко заваренный чай.

Когда гости рассаживались за столом, хозяйка начинала разливать постепенно и понемногу крепко заваренный чай. Процедура заключалась в следующем: разливая чай, хозяйка начинала с первой чашки и, наполнив все равным количеством чая, возвращалась к первой, и это продолжалось до тех пор, пока во всех чашках не было налито примерно две трети крепкого чая. После этого она ставила чайник на стол и обращалась поочередно ко всем сидящим, прежде чем подать чашку с чаем, с вопросом: «Кипяток?» Если гость, отвечая на этот трафаретный вопрос, говорил: «Пожалуйста» – хозяйка доливала немного кипятка. Если же гость в вежливой форме отказывался от кипятка, хозяйка подливала в чашку еще крепко заваренного чая.

Это объясняется очень просто и вполне разумно. Основной целью было стремление к тому, чтобы во всех чашках был чай одинаковой крепости, то есть, чтобы крепость заварки была для всех равной. Действительно, наливаемый в первую чашку заваренный чай был по своей крепости более слабым, чем в последующую. Чаще всего на столе стоял небольшой молочник с молоком или сливками. Если были любители употребления чая с молоком, они добавляли в свою чашку небольшое количество молока или сливок. Я заметил, что такими любителями были только люди старшего поколения, а попросту говоря, старики и старушки. Мне разъяснили потом, что чай с молоком или сливками полезен для здоровья с урологической точки зрения.

К чаю обычно подавали нарезанные ломтики кекса с обильным содержанием грецких орехов и цукатов. Иногда подавалось различных сортов печенье, домашнего изготовления или покупного, конфеты. Для тех, кто любил сладкий чай, на столе стояла сахарница.

Я остановился на описании чаепития у мадам де Toe потому, что этот ритуал очень пригодился впоследствии, когда у меня в доме принимали видных деловых людей, а в еще большей степени, когда бывали офицеры вермахта, с которыми у меня установились после оккупации Бельгии деловые связи.

За чаепитием беседы велись на разные темы. Обменивались мнениями о выставках художников, о недавних спектаклях и концертах, а также о прочитанных произведениях известных и малоизвестных писателей. В то же время не могли обойти вниманием и вопросы, связанные со Второй мировой войной. Утверждали, что захват Австрии, агрессия против Чехословакии и Польши, итало-германская интервенция в Испании не способствуют миру в Европе и во всем мире. Однако мнения о возможности дальнейшего расширения начавшейся 1 сентября Второй мировой войны часто были различными и более того несопоставимыми. Эти разговоры часто бывали для меня, советского разведчика, очень полезными. Поэтому я любил бывать у мадам де Toe, как, впрочем, и в других обществах.

Во время этих бесед я узнавал не только о развитии «странной войны», но и многое другое. Все чаще обсуждались вопросы возможного втягивания Бельгии в жестокую войну.

Однажды мадам де Toe с «мужем» пришла ко мне в гости, она доверительно сообщила, что собирается скоро выехать через Стокгольм в Финляндию, куда направляется значительная группа бельгийцев, в том числе и медработники, для оказания помощи «несчастным финнам», вынужденным воевать с «коварными красными». По ее словам, правительства Великобритании и Франции оказывают финнам посильную помощь, и не только гуманитарную. Они направляют в Финляндию оружие и якобы даже подготавливают к отправке туда экспедиционный корпус для участия в войне против СССР.

На мой вопрос, почему Великобритания и Франция вмешиваются в отношения Финляндии и России, «муж» мадам де Toe сказал, что война там началась 30 ноября 1939 г., то есть после того, как Германии удалось завоевать Польшу и подойти к границе с Советским Союзом. Финляндия начала войну после того, как между Маннергеймом и фашистской Германией была достигнута соответствующая договоренность. Многим представляется, что война между Финляндией и Россией будет способствовать продвижению Германии на Восток. Он добавил к сказанному, что именно поэтому Франция и Великобритания помогают Финляндии. Чемберлен и Даладье втихую поставляют Финляндии оружие, а главное, самолеты, артиллерийские орудия и многое другое. Мой собеседник не исключал и возможности, что США поддерживают политику Лондона и Парижа, направленную на то, чтобы избежать войны в Западной Европе, направив Германию против коммунистической державы, России.

Конечно, в то время всем этим утверждениям я не мог поверить до конца. У меня не было конкретных доказательств, что Чемберлен и Даладье поддерживают своими войсками Финляндию. Несколько позднее я узнал, что Великобритания и Франция уже обращались к правительствам Швеции и Норвегии с просьбой разрешить англо-французскому экспедиционному корпусу пройти через их территорию.

Рассказанное мадам де Toe и ее «мужем» можно было расценивать как пропаганду, которая велась во Франции и в Великобритании против Советского Союза. В некоторой прессе даже утверждалось, что именно Советский Союз помогает фашистской Германии в её военных планах. Я понимал, что это ложь. Однако определенным политическим деятелям удавалось многого достигнуть. Они одержали победу и в Лиге Наций. 14 декабря 1939 г. Советский Союз был исключен из ее состава.

Узнав об этом, я невольно вспомнил о своем первом посещении Женевы. Тогда экскурсовод нам показал большую гостиницу на берегу Женевского озера, перед которой был большой сад. Он поведал нам, что в этой гостинице всегда останавливался Литвинов с сопровождающими его членами делегации, в том числе и мадам Коллонтай. Для меня интересным было услышать о том, каким авторитетом пользовался в Лиге Наций Литвинов. Экскурсовод привел ряд примеров, в том числе и такой. Шли заседания Лиги Наций. Зал заседаний был почти пустым, не было и представителей прессы. Стоило только объявить, что на очередном заседании будет выступать Литвинов, как тут же зал заполнялся членами делегаций всех стран, а места, отведенные для журналистов, были переполнены.

Я могу с уверенностью сказать, что определенные прослойки высших слоев общества во Франции, Великобритании, США и даже в Бельгии испытывали ненависть к «красным» и, боясь их, стремились помочь их «жертвам», в данном случае финнам. Мне удалось вскоре даже установить, что, видимо, антикоммунисты понимают, что в успехах военных действий финнов против русских заинтересован Гитлер. Проскальзывала в разговорах на эту тему мысль, что «линия Маннергейма» была воздвигнута с помощью, а может быть, и по совету немцев. Ни разу не упоминалось, что самостоятельность и свободу княжество царской России – Финляндия получила именно в результате Великой Октябрьской революции и все последующие годы Советская Россия никогда не провоцировала конфликта между ней и ближайшим северным соседом.

Невольно вспоминалось, как совсем еще недавно, проезжая в апреле 1939 г. через Финляндию, посетив несколько её населенных пунктов, в том числе и столицу, я мог наблюдать среди населения необъяснимую «нелюбовь» в равной степени к русским и немцам. Это было, однако, свойственно части рядовых финнов, а стоящие у власти более дружелюбно относились к немцам. Тогда поговаривали даже, что военные и политические деятели фашистской Германии являются частыми желанными «гостями», а вернее, деловыми визитерами в Финляндии.

Я хочу напомнить, что сама мадам де Toe, проявляя со своей стороны милосердие, выражала готовность всячески помогать жертвам кровопролитной борьбы, виновниками которой являются «красные». Она собиралась направиться в Финляндию через Швецию в эшелоне, в котором, помимо лиц, желающих помочь финнам, должны были находиться медикаменты и другие «подарки» населению. Вскоре, во время очередного чаепития, я узнал, что, «к великому сожалению, поездка, намеченная для мадам де Toe и других бельгийцев в Финляндию, не состоится».

Как то за столом у мадам де Тое зашел разговор о возможности развязывания гитлеровцами войны. На этот раз меня не удивили рассуждения о том, что для стран Европы основная опасность заключается в стремлении России завоевать их. В то же время в разговорах допускалось предположение, что Гитлер, пытаясь защитить Европу от большевистской опасности, стремится расширить свои владения, захватив восточную часть континента. В первую очередь, допускали многие, Гитлер хочет завоевать Россию, для того чтобы присвоить себе все ее богатства, что позволит превратить Германию в самую мощную державу мира. Этот гитлеровский план якобы способен полностью отвечать интересам всех стран, и тем самым можно будет избежать войны, уничтожить основной вражеский очаг.

Только один из присутствующих выразил сомнения по поводу того, будут ли экспансионные вожделения Гитлера полностью удовлетворены в результате захвата России. Германия, став еще более мощной, не будет ли стремиться к полному мировому господству, а в этих целях, не направит ли она свои усилия в сторону Ирана, Ирака, а особенно в сторону Индии, основного колониального владения Великобритании? Не исключена возможность, что Германия не остановится перед тем, чтобы начать военные действия против ряда стран Западной Европы, и в первую очередь против Франции, Великобритании, а если агрессия по отношению к ним будет предпринята, то значительно пострадают Бельгия, Нидерланды, Дания, Норвегия и другие.

Видимо, более подготовленный в этих вопросах, собеседник подчеркнул, что нельзя забывать, как в конце Первой мировой войны все страны-победители пришли к выводу, что для Германии должна быть исключена раз и навсегда возможность вооружиться и впоследствии вновь оказаться зачинщиком новой войны, в первую очередь, в Европе. Да, «красная опасность» в дальнейшем побудила эти страны-победительницы разрешить Германии иметь мощную армию, максимально развивать военную промышленность в целях вооружения армии.

Больше того, отметил гость, именно США, да и Франция и Великобритания всячески не только потворствовали этой политике, но и в значительной степени оказывали содействие Германии, помещая значительные капиталы в ее тяжелую промышленность, в том числе автомобильную и оборонную.

Меня поразило, что мой новый знакомый ссылался на высказывания Гитлера в его книге «Майн кампф» и ряд выступлений и утверждал, что Гитлер и возглавляемая им партия еще до прихода к власти провозглашали своей целью создание «Великой Германии» с помощью силы. Повторяю, еще задолго до прихода к власти национал-социалистическая, а вернее, фашистская партия считала необходимым добиваться отмены Версальского и Сен Жерменского договоров, которая давала бы возможность Германии вновь завоевать колонии, и отмены ограничений численности и вооружения немецкой армии. Выражая свою убежденность, еще малознакомый мне гость мадам де Toe прямо указывал на то, что еще в 1924 г., сочиняя свою книгу «Майн кампф», Гитлер провозглашал, что Германия для дальнейшего нормального существования должна добиться приобретения любой ценой территории в самой Европе.

Высказывая свои мысли, гость подчеркнул, что не исключается возможность, что «дружелюбное» отношение ряда политических деятелей разных европейских стран по отношению к Гитлеру объясняется тем, что в своей книге он подчеркивал, что завоевание территорий должно быть осуществлено в основном за счет России. Даже фашистский лидер возвращался якобы к политике, которой придерживались средневековые рыцарские ордена, стремящиеся к захвату земель на Востоке. Он еще раз подчеркнул, говоря о политике Гитлера, что тот сумел расположить к себе многих политиков в западных странах и неоднократно повторял, что намерен своей силой, силой возродившейся Германии, уберечь Запад от нашествия большевизма.

Конечно, я уже многое знал обо всем, что рассказывал гость, но слушал его с большим вниманием, так как меня интересовала реакция остальных на все сказанное.

Я не мог понять и полностью себе объяснить причину молчания и отсутствия каких-либо возражений со стороны тех, кто проявлял определенную симпатию к Гитлеру, считая его защитником Европы от «агрессивной политики» Советского Союза. Только уже через несколько дней я узнал от мадам де Toe, что понравившийся мне гость был близок к правительственным кругам, к той их части, которая проявляла интерес к созданию коалиции против всяких военных провокаций с любой стороны, а для этого готова была даже к подписанию многостороннего договора, обеспечивающего мир. Одно время этот человек даже входил в число постоянных работников Лиги Наций.

Вынужден признаться, многое из услышанного мною было для меня абсолютно ново. Из советской периодической печати, лекций историко-партийных деятелей я знал, что наше государство, Советский Союз, всячески призывало к созданию надежной системы коллективной безопасности для всего мира. Наши государственные деятели и дипломаты не прекращали подчеркивать, что создание подобной системы безопасности отвечало бы жизненным интересам всех народов. Опасность фашистской агрессии (Австрия, Чехословакия, Испания, Польша и др.) делалась более реальной.

В то же время, находясь уже за рубежом, впервые услышал подробности поездки в 1937 г. министра иностранных дел Великобритании Галифакса в Германию и состоявшейся беседы на вилле в Баварских Альпах с Гитлером. Вернувшись в свою страну, Галифакс совершенно открыто признал «величайшие заслуги» Гитлера, выразившиеся в том, что он превратил ставшую вновь мощной Германию в «бастион против коммунизма».

В разговорах у мадам де Toe все чаще и чаще возвращались к вопросу захвата Гитлером Австрии. Уже тогда многие понимали, что сговорчивость Великобритании и Франции в вопросе захвата Австрии и присоединения её к Германии играет на руку Гитлеру в его стремлении обеспечить себе господство в своей стране и в дальнейшей политике завоевания новых территорий. Я не знал тогда и того, что Чемберлен и Галифакс не восприняли должным образом предложение Советского Союза о созыве достаточно представительной конференции для выработки коллективного плана, способного воспрепятствовать самым решительным образом всяким агрессивным планам фашистского диктатора. Какова же была позиция США в этом вопросе?

Приходилось слышать разные толкования. Правда, однажды, будучи в Париже, я случайно оказался в обществе моих знакомых, где присутствовал консул США. За ужином, безусловно не догадываясь о том, что я был советским добровольцем в Испании, он подтвердил, что, несмотря на вынесенное конгрессом решение об эмбарго на поставку оружия и других товаров в Испанию, США поставляли мятежникам горючее для самолетов, танков, автотранспорта и другие материалы. Из дальнейших разговоров можно было сделать вывод, что, если начнется война в Европе, США это не волнует.

Значительно позже я узнал, что во внешней политике США продолжал занимать немалое место дипломат Уильям Буллит. Это тот самый У. Буллит, который по поручению президента США Вудро Вильсона в период Парижской мирной конференции 1919–1920 гг., закончившейся подписанием Версальского мирного договора, посетил Москву. Правда, услышав это, я уже знал о Вильсоне. Мне вспоминалось прочитанное ранее, что Вильсон был одним из основных организаторов вооруженной интервенции против только что родившейся Советской России. Больше того, я читал, а впоследствии подтверждали в разговорах политически грамотные люди, что именно Вильсон разрабатывал план раздробления России.

Что касается поездки Буллита в конце февраля 1919 г. в Москву, вынужден признаться, что об этом мало осведомлен. Потом я услышал, что Буллит в Советской России был принят не только народным комиссаром по иностранным делам, но и лично Владимиром Ильичем Лениным. Часто, правда, подчеркивалось, что, вернувшись в Париж, Буллит подробно докладывал о результатах своей поездки, но, как это ни странно, Вильсон его вообще не принял. Ллойд Джордж занял твердую позицию, заявив, что с большевиками вообще не собирается иметь дело, а раньше казалось, что он приверженец другой политики.

Я знал, что только с приходом к власти в США Франклина Делано Рузвельта, 16 ноября 1933 г., именно он, Рузвельт, установил дипломатические отношения с Советским Союзом. Первым послом США в Москве оказался Уильям Кристиан Буллит. Его даже Рузвельт считал знающим Советскую Россию и объективно к ней относящимся. Мне давалось услышать и то, что, якобы еще в 1934 г. Буллит поддерживал политику Рузвельта в части заключения пакта о ненападении между США, СССР, Китаем и Японией. Никто мне не говорил, почему этот пакт не был подписан, какую позицию в этом вопросе занимал Буллит.

Я знал, что Буллит не особенно долго задержался на посту посла США в Советском Союзе, а затем был назначен послом в... Париж (!). Ходили слухи, в том числе и о том, что при переезде в Париж Буллит довольно продолжительную остановку сделал в Берлине и имел якобы там ряд встреч. Не знаю, так ли это, но из услышанных разговоров все больше и больше казалось, что Буллит целиком и полностью признает политику, проводимую определенными группами в США. Я имею в виду, что, как и в период национально-революционной войны в Испании, некоторые группы крупных промышленников США были заинтересованы расширить рынки сбыта своих товаров, в том числе и выпускаемых военной промышленностью, за счет других государств, в первую очередь они хотели внести свои капиталы и в Германию. Это не исключало возможности их заинтересованности не только в подготовке ряда стран Европы и Азии путем оснащения выпускаемой в США военной продукции, но и их практического развязывания.

Хотелось бы закончить свои высказывания в части Буллита, чтобы к нему больше не возвращаться. Итак, я узнал, что Буллит назначен послом США в Париже. Постепенно я узнавал кое-что о его деятельности и во время войны. Я еще вернусь к событиям в Дюнкерке в мае-июне 1940 г. Сейчас хочу только сказать, что Буллит в начале июня 1940 г. сообщал в США, что Великобритания не желает оказывать Франции какую либо военную помощь, в первую очередь не включает в военные действия самолеты и военно-морской флот. Вскоре после того, как я услышал об этом, стало известно, что после оккупации значительной части Франции фашистскими войсками, сразу после падения Парижа и переезда правительства в Бордо, послом был назначен (по другим источникам, только исполнял обязанности) Биддл. Поразило меня то, что Буллит якобы оставался в оккупированном немцами Париже. Не знаю, долго ли он там задержался. Правда, в то время, как мне стало доподлинно известно, посольства всех стран, не участвующих в то время еще в воине против Германии, должны были переехать вместе с французским правительством и вскоре оказались, как и советское посольство, в Виши. В Париже было разрешено этим странам оставить службы (отделы) по установлению связи с оккупационными администрациями. Так было и с посольством Советского Союза. Почему же Буллит остался в Париже? На этот вопрос никто из моих собеседников ответа дать не мог.

Беседы с мадам де Toe, ее «мужем» и гостями были, безусловно, интересными, однако они не были единственными, кто пополнял мои знания, столь необходимые для новичка в разведке. Я уже говорил, что владелец «Селект скул» был весьма осведомленным в политике человеком, а кроме того, у него было много друзей, с которыми он счел возможным познакомить и меня. Поэтому хочу несколько подробнее остановиться на том значительном вкладе, который он внес в мои знания по многим вопросам. Конечно, я имею в виду не только языковые знания, а главным образом политические и исторические. Он помог мне в значительной степени разобраться в сложившейся в Европе обстановке.

Владелец «Селект скул», видимо, к этому времени уже вполне доверял мне, своему ученику, иногда допускал высказывания, которые никак не вязались с его «патриотизмом». Ведь к этому времени мы все считали его, как я уже говорил, «англичанином».

Я могу с уверенностью заявить, что его откровенность в высказываниях оправдана тем, что он был убежден, что я не интересуюсь политикой, не занимаю никаких твердых позиций в отношении политических событий. Возможно, стремясь просветить меня, мой учитель хотел превратить меня в своего сторонника.

Вероятно, именно поэтому он резко обрушивался на проводимую Великобританией и Францией политику в Европе, поддерживаемую Соединенными Штатами Америки. Из разговоров с ним можно было понять, что, по его убеждению, проводя свою внешнюю политику в соответствии с занятыми сразу после подписания Версальского договора позициями, эти страны не только способствуют возрождению Германии как крупной военной державы, но и вынуждают ее начать войну, даже не исключая агрессию в Европе. Само собой разумеется, основной удар в своих рассуждениях «учитель» направлял и против Советского Союза. Он делал все возможное, чтобы обвинить Советский Союз в том, что именно он поддерживает агрессивную политику Гитлера. Нанося основной удар в своих рассуждениях по СССР, он утверждал, что наша страна в целях обеспечения своей защиты, не исключая возможности не только заключения различных договоров с Германией, но и оказания ей практической помощи по многим вопросам, подталкивает Германию к новой кровопролитной войне на Западе. Он не брезговал в своих рассуждениях повторять пропагандистские утверждения не только прессы, но и отдельных видных политических деятелей. Базируясь именно на этом, по его словам, на проводимой Советским Союзом политике основывается заключенный между Сталиным и Гитлером 23 августа 1939 г. договор о ненападении. Этот договор, по мнению «учителя», обеспечивал на случай развязывания Германией войны на Западе прикрытие фашистского тыла. Именно поэтому, по его убеждению, Бельгия, Нидерланды и Люксембург, а также Франция и Великобритания могут ждать со дня на день начала военных действий против них.

Отметив это, мой собеседник подчеркнул, что, несмотря на возникшую угрозу военной агрессии со стороны фашистской Германии, Бельгия не хочет допустить в своей внешней политике каких-либо ошибочных шагов, которые могли бы вызвать недовольство ее стороны. Леопольд III и его правительство не только отвергали все предложения, якобы поступавшие со стороны Великобритании и Франции по обеспечению коллективной безопасности, но даже уклонялись от всяких переговоров с ними и от их предложений по обеспечению защиты Бельгии в случае нападения на нее Германии.

В части поддержки политики Великобритании и Франции со стороны США «учитель» проявил враждебность по отношению к этой заморской державе. Его возмущало, что уже в 1937 г. на совещании американских и германских монополистических кругов, состоявшемся в Сан-Франциско, якобы представители гитлеровской Германии настаивали на разделении между этими двумя будущими «великими державами» сфер влияния. Германия настаивала на том, что именно она, и только она, должна иметь полную свободу действия в Европе, а США могут получить свободу действий на Дальнем Востоке.

Еще тогда я услышал о том, что якобы США, вернее, их империалистические круги хотели добиться согласия Германии на все свои претензии. Им бы хотелось получить ряд преимуществ за счет Советского Союза, пренебрегая интересами Великобритании, Франции, Италии и Японии.

Только значительно позже я узнал, что совещание представителей американских и германских монополистических кругов в Сан-Франциско состоялось 23 ноября 1937 г. Подчеркиваю, 23 ноября 1937 г., а 18 ноября 1937 г. посол США в Париже Уильям Кристиан Буллит имел ряд встреч с видными государственными деятелями Германии, в том числе с Герингом, Шахтом и Нейратом. Тогда утверждали в разговорах со мной, что Геринг не скрывал от Буллита, то есть от США, намечавшихся агрессивных действий Германии в Европе по захвату Австрии и Чехословакии. Я не мог понять все услышанное, сопоставить с тем, что пропагандировалось почти открыто, то есть утверждения США о поддержке политики, проводимой Великобританией и Францией по отношению к фашистской Германии. На чьей же стороне США были фактически? Возникал вопрос: зачем США понадобилось в 1934 г. восстановить дипломатические отношения с Советским Союзом и в то же время явно поддерживать антисоветскую политику Гитлера в целях «защиты» Запада от «красной опасности».

Неоднократно повторяемые утверждения моего «учителя» о том, что Бельгия может оказаться вскоре объектом военных действий со стороны фашистской Германии, и о политике Великобритании и Франции по отношению к Германии не давали мне возможности точно определить, на чьей же стороне находится рассказчик. Единственное, что я мог без всяких сомнений понять, что владелец «Селект скул» хотел всеми силами подтвердить высказываемую им мысль о роли Бельгии в случае начала войны и стремлении начать ее именно на Западе с захвата Франции.

Обстановка в Бельгии накалялась. Временами происходили совершенно необъяснимые события. У некоторых вызывало удивление, что правительственные инстанции разрешали не только посещение Брюсселя, но и выступление видного деятеля фашистской Германии, не распространив, однако, разрешение на представителя Франции. В то же время можно было постепенно наблюдать некоторое расслоение Бельгии, противоречивость взглядов многих на политическую обстановку в Европе. Меня удивило не то, что среди фламандцев и их партии были приверженцы прогерманской фашистской политики, а то, что среди валлонов произошел раскол.

Во главе одной из, безусловно профашистских, организаций валлонов стоял Леон Дегрель. Молодой, внешне привлекательный человек, он пользовался особым расположением у женщин высшего общества. Я видел Дегреля сам и наблюдал, как реагировали на его выступления дамы. Рассказывали много историй из его авантюрной жизни и любовных похождений. Приводились конкретные примеры, назывались имена конкурирующих любовниц бельгийского «фюрера». Однако это было не самым главным. Даже тот факт, что он был очень умелым оратором и довольно часто выступал в различных аудиториях, не удивлял никого. Главным было то, что я услышал от вполне осведомленных людей. Они утверждали, что организация Леона Дегреля получает значительные денежные суммы от фашистской Германии. Больше того, все листовки, распространяемые этой организацией, были отпечатаны непосредственно в типографиях Германии. Дальнейший ход событий подтвердил в значительной степени правильность этих утверждений. Действительно, Леон Дегрель, как опасный элемент, в начале мая 1940 г. был арестован бельгийской полицией, а затем вывезен во Францию, где содержался в специально оборудованном лагере и был освобожден только после оккупации этой страны войсками фашистской Германии. С большими почестями он вернулся в Бельгию. Его партия почувствовала крепкую почву под ногами и стала вплотную сотрудничать с гитлеровскими оккупантами. Сам Леон Дегрель явно хотел занять вершину власти в управлении королевской Бельгии. Несмотря на активную поддержку со стороны оккупантов, попытки Дегреля достигнуть власти не имели успеха.

Все, что я услышал и узнал о Леоне Дегреле, не было голословным. Это подтвердилось дальнейшим развитием событий. После того как Гитлер начал агрессию против Советского Союза, Леон Дегрель в открытую стал на сторону Гитлера, создал и возглавил бригаду бельгийских (фламандских) нацистов и дослужился до высокого фашистского воинского звания. После поражения Германии Леон Дегрель бежал во франкистскую Испанию и, пользуясь всеми привилегиями, проживал в этой фашистской стране.

Не могу не остановиться еще на одном, сильно подействовавшем на меня событии. Не помню точно дату, но мне кажется, что еще в 1939 г. один из постояльцев пансионата как-то в беседе, в которой принимали участие другие жильцы, Жсрмен с мужем и я, вдруг обрушился на Советский Союз и лично Сталина. Он пытался доказать, что именно Сталин является одним из основных виновников начатой Гитлером войны. Он указывал и на то, что Сталин все возможное предпринимал для того, чтобы между ним и Гитлером была прочная дружба.

Этот собеседник утверждал, что Сталин ведет разведывательную деятельность во всех странах, а дабы не поссориться с Гитлером, запретил проводить работу советских разведчиков на территории Германии. Больше того, он сказал, что в Советском Союзе проводятся репрессии, направленные в первую очередь против тех, кто не согласен с проводимой внешней политикой Сталина в отношении фашистской Германии, что арестам подвергаются и советские разведчики, добывающие информацию, подтверждающую враждебность гитлеровской политики и его военных планов, направленных против Советского Союза.

Я слушал все это без особого интереса, так как уже привык к ложным измышлениям в отношении моей Родины. Тем более ко времени этой беседы я знал совершенно противоположные факты. Еще в Москве в «Центре», как я уже указывал, меня предупреждали, что не исключена возможность развязывания Гитлером войны. Ведь прямым противоречием домыслам о том, что Германия является страной, где запрещено проводить разведывательную деятельность нашим разведчикам, является то, что наша резидентура в Бельгии должна была во время войны служить средством направления разведывательной информации из западных стран, минуя территорию Германии. Еще до начала войны «Центр» интересовался военными приготовлениями Германии, и за несколько лет до ее начала в Берлине и других городах действовали наши разведчики. Что касается утверждения, что репрессиям подвергаются наши разведчики, которые якобы направляют в «Центр» компрометирующую Германию информацию, об этом я, конечно, не имел к тому времени никаких сведений.

Заканчивая свои суждения, наш собеседник вдруг порекомендовал нам прочесть изданную во Франции книгу генерала Советской армии Вальтера Кривицкого «Я - сталинский агент». Якобы этот крупный советский разведчик, резидент советской разведки в Нидерландах, действующий во всей Западной Европе, в своей книге рассказывает о том, как ему самому удалось избежать репрессий и какова ошибочность политики Сталина. Эти слова меня насторожили, и я принял меры к поиску этой книги. Больших трудностей поиск не встретил, книгу я приобрел и полностью прочитал.

Вальтер Кривицкий в этой книге изображает себя генералом (в то время в Советском Союзе генералов еще не было), крупнейшего и наиболее заслуженного, и резидента советской разведки.

И вот читаю: 1937-й год. Вальтера Кривицкого «Центр» вызывает для доклада в Москву. Не изменяя своей легализации, как иностранный турист, из Нидерландов В. Кривицкий прибывает, естественно, с иностранным паспортом в Москву и останавливается в одной из гостиниц. Пробыв некоторое время у себя в номере, «иностранный турист» решает прогуляться по «незнакомой» Москве. После продолжительной прогулки, убедившись, что за ним нет слежки, пытается из телефонного автомата связаться со своими друзьями. Вскоре у него появляется убеждение, что все они репрессированы. Он принимает рискованное решение: не возвращаясь в гостиницу, пользуясь своим иностранным паспортом с соответствующими въездной и выездной визами, направляется на Ленинградский вокзал. Покупает себе билет в Ленинград, а затем добирается до Хельсинки. Из Финляндии направляет якобы телеграмму своей жене в Нидерланды, где он легализован как владелец антикварного или комиссионного магазина, точно уже не помню. Поручает жене немедленно продать магазин и прибыть в Париж, где назначает встречу у одного из павильонов действовавшей в то время международной выставки. Жена прибывает, и они встречаются. В это время он укрывается в Париже и пишет книгу бывшего советского разведчика, решившего порвать со своей родиной, которой много лет служил верой и правдой, только для того, чтобы спасти себя и свою семью.

Книга вызвала у меня не тревогу за свою судьбу, а возмущение. Я не мог понять, как многолетний коммунист, занимавший ответственные должности, может решиться на измену Родине, на клевету против нас и тем более на рассекречивание государственных тайн. Вскоре во французской прессе появилось краткое сообщение, что генерал Вальтер Кривицкий, автор книги «Я - сталинский агент», боясь начавшегося преследования со стороны советской контрразведки, выехал в США, а еще через некоторое время я прочитал буквально две-три строчки во французской прессе о том, что труп Вальтера Кривицкого обнаружен на одной из улиц Вашингтона.

Я бы не стал сейчас об этом вспоминать, если бы не появление в нашей печати публикаций о В. Кривицком, основывающихся на тех материалах, которые им были опубликованы в США, а еще в большей степени, если бы совершенно неожиданно недавно не была издана книга, являющаяся фактически сборником публикаций в американской прессе бежавшего в США, не боюсь применить этот термин, изменника Родины Вальтера Кривицкого. Прочитав ряд этих публикаций, а в особенности указанный сборник, я невольно встревожился: правильно ли у меня сохранилось в памяти прочитанное в книге, изданной во Франции? И вот недавно за столом сидел один французский литератор, заинтересовавшийся мною, вернее, моей разведывательной работой. Перечислив некоторые вызывающие у меня сомнения подробности из первой прочитанной книги, к моей радости, я услышал подтверждение их достоверности.

Вот после этого я еще раз убедился в том, что были претендующие на преданность нашему государству люди, которые после явного предательства посчитали нужным опубликовать свои воспоминания, полные вымыслов и самовосхваления. К великому сожалению, к этой группе «мировых разведчиков» относится и автор книги «Большая игра», до мая 1940 г. мой непосредственный руководитель Леопольд Треппер.

В 1939 г. в Брюссель прибыл ставший нам известным под псевдонимом Фриц присланный «Центром» советский разведчик. В соответствии с сообщением Отто, о возможности приобрести надежные «сапоги», то есть паспорта, и из Бельгии переправить в США советских разведчиков «Центр» и прислал Фрица

Непосредственную связь с Фрицем поддерживал в Бельгии я. После оккупации фашистскими войсками этой страны именно я, спасая жизнь жены Треппера Л. Бройде с сыном и Фрица, через Большакова, представителя «Метро», обеспечил их отправку в Москву. Именно от Фрица я узнал, на каком основании «Центр» направил его в Бельгию. До этого я никогда ничего не слышал о сделанном Отто предложении. Сам факт прибытия нового советского разведчика, его рассказ подтвердили мои сомнения и, больше того, тревогу, вызванные рядом фактов, дающих мне право обвинять Отто в лживости и очковтирательстве. Ведь в мае 1940 г., то есть сразу же после оккупации немцами Бельгии, наша резидентура лишилась «надежно созданной Отто крыши». Уже тогда я задумался над вопросом, как мог Отто дезинформировать «Центр». Мои сомнения в дальнейшем окрепли, и об этом я расскажу еще дополнительно.

Каково было мое состояние, когда в выпущенной издательством политической литературы в 1990 г. книге воспоминаний Л. Треппера «Большая игра» (с. 103) я прочитал следующее, цитирую дословно: «...в конце 1939 года к нам прибыли командированные "Центром" четыре агента с уругвайскими паспортами. Меня просили переправить их в Америку. Подданным южноамериканских государств, желавшим поехать в Соединенные Штаты, надлежало обращаться за разрешением в свои национальные консульства. Об этой маленькой подробности "Центр" не знал...»

Не буду оспаривать утверждения Отто, что «Центр» не знал о необходимости обращаться за разрешением для поездки уругвайцев в Соединенные Штаты в свое консульство. Возможно, что это отвечает действительности. Для моих поездок во Францию, в Швейцарию и даже в разгар войны в Германию и оккупированную немцами Прагу мне не приходилось ни разу обращаться в «наше уругвайское консульство». Что же меня возмутило? Меня возмутило утверждение Отто, помещенное в его книге на той же странице, которое цитирую дословно: «Эти оплошности утвердили меня в мнении, что руководство разведывательной службы, мягко говоря, не могло решать стоящие перед ней задачи...» Примерно в том же направлении с целью оправдать себя абсолютно автор книги стремится во всем обвинить «Центр», оклеветать его. В дальнейшем читатель поймет мое утверждение, а пока же приведу еще одну цитату с той же страницы книги: «Наконец пришла совершенно ошеломившая меня директива: "Центр" просил создать "обувную фабрику". На разведжаргоне слово "обувь" означает фальшивые документы, а человека, изготавливающего их, соответственно, называют "сапожником"».

К концу 1939 г. Отто делал вид, что полностью мне доверяет и вводит в жизнь и деятельность нашей резидентуры и всех её членов. Больше того, у него уже не оставалось никакой прямой связи с «Центром», вся связь обеспечивалась только через «Метро», а я был не только единственным членом резидентуры, который поддерживал эту связь, но, получая из «Центра» все указания, рассматривал их, конечно под руководством Отто. Никаких сведений о прибытии «четырех уругвайцев» для направления в США у меня не было. Я знал только, как я уже говорил, о прибытии лишь одного Фрица, который утверждал, что именно от Отто поступило предложение об оказании им помощи для переправки в США наших разведчиков и их снабжении надежными «сапогами». О какой «фабрике обуви», о каком «сапожнике», неожиданно навязываемых указаниями «Центра», могла идти речь, когда в резидентуре еще задолго до этого получал деньги разоблаченный мною при приеме от Отто резидентуры «сапожник», о котором я еще буду говорить? Книга «Большая игра», разбор которой мне еще предстоит сделать подробно, уже только в этой части подтверждает постоянную лживость Отто, дезинформацию «Центра» и оправданность моих сомнений. Это может быть подтверждено моим докладом, привезенным в Москву, стенограммой моих показаний 8– 12 июня 1945 г. при допросе в НКВД после моего ареста.

Итак, воина началась с боев за захват Польши. Не случайно она получила название «странная война», ведь ни Великобритания, ни Франция, объявившие войну Германии, ничего не предприняли в защиту Польши. Эти две державы все еще не теряли надежды изменить ход войны и, пользуясь проповедуемой политикой Гитлера о «красной опасности», направить мощную агрессию фашистов против Советского Союза. Правители этих двух стран стремились к примирению с гитлеровской Германией. Меня крайне удивили слухи о том, что помимо законных правительств этих стран были там и определенные круги, возможно даже профашистски настроенные, борющиеся вокруг идеи капитуляции, достижения договоренности с Гитлером. Так, например, до меня доходили слухи, что во Франции возглавляет эту борьбу сенатор Пьер Лаваль, якобы мечтавший о распространении режима фашистской диктатуры во Франции. Он был не одинок, к нему примкнули Фланден Пьер Этьен, Шоган Камил, оба бывшие премьер-министры, а их поддерживал ставший послом Франции при Франко маршал Анри Филипп Петэн и другие представители деловых и политических кругов. Все чаще слышались утверждения, что и Кэ д'Орса, то есть расположенное на этой набережной в Париже МИД Франции, попадает под это влияние.

В то же время геббельсовская пропаганда со своей стороны пыталась поддержать эту прогерманскую мирную политику, начавшуюся не только во Франции, но и в Великобритании. А из ряда публикаций в прессе явствовало, что Гитлер не намерен отменить свой план (план получил название «Гельб», или «Желтый план») наступления против Франции и Великобритании.

Нельзя было забывать, что после того, как Франция и Великобритания оказались втянутыми в войну с Германией, а выступлениями Гитлера подтверждалось его стремление вести войну на Западе, надо было ждать со дня на день развертывания боевых действий. Постепенно поступали донесения, что германские войска сосредоточиваются близ французской и бельгийской границ. До меня доходили слухи, что бельгийский король Леопольд III всячески отвергает попытки, предпринимаемые Великобританией и Францией, направленные на усиление обороноспособности Бельгии путем ввода на ее территорию определенного количества подразделений своих армий.

Как утверждали де Буа, ван дер Стеген, де Стартер и другие, Леопольд III поступил так, стремясь избежать военных действий против своей страны со стороны Германии. Правильно ли было это решение? На этот вопрос дала исчерпывающий ответ сама жизнь!

Не исключая возможности, что в случае нападения Германии на Бельгию агрессор использует в своих интересах самый большой порт, Антверпенский порт, я совершил поездку на пару дней в этот город с целью ознакомления с обстановкой и настроением населения. Хотелось выяснить, готовится ли этот город к обороне. В Антверпене я вновь остановился в лучшей гостинице, расположенной вблизи от вокзала. В первую мою поездку в Антверпен в апреле 1939 г. была вполне спокойная жизнь. Тогда меня только поражали отношения между валлонами и фламандцами, проживающими в одном городе и являющимися гражданами единого государства. До сих пор не могу забыть совершенно поразившую меня деталь. Выйдя их гостиницы и намереваясь пройти в музей, я подошел к двум мирно беседующим на французском языке мужчинам. После того как я обратился к ним, желая уточнить, как пройти к музею знаменитого художника П. Рубенса, они по-фламандски ответили, что не понимают, о чем я спрашиваю. Этим была продемонстрирована, возможно, с их стороны ненависть к французам и валлонам.

Еще в первый мой приезд в Антверпен я заметил неподалеку от гостиницы несколько улочек, буквально запруженных мужчинами, женщинами и детьми, резко контрастирующими по своему внешнему виду с местным населением. Почти все мужчины с бородками и усиками были в черных костюмах, в пиджаках типа жакетов, а головы покрыты котелками, из-под которых свисали длинные волосы. Удивили меня косички, вьющиеся довольно длинные косички, которые свисали у многих мужчин на виски. Потом мне пояснили, что эти косички называются пейсами и они присущи верующим евреям. Женщины были очень нарядными, с большим количеством колец на руках, ожерельями и различными, видимо тоже очень дорогими, брошками. Дети были одеты довольно просто, но отличались шумливостью и крикливостью на незнакомом мне языке. Мужчины и женщины, кстати, тоже разговаривали довольно громко. Настоящих бельгийцев на этих улочках почти не было.

Позже я узнал, что после прихода к власти в Германии фашистов многие богатые евреи в срочном порядке покинули свои родные места. Часть из них, особенно кто занимался шлифовкой, отделкой бриллиантов, а также те, которые почти полностью монополизировали в Германии производство дорогой пушнины, переехали в Нидерланды и Бельгию. Как раз в Бельгии центром их проживания и явился Антверпен. Больше того, я узнал, что до этого переселения в Бельгии никто не обращал внимания на принадлежность кого-либо к еврейской национальности. Относились к ним неплохо и потом. Отношение несколько обострилось по мере приближения военных действий на Западе. Нужно честно сказать, что во многом виноваты были евреи. Хочется привести хотя бы две причины.

Во-первых, бельгийцы видели, что большинство евреев, прибывших в Бельгию, гордятся и демонстрируют свое богатство.

Во вторых, и это одна из главных причин, с обострением обстановки в армию призывались мужчины-бельгийцы, а их семьи, естественно, жили в нужде. У многих из них, во всяком случае, появилась зависть, граничащая с ненавистью, уже хотя бы потому, что никого из евреев в армию не призывали, так как эти беглые не были бельгийскими гражданами.

Интересную деталь я узнал позже. Мне пояснили, что во многих странах, особенно в тех, где были преследования евреев, погромы, гонения, у них сложились особые привычки. Именно в связи с этим в традиции многих еврейских семей постепенно якобы входило стремление иметь при себе, а вернее, на себе как можно больше ценностей, которые могли бы спасти их в случае изгнания без права вывоза имущества, а следовательно, это грозило голодом.

Во всяком случае, было очень неприятно видеть, как в поездах, следовавших из Брюсселя в Антверпен, в вагонах 1-го класса восседали, да будет мне прощено подобное выражение, расфуфыренные и громко разговаривающие дамы, резко выделявшиеся своими нарядами и драгоценностями. Многие бельгийцы, видя все это, смотрели на этих богатых евреев косо, даже с ненавистью.

В этот приезд в Антверпен я уже заметил определенную настороженность, господствующую среди местных жителей. Самое же главное, мне казалось, заключалось во враждебности, постепенно усилившейся между валлонами и фламандцами.

Вернувшись в Брюссель, я поделился своими впечатлениями с ван дер Стегеном. В ответ на высказанное мною собственное впечатление я услышал подробный рассказ.

Оказывается, враждебность между разноязычными народами, населяющими Бельгию, существовала уже давно. Короли и правительства вынуждены были принимать меры для их примирения. В этих целях было принято решение об объявлении официальными государственными языками в Бельгии на равных основаниях французского и фламандского. Вот только после этого я обратил должное внимание на то, что в Брюсселе, в столице королевства, все уличные указатели, официальные объявления были на двух языках. Больше того, даже в трамваях остановки объявлялись последовательно на двух языках. Полицейские, большинство из обслуживающего персонала в гостиницах, служащие различных контор, а также персонал универмагов и магазинов, как правило, должны были владеть двумя языками.

Постепенно обстановка в стране становилась все более настороженной. Для нас, разведчиков, это предопределяло необходимость усиления конспирации в организации встреч с отдельными членами резидентуры, связистами и особенно с различными источниками. Настал день, когда мне предстояла встреча с дамой, с которой я поддерживал связь и иногда получал ценную информацию. Разумеется, я был уверен, что она не знает, с кем имеет дело. Но эта дама была вхожа в определенные круги, ее знали очень многие в Брюсселе, а поэтому хотелось «случайно» встретиться с ней на курорте в Остенде. Я не мог исключить возможности, что моя новая знакомая находится под соответствующим наблюдением, вызванным ее положением в обществе.

Я уже бывал в Остенде и, как указывал, использовал этот, являющийся наиболее населенным и посещаемым иностранными туристами и бельгийцами из материально обеспеченных кругов, курорт.

Мне были известны и другие курортные пункты на морском побережье Фландрии, в том числе Зебрюгге, Кнокке, Банкенберг и другие. Однако именно Остенде я использовал в моей нелегальной работе чаще, чем другие. К тому, что в Остенде съезжались иностранные туристы и просто иностранцы, живущие в Бельгии и приезжающие туда из самых различных стран, привыкли все, в том числе и полиция.

В Остенде было много различных больших и малых гостиниц, уютных многолюдных пляжей, а учитывая большое количество отдыхающих бельгийцев и иностранцев, различных туристов, – многочисленных ресторанов и баров, а также популярное в Бельгии казино.

Местные жители в основном были заняты в сфере обслуживания, которая была очень хорошо организована.

Как уже указывалось, во время первого моего пребывания в Остенде в дальнейшем я часто останавливался в самой благоустроенной и реномированной гостинице, в одном и том же номере, заранее бронируя его при необходимости, продиктованной условиями моей нелегальной работы. На этот раз мною было принято решение, в соответствии с которым дама – красивая, молодая, довольно обеспеченная, должна была остановиться именно здесь, а я использовал для своего пребывания другую, тоже хорошую, но гораздо меньшую гостиницу. С этой дамой мы должны были познакомиться «случайно» на пляже и даже несколько раз встречаться на танцах. Однако мы не должны были уединяться, а продолжать наши встречи на виду, с тем чтобы не вызывать ни у кого сомнений в нашей порядочности.

Гостиница, в которой я остановился на этот раз, была уютной, посетители хорошо обслуживались. Многие из них, возвращаясь с поздних ночных прогулок, с танцев, перед сном посещали расположенный на первом этаже бар. Естественно, что, «натанцевавшись», но расставшись с моей красивой партнершей после проводов в гостиницу, где она проживала, я, оставшись один, отправился в этот бар.

На этот раз я познакомился с уже немолодой барменшей, любезной и внимательной к посетителям. Этот бар я посещал часто и в дальнейшем, бывая в Остенде. В поздние часы барменшу часто подменял тоже привлекательный и очень любезный мужчина. И вот однажды, когда в зале было почти пусто, я разговорился с ним. Выяснилось, что по специальности он инженер. Много лет занимался строительством дорог. Значительную часть своей жизни провел в Конго, но работы там закончились, и ему пришлось вернуться на родину, в Бельгию. И здесь не удалось найти работу, а потому он оказался в числе многих безработных. Вот тогда его жена была вынуждена устроиться барменшей, а он стал ей помогать, часто подменяя по ночам. Это позволяло им сводить концы с концами и жить, во всяком случае, не голодая. Им не приходилось платить за квартиру, так как жили при гостинице, а кроме того, там и питались.

Я слышал и раньше, что Бельгия с 1908 г. имела колониальные владения в Конго. Муж барменши тоже говорил, что король Леопольд II разбогател благодаря владениям в Конго и, даже передав их в распоряжение королевской Бельгии, обеспечил большие доходы королевскому двору. В последнее время проведение ряда работ в Конго было прекращено, а это и вызвало безработицу среди работавших в колонии.

В дальнейшем в беседе со своим «учителем» я постарался проверить правильность того, что уже слышал о Конго и королевском дворе. Согласившись с тем, что Леопольд II действительно обогатился за счет Конго, мой собеседник дал по этому поводу целый ряд очень интересных уточнений и дополнений. В частности, он подчеркнул, что состояние королевской семьи этим не ограничилось. Хочу представить кое-что из услышанного.

До Первой мировой войны король Альберт I получал из государственной казны, то есть за счет налогов населения, на содержание своего двора по одному франку от каждого бельгийца. Это составляло примерно 7–8 млн бельгийских франков. По окончании войны, учитывая, видимо, свои боевые заслуги, он счел эту сумму недостаточной и потребовал по 1,5 франка с каждого человека. Его требование было удовлетворено. Правда, следует иметь в виду, что, кроме того, другие члены семьи короля, в том числе и принцы Леопольд и Шарль, а также принцесса, получали дополнительные суммы. Когда же Альберт I умер и на престол взошел его сын, ставший королем Леопольдом III, то к установленной сумме для короля добавилось якобы 3 млн франков в год, выплачиваемых королеве-матери Елизавете.

Неожиданно «учитель» рассмеялся и добавил к сказанному еще один эпизод из жизни королевской семьи. По его словам, в период революции в Мексике Франция и Великобритания и некоторые европейские страны решили задушить вспыхнувшую там революцию и посадить избранного ими на престол короля. «Учитель» повторил, что вполне естественным было королем Мексики назначить их ставленника. Им стал австрийский принц. Избранному королю подобрали жену, будущую королеву Мексики. Ею стала бельгийская принцесса Шарлота.

Молодая королевская чета отбыла в Мексику. Предварительно для взошедших на престол молодоженов европейские государства внесли немалые суммы как деньгами, так и драгоценностями.

В Мексике королевскую чету на престоле поддерживала находившаяся в стране французская армия. Однако королевское государство в Мексике просуществовало недолго. Мексиканцы, боровшиеся за республику, став победителями, убили короля Шарля. Его жену вместе со значительной частью богатства отпустили в Европу. Прибыв к себе на родину, в Бельгию, Шарлота серьезно заболела. Утверждали, что она не выдержала гибели своего мужа, а поэтому была помещена в дом психиатрических больных. Но болезнь была «настолько серьезной», что у нее все-таки «хватило рассудка», чтобы написать завещание, заверенное нотариусом. Не имея прямых наследников, Шарлота просила в соответствии с составленным и подписанным ею завещанием после смерти передать все наследство, все её богатство, в том числе и значительные суммы, находившиеся на счетах в банке, тому, кто будет к этому времени на бельгийском престоле. Некоторые бельгийцы утверждали, что в соответствии с завещанием наследнику должны были перепасть и все сохранившиеся драгоценности. Этим королем оказался Леопольд III, ставший полноправным наследником «мексиканской королевы» Шарлогы.

Я несколько раз пытался перепроверить эту информацию, разговаривая с другими бельгийцами, и, признаюсь, никто из них не возражал. Больше того, некоторые посмеивались, говоря о «бедности» королевского двора, и добавляли мне довольно интересные факты.

Из этих разговоров я узнал еще и о проявляемой якобы огромной любви бельгийцев к своему королю Леопольду III и его семье.

Мне рассказывали, что в то время, когда будущий король Леопольд III, ещё будучи наследным принцем, должен был обзавестись семьей, ему предлагали в жены принцесс из различных королевств, в том числе Юлиану из Нидерландов. От всех предложений наследный принц якобы категорически отказывался. И вот, познакомившись с молодой и очень красивой шведской принцессой из обедневшего колена королевской династии Швеции, Астрид, он решил жениться именно на ней.

Говоря об Астрид, рассказчики этой истории, а их было немало, любили подчеркнуть, что принцесса жила в Швеции в семье своего отца и вела все хозяйство. Ее якобы часто можно было видеть с кошелкой на рынке в Стокгольме, куда она направлялась за покупками. Узнав о сделанном выборе будущего короля, бельгийцы якобы собрали даже приданое для своей будущей королевы.

Принц Леопольд и Астрид действительно поженились. Вскоре у них должен был родиться ребенок. Тогда мне так рассказывали, на одной из витрин на рю Руайяль в Брюсселе была выставлена люлька с призывом к пожертвованиям в ожидании этого ребенка. Богатые бельгийцы, не скромничая, якобы вносили немалые денежные суммы и даже драгоценности на благо новорожденного.

Будущий король Леопольд III действительно очень любил свою красавицу жену. Она, как все утверждали, действительно была очень красивой, и даже через много лет после ее неожиданной гибели фотографии и портреты, выполненные художниками, служили рекламой на многих изделиях, в том числе и на дорогих шоколадных конфетах, названных ее именем. Как же могло случиться, что молодая и очень красивая женщина погибла?

Многие утверждали, что по существующему порядку королевская семья не имела права покидать Бельгию, отправляясь в неофициальную несанкционированную правительством поездку за пределы страны. Кроме того, якобы король и члены королевской семьи должны были пользоваться автомашинами, выпускаемыми только в Бельгии. Правда, на автомашинах, как мне говорили, и в чем я мог впоследствии сам убедиться, устанавливали двигатели, выпускаемые в Германии.

Несмотря на существовавшие запреты, Астрид и Леопольд III выехали инкогнито в Швейцарию, где решили отдохнуть и попутешествовать. Далее ходили некоторые противоречивые утверждения. Одни говорили, что Леопольд III купил в Швейцарии, а другие, что только взял напрокат американскую автомашину марки «крайслер». На этой машине молодая влюбленная пара, «освободившись от забот по государству своему», по дому и уходу за своими детьми, отправилась по широко рекламируемым горным дорогам Швейцарии путешествовать.

С переживаниями многие бельгийцы рассказывали о самой трагедии, постигшей королевскую чету. Якобы Леопольд III, управляя машиной, левую руку держал на руле, а правой обнимал любимую Астрид. Кроме того, сам он в это время курил. И вот в определенный момент, не подумав, король снял руку с руля, чтобы выбросить окурок. Машина марки «крайслер», как все утверждали, очень чувствительная, в этом и сам я мог убедиться несколько раз. Едва Леопольд III убрал руку с руля, машина мгновенно свернула в сторону с дороги и опрокинулась под откос. Вот так и погибла королева Астрид, весьма любимая бельгийцами. Вывалившись из машины, она, по существу, была сразу лишена жизни. Сам Леопольд III, как утверждали многие мои собеседники, сломал себе правую руку и даже несколько лет спустя еще плохо ею владел.

Королю Леопольду III бельгийцы не могли никогда простить гибель любимой ими королевы Астрид. На похоронах, на торжественном траурном шествии из королевского дворца в Лакене до места захоронения, где находилась воздвигнутая в честь Астрид часовня, король с перевязанной рукой шел пешком. При самом захоронении в часовне произнес клятву быть всю жизнь верным памяти любимой им Астрид и посвятить себя не только государственным делам, но и воспитанию сирот, лишившихся матери.

Мне хочется особо подчеркнуть, что если все эти рассказы я воспринимал с некоторым недоверием, то нарушение принесенной Леопольдом III клятвы в верности памяти Астрид мне довелось наблюдать самому.

В подтверждение этих моих слов я хочу коротко рассказать о том, что стало известно из достоверных источников во время моей деятельности в Бельгии. Губернатор Фландрии давно уже стремился к сближению с королем, королевским двором. У этого губернатора была довольно симпатичная дочь. После того как король Леопольд III предпочел для отдыха небольшой летний королевский дворец, губернатор обзавелся хорошей виллой напротив летней резиденции короля. Здесь недалеко размещался и клуб игроков в гольф. Естественно, членами этого клуба могли быть далеко не все бельгийцы. В числе его членов был и король Леопольд III. Состояла в нем и семья губернатора Фландрии.

По установленному в клубе распорядку король якобы играл в гольф поочередно со всеми. Время от времени очередь доходила и до дочери губернатора.

При клубе было нечто вроде кафе. Однажды двое из моих бельгийских «друзей», являвшихся членами клуба, пригласили меня в это кафе. Там я впервые увидел симпатичную молодую фламандку, а рядом с ней, видимо после совместной игры, сидевшего за чашкой кофе короля Леопольда III, уже несколько лет тому назад овдовевшего. Тогда я еще не знал значения сцены, свидетелем которой совершенно неожиданно для меня оказался.

Прошло несколько месяцев. Бельгия была уже оккупирована фашистскими войсками. Как мне стало известно, король отказался от любого сотрудничества с немцами. Он оставался в Бельгии на правах «интернированного» в своем дворце в Лакене. Часто приходилось слышать различные рассказы о короле, его политике и личной жизни. В числе прочих среди бельгийцев начал циркулировать все больше усиливающийся слух о том, что дочка губернатора часто бывает в королевском дворце, имея на это разрешение оккупантов. Многих удивляло, так как общеизвестным являлось то, что король изолирован от внешнего мира. Чем же занималась эта молодая фламандка? Многие утверждали, что она «развлекает интернированного короля», играя с ним в гольф, а чаще в теннис. Всему этому бельгийцы не придавали еще особого внимания, помня данную Леопольдом III клятву о верности, памяти погибшей по его вине королевы Астрид. Подчеркивали только, что факт допуска во дворец молодой фламандки доказывает хорошее отношение оккупантов с фламандцами.

Шли месяцы, и вдруг совершенно неожиданно бельгийское радио в декабре 1941 г. объявило, что некоторое время тому назад в уединенной обстановке кардиналом Бельгии было совершено бракосочетание короля Леопольда III с этой самой, «развлекавшей» его молодой симпатичной фламандкой. Радиосообщение было подтверждено бельгийскими газетами.

Новость восприняли по-разному. Большинство бельгийцев, несмотря на то, что брак был санкционирован Папой Римским Пием XII, встретили сообщение не только настороженно, но и с явной озлобленностью. Многие вспоминали данную королем клятву на могиле Астрид. Видимо, этим были вызваны и следующие королевские шаги. Молодой жене присвоено не королевское имя, а только «звание» принцессы. В свою очередь новая жена короля опубликовала заявление, в соответствии с которым отказывается сама и ее дети от права на трон, видимо стремясь успокоить бельгийский народ.

Вскоре бельгийцы нашли объяснение, почему до их сведения о состоявшемся ранее бракосочетании было доведено со значительным опозданием. Через несколько месяцев стало известно, что в новой королевской семье родился ребенок. По их убеждению, преждевременная беременность «принцессы», жены короля, предопределила необходимость срочного венчания.

Среди моих знакомых и, возможно, среди остальных бельгийцев господствовало мнение, что объявленная дата бракосочетания не соответствует действительности и была указана в сообщении кардинала именно с той целью, чтобы скрыть незаконную связь короля Леопольда III с фламандкой. Многие даже утверждали, что губернатор Фландрии умышленно, исключительно в своих интересах, все это подстроил, подтолкнув послушную дочь на интимную связь с королем, а тот, будучи молодым вдовцом, поддался на соблазн, а вернее, на провокацию со стороны умелой соблазнительницы. Именно, добившись намеченной цели, но стремясь избежать светского, вернее, всенародного скандала, возможно, в дополнение ко всему они потребовали от короля до рождения ребенка признания брака. Именно этому содействовала и католическая церковь.

Так ли все было в действительности, судить не мне. Во всяком случае, именно такие слухи курсировали в народе и аристократических кругах.

Я привел содержание всех бесед, которые велись в моем присутствии и могут служить доказательством, что мое вращение в деловых и аристократических кругах бельгийского общества могло и должно было служить содействию укрепления моей легализации.

Решение «Центра», в соответствии с которым я должен был остаться в Бельгии, а также существенные изменения в самой резидепгуре, ее перевоплощение из предназначенной исключительно для обеспечения связи между отдельными резидентурами в Западной Европе в случае начала войны с Германией с «Центром» в чисто разведывательную резидентуру заставили меня изменить свой образ жизни.

Совместно с Отто мною было принято решение, в соответствии с которым я должен был снять себе более представительную квартиру. Но, кроме того, она должна быть более изолированной, менее поддающейся наблюдениям извне.

Как всегда, определенную помощь оказали мне мои бельгийские друзья. Я снял квартиру в большом доме на авеню Беко.

В доме был лифт. У парадного входа была установлена, что в то время являлось для меня новинкой, сигнальная дощечка с кнопками звонков во все квартиры. В эту дощечку был встроен своеобразный микрофон, который служил для переговоров между звонившими и хозяином квартиры.

Признаюсь, мне этот порядок тоже очень понравился, так как я заранее мог знать, кто пришел ко мне.

Снятая квартира резко отличалась от той, которую я снимал у мадам де Toe. Я располагал теперь двумя спальными комнатами, очень удобной ванной комнатой, туалетом. Из большой перс дней был вход еще в одну прямоугольную комнату значительной площади. Она была разделена на две части аркой. В первой части размещалась столовая, а во второй гостиная. В гостиной у окна был помещен очень удобный письменный стол с весьма вместительным шкафом. Вся мебель в квартире была модной и удобной. На полу во всех комнатах были ковры. Меня несколько удивило то, что в каждой комнате были встроены двойные розетки. Одна из них могла быть использована для настольной лампы, а вторая для телефона. Съемщику квартиры было достаточно подать письменную или даже устную, по телефону, заявку в городскую телефонную фирму, как тут же устанавливались телефонные аппараты. Количество аппаратов определял сам съемщик. Их можно было устанавливать в каждой комнате. При этом аппараты могли подсоединяться к одному номеру, или, опять-таки по желанию съемщика квартиры, ему могло быть выделено, конечно, за дополнительную плату, несколько номеров телефонов.

Переезжая в эту новую прекрасную квартиру, я не мог даже предположить, что она будет значить для меня в дальнейшем.

Хочу сразу подчеркнуть, что наличие в квартире двух спальных комнат позволило Отто часто проводить ночь у меня. Мы поздно работали, и Отто не надо было добираться до расположенной далеко, в совершенно противоположной части города квартиры. Это было очень удобно, а кроме того, как мы считали, более безопасно.

Приемы «друзей», бельгийцев, начались вскоре после моего переезда на новую квартиру. Первый прием был посвящен новоселью, я пригласил многих. Начали бывать у меня на квартире и уже давнишние друзья, в том числе и владелец «Селект скул» с женой. Были приглашены также мадам де Toe с «мужем».

Международная обстановка осложнялась, деятельность нашей резидентуры с каждым днем становилась более напряженной. Мне приходилось все чаще в этой весьма надежной квартире принимать Отто для обсуждения новых возникающих вопросов самой резидентуры, а также получаемых мною через «Метро» отдельных заданий «Центра». Иногда мы даже готовили материалы для направления в «Центр».

Не следовало забывать, что война уже началась. Позволю себе еще раз остановиться коротко на том, что предшествовало развязыванию этой войны, и на той политике, которую предпочитали Великобритания, Франция и США в целях предотвращения этой войны на Западе.

Уже 13 сентября 1938 г. судетские фашисты предприняли открытую попытку поднять мятеж в целях отторжения области от Чехословакии. Мятеж, как известно, не удался, что повлекло за собой прямую угрозу Гитлера открытой военной расправой со всей страной. Больше того, уже 26 сентября 1938 г. он заявил, что Германия полностью уничтожит Чехословакию, если она не удовлетворит всех его требований.

В один из воскресных дней студенты собрались поехать за город на природу. Было принято предложение одного из них поехать в сторону Женваля. Молодые люди отправились погулять, подышать чистым воздухом и повеселиться. К ним присоединился и я. Побродив и нагулявшись, немного потанцевав, все сели за подготовленный стол – начался веселый пикник. Танцы продолжались, но с некоторыми перерывами. Начались разговоры на разные темы, но политики в прямом понимании этого слова никто не касался, пока одна студентка с горечью не сказала, что ее молодого брата, у которого была невеста и вскоре должна была состояться свадьба, призвали в армию и их семья очень это переживает. В связи с этим много было высказано мыслей. Основной из них, заинтересовавшей и меня, было то, что бельгийцев меньше всего должны волновать развертывающиеся события. Высказывалось и убеждение в том, что те, кто на Западе болтает о будущей мировой войне, хотят на этих разговорах только получить для себя пользу, то есть как можно больше заработать.

Некоторые студенты, смеясь, прямо указывали, что никогда ни одна из фашистских стран не осмелится начать войну против сильных Франции и Великобритании, поддерживаемых США, а, следовательно, и Бельгии не следует опасаться агрессии со стороны фашистских держав. Эти студенты подчеркивали, что из всей политики Гитлера видно, что он намеревается осуществить для своей страны завоевания Советского Союза и других стран на Востоке. Слушая эти утверждения, я невольно вспомнил сказанное в другом обществе. Тогда утверждали, что Великобритания и Франция не выполняли принятые на себя перед Польшей обязательства об оказании ей помощи, в первую очередь потому, что Германия в военном отношении была гораздо более сильной державой. Поэтому вступление в войну на стороне Польши может привести к поражению их самих.

Вскоре до нас дошли слухи, что Гитлер, видимо убедившись в политике, проводимой Великобританией и Францией, несмотря на объявление войны, не предпринимающих никаких военных действий, принял решение отозвать значительную часть воинских подразделений с Запада и направить их против Польши.

Встречавшиеся в прессе публикации, различного рода плакаты и лозунги, с которыми мне удалось познакомиться, подтверждали услышанные мною от студентов высказывания о силе вооруженных сил Великобритании и Франции и, больше того, о слабости Германии по отношению к ним. Забегая вперед, могу сослаться и на послевоенную западную литературу, высказывания высших офицеров гитлеровской армии, которые подтверждали, что западные державы были более мощными.

Наши будущие союзники не предприняли никаких реальных шагов к своей обороне даже тогда, когда после захвата Польши гитлеровцы стали перебрасывать свои войска на Запад. Нельзя не отметить, что Германия продолжала получать необходимые стратегические военные материалы через дружественные ей страны – Италию, Испанию и Турцию. До меня доходили слухи, что даже Швейцария не препятствует провозу через свою территорию военных грузов в Германию.

Я указывал на то, что принимал участие в выезде студентов университета в воскресный день за город и получил интересную информацию. На этом мои дружеские отношения со студентами не закончились. Несмотря на все возникающие трудности, я еще несколько раз продолжал участвовать в подобных пикниках. Я говорю о каких-то якобы имевшихся трудностях. Я должен сказать, что мне трудно было проводить время в компании с молодыми студентами и студентками. Ведь среди этих студенток было очень много красивых девушек, а я был молод. Многие из них нравились всем, а они любили, чтобы за ними ухаживали. Среди этих студенток была одна очень красивая, но она привлекала к себе не только своей красотой, но и зрелостью, правильностью мышления. Я могу предположить, что и я ей нравился. Мне очень хотелось сблизиться с ней, но я, как разведчик, должен был избегать подобного сближения. В результате я принял решение прекратить участие в пикниках и держаться во время занятий тоже несколько отчужденно от девушек. Это мне не всегда удавалось. И вот однажды мы с несколькими студентами вышли из здания университета. В нашей компании была и очень нравившаяся мне студентка. Она, не стесняясь, приближалась ко мне. Совершенно неожиданно один из студентов задал ей вопрос: «Где ты была, почему пропустила несколько занятий?»

Ее ответ меня поразил и весьма заинтересовал. Она, не стесняясь и, видимо, не скрывая ничего, вдруг ответила, поразив всех, в том числе и меня, своей откровенностью. Она сказала, что ее отец принадлежит к той группе бельгийцев, которые враждебно относятся к фашистам и Леону Дегрелю. Его друзья, зная, что он с семьей долгое время жил во Франции и имеет там знакомых, а некоторые из них занимают еще и сейчас солидные должности в различных подразделениях государственного аппарата, попросили его съездить в Париж и постараться узнать, в чем заключается позиция Франции в уже развязанной гитлеровцами войне.

Вот с результатами этой поездки студентка и ознакомила нас. Ее отцу удалось выяснить, что во французском парламенте и в правительстве имеются депутаты и министры, придерживающиеся правого направления, стремящиеся к мирным переговорам с Гитлером. Якобы часть из этих лиц уже открыто дискредитирована в народных массах. В частности, она указала на то, что вскоре после начала войны и вступления в нее Франции министр иностранных дел был вынужден сменить свой пост, оставшись в правительстве, но возглавив министерство юстиции. Не решились его вывести из состава правительства, потому что у него были хорошие связи в правительственных кругах Германии и он мог в любой момент включиться в переговоры о заключении мирного договора с Германией и ее переориентации на Восток.

Я уже сейчас точно не помню, о чем еще эта студентка говорила, но мне показалось, что она могла бы быть для нас ценным источником информации. Однако на это я не решился, так как боялся в нее влюбиться в полном смысле этого слова, а мне казалось, что в моем положении это совершенно недопустимо.

Встречаясь с Отто, а иногда и с Андре, мы высказывали тревогу за будущее нашей резидентуры и намечали ряд мер, направленных на обеспечение претворения изменений в работу нашей деятельности, ставили новые задачи. Тогда я не мог себе представить те обстоятельства, которые вынуждают нас отказаться от успешного выполнения поставленных «Центром» целей, а именно создания на случай войны на Западе, развязанной Германией, в ряде стран, в первую очередь Скандинавии, филиалов нашей «крыши», которые должны были служить, как я уже говорил, для обеспечения связи с «Центром».

В разговорах с Отто и Андре, даже позднее в Марселе с Жюлем Жаспаром никто из них никогда не упоминал о якобы уже имеющихся филиалах в Швеции, Дании, Норвегии. Об этом я ничего не услышал и во время приемки нашей бельгийской резидентуры от Отто. После того как в книге «Большая игра» Леопольда Треппера (с. 95) я смог прочесть утверждение Отто не только о том, что в этих странах были организованы уже в 1939 г. филиалы «крыши», но и о том, что установлены связи к маю 1940 г. с Италией, Германией, Францией, Голландией и даже с Японией, я был поражен. Возникала уйма вопросов. Перечислю только некоторые из них.

Во-первых, как же можно объяснить тот факт, что если, по словам Л. Треппера, в Стокгольме, то есть в Швеции, уже имелся в 1939 г. филиал нашей фирмы, зачем же «Центру» направлять меня именно для создания этого филиала, а Отто готовить для этой работы?

Во-вторых, в чем заключается причина, что «все трое» скрывали от меня наличие этих филиалов? Что это было? Выражение недоверия ко мне? Ведь это не могло распространяться и на то время, когда я принимал резидентуру, когда развалилась «крыша» и я создал новую, более надежную. Почему же мне не передали эти филиалы, а просто забросили?

В-третьих, в книге утверждается, что во всех филиалах действовали «почтенные коммерсанты, бесконечно далекие от малейших подозрений относительно истинных целей головной фирмы в Брюсселе». Если это отвечает действительности, то почему Жюлю Жаспару, с которым у меня установились более близкие отношения, чем те, которые были у него не только с Отто, но и с Лео Гроссфогелем, нужно было скрывать от меня факт наличия филиалов? Ведь он доверительно мне рассказывал о всей коммерческой деятельности основной, правда в мае 1940 г. полностью развалившейся, фирмы – «крыши» в Бельгии.

Я считаю сейчас вправе утверждать, что более полное ознакомление с существующей в Бельгии резидентурой позволило мне уже тогда понять, что все заверения Отто, направляемые в «Центр» о готовности ее структуры с полной ответственностью выполнять поставленные перед ней задачи, были ничем не обоснованными, являлись сплошным вымыслом, короче говоря, прямым очковтирательством. Все они были направлены к единственной цели – приписать только себе «огромные заслуги» в проводимой работе.

У меня возникал тогда еще один вопрос: знал ли Лео Гроссфогсль, что его давнишний друг и в настоящее время резидент советской разведки Леопольд Треппер, он же Отто, занимается по отношению к «Центру» очковтирательством? Мне кажется, что даже от своего друга, делавшего для него очень много, от Лео Гроссфогеля, Леопольд Треппер скрывал все это тоже.

Итак, наша резиденгура начала считать своей основной деятельностью претворение в жизнь поставленной «Центром» задачи по проведению непосредственной разведывательной работы. При этом нас практически не интересовала разведывательная деятельность, направленная непосредственно против Бельгии. Мы должны были направлять наши основные усилия на определенные возможности возникновения и развития Второй мировой войны, зачинщиком которой является Германия. Нас, в первую очередь, интересовал сбор разведывательных материалов о планировании Гитлером агрессии против Советского Союза. При этом нельзя было игнорировать материалы, касающиеся политики Великобритании и Франции, поддерживающих антисоветскую политику фюрера.

В связи с изменением стоящих перед нами задач число направляемых через «Метро» в «Центр» сообщений и получаемых тем же путем, в свою очередь, нами от пего указаний значительно возросло. Отто принял решение о моем более активном привлечении к участию в работе резидентуры. По существу, я стал вторым лицом в ней.

Вскоре именно мне было поручено не только поддерживать прямую связь с нашими связистами из «Метро», но и заниматься фактической подготовкой всех направляемых в «Центр» материалов и расшифровкой получаемых от него в наш адрес указаний.

Когда после начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 г. стала более реальной агрессия Германии против стран Запада и против Советского Союза, учитывая необходимость своевременного предупреждения «Центра», мы задумались над проблемой обеспечения прямой связи с «деревней». Мы понимали, что, как только начнется агрессия против нашей Родины, Советского Союза, все дипломатические и торговые представительства СССР на Западе, в том числе и в Бельгии, то есть во всех странах, подвергшихся агрессии и оккупации, будут ликвидированы.

Единственным выходом из этой ситуации было обеспечение прямой радиосвязи с «Центром», а для этого нам понадобился радиопередатчик. Вскоре на наш запрос «Центр» направил чемодан с передатчиком, приемником и всей необходимой аппаратурой. Этот чемодан из «Метро» получил я и по указанию Отто передал его на хранение Андре. Через некоторое время я узнал, что на одной из конспиративных квартир Андре вместе с Аламо проводили опыты по налаживанию связи с «Центром». Сам Андре, конечно, не имел подготовки в качестве радиста, а Аламо получил таковую еще в Москве. Вспоминаю, как Отто с раздражением сообщил мне о том, что практика показала, будто Аламо, то есть Макаров, не может быть использован в качестве радиста, у него нет минимальных навыков в этой сложной профессии.

После этого сообщения мы с Отто составили шифровку в «Центр» с просьбой оказать нам содействие в розыске грамотного радиста. Ответ последовал довольно быстро. Нам рекомендовали радиста из параллельной резидентуры Иоганна Венцеля, с которым я вскоре познакомился и попросил его оказать нам помощь в подготовке Аламо к этой работе. Моя просьба, адресованная от имени нашей резидентуры, была с успехом выполнена Венцелем, немцем по происхождению.

Чтобы не возвращаться к вопросу о получении мною чемодана от представителя «Метро» и установлении источника, от которого гестапо уже в 1941 г. об этом узнало, коротко скажу следующее. После моего ареста в 1942 г. стало известно из предъявленного мне в целях моего разоблачения протокола допроса Макарова, что именно он сообщил гестаповцам о том, что передатчик из «Метро» получил лично Кент, то есть я.

Не понимая резко изменившегося отношения ко мне, я все больше и больше начинал осмысливать причины, побудившие Отто к оказанию именно мне значительного доверия. Это доверие выражалось не только в том, что мне было поручено поддержание прямой связи с «Метро», но и в изучении шифровального кода, которым, видимо, сам Отто не мог овладеть. Больше того, мне даже поручалось составление докладов Отто для направления в «Центр». Очень хорошо запомнилось, что уже после начала военных действий фашистской Германии против Бельгии мною был составлен весьма объемистый доклад для «Центра» по сведениям, собранным Отто, уже находившимся в тревожном положении в связи с лопнувшей его легализацией, и лично мною. Частично в доклад были включены и собранные нами совместно информационные материалы. Помню, что Отто поручил мне в этом докладе особо подчеркнуть хорошую организацию службы обеспечения своевременной доставки в действующую немецкую армию боеприпасов и продуктов питания.

Только лучше узнав Отто, я смог понять, почему он «проникся ко мне особым доверием», поручая вести переписку с «Центром». Думаю, не ошибаюсь, утверждая, что это произошло только потому, что мой шеф не владел в достаточной степени письменным русским, французским или немецким языками. Бесспорно, он владел своими родными, еврейским и польским, а в какой степени – не мне судить. Именно поэтому ему, видимо, было трудно поддерживать прямую связь с «Центром».

Не успели мы еще освоиться со сложившейся после начала войны обстановкой и решить в полной мере все организационные вопросы, как к нам начали поступать слухи, а затем и подтвержденные фактами информационные сообщения.

Так, например, нам вскоре сообщили, что Гитлер осуществил против Польши очередную провокацию. В ночь на 1 сентября 1939 г. фашисты организовали на своей территории в маленьком городке близ польской границы нападение на немецкую радиостанцию. Это было сделано для того, чтобы во всем мире знали, что только после этой зверской акции, проведенной со стороны Польши, Гитлер счел необходимым дать достойный ответ и начать военные действия против этой «агрессивной страны».

Для нападения немцы использовали находящиеся у них в заключении «преступные элементы», знающие польский язык. Им были обещаны после участия в планируемой акции свобода и ряд благ. Фактически же все переодетые в польскую униформу заключенные были после разыгранной провокации расстреляны.

Все больше и больше мы убеждались, что в определенных кругах в Бельгии и Франции утверждалось мнение, что объявившие войну Германии Великобритания и Франция, помимо того что не оказывали никакой помощи Польше, усиленно препятствовали Советскому Союзу в оказании помощи с его стороны. Мы смогли убедиться и в том, что многие в народе и в армии Бельгии и Франции войну не одобряют. Даже в Германии были такие люди, которые предполагали, что, несмотря на всю активную пропаганду, армия должна и в этой стране служить только целям обороны государства.

Для большинства стало совершенно неожиданным, что Польша была захвачена агрессором в течение грех недель, а вся польская армия уничтожена. Многие, утверждая, что победа была достигнута исключительно благодаря явному превосходству немецкой армии в силе, пытались спекулировать, доказывая, что против Германии нельзя начинать активных боевых действий. Они не хотели признавать, что эта победа была одержана в значительной степени благодаря занятой Великобританией и Францией позиции.

При разговорах в различных слоях бельгийского общества мне невольно вспоминались слова из услышанной совершенно случайно по радио речи, служившей, скорее всего, обращением к французскому народу, произнесенной премьер-министром Франции Эдуардом Даладье. У нас с Отто состоялась очередная встреча, на этот раз в Остенде. Проводив своего руководителя на вокзал, я немного прогулялся и, убедившись, что не привлек внимания, вернулся в гостиницу. Будучи в номере, я решил почитать газеты и послушать радиопередачи. И вот тогда услышал бодрую речь Э. Даладье. Он давал понять, что не опасается только что начавшейся в этот день войны против Польши, которая могла перерасти мировую войну. Он не говорил прямо, но можно было догадаться, что верит в то, что война эта не коснется Франции, и именно в этом он хотел, видимо, убедить всех французов.

Легко можно было предположить, что именно наличием у премьер-министра уверенности в безопасности своей страны уже тогда, в начале войны, и в дальнейшем объяснялось нежелание правительства обращать внимание на обеспечение надлежащей обороны страны. Линия «Мажино», основа обороны границ Франции, при кажущейся гарантии ее неприкосновенности не была в центре внимания правительства, и оно не принимало достаточных мер для ее полного укрепления. То же самое, базируясь на полученной информации, можно сказать и в отношении боеспособной авиации, в первую очередь достаточно мощных бомбардировщиков.

В Бельгии тоже не принимались достаточные меры к подготовке страны к обороне. Мне часто приходилось слышать шуточные заявления:

– Нам нечего бояться за нашу судьбу, правительство с помощью народа принимает все необходимые меры для приведения страны и ее армии в боевую готовность. Примером этого могут служить сборы средств, которые позволяют направлять мобилизованным в армию зубные щетки и пасту для чистки зубов, игральные карты, конфеты и печенье!

Мне вспоминались слова, услышанные во время охоты от де Стартера, офицера запаса, призванного в армию по мобилизации, о том, что если немцы начнут военные действия против Бельгии, то эта страна не сможет себя защитить и в течение одной недели. В дальнейшем развитие событий подтвердило в значительной степени правильность суждения де Стартера.

Утром, встретившись на этот раз с Отто в Брюсселе, я коснулся услышанного по радио выступления Даладье. Оно мало интересовало Отто. На этот раз он не скрывал свою озабоченность, вызванную создавшейся обстановкой и возможным развитием событий в Европе. Впервые он затронул вопрос прочности нашей «крыши» и легализации членов нашей резидентуры. Вот тогда впервые я услышал, что фирма под названием «Король каучука», на базе которой в виде ее филиала была организована «крыша», принадлежит евреям, родственникам Лео Гроссфогеля. Исходя из этого и фирма, и наша организованная при ней контора могут в случае немецкой оккупации Бельгии оказаться недостаточно крепкими. Отто высказал еще одну мысль. Если король Леопольд III и его правительство согласятся с давнишними предложениями Великобритании и Франции по вопросу ввода на территорию Бельгии войск, то легализация Андре и самого Отто может оказаться в реальной опасности. Нельзя было, в частности, забывать, что Канада, входившая в состав Великобритании, официально признана участницей объявленной против Германии войны. Именно по этим причинам и могла возникнуть опасность для Лео Гроссфогеля и Адама Миклера. Француза Лео Гроссфогеля и канадца Адама Миклера при вводе на территорию Бельгии войск Великобритании и Франции могли арестовать как дезертиров, уклоняющихся от несения службы после объявления мобилизации в этих странах.

Нервное состояние Отто, четко проявившееся при очередной нашей встрече, естественно, передалось и мне. Мы приняли решение немедленно обсудить тревожившие нас вопросы и тщательно обдумать все, что должны были предпринять. Отто предложил при необходимости привлекать и Андре. Из сказанного Отто я мог понять, что в бельгийской резидентуре кроме него самого и меня есть еще только один, заслуживший авторитет, – Андре.

Из всего сказанного следовало, что из основных членов резидентуры вне опасности могут в определенном смысле оказаться только «уругвайцы» Аламо, Хемниц и я, Кент. Однако и им надо было предусмотреть соответствующие условия проживания в Бельгии – такие, которые не могли бы вызвать у бельгийцев, а в особенности в случае оккупации Бельгии фашистскими войсками у немцев, какого-либо сомнения в части их проживания в Европе, охваченной военными событиями. Вполне понятно было для нас, что даже моя принадлежность к зачисленным в университет студентам могла быть признана недостаточным основанием для проживания в Бельгии как гражданина одной из стран Латинской Америки.

Единственное, во что хотелось еще верить, что в Бельгию не войдут ни войска Великобритании и Франции, ни войска фашистской Германии. В то же время и эти возможности нельзя было упускать из виду.

Каждый раз, беседуя с Отто, Андре по волнующим нас вопросам, вспоминая, что услышал о бельгийской рездентуре, еще находясь в Москве, я начинал все больше и больше сомневаться не только в опытности Отто, но и в его правдивости и, больше того, в обоснованности его утверждений в части отчетов перед «Центром» о своей деятельности. Это касалось не только надежности «созданной» Отто для нашей резидентуры «крыши», но и возможности деятельности всей резидентуры. Были ли у меня для этого достаточные основания? Да, были.

Еще раз повторяю, «Центр», организуя резидентуру в Бельгии, не предусматривал возможности проведения ею разведывательной деятельности против не только этой, но даже какой-либо другой страны. Бельгия должна была стать безопасной зоной для поддержания связи различных резидентур в западных странах с «Центром» через организуемые бельгийской резидентурой филиалы, в частности в Скандинавии. Вот в чем заключалась основная задача нашей резидентуры, и только в этом.

«Правдивость» Отто доказал и французский писатель Жиль Перро, в своей книге, изданной во Франции, если не ошибаюсь в 1967 г., и служившей исключительно одной цели – оправданию перед французской контрразведкой и полицией Леопольда Треппера, стремящегося получить разрешение на въезд в Париж из Польши, где «крупнейший советский разведчик» находился после своего освобождения из заключения в СССР, то есть проживал у себя на родине и гордился тем, что работал разведчиком в предвоенные и военные годы в пользу СССР. Жиль Перро, видимо базируясь на рассказах Отто, услышанных еще во время пребывания в Польше, абсолютно ложно пишет, что для Отто (см.: Жиль Перро. Красная капелла. М.: Совместное советско-французское издательство ДЭМ, 1990. С. 33) «Брюссель был удобен для работы против Англии, по деятельностью разведки, направленной против Германии, пожалуй, лучше руководить из Парижа». Вот, оказывается, почему советский разведчик с мировым именем решил переехать во Францию только в августе 1940 г. (?!). О подлинных причинах «переезда», а вернее, бегства из Бельгии во Францию читатель еще более полно узнает из последующих глав.

Возникает еще один вопрос: могла ли быть исключена возможность оккупации Бельгии фашистской армией в случае возникновения мировой войны, военных действий на Западе? Нет. Следовательно, надо было предусмотреть все то, что могло в дальнейшем не только помешать работе резидентуры и отдельным ее работникам, но и в значительной степени приблизить полный провал всей организации. Этого Отто не сделал!

Я все больше и больше убеждался, что Отто не просто дезинформировал «Центр», а стремился приукрасить свою работу, заслужить у «Центра» самую высокую оценку своей деятельности. Он в этих целях сообщал далеко не все о фактическом состоянии резидентуры, а в удобных случаях даже выдвигал ряд предложений, ни на чем не основанных. И это служило в мирное время только одной цели – самовосхвалению и доказательству своей преданности, преувеличению своих возможностей. Постепенно я все больше и больше начинал задумываться над вопросом: неужели у «Центра» или у органов контрразведки не было возможности проверить действительное состояние резидентуры?

Я бы мог привести много доводов, вызывающих сомнения. Разве получил «Центр» от Отто сообщение о том, что фактически основанная не им, как он утверждал, а Лео Гроссфогелем «крыша» для нашей резидентуры базируется на фирме, владельцами которой являются евреи? Нет, я не был настроен против евреев, но, когда узнал об этом, учитывая все, что подтверждало возможность оккупации Бельгии фашистами, стал сомневаться в том, сообщал ли Отто об этом в «Центр». Я не мог себе представить, чтобы мне в Москве предоставили возможность моей легализации в Бельгии под этой «крышей», если бы там знали действительное положение дел.

Я невольно многократно возвращался к вопросу, на каком основании Отто доложил «Центру» о том, что у него имеются хорошие возможности приобретения для «представителей» «Центра» надежных «сапог», то есть паспортов одной из стран Латинской Америки, приобретение которых он мог организовать в генеральном консульстве этой страны в Бельгии. Он подчеркивал надежность этих «сапог» и заверял Москву, что он может переправить тех, кого перебросит к нему «Центр», непосредственно в США или в любую другую страну.

«Центр» поверил Отто и на этот, к сожалению далеко не первый и не последний, раз. В Бельгию был прислан представитель «Центра» под псевдонимом Фриц. После его прибытия и установления лично мною связи с ним выяснилось, что ни одной из названных выше возможностей у Отто не было и нет.

В эти тяжелые для резидентуры дни к другим хлопотам добавилась еще и необходимость разместить Фрица в надежном и безопасном месте. Трудно было предположить, чем это могло кончиться.

Фриц очень нервничал. Нервничал, конечно, и Отто. Невольно возникал тревожный вопрос: чем закончится этот придуманный Отто фарс и кто в нем виноват?

Несколько раз перед тем, как мне удалось отправить в «деревню» «Фрица», мы обсуждали возникающие у нас вопросы. Безусловно, я не мог высказать ни одного предположения, оправдывающего действия Отто. Позднее, значительно позднее, прочитав книгу «Большая игра» (с. 104), я мог заподозрить, что Отто подвел именно тот человек, которого Леопольд Треппер очень восхваляет. Ведь он прямо пишет, цитирую дословно: «Гроссфогель... сумел разыскать одного совершенно редкостного человека, некоего Абрахама Райхмана, безусловно, самого талантливого "сапожника" во всей Бельгии...»

Фриц в беседе со мной не обвинял «Центр» в необдуманности его направления в Брюссель с целью приобретения надежного «сапога» и переезда в США, он считал, что в этом вина только Отто, дезинформирующего Москву.

Положение становилось с каждым днем все более и более напряженным. Для обсуждения серьезных вопросов приходилось все чаще принимать Отто у себя на квартире, оставлять на ночлег. Это было достаточно опасно, но другого выхода не было.

Шел 1940-й год. Днем я получил из «Метро» запечатанный конверт и тут же, связавшись по телефону с Отто, подал сигнал о необходимости срочной встречи. Мы оба тщательно изучили совершенно неожиданно полученное из «Центра» задание для меня.

Видимо учитывая, что мне уже однажды удалось успешно выехать в Швейцарию, «Центр» решил вновь направить в эту страну. Однако если тогда поездка имела целью только укрепление моей легализации в Бельгии, то на этот раз я уже должен был туда отправиться для выполнения сложного и очень ответственного задания.

В полученном из «Центра» для меня задании бельгийская резидентура предупреждала об имеющейся в Швейцарии очень ценной резидентуре, возглавляемой неким Дора, с которым уже давно и на протяжении продолжительного времени утеряна всяческая связь. Я должен был посетить резидента в Женеве, передать ему шифр для поддержания связи с «Центром» и обучить работе с привезенным мною шифровальным кодом. Кроме того, для обеспечения прямой постоянной связи Дора с «Центром» я должен был вручить программу для работы на имеющейся у него рации. Для выполнения задания через меня Дора направлялась необходимая книга для шифрования радио граммы и специальный код, установленный только для этой резидентуры.

Естественно, мне надлежало запомнить переданный «Центром» адрес проживания резидента в Женеве, его фамилию и имя, пароли для установления связи с ним при нашей первой встрече. Больше того, мне самому также было необходимо изучить шифровальный код, чтобы обучить пользоваться им резидента. Естественно, никаких записей при мне во время моей поездки не должно было быть, и у меня находилась только французская книга, которую я «любил» читать.

Это было для меня, по существу, первое, весьма ответственное задание, полученное непосредственно из «Центра». Хочу особо подчеркнуть, что в то время я не мог даже предполагать, какую пользу для моей Родины, для Советского Союза, принесет выполнение мною полученного задания.

Немедленно после его обсуждения с Отто началась усиленная подготовка к выполнению. Нельзя было забывать, что уже продолжительное время в Европе шла война с Германией, что все больше накалялась обстановка и высказывались опасения относительно возможности прямого нападения фашистов на Францию, а следовательно, и на Бельгию. Мы должны были учитывать существовавшие трудности при получении виз в Швейцарию и транзитных виз для проезда через Францию. Нельзя было исключать повышенной бдительности на государственных границах, которые мне надлежало пересечь.

Готовясь в напряжении к предстоящей поездке и встрече с Дора, я должен был продолжать действовать и в Брюсселе. Мне очень, подчеркиваю, очень повезло. Когда я переехал на новую снятую мною квартиру на авеню Беко, 106, вскоре познакомился с пожилым чехом Зингером и его женой, проживавшими в этом же доме, а также с венгром Эрнестом Барча, который был мужем дочери четы Зингер. Он жил вместе со своей женой Маргарет и восьмилетним сыном Рене. Вскоре я познакомился с живущим в этом же доме братом Маргарет. С ним проживала его жена, довольно симпатичная немка. Все они занимали всего три разных квартиры.

Это были семьи коммерсантов, покинувших Чехословакию и Германию из опасения преследования со стороны нацистов, так как по национальности, кроме жены брата Маргарет, были евреями. Они и в Бельгии продолжали свои коммерческие дела, поддерживая активные деловые связи с отдельными фирмами и банками в Чехословакии, находящейся уже под фашистской оккупацией и превращенной в протекторат, и даже в самой Германии.

Я, Винсенте Сьерра, претендующий на свое включение в деловой мир Бельгии, заинтересовался этими семьями и, конечно, еще не мог даже представить себе, какое значение будет иметь это знакомство. Казалось только, что, возможно, мне удастся в какой-то степени принять участие в их коммерческой деятельности. При этом я не представлял, какое именно участие смогу принять, ибо «капиталами» располагал только в беседах с моими «друзьями» и знакомыми.

Пожилые люди со звучной фамилией Зингер, более молодой Барча и совсем молодой сын Зингер относились ко мне очень хорошо. Любили со мной встречаться и беседовать на разные темы. Часто расспрашивали о том, что мне известно о Соединенных Штатах Америки, бывал ли я там.

Почему их интересовали именно Соединенные Штаты Америки, я, конечно, не знал и не мог точно определить. Только несколько месяцев спустя совершенно для меня неожиданно был приглашен на прощальный вечер. Старики, опасаясь, что гитлеровцы смогут захватить Бельгию, решили, пока еще не поздно, выехать в США. Вот тогда я узнал, что Зингеры – миллионеры. Прощальный вечер ознаменовался еще одним, ставшим для меня значительным, событием, я познакомился с Маргарет, молодой очень красивой женщиной, ставшей недавно, во время моей поездки в Швейцарию, вдовой.

Как часто в мире и в жизни людей часто все меняется. Сейчас Соединенные Штаты Америки широко распахнули свои гостеприимные двери для различного рода беженцев и диссидентов из Советского Союза и других стран, в первую очередь тех, которых относили многие годы к «социалистическому лагерю». Эти люди, в особенности евреи, часто просто выдумывают, что им живется очень плохо, и они, понимая, что над ними нависла непреодолимая угроза преследования, стремятся переехать именно в США. Они утверждают, что эти преследования в еще большей степени усилились сейчас, когда произошел распад Советского Союза, а в бывших республиках жизнь для народа стала весьма сложной. Вот и стали в США считать, что надо спасать от преследования людей, как ни странно, в первую очередь ученых, зарекомендовавших себя, специалистов и других.

Многим из нас понятны эти вымыслы, но есть и такие, которые поддаются этой клеветнической, часто ничем не обоснованной пропаганде. Многие понимают, что США уже на протяжении многих лет делают ставку исключительно на злостную пропаганду с целью оказания значительного влияния на развал считавшихся много лет враждебными государств, с одной стороны, с другой стороны, переманивая к себе ученых высокого ранга и специалистов-профессионалов, они обогащаются, значительно снижая свои расходы на их подготовку.

Прошли годы после окончания Второй мировой войны, но многое из известного в то время я никогда не мог забыть.

В тяжелые годы периода Второй мировой войны, годы зверств нацистов, все понимали, что евреи в Германии, Польше, Чехословакии, да и в тех странах, которые уже оказались оккупированными нацистами или которым это еще угрожало, буквально ходят на острие ножа, могут быть сожженными в специально предназначенных для этого печах. Свидетельства подобных суждений, подтвержденные совершившимися фактами, можно было часто услышать в различных кругах общества в странах Западной Европы. И вот тогда мне стало известно, что в США была установлена квота на въездные визы для евреев с правом проживания, немногим превышающая 3,6 тысячи человек. При этом некоторые утверждали, что каждый въезжающий сам лично или кто-либо за него должен был внести в банк по 5 тысяч долларов. Если эти слухи были обоснованными, то они означали, что американцы в те тяжелые годы не хотели помочь тем, кто действительно находился под угрозой уничтожения. Вот такая разница якобы существовала и продолжает существовать в этой самой «прогрессивной» стране мира с соблюдением «прав человека» и стремлением показать помощь всем «угнетенным народам»!

Я все больше и больше внедрялся в резидентуру. Знал почти всех ее членов, а также лиц, поддерживавших с ней связь или являвшихся непосредственными источниками получаемой информации. Все говорило о том, что я должен буду стать дублером Отто. Как уже было сказано, к этому времени именно я поддерживал связь с «Метро», то есть со связистами «Центра». Должен особо отметить, что именно я начал принимать меры по организации прямой связи бельгийской резидентуры с «Центром» при помощи полученной из «Метро» рации. Уже с осени 1939 г. я хорошо владел шифровальным кодом. Как ни странно, Отто пытался его освоить, но у него ничего не получалось.

Постепенно Отто, Андре и я уже четко себе представляли, что существующая «крыша» может окончательно рухнуть, что Отто и Андре осталось недолго проживать в Бельгии, если они не примут соответствующих действенных мер по изменению своей легализации. Вместе с тем Отто не принимал по этому вопросу никаких решений. Точного представления о том, как будет дальше существовать резидентура и кто сможет ее возглавить, ни у кого из нас еще не было. Я пытался внушить Отто, что необходимо, возможно по всем этим вопросам, проконсультироваться с «Центром». По непонятным для меня причинам мой резидент игнорировал предложения.

Знакомясь с составом нашей резидентуры, я установил прямую связь с Хемницем. Оказалось, что мы были, правда, в разное время, в Испании. Речь идет о Михаиле Макарове, Карлосе Аламо, Хемнице, которого Леопольд Треппер в своей книге «Большая игра» (с. 97) представляет как героя, летчика республиканской Испании, сбившего в наиболее опасный момент вражеский самолет. Для придания героизму Михаила Макарова особого значения Леопольд Треппер подчеркивает, что он не был фактически летчиком, а«служил механиком в составе подразделения наземного обслуживания». Встретившись с Хемницем, я сразу же вспомнил о том, что мы уже встречались с ним в Москве. Тогда как «вольнонаемные» перед нашей отправкой на разведывательную работу за границу мы приносили новую присягу в верности служению Советскому Союзу. Сам факт нашей встречи в «Центре» и неожиданной для меня принадлежности к одной из резидентур меня весьма огорчил. Я считал, что нахождение на работе в составе одной резидентуры людей, знавших друг друга еще по Москве, абсолютно недопустимо.

Связь между Макаровым и мною в резидентуре меня очень расстроила. Во многом я мог понять молодого, полного сил, довольно привлекательного Хемница, но, с другой стороны, его поведение, его образ жизни меня возмущали. При его молодости и физическом развитии минимальная загрузка в резидентуре и образовавшееся в связи с этим одиночество, видимо, его сильно угнетали.

После нашего «знакомства» на поприще разведки с Макаровым меня настораживали его некоторая рассеянность, несобранность и нежелание общаться с людьми того общества, которое соответствовало бы положению владельца магазина. Даже при первых наших встречах можно было прийти к выводу, что Карлос Аламо ведет слишком «легкий» образ жизни.

Во время одной из моих встреч с Анной, уже тогда зная, что Отто и Анна находятся в более близких отношениях с Аламо, чем со мной, я осмелился высказать свое мнение о нем как о неблагонадежном человеке и попросил передать этот разговор Отто. Тогда я не знал, сделал ли из этого Отто необходимые выводы, состоялся ли у него с Аламо по этому вопросу разговор, доложил ли он о моих наблюдениях в «Центр». Во всяком случае, после того как связь с «Центром» через «Метро» осуществлял я, подобного сообщения не последовало.

Первоначальное мое впечатление о Хемнице нашло подтверждение несколько позднее. Однажды мне понадобилось срочно с ним встретиться. Договорились о встрече у него на квартире. Когда я пришел, как-то совершенно машинально, быть может, даже случайно задал Хемницу вопрос:

– Ты один дома, никого нет в квартире?

Получил утвердительный ответ. Я уже привык к осторожности и не стал вслух говорить о причинах, побудивших меня к этой неожиданной, срочной встрече. Я вынул из кармана блокнот, сел за стол, вырвал листок и хотел было сделать соответствующую запись для Хемница, как совершенно неожиданно, внезапно из молниеносно открывшейся двери, ведущей в соседнюю комнату – спальню, выскочили две собачки и вместе с ними вышла молодая женщина, которую часто можно было встретить на бульваре, в том числе и у гостиницы «Метрополь». Женщина мило поздоровалась и, видимо хорошо уже зная расположение комнат, прошла на кухню. На этом мое посещение квартиры закончилось, и я, полный возмущения, покинул ее, так и не выполнив намеченного мероприятия.

О случившемся, вернее, о моем возмущении поведением Карлоса Аламо я доложил в тот же день через Анну ее мужу Отто. Какой вывод сделал из этого Отто, я не знаю. При очередной встрече я лично в разговоре с ним выразил свое возмущение поведением Хемница. Мне показалось, что Отто остался недоволен начатым мною разговором. Несмотря на это, я счел возможным при разговоре с Большаковым, связистом «Центра» из «Метро», затронуть волновавший меня вопрос. Не знаю, докладывал ли он о нашем разговоре в «Центр», – об этом мне судить трудно.

В то же время Отто как-то доверительно сообщил мне, что «Центр» потребовал немедленной отправки Макарова в Москву, но он воздержался от выполнения этого указания.

Хочу сразу сказать, что, когда я заменил Отто и стал резидентом, я счел необходимым серьезно поговорить с Аламо о его поведении и образе жизни. Я открыто выразил ему недоверие. Жизнь показала, что в моей оценке Хемница я не ошибался, а то, что с моим мнением не посчитались, нанесло значительный ущерб не только нашей резидентуре. Об этом более подробно я буду вынужден еще особо сказать далее.

Наступил день моего огьезда в Швейцарию для выполнения задания «Центра». На этот раз я оформил свою поездку через бюро путешествий английской туристической фирмы «Кук», предварительно получив необходимые визы.

У меня на руках была уже программа «туристической поездки». В ней были указаны города, которые я, как турист, должен был посетить, гостиницы для проживания, а также перечислены увеселительные заведения и музеи, в которых я мог побывать. Бюро путешествий «Кук» выдало мне чековую книжку с купюрами разного достоинства с портретом Кука на общую сумму, соответствовавшую внесенным мною деньгам. Естественно, в Швейцарию ехал богатый молодой человек, а стоимость поездки была немалая. Чековая книжка на большую сумму подтверждала богатство путешественника.

Был март 1940 года. Обстановка в Бельгии нормализовалась. Я побывал во Франции. Казалось, все верят в то, что никто и ничто не угрожает этим странам. Такое же впечатление сложилось у меня при посещении Нидерландов. Несмотря на то, что уже более полугода шла, вернее, была объявлена война, люди жили нормально, в театрах шли спектакли, ставились оперы, ночные клубы и рестораны были переполнены.

Всегда с улыбкой вспоминал я, как совершенно неожиданно впервые увидел королеву Нидерландов Вильгельмину I. Она прибыла с официальным визитом в Бельгию. В Брюсселе ее ждали. Встречал ее, тогда еще вдовец, король Леопольд III в военной форме. Они проехали по улицам к королевскому дворцу в специальном открытом экипаже, запряженном шестью белыми лошадьми. Старая королева была в парадном платье белого цвета и такого же цвета широкополой шляпе с перьями. Проспекты, бульвары и улицы были переполнены ликующими толпами народа. Королева и король, торжественно восседая в коляске, с улыбками на лицах приветствовали поднятыми руками в перчатках шумно встречающих их бельгийцев.

Мне показалось тогда, что королева Вильгельмина I уже очень старая. Своими мыслями я поделился с владельцем «Селект скул». В ответ услышал, что она действительно в преклонном возрасте, на троне уже восседает около 50 лет, что наследницей престола является тоже уже немолодая ее дочь Юлиана. Попутно мой собеседник рассказал о том, что немцы, а в особенности сам Гитлер, очень обижены на королевский двор Нидерландов. Причиной этому послужило то, что, когда Юлиана торжественно бракосочеталась с одним из отпрысков бывшего немецкого королевcкого двора, в городах были развешены флаги королевства Германии, но отказались вывесить флаги Третьего рейха со свастикой. «Неужели это вызвало обиду у рядовых немцев?» – поинтересовался я. В ответ услышал, что действительно недовольными были Гитлер и его непосредственное окружение, а также все те, которые хотели продемонстрировать свое единомыслие с фюрером.

Позднее, когда началась Вторая мировая война, муж Юлианы якобы даже стал одним из главных деятелей в королевской пехоте, готовой вступить в бой с фашистами в случае их агрессии. Об этом мне приходилось слышать от многих моих собеседников, и это было подтверждено дальнейшим развитием событий.

Юлиану я видел как-то, находясь в Нидерландах. Я часто после этого признавался моим «друзьям» бельгийцам в том, что не мог понять, как такой красивый принц, а об этом я мог судить только по увиденной мною его фотографии, согласился стать мужем подобной девицы. Смеясь, я подчеркивал все чаще, что все больше проникаюсь уважением и любовью к королю Леопольду III, который, будучи еще наследным принцем, якобы решительно отказался от брака с Юлианой, которую ему навязывали в невесты, а предпочел действительно красивую Астрид.

Смех у меня вызывали и другие рассказы. Так, например, когда в Нидерландах делались попытки перевести все хозяйство страны на военный лад с началом войны, в целях «пропаганды» экономии горючего всем рекомендовали с автомашин и мотоциклов личного пользования пересесть на велосипеды. Вот тогда в разговоре со своими «друзьями» я услышал очень позабавивший меня рассказ. Королева Вильгельмина I якобы демонстративно во время своей прогулки ехала именно на велосипеде. Этим она, видимо, хотела доказать, что и королевский двор вынужден экономить горючее. Насколько это было правдой, конечно, я не мог судить, но рассказчики, сопровождая свои повествования хохотом, указывали на то, что сзади королевского велосипеда на всякий случай ехали две автомашины, одна из которых готова была в любую минуту принять в свои объятия уставшую королеву, а во второй машине ехали охранники.

Настал день моего отъезда из Бельгии в Швейцарию. Я любезно распрощался с моими соседями по дому – чехом и венгром, в том числе и с братом жены венгра, сообщив, что уезжаю ненадолго в Швейцарию, где меня ждут неотложные дела, связанные с коммерческой деятельностью. Все пожелали мне успеха и скорого возвращения в Брюссель.

Накануне отъезда я пригласил в ресторан владельца «Селект скул», его жену, де Буа и одну молоденькую ученицу этой школы, усиленно изучавшую английский язык, а поэтому часто принимавшую, как и в этот вечер, участие в совместных уроках, если можно так выразиться, то есть в тренировочных занятиях по совершенствованию разговорного английского языка. Эта девушка была из весьма престижной семьи, очень красивая, с прекрасной фигурой. Она мне очень нравилась еще и своей скромностью. По совершенно понятным причинам у нас с ней сложились дружеские отношения, но большего допускать я не мог.

В ресторане де Буа, узнав о моем намерении выехать на некоторое время в Швейцарию, проявил некоторую нервозность. Не стесняясь сидящих за столом, он смело и прямо сказал, что время для подобных поездок весьма неподходящее (был март 1940 г.).

– Никто не может гарантировать, что состояние затишья на фронтах сохранится надолго.

В ответ на это я, Винсенте Сьерра, пояснил, что поездка продиктована моими планами, так как в банке этой страны имеются вклады, а я хочу поместить их в предпринимаемые мною дела в Бельгии. После этого де Буа, которого поддерживал владелец школы, посоветовал мне не задерживаться в Швейцарии. При этом, улыбаясь, указал, что он лично убежден, что даже в случае развязывания в Европе активной войны эта страна сохранит свой постоянный нейтралитет. Он подчеркнул, что опыт Первой мировой войны показал, что этот нейтралитет выгоден не только Швейцарии с ее банками и промышленностью, для ее народа, но и для воюющих стран. Уже в те годы они могли через Швейцарию приобретать не только сырье, но и многие промышленные товары, несмотря на то, что все это поступало из стран-противников.

Со своей стороны, владелец школы добавил еще, что именно благодаря нейтралитету Швейцарии враждующие страны могли широко использовать в своих интересах её территорию для размещения своих секретных разведывательных служб.

После принятия «общего решения» было выслушано обязательство Винсенте Сьерра не задерживаться. Я обещал скоро вернуться в Брюссель.

Поужинав, я пошел проводить молодую девушку. Со всеми остальными я тепло попрощался. С девушкой мы прогуливались довольно долго. И вдруг я услышал, что моя собеседница очень жалеет, что я уезжаю. Ей очень хотелось познакомить меня со своими родителями, которым она уже много рассказывала о молодом южноамериканце, с которым успела подружиться.

По её словам, отец в молодости бывал в различных странах Латинской Америки, знал тогда немного испанский язык и у него сохранились в тех странах друзья. Он выразил желание познакомиться и со мной.

Из поведения девушки мог понять, что я ей небезынтересен. Больше того, прощаясь со мной, она первой нежно поцеловала меня в щеку и попросила, чтобы я ей писал, а при возможности даже позвонил по телефону. Несколько растерявшись и не успев подумать, я тоже поцеловал ее. Услышав от девушки все, что она сказала, подумав о том, что у нее могут быть серьезные намерения по отношению ко мне, я счел необходимым «признаться» ей, что дома меня ждет невеста, которая по существующим у нас в стране и в обществе традициям предназначена мне в жены еще с детства. Иначе я поступить не мог. Совесть не позволяла мне вступать с этой девушкой в более близкие отношения. Я ведь хорошо понимал, что живу в условиях, при которых в любой день, в любой час может произойти провал и трудно предсказать, чем все может закончиться. Я не имел повода не только связывать мою судьбу с судьбой кого-либо, но даже поддерживать с кем-либо слишком близкие отношения. Да, мне эта девушка очень нравилась, да, я при других обстоятельствах, возможно, мог бы полюбить ее на всю жизнь, но на это советский разведчик не имел никакого права.

Проводив девушку, скромно попрощавшись с ней, я долго еще бродил по улицам. Меня вновь и вновь мучила обреченность на одиночество.

Я продолжал задумываться над всем, что ждет меня впереди. В Москве, в Главном разведывательном управлении Советской армии перед моим отъездом на работу за границу разговор шел о том, что я ежегодно смогу проводить отпуск на Родине, измеряемый, с учетом особенностей предстоящей тяжелой работы, двумя месяцами. И вот сейчас мне казалось, что я неправильно тогда понял этот разговор. Как мог я предположить, что, находясь на нелегальном положении, обеспечив себе необходимую легализацию и определенное положение в местных кругах, я смогу исчезать внезапно на пару месяцев ежегодно, по пути где-то меняя свои «сапоги»? Нет, видимо, даже в мирной обстановке подобное было совершенно невозможным, а в то время, когда в Европе разразилась война, и подавно. Мне оставалось только одно: мечтать, чтобы связь с «Центром» не прерывалась и я мог хотя бы время от времени получать письма от моих родителей и близких и, в свою очередь, мог бы коротко сообщать о себе. Ведь дома никто не знал точно, где я нахожусь и тем более, в чем состоит моя работа.

Тяжелые думы не покидали меня всю ночь после проведенного в ресторане ужина с моими «друзьями» и прощания с девушкой.

Днем у меня состоялась встреча с Отто. Мы обсудили многие вопросы нашей совместной деятельности. Если при рассмотрении полученного для меня задания на поездку в Швейцарию для восстановления утерянной связи «Центра» с Дора мне казалось, что Отто чем-то недоволен, то сейчас это предположение значительно окрепло. Я почувствовал, что Отто недоволен именно тем, что подобное задание поручено мне, Кенту, а не ему. У меня уже возникало давно сомнение в том, что Отто недоволен, что мне кое-что удастся хорошо в легализации и в работе. Тем не менее, мы с ним по-дружески распрощались и выразили убеждение, что поездка пройдет нормально.

Вечером, уже в полном одиночестве, я направился на вокзал и отбыл в направлении Парижа. В Париже мне удалось приобрести билет до Женевы в «салоне-вагоне». В подобном вагоне я еще никогда не ездил.

Поспешив на вокзал, я направился к уже стоящему у перрона поезду. Предъявив проводнику билет, поднявшись в вагон, я увидел, что другой очень любезный проводник предложил мне оставить на вешалке пальто и шляпу и сдать на хранение чемодан. После этого я прошел в вагон. Моему изумлению не было предела. То, что я увидел, меня буквально потрясло. В вагоне стояли столики и кресла. Их можно было передвигать в соответствии со своим желанием. Там еще было мало народу. Я подвинул свободный столик и кресло к окну и сел поудобнее. Постепенно в вагон собиралась публика, передвигались столики и кресла. Пассажиры рассаживались по своему желанию.

Совершенно неожиданно ко мне приблизился человек с удивительно знакомым лицом. Спросив разрешения, он сел за занятый мною столик. Новый сосед, улыбаясь какой-то очень странной улыбкой, которая мне тоже показалась знакомой, представился, назвал своё имя и фамилию – Жан Гобен. В ответ я тоже представился и мысленно посмеялся над собой – я не узнал знаменитого актера кино.

Вскоре подали обед, и между нами завязался мирный разговор.

Жан Гобен ехал в Женеву в связи с тем, что у его сына, артиста цирка, было первое выступление. Отец хотел увидеть сына на арене в этот праздничный для него день и не скрывал, что нервничает и переживает за него. Мы обменялись своими визитными карточками и условились при возможности повторить свою встречу в Бельгии или во Франции.

Время шло быстро. Много интересного услышал я о французских артистах. Мне было очень интересно все, что рассказывал Жан Гобен. Я понимал, что никогда и нигде не смогу услышать либо прочесть все то, что услышал за столиком «салона-вагона».

Признаюсь, для меня соседство с Жаном Гобеном и его интересные рассказы имели очень важное, особое значение. Не хочу скрывать, но я, садясь в поезд, не переставал думать и волноваться в ожидании того, что ждало меня в Женеве. Ведь это было первое подобное задание «Центра». Я не мог исключить возможности, что «Центр» потерял связь с Дора потому, что резидент был разоблачен, произошел провал его резидентуры, а это могло представлять опасность и для меня. Именно поэтому рассказы Жана Гобена имели для меня большое значение, они отвлекали меня от тревожных мыслей, действовали успокаивающе.

Поезд шел с непривычной для меня скоростью, и я не заметил, как мы прибыли на конечную станцию – в Женеву. Мы по-дружески распрощались. Каждый направился по заранее обдуманному маршруту.

И на этот раз я, уругваец Винсенте Сьерра, остановился в той же гостинице, что и при первом моем посещении Женевы. Напомню, что это была гостиница «Россия», где, как тогда объяснили администраторы, мне отводился тот же номер, в котором обычно останавливался мой «земляк», министр иностранных дел Уругвая. В гостинице меня встретили с улыбкой, как старого знакомого.

Началось мое второе пребывание в Швейцарии. На этот раз предстояло, повторяю, выполнить ответственное задание «Центра». Я, Кент, а не Винсенте Сьерра, только об этом и думал.