Поступали все новые и новые тревожные сведения о готовящейся агрессии Германии против Советского Союза. Они базировались не только на различных слухах, распространявшихся в Бельгии, Франции и других странах, но и на получаемой мною благодаря прочно установившимся связям с немецкой интенданту рой и организацией ТОДТ информации.

Работники интендантуры почти не скрывали, что им было необходимо выполнять ряд заданий, связанных именно с этой политикой Гитлера. Даже некоторые работники организации ТОДТ поговаривали, что вполне возможен их перевод на Восток. Все это требовало от нас, членов бельгийской резидентуры, проявления максимальной бдительности, постоянно заставляло быть весьма настороженными.

«Симекско» значительно активизировало свою коммерческую деятельность и заметно стало повышать свои доходы. Наше акционерное общество становилось все более значимым в деловых кругах Бельгии. Безусловно, все это должно было как-то отражаться на жизненном уровне президента фирмы. Признаюсь, что эта сторона моей деятельности давалась нелегко.

Все «друзья» и те, с кем я поддерживал знакомство и деловые отношения, знали, что я веду размеренный образ жизни, строго регламентируемый по времени. Вставал довольно рано, а это было принято в деловом обществе. Утром ко мне приходил массажист, с которым я вначале занимался физической зарядкой, а затем он проводил общепринятый для занимаемого мною положения в обществе сеанс массажа.

Массажист был рекомендован мне ван дер Стегеном и Ивон, с которыми после возобновления несколько прерванной связи таковая значительно окрепла. Он был мастером первого класса, и его клиентами были люди из видного общества.

Массажист был весьма разговорчив. Он не стеснялся рассказывать мне мелкие и даже интимные истории из жизни тех семей, которые он посещал.

Я не только внимательно, подчеркнуто внимательно его слушал, но и сам любил рассказывать о моей жизни, родителях, с которыми, к сожалению, с начала войны прервалась почтовая связь, о моих стремлениях воспользоваться войной в Европе, чтобы хорошо пожить и сколотить немалый капитал на мирные годы.

Из разговоров с массажистом я понимал, что он может мне быть полезным, и не только благодаря тому, что я смогу от него получать информацию о его клиентах самых различных рангов, но и в результате того, что он будет делиться с ними своими впечатлениями обо мне, президенте акционерного общества, что будет в определенном отношении содействовать и моей легализации. В этом отношении я не ошибся.

Как-то массажист доверительно спросил меня, как я живу в одиночестве, без женщин, или уже нашел себе какую-либо подходящую «подругу».

Пришлось «доверительно» рассказать и ему о том, что у меня на «родине в Уругвае» есть преданная мне невеста. Мы предназначены друг другу с раннего детства, и она меня ждет. Наши семьи очень дружат, и я могу быть вполне уверен в том, что она меня дождется. За ней с должным вниманием следят не только ее родители, но и мои, очень любящие ее. Она знает, что я ей не изменю. Измена любимой невесте противоречила бы обычаям, сложившимся в нашей стране.

Поскольку мы с массажистом были в хороших отношениях, я ему доверил «тайну». Сказал, что иногда, когда мне, молодому мужчине, бывает очень тяжело в одиночестве, я посещаю специальное заведение, где встречаюсь с различными девушками. На вопрос, какое это заведение, я «из скромности» не захотел ответить более точно. По правде говоря, я не знал ни одного подходящего адреса. Мой собеседник тоже по-дружески порекомендовал очень хорошее заведение. При этом он попросил при посещении этого заведения указать, кто мне дал эту рекомендацию. Он сказал, что благодаря этому меня будут знакомить только с очень хорошими девушками. Он подчеркнул, что это заведение посещают мужчины из очень порядочных семей и даже занимающие очень видное положение в обществе. Я уже знал, что значит подобная «рекомендация». Для посетителя она мало что значила, а для того, кто рекомендовал, ссылка на рекомендовавшего могла принести ему определенный доход. Я пообещал обязательно воспользоваться его советом.

Через некоторое время массажист поинтересовался, бываю ли я в этом заведении. Боясь, что он может меня подловить, я признался, что не был там ни разу. Это была правда. А вот причина, названная мною, была чистейшим вымыслом. Я сказал, что уже обзавелся постоянной подругой из хорошего общества и больше не хочу пользоваться платными услугами.

Я остановился на этом разговоре только потому, что вопрос «одиночества» играл тоже немаловажную роль в моей легализации. Действительно, быть «одиноким» молодому, богатому человеку, не желающим обзавестись подругой или пользоваться услугами оплачиваемых девушек, многим могло показаться по крайней мере странным.

Даже в нашей резидентуре почти все имели семьи. Отто, Андре и другие жили со своими женами. Даже после отъезда Анны, до своего перехода с канадского «сапога» на французский, Отто мог всегда сослаться на то, что отправил жену к себе на родину. Правда, это продолжалось недолго. После же этого он почти официально заимел «подружку», у которой от него даже якобы был ребенок. Правда, как впоследствии мне стало известно, подобные «подружки» у него были и раньше, еще до того, как в мае 1940 года мне удалось Анну через «Метро» отправить в Москву. Видимо зная о моем дружеском отношении к Анне, Отто по вполне оправданным причинам этими вопросами со мной не делился. Я о наличии самой близкой «подружки» Джорджи де Винтер узнал уже значительно позже, после его бегства из гестапо. Об этом я расскажу более подробно далее.

Да, безусловно, молодому мужчине на протяжении нескольких лет жизни в особо сложных условиях быть в полном одиночестве, лишенным возможности всякого открытого общения с истинными друзьями, а особенно с женщинами, было очень сложно, больше того, тяжело. Этот молодой человек не мог не только поделиться своими мыслями, проявить свое подлинное отношение к окружающим, даже думать на родном языке, по и удовлетворять свои физиологические потребности. Заводить же «любовницу, случайную жену», как мне казалось, было совершенно недопустимо. Я уже говорил, что подвергать опасности полюбившуюся мне женщину, с моей точки зрения, исключено. К великому моему сожалению, даже созданная сознательно мною видимость моих «близких отношений» с Блондинкой очень дорого обошлась ей, а у меня вызвала самые тяжелые переживания.

Президент солидной фирмы, молодой иностранец, внедрившийся в светское общество, а тем более занятый помимо своей коммерческой деятельности еще и прямой разведывательной работой, должен был обдумать множество не только значительных, но и весьма мелких вопросов, касающихся его личной жизни.

Вот именно этим я и руководствовался в поддержании моих хороших отношений с массажистом. Именно от него, претендовавшего на личное знакомство с Полем Анри Спааком, я узнал некоторые детали из жизни и политической карьеры этого видного государственного деятеля Бельгии.

Касаясь личной жизни П. Спаака, мой массажист сообщил, что он держится довольно скромно, много работает. Возможно, потому, что по образованию юрист, несмотря на то, что он занимает пост министра иностранных дел, очень увлекается детективной литературой. Массажист был поражен тем, что в библиотеке у него было очень много книг именно этого жанра. Поль Спаак объяснит, что, очень перегруженный работой, возвращаясь очень усталым домой и, ложась спать, он долго читает детективы и, таким образом отвлекаясь, отдыхает.

Массажиста, по его словам, удивляло, что, являясь много лет членом Бельгийской рабочей партии, преобразованной в дальнейшем в Бельгийскую социалистическую партию, он занимал особую позицию в части проводимой в мире политики. Некоторые его взгляды не разделяли многие бельгийцы. В особенности это касалось проводимой им политики, направленной против заключения каких-либо договоров или соглашений, обеспечивающих коллективную безопасность в Европе и в мире в целом. Непонятной для многих до войны была его позиция в части гитлеровской Германии, а также его взгляды по отношению к Советскому Союзу. В то же время, являясь министром иностранных дел Бельгии, он вместе с правительством Пьерло 28 мая 1940 г., в день подписания королем Леопольдом III акта о капитуляции с Германией, бежал во Францию, а затем вскоре перебрался в Лондон, где, как стало известно, находился до сентября 1944 г. Во время пребывания в Лондоне Спаак якобы был на стороне союзников в борьбе против фашистов. Для многих утешением являются его антикоммунистические настроения.

Стремясь упрочить свой авторитет у массажиста, в один из дней я рассказал ему о том, что был удостоен чести присутствовать в Брюгге на открытии новой экспозиции в музее заслуженного фламандского художника. Я особо подчеркнул, что в первый день открытия экспозиции было назначено два торжественных ритуала. Помещение было относительно небольшим и одновременно многочисленную публику вместить не могло. Первое, официальное, открытие состоялось в присутствии «покровительницы» культуры и искусства королевы Елизаветы, матери короля Леопольда III, находящегося на престоле. Несмотря на то что это торжество длилось очень долго, а у меня было много других обязанностей, я получил огромное удовольствие от возможности присутствовать на этом весьма престижном мероприятии. Это объяснялось и тем, что экспозиция была действительно очень интересной. Мне было особенно приятно, что моим друзьям удалось достать билет, в то время как многим из моих знакомых, в том числе де Буа, Тевенет, не удалось добиться подобного приглашения. Все откровенно мне завидовали и понимали, что присутствовать на столь заметном мероприятии, видимо, стало возможным благодаря моим друзьям, вхожим в высшее общество.

В разговоре с массажистом я, однако, особо подчеркнул, что присутствие на открытии выставки было для меня не слишком простым и в то же время исключительно приятным. Почти все, имеющие пригласительные билеты, подходили к королеве матери и исключительно вежливо, с большим почтением приветствовали ее, даже целовали руку. Я, поразмыслив, набравшись смелости, решил, что мне не следует ничем отличаться от других присутствующих, проделал то же самое.

Массажист слушал очень внимательно, и я очень верю, что это предопределило мое знакомство с некоторыми из его клиентов.

Отношение ко мне массажиста проявилось однажды, когда он мне рассказал, что между королевскими дворами Великобритании и Бельгии и примыкающими к ним представителями высшего общества существует разница в методах массажа. В Великобритании особенно ценили индийский массаж, в то время как в Бельгии и во многих других странах применяли чаще всего шведский метод. Он подробно пояснил мне, в чем заключается разница, при этом подчеркнул, что массажистам, применяющим индийский метод, очень помогает чувствительность пальцев их рук. Они нащупывают имеющиеся на теле пациента узелки нервов и принимают необходимые меры к их ликвидации. Я слушал с вниманием, и у рассказчика сложилось мнение, что меня это очень заинтересовало. Прошло несколько дней, и он предложил присутствовать при демонстрации индийского массажа прибывшим из Лондона массажистом. Конечно, я выразил не просто согласие, но и явный восторг от такого предложения, тем более что демонстрация должна была состояться в узком кругу.

Действительно, в присутствии примерно 20–25 человек прибывший массажист демонстрировал свой метод на практике, в том числе раздельно мужчинам и женщинам. Когда в зале, где происходила демонстрация, оставались мужчины, женщины приглашались в другую гостиную, где их угощали кофе, и, наоборот, при демонстрации женщинам этого вида массажа мы выходили, пили кофе и коньяк.

Среди приглашенных было 2–3 массажиста, друзья моего «покровителя». Все присутствующие знакомились друг с другом. Из разговоров, в которых я лично принимал малое участие, но своим поведением демонстрировал большой интерес к ним, я понял, что приглашенные в основном были из министерства иностранных дел, а некоторые из деловых кругов. Новое знакомство в дальнейшем мне очень пригодилось.

Массажист еще раз проявил свое расположение ко мне, познакомив с очень хорошим врачом, ставшим в дальнейшем моим «придворным» врачом, что очень помогло сохранить здоровье и избежать начинающихся у меня нервных приступов. Этот врач, как мне объяснили, был потомком личного врача Наполеона I.

Итак, Европа, и в первую очередь как раз те страны, правительства которых боялись, а быть может, больше делали вид, что боятся, и не столько Гитлера, его фашистского господства, сколько «коммунистического господства», «коммунистического нашествия», о возможности которого предупреждали реакционные круги этих стран и даже члены правительств, была уже фактически оккупирована фашистскими войсками (Австрия, Чехословакия, Польша, Дания, Норвегия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Франция и др.). Фашизм господствовал в Италии, а затем был навязан Португалии и Испании.

Переживая первые дни войны, я невольно вспоминал мой разговор еще в 1938 году с Николаем Николаевичем Васильченко, которого я знал как военного атташе при посольстве Советского Союза во Франции. Между мною, Николаем Николаевичем и его женой сложились достаточно дружеские отношения еще в 1937 году, когда я направлялся в числе советских добровольцев в Испанию. Уже тогда мы обменивались мнениями об обстановке в мире, не скрывая некоторую тревогу за будущее. Я хорошо помню по сей день, что тогда, смеясь, сказал Николай Николаевич: «Вы должны всегда помнить о том, что чаще всего бывает так: когда в мире начинают говорить о неизбежности войны, можно предполагать, что... мир продлится! Наоборот, когда еще более часто говорят о незыблемом мире, надо ждать скорой войны. Мы живем сейчас в такой период времени, когда эти два определения как бы сплетаются вместе. Трудно точно определить сейчас, что нас ждет впереди».

Многие годы мне вспоминались из литературы и прессы слова В.И. Ленина, произнесенные в 1921 году: «Первой заповедью нашей партии, первым уроком... который должны усвоить себе все рабочие и крестьяне, это – быть начеку, помнить, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам...»

Я невольно сравнивал их, читая в подаренном мне владельцем «Селект скул» подлиннике, якобы написанной еще в 1924–1926 гг. во время заключения в тюрьме книги «Моя борьба». Уже тогда будущий глава Третьего рейха, фюрер Адольф Гитлер, писал: «Когда мы говорим о новых территориях в Европе, мы должны думать в первую очередь о России и прилегающих к ней государствах... Сама судьба дала нам сигнал к этому... Гигантское государство на Востоке созрело для развала...»

Боясь допустить неточность в изложении приведенных цитат, я обратился к изданной издательством «Политическая литература» в 1984 году книге «Великая Отечественная война. Вопросы и ответы» и позволил себе привести их именно в соответствии с этой книгой (с. 13–14).

Вспоминая прочитанную книгу Адольфа Гитлера «Моя борьба», я позволю себе по памяти указать на то, что в этой книге автор, выражая свою ненависть к Советскому Союзу, не ограничивался этим. Он не пытался скрывать свою ненависть и по отношению к западным государствам, в первую очередь к Франции и Великобритании.

Оказавшись за рубежом, я получил возможность значительно шире ознакомиться с содержанием дипломатической игры, проводимой, в первую очередь, гитлеровцами, имеющей целью демонстрацию дружеских отношений по отношению к западным государствам. Пропагандистская кампания, проводимая Германией, Италией и Японией, должна была служить веским доказательством тому, что они, эти три страны, вынашивают единственный план – план подготовки войны против Советского Союза.

Уже в 1939 году широко пропагандируемая антисоветская политика для многих начинала расцениваться как камуфляж. Фактически, как становилось все понятнее, Гитлер хотел добиться для Германии мирового господства над всеми крупными и мелкими государствами мира. Уже из литературы и ряда бесед с моими «друзьями» становилось очень ясно, что между Германией, Италией и Японией были поделены все возможные для них зоны влияния. Понятным становилось и то, что согласие Германии на разделение зон влияния носит только временный характер.

Многим становилось понятным, что Вторая мировая война охватит в свой начальный период в первую очередь Европу. Именно поэтому росло количество людей, полагавших, что должен быть создан союз против фашистских государств с демократически настроенным, мирным народом. Именно поэтому, мало кто, а вернее, никто из моих собеседников, из тех «друзей», с которыми я общался, не мог объяснить и понять, почему 21 августа 1939 г. в Москве безуспешно закончились переговоры между Великобританией, Францией и СССР, итогом которых должно было быть соглашение о коллективном отпоре уже начавшейся агрессивной политики фашистских государств. Конечно, никто не попытался возложить вину за срыв переговоров ни на Великобританию, ни на Францию. Можно было только предполагать, что основным виновником был Советский Союз. Правду надо было ждать довольно долго.

Враждебность по отношению к СССР, после того как именно Великобритания и Франция сорвали переговоры в Москве, получила широкую дорогу в пропаганде. После того как Советский Союз, согласившись с предложением Германии, 23 августа 1939 г. подписал с ней договор о ненападении, враждебность усилилась.

В особенности после начала агрессии против Бельгии, Нидерландов, Люксембурга, Франции первое время раздавались довольно громкие голоса, правда постепенно утихающие, утверждающие, что Гитлер осмелился напасть на Западную Европу только благодаря «ощутимой помощи» со стороны Советского Союза. При этом часто ссылались именно на договор от 23 августа, подписанный Германией и СССР.

Уже казались совершенно забытыми ранее широко рекламируемые на Западе кадры кинохроники, заснятые при возвращении из Мюнхена Чемберлена и Эдуарда Даладье, размахивающих «листочками» соглашения, подписанного при участии Муссолини с Гитлером. А ведь это соглашение «гарантировало» сохранение вечного мира между Германией, Великобританией и Францией, а также другими странами Западной Европы. Правда, ни после подписания Мюнхенского договора, ни даже после начала войны ни Чемберлен, ни Даладье никогда не упоминали о том, что эти «листки» были подписаны ценою предательства по отношению к Чехословакии, суверенного, дружеского Франции государства, безопасность границ которой в свое время правительство Франции гарантировало, согласившись даже при необходимости с участием вооруженных частей своей армии.

В самом начале мне не приходилось слышать, что господам Чемберлену и Даладье нравился Мюнхенский договор и что, к их всеобщему удовлетворению, его острие было явно направлено против Советского Союза. Потирая руки после подписания этого соглашения, «вершители судеб мира» верили, что Гитлер, довольный уступками, сделанными по его требованию Великобританией и Францией, направит свои агрессивные намерения исключительно против единственного «большевистского, социалистического» государства – Советского Союза, оставив их государства в полном покое. Именно это составляло их давнишнюю мечту.

Сейчас можно уже точно утверждать, что именно эта мечта заставила так называемое правительство социалистов, возглавляемое Леоном Блюмом, закрыть глаза на происки фашистских держав – Германии и Италии – по созданию на границе с Францией угрожающего для нее на случай развертывания фашистами военных действий положения. Его правительство спокойно и даже доброжелательно относилось, как я уже говорил, к созданному по ту сторону границы «дружественному» государству фашистского типа во главе с Франко.

Мечта направить агрессивную политику Гитлера только в основном против Советского Союза заставила правительства Чемберлена и Даладье, не без согласия США, идти на все большие уступки Германии и Италии в их агрессивных планах и действиях не только в Европе, но и в Африке. Хочу еще раз подчеркнуть, что в «нейтральной» политике, проводимой США, значительную роль играл давнишний «антикоммунист» и беззастенчивый фальсификатор посол США в Париже Уильям Кристиан Буллит. Не следует забывать и то, что именно Буллит продолжал определенное время оставаться в Париже после его оккупации фашистскими войсками, в Бордо при эвакуировавшемся правительстве Франции исполнял обязанности посла Биддл.

Поверьте мне, ставшие уже привычными для многих в самых различных странах разглагольствования после Первой мировой войны различных немецких реакционных деятелей и представителей воинственно настроенной «патриотической» военщины, кричащих во всеуслышание о необходимости для Германии реванша после проигранной развязанной Германией войны, несколько изменились в годы господства в этой стране Гитлера. Пришедший к власти с помощью промышленников, финансистов и реакционеров Адольф Гитлер заменил ранее существовавшие лозунги новыми, воинственными, с требованиями присоединения к Германии необходимого, по убеждению фашистов, «жизненного пространства», охватывающего по меньшей мере значительную часть всей Европы. При этом свой основной лозунг, как многим становилось абсолютно понятно, геббелевская пропаганда стремилась обосновать не только своим желанием обогатить Германию за счет той же богатой России, но и стремлением положить конец существованию политического врага – Советского Союза. Все делаюсь гитлеровцами для того, чтобы внушить правительствам и народам Запада, что им ничего не угрожает со стороны Германии.

Стоит вспомнить и то, что происходило после того, как Германия развязала Вторую мировую войну, ставшую формально войной между двумя империалистическими коалициями. Советский Союз, его правительство отлично понимали, что существует реальная угроза перебазирования военных действий с Запада на Восток.

Речь идет, прежде всего, о «дружеской договоренности» между Германией и СССР в вопросе присоединения к Советскому Союзу части территории, «принадлежащей» Польше. Действительно, после того как 17 сентября 1939 г. Польша была фактически завоевана гитлеровцами и как государство прекратило свое существование, Советскому Союзу были возвращены захваченные еще 1920 году территории Западной Белоруссии и Западной Украины. Официально эти территории вошли в состав БССР и УССР, и тем самым Советский Союз достиг такого положения, при котором его границы были несколько отодвинуты на Запад.

Еще с «большим непониманием» на Западе отнеслись к присоединению к Советскому Союзу Эстонии, Латвии и Литвы. Это было очень важно для обеспечения обороноспособности нашей страны. Эти три государства давно, еще, как я слышал, изучая в институте историю, в период существования Тевтонского ордена, рассматривались как плацдарм для успешных военных действий против России. Эту точку зрения позднее поддерживали не только Германия, но и правящие круги Великобритании и Франции в их стремлении включить государства Прибалтики в «крестовый поход», к которому они готовились в те годы.

Меня крайне удивило то, что правительства Латвии, Литвы и Эстонии после присоединения этих государств к СССР, по словам многих моих собеседников, срочно направились в США, которые признали как бы незаконность указанного присоединения Прибалтики к Советскому Союзу, назвав их «правительствами в изгнании».

Геббельсовская антисоветская пропаганда не умолкала даже и после нарушения фашистами нейтралитета Бельгии и других стран и захвата таковых немецкими войсками. Я убедился вскоре, что в этих странах были люди, которые не только верили этой пропаганде, по и потворствовали ей. Мне стало известно, что даже в единственной, еще не покоренной, но уже осаждаемой фашистами Великобритании часто вторили употребляемым в немецкой антисоветской пропаганде доводам.

Я и мои «друзья» видели, что с начала 1941 года усилились стремления Великобритании и Франции, начавшиеся еще в самом начале «странной войны», а вернее, еще до ее возникновения, добиться положительных результатов в антисоветском сговоре с Германией. Именно поэтому на Западе публикации, распространяемые нацистами и их сторонниками, о «советской опасности», о «советской угрозе» всем «демократическим» странам набирали силу не только в Германии и ее сателлитах и даже в порабощенных фашистами странах, но и по всему «свободному» миру, естественно включая и США.

До нас уже дошли слухи, «непринужденно» распускаемые с помощью все той же геббелевской пропаганды, что в Советском Союзе недовольство, больше того, ненависть к существующему политическому строю, к «коммунистическому» правительству получили настолько широкое распространение, что достаточно влиятельные и многочисленные слои советского общества только и ждут, чтобы к ним пришла помощь со стороны для полного освобождения от «красных».

Очень важным было то, что мне, как президенту правления акционерного общества, коммерсанту, «тесно сотрудничавшему» с организацией ТОДТ в Бельгии и частично во Франции с немецкой фирмой Людвига Махера, строившей военные объекты, в том числе и военные аэродромы, с военной интендантурой, связанной с военным командованием оккупационной армии в Бельгии и на севере Франции, оказывали большое доверие. Даже иногда «приходилось помимо моего желания» принимать участие в различных переездах из Бельгии во Францию на военных немецких автомашинах в обществе офицеров вермахта и военных строителей, часто посещая обслуживаемые ими объекты. Эти поездки меня «мало интересовали», но из любезности к моим попутчикам, приглашавшим меня принять участие в них, я соглашался «потерять» некоторое время. Должен признаться, что иногда эти поездки меня даже тревожили, так как невозможно было избежать различных застолий, устраиваемых немецкими «друзьями» для своих друзей, на которых я «имел честь» присутствовать, а иногда приглашать к столу «немецких друзей» приходилось и мне.

Во время этих встреч вслед за тостами в честь непобедимого рейха и его дальнейших боевых успехов обычно начинались доверительные беседы и даже обсуждались важные вопросы, связанные с той или иной поездкой. Тревогу у меня иногда вызывало то, что мой попутчик, сидящий за рулем, не боялся слишком часто прикладываться к рюмке с крепким напитком. Однажды это привело даже к незначительной аварии, при которой водитель получил легкое ранение, я же, выброшенный из машины, отделался легким ударом.

Во время поездок немецкие офицеры и строители встречались со своими близкими друзьями. Меня они не стеснялись вообще, и доверительные разговоры не прекращались.

Так, например, прибыв как-то на север Франции в город Лилль, мой попутчик из интендантуры имел, видимо, служебный разговор с одним из офицеров вермахта, на котором я присутствовать не мог. Ко мне был прикреплен очень любезный офицер, и мы с ним прогулялись по городу. По-видимому, уже заранее было оговорено место прогулки, так как вскоре прибежал лейтенант и пригласил к обеду, где нас уже ждали. И вот в это время состоялся между присутствующими доверительный разговор.

Один полковник, только что вернувшийся из Берлина, затронул уже известный мне вопрос, когда я, находясь в Берлине вместе Альфредом Корбеном, услышал по английскому радио информацию о «Миссии Гесса». Не буду повторяться, хочу только добавить то, что я, спокойно сидя в Лилле за столом и вместе с другими попивая различные довольно крепкие напитки, услышал от полковника: Гесс якобы из-за нехватки горючего, и только поэтому, был вынужден сброситься на парашюте близ поместья герцога Гамильтона.

Вспоминая о «Миссии Гесса», предпринятой 10 мая 1941 г., мне вдруг вспомнилось событие, которое подтверждало уже сложившееся среди бельгийского народа, да и не только, мнение, что спасти мир от фашизма может только Советский Союз.

Да, действительно, имел место один эпизод, который вызвал у меня удивление и даже смех. Речь идет о происшествии в Брюсселе буквально за несколько месяцев до начала фашистской агрессии против Советского Союза. Тогда по одной из улиц оккупированной немцами столицы Бельгии мчалась со всей только ей «дозволенной» скоростью легковая машина вермахта. И вдруг из-за поворота, соблюдая правила дорожного движения, не превышая установленной скорости, выехала легковая машина, принадлежавшая советскому посольству в Бельгии. Немецкая машина наскочила на советскую. Жертв не было, но незначительное повреждение машин имело место. Пассажиры столкнувшихся машин отделались испугом и незначительными ушибами. Вокруг скопилась довольно значительная толпа прохожих, которых было принято называть зеваками.

Об этой аварии мне стало известно от Блондинки, прибежавшей в возбужденном состоянии. Она оказалась случайной свидетельницей. Смеясь без умолку, часто путаясь в словах, рассказала мне самое главное, поразившее ее больше всего. Неудивительно, ее отношение к нацистам, к тому, что происходило во время войны, смерть мужа, вынужденное бегство отца и матери в США вызывали у нее чувство ненависти к оккупантам.

А из толпы, не боясь, громко смеясь, даже ликуя, достаточно смело выкрикивали:

- Вот, наконец, между двумя «друзьями» произошло первое столкновение!

Так оценивали бельгийцы это событие, а некоторые даже утверждали:

- Первое столкновение, но далеко не последнее!

Ни Блондинка, ни бельгийцы, смело высказывавшие свое впечатление от увиденного, безусловно, не могли предположить, насколько близки к истине.

Этот случай превратился вскоре в ходячий анекдот, часто повторяемый не только в Брюсселе, но и во всей Бельгии.

Вскоре после случившегося мы решили посетить находящуюся в центре города чайную. Некоторые утверждали, что она ранее принадлежала англичанам и, соответственно, называлась «Файв о'клок ти», то есть «Пятичасовой чай». Кому эта чайная принадлежала во время войны, никому не известно. Однако сохранились привычки, и в этом заведении продолжали в пять часов пополудни собираться далеко не рядовые люди. Продолжал бывать в этой чайной и я. Иногда приходил туда не один, а с Блондинкой. Она не скрывала своего восхищения не только самим заведением, но и тем, что сопровождавшего ее Винсенте Сьерра многие гости знали и даже приглашали к своим столикам.

Я коснулся посещения Блондинкой чайной не случайно. Мы, а я в особенности, были удивлены услышанным от пригласивших нас к своему столику бельгийцев. Многие касались описанной мною аварии двух автомашин, смеялись и повторяли то, что слышала Блондинка. Были, однако, и другие мнения. Так, например, один уже пожилой мужчина высказал мысль, что Гитлер и его сторонники, мечтающие о войне против Советского Союза, сильно ошибаются. Он добавил, что история отлично знает, чем заканчивались войны, направленные на завоевание России. Не случайно даже среди военных в Германии есть такие, которые предупреждают Гитлера, что они еще далеко не готовы к войне против Советского Союза. Он приводил ряд примеров, подтверждающих его мнение.

Мне, часто посещавшему вполне респектабельные аристократические дома и клубы, различного рода казино, кафе, конторы коммерческих фирм и даже правительственные учреждения, легче было быть в курсе жизни в Бельгии, Франции, Нидерландов, Швейцарии, в которой я побывал дважды, и Германии. Это мне, как разведчику, было весьма полезно и, больше того, необходимо.

Я позволю себе привести точку зрения Отто в той части, которую он сформулировал отнюдь не в пользу меня, Кента. Более точно я коснусь далее, при каких обстоятельствах эта оценка была дана.

Сейчас хочу только сказать, что в привезенном мною в Москву и перехваченном органами государственной безопасности следственном деле, заведенном гестапо на Леопольда Треппера, имеются его показания, с которыми меня знакомили Геринг и Паннвиц. На вопрос о Кенте Леопольд Треппер примерно ответил так: Кент обладает определенными свойствами, благодаря которым ему удалось очень быстро приобщиться к различным слоям общества, вызывая дружеское отношение к нему всех, с кем он знакомился, с кем у него устанавливался контакт. Он умел шутить, смешить собравшихся, держался непринужденно в беседах на разные темы и был желанным гостем в различных домах, обществах.

С моей точки зрения, эта оценка была слишком высокой, но действительно я всегда старался не чувствовать себя чужаком в том обществе, которое могло мне пригодиться не только с точки зрения моей легализации, но и в целях облегчения моей коммерческой и разведывательной деятельности. Не быть «чужаком» – под этим термином я понимал тогда и понимаю теперь стремление ничем не выделяться в данном обществе, в данной компании. Полагаю, что это мне в определенном смысле удавалось.

Моя «общественная жизнь» требовала значительных затрат времени, неимоверной выдержки и нервного напряжения. В то же время она была для меня, как и для любого разведчика, абсолютно необходимой.

В беседах с «друзьями» мне тоже приходилось часто рассказывать различные, даже политические анекдоты, якобы услышанные где-то от кого-то. Я никогда не выдумывал, а только повторял то, что в действительности мне приходилось слышать.

Так, например, сидя с французскими «друзьями» в первоклассном ночном кабаре «Таверна», в котором после объявленного комендантского часа могли находиться только немцы или лица, имеющие специальные пропуска, буквально через несколько дней после начала немецкой агрессии против Советского Союза я услышал довольно пикантный, придуманный на французский лад, с присущим французам юмором анекдот.

Как-то Париж посетил Адольф Гитлер. И вот, окруженный самыми высокопоставленными военачальниками, он решил навестить могилу Наполеона I в знаменитом здании Дворца инвалидов. Постояв вместе со всеми сопровождающими его некоторое время у гробницы императора, он, часто любивший во многом походить на Наполеона, совершенно неожиданно для всех вдруг потребовал, чтобы его оставили одного у усыпальницы. Оставшись один на один с Наполеоном, Гитлер внезапно заговорил, обращаясь к праху:

- Ты был великим полководцем, покорившим почти всю Европу. Почти вся Европа покорена мною. Ты был властелином Франции, она у моих ног теперь. Ты господствовал в Австрии, на землях, принадлежащих теперь Чехословакии и Польше. Теперь я господствую и там. Ты стоял у порога Англии; угрожая ей, я нахожусь теперь на пороге победы над ней.

Еще долгое время, находясь в абсолютной тишине, Гитлер сопоставлял былые ратные успехи Наполеона и его войск со своими, еще более грандиозными подвигами, с его точки зрения. Видимо радуясь этой беседе, сложив по-наполеоновски руки на груди под небрежно наброшенной на плечи накидкой, фюрер продолжал:

- Ты направил свои войска, прошедшие всю Европу, на Восток и хотел покорить необъятные просторы России, завоевав ее богатства для своей короны, но потерпел позорное, совершенно неожиданное поражение. Я направил свои героические войска на Восток, они победоносно продвигаются по уже завоеванной территории в направлении Москвы и Петербурга. Недалек тот час, когда этот мой поход закончится полной блестящей победой!

Не успел еще Гитлер закончить свою очередную тираду, как в зале, в котором он находился, раздался грохот, звон металла, абсолютно для него непонятный шум. Фюрер, несмотря на «присущую ему храбрость», резко вздрогнул, нервно зашевелился и громко закричал:

- Кто здесь, кто поднял шум?! Что за шум?!

Внезапно он услышал приглушенный, но абсолютно спокойный голос:

- Это, Адольф, я, Наполеон. Я готовлю тебе место рядом со мной!

Этот услышанный мною ночью от подвыпившей компании, состоящей почти полностью из коллаборационистов, шумно смеявшихся французов, анекдот, вскоре приобрел довольно широкую известность.

Меня крайне удивило, что он появился во Франции после того, как немцы, едва начав агрессию против Советского Союза, уже громогласно трубили о своем победоносном марше.

Кстати, позже из состоявшейся у меня беседы с Отто Бахом, о которой я буду еще подробно рассказывать, услышал, что Гитлер действительно очень любил Наполеона I и именно поэтому в его личной библиотеке были собраны многие труды, посвященные императору Франции.

Должен сказать, что «успехи» нацистов в начатой войне против СССР, эти «победные» марши и истерические восторженные выступления самого Гитлера, ряда его сподвижников и самых различных средств информации, рождаемой геббелевской пропагандой, возвещавшие немецкому пароду, народам всего мира о достигнутых «победах», не на всех людей действовали одинаково. Были и такие (а их число все время росло по мере того, как становилось известно о всевозрастающем сопротивлении, встречаемом фашистскими армиями со стороны советского народа и его вооруженных сил), которые не без иронии, но делая серьезные выводы, попросту издевались над фашистской пропагандой.

Мне приходилось встречать и таких собеседников, которые говорили о том, что утверждения Гитлера были «абсолютно обоснованными», когда он указывал на то, что в целях «защиты Германии и Европы в целом он вынужден» был начать военные действия против Советского Союза, ибо Сталин с минуты на минуту готов был напасть на Германию, а затем, завоевав ее, продвигаться дальше, покоряя все страны Западной Европы. В подтверждение этому нацистская пропаганда любила утверждать, что «войска фюрера действительно сразу же после начала военных действий наткнулись на многочисленную советскую армию, блестяще вооруженную самым современным оружием, готовую незамедлительно применить его в целях своей внезапной агрессии против свободного мира». Это уже не анекдот, но он вызывал у многих слушателей, даже среди немецких офицеров, смех. Всем было ясно, что Советский Союз не собирался ни на кого нападать и верил в то, что избежит участия в войне, во всяком случае, в ближайшие годы.

В Германии тоже рождались различные политические анекдоты. Их сочиняли и распространяли с опаской, втихую, с большими предосторожностями. И все же, некоторые из них доходили и до меня, и до связанных с нашей резидентурой людей.

Вот один из них, якобы родившийся тоже после начала фашистской агрессии против Советского Союза. Его попытаюсь по памяти передать дословно, рассказал мне один австриец, связанный с нашей фирмой.

– Как то Гитлер, Борман, Геринг, Геббелс, Гиммлер и другие на самолетах направлялись в сторону Чехословакии. Казалось, что война на Западе приближается к концу, осталось завоевать только небольшой, по сравнению с покоренной уже Европой, «островок» – Англию. Тогда еще никто не замышлял начать новую войну, войну против «большевиков», «полудиких» народов бывшей России, угрожающих сейчас всему миру. Вдруг самолет, на котором находились фюрер и его сподвижники, был вынужден произвести непредвиденную посадку в открытом поле где-то на территории рейха. Вслед за ним произвели посадку и сопровождающие его самолеты. Не успели еще приземлиться, как Гитлер увидел недалеко от места произведенной посадки большое незнакомое здание, спрятавшееся за высоким забором. Не получив от окружающих его лиц никаких пояснений, Гитлер приказал вывезти из самолетов автомашины и, усевшись в одну из них, сопровождаемый автомашинами с остальными нацистами, двинулся по направлению к этому забору. К изумлению всех, в здании была расположена больница для особо привилегированных сумасшедших. Это поразило всех, потому что было известно: по личному распоряжению фюрера к этому времени подобные больные, находившиеся в больницах на территории Германии, были умерщвлены, а сами здания использовались под казармы, госпитали и для других, связанных с войной целей. Гитлер решил посетить обнаруженную им больницу и даже лично увидеть больных. Врачи сопровождали высоких гостей, давали необходимые пояснения при входе в палаты, двери которых специально раскрывались, так как обычно они были заперты на замок. Врачи явно проявляли повышенную нервозность и всячески пытались побыстрее увести посетителей, чтобы ознакомление с больницей и больными было закончено. Обход палат был уже почти закончен. Внезапно все остановились у двери, закрытой на прочный замок.

Австриец, рассказывающий мне эту историю, которая якобы действительно имела место, вдруг сказал, что на этом месте можно было бы поставить точку, но он хочет добавить, что сам слышал в продолжение этого «события».

После того как Гитлер увидел тщательно закрытую дверь, он потребовал, чтобы ему показали, кто находится в этой палате. Врачи больницы пытались увильнуть от ответа. Грозный Гиммлер, заподозрив нечто недоброжелательное, угрожающее рейху, потребовал немедленных объяснений от врачей. Нехотя, в явном замешательстве, главврач медленно, буквально выдавил из себя ответ: «В этой палате находится один особо опасный больной, который... (последовала пауза) который имеет наглость выдавать себя за нашего дорогого фюрера. Он и одет так же, и носит те же прическу и усы, очень похож...» Главврач не успел еще закончить фразу, как Гитлер потребовал, чтобы его впустили в палату и оставили с больным один на один до того времени, пока сам не постучит в дверь. Приказ есть приказ, и Гитлер уже в палате. Пробыл он там довольно долго, постучал в дверь, вышел из палаты и вместе с сопровождавшими его лицами покинул больницу. Казалось, что ничего особого не произошло, но врачи... не смогли больше нормально жить. Их мучила неуверенность: настоящего ли фюрера они выпустили из палаты или того, кто в ней находился раньше, выдавая себя за такового... Это сомнение возрастало не только у врачей, но и у многих немцев, после того как Гитлер (или тот больной, выдававший себя за него), стремясь к мировому господству, начал войну против «большевистской» России...

Анекдоты есть анекдоты, даже если в них есть вымысел, в какой-то степени подтверждаются имеющимися фактами и событиями. Безусловно, для разведчика они не могут служить достоверным, заслуживающим внимания материалом, но в то же время они часто способны пролить свет на настроение народа, определенные круги, общественное мнение по отдельным вопросам, в том числе и по поводу серьезных политических и исторических переживаемых или пережитых фактов, событий.

Именно поэтому я внимательно прислушивался к подобным анекдотам и пытался определить, какое они имеют распространение в народе. Приведенные анекдоты, как и следующий, заслуживали внимания с моей стороны.

Последний анекдот, который, как мне кажется, может заинтересовать читателей, был мною услышан во время поездки на военной немецкой машине через Лилль в Париж. Гитлер решил совершить вместе с Герингом полет на самолете, чтобы понаблюдать с воздуха имеющиеся во Франции укрепления немецкой армии. Увлекшись разговором, он внезапно посмотрел с высоты полета вниз. Ему показалось, что они летят не над Германией или Францией, а над Англией... Он был в восторге, увидев «достижения немецких пилотов, нанесших огромные разрушения острову». Свое восхищение он выразил в обращении к Герингу. Геринг не мог понять, шутит ли Гитлер, ведь они не собирались лететь над Англией, а фактически еще пролетали над Германией и видели разрушения, являвшиеся результатом бомбардировок английской авиации.

После установления контакта с Шандором Радо в Швейцарии, еще в марте-апреле 1940 г., я получил от него сообщение о неизбежности фашистской агрессии против Советского Союза. Тогда я еще не мог точно определить, чем закончится «странная война» на Западе, и, конечно, предположить, когда начнется оккупация Бельгии.

Позднее, уже после начала Великой Отечественной войны и на всем её протяжении, можно было наблюдать переброску находившихся на территории Франции, Бельгии и других оккупированных стран боевых, кадровых, закаленных в боях подразделений немецкой армии, направляемых на Восток, слабыми подразделениями. В их числе были не только соединения, формируемые в Германии из лиц, уже давно не подлежащих призыву по их возрасту, но и значительно потрепанные уже в боях против Красной армии.

Все это, несмотря на не покидающую нас нервозность, заставляло усиленно работать как в «Симекско», так и в направлении активизации разведывательной работы. Усталость давала о себе знать. Иной раз приходилось спать не более двух-трех часов в сутки, а иногда и того меньше. Вопреки моему желанию, жизнь заставляла все больше курить и в то же время обращаться к рекомендованному мне врачу за практической помощью.

Напряжение нарастало. Все мои мысли были на Родине, со сражающимся за ее независимость советским народом. Не мог я не думать и о моих родных, близких, друзьях. В особенности тревожными были дни, когда до нас дошли слухи о том, что фашисты стремятся не только блокировать дорогой мне город, по и полностью уничтожить Ленинград. Помню о том, что я счел необходимым обратиться в «Центр» с просьбой оказать содействие отцу и матери в их эвакуации. «Центр» положительно откликнулся на мою просьбу, и они были вскоре эвакуированы.

В эти тревожные дни нам всем надо было максимально мобилизоваться, приложить все усилия для того, чтобы из отдельных наших источников, из бесед с «бельгийскими и немецкими друзьями» буквально по ниточке собирать все то, что могло представлять интерес для «Центра».

Вскоре мы убедились, что рексисты в Бельгии буквально ликовали, узнав, что идет война против Советского Союза. Ими была начата вербовка добровольцев для вступления в формируемое подразделение, предназначенное для включения в вооруженные силы немецких агрессоров. Леон Дегрель в открытую выступал за вооруженную борьбу против «коммунизма». Больше того, как уже указывалось, мы у знати о том, что именно он возглавил сформированное подразделение, ставшее впоследствии бригадой, и в бельгийской печати можно было прочесть о подвигах на фронте бельгийцев, о быстром продвижении самого Леона Дегреля и его награждении гитлеровскими боевыми орденами.

Слухи о роли рексистов, доходившие до нас, заставляли усилить нашу бдительность и конспирацию. Слишком много настроенных таким образом бельгийцев внезапно оказалось в стране.

Особое внимание также уделялось усилению деятельности нашей «крыши». Мы обнаруживали, что с каждым днем все яснее становится не только ее надежность, но и значительная польза резиденту ре. Нельзя забывать, что с началом Великой Отечественной войны полностью исключается возможность поддержания связи с «Центром», а следовательно, мы могли рассчитывать на финансирование нашей разведывательной деятельности только через «крышу».

Я был вполне доволен положением нашего акционерного общества.

Уже немало приведено примеров, как наша «крыша» приносила реальную пользу резидентуре в целом и мне, ее резиденту, в частности в легализации и создании возможности извлекать значительные средства. Считаю, что сейчас настало время коснуться одного весьма важного факта.

После своего вынужденного отъезда из Бельгии в Париж и создания там филиала нашей фирмы Отто посещал Бельгию. Он обосновывал свои приезды тем, что у него нет радиосвязи с «Центром» и он вынужден передавать всю информацию только через меня.

Во время одного из приездов в Брюссель Отто, как всегда, остановился у меня на квартире, вернее, уже на вилле. Его приезд объяснялся в основном тем, что, наконец, ему удалось создать во Франции свою резидентуру. Если я не ошибаюсь, на этот раз он приехал в июле или в августе 1941 г. Был весьма бодр, и чувствовалось, что он доволен достигнутым в своей и Гроссфогеля деятельности.

Широко улыбаясь, продиктовал мне для передачи в «Центр» «весьма важное», с его точки зрения, сообщение.

Действительно, когда я услышал от Отто содержание радиограммы, которую мне надлежало направить в «Центр», мне показалось, что ему удалось достигнуть во Франции немалых успехов. Важным являлось, безусловно, то, что он смог завербовать русского эмигранта из знатной семьи барона Василия Максимовича и его сестру Анну Максимович.

По словам Отто, кстати, это было включено в передаваемую в «Центр» радиограмму, Василий Максимович успешно завоевал за год с лишним оккупации Франции немецкими войсками огромный авторитет у оккупантов. В радиограмме был упомянут и его псевдоним – Профессор. Его сестра, являясь крупным медиком, имела частное лечебное заведение, расположенное в провинции в изолированном от окружающего населения поместье. Если не ошибаюсь, Отто называл это поместье замком. Лечебное заведение могло быть, по его убеждению, легко использовано в качестве конспиративной явки для связанных с резидентурой источников или даже для безопасной работы радиопередатчиков его резидентуры. Именно поэтому он, Отто, очень заинтересован в том, чтобы я и Аламо, соответственно, ускорили окончание подготовки для французской резидентуры шифровальщика Софи Познанскую и радиста Альбера Десме.

Главной частью сообщения являлась возможность деятельности Василия Максимовича в интересах советской разведки. Отто сообщал, что в силу завоеванного Профессором авторитета у немецких оккупантов он имеет возможность в любое время посетить Германию, а будучи вполне проверенным и надежным человеком, сможет выполнить там любое задание «Центра».

Я не сомневался в том, что проведенная Отто вербовка столь ценного работника должна была заинтересовать «Центр». Шифруя эту радиограмму, я невольно не единожды повторял зародившуюся у меня мысль, что «Центр» с учетом создавшейся к тому времени обстановки, несомненно, немедленно заинтересуется возможностью использования особо доверенного человека, барона Василия Максимовича.

Вскоре Отто уехал в Париж, а я обещал ему незамедлительно сообщить о полученном из «Центра» ответе. Мы полагали, что он поступит до очередного приезда Отто ко мне в Брюссель.

Зашифрованную радиограмму мы срочно передали в «Центр». Жизнь продолжалась, продолжалась и даже расширялась моя коммерческая и разведывательная деятельность. Наша «крыша» и резидентура в Бельгии крепли.

Мои отношения с Блондинкой тоже окрепли. Мы соблюдали все правила хорошего тона, и она продолжала оставаться верной памяти своего умершего мужа. Мне казалось, что я могу ей вполне доверять, конечно, не в полном объеме, не раскрываясь перед ней как советский разведчик. Из разговоров со мной она постепенно начинала понимать, что хотя я и «сотрудничаю» с оккупантами, не исключая в том числе оказываемую мне ею и фрейлейн Аман помощь в этом отношении, однако я не разделяю нацистскую политику.

Иногда я даже использовал Блондинку как «почтовый ящик» или «связистку». Передавал через нее материалы, которые даже при тщательном их осмотре не могли вызвать никаких подозрений. Всегда это были исключительно деловые бумаги или частные дружеские письма. Она не могла даже предположить, что на этих бумагах тайнописью мне передаются важные, не подлежащие оглашению сообщения.

Блондинка с успехом продолжала исполнять свою роль «хозяйки» моего дома. По-прежнему в этом отношении ей помогали фрейлейн Аман и, конечно, «наша повариха». Число гостей не уменьшалось. Нас стали посещать и приезжие представители различных немецких организаций, с которыми связь поддерживала наша фирма «Симекско». Среди гостей были также и мои бельгийские «друзья», в первую очередь владелец «Селект скул», Тевенет де Буа.

Работы все время добавлялось. Часто приходилось для обработки шифровок, обобщения полученной информации затрачивать много ночных часов. В этом отношении мне очень помогали крепкий кофе, по 4–5 чашек которого я иногда выпивал за ночь, и трубка, которую я позволял себе беспрерывно курить только дома, оставшись наедине с самим собой. Дело в том, что меня предупредили, что трубку курят или студенты, или молодые парни, или старики. Людям в моем возрасте и с учетом моего светского положения разрешалось курить только сигареты, сигары. Я же очень полюбил трубочный табак, изготавливаемый табачными фабриками в Нидерландах, несколько в меньшей мере – английский.

И вот, наконец настал день, когда из «Центра» поступило очень важное задание, выполнение которого возлагалось на Профессора – Василия Максимовича в соответствии с радиограммой, подписанной Отто, получившего высокую оценку и достаточно уверенную рекомендацию. Ведь именно Отто, как я уже говорил, докладывал «Центру» о том, что Максимович может в любое время выполнить любой сложности задание на территории Германии.

О содержании полученного из «Центра» для Максимовича задания я подробно расскажу в специальном разделе моих воспоминаний. Сейчас укажу только на то, что Максимовичу поручалось выполнить исключительно важное задание но восстановлению имевшейся до начала Великой Отечественной войны связи с очень ценными резидентурами в Чехословакии и Берлине. В Берлине надлежало восстановить связь с двумя резидентурами, параллельно действующими, а в Праге – только с одной. В задании «Центра» были даны адреса, явки, пароли, фамилии всех, с кем Максимович должен был установить личную связь и обеспечить в дальнейшем прямую связь этих резидентур с Москвой.

«Центр» направил задание для Максимовича исключительно в ответ на запрос, направленный ему через меня лично Отто. Я это подчеркиваю только потому, что сейчас в некоторых публикациях Отто утверждает, что он был буквально потрясен полученным заданием. Больше того, он, не стесняясь, прямо говорит, что направление подобного задания является грубейшей ошибкой «Центра». Попытаюсь опровергнуть и это ложное утверждение Леопольда Треппера.

Изучив его, мы приняли решение, в соответствии с которым надлежало немедленно начать подготовку Максимовича к безоговорочному и быстрейшему выполнению задания. Естественно, именно в обязанности Отто и входила его подготовка. Пользуясь своими «широкими возможностями», он должен был приступить к срочному оформлению в оккупационной администрации необходимых документов для поездки в Чехословакию и Германию и в первую очередь выездных виз из Франции в эти две страны. При этом предполагалось, что Максимович проследует транзитом через Германию сначала в Чехословакию, а затем, выполнив задание «Центра» в Праге, направится в Берлин для выполнения двух других заданий.

Прошло довольно немного времени после нашего с Отто обсуждения задания «Центра», когда Отто неожиданно, на этот раз с нескрываемой растерянностью, прибыл в Брюссель. С вокзала позвонил мне в контору «Симекско» и попросил немедленно встретиться с ним. Сам топ Отто меня очень насторожил, и я немедленно направился к месту условленной встречи, а затем, не начиная разговора, мы направились ко мне на виллу.

Я привык к тому, что Отто любил со мной, как с младшим своим товарищем, разговаривать, «мило улыбаясь», но несколько свысока. На это раз он был совершенно неузнаваем. Мне показалось, что даже чем-то очень взволнован, – исчезла присущая ему улыбка. Предположить, что он меня просто стал стесняться, я абсолютно не мог. И вдруг, глядя куда-то в сторону, сидя напротив меня в кресле в моем кабинете, он заговорил:

– Не знаю, что и делать! Нас, – да, именно так было сказано, – совершенно неожиданно подвел эмигрант. У него не оказалось, вопреки его заверениям, никакой возможности для оформления необходимых для поездки в Чехословакию и Германию документов. Он мне врал. Теперь не знаю, что он собой представляет в действительности. Хорошо, что я из осторожности решил его ознакомить с полученным заданием только после того, как он оформит все документы.

Не буду вдаваться в подробности нашей беседы после всего услышанного. Не побоюсь, однако, утверждать, что у меня укрепилось мнение о полной безответственности этого «резидента».

Выслушав Отто, серьезно задумавшись над всем услышанным и случившимся, я воздержался от высказываний. Это объяснялось тем, что я задумался, как мы сможем выпутаться из создавшегося положения. Я говорю «мы», потому что шифровка, извещавшая «Центр» о возможности Максимовича и его готовности выполнить любое задание, хотя и составлялась на основе личного донесения Отто, но шифровалась мною и, как мне казалось, под ним стояли наши две подписи. Если это так, то, естественно, в «Центре» могут считать, что ответственность за обоснованность сказанного в шифровке ложится и на меня. Конечно, я понимал, что подобное обвинение было бы необоснованным. Я отвечал исключительно за работу бельгийской резидентуры, к ней, по моему убеждению, основанному на заявлении Большакова при ее приеме от Отто, последний уже не имел никакого отношения.

Все мои мысли сводилось только к одному: не удастся ли мне лично, основываясь на достигнутом в бельгийской резидентуре, обеспечить выполнение этого задания? Нет, я понимал, что сразу принять какое-либо решение невозможно. Я не был в курсе того, каков в то время был порядок оформления документов, разрешающих иностранцу поездки в Германию и ее протекторат. Пожалуй, в особенности этот вопрос касался именно протектората. Я знал по доходившим до меня слухам, что въезд иностранцев туда был весьма ограничен или вообще запрещен.

Отто нервничал. Видимо, оп хотел, чтобы я как можно быстрее отреагировал на полученный из «Центра» ответ. Подумав, я пообещал проверить, имеются ли в бельгийской резидентуре реальные возможности положительного решения, позволяющего надеяться на выполнение этого задания.

Честно говоря, на этот раз мне стало жаль Леопольда Треппера и очень хотелось ему помочь.

Любому человеку, а тем более Отто и мне, было совершенно ясно, что выполнение задания «Центра» в Германии и Чехословакии может принести большую пользу.

Отто не задержался в Брюсселе. Несколько успокоенный тем, что я обещал заняться изучением сложившейся обстановки и всех обстоятельств, мешавших выполнению задания «Центра», он решил незамедлительно вернуться в Париж. Мы обусловили с ним порядок дальнейшего поддержания связи между нами по взволновавшему нас вопросу.

Проводив на вокзал Отто, сидя в машине, я ни на минуту не переставал думать о случившемся и об отношении к этому парижского резидента. Я вспомнил, что у меня сохранилось еще несколько устаревшее приглашение фирмы Беранека посетить Чехословакию, Прагу. Я был в сомнениях относительно того, смогу ли воспользоваться этим документом и что практически он сможет дать.

Вскоре мне повезло. Неожиданно в Брюссель приехал Махер-младший. Он не преминул навестить меня и Блондинку. Она, как всегда, организовала хорошую встречу. В беседе с ним я коснулся вопроса о возможности расширения деловых отношений между нашими фирмами и более широкого использования «Дойче Банка», через который и «Людвиг Махер» частично производит расчеты с нашей фирмой «Симекско». Меня уже мало что удивляло в моей коммерческой деятельности, но все же в данном случае поразила предельная доброжелательная позиция, занятая Махером-младшим. Он не только тут же предложил написать письмо с рекомендацией заместителю управляющего банком, но и заверил меня, что он отнесется ко мне весьма доброжелательно. В дальнейшем, при посещении в Берлине конторы «Дойче Банк», я убедился, что обещание Махера-младшего не было пустыми словами. Мне даже показалось, что принимавший меня и прочитавший врученное мною на его имя письмо заместитель управляющего банком находился то ли в каком-то родстве, то ли в близкой дружбе с семьей Махера.

Итак, у меня уже было два письма, определявших желательность моей поездки в Германию и протекторат. Мне оставалось прощупать почву в интендантуре. Хотелось получить и от этой вполне авторитетной и пользующейся, безусловно, значительными правами инстанции определенную помощь в получении соответствующего разрешения и в оформлении необходимых документов для предполагаемой поездки.

В Бельгии стояла хорошая погода. Несмотря на военное время, немцы по-прежнему весело отдыхали. Я поговорил с Блондинкой, и мы решили предложить фрейлейн Аман и остальным «друзьям» и клиентам из интендантуры выехать в воскресенье за город, а после возвращения в Брюссель пообедать у нас на вилле. Уговаривать не пришлось. Согласие было получено незамедлительно. Мы решили рано утром всей компанией выехать в Остенде. При благоприятной погоде и теплом море всем хотелось даже искупаться.

Наше пребывание в Остенде всем очень понравилось. Действительно, погода благоприятствовала. Мы хорошо искупались, поплавали, побродили не только по городу-курорту, но и по его холмистым окраинам, иногда подъезжая к отдельным весьма живописным местам на наших автомашинах. Я пригласил всех посетить казино, в ресторане мы «перекусили» или, вернее, «закусили», приняв «подкрепительные» напитки, правда в меру, так как надо было самим вести автомашины в Брюссель. Нагулявшись вдоволь, вернулись ко мне на виллу, где уже ждал настоящий обед. Блондинка, фрейлейн Аман и моя наемная «повариха» быстро закончили последние приготовления, после чего нас пригласили к столу. В ожидании приглашения, сидя на террасе, я угостил гостей специальным коктейлем, при них приготовленном по новому рецепту, преподанному мне моим «другом» «швейцарцем» из ночного бара-клуба.

Не успев еще сесть за обильно уставленный стол, проголодавшиеся гости и хозяева буквально набросились на вкусную трапезу, не забывая соответствующие блюда хорошенько «смачивать». За столом просидели довольно долго, а затем, удобно расположившись в креслах и на диване в гостиной и попивая крепкий кофе, ставили хорошие пластинки с музыкой для модных в то время танцев. Две наши дамы пользовались большим успехом, они беспрерывно танцевали, доставляя удовольствие своим партнерам. Мне танцевать было некогда. Приходилось ухаживать за всеми остальными.

Только уже в конце приема я решил, между прочим, невзначай, упомянуть о моем большом желании побывать в Германии и позондировать там почву для расширения своих деловых связей с некоторыми немецкими фирмами.

Вдруг Бретшнейдер и другие немецкие «друзья» стали меня агитировать, уговаривать обязательно поехать в Германию и посетить Берлин, считая, что в моих коммерческих делах это может принести значительную пользу. Они знали, что я уже дважды побывал в Лейпциге на международной выставке и что там мне очень понравилось. Когда я упомянул, что имею приглашение в Прагу, в мой адрес раздались советы. Рекомендовали ехать в Прагу поездом с остановкой в Нюрнберге, прекрасном старинном городе. Из Праги, по их мнению, следовало ехать в Берлин через Дрезден и постараться там тоже задержаться на один-два дня.

Выслушав, я, глубоко задумавшись, высказал мысль, что сейчас, в период войны, видимо, не так-то просто будет получить необходимые визы. Бретшнейдер громко засмеялся и ответил, что в этом отношении иитендантура, безусловно, сможет мне оказать необходимую помощь. «Не следует забывать, – сказал он, – сколько пользы ваша фирма принесла нам».

Приятно пораженный услышанной реакцией не только со стороны Бретшнейдера, но и других присутствующих немецких офицеров, я старался сделать вид, что затронутая мною между прочим, тема была далеко не основной для наших разговоров, а только лишь попутной. Я перевел разговор на другие житейские темы.

Как я уже сказал, несколько месяцев шла Великая Отечественная война. Мне очень хотелось узнать мнение моих немецких «друзей», офицеров, и по интересовавшему меня вопросу. Поэтому я высказал мнение, что, видимо, скоро война уже закончится. Германия станет победительницей, мощным государством, с большими экономическими возможностями, а это создаст мне возможность для расширения деятельности «Симекско», распространив ее и на мою «родную» страну, Уругвай. Я указал на то, что Россия будет, несомненно, скоро уже побеждена и все ее ископаемые, природные богатства, промышленность и многомиллионная рабочая сила достанутся победителям. Я повторил, что убежден в том, что мои связи с множеством фирм не только в отдельных странах Европы, но и в стране-победительнице – Германии и после войны не только сохранятся, но умножатся. Ведь я надеюсь на то, что не будет забыто, что моя фирма в тяжелые годы войны по мере своих возможностей помогала вермахту.

То, что я, наслушавшись разговоров, хотел услышать и на этот раз, действительно услышал. В беседе со мной немцы, не скрывая, сказали, что Россия, по их мнению, не Бельгия и не Франция. В России весь народ встал на борьбу. «Мы думали, что нам удастся покончить с Россией за несколько месяцев, – добавили они, – а вот получается, что наши планы сорваны. Мы победим, но неизвестно, когда это будет и какой кровью обойдется нам эта победа».

Эти мысли они развивали и дальше. Разговор продолжался между ними, а я сидел молча, делая вид, что в этих вопросах ничего не понимаю. Можно было понять, что на душе у них далеко не спокойно. Они особенно долго останавливались на ходе битв за Ленинград и Москву. Предстоящее взятие Москвы они рассматривали как окончательную победу, а ко времени нашей встречи оказалось, что их расчет на быстрый захват Москвы полностью не оправдался.

Ленинград в их представлении был не только крупным промышленным центром, с многомиллионным населением, но и весьма важным стратегическим пунктом. Городом с большой историей. Бретшнейдер даже сослался на Петра I, прорубившего окно в Европу, создав этот город на Неве. Меня удивило не столько то, что он сослался на Петра, а то, что этот немец, очевидно, знал историю России более глубоко. Продолжая свою мысль, он подчеркнул, что, стремясь захватить Ленинград, Гитлер спровоцировал в свое время Маннергейма, Финляндию на открытое военное выступление против России. Немцы не постеснялись мне сказать о том, что, видимо, он слишком поспешил с началом Второй мировой войны, а в особенности после одержанных побед на Западе, начав военные действия против России. По этому вопросу я услышал и некоторые разногласия. Говорили о том, что, возможно, надо было продолжить военные действия на Востоке после завоевания Чехословакии и Польши, не дав Сталину времени на укрепление своих вооруженных сил. Тем более что Великобритания и Франция вряд ли захотели бы помешать Германии в ее стремлении покончить с «коммунизмом».

Я услышал впервые из разговора между немцами, что якобы Германия уже была готова к торжественному празднованию победы под Ленинградом в одной из его гостиниц. Название ее не прозвучало в то время, а впоследствии мне стало известно, что это гостиница «Астория», и для этого были уже отпечатаны пригласительные билеты. В них оставалось только проставить точную дату торжества, то есть день победы немецких войск на этом фронте.

Поздно ночью разошлись. Честно говоря, Блондинка и я были несколько обеспокоены тем, как сумели доехать к себе домой наши гости, сумевшие как следует «смочить» проведенный вместе отдых. Но все прошло спокойно.

Я решил пару дней переждать, прежде чем вновь вернуться к разговору о возможности моей поездки в протекторат и Германию. Почти каждый день я бывал в интендантуре, принимал новые заказы, угощал сигарами и выжидал... Не прошло и несколько дней, как я вновь затронул интересовавшую меня тему – возможности моей поездки в Прагу и Берлин. Бретшнейдер, выслушав меня, сразу предложил поговорить с его начальником, вторым лицом в интендантуре. Он позвонил и, назвав мою фамилию, указал, что хотелось бы посоветоваться с ним, и получил разрешение вместе со мной посетить его кабинет.

Немцы в большинстве своем в своих служебных кабинетах, как мне казалось, не любили продолжительных бесед, предпочитая быстрое решение возникающих вопросов. Так было и на этот раз. Решение было принято быстро, и меня даже сильно удивило. Бретшнейдеру было поручено подготовить необходимые ходатайства о предоставлении мне возможности посетить Прагу и Германию. При этом указывалось, чтобы в нем было подчеркнуто, что фирма «Симекско», которую я представляю, на протяжении более года, то есть с первых дней нахождения интендантуры в Бельгии, активно сотрудничает с ней и оказывает существенную помощь в ее работе.

Я еще был уверен в том, что мне действительно удастся полностью оформить надлежащим образом поездку в Чехословакию и Германию. Успел сдать в продолжавшее действовать в Бельгии генеральное консульство Германии все необходимые документы, не забыв приложить и «Королевский вестник Бельгии», в котором были опубликованы материалы о создании «Симекско», устав акционерного общества и протокол об избрании меня президентом и директором распорядителем.

Я счел необходимым проинформировать обо всем Отто и с этой целью направился в Париж.

Конечно, первым адресом, куда я отправился, была контора «Симекс». Там я встретился с директором, с которым уже продолжительное время был в дружеских отношениях, Альфредом Корбеном. У нас состоялся исключительно деловой разговор, касающийся только деятельности фирм. После этого я встретился с Леопольдом Треппером – Отто.

Мне показалось, что он, выслушав подробное сообщение о принимаемых мною мерах, не был особенно им обрадован. Невольно у меня создавалось впечатление, что ему импонировало бы, если бы мне не удалось в дальнейшем совершить эту поездку. Возможно, в этом случае он хотел сослаться на якобы неожиданно возникшие трудности вообще, а для Максимовича в частности, и что только в силу этого выполнить задание «Центра» не представляется больше возможным. Можно было только предположить, что Отто считал, что, если Кент, а не он, Отто, сумеет выполнить важное задание «Центра», тем самым ему будет нанесен значительный удар.

Легко было понять состояние Отто, и поэтому я старался внушить ему, что еще далеко не все решено, что, возможно, мне не удастся окончательно и положительно разрешить все вопросы, связанные с поездкой. Кроме того, я указал, что для успешного выполнения столь сложного и опасного задания нам потребуется тщательно обсудить все связанные с ним вопросы.

Вернувшись в Брюссель, кроме работы в «Симекско» и в резидентуре я занялся хлопотами, связанными с получением разрешения на поездку. Я помнил, что чиновник в консульстве, обычно оформляющий визы, при первом моем посещении и передаче необходимых документов указал на то, что имеющиеся ходатайства должны быть рассмотрены непосредственно в Берлине, а это потребует времени. Тогда же он обещал мне сообщить о результатах непосредственно по телефону в контору фирмы или через интендантуру.

Не получив обещанного извещения, предполагая, что чиновник мог меня не застать, я направился к нему в консульство. Любезно встретивший чиновник сообщил мне, что, к сожалению, из Берлина не поступал никакой ответ.

О том, что решение Берлина затягивается, я при очередном посещении интендантуры как то «случайно» сообщил Бретшнейдеру. Он меня внимательно выслушал, но, как мне показалось, никак не отреагировал. В действительности дело было далеко не так. Совершенно неожиданно для меня ждать на этот раз пришлось не очень долго. Разрешение Берлина было получено. Началось быстрое оформление всех необходимых документов, в том числе и виз.

После того как мне удалось известить Отто о достигнутых результатах, он приехал в Брюссель, как всегда остановился у меня на вилле, и мы обсудили все детали поездки. Еще раз перечитывали задание «Центра». Казалось, все предельно четко отработано.

«Центр» поручил мне выехать в протекторат и в Праге установить связь с чешскими подпольщиками – Ольгой Воячек и ее мужем Францишеком. Для этого были даны явки и пароли. После этого я должен был выехать в Берлин и там установить связь с двумя параллельными группами антифашистов, одна из которых возглавлялась Харро Шульце Бойзеном и Арвидом Харнаком, а вторая Ильзой Штебе. Эти организации потеряли связь с «Центром» с начала войны. Обе группы имели огромное значение для «Центра», и связь должна была быть восстановлена.

Я задумывался над тем, как мне удастся выполнить столь ответственное задание «Центра» в самом сердце фашистской Германии, где гестапо следит за каждым шагом, и в первую очередь приезжих, иностранцев. Я не мог, конечно, объяснить себе, почему две параллельные резидентуры в Берлине и одна в Праге потеряли связь с «Центром». Ведь еще в марте–апреле 1940 г. мне пришлось выезжать в Женеву для обеспечения восстановления утерянной связи Дора с «Центром». Прошло более года. Неужели «Центр» не сумел за это время принять меры к недопущению потери связи со своими резиденту рам и, с группами антифашистского сопротивления, с которыми у него сложились хорошие отношения? Возникала страшная мысль: а вдруг эти три резидентуры провалились и гестапо установило слежку с целью выявления всех лиц, связанных с ними? В этом случае мне необходимо принять строжайшие меры не только конспирации, но и предосторожности, дабы не попасть в расставленные гестапо и абвером сети! Могло ли это все меня не волновать?!

Признаюсь, больше всего меня волновало то, что Хемницу стали известны не только наши организационные шифры, которыми, кстати, были зашифрованы и эти полученные из «Центра» задания, но и сведения о существующей «крыше» – «Симекско», а также фамилия, имя, адрес проживания и номер телефона Блондинки. Я не переставал сомневаться в его добросовестности. Об этом я докладывал уже очень давно через Анну руководителю бельгийской резидентуры Отто, об этом я лично говорил несколько раз ему, а кроме того, указывал Большакову при приеме мною от Отто бельгийской резидентуры.

Отто уже готовился к возвращению в Париж. Мне хотелось, чтобы он знал о том, как мне удастся организовать саму поездку в протекторат и в Германию. Для этого после получения всех необходимых виз я обратился в немецкое бюро путешествий, которое, по существу, заменило все существовавшие в Брюсселе до этого иностранные бюро.

Итак, с помощью бюро путешествий «Митропа» был досконально разработан план-расписание моей поездки, в который входили не только оплаченные железнодорожные билеты, но и указывались гостиницы в Праге и Берлине, в которых должны были быть забронированы уже частично оплаченные номера. Правда, дата моего приезда была точно указана только для гостиницы в Праге, а дату приезда в Берлин я должен был уточнить по телефону. Оплаченные билеты на обратную поездку я должен был также компостировать, соответственно, в Праге и Берлине. Должен признаться, я не счел возможным воспользоваться советами моих немецких «друзей» и при моей деловой поездке проводить по нескольку дней в Нюрнберге и Дрездене. Всем могло быть понятно, что я деловой человек и в военное время у меня нет возможности для увеселительных поездок.

Отто смог, я не знаю, довольный или разочарованный, вернуться в Париж. Мне же оставалось тщательно подготовиться к моему отъезду из Брюсселя в назначенный по плану расписанию день.

Завершая необходимые дела в «Симекско», поручая ведение таковых во время моего отсутствия коммерческому директору фирмы Назарену Драйи, я принял решение «организовать мои торжественные проводы».

Я понимал, что мне предстоит ехать не просто с туристами, таковых в это время не было, а в основном с немцами, среди которых могли оказаться офицеры и еще менее желательные попутчики. Именно поэтому мне казалось, что будет полезным, чтобы коммерсанта, снабженного иностранным паспортом уругвайца, провожали не только и не столько женщины, но и мужчины, бельгийские деловые люди, желательно, чтобы среди них были и немцы, возможно даже в офицерской форме.

И этот мой замысел был успешно выполнен. По обсужденному с Блондинкой плану у нас был организован прощальный обед, на который собрались и немцы, и бельгийцы. Все присутствовавшие, за исключением Бретшнейдера, который должен был вечером вступить на дежурство, после обильного обеда, «смоченного» довольно крепкими напитками, провожали меня по-дружески на вокзал. Отъезжающие, которых почти никто не провожал, могли наблюдать за веселой и дружной компанией, состоящей из штатских женщин и мужчин, а также из офицеров немецкой армии, сотрудников интендантуры, выкрикивающих добрые пожелания молодому человеку.

Крепкие рукопожатия и даже объятия, поцелуи рук провожающим женщинам... Поезд тронулся. Быстро передвигаясь по перрону, провожающие очень мило улыбались и, смеясь, махали мне руками.

Несмотря на то, что пассажиров было мало, в купе рядом со мной оказался немецкий полковник, и к нему подсел еще один немец в штатском из соседнего купе, видимо его друг или просто знакомый. Мы представились друг другу и стали оживленно беседовать. Больше всего обменивались мнениями о Бельгии. Я из скромности сообщил, что первый раз буду в Нюрнберге, где мне предстоит пересадка на поезд в Прагу, в которой я тоже никогда еще не был, а затем отправлюсь в Берлин, о котором я тоже очень много слышал, но бывать не приходилось. Я пожаловался на то, что моя занятость да и предусмотренное мною время пребывания в Праге и Берлине не позволят как следует ознакомиться с этими городами. Конечно, жаль, но я ведь совершаю исключительно деловую поездку.

Нужно сказать, что мои попутчики не вспоминали о том, что идет война, не касался этой темы и я. Единственный раз полковник как бы мимоходом сказал с сожалением, что сейчас мне не удастся увидеть всего, что обычно привлекает не только туристов, но и тех, кто посещает Германию в качестве гостей.

Поезд, набирая скорость, приближал нас к границе Германии. Надо было быть готовым к таможенной проверке, к проверке документов. В чемодане ничего запретного у меня не было, только необходимое белье, пижама, верхние рубашки, галстуки, носки, сигареты и сигары в небольшом количестве, в кармане лежала зажигалка.

Паспорт со всеми необходимыми визами был в надлежащем порядке. Немецкие пограничники тщательно проверяли наши документы, сличали фотографии в паспорте с сидящими перед ними пассажирами. И тут мне стало очень «неудобно» перед ними, даже просто «стыдно». По моей «оплошности» и «забывчивости» в моем паспорте оказались «случайно» вложенные пропуска для круглосуточного передвижения по Брюсселю и Парижу, по Бельгии и по оккупированной зоне Франции, в том числе и в установленные комендантские часы, «аусвайсы» для неограниченных поездок из Бельгии во Францию и Нидерланды, «случайно» вложенный документ, выданный за соответствующими подписями, скрепленными надлежащими печатями. Напомню, что этот документ предписывал всем органам оказывать всяческое содействие при моем передвижении на принадлежащей мне автомашине. Как ни странно, пограничников очень заинтересовали «забытые» мною в паспорте документы, с которыми они весьма тщательно ознакомились, видимо очень заинтересовавшись ими. Мне показалось, что «случайно забытые» в паспорте листочки сыграли существенную роль в доброжелательном отношении ко мне со стороны проверяющих. Во всяком случае, они со мной, как и с немецким полковником, очень вежливо, я бы даже сказал, торжественно, попрощались и пожелали счастливого пути. На штатского, ехавшего с нами немца они обратили при прощании меньше внимания и не удостоили его столь теплых слов.

Поезд продолжал путь. Мои соседи стали более разговорчивыми. Узнав, что мне предстоит пересадка в Нюрнберге на поезд, идущий в Прагу, и пребывание в городе в ожидании поезда в городе несколько часов, мне начали давать советы, что надо обязательно посмотреть, что посетить. Полковник, рассказывая о богатой истории города, рекомендовал не только полюбоваться, прогуливаясь по улицам, старинными памятниками зодчества, сохранившимися очень красивыми домами, но и обязательно зайти в церкви, а особенно Забальдускирхе и Фрауэнкирхе. В том числе рекомендовал посетить ставший уже в то время знаменитым, сооруженный в городе огромный плац. По его словам, этот плац был специально построен и оборудован для массовых парадов и митингов, в которых принимали участие руководители рейха во главе с фюрером Адольфом Гитлером.

Хочу особо отметить, что если, проезжая по территории Бельгии, из окна поезда можно было увидеть мужчин, женщин и детей, представляющих в основном гражданское население, то сразу же, как только пересекли границу Германии, повсеместно встречались люди, в том числе и дети, в различных вида и цвета униформах.

Постепенно пассажиры покидали вагон, вскоре и мне пришлось прощаться с моими попутчика ми, с которыми у нас были в свободное от сна время довольно интересные разговоры, характеризующие культуру моих собеседников. О политических их взглядах я судить не мог.

Легко себе представить мое состояние на протяжении поездки. Все мои документы были, как это показала и проверка пограничниками, в должном порядке, но ведь ехал я не на прогулку, да и не просто по коммерческим делам. Для выполнения задания мне надлежало встречаться на территории оккупированной фашистами Чехословакии, а затем и в самой Германии с неизвестными мне людьми, советскими разведчиками или источниками, антифашистами. Мог ли я быть уверен, что все они не под наблюдением, не разоблачены, что за ними не ведется какая-либо слежка со стороны гестапо или абвера, не внедрило ли гестапо в антифашистские организации своих агентов, не было ли там «двойников»? Безусловно, можно было ожидать и самого плохого! Нет, я не боялся, я понимал, что рискую своей жизнью с первого дня начала работы в советской разведке, а до этого неся службу на подводной лодке в Испании. Я понимал, что у меня на Родине своей жизнью рискуют миллионы людей. Я был уверен, что должен внести свой вклад в общее дело нашего народа, всех пародов, охваченных ужасами войны.

Сейчас надо, ничем не проявляя своего волнения, быть разговорчивым, шутливым, веселым и спокойным бизнесменом. Так я приближался к Нюрнбергу.