Однако заснуть удалось не так-то быстро. Мучили разные мысли.

Прежде всего, пытался установить со всеми уточнениями совершенно неожиданное для меня задание «Центра». Оно предусматривало, что именно в Праге я был обязан установить связь с нашей резидентурой, возглавляемой Ольгой и Францишеком Воячек. С этой резидентурой была прервана связь. Надо было сделать все необходимое, чтобы ее восстановить. Для этого в полученной мною шифровке был дан адрес принадлежавшего им магазина и, если не ошибаюсь, номер телефона.

После выполнения задания я должен был переехать в Берлин и там установить связь с двумя параллельными резидентурами. Одна из этих резидентур возглавлялась Харро Шульце Бойзеном и Арвидом Харнаком, вторая – Ильзой Штебе. Для этого в Берлине указывались адреса и номера телефонов их руководителей, а кроме того, адреса Адама Кукхофа и Курта Шульце. В шифровке конкретизировались отдельные вопросы, касающиеся этих двух резидентур.

Совершенно неожиданно у меня в памяти вновь возникла встреча с чиновником, оформлявшим мои визы. Тогда он, внимательно прочитав все предъявленные мною документы, выданные интендантурой и организацией ТОДТ, с особой тщательностью изучив мой паспорт, задал ряд вопросов.

Перелистывая паспорт, он проявил интерес к тому, что время моего пребывания в Бельгии началось в мае 1939 года: кто же оставался у меня на родине, с какого времени и где я работаю в Бельгии, где живу. Смеясь, он заметил, что владелец паспорта аккуратный человек, так как, по установленному в Бельгии порядку, вскоре после прибытия в страну зарегистрировал свой паспорт, что, к сожалению, делают далеко не все иностранцы. Сам паспорт нейтральной южноамериканской страны был тоже доброжелательно принят чиновником. Когда же я заметил чиновнику, что не работаю в Бельгии, а являюсь президентом правления акционерного общества «Симекско» и в подтверждение моих слов предъявил «Королевский вестник», мой собеседник улыбнулся и пошутил, сказав, что это является доказательством, что я работаю и, больше того, моя работа признается интендантурой и организацией ТОДТ.

Я не случайно вспомнил об этом. Проезжая через границы, во время проверок пограничниками мне показалось, что они кроме ознакомления с моим паспортом с визами заглядывали еще в какие- то списки. Из этого я мог понять, что пограничники, а быть может, и полиция предупреждены о моем проезде. Это меня очень настораживало. Если мои предположения являются оправданными, то мне следует быть весьма осторожным в Праге, а затем и в Берлине. Ведь гестапо или какая- либо другая спецслужба могли быть также предупреждены и о том, в каких гостиницах я должен останавливаться!

Составляя в уме график моей работы, в том числе и установления связи с резидентурой, я заснул и проснулся уже около 9 часов утра, несколько возбужденный.

Едва встав, вызвал горничную и попросил подготовить мне ванну, а затем принести в номер завтрак. Я старался быть вежливым не только с горничной, но и со всеми служащими гостиницы. Был мало разговорчив, с тем, чтобы выдерживать дистанцию, учитывая мое положение богатого и делового постояльца. Продолжая свою тактику, я, каждый раз покидая свой номер, оставлял чемоданы открытыми и не закрывал шкаф на имевшийся ключ. Это тоже должно было служить признаком хорошего тона.

Гостиница «Штраубек» размещалась в центре города на Вацлавской площади (при немцах называлась Венцельсплац), действительно была на хорошем счету, и поэтому к моменту моего пребывания в ней останавливались в основном немецкие офицеры и должностные лица, прибывающие в протекторат в командировку.

С первого дня сразу же после моего прибытия в гостиницу я почувствовал к себе определенное расположение. Как только предъявил свой паспорт, бегло взглянув на него, отметив в лежащем в папке на столе списке забронированных номеров, портье по-французски сказал: «Бьенвеню», что означало «доброе прибытие». Столь любезный прием мог объясняться многими причинами. Прежде всего, видимо, я был южноамериканцем, коммерсантом, а не немцем, которых, как я успел в последующие дни убедиться, не очень-то жаловали. Во-вторых, в мою пользу говорило и то, что мне был зарезервирован дорогостоящий номер, расположенный очень хорошо. Все указывало на то, что гость принадлежит к обеспеченным деловым людям. Это подтверждали чаевые и общительность с обслуживающим персоналом, выражавшаяся в том, что я советовался с портье и даже швейцаром о местах, рекомендуемых для посещения, учитывая наличие сравнительно малого свободного времени.

Отведенный мне номер был очень уютным, хорошо обставленным красивой мебелью, теплым.

Спустившись вниз и увидев, что не произошла смена портье и до этого остается немного времени, я попросил его, проявившего накануне вечером ко мне доброжелательность, показать наиболее примечательные места гостиницы. Не имея достаточно времени, мы быстро прошли по этажам, зашли в ресторан, посмотрели расположение номеров и имевшиеся на этажах вестибюли, а вернее, гостиные. Мне все очень понравились, а в особенности царящий повсюду порядок и уют.

Меня поразило в первый вечер моего пребывания в гостинице то, что на главной лестнице, между первым и вторым этажами висел большой портрет Федора Ивановича Шаляпина с дарственной надписью. Я счел неудобным задать вопрос сопровождавшему меня портье: кто этот господин, который изображен на портрете, и что на нем за автограф? Только как-то поздно вечером, вернувшись в гостиницу и оказавшись вдвоем с портье, я все же спросил.

Портье улыбнулся и поведал довольно смешную историю, правдивость которой в некоторой части вызвала у меня сомнение. Я с «любопытством узнал», что на портрете изображен Шаляпин, великий русский артист, знаменитый представитель русской вокальной школы, непревзойденный бас. Пел в Москве и Петербурге в императорском Мариинском оперном театре. Его очень любили в России, но вскоре после революции 1917 года он решил оставить свою родину и выехал за границу. Долгое время жил в Париже, гастролировал во многих странах, где зрители могли восторгаться его талантом. Он бывал не только в странах Европы, но и в США.

Любезный портье особо отмстил, что Шаляпин любил бывать в Праге и всегда останавливался в этой гостинице. В Чехословакии особым успехом пользовались его концерты, на которых он выступал, как правило, как камерный певец, исполняя старинные русские песни.

Выслушав, я поинтересовался, почему же этот портрет с дарственной надписью хозяину гостиницы висит на столь почетном месте. Портье, несколько смутившись, продолжил, подчеркнув, что портрет столь знаменитого певца служит хорошей рекламой для гостиницы. О причинах столь ценного подарка, служившего впоследствии прекрасной рекламой, из услышанного мною могу, не вдаваясь в подробности, упомянуть.

Во время очередного приезда в Прагу, остановившись в этой гостинице, Федор Иванович Шаляпин допустил один инцидент с обслуживающим персоналом, который вскоре стал известен хозяину. Вот тогда в качестве компенсации и с целью предания забвению этого инцидента, по договоренности между хозяином и Федором Ивановичем, и был подарен портрет с надписью. Владелец гостиницы решил использовать его в качестве рекламы.

Якобы немцы после захвата Праги тоже заинтересовались тем, кто изображен на портрете, и, узнав, что это артист Шаляпин, не тронули его. Они знали, что Шаляпин – русский, но, конечно, не большевик, так как покинул свою родину после революции. Этого было достаточно для сохранения портрета на столь видном месте в этой часто посещаемой нацистами гостинице.

Мой авторитет в гостинице удалось вскоре поднять и сохранить до самого отъезда. Это объяснялось тем, что молодой и богатый гость вел себя с достоинством. У меня в номере бывали только деловые люди. Женщин, как это было, видимо, принято даже в этой серьезной гостинице, среди гостей не было. В номере я поддерживал достаточный порядок, возможно даже слишком подчеркнутый. Это я делал тоже для того, чтобы не давать никакой возможности истолковывать мое поведение «недоброжелательным», а видеть в моем лице аккуратного делового человека.

И вот утром во время моего первого пребывания в Праге я решил немного прогуляться по городу, чтобы приблизиться к месту, где я должен был в соответствии с заданием «Центра» впоследствии установить связь с мужем и женой Воячек.

Выйдя из гостиницы на Вацлавскую площадь, был удивлен тем, что на площади даже в этот довольно ранний час было очень много народу. Немного погуляв по площади, я стал, руководствуясь путеводителем, знакомиться с некоторыми достопримечательностями города. Вполне понятно, прежде всего, меня привлекла торговая галерея, несколько напоминающая наш «Гостиный двор», но, конечно, во много раз меньшая и выходившая только на одну сторону, где были расположены различные, не очень большие магазины. Меня интересовал только магазин, принадлежащий Францишеку и Ольге Воячек. Я уже сейчас точно не могу вспомнить, но мне кажется, что он предназначался для продажи антикварных или художественных товаров. Это был единственный адрес, по которому я должен был установить связь с нашей резидентурой в Праге. Магазин был закрыт. Я прогулялся несколько раз по галерее, но он так и не открывался. Я решил, что не исключена возможность, что владельцы магазина отдыхают в этот день. Удалившись от галереи, я из автомата попытался позвонить по телефону, номер которого был указан в полученном задании. Никто не отвечал. Я решил, что надо будет еще раз посетить эту галерею.

Действительно, пройдя несколько раз по этой улице и видя, что магазин по-прежнему закрыт, а попытки связаться с его владельцами тоже безуспешны, я решил, что мне следует проявлять максимальную осторожность. Я понимал, что у меня больше нет никакой возможности для установления связи с данной резидентурой, а рисковать не следует. Тем не менее, в день моего отъезда из Праги, проходя мимо этого магазина, любуясь витриной, я решил спросить у соседей, почему магазин уже несколько дней закрыт? Мне показалось, а может быть, так было в действительности, немного смутившись и помедлив, мне ответили, что, видимо, он в ближайшее время будет закрыт. Подумав и поблагодарив за справку, данную мне, я не спеша вышел на улицу. Невольно я подумал, не арестованы ли Францишек и Ольга Воячек? Мысленно я даже обвинил «Центр» в том, что он не счел возможным в зашифрованном задании указать их домашний адрес. Почему-то «Центр» для установления связи с нашими резидентурами в Берлине приводил в задании несколько домашних адресов тех, с кем я должен был эту связь установить. Были там и резервные адреса.

Во всяком случае, я принял решение, в соответствии с которым рисковать мне больше не следует. Правильно ли я поступил? Этот вопрос продолжал мучить меня еще довольно долго. Оправданность принятых мною мер предосторожности нашла подтверждение более чем через год. После ареста гестапо, находясь в тюрьме в Главном управлении имперской безопасности, я был допрошен о моей поездке в Прагу. Помимо следователя, при допросе присутствовал неизвестный гестаповец. Он прибыл из Праги, где вел дело по обвинению Воячек. Его интересовал только один вопрос: кого я знал, кроме мужа и жены Воячек в нашей резидентуре? От меня не скрывали, что еще до моего появления в Праге те лица, которые были указаны в полученном мною задании, были арестованы. Причины происшедшего в Праге провала резидентуры Воячек я установить не мог.

На этом я мог бы поставить точку в описании принятых мною мер по выполнению сложного задания «Центра». Однако хочу отметить один небольшой факт, который меня возмутил. Читая книгу Леопольда Треппера «Большая игра», я обнаружил ссылку на то, что Кент не был в Чехословакии. Эта абсолютно ложная справка приводилась потому, что Отто утверждал, будто я знал многое после моих поездок в Германию, Чехословакию и Швейцарию (с. 149).

В целях оправдания делового назначения моей поездки я должен был посетить ряд фирм. Именно это было мною объявлено как цель приезда в протекторат при получении виз.

В первый же день моего пребывания в Праге, как я уже указывал, утром совершил небольшую прогулку по городу, в том числе и Венцельсплац. Наискосок по другую сторону площади от моей гостиницы возвышалось внушительное здание, принадлежащее знаменитому, прославляемому во всем мире фабриканту обуви Батя.

В этом здании помещался магазин табачных изделий. Я вошел и на немецком языке попросил сигареты хорошей марки. Продавщица ответила, что никаких хороших сигарет нет. Извинившись по-немецки и повернувшись, я направился к выходу и машинально по-французски с помощью идиоматического выражения, широко принятого во Франции и Бельгии, выразил свое недовольство... И вдруг на французском языке, а не по-чешски, как это было в самом начале, продавщица, улыбаясь, спросила меня: «Господин из Франции? Вы француз?»

Тоже по-французски я ответил: «О нет, я не француз, я приехал в Прагу по делам фирмы, которую возглавляю во Франции и Бельгии, в действительности я...» И тут я назвал страну, гражданином которой являюсь в соответствии с находившимся у меня в кармане паспортом.

Перейдя с чешского, который в самом начале был заменен ломаным немецким, на значительно лучший французский язык, продавщица поинтересовалась, как сейчас живут во Франции и Бельгии, как там снабжается население продуктами питания и необходимыми товарами, не запрещают ли оккупанты в учебных заведениях сдавать экзамены на родном, французском языке?

Не совсем понимая тогда смысл задаваемых мне вопросов, в особенности последнего, постарался ответить. Я уже собрался было уходить и попрощался с моей случайной собеседницей, как неожиданно дама, продолжая очень мило улыбаться, задала поразивший меня вопрос: «Сколько пачек и каких сигарет господин хочет приобрести?» Я настолько растерялся, что не мог ответить. Тогда она удалилась и вынесла целый, как теперь принято говорить, блок хороших сигарет. При этом даже не взяла талоны из продовольственных карточек. Еще не придя в нормальное состояние, вежливо поблагодарив и попрощавшись, я покинул магазин.

«В чем дело? – невольно задумывался я. – Неужели здесь, в протекторате, так ненавидят немцев, что даже не хотят продавать им сигареты? Как же не боятся отказывать им, имея товар в наличии? Почему продавщицу заинтересовал вопрос, касающийся возможности сдавать экзамены в учебных заведениях на родном языке во Франции и в Бельгии?» Все это заставляло меня задуматься, и очень хотелось проанализировать обстановку, сложившуюся в протекторате после захвата гитлеровскими войсками всей Чехословакии.

В несколько нервозном состоянии, в основном вызванном тем, что у меня возникали сомнения, смогу ли я выполнить задание «Центра», вернулся к себе в гостиницу и из своего номера связался по телефону с господином Беранек и его племянником Урбаном. После короткого разговора мы условились вместе пообедать в ресторане «Ванья». Так назывался тогда рыбный ресторан, расположенный поблизости от моей гостиницы на Венцельсплац. Этот ресторан рекомендовал мне любезный портье, предупредив, однако, что там требуют обычно много талонов продовольственных карточек. Так, например, даже для получения блюда с картофелем следует отдавать хлебные талоны. Несмотря на это и на высокие цены, питание в ресторане очень хорошее.

До обеда оставалось еще много времени, и я, как ужеуказывал, решил вновь «прогуляться» и посмотреть на магазин, принадлежащий семье Воячек. И на этот раз меня еще не смутило, что магазин закрыт, я подумал, что, возможно, владельцы поехали получать товар. Я уже подробно останавливался на том, как в дальнейшем развертывались события вокруг магазина-явки для установления связи с пражской резидентурой. Больше к этому вопросу возвращаться не буду.

Время приближалось к назначенному обеду. Беранек и Урбан должны были зайти ко мне в гостиницу. До их прихода мне надо было еще переодеться, а поэтому я быстрым шагом направился к гостинице.

Предупредив портье, что ко мне должны прийти два господина, поднялся к себе в номер и быстро переоделся. На скорую руку просматривал только что приобретенные немецкие газеты. Настроение портилось. Действительно, как я уже говорил, читая ежедневно газеты, а еще в большей степени слушая в Брюсселе у себя в кабинете на вилле радио, в том числе иногда и сводки Совинформбюро, со всевозрастающей тревогой следил за развертыванием событий в «деревне». Как бы мне хотелось быть дома, среди друзей, защищать Родину, открыто быть в боевом строю, прекратить эту тяжелую, малозаметную игру, которую я вел как разведчик во вражеском тылу. Мне бы очень хотелось видеть и ощущать в большей мере результаты своих действий непосредственно на фронте. Мне очень хотелось знать, что происходит дома, в осажденном Ленинграде, как и где живут моя мать и отец, родственники и друзья. Ведь уже давно от них я не получаю почты. Я не знаю даже и о том, выполнена ли и как моя просьба, направленная в «Центр», о содействии в эвакуации моих родителей из блокадного города. В последнее время ко мне поступают только короткие успокоительные радиограммы, извещающие о том, что все живы и здоровы, шлют мне привет. Где они сейчас, я этого не знал.

Из состояния оцепенения, в котором я находился под влиянием размышлений, вывел стук в дверь. Ко мне в номер вошли Беранек и Урбан. Лично я знал только Урбана. Тепло поздоровавшись, поинтересовавшись состоянием здоровья, дел, я и мои гости направились в ресторан.

Видимо, ни Беранек, ни Урбан давно уже не бывали в этом ресторане и, войдя в него, несколько смутились тем, что в залах были почти исключительно немцы в различной форме и очень немногие в штатском, по тоже почти все немцы. Видимо, чехи не жаловали по каким-то причинам этот ресторан!!!

Войдя, я назвал мою фамилию подошедшему метрдотелю, который и провел нас к заказанному портье гостиницы по моей просьбе столику. Вновь прибывшим официант подал меню, в котором на чешском, немецком и французском языках были перечислены различные блюда.

В ресторане было шумно, слышалась громкая немецкая речь. Видимо, достаточно обильный выбор вин содействовал этому веселому настроению.

Беранек и Урбан отказались выбирать заказываемые блюда, ссылаясь на то, что они не особенно хорошо разбираются в рыбной кухне. Пришлось мне самому на мой вкус заказывать обед и вина к нему, хотя я сам плохо разбирался во врученном нам меню. В числе предлагаемых вин не было тех, которые мне были известны как качественные. При выборе блюд меня удивило то, что абсолютно все – от закусок до сладкого – было из рыбы. Кухня была хорошей. Все было очень вкусно, а вот поданный кофе, конечно, был ненатуральным.

Во время довольно продолжительного обеда между нами шел деловой разговор. Обсуждались вопросы, касающиеся продаж знаменитого чешского хмеля, с которым никто не мог конкурировать, даже широко рекламируемый нюрнбергский хмель. По этому вопросу была достигнута определенная договоренность, касающаяся представительства фирмы во Франции и в Бельгии.

Беранек посоветовал также переговорить о представительстве с фирмой, изготовляющей карандаши, тоже завоевавшие широкую известность во многих странах, включая Францию и Бельгию.

Подробно обсуждались детали взаимных услуг, могущих явиться взаимовыгодными. Я узнал многие подробности, касающиеся фирмы Беранека. Она имела большие плантации, на которых выращивался, как я уже указывал, лучший в мире хмель. Этим объяснялись поставки Беранеком хмеля не только во многие страны Европы, но и за океан.

Попрощавшись с Беранеком, который торопился вернуться в контору, которую я тоже позднее посетил, мы условились вместе побывать на плантации. Мне показалось, что у нас устанавливаются хорошие отношения. Вместе с Урбаном направились в контору рекомендованной фирмы по выпуску карандашей, расположенную недалеко от площади. Урбан был там известен. С владельцем фирмы и договорились в один из ближайших дней посетить принадлежащие фирме заводы.

На следующий день вместе с Беранеком и Урбаном выехали на плантации фирмы в Милостин. Впервые в моей жизни я увидел бескрайние плантации хмеля. Хмель был уже почти спелым, по словам Беранека. Мы подошли к одному из участков плантации, и хозяин сорвал головку хмеля, разломал ее на две половинки. Внутри была почти коричневая сердцевина. Беранек дал мне одну, а другой потер себе руку, понюхав то место, где рука стала коричневатой. Беранек порекомендовал мне проделать то же самое. Затем он объяснил довольно подробно, как определяется качество хмеля, в том числе по внешнему виду, окраске сердцевины и запаху после ее растирания.

После осмотра, вернее, ознакомления, видимо, сотрудник фирмы, который отвечал за содержание плантации и сопровождал нас, пригласил на обед к себе в дом. Беранек вежливо пропустил меня во входную дверь как гостя первым. В одной из комнат был уже накрыт стол. Вымыв руки, Беранек, Урбан, смотритель плантации, так назовем хозяина дома, и я сели за стол. Хозяйка за стол не садилась, а вежливо обслуживала нас, демонстрируя дружеское гостеприимство.

На столе стояли обычные, принятые повсюду стеклянные кружки для пива, большой кувшин с холодным пивом, огромное блюдо с нарезанными кусками гусей. Я не оговорился, именно гусей, а не одного гуся – столь обильно нас пытались накормить. На столе стояло еще одно блюдо с какими-то доселе мне неизвестными ломтиками. Оказывается, что это кнедель – блюдо, хорошо известное в Чехословакии как дополняющее основное блюдо – гусятину. Рядом с ним стоял соусник специальной формы. Под соусником находилась подставка, в которой виднелось пламя. В соуснике был гусиный жир. Любезный хозяин пояснил мне:

– До войны наши пивоваренные заводы, а в особенности наиболее знаменитые, расположенные в городе Пльзень, выпускали очень хорошее пиво, крепостью не менее двенадцати градусов, а сейчас оно имеет крепость только порядка двух градусов. Поэтому мы варим сейчас пиво сами, попробуйте, и вы убедитесь, что оно действительно неплохое. Дело в том, что, когда едят гусятину, ее надо запивать крепким пивом, а кнедель надо запивать гусиным жиром. Вот попробуйте придерживаться этого порядка, и вы поймете правильность принятой процедуры.

Я был поражен буквально всем. Пиво в кружках, покрытое толстым слоем густой пены, было очень вкусным и действительно крепким. Мне даже говорили, что пиво домашнего приготовления иногда имеет крепость до 18 градусов. Аппетит у всех нас был очень хорошим, и хозяйка в определении необходимого количества каждого блюда в отдельности не ошиблась. Не ошиблась она и в том, что угостила нас очень вкусным компотом и к нему добавила еще и пирог.

Закончив трапезу и искренне поблагодарив хозяйку и смотрителя плантации, ее мужа, мы направились в Прагу. По пути Беранек сообщит, что, посоветовавшись с Урбаном, они решили прикомандировать ко мне сотрудника фирмы, которому поручили, при моем желании, сопровождать по всем необходимым адресам, а также познакомить меня с достопримечательностями города. Я поблагодарил Беранека, и мы договорились, к которому часу на следующий день этот сотрудник зайдет за мной в гостиницу. В свою очередь Урбан выразил надежду на то, что я не откажусь навестить его дом.

Знакомство с выделенным для сопровождения меня сотрудником фирмы состоялось на следующий день. Должен сказать, что сближение с ним было у меня подчас неожиданным, случайным и даже комическим.

Начну с последнего. Как то, переходя улицу, я услышал обращенное ко мне в резкой форме по-русски восклицание: «Позор!» Я едва удержался от вопроса, в чем заключается мой позор? Я спокойно приостановился и старался понять, что произошло. Успокоившись, я все же задал вопрос: «Что случилось?» Ответ был совершенно спокойным. Мой сопровождающий пояснил, что сбоку приближалась автомашина, и он невольно выкрикнул слово «позор», что означает по-чешски «осторожно».

В один из следующих дней я, как было условлено, посетил завод фирмы, выпускающий карандаши. После осмотра цехов у нас состоялся разговор, в результате которого я получил согласие на посредничество продажи продукции в Бельгии и Франции, а быть может, и в других странах. В подтверждение нашей договоренности я получил соответствующее письмо на бланке фирмы. Это письмо могло мне понадобиться в случае необходимости подтверждения делового характера моей поездки в Прагу. Я уже не говорю о том, что не менее авторитетным письмом я заручился от имени фирмы Беранека. Были у меня еще несколько писем от менее значимых фирм, которые я посетил.

С моим сопровождающим мы обедали, а иногда и ужинали в различных ресторанах. Он меня провел по городу и ознакомил со многими достопримечательностями. Экскурсовод рассказал о многих зверствах, которые оккупанты совершали в Праге. Это, конечно, был далеко не полный перечень, ибо массовые, особо жестокие зверства начались только после того, как в Праге убили Гейдриха. Так, например, он поведал, что когда в Пражском университете студенты стали протестовать против того, чтобы основным изучаемым языком стал немецкий, а оккупанты, видимо, стремились навязать немецкий язык как родной в протекторате, то в ответ на протест студентов университет был оцеплен немецкой полицией и эсэсовцами. Несмотря на сильный мороз, студентов согнали, поливали из брандспойтов ледяной водой и заставили стоять, пока они буквально не покрылись льдом. После услышанного, признаюсь, мне было просто трудно поверить в его подлинность.

Много болезненных вопросов затрагивал мой собеседник и вдруг задумчиво заявил: «Большинство чехов и, в первую очередь, словаков согласились бы на оккупацию их страны русскими, ведь они тоже славяне, предпочтя ее немецкому господству». Умолкнув на некоторое время, видимо медленно решаясь на очередное четкое признание, он все же сказал: «К сожалению, среди нас есть и люди, мыслящие иначе. Некоторые хотели бы, чтобы в Прагу вернулся Бенеш, хотя Эдуард Бенеш и вызывает осуждение многих за его политику, проводившуюся им во время нахождения у власти в Чехословакии до войны, а в особенности сейчас, пребывая в Лондоне во главе эмиграционного правительства».

Беседа наша тянулась довольно долго не только за обедом и во время предпринимаемых прогулок но городу, но и за столом в вечернем ресторане, размещавшемся в полуподвальном большом по размеру помещении вблизи от Венцельсплаца, на перпендикулярно к нему находящейся улице.

Видимо убедившись в том, что мне можно вполне доверять, сотрудник фирмы Беранека, пристально глядя мне в глаза, сказал: «Вы знаете, что является совершенно непонятным для меня и таких чехов, как я, что мой хозяин, Беранек, которого вообще я весьма уважаю, придерживается совершенно другого, особого мнения. Он считает, что самым полезным для Чехословакии и ее народа было бы восстановление Австро-Венгерской монархии, в которую в свою время, до Первой мировой войны, входила и Чехословакия. Самым главным, однако, является то, что Беранек в своем мировоззрении не одинок. Такой точки зрения, к сожалению, придерживаются также и некоторые промышленники, и деловые люди угнетенной немцами страны».

Я уже говорил, что неоднократно навещал закрытый магазин семьи Воячек. Вдруг мне пришло на память, что он является именно магазином художественных промыслов и именно поэтому был довольно популярен.

Казалось бы, не имеющую для меня по моей работе и цели посещения Праги никакого значения, но интересную по своему содержанию историю, я услышал от Урбана во время одной из прогулок в отношении фирмы Батя, как я уже указывал, выпускающей всемирно известную обувь. Как-то в разговоре с Урбаном я поинтересовался, почему большое здание напротив моей гостиницы принадлежит Батя. Урбан пояснил, что, хотя дом и принадлежит Батя, обувная фирма имеет здесь только отделение своей конторы. Большую часть здания сдают под конторы и другие бюро различных фирм и организаций. После этого Урбан, смеясь и вполне естественно вызвав смех и у меня, рассказал несколько удививший меня эпизод.

На большой фабрике фирмы Батя кабинет владельца расположен в лифте того довольно значительного здания, в котором находится все основное управление. Батя, нажимая кнопку нужного ему этажа, внезапно оказывается в том помещении, где трудятся его работники. В основном все работники довольно многочисленного отдела сидят в одном зале. Урбан подчеркнул, что в этом отношении Батя перенял даже опыт американцев. Это означает, что некоторые руководители размещаются на небольших возвышенностях, на которых находится их рабочий стол и кресло. Это позволяет им постоянно наблюдать за тем, как работают подчиненные. Все письменные столы, на которых установлены телефонные аппараты, оснащены спереди и с боков стеклянными перегородками небольшой высоты, в значительной степени исключающими распространение звуков имеющих место телефонных разговоров. Естественно, это сделано для того, чтобы не мешать работать всем остальным сотрудникам.

Продолжая свой рассказ, Урбан отметил, что однажды Батя, шагая по двору своей фабрики, случайно увидел шедшего ему навстречу инженера из управления. Батя остановил его и спросил, куда и для чего он ходил. Инженер ответил, что ходил в один из цехов, чтобы уточнить некоторые интересующие его сведения. На это Батя ответил, что он тратит много денег на оплату телефонной сети, имеющейся на фабрике, не для того, чтобы служащие тратили время на прогулки по ее территории. Все необходимое можно уточнить по телефону.

Больше того, добавил Урбан, Батя якобы не разрешал своим служащим во время работы при необходимости личного, не служебного разговора по телефону пользоваться телефонными автоматами, которые, кстати, он не разрешил устанавливать на территории фабрики. Он разрешал по срочным личным делам пользоваться только служебными телефонами, но требовал, чтобы разговор был предельно кратким. Это объяснялось тем, что время, затрачиваемое на подход к установленному автомату, ожидание очереди приводят к значительным затратам служебного времени и ему, фабриканту, может обойтись дороже, чем короткий разговор по служебному оплачиваемому фабрикой телефону.

Услышав рассказ Урбана, я невольно задумался над тем, что если все услышанное мною отвечает действительности, то Батя, безусловно, прав. Меня это заставило задуматься над тем, что у меня, на моей настоящей родине, люди в служебное и во внеслужебное время могут буквально часами разговаривать по телефону на любые темы, повторяя много раз одно и то же. Если действительно задуматься не только над тем, сколько теряется служебного времени, а также и над тем, насколько непродуктивно загружается телефонная станция, то, учитывая, что, как мне помнилось, при пользовании телефонными автоматами время не ограничивалось, действительно сколько терялось ценного, трудового времени.

Посещая предусмотренные планом моей поездки различные фирмы, знакомясь с городом и оставаясь наедине с самим собой, благодаря чему еще в большей степени все мои возникающие у меня тревожные мысли сосредоточились на одном, я задавал себе вопросы: что случилось с резидентурой? Почему мне не удалось выполнить задание «Центра» по установлению с нею связи? Неужели имел место провал резидентуры? Достаточными ли являются принимаемые мною меры предосторожности и конспирации? Избежал ли я в достаточной степени ловушки, возможно расставленной гестапо в целях захвата всех тех, кто попытается связаться с раскрытой сю резидентурой? Поверьте, у меня было очень нелегко на душе.

Я помнил, что перед отъездом было обусловлено, что я попытаюсь связаться с домом, чтобы узнать, как там дела, и успокоить мою «жену». Что надо сделать, чтобы не волновать Маргарет, мне подсказал еще сам Бретшнейдер. В этих целях он рекомендовал обратиться к немецкой администрации, в комендатуру в Праге. Для меня это было важно потому, что у нас была договоренность с Отто, что я буду пытаться по домашнему телефону сообщать Блондинке, которую назову моей «женой», о себе и ставить через нее в известность о моей «неприкосновенности» и о ходе выполнения задания. Для этого были уже заранее определены специальные нейтральные выражения. Блондинка, полагая, что услышанное имеет значение для моей фирмы «Симекско», и, конечно, не думая, что моя поездка и передаваемые «выражения» имеют отношение к разведке, в свою очередь должна была сообщить о содержании нашего разговора Хемницу, который ей был известен как Аламо, а тот знал уже, как действовать дальше.

Итак, я должен был связаться по телефону с Бельгией. При посещении телефонной станции, ранее служившей для международных переговоров, я узнал, что заявки на телефонные разговоры с зарубежными странами не принимаются, не принимаются и телеграммы за рубеж. Я решил обратиться в комендатуру.

Каково же было удивление, когда сразу же при обращении в немецкую комендатуру и предъявлении имеющихся у меня документов я получил разрешение на телефонный разговор с Брюсселем, а также на отправление нужных мне «деловых» телеграмм. Я направился на междугороднюю телефонную станцию, где беспромедлительно соединили с моей «женой».

После того как Блондинка ответила, я очень мило поинтересовался, как она себя чувствует, как здоровье «нашего сына», и сообщил ей, что деловые встречи проходят хорошо, передал привет от Беранека и Урбана, но отметил, что «меня иногда мучает головная боль» и, естественно, «значительно устаю». Эти две фразы означали, что связь с резидентурой не установлена и у меня даже возникло опасение, что она больше вообще не существует. Заканчивая разговор по телефону с Блондинкой, сообщил, что, как и намечалось, я готовлюсь к моей поездке в Берлин. Протекторат я покину после того, как проведу в соответствии с планом-расписанием, отработанным бюро путешествий «Митропа», пару дней в Карловых Барах.

Действительно, я был рад тому, что в Брюсселе поддался на уговоры «Митропа» посетить хотя бы на пару дней этот прекрасный курорт. Мой отъезд в Карловы Вары, перед тем как выехать в Берлин, в создавшейся обстановке представлялся мне совершенно необходимым. Конечно, это было вызвано не необходимостью моего отдыха, несмотря на то, что я действительно чувствовал себя весьма усталым, а совершенно другими причинами. Во-первых, это должно было служить укреплению моего положения «богатого делового человека», а во-вторых, и это было еще важнее, я мог проследить, нет ли за мной какой-либо слежки.

Должен, однако, признаться, что пара дней, проведенных на курорте, завоевавшем себе мировую славу, где я проживал в прекрасной гостинице, с чудесным, несмотря на военное время, питанием, с уютными номерами, мне придали немного физических сил. Я почувствовал себя, несмотря на столь короткий срок пребывания, несколько отдохнувшим.

Курорт, окружающая природа мне очень понравились. Однако я с нетерпением ждал моего долгожданного прибытия в Берлин. В гостинице в Карловых Варах мне прокомпостировали железнодорожный билет и сообщили в Берлин точную дату моего прибытия в гостиницу.

Несколько дней довольно загруженного пребывания в протекторате прошли, в общем, довольно быстро. Конечно, я не мог еще тогда знать, что моя пражская поездка, несмотря на постигшую неудачу в смысле установления связи с нашей резидентурой, будет мне в дальнейшем служить с пользой и, наоборот, будет связана с некоторыми неприятностями. Об этом позже.

Мне хочется еще указать на то, что из бесед с Беранеком, из нескольких встреч с ним я мог понять, что он был уже много лет дружен с Зингером, отцом Маргарет, и с ней тоже был знаком, как и с ее покойным мужем. Во всяком случае, он все время проявлял к ним интерес и расположение, а затем попросил меня передать Маргарет очень хороший сувенир.

Мы очень мило распрощались с Беранеком, Урбаном и несколькими служащими конторы фирмы, с которыми я познакомился при ее посещении. Я рассчитался с гостиницей, в которой мне пожелали счастливого пути и просили не забывать.

Вокзал. У входа меня поджидали Урбан и тот сотрудник фирмы, который меня сопровождал по Праге. Они пришли проводить меня. Я совершенно забыл, что Урбану назвал дату моего отъезда и номер поезда. Мы не могли в то время предположить, что это наша последняя встреча, ни с кем из моих пражских знакомых я больше никогда не увиделся.

Поезд подан, занимаю отведенное мне место. Купе и вагон наполняются пассажирами. Все без исключения – немцы. Знакомлюсь с моими соседями по купе. Почти сразу завязывается разговор на разные темы. Мне не хочется долго разговаривать. Голова полна мыслей, связанных с необходимостью выполнить задание «Центра» в Берлине. Немного поучаствовав в беседе, я делаю вид, что дремлю, и действительно вскоре засыпаю. Проснулся я практически почти уже в самом Берлине.

Не всякому будет легко понять то состояние, в котором я находился, оказавшись в Берлине – логове фашизма. Нет, я отроду не был трусом, и это я уже доказал. Однако тогда мне было страшно. Да, я боялся, боялся попасть в руки гестапо или абвера. Надо было держаться, надо было мобилизовать все силы и успокоить нервную систему.

Центральный вокзал Берлина. Нанятый мною носильщик по подземному переходу проводил в расположенную напротив вокзала гостиницу «Эксельсиор». Несколько позднее я узнал, что она находится напротив Ангальтер-банхоф, так назывался вокзал, на который я прибыл.

Номер был забронирован. После предъявления паспорта и направления «Митропа», сверив мои данные с имевшимся списком прибывающих гостей, меня быстро оформили, и молодой бой проводил, поднявшись вместе со мной в лифте, в отведенный мне номер.

Эта гостиница, как выяснилось в дальнейшем, в основном была предназначена для нерядовых немцев, но можно было здесь встретить и иностранцев, к числу которых позволю себя отнести, и коллаборационистов, к которым, очевидно, следует отнести и меня, а также эмигрантов из различных стран.

В гостинице был весьма приличный ресторан для проживающих, ибо вход в гостиницу был разрешен только при предъявлении специально выданной карточки-пропуска, подлежащей возвращению при выезде из нее. Я пользовался именно этим рестораном.

В первый же день за ужином я был буквально ошеломлен или, вернее, потрясен увиденным. Внезапно в ресторан вошла группа человек десять, а быть может, даже несколько больше. Это были мужчины, одетые в офицерскую форму с погонами различных рангов, вплоть до генеральских. Я впервые в моей жизни увидел офицеров в форме царской России. Прежде я видел эту форму, эти погоны только в музеях. Мне очень захотелось узнать, кто это такие? Лишь позднее я узнал, что это был атаман Шкуро со своим окружением. Все они находились на службе фашистской Германии, сформировав специальные воинские подразделения. Поговаривали, что атаман Шкуро зверствовал в Югославии. Так ли это было на самом деле, тогда узнать мне не удалось.

Недалеко от входа в ресторан, в одном из его залов находилась дубовая одностворчатая дверь. Она вела в так называемый бар. Туда вход был еще более ограничен. В этот бар допускались только особо привилегированные лица. Поговаривали, что там отпускаются блюда, намного отличающиеся от тех, которые подавались в общем ресторане. Утверждали, что даже кофе в баре был натуральным и с сахаром. Это оказалось правдой, и вскоре я сам смог убедиться.

Через несколько дней занимающий соседний с моим номер немецкий генерал, с которым я несколько раз имел возможность поздороваться и даже обменяться несколькими словами и даже однажды угостить хорошей сигарой, пригласил меня выпить кофе в этом малодоступном баре. Кофе с коньяком мы пили у стойки бара, но мне удалось увидеть, какие блюда подавались на столы запоздавшим к обеду. Они действительно резко отличались от тех, которые можно было заказать в общем ресторане.

Повторяю, в бар меня пропустили только потому, что этот генерал был, видимо, завсегдатаем. Во всяком случае, как мне показалось, его там все знали и относились к нему с определенным уважением.

Чтобы больше не возвращаться к этому, хочу еще сказать, что буквально в лень моего отъезда из Берлина в гостинице я увидел еще одного царского генерала – Краснова. Не знаю, останавливался ли он сам или кого-либо навещал, но был в генеральской форме.

В первый день моего пребывания в Берлине я посетил «Дойче Банк», куда у меня было рекомендательное письмо фирмы «Людвиг Махер». Как я писал, в банке меня приняли очень хорошо и, в принципе, мы договорились о возможности сотрудничества «Симекско» с этим банком. Была назначена встреча в банке еще через несколько дней.

Времени у меня оставалось не так уж и много, мне надо было торопиться с выполнением задания «Центра», что и являлось основной целью моего прибытия в Берлин, в самое сердце гитлеровской Германии. Я понимал, что наступил самый сложный и опасный период моей весьма тревожной поездки. Надо было набраться решимости и сит, надо было немедленно приступить к самому активному участию в антифашистской борьбе, к самому сложному периоду моей разведывательной деятельности. Так я уже тогда оценивал предстоящие встречи с Ильзой Штебе, Харро Шульце-Бойзеном и другими. Кто они такие в действительности, я, конечно, не знал, из полученной шифровки этого не было видно. Мне повезло! Если бы я знал, кем эти антифашисты являются в действительности, моя тревога за успешное выполнение задания возросла бы во много раз.

Итак, я должен приступать.