Для кого пишется рассказ, повесть, роман? Для кого ставится фильм?
В первый момент каждому автору хочется ответить: "Для всех, конечно, для широких масс, от мала до велика".
Для всех ли?
На многих фильмах гриф: "Детям до 16 лет смотреть не рекомендуется". И даже если такого запрета нет, все равно дети до 12 или до 10 лет фильма не поймут или поймут не всё, не так, упустят главное. Какие-то возрастные ограничения есть наверняка.
Младшим зрителям не хватает прежде всего знании. Мы являемся в этот мир, не зная о нем ничего. Взрослому человеку даже трудно представить себе всю глубину невежества ребенка. Припоминаю, как поразил меня в свое время полуторагодовалый сынишка. Гуляя с ним по бульвару, я показал на луну и спросил, что это такое там, наверху? Подумавши, он ответил: "Теп", — что на его детском языке обозначало "хлеб". Луна показалась ему похожей на ломоть хлеба, а о том, что ломти не вешают на небо, он еще не знал. Такому нельзя даже сказки рассказывать. Ведь для того, чтобы удивиться летающему коню, нужно твердо знать, что лошади никогда не летают. Сказка для ребенка, как отмечал Чуковский, это игра со своими знаниями. Ребенок с радостным смехом слушает небылицы, ощущая свое превосходство над наивным сочинителем, не знающим, что волк не может переплыть миску с пирогами.
Но играть можно только с теми знаниями, которые уже имеются. Именно поэтому нельзя заменить сказку научной фантастикой, как это предлагали некоторые. Фантастика уходит за пределы науки, нужно понимать эти пределы. Удивиться путешествию на Марс может лишь тот, кто твердо знает, что люди на Марс не летают. До школы такое знание приходит редко. Поэтому сказка и есть научная фантастика дошкольника.
Для автора научная фантастика начинается на границе достижений человечества, для читателя — на границе его личных познаний. Познания взрослого выше, чем у школьника, познания ученого выше, чем у среднего взрослого, и особенно велики в его профессии. Неоднократно замечал я, что ученые охотно читают фантастику, но не в своей специальной области. Там они слишком много деталей знают, малейшее отклонение вызывает их раздражение.
Очень хорошо продемонстрировано это в статье способного популяризатора физики В. Смилги ("Знание — сила", № 12, 1964):
Когда я читал "Плутонию" в первый раз… очень ясно помню четкое ощущение полной достоверности этого странного мира, настолько четкое, что "порой возникали подозрения: "А может, все-таки и есть?"
Но теперь… читая роман, я вдруг с ужасом обнаружил, что весь он построен на забавной нелепости. Дело в том, что в гипотетической полости внутри Земли должна отсутствовать сила тяжести… И все очарование романа бесповоротно потускнело… А для читателей, не знакомых со свойствами гравитационного потенциала, все построение романа логично и убедительно".
Во всей этой цитате самое важное слово "для". Условность, вполне приемлемая для мальчика Смилги, оказалась недопустимой для взрослого физика Смилги. Но ведь книга-то адресована мальчикам, их должна приохотить к науке. А если взрослому физику понадобилась палеонтология, ему романы незачем читать, пусть возьмет специальную литературу, не разбавленную приключениями.
Но не одной только эрудицией отличаются взрослые. Дети меньше знают, а кроме того, и воспринимают иначе. Круг интересов их лежит в иной плоскости.
Вы замечали, как пересказывает фильм зритель 8-11 лет? "Он как даст, а он как прыгнет, а она как заплачет!" Сплошные глаголы! Действия невыразительных людей, обозначенных "он" и "она". Помню, девятилетний сосед смотрел у меня по телевизору фильм о приключениях англичан в испанских колониях. Смотрел, поминутно переспрашивая: "Это наши? А это беляки? А это наши?" Для него, девятилетнего, кинофильм был подобен игре в шахматы: тут белью, тут красные, поскорее расставьте фигуры и разыграем партию. Характеры шахматным фигурам не нужны, только объясните правила игры: кто как ходит, кого бьет. И пусть герои скачут, убегают, догоняют, ищут и прячутся…
С точки зрения взрослого, взгляд на мир поверхностный, примитивный. Но такой ли неуместный, если вдуматься?
Перед несовершеннолетним стоит задача необыкновенной широты — за шестнадцать лет обозреть все в жизни. Беглый обзор, естественно, и должен быть поверхностным: сначала в общих чертах — где друг, где враг, где вред, где польза? Разбираться в деталях и противоречиях, копать в глубину некогда. Если углубленно изучишь одно, с миром не успеешь познакомиться. Мы обижаемся на маленьких за то, что им надоедают игрушки, за то, что они бросают начатое, еженедельно меняют привязанности. Но мы забываем, что игрушки, кружки, игры — для детей это метод обозрения мира. Чем раньше ребенок сосредоточится, тем меньше он осмотрит, тем случайнее будет выбор профессии. И ребенок растит знания вширь, жадна тянется за горизонт, его влечет экзотика и фантастика. Он замечает действия, активные движения, а о людях мыслит схематично, и схематичные герои вполне устраивают его. Характеры же сложные, противоречивые, изменчивые смущают и раздражают. Если шпион притворяется хорошим, это понятно юному зрителю: шпиону по должности полагается притворяться. Но если герой начинает ловить преступника, а потом пускается в рассуждения: преступник ли это, не надо ли его понять и отпустить, это уже нарушение правил игры. Юный болельщик следил, как ловили злодея, а ему вдруг подсовывают другую тему — ловить или не ловить?
Ловить или не ловить? — это уже для взрослых.
Бывают книги и с двойным адресом, например "Приключения Тома Сойера". Дети вычитывают в ней одно — героические похождения Тома, взрослые — другое: наивную психологию подростка. Чаще, однако, книги пишутся на один адрес: только для детей или только для взрослых. Бывает и путаница: книги о детях для воспитателей и книги о детях для детей называются одинаково — детская литература.
Но ведь и дети не единое целое.
Как и все литераторы, я довольно часто провожу беседы с читателями в библиотеках. И при этом имею возможность спросить, что дети читают, чем интересуются? Ответ везде одинаковый: мальчишки просят приключения и фантастику, девочки — про школу. И когда я разговариваю с самими ребятами, это подтверждается. Как правило, мальчики фантастику знают и читают, девочки — не знают.
Конечно, когда оперируешь такими понятиями, как "мальчики — девочки", "горожане — селяне", "южане — северяне", всегда находится достаточное количество исключений, тут имеет место тенденция, а не непреложный закон. Есть и среди девочек любители и знатоки фантастики, но таких меньшинство. Вот и Кингсли Эмис отмечает, что на 10–15 любителей фантастики приходится одна любительница.
Людей интересует то, чем они в жизни займутся. Физические движения, активная борьба в жизни мальчиков займет больше места, чем у девочек. Девочки больше внимания уделят дому, семье, детям, близким. И вот с ранних лет их тянет к пристальному изучению близлежащего. Раньше, чем мальчики, они перестают стремиться за горизонт, теряют вкус к природоведению, предпочитают человековедение. В младших классах это выражается словами "Дайте книжку про школу". Затем, примерно в VI классе, краснея и опуская глаза, девочка просит в библиотеке "что-нибудь про любовь". Конечно, ей отвечают: "О любви тебе рано, почитай о школе".
Старшие девочки и девушки тоже ищут книги "про любовь", хотят знать о любви все, узнавать про любовь новое или хотя бы сочувствовать героине — "сопереживать". Мальчишка сопереживает победы с воином, космонавтом, чемпионом, а девушка — любовь с влюбленной героиней. Книга без любви для нее пресна, кино без любви она посмотрит без волнения, заметит и запомнит преимущественно любовные сцены (а мальчишка пропустит их с раздражением). У взрослой женщины уже нет такой резкой направленности, ее интересуют отношения между людьми вообще, но повышенное внимание к любви все же остается. Помню, однажды, на встрече писателей с педагогами, мы долго толковали о воспитании мужества, смелости, патриотизма и творческого мышления приключениями и фантастикой. И учительницы слушали нас внимательно, согласно кивали, а в заключение одна из них сказала с умиленной улыбкой: "Но все-таки самое важное для литературы — поднять уважение к любви, научить молодежь красиво любить".
Получается, что многие литературные жанры имеют определенного читателя. К мальчишкам, в основном, адресуются приключенцы. Школьная повесть, видимо, пишется преимущественно для девочек. А поэты, создающие лирические стихи, отлично знают, что самые благодарные, самые восторженные, самые многочисленные почитатели их — девушки. Юноши тоже любят любовную лирику, но не все поголовно, без такого упоения и исключительности, как девушки.
У юношей (тоже не без исключений) переход к взрослым интересам начинается позже, чем у девушек, примерно за год-два до окончания школы, проходит от 16 до 19 лет и у многих — очень болезненно.
Ох, уж эти старшие классы! Какой педагог не жалуется на них! Дети, но воображают себя взрослыми, уверены, что знают все, судить берутся обо всем, все высмеивают, ничего не уважают, авторитетов не признают…
А почему берутся судить обо всем? Не потому, что судить научились, а потому, что пришло время обсудить, подвести итоги узнанному о мире, определить свое место в нем. Еще не все изведано, но годы учения кончились. И юноша теряет интерес к новым фактам, его тянет к выводам, к философии, хотя бы к поверхностному резонерству. Приключения он почитывает, но снисходительно. Всерьез ему нравятся Шиллер, Байрон, Лермонтов, молодой Маяковский. "Гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гёте", — сказал последний. Человеку свойственно преувеличивать свои переживания, свои беды возводить в степень, поэтизировать свою позицию. Неопытные юноши также преувеличивают и поэтизируют. Они ищут специальность, но говорят и думают, что ищут смысл жизни. Им пора оценить окружающую обстановку — они оценивают Вселенную. Они не нашли применения своим силам и говорят, что мир устроен скверно. Надо показать способности — они проявляют смелость без необходимости (а когда культуры не хватает, смелость проявляется в хулиганстве). Обратите внимание на этого зрителя, в кинозале он составляет заметный процент.
Вот кому нужна философская фантастика — утопия и антиутопия! Вот где главные любители сатиры и пародии.
Болезненный переломный период в жизни юношей кончается, когда они получают обязанности. Хулиганы кончают хулиганить, потому что образумились, а также потому, что женились. Нигилисты перестают отрицать, потому что приступили к работе, а труды свои каждый нормальный человек уважает. И в соответствии с работой определяется взрослый круг интересов. Определяется не только в узком плане — профессиональном, но и в широком — по роду деятельности: во внешнем мире или во внутреннем.
Внешним миром больше интересуются те, кто имеет дело с природой и техникой: инженеры, техники, агрономы, биологи, геологи, а также и военные, для которых люди делятся прежде всего на соратников и врагов. Ведущих внешнюю борьбу занимает борьба вообще, ставши взрослыми, они как бы возвращаются к мальчишеским интересам, но на высоком уровне, с охотой читают приключения, любят технику, науку… и научную фантастику тоже.
В этот круг читателей входят и научные работники (но не гуманитарии). И доктора наук и седые академики, стыдясь и посмеиваясь, выписывают журналы, считающиеся детскими и юношескими: "Знание-сила", "Техника-молодежи", "Вокруг света", собирают библиотечки приключений и фантастики. Конечно, читают они по-взрослому, не так, как дети, замечают не только драку.
Для другой половины взрослых внутренний мир человека важнее внешнего окружения. Это по преимуществу гуманитарии разных профессий, педагоги и воспитатели, библиотекари, работники искусства, искусствоведы, в том числе и критики, то есть люди, занятые воспитанием, формированием характера. И женщины в большинстве принадлежат к этому роду читателей. Ведь воспитание детей — в основном их забота. Естественно, что вопросы формирования и развития личности глубоко интересуют их. Семья требует от женщины больше сил, чем от мужчины, а семья — это ограниченный круг людей, с которыми надо ужиться. Ужиться посложнее, чем победить и уничтожить. Отсюда пристальное внимание к тонкостям психологии, к нюансам настроений, интерес к классическому семейному роману, равнодушие, даже презрение к динамическому роману действия. Женщину интересует, как и куда направить мужчину; как выполнить — это уже мужское дело.
Товарищи женщины, вы должны быть мною довольны. Ведь я сказал, что вы принадлежите к более квалифицированному кругу читателей, глубже разбираетесь в тонкостях психологии. Одно у меня пожелание к вам: будучи знатоками душ, принимайте в расчет психику, не сходную с вашей. Сколько раз я слыхал от библиотекарш гордый рассказ: "Приходит ко мне мальчонка, просит книжку про шпионов. Я говорю ему: — Шпионы все повыловлены. Ты уже большой мальчик, пора тебе развивать вкус. И даю Тургенева. Прочти обязательно. Принесешь книгу, спрошу содержание".
И ей невдомек, честной пропагандистке литературы, что она сделала бесполезное дело, что красоты тургеневского стиля не доходят до пятиклассника; в его возрасте вообще пропускают описания, а если читают, то не запоминают. Вкус к Тургеневу придет в свое время. В девятом классе юноша с восторгом прочтет роман "Отцы и дети", будет утверждать, что он сам похож на Базарова. Влюбившись в первый раз, поймет и "Асю" и "Первую любовь". А чтение Тургенева в пятом классе только отобьет вкус к классикам, оставит впечатление, что это писатели нудные, которых читаешь через силу, когда учительница заставляет.
Люди стареющие тоже в большинство переходят в гуманитарную веру, но по-своему. Переход понятен. Запас сил убавляется, на странствия не хватает, дальние горизонты становятся нереальными. У Ю. Олеши есть рассказ об умирающем, круг жизни которого съеживается, недостижимыми становятся страны, города, потом улица, коридор, пальто, ботинки, мир сводится к кровати и столику у кровати. Старикам (я говорю не о тех, кто сохранил бодрость духа, а о стареющих морально, душой уходящих на пенсию) свойственна отрешенность от действия, равнодушие к далекому, интерес к любовному и детальному разглядыванию близлежащего. Ольга Форш хорошо выразила это в статье, опубликованной в последний год ее жизни. Она писала, что молодежь относится к природе эгоистически, считает природу рамкой для себя, только старики любят природу ради нее самой. Конечно, в этом высказывании присутствует поэтизация собственной позиции. Молодежь действительно относится к природе эгоистически и активно, как к арене действия, как к материалу, подлежащему обработке. Только старик, удалившийся от дел, может взирать на деревья и травы, не притрагиваясь к пим, любовно разглядывая каждый лепесточек, радуясь, что жизнь не ушла, есть возможность любоваться… Любовно разглядывать каждый лепесточек — это и есть "любить природу ради нее самой". Но разглядывать, не притрагиваясь, может лишь тот, у кого нет деловых отношений с растительностью, кто не рубит, не корчует, не косит, не жнет. И естественно, что пассивный созерцатель с удовольствием смакует высококачественные описания, те самые, которые он пропускал в самом начале своей читательской жизни.
Почему понадобилась в этой книге такая общеискусствоведческая глава? Потому что без нее так и не понятен знаменитый парадокс "Человека-амфибии". Как это случилось, что кинофильм, единодушно осужденный и осмеянный критикой, собрал рекордные сборы в нашей стране и с блестящим успехом прошел за рубежом? Тут и проявилась разность вкусов гуманитарных и негуманитарных. Оказалось, что помимо влиятельного меньшинства — режиссеров, отбирающих темы по своему усмотрению, искусствоведов, критиков, знатоков, оценивающих произведения в соответствии со своим утонченным вкусом, — есть еще массы потребителей, голосующих кошельками в очереди у касс. И хотя, в принципе, темы и на самом деле должны выбирать режиссеры, а оценивать их работу — искусствоведы-знатоки, в данном случае вышла осечка, потому что все ценители — гуманитарии, а истребители в большинстве оказались негуманитариями.
Конечно, приятно стать в позицию сноба, сослаться на неразвитые вкусы масс, на необходимость не потакать, а воспитывать, не угождать, а вести за собой. Неверно все это. Не надо бойцов с поля боя тянуть в школу и семью. У бойцов свои жизненные задачи и свой взгляд на жизнь.
Все было бы правильно в позиции критика-гуманитария, если бы он, излагая свои взгляды, добавил словечко "для". Но почему-то это не принято. Чаще в оценках выступает абсолютное "хорошо" и абсолютное "плохо". Предполагается, что у критика абсолютный вкус и он безошибочно определяет абсолютную художественную ценность вещи. А между тем сам критик-гуманитарий и смотрит на литературу с позиций гуманитария, примерно таких: "Задача литературы — изучать глубины психологии, сюжет строится для того, чтобы в столкновении выявить характеры; велик тот, кто показал характеры сложные; гениален, кто показал сложные характеры в развитии. А характеры несложные, неразвивающиеся, обилие действия — это примитив, рассчитанный на малоразвитого читателя".
Но ведь изображение внутреннего мира, развитие сложного характера, формирование взглядов — самое важное, самое интересное не для всех, а только для воспитателей. Им это нужнее всего, потому что они формируют характеры. А сформированные покидают парту, идут действовать в поле или в цех. Так уместно ли пренебрежение учителя к интересам ученика? Нельзя же учебник называть низкопробной педагогикой.
Вопрос этот особенно остро стоит для приключенческих фильмов и книг — они целиком обращены к воспитуемым. Фантастика же, теперь вы уже знаете сами, состоит из разных разделов. И перелистав еще раз список глав, вы и сами сможете расставить четкие "для": для детей, для гуманитариев, для, для, для…