В те времена жил в Царьграде отставной солдат-грек, по имени Прокоп, а прозвище ему было Всех-Победишь. Сам ли он его придумал или дали ему такое в насмешку — но являл он скорее вид поражений, а не побед. Всё его лицо — от виска через нос до скулы — пере секала глубокая рытвина, след страшного удара вражеского меча, и оттого один его глаз был навеки прищурен. На левой руке не хватало у него трёх пальцев, а чудом уцелевшие большой и мизинец походили скорей на клешню краба, чем на кисть человеческой руки.

Он хромал на одну ногу, но ужасный шрам от раны, некогда нанесённой в бедро, он и не думал скрывать, так что всем было видно, что он был герой, участвовавший во многих больших сражениях.

В награду за военную службу он получил клочок земли, но тотчас продал его помещику, а на вырученные деньги жил расчётливо и скудно — хватило бы до конца дней. На обед он довольствовался тремя листиками салата и съедал их, обмакнув в уксус, так что одновр еменно утолял и голод и жажду. Однако же было у него немало друзей, и приятелей, и знакомцев, которые охотно подносили ему чарочку вина, а на закуску хлебец с зубчиком чеснока.

Однажды в полдень он прогуливался по улице, с благодушным и сытым видом ковыряя в зубах щепочкой. Его здоровый глаз крутился колесом, бросая взгляд и вперёд, и назад, и во все стороны, зорко вглядываясь, не встретится ли знакомое лицо. Но люди проходили мимо, равнодушные, не замечая его. Три одиноких листика салата подняли возню в его кишках и громко требовали добавки. Уж он начал подумывать, что, как это ни претило его гордости, придётся, пожалуй, стать в ряд нищих на церковной паперти и протянуть руку за подаянием.

Тут вдруг он заметил парнишку, одиноко стоящего среди снующей мимо толпы.

Парнишка растерянно оглядывался, и по всему было видно, что с ним случилось что-то неладное.

Прокоп-Всех-Победишь остановился против него и оглядел его с ног до головы. Судя по лицу и одежде, он, без сомнения, был иноземец и, вероятно, русс. За время своих походов Прокопу случалось встречать франков и латинян, арабов и русских, и он умел объясня ться на их языках. Поэтому он недолго думая заговорил:

— Мальчик, что ты стоишь одиноко? При звуке родной речи парнишка встрепенулся. Радуясь и смущаясь, схватил он Прокопа за край одежды и воскликнул:

— Ах, дяденька, я заблудился! Город-то какой большой!

— Это так! — гордо ответил Прокоп. — Воистину город необъятный. И нередко случается, что человек, родившийся на первом холме, никогда не ступал на седьмой и терялся в долине между шестым и пятым.

Но не следует унывать. Будь терпелив и смел и всех победишь.

— Мне бы только найти дорогу домой! — сказал парнишка и всхлипнул.

Искусными вопросами Прокоп выяснил, что мальчишку зовут Ивашка, что он только вчера приехал сюда со своим другом, немецким портным, а портной шьёт платье госпоже Пульхерии. а остановились они у дальней родственницы госпожи. А как имя родственницы и на ка кой улице её дом, он не знает.

— Это дело нелёгкое, — сказал Прокоп. — И неудобно его обсуждать среди шумной толпы. Если у тебя есть немного денег, зайдём в харчевню. Там в тишине обсудим, как тебе добраться до дому,

— У меня есть монетка. Мне дала госпожа.

— В таком случае, всё в порядке! — воскликнул Прокоп. — Можешь считать, что ты уже дома.

С этими словами он взял Ивашку за руку и повёл в ближайшую харчевню. Тут, удобно развалившись на деревянной скамье, он кликнул хозяина и велел подать мисочку оливкового масла и к ней два пресных хлебца и ещё один хлебец, замешанный на меду или посыпанный тмином, и ещё две-три сухие рыбки и большую луковицу, и ещё, пожалуй, немного вина на все остальные деньги.

— А кто будет платить? — спросил хозяин.

— Я! — гордо воскликнул Прокоп и со звоном бросил на стол Ивашкину монету.

Хозяин пересчитал заказ по пальцам и сказал:

— Ничего здесь нет остального. Выбирай или рыбу, или вино.

Три листика салата в животе у Прокопа зашумели сильней. Он вздохнул и сказал:

— Ну что ж, пусть будет рыбка.

В харчевне было прохладно и тихо, и сперва они ели молча. Прокоп отламывал маленькие кусочки хлеба и макал их в миску с маслом, а потом всю её досуха обтёр изнутри корочкой. Потом съел он лук и рыбу, и, когда на столе остались только кожура и кости, Прок оп снова взял обе рыбьи головки, внимательно осмотрел их здоровым глазом и ещё раз обсосал. Затем он откинулся головой к стене, сыто вздохнул и сказал:

— Ну, говори, по какому делу забрался ты так далеко от своей родной страны.

Тут Ивашка начал рассказывать, как украли Аннушку и как он бежал за конём и всё дальше и дальше искал след и случайно узнал, что Аннушка в Царь-граде и теперь только осталось найти её здесь.

— Да! — сказал Прокоп. — Это дело нелёгкое. Если она набожна, будем искать её в храме Софии. Если она любит наряды, найдём её на большом базаре. Если она тоскует по родине, наверно, стоит она на пристани и смотрит вдаль.

— Она тоскует! — воскликнул Ивашка.

— Помолчи! — приказал Прокоп. — Ты мешаешь мне думать. Но если она… Нет, это нелёгкое дело! Придётся нам ещё не раз встретиться. У тебя дома есть ещё деньги?

— Я попрошу, — сказал Ивашка.

— Вот и хорошо. Завтра увидимся. И Прокоп уже начал подыматься из-за стола, когда Ивашка вскрикнул:

— Дяденька, а как же я попаду домой?

Прокоп вздохнул, опять опустился на скамью и пробормотал:

— Ну, говори, как выглядит улица, где ты остановился. Нет ли поблизости каких-нибудь заметных зданий?

— Как вышел я из дома, повернул налево, а там невдалеке стояла на площади белая каменная женщина.

— Статуя Венеры, — пробормотал Прокоп. — А мы уж у самого Бычьего рынка. Далеко же ты забрался, дружок! Но не унывай. Эту каменную женщину и квартал около неё я очень хорошо знаю. А нет ли у тебя ещё какой-нибудь завалящей монетки? Очень хочется пить. У этого мошенника хозяина рыба уж очень солона.

— Нет, — сказал Ивашка. — Но завтра я непременно достану.

— Ну что же, придётся мне, видно, напиться у фонтана. Вода — гусиное вино, а гуси спасли Рим. Я тебя спасу, мой мальчик, и твою Аннушку спасу. Ну, идём, провожу тебя до дому, а завтра опять встретимся. Не унывай, Ивашка, всех победишь!