— Это же не сын, это сволочь! — возмущалась, сидя у меня на кухне, Люда. — Дома слова живого не услышишь — только «рэкет», «комки», «лимоны». Я им с Наташкой уже говорю, вы, мол, дождетесь, что Анжелочка первое слово не «мама» скажет, а «доллар», — Люда отхлебнула чая и продолжила снова: — Со мной, значит, он не разговаривает, все какие-то обиды, а я прихожу к Илюшке на свиданку, и тот мне говорит: «А че это Сашка мне сказал, что с Наташкой начал разводиться?» Я говорю: «Как разводиться?», ведь я ниче не знаю. Нет, Нель, ну это мне нужно было к мужу в тюрьму пойти, чтобы узнать, что сын со снохой, которые в моей же квартире живут, разводятся! Я у них как служанка, в упор меня не видят. С работы прихожу — эта жирная сидит, «Элен и ребята» смотрит. Я ей говорю: «Наташ, ну уж посуду-то могла бы помыть», а она мне таким, знаешь, противным-противным голосом: «Я Анжелочку кормлю». Ну, едрит твою налево, что же она Анжелочку круглые сутки без перерыва что ли кормит?!

— Не говори, — поддакнула я соседке, подливая ей чая.

Люда взяла еще один кусочек датского рулета, который я до половины нарезала прямо в его картонной подставке, и возмущенно продолжила:

— Это же не сноха, это сволочь!

Через полчаса, добравшись уже до своей свахи, Люда вдруг вспомнила, что еще не смотрела «Санта-Барбару», и побежала домой.

— Ба, у тебя здесь Скарлетт лужу сделала что ли, а я вляпалась! — воскликнула она около порога.

Скарлетт — это моя болонка, я завела ее четыре года назад и назвала в честь любимой героини.

— Это почему мы здесь насикали, а? — начала я ругать собаку, как только закрыла дверь за Людой. Скарлетт, забившись под трюмо, смотрела на меня своими настороженно округлившимися черными глазками, только и выделяющимися вместе с темным носом на фоне облака бело-желтой шерсти. — Ну-ка, иди сюда! Нет, иди сюда, безобразница! — приказала ей я, сидя на корточках и стуча полусогнутым пальцем по полу.

Скарлетт бесшумно и преувеличенно послушно подошла ко мне, аккуратно приняла позу древнеегипетского сфинкса и направила на меня взгляд невинных и бесхитростных глаз. При виде такого актерского мастерства я оттаяла и, делано пожурив собаку, пошла в ванную за тряпкой.

Сейчас шел уже 1997-й год, и за прошедшее время вокруг меня много чего изменилось. В стране, в которой я живу, поменялся государственный строй, произошла инфляция, некогда унылые прилавки магазинов стали пестрить яркими упаковками зарубежных товаров, правительство стало по полгода задерживать зарплаты, увеличивать налоги и сокращать штаты служащих. Больше половины работников нашего Института подверглись подобному сокращению. Среди них оказалась и Тамара, но она снова вышла замуж, переехала в самый дальний район города, родила сына и муж, по-моему, хорошо обеспечивает всю их семью — Тамара даже не стала искать новую работу. Мы с ней теперь, к сожалению, редко видимся, но стараемся регулярно перезваниваться. Ульяну тоже сократили и говорят, что она оформилась на инвалидность по варикозному расширению вен на ногах. Я ее не видела уже несколько лет. Петр Петрович получил в наследство от старшей сестры дом в деревне, уехал туда разбираться с делами, но так там и остался — вроде как его окрутила какая-то местная баба. Наш отдел соединили с другим, потому что в нашем осталось лишь три человека: я, Алевтина и Наиль. Алевтина очень постарела и высохла, копя все больше и больше злости в своих колких запавших глазах. Она продолжала жить с мужем.

Начальницей нового объединенного отдела администрация Института поставила меня. Прибавилось работы. А в моей личной жизни ничего не изменилось. Я по-прежнему жила одна (не считая Скарлетт), по-прежнему все чего-то ждала, по-прежнему хранила в себе любовь к Наилю, от которой так и не смогла избавиться. Наиль, после того как семь лет назад развелся с Ульяной, больше не женился. О его личной жизни я ничего не знала. Наши отношения с Наилем по-прежнему оставались чисто служебными и по-прежнему мне казалось, что мы так и разговариваем все эти годы языком иносказаний. Множество вроде бы незначительных ситуаций, жестов, взглядов — вот единственное проявление нашей любви. Нашей?.. Не много ли я на себя беру? Не знаю, не знаю… Пытаться что-то понять, рассматривать всевозможные варианты мне надоело. Я хочу верить только в то, что чувствует мое сердце. Что касается моего рассудка, то он уже давно знает, что Наиль стал неизменной частью моей жизни. Чем больше проходит времени, тем сильнее меня засасывает мой образ жизни, нежелание менять что-либо. Моя душа оживает, растревоживается, начинает трепетать, только когда я увижу Наиля, но рабочий день неумолимо подходит к концу, мы опять расходимся в разные стороны…

По пути домой я иду на рынок и покупаю там много продуктов, среди которых обязательно должно быть что-то вкусненькое. Например, раньше я покупала себе в день по две пачки московских вафель, потом они мне приелись, и я стала покупать себе на вечер по три мороженых, а сейчас у меня новая мода — каждый день я покупаю по датскому рулету, прослоенному взбитыми сливками и ягодным джемом. Все свои деньги я трачу только на еду для себя и Скарлетт. Вечер я обычно провожу, сидя перед телевизором в кресле, вокруг которого прямо на полу стоят грязные тарелки, чашки, валяются разные ложки, фантики и банановые шкурки. От такого образа жизни я начинаю полнеть, но насиловать себя всевозможными диетами я не собираюсь, так как еда — это единственная радость в моей жизни. Тем более, что моим телом все равно никто не пользуется, и у меня нет стимула, чтобы поддерживать его в надлежащей форме. «Колотушечка»! — обычно говорю я, глядя на себя в зеркало. Не то чтобы я стала толстой, нет. Просто по сравнению с моей прежней стройной фигурой я пополнела, стала этакой пышечкой. Что касается Наиля, то годы пошли ему на пользу, он несколько заматерел и стал еще привлекательнее внешне и интереснее как человек. Но меня это пугает, потому что я начинаю комплексовать, мне кажется, что такая, как я, его уже не может интересовать! А что вы хотите, мне уже сорок лет…

Сорок лет… Подхожу к зеркалу, с ужасом выискиваю новые морщинки на лице, в отчаянии разглядываю очередную до тех пор, пока она не закрывает собой весь мир предо мной! Сорок лет! Но ведь я все та же девчонка, в моей жизни даже не было ничего такого особенного, чтобы можно было сказать: «Да-а, вот уже и сорок лет». Я не выросла из романтики, мечтаний, ничего не узнала в жизни — да какие еще сорок лет! Я ведь еще ребенок! Но почему же так вышло, почему я до сих пор осталась ребенком? В чем моя вина? Общество предлагает женщине три варианта: мать, жена, любовница — комбинируй как хочешь. Я не стала ни одной из них. Матерью я хотела быть всегда и в молодости не сомневалась, была уверена, что КОГДА-НИБУДЬ обязательно рожу ребенка. Но чем дальше продвигался мой возраст — тем дальше отодвигалось это «когда-нибудь», пока однажды, кушая кекс перед телевизором, я вдруг не поняла, что мне и так хорошо. Я живу размеренной установившейся жизнью и вдруг все кардинально изменить? Это не каждому под силу и мне в том числе. «Эгоистка! Волчица бесчувственная!» — закричат сейчас, наверно, на меня некоторые из реализовавшихся матерей, но ведь их жизнь наверняка не напоминала жизнь в монастыре, как у меня. Хотя меня тоже никто и не заставлял жить как монашку, но я и не могла иначе! Все чертова натура однолюбки! Мол, если и принадлежать кому, то только Наилю, но этого не произошло, и я так и не стала ему женой, матерью его детей.

Что же касается роли чьей-то любовницы, то тут я припоминаю один случай. Однажды вечером, когда мы со Скарлетт гуляли по улице, я увидела впереди меня какую-то парочку. Толстый немолодой мужчина, одетый дорого, но неопрятно, со всклокоченными черными волосами и обвисшим смуглым лицом, размахивая руками, что-то доказывал стоящей рядом с ним женщине, блондинке, подстриженной под «карэ» и одетой в шикарное белое пальто. Я уже почти поравнялась с ними, когда мужчина ободряюще потискав блондинку, поспешил к своему припаркованному рядом автомобилю, стоящему с открытой дверцей и заведенным мотором. От этого мужчины, уже проходящего мимо меня, пахнуло перемешавшимися запахами жареных семечек, дешевой туалетной воды и сигарет. Я, убыстрив шаг, поспешила выскочить из этого удушливого облака. Блондинка, которую я видела только со спины, отрывистыми шагами пошла прочь, низко опустив голову. Я решила, что она любовница, возвращающаяся в свою пустую квартиру и плачущая. И вдруг мне стало так хорошо! И это произошло от ощущения собственной чистоты, ведь в принципе мы с этой блондинкой в похожих ситуациях, но я не продаю свое тело ради белого пальто отвратительным дегенератам, об меня не вытирают ноги, я сохранила достоинство. Прости, блондинка в белом пальто, но мне так приятно думать, что я все-таки счастливее и лучше тебя.

В тот вечер я в очередной раз прочувствовала то счастье, которое испытываешь, когда кого-то любишь. «Я люблю Наиля, и я ему верна! Как это красиво, прекрасно!» — не могла я нарадоваться в своих мыслях. Но подобные приступы счастья всегда с лихвой уравновешивались приступами депрессии, когда мне было мало только думать о Наиле, когда мне невообразимо хотелось жить рядом с ним, наслаждаться его обществом, ощущать свою необходимость для него. После обычного приступа депрессии наступала безысходность, апатия, видимо, срабатывали защитные силы организма, чтобы не дать мне перегореть в своих чувствах. Будучи апатичной, усталой и безразличной ко всему, я непроизвольно снова набирала сил, чтобы затем опять оказаться в плену вновь вспыхнувших чувств.

За двенадцать лет, что я знаю Наиля, я неплохо изучила его вкусы, привычки, взгляды на мир. Порой меня рассмешит, возмутит или заинтересует что-нибудь такое, что другим глубоко безразлично, но я с восторгом осознаю, что я не одинока, потому что, окажись на моем месте Наиль, он бы реагировал точно так же, как и я. Это создает между нами связь, не знаю, двухстороннюю ли, но, по крайней мере, я ощущаю эту связь всегда. Я постоянно пытаюсь представить себе, что Наиль делает в эту минуту и, зная его увлечения, рисую в своем воображении всевозможные картины его жизни за пределами Института. Мне тоже хочется влиться в эту его жизнь, разделить его увлечения, принять его внутренний мир и предложить свой.

Когда наступают выходные и я не могу видеть Наиля, я с удвоенной энергией начинаю убирать свою квартиру. Чищу, мою, скребу, открываю форточки, чтобы все проветрить, и затем наслаждаюсь результатом. От созерцания своего родного угла чистым и ухоженным у меня поднимается настроение. Я привожу в порядок каждый сантиметр своей жилплощади, и у меня сердце разрывается, если кто-нибудь из моих приятельниц, как, например, Римма, у которой я купила Скарлетт еще щенком, начинает снимать грязную обувь не на пороге, а на чистой дорожке в коридоре или, проходя в комнату, задевает ступнями тщательно расчесанную бахрому на моем синтетическом сирийском паласе.

Когда же наступает сезон отпусков, разлука с Наилем становится во много раз больше, чем за выходные, и традиционной уборкой настроение уже не поднять, я куда-нибудь уезжаю. Иногда в какой-нибудь дешевый дом отдыха, и тогда Скарлетт приходится отдавать на время Римме, но чаще всего еду летом к родителям в деревню. Тогда уже Скарлетт я беру с собой, даже несмотря на то, что приходится ехать на поезде. У родителей я отдыхаю душой, как-то забываю обо всем, живу словно в другом мире. Когда, приехав, сквозь стекло останавливающегося вагона вижу на перроне Валю с Дашей, не выдерживаю и начинаю плакать, а когда мы вместе уже сходим с автобуса и я оказываюсь рядом с родительским домом, моей цитаделью, в душе просто все переворачивается. Родители у меня уже старенькие, больные, только по дому ходят и по огороду, но энергии у них молодым занимать. Вале уже сорок восемь лет, а мама все пытается за нее всю работу переделать, она для нее до сих пор ребенок, а я так уж и подавно. Отец тоже уже слабенький, но все норовит что-нибудь сделать тайком от нас, вплоть до того, что в баню однажды стал воду таскать. Я ему кричу: «Пап, ты что, с ума сошел?!», а он мне: «Да я по полведерка, доченька, по полведерка». Все хозяйство на себе держит Валя, дочь одна, без мужа воспитала. А Даша, какая девчонка! Добрая, целеустремленная, талантливая! Мечта любой матери, я и сама-то ее люблю как родную дочь. Этим летом, закончив школу, собирается в Москву ехать, поступать в какой-нибудь из театральных ВУЗов. Все ее отговаривают, но она непреклонна. «В тебя, Нельк, пошла!» — отмахивается мама. Семья моя любимая…

Когда отпуск подходит к концу, начинаю думать об отъезде, возникает ностальгия по своей квартирке, укореняется тоска по Наилю… Вскоре опять дорожные сумки и пакеты, беснующаяся на поводке от волнения Скарлетт, слезы на глазах, когда обнимаюсь у калитки с моими старичками, щемящее сердце, когда уже на вокзале трогается мой вагон, а Валя с Дашей идут по перрону за моим окошком насколько это возможно, и мы машем руками, пока не исчезаем из вида друг друга.

Затем снова моя квартира. Чистая, но запылившаяся за время моего отсутствия, с остановившимися часами. Наступает мой прежний мир, и вот я уже бегу на работу, чтобы увидеть там после разлуки Наиля. Так проходит моя жизнь.

Проходит незаметно, как бы без изменений, порой мне даже кажется, что я живу в каком-то вакууме, где даже не существует времени. Но время существует, оно не остановилось, оно продолжает выкидывать переработанное настоящее в прошлое, принимаясь за новое сырье в виде будущего. Особенно остро я это чувствую, когда встречаюсь с людьми, которые долгое время занимали определенное место в моей жизни, но сейчас куда-то отнесены течением судьбы, и, увидев их, я понимаю, как много времени уже прошло.

Подобная встреча произошла у меня совсем недавно. Возвращаясь с работы, я пошла дорогой, которую с двух сторон оккупировали разборные палатки «челноков» (еще одно незаметно появившееся истечение нашего времени). Быстро шагая, я незаинтересованно скользила взглядом по лоткам, пестрящим яркими, дешевыми и повторяющимися товарами, как вдруг услышала женский голос, громко и задиристо кричащий матом. Мало того, что нетрадиционная лексика была на редкость в оригинальных склонениях, так особую перчинку еще задавало плохо выговариваемое «р» кричащей. Оживившаяся, я посмотрела на ругающуюся женщину — маленькая, в красной куртке и в меховой завязывающейся шапке, она обзывала торговку из противоположного ряда, при этом то и дело отворачивалась от нее, словно выражая этим презрение к сопернице, но услышав ее ответ, не выдерживала и с азартом поворачивалась снова. Мелкое лицо кричавшей вдруг показалось мне знакомым, я пригляделась, эта женщина тоже ответила мне взглядом… Боже мой, так это Ларочка! Бывшая секретарша проектного отдела несколько лет назад сама бросила работу в Институте ради того, чтобы торговать на рынке, но после этого я ее до сих пор ни разу не встречала.

— Миллион лет! Миллион лет не виделись! — закричала мне Ларочка. — Привет!

— Привет! — засмеявшись, подошла я к ней.

Нас объединяли любимые 80-е, глядя друг на друга, мы вспоминали эти времена и потому искренне обрадовались встрече.

— Ну, как ты? Как дела? — продолжая улыбаться, первой спросила я.

— Да нормально, — традиционно ответила Ларочка и специально громко добавила важную подробность своей жизни: — Кругом одни придурки!

— Это ты кого имеешь в виду, а?! — в надежде на продолжение ссоры визгливо сбрехнула противница Ларочки, но та уже не обращала на нее внимания.

— Вот стою здесь каждый день, мерзну! — почему-то жизнерадостным тоном произнесла она. — Тяжело, конечно, но как-то зарабатывать на жизнь надо!

Раньше Ларочка была первой красавицей в Институте, а сейчас она очень похудела и подурнела, теперь у нее была неухоженная сухая кожа и помельчавшие, заострившиеся черты лица. Ларочка, видимо, сама отлично понимала, как изменилась, и потому поспешила реабилитироваться:

— Нель, ты на меня щас не обращай внимания, я ведь тут черти как стою, а вообще-то я очень хорошо выгляжу, у меня знаешь сколько тряпок? У, вообще! И все из Америки! И деньги я здесь имею хорошие, в шоп-туры езжу регулярно. Вот недавно из Турции вернулась. Ты хотя бы раз была там?

— Не-а.

— А в ОАЭ?

— Что?

— В Объединенных Арабских Эмиратах, говорю, была?

— Тоже нет.

— А я везде была, — довольно самоутвердилась Ларочка.

— Мужа выгнала к едрене-фене, — продолжала она докладывать мне свою жизнь. — За фигом он мне сдался, козел! Ты помнишь что ли его? Приходил-то все ко мне урод такой. А сына матери отдала, знаешь какой мальчишка умный, вообще! Нель, ты сама-то замужем?

— Да нет еще.

Ларочка прыснула от смеха.

— Ты что, правда? — не поверила она.

— А чего, — попыталась защитить себя я. — Мне одна приятельница, которая в Германию недавно ездила, говорила, что там женщины сейчас вообще замуж не выходят и живут себе как хозяйки, а мужчины к ним только по ночам приходят и все, — с невозмутимой уверенностью выдала я.

— Правда?

— Конечно.

В этот момент к Ларочке обратилась заинтересовавшаяся в товаре женщина и она, мгновенно забыв про меня, стала с подкупающей свойской искренностью доказывать той долговечность одноразовых колготок.

— Ну как там наши? — наконец вернувшись ко мне, спросила она.

— Да как, скрипим потихоньку. Большинство посокращали, я уже их и сама не вижу.

— А я эту встретила, как ее, Зину, Зину Бакрышеву, все с Верой Сергеевной-то они дружили, помнишь?

— Вера Сергеевна уж умерла!

— Да ты что?

— Да вот как года три, наверно.

— Ба, а от чего?

— Сердце.

Мы постояли еще минут десять. Похихикали. «А помнишь? А помнишь? — Да как забыть!» Когда воспоминания стали заканчиваться, мне вдруг стало неуютно, потому что я поняла, что больше мне говорить с Ларочкой не о чем. Возникла предательская пауза, мы поспешно уничтожили ее, по второму кругу заговорив о Ларочкиных шоп-турах, после чего я постаралась как можно более органично и непосредственно закончить затухающий разговор, и мы с вновь появившимися искренними улыбками попрощались.

В другой раз я встретила Ульяну.

Я покупала в музыкальном киоске «Коллекцию» Пугачевой, как вдруг кто-то дотронулся до моего плеча, это была Ульяна.

— Жируешь? — вместо приветствия спросила она, посмотрев на взятую мной коробку с кассетами за сто десять тысяч.

— Привет, — я пропустила высказывание Ульяны мимо ушей.

У меня не было ни малейшего желания с ней разговаривать, но я с любопытством оглядела ее. Она по-прежнему была высокая и крупная, но при этом еще как следует поправилась. Тело обтягивало старомодное и короткое серое пальто явно меньшего размера, чем требовалось, на ногах были простые черные сапоги, на голове — круглая норковая шапка. На бледном и обрюзгшем лице Ульяны, кроме помады на губах и туши на ресницах, больше не было совершенно никакой косметики.

— А я вот вышла хлеба купить и молока, на большее денег не хватает, — сказала она.

— Что, так мало дают?

Ульяна хмыкнула.

— Мало-то ладно, лишь бы вовремя. Матери пенсию уже несколько месяцев задерживают и мне пособие тоже, а на что жить?

— Нам тоже зарплату задерживают, но я как-то занимаю…

— Да мне уж никто в долг и не дает, — оборвала меня Ульяна. — Нечего есть, понимаешь нечего! Вот у меня лежит двадцать тысяч в кошельке, нам с матерью нужно прожить на них неделю. Мы с ней уже эти деньги разделили — поскольку чего нужно купить, чтобы их хватило, но я уже не могу так жить, я устала!

Мне казалось, что передо мной стоит какая-то другая Ульяна, а не та беззаботная, слащавая, которую я знала. Трудно поверить…

— Ты замуж-то вышла?

Меня этот вопрос уже достал!

— А что, главная цель женщины в жизни выйти замуж? — с ядом спросила я и самоуверенно добавила: — Мне и так хорошо.

— Да ладно, не хорохорься, — явно почувствовав себя со мной легче, произнесла довольная Ульяна.

— А почему это я хорохорюсь? — возмутилась я.

— Да успокойся, я вон тоже не замужем, ну и что?

— Вот именно, что «ну и что»!

Мы с Ульяной снова оказались на равных, но теперь ей захотелось быть в более выигрышном положении, и потому она добавила:

— Но я все-таки была замужем.

— И развелась, — ввернула я.

— Да, развелась! — с вызовом ответила мне Ульяна и, немного поколебавшись, продолжила: — Вот все думают, что это Наиль был инициатором развода, а на самом деле, между прочим, на развод подала я! Только никому не говорила это, чем тут хвастать, пускай думают, что хотят, а тебе говорю только потому, чтобы ты знала, что я не из тех женщин, которые прицепятся к мужику и ни за что его не отпустят. Я тоже вполне самостоятельна.

— А почему ты подала на развод?

Ульяна ответила лишь после секундной паузы.

— Наиль всегда тайно любил другую женщину.

Сердце в моей груди сделало такой резкий скачок, что я чуть не задохнулась.

— Какую?!

— Я не знаю, даже не догадываюсь до сих пор, но жить с ним так я не захотела.

— А почему он не признался той женщине в любви? — я ни за что не хотела уходить от открывшейся темы.

— Кто его знает?.. Ты даже не представляешь, какой это сложный человек, я таких не встречала никогда.

Я ощутила прилив гордости за Наиля. Я всегда знала, что он особенный!

— Но ведь это, наверно, счастье — любить такого неповторимого человека! — не удержалась и воскликнула я.

Ульяна внимательно посмотрела на меня, затем задумалась, глядя в никуда, и медленно кивнула головой.

— Может быть и так, — негромко произнесла она. — Когда я жила с ним, мне было очень тяжело, я просто не могла его выдерживать, но… после него все другие мужчины мне показались пресными. Неужели он был в моей жизни единственным лучом? Эх, как повезло той бабе, которую он любит! Неужто он ей безразличен, а, Нель? Ведь они бы могли быть так счастливы!

Домой я бежала счастливая. Именно меня, именно меня любит Наиль! Я всегда знала это, и слова Ульяны — подтверждение тому! Когда же радость поулеглась, я задалась вопросом, а почему я решила, что это так? Что, разве только в меня можно быть тайно влюбленным? Что, разве не может существовать действительно другой женщины?

Опять эта двусмысленность, неопределенность? Я только раздразнила себя, разбередила все раны, в целом же ничего не изменилось! Я по-прежнему психологически не в состоянии признаться Наилю в любви, по-прежнему мучаюсь в догадках, по-прежнему ужасно чувствую себя!

К этому времени я уже пришла домой и стала метаться по квартире, задыхающаяся от собственной жизни. Наконец я схватила с неубранной постели одеяло и с криком швырнула его в сторону. Скарлетт испуганно юркнула под трюмо. Закричав еще громче, я запулила подушку в стену, затем откинула безвольную простыню и, сидя на полу, стала отчаянно бить кулаками по тахте и громко рыдать. Позже я стала затихать и, полностью спустившись на пол, начала медленно и апатично качаться из стороны в сторону, согнув ноги в коленях и уткнувшись в палас.