Если путник держит путь с Таманского полуострова на юг, то сразу же после того, как он миновал Анапу, его взору предстают разбросанные по степи отдельные холмики.
Каждый едущий этим путем впервые обычно принимает далеко стоящие друг от друга возвышенности за холмы-могильники, которые восемь веков назад насыпали половцы в различных местах Тмутараканского княжества.
Но на вершинах этих пригорков нет гигантских каменных баб, которых половцы ставили для охраны покоя умерших. Нет каменных памятников, потому что холмы — не могилы именитых половецких ханов, а самые что ни на есть обыкновенные холмы, начало Главного Кавказского хребта. Чем дальше к юго-востоку, тем все ближе подступают друг к другу холмы. Вот они уже образуют отдельные гряды. Еще немного — и из отдельных гряд возникает несколько параллельно идущих горных хребтов. По мере продвижения на юго-восток горы становятся все выше и выше…
Из многих мест степной кубанской равнины в ясный, погожий день видны белые шапки вечных снегов, которыми увенчаны горы Фишт и Оштен — первые крупные вершины Кавказа.
Величествен, могуч и живописен Главный Кавказский хребет. Круто и обрывисто спускается к Черному морю его южный склон. Северный же склон, наоборот, пологий и удобен для передвижения. С этой стороны, параллельно Главному Кавказскому хребту, тянутся почти обнаженные горы Скалистого хребта. Среди них вы не найдете вершин, покрытых вечными снегами. Горы Скалистого хребта намного ниже своих соседей с юга, но зато они дики и неприступны. Еще севернее, параллельно Скалистому и Главному хребтам, выстроились густо заросшие девственными лесами Черные горы.
Невдалеке от границы Краснодарского края с Грузией вое эти три хребта стягиваются в один мощный горный узел.
Суровы и неповторимо прекрасны эти места. Но редко ступала здесь нога человека. Зато тот, кто пробьется через труднодоступные перевалы, пройдет по нависшим над пропастями тропам и преодолеет заросли первобытных, нехоженых лесов, будет вознагражден.
Он увидит необыкновенные озера. Вот они чисты и голубоваты, как драгоценный камень. Проходит два-три часа — и бирюзовый цвет озера уступает место изумруду. Еще немного — из темно-зеленой вода превращается в фиолетовую. Сильнее пригрело солнце, быстрее тает снег на горах вздулось озеро и стало мутно-желтым.
Бурные реки и ручьи, вытекающие из ледников, обрушиваются вниз тысячами водопадов.
Вплотную к берегам озер и рек подступают величественные дремучие леса.
Вот роща белоствольных невысоких деревьев с мелкой твердой листвой, напоминающей листву северной брусники. Бородатые темно-зеленые мхи спускаются с ветвей до самой земли. Даже в яркий летний день здесь царит зеленый полумрак, и кажется, идешь не лесом, а по дну моря среди колышущихся водорослей. Как из подземелья, тянет прелью и сыростью. Ни одна птица не нарушает своим пением тишины этого мрачного леса. Лишь иногда прошелестит змея. Это заросли самшита. Невысокие деревья с темно-зеленой листвой и белыми стволами живут по четыреста лет.
Вот другой лес. Деревья, покрытые хвоей, напоминающей пихтовую. Это тисс, или, как его иначе называют, красное дерево. Четырехсотлетние самшитовые деревья в сравнении с красным деревом то же, что мальчишка рядом с глубоким старцем. В тиссовом лесу можно встретить деревья, возраст которых измеряется тысячелетиями.
Вы идете дальше. Мрачные леса тисса и самшита сменяются веселыми березками, дубовыми рощами, сосновыми борами и еловым чернолесьем. Тянутся вверх сорокаметровые громады бука. Склоняются к реке темные кроны черной ольхи, горделиво разбрасывает свой праздничный пурпур черноклен. Под пологом деревьев — усыпанные лиловыми цветами кусты понтийского рододендрона, желтая азалия, падуб, кавказская черника и лавровишня. И все это переплетено причудливой и труднопреодолимой сетью лиан.
Вы выходите из леса и попадаете на обширные субальпийские луга. Трава так высока, что в ней может скрываться всадник. А вот альпийская лужайка. Она покрыта ярко цветущей низкой, не выше спичечного коробка, травой.
Глухие горные дебри — раздолье для диких зверей. На границе вечных снегов пасутся круторогие туры. Сквозь лес гордо проходит благородный олень.
Непуганые серны и косули, встретив человека, с любопытством рассматривают его, лишь потом, стремительные и изящные, уносятся прочь.
Среди белого дня не редкость увидеть пасущегося на зеленой лужайке или играющего на снегу медведя, В отличие от своих северных собратьев, он мал ростом и добродушен. Никакой особой опасностью встреча с ним не грозит.
Но вот с треском ломается валежник, чавкает грязь. На этот раз из кустарника на поляну выходит свирепый обитатель горных лесов — дикий кабан.
Только в очень снежные голодные зимы, собравшись большой стаей, решаются нападать на него волки, да и то редко добиваются успеха.
Ударом своих кривых трехгранных клыков кабан вспарывает брюхо своему врагу. Сражается он упорно, свирепо и почти всегда уходит с поля боя хоть и израненным, но победителем.
Горе охотнику, ранившему кабана. Кабан не испугается и не убежит, он постарается рассчитаться со своим врагом.
Прижав к затылку короткие уши с кисточками, подкрадывается к пасущимся сернам рысь.
Но вот раздается громкий и страшный рев. Замирает на месте рысь.
Скрывается в чащобе кабан.
В ужасе уносятся козули и серны. Торопится слезть с дерева, куда он залез полакомиться терпкими грушами, медведь.
Где-то вдалеке громко, отрывисто охнул и замолк барсук.
Чего же испугались обитатели леса? Они услышали рев чем-то обозленного барса — самого страшного хищника Кавказских гор.
Встретив человека, он неслышными шагами уходит прочь, но не испуганно и стремительно, как другие животные, а с неторопливым достоинством.
Охота на барса не менее опасна, чем охота на льва или тигра. Несмотря на свое полутораметровое тело, он забивается в расщелины, в которые не пролезть человеку. Ловко спрятавшись, он появляется там, где его меньше всего ждут. Нередко барс долго идет следом за охотником.
Раненый барс бросается на человека, стараясь ударом могучих лап сбить его с ног и ухватить страшными клыками за горло. Победив человека раз-другой, барс набирается храбрости и становится людоедом. Он спускается ниже и на высокогорных пастбищах нападает на пастухов, устраивает засады на охотничьих тропах.
Завидев барса, тревожно затрещали сойки. Вспорхнула стая крупных лесных голубей — вяхирей. Скрылись горные тетерева. Застыли на вершинах деревьев желтоклювые альпийские галки.
Только в небе по-прежнему невозмутимо, раскинув трехметровые крылья, парит самая крупная птица Европы — гриф-ягнятник.
Пламя костра делалось все бледнее. На фоне неба обозначился контур гор. Начинался рассвет.
Васька Лелюх помешал в висящем над огнем котле кушанье и попробовал его. Каша с мясом была уже вкусная, но крупа еще не уварилась.
Васька отошел от костра и сел рядом с разомлевшим от жара Соколом.
Солнце еще было скрыто высокой снежной шапкой горы, но на лесной поляне уже стало светло.
Под сенью огромной кавказской пихты примостились три небольшие палатки экспедиции. Спускающиеся почти до самой земли ветви дерева надежно закрыли палатки от дождя и непогоды. Даже сильнейшие ливни не могут пробиться через густую конусообразную крону пихты.
Около месяца жила на этой высокогорной поляне экспедиция, а Васька, Алла и Шура, впервые попавшие в дебри Кавказских гор, никак не могли освоиться с непривычной для них обстановкой. Как зачарованные смотрели они на цветные ковры лугов, сияющие бриллиантовыми россыпями ледники, па водопады и леса.
Край солнца высунулся из-за снежной шапки горы. Васька взял в руки сковороду и ударил по ней большим ножом. Вскочил обрадованный Сокол и бросился к палатке, где спала Алла.
Откинув полу палатки, вышел Решетняк, немного погодя появились Шура, Ольга Ракитина и Проценко. Алки не было.
— Ну, что ты скажешь! — возмущался Лелюх. — Вот соня!
Он зашел в палатку и ударил в сковороду над самым Алкиным ухом. Она вскочила и несколько секунд ошеломлено смотрела на Лелюха.
Перегоняя друг друга, взрослые и ребята бросились по извилистой тропинке к пенящемуся и ревущему потоку. Рядом с палатками бил прозрачный, как слеза, ключ, но кто удержится от искушения умыться в настоящем водопаде! Не так-то часто подворачивается такой случай.
Вода была обжигающе холодна, через десять минут все вернулись бодрыми и веселыми.
Васька, дежуривший по лагерю, приготовил «стол». Постеленный на земле брезент был заставлен мисками с вкусно пахнущей кашей и кружками для чая. Около каждого прибора лежали горка сухарей и плоская лепешка — предмет особой гордости Лелюха. В далекие горные дебри, куда забралась экспедиция, хлеб доставлять было невозможно, пришлось бы ограничиться сухарями, но Васька приноровился печь пресные лепешки. Даже Алка отдавала им должное.
На завтрак уходило довольно много времени. Ели плотно. Впереди предстоял день трудных горных переходов.
Месяц назад к экспедиции присоединились Решетняк, лейтенант Потапов и еще несколько работников угрозыска.
К большой досаде Проценко, ему пришлось отказаться от ежедневных выходов с поисковыми группами. В одном из походов он неудачно прыгнул и повредил себе ногу. Все дни он работал над эскизами к задуманной им картине. Он хотел написать последний бой партизан отряда Гудкова.
Оставался в лагере и Васька Лелюх, удовлетворившись ролью завхоза и повара. Васька нес свои обязанности с образцовой добросовестностью. Сам, не дожидаясь, что его кто-нибудь разбудит, он вставал затемно и готовил завтрак. Никогда не забывал положить в сумки уходящих в горы еду. Помыв после завтрака по-суду, он спал два-три часа, но всегда вовремя просыпался, чтобы покормить оставшегося в лагере Проценко, и брался за приготовление обеда, или, скорее, ужина, так как вторично члены экспедиции садились за трапезу, когда на горную поляну опускалась ночь.
Из консервов, сала, крупы и муки Ваське удавалось делать самые разнообразные блюда. Кроме того, подошел срок, когда разрешалась осенняя охота. Дичи же в этих нехоженых девственных местах было хоть отбавляй, и возвращающиеся с поисков всегда приносили с собой то жирных уток, то сизых вяхирей — крупных диких голубей. Особенно часто попадали под выстрелы охотников черные длиннохвостые кавказские тетерева.
В горы уходили парами.
Искали уже много дней, но результатов не было.
Однажды, как только начало темнеть, в лагерь стали собираться его обитатели. Не было только Решетняка и Шуры Бабенко. Все уселись около костра в, ожидании ужина. Село солнце, стало темно, а Филиппа Васильевича и Шуры нет как нет. В лагере начали беспокоиться. Пропали Васькины кулинарные старания. Есть никто не мог.
— Нужно идти искать, — высказала общую мысль Ракитина, — что-то случилось.
— Ну, может, и не случилось, — с сомнением ответил ей Проценко. — Может, далеко зашли и не успели возвратиться. А в темноте по горам через пропасти да по осыпям не пойдешь, вот и пережидают.
— Нет, нужно искать, — упорствовала Ольга. — А вдруг беда какая.
— Рассветет — пойдем, — веско проговорил лейтенант Потапов, — в этой тьме, не зная дороги, все равно далеко не уйдешь. А сейчас спать. Путь предстоит тяжелый.
Участники экспедиции нехотя разбрелись по палаткам. Только Потапов продолжал сидеть около костра.
— Товарищ лейтенант, — услышал он шепот незаметно подошедшего к нему Проценко, — наверно, и впрямь беда, как думаете?
Потапов тихо ответил:
— Я с той стороны какой-то громкий рев слыхал. Уж не барс ли?
Однако Решетняк и Шура задержались вовсе не из-за встречи с барсом. Они даже не слышали его рева. Причина задержки была совсем другая.
Когда все пришли к единому мнению о том, что «коридор», о котором говорится в письме Гудкова, не что иное, как каменная пещера, Решетняк взял на себя подготовку к исследованию пещер Скалистого хребта.
В те времена, когда Филипп Васильевич был начальником разведки у партизан, ему много раз приходилось бывать в пещерах. Это не мудрено. Пещеры были единственными крепостями, многие из них имели по нескольку выходов, и при надобности через них можно было ускользнуть от преследования фашистских егерей. Наконец, пещеры были незаменимы для устройства скрытых складов оружия, продовольствия и боеприпасов.
Решетняк знал, что нужно человеку, отправляющемуся в пещеры.
Утром участники экспедиции надевали удобные шаровары из крепкой материи, обували альпинистские ботинки на толстой подошве с металлическими шипами. У каждого был моток крепкой веревки, стальной ледоруб, похожий на маленькую кирку, на груди висел аккумуляторный фонарь, а в кармане лежал еще обычный карманный фонарик с запасной батарейкой. Каждый был снабжен карманной аптечкой и неприкосновенным запасом продовольствия.
Знал Решетняк и район, где вернее всего следовало искать спрятанные Гудковым ценности.
Невдалеке от лагеря, за перевалом, был тот самый аул, где в последний раз видели Гудкова и его спутников. Оттуда он с боем ушел по направлению к реке, на берегу которой остановился теперь Решетняк.
В ущельях, пробитых бешеной рекой, было множество пещер. Гудков, не имея возможности прорваться через занятые врагом перевалы, конечно, решил воспользоваться пещерами.
Весь район, где действовала экспедиция, был разбит на квадраты. За день каждая группа обследовала две-три, а иногда и четыре пещеры. Спугивали тысячи летучих мышей, обосновавшихся в пещерах, находили позеленевшие патронные гильзы, проржавевшие штыки и винтовки, каски и фляжки, но следов последней группы партизанского отряда Гудкова не было.
В поисках прошел месяц.
В этот день Решетняк и Шура забрались в самый конец обследуемого ими района. Им предстояло побывать еще в трех пещерах, расположенных одна над другой по склону горы. Дальше шла отвесная горная стена. Как знал Решетняк, вершину этой горы обороняла морская пехота. Дальше гитлеровцы уже не прошли.
Две пещеры Решетняк и Шура обошли быстро.
В них ничего не было.
По пробитой какими-то зверями тропе исследователи поднялись в третью пещеру, но она оказалась еще меньше двух первых и тоже ничего интересного собой не представляла.
Перед пещерой была маленькая ровная площадка с чистым, веселым родничком.
— Давай, Шура, посидим, закусим, — предложил расстроенный Решетняк. Сегодня далеко забрались, не скоро обратно дойдем, Они сняли сумки и оружие.
Шура собрал немного сушняка, вытащил из сумки маленький плоский котелок, зачерпнул в него воды и повесил над костром.
В ожидании, пока закипит чай, Решетняк лег на спину и, смотря на парящего высоко в небе орла, стал обдумывать, что делать дальше, где искать "клад".
Видя, что Решетняк разговаривать явно не расположен, Шура отошел в сторону. Усевшись на краю площадки, он приложил к глазам бинокль и стал рассматривать окрестности.
Внизу под ногами колыхались кроны деревьев, уже чуть тронутые багрянцем осени.
На далеком склоне горы что-то двигалось, Шура стал всматриваться. Это был медведь.
Ветер дул от зверя в сторону людей, да и расстояние было большое, и медведь, не подозревавший, что за ним наблюдают, развлекался.
— Филипп Васильевич, — сказал шепотом Шура, — медведь! Не пойму, что он делает.
Решетняк приподнялся, тоже посмотрел в бинокль и рассмеялся:
— Скажи пожалуйста! Катается. Рассказывали мне люди, а я не верил.
Теперь и Шура понял, чем был занят медведь. Поднявшись вприпрыжку на верх пологого снежника, он садился, задирал вверх задние лапы и съезжал вниз совсем так, как скатываются иной раз с ледяных горок расшалившиеся мальчишки.
Они долго наблюдали за необычным спортсменом. Потом Решетняк был вынужден отойти; закипела вода, надо было заваривать чай. Шура же не отрывал глаз от интересного зрелища.
Начавшее клониться к западу солнце ярко освещало бывший до этого в тени снежник, и забавы веселого зверя стали особенно хорошо видны. Но вот медведь съехал в последний раз, отряхнулся и медленно направился в сторону. Шура следил за ним.
Вприпрыжку медведь побежал к каменной осыпи, пересек ее, вскарабкался на высокий уступ крутой скалы и… пропал.
— Ну, что там мишка? — спросил снова подошедший Решетняк.
— Не знаю, куда он делся, — недоумевал Шура. — Вон, видите, большая скала, похожая на петушиный гребень. На ней уступ, как длинная терраса. Медведь на него взобрался и пропал. Обратно не проходил и выше не появлялся.
Забыв о чае, Решетняк метр за метром изучал скалу, где потерялся медведь. В конце концов он обнаружил то, о чем подумал сразу же, как услышал о неведомо куда скрывшемся звере.
Почти вровень с уступом, похожим на террасу, зияло черное жерло пещеры.
Разглядел вход в пещеру наконец и Шура. Вытащив карту, Решетняк отметил находку.
Они наскоро поели и двинулись по направлению к пещере.
Ее хозяин мог встретить гостей довольно недружелюбно, и Решетняк отдал польщенному доверием Шуре свой пистолет; сам он повесил карабин на грудь, предварительно поставив курок на боевой взвод.
Решетняку и Шуре пришлось трижды переправляться вброд через бешено несущуюся реку с ледяной водой, карабкаться по осыпям и обледеневшему снежнику.
Наконец добрались до нужной им скалы. Шагах в ста от них зияла узкая дыра.
Решетняк вскинул карабин и трижды выстрелил в воздух.
В пещере что-то зашумело. Бурый ком закрыл маленький вход, и жалобно воющий медведь пустился наутек.
— Стреляйте! Стреляйте! — кричал побледневший Шура.
Вместо того чтобы стрелять, Решетняк лишь пронзительно свистнул вслед улепетывающему мишке.
— Сейчас на них охота запрещена, — пояснил Филипп Васильевич разочарованному Шуре, который уже успел представить себе, какой фурор произведет в лагере их появление с тушей медведя. — Сейчас еще медвежата маленькие, и они пропадут без родителей. На медведей охотятся только три месяца в году: с октября по январь.
В пещере длиною всего в несколько шагов не было ничего, кроме натасканных медведем веток и сухих листьев.
Шура зажег аккумуляторный фонарь и с интересом начал рассматривать медвежью берлогу.
Луч ослепительно яркого света скользнул по стене.
— Филипп Васильевич, — воскликнул мальчик, — смотрите! Что это?
По белой стене пещеры шла выскобленная чем-то надпись: "Погибаю, но не сдаюсь!" Такая же фраза была на обороте картины, найденной в доме Валентины Кваши.
Решетняк и Шура стали поспешно обыскивать пещеру.
Шура начал разбрасывать ветки и листья, натасканные медведем, но его окликнул Решетняк, возившийся в глубине пещеры:
— Иди сюда, Шура. Посвети мне. Шура подошел и направил свет фонаря на заднюю стену пещеры, около которой задержался Решетняк.
На стене из мягкого известняка было едва заметное углубление.
— Свети выше, — скомандовал Решетняк. В полуметре выше было еще одно углубление, над ним — третье и четвертое.
Приподнявшись на носки, Филипп Васильевич рассматривал эти выступы. Не оставалось сомнения, что эти углубления кем-то вырублены.
Нижняя часть пещеры была влажная, и края ступеней обсыпались, верхние же сохранились хорошо.
— Шура, а ну-ка залезай мне на плечи и рассмотри хорошенько эти выступы, предложил Решетняк, — они ведь куда-то ведут.
Разувшись, Шура влез на широкую спину Решетняка.
Здесь, вблизи, он рассмотрел то, чего они не видели снизу.
Прямо из стены торчал темный кусочек материи. Шура потянул его к себе, и он рассыпался.
Тогда мальчик попробовал колупнуть стену. Рука, свободно, как в кучу с песком, ушла в стену. Впрочем, это и был сухой песок. Шура стал его разгребать и через несколько минут откопал матросскую бескозырку. Высовывавшийся наружу лоскут был концом ленты.
Они вышли из пещеры, чтобы получше рассмотреть находку на свету.
В сухом песке бескозырка прекрасно сохранилась, даже потускневшую надпись на ленте можно было прочесть,
— С Гудковым был какой-то матрос, — вслух подумал Решетняк, — может, его.
Они вернулись в пещеру. Делать лестницу слишком долго, за древесиной пришлось бы спускаться далеко вниз и инструментов, кроме ножей, никаких не было. Пришлось Филиппу Васильевичу снова заменить лестницу.
— Потихоньку разрывай песок вокруг того места, где нашел бескозырку, и сбрасывай его вниз, — поучал Решетняк. — Я голову прикрою курткой, чтобы глаза не запорошило.
Сначала Шура копал руками, потом стал выгребать песок котелком. Дело пошло быстрее. Задерживали работу лишь передышки. Мальчик был рослый, и долго держать его на плечах Решетняку было трудно.
Из песка и мелкой гальки состояла лишь часть стены. Через час Шура перешел с плеч Решетняка в откопанную им нишу с полом и стенами из известняка.
Кроме обнаруженных маленьких выступов в стене, ухватиться было не за что. Шуре приходилось продолжать раскопки одному, так как грузному Решетняку без помощи веревки или лестницы на эту высоту было трудно взобраться.
Копать стало жарко, и Шура снял куртку. Теперь он ссыпал песок на куртку, а потом оттаскивал к краю выкопанного им хода и сбрасывал песок вниз. Так работа шла быстрее.
В узкой нише было тесно и неудобно. Шура остановился, чтобы стереть с лица пот. Доставая из кармана платок, Шура уперся плечом в то место, где он только что копал, и вдруг вместе с казавшейся несокрушимой стеной рухнул куда-то вниз.
— Что случилось? — испугался Решетняк, услышав шум. — Где ты, Шура?
— Тут! — отплевываясь от песка, отвечал Шура. — Я куда-то упал и ударился.
Он пошарил вокруг, отыскивая потухший фонарь. Наконец нашел его и зажег.
— Филипп Васильевич! — закричал он сразу же, как только" яркий луч осветил узкий подземный ход, куда он упал. — Тут пулемет!
Решетняк схватил ледоруб и с яростью начал углублять вырубленные кем-то ступеньки.
Его работу прервал Шура.
— Кидайте мне веревку, — высунув голову из ниши, предложил он. — Тут огромный камень. Я к нему привяжу веревку, и вы влезете.
— Добро.
Взобравшись наверх, Решетняк прежде всего бросился к пулемету. Он надеялся по какой-нибудь примете определить, не принадлежит ли оружие отряду Гудкова.
Обрушившийся песок образовал пробку, не пропускавшую воздух, в пещере было сухо, и пулемет хорошо сохранился. Но ничто не говорило о том, кто последний вел из него огонь.
Больше того: Решетняк понял, что стреляли из этого пулемета много раньше, чем он попал в пещеру. Это было не трудно определить: вокруг не было ни одной стреляной гильзы.
Решетняк осмотрелся. Они стояли в большом подземном зале. С высокого потолка гигантскими каменными сосульками свешивались сталактиты. Стены зала были неровные, с небольшими нишами и закоулками. Пещера казалась мрачным подземным царством какого-то волшебника.
— Шура, — распорядился Решетняк, — иди вдоль стены вправо, а я пойду влево, навстречу тебе. Осматривай повнимательнее, не торопясь, все закоулки. Если что-нибудь обнаружишь, зови меня.
Прошло примерно около часа, когда Шура наткнулся на след людей. Он зашел в одну из ниш. На пороге ее лежал широкий поясной ремень с матросской пряжкой, позеленевшей от времени.
Шура сделал несколько шагов в глубь большой ниши и опрометью вылетел наружу. Он бросился туда, где мелькал огонек Решетняка.
— Что с тобой? — спросил издали Решетняк.
— Идите туда, — сказал Шура, — там… — От охватившей его дрожи у него не попадал зуб на зуб. Решетняк притянул мальчика к себе.
— Ну, что ты? Чего? Такой храбрый парнишка и вдруг дрожишь как осиновый лист. Пойдем покажи, что тебя перепугало…Сразу два фонаря осветили нишу.
Около задней стены рядом с какой-то темной, бесформенной грудой навзничь лежал человек.
На лежащем были сапоги, стеганка и ватные брюки. Он был подпоясан широким ремнем.
Казалось, сломленный усталостью человек спит. Впрочем, так казалось бы, если б не лицо лежащего.
Лица не было. Вместо него зиял черными впадинами череп с маленькой круглой дырочкой в височной кости.
Одна кисть скелета была обложена какими-то тряпками. Невдалеке от второй руки валялся заржавленный пистолет.
Решетняк поднял его. В луче фонаря что-то блеснуло. Нагнувшись, Филипп Васильевич увидел на рукоятке маленькую золотую пластинку. Он поднес пистолет к свету и вслух прочел:
— "Филиппу Решетняку за отвагу в борьбе с бандитизмом от председателя ОГПУ Ф. Дзержинского. 10.1.26 г." Решетняк долго стоял недвижимо.
Потом, сняв с себя китель, накрыл голову Натальи и шагнул вперед к тому, что они с Шурой приняли сначала за кучу тряпья. Сейчас он уже знал, что это такое.
Укрытые трофейной шинелью и казачьей буркой, лежали два скелета.
Решетняку было нетрудно определить по оружию" потускневшему ордену и наборному кавказскому поясу, кто это.
Перед ним были останки Николая Гудкова и его ординарца Ахмета.
— Филипп Васильевич, — срывающимся голосом прошептал Шура, — это они? Да? Решетняк тяжело вздохнул.
— А где же решетка, картины? — через некоторое время спросил Шура. Давайте искать.
— Не могу я сегодня, мальчик, ничего не могу, — тихо ответил Решетняк.
…Когда они выбрались из пещеры, было уже темно, и все же Решетняк решил идти к лагерю. Он не мог оставаться здесь, рядом с этой страшной пещерой.
Всю дорогу они молчали. Только начав спускаться в долину, где стоял лагерь, Решетняк остановился и сказал:
— Ты уже взрослый, Шура, и я говорю с тобой как со взрослым. От Аллы нужно скрыть то, что мы видели. Понимаешь?
— Я и сам думал.
— Давай договоримся, — продолжал Решетняк: — мы ничего не нашли. Все пещеры оказались, как и предыдущие, пустыми. Задержались же из-за того, что зашли далеко. Вообще ты молчи, а говорить предоставь мне.
— А как же быть дальше? — спросил Шура. — Нужно же похоронить партизан. Потом, картины-то мы пока не нашли. Как же быть?
— Предоставь вое мне, — ответил Решетняк, — я сегодня же отправлю в город Аллу. Вызовем еще людей на помощь. Нужно постараться установить подробности последних дней и часов Гудкова и его сподвижников. Словом, доверься мне и обещай до поры до времени молчать…
Когда они подходили к лагерю, там все уже были на ногах и готовились идти на розыски пропавших.
После того как утихли возгласы радости, укоры за задержку и расспросы, Васька Лелюх вспомнил о своих обязанностях и потащил провинившихся есть. Он предполагал, что у Решетняка и Шуры должен быть отменный аппетит, и выставил перед ними порции вчерашнего обеда и сегодняшнего завтрака. Обрадованный тем, что все хорошо кончилось, Васька раздобрился и добавил по банке сгущенного молока из НЗ.
Но старания его были напрасны: Решетняк и Шура почти ни к чему не притронулись.
Васька, да и другие члены экспедиции не отходили от возвратившихся.
— Шурка, — строго и громко спросила Алла, — что-то ты скрываешь. Чем ты расстроен?
Решетняк насторожился.
Первые же слова Шуры просто повергли его в негодование. Казалось, мальчик вовсе не принял во внимание его просьбы. Но тут же выяснилось, что опасения его напрасны:
— Конечно, расстроен, — говорил Шура: — Филипп Васильевич отсылает или тебя, или меня, а то и обоих по делам в город. А мне не хочется.
— А по каким делам? — спросила Алла. Решив, что ему пора вмешаться, вместо Шуры ответил Решетняк:
— Прохладные ночи стали, нужно кое-что из теплых вещей сюда доставить. Да и еще есть дела в городе.
К удовольствию Решетняка, Алла не заставила себя упрашивать.
— Шуру мать может во второй раз не отпустить" Лучше уж я отправлюсь, решила она.
Пока шел этот разговор, Решетняк сумел незаметно передать записочку Ракитиной. "Вызывайтесь идти в город. Потом все объясню".
— Я бы тоже не прочь побывать в городе. У меня ведь отпуск к концу подходит. Надо что-то предпринять, — сказала, прочитав записку, Ольга.
— А я и не думал посылать Аллу одну, — как ни в чем не бывало проговорил Решетняк. — Пойдете вместе.
— Когда пойдем? — деловито справилась Алла. — Сегодня.
— Готовьтесь, а я пока напишу письмо. Решетняк взял из палатки полевую сумку, вынул из нее блокнот, авторучку и начал что-то сосредоточенно писать.
Улучив момент, когда около него, никого не было, подошла Ольга.
— Что случилось, Филипп Васильевич? — взволнованно спросила она.
— Пойдите по этой тропинке, — не поднимая от блокнота головы, ответил он, — отойдите подальше и Ждите. Мне нужно с вами поговорить.
Ольга, повертевшись для виду на поляне, ушла в указанном ей направлении.
Вскоре вслед за ней ушел и Решетняк, Возвратились они через полчаса. Около полудня Ракитина и Алла ушли. Только когда они скрылись из глаз, Решетняк, собрав всех оставшихся, рассказал о вчерашнем походе.
— Я дал задание Ракитиной, — говорил Решетняк, когда рассказ о виденном в пещере был окончен, — во что бы то ни стало задержать Аллу в Краснодаре.
— Как-то это удастся, — усомнился Проценко.
— Ракитина притворится больной, и Алле придётся за ней ухаживать, пояснил Решетняк. — Я вызвал из Краснодара людей на помощь. Нужно перенести останки партизан в город или в станицу и похоронить. Да и искать картины нам помогут.
— А что же, мы до этих пор ждать будем? — воспротивился Проценко.
— Нет. Пещеру мы с Шурой даже не успели осмотреть. Начнем ее тщательно исследовать. Сегодня перенесем к ней поближе лагерь.
— А… зачем? — заикаясь, спросил Лелюх. — Раз… ве ту… ут плохо?
Соседство с пещерой Ваське вовсе не улыбалось, и он уже пожалел, что тоже не попросился идти в город.
Однако все поддержали Решетняка. Было бессмысленно ходить обедать и ночевать так далеко от места Поисков.
Васька скрепя сердце принялся вместе со всеми собираться.
К удовольствию Васьки, поход в пещеру был отложен до следующего утра, так как за день еле успели перетащить лагерь на новое место. Трудный путь с тяжелой ношей пришлось каждому проделать по нескольку раз. К вечеру люди настолько утомились, что не могли двинуть ни рукой, ни ногой и как попало повалились на сделанные из еловых веток ложа.
Лелюх остался верен себе. Он не согласился ложиться без ужина и, превозмогая усталость, побрел собирать сушняк, держась подальше от видневшегося вдали черного жерла пещеры. Чтобы было не так страшно, Васька свистнул с собой Сокола.
Сушняка было мало, а Васька зашел довольно далеко. Несколько раз он наталкивался на интересные находки. Сначала штык, потом сразу две рогатые каски, какие носили гитлеровские солдаты, и, наконец, разбитый пулемет. Конечно, все было настолько поржавевшим, что никуда не годилось, но все же Васька решил притащить в лагерь кое-что из этих трофеев.
Пулемет был тяжел, а вот штык-нож другое дело. Почистить его стальное лезвие — так им еще можно будет щепки колоть для костра.
Васька нагнулся, поднял штык и, обтерев травой, засунул за пояс.
Вдруг он заметил, что Сокол тщательно обнюхивает какой-то предмет. Это была солдатская фляжка для воды.
Она была сплющена в лепешку и никуда не годилась. Повертев фляжку в руке, Васька хотел отбросить ее в сторону, но вдруг ему показалось, что на одной из сторон превращенной в лепешку фляги что-то написано.
Васька стер налипшую землю.
Чем-то глубоко выцарапанная надпись стала хорошо видна. Но что это была за надпись!
"орветкор спря мыпарт рятали изаны таны отбитые отрядаГ удкова идорэт уфаши обращае стов в мсякГ имзамас картины великих камен мастеро АН. Проц кирует ном в его енкозн Откапыв коридо айтеиверни реначи Ищите нающемсявпра ающемушифр тенароду иликсов навыс етскому оте "Бар вом соволо Вместес челове гово" бо задн карти курасш нами найде льшуюп емуг ифровав тенашидоку лупеще ментыиза ещеруК рыПос леднийостав писи шемуэт шийсявжив Гудков ыхвз оМысп артины".
— Черт его знает, что за неразбериха! — прошептал Васька. — Ничего не поймешь!
Он бросил испорченную флягу, подхватил охапку хвороста и сделал несколько шагов в сторону нового лагеря. Однако странная надпись не выходила из головы.
— Гудков! — вдруг громко ахнул он.
Швырнув на землю хворост, он бегом бросился обратно и отыскал флягу. Действительно, в конце надписи стояло слово "Гудков".
Васька быстро прочел весь текст и теперь уже отыскал среди тарабарщины еще два слова, заинтересовавшие его не меньше, чем фамилия «Гудков». Это слова «картины» и "шифр".
Забыв и о хворосте и об ужине, Васька скачками, которым мог бы позавидовать горный козел, понесся к лагерю. За ним с лаем помчался Сокол.
— Филипп Васильевич, — орал он, еще издали увидев Решетняка, который вышел из палатки покурить, — смотрите, что я нашел. Гудков! Тут написано о Гудкове и о шифре!
На крик Васьки бросились Решетняк и Проценко. Лишь намаявшийся Шура Бабенко ничего не слышал и спал богатырским сном. 1 Решетняк осмотрел сплющенную флягу и протянул ее Проценко:
— Смотри, Грицько. Шифр. По-моему, это и есть ваша "решетка".
Руки Проценко тряслись от волнения, строчки плясали перед глазами.
— Да, — наконец вымолвил он, — это, по всей вероятности, «решетка». Сейчас попробуем прочесть.
Он принес из палатки свой альбом для зарисовок, вырвал из него один лист плотной ватманской бумаги, точно промерил сначала ширину, а потом высоту надписи.
— Ну что, Грицько? Что? — торопил его Решетняк.
— Видишь, ширина надписи, — говорил художник, — точно совпадает с ее высотой и все написанное умещается в квадрате. Теперь уже нет сомнения, что это зашифровано «решеткой». Точно по размеру написанного делаем квадрат из толстой бумаги. Расчерчиваем его, как доску для шахмат. Восемь клеток в ширину, восемь в высоту. Теперь некоторые клетки вырежем.
— Любые? — спросил Васька Лелюх.
— Нет. Весь секрет и заключается в том, чтобы вырезать клетки те же, что были вырезаны у человека, писавшего зашифрованный текст.
— А откуда ж вы узнаете, какие клетки были вырезаны у Гудкова? — снова спросил Васька. Проценко пояснил:
— Об этом шифре вычитала в какой-то книге мать Аллы. А как раз перед этим один кулак случайно перехватил записку Николая Гудкова ко мне. Это же давно было. Еще в доколхозные времена. Так вот, Наталья предложила переписку шифровать. Молодость, К игре, к таинственности тянуло. Вот мы и условились, какие именно клетки вырезать.
Глядя, как Проценко орудует ножом, Васька спросил:
— Могли условиться, чтобы какие-то другие клетки вырезать, а не эти, что вы вырезаете?
— Конечно. Весь секрет шифра в этом и заключается. Прочесть его может только тот, у кого есть точно такая же решетка, как и у шифровавшего текст. Мы раз и. навсегда договорились вырезать в первой строке третью, пятую и восьмую клетки, во второй строке — первую, четвертую и седьмую, а в третьей строке — только одну пятую.
— А ты или Николай не могли забыть и перепутать клетки? — спросил уже Решетняк. — Тогда ведь над расшифровкой придется возиться очень долго.
Проценко отрицательно покачал головой:
— Нет, как ты знаешь, и у меня и у Николая отличная память. Наталья, не надеясь на память, сделала еще каждому по картонному трафарету решетки, тому самому, что ты у меня в столе взял. Нет, никакой тут путаницы быть не может, Наконец он объявил:
— Решетка готова. Смотрите.
Проценко наложил бумажный квадрат с вырезанными отдельными клетками на сплющенную фляжку с непонятными записями:
— Смотрите! — теперь уже в волнении закричал он; все склонились над пнем, на котором была положена Васькина находка. — Читайте. Есть текст.
Мы партизаны отряда Г удкова обращае мся к Г.
АН. Проц енко зн ающему шифр или к сов етскому челове ку расш ифровав шему эт о Мы сп
— Итак, — записывал в блокнот Решетняк, — "Мы, партизаны отряда Гудкова, обращаемся к Г. АН. Проценко, знающему шифр, или к советскому человеку, расшифровавшему это. Мы сп…
— Ну, а дальше-то, дальше! — горячился Васька. — Пока ничего не понятно.
— Для того чтобы читать дальше, повернем по движению часовой стрелки решетку.
Проценко переставил квадрат. Его верх стал теперь правой стороной. То, что уже было прочитано, скрылось. Зато можно было читать дальше.
рятали отбитые у фаши стов картины великих мастеро в Ищите на выс оте "Бар сово ло гово" бо льшую п ещеру К артины
Снова повернул Проценко квадрат. Выступил новый текст. Когда он оборвался на полуслове, квадрат был еще раз повернут.
Письмо было расшифровано. В блокноте Решетняка оно уже выглядело так:
"Мы, партизаны отряда Гудкова, обращаемся к Г. АН. Проценко, знающему шифр, или к советскому человеку, расшифровавшему это. Мы спрятали отбитые у фашистов картины великих мастеров. Ищите на высоте "Барсово логово" большую пещеру.
Картины спрятаны в каменном коридоре, начинаю-щемся в правом заднем углу пещеры.
Последний оставшийся в живых взорвет коридор, этим замаскирует его. Откапывайте и верните народу, Вместе с картинами найдете наши документы и записи. Гудков".
Под скорбные звуки траурного марша медленно двигались вдоль главной улицы города пять орудийных лафетов, везущих усыпанные цветами гробы.
Кубань провожала в последний путь Гудкова и его товарищей.
Обнажив седые головы, шли старые большевики — участники Великой Октябрьской революции и ветераны гражданской войны.
Сияя орденами и медалями, проходили люди, победившие Гитлера.
Приспустив знамена, шагали молодые бойцы Советской Армии и пионеры.
Почетным эскортом окружая пушечные лафеты, ехали казаки с обнаженными шашками на плече.
Воины несли хранимое в музее знамя женского гвардейского авиационного полка.
В одном из центральных скверов города был открыт траурный митинг, посвященный памяти партизан, до последней минуты думавших об интересах народа.
Под звуки траурной музыки гробы опустили в могилы. Пока гремели орудийные залпы прощального салюта, могилы превратились в горы живых цветов.
Заплаканная Алла пробовала вникнуть в смысл слов, которые произносили выступающие на митинге, но ничего не понимала.
Вечером самый большой театральный зал города был переполнен, сидели по двое на стульях, стояли в проходах. И все же многие остались в фойе, где только что закончился осмотр найденных картин.
Председатель собрания предоставил слово для доклада Филиппу Васильевичу Решетняку.
Решетняк не поднялся на приготовленную для него трибуну, а вышел на авансцену.
— Здесь, в фойе театра, — начал Решетняк, — вы осматривали картины, написанные великими художниками. Часть картин выставить нельзя. Они требуют реставрации, но и по тому, что вы тут видели, нетрудно понять, какие замечательные вещи сохранили нам погибшие товарищи.
По надписям на стенах пещеры, по запискам Гудкова и его товарищей нам удалось восстановить подробности последних дней и часов жизни пяти славных партизан, Вот об этом я и расскажу…
Матрос пробирался к фронту…
Несколько месяцев назад после упорных боев под станицей Кущевской его, раненого, подобрали казачки. Он был без памяти. А когда очнулся, фронт уже продвинулся из степной Кубани в предгорья Кавказа.
Казачки прятали его в заброшенных овечьих кошарах, на чердаках просторных станичных хат, лечили как могли простыми, но верными средствами народной медицины и в конце концов выходили.
И вот уже месяц он пробирается к фронту.
Он шел ночами, а днем отсиживался в стогах, хоронился в узких степных балках, прятался в плавнях, уходил в камыши.
Кончились продукты, которыми его снабдили сердобольные казачки, и он шел полуголодный, боясь заходить в селения. Так было, пока он шел степью.
Очутившись в горах, он повеселел. Из-за перевала доносился еле слышный непрерывный грохот артиллерийской стрельбы — значит, там был фронт. Он почти у цели.
Теперь матрос шел прямо по горной дороге.
Несколько раз он сталкивался со стариками адыгейцами — коренными жителями этих мест. Старики свято соблюдали древний обычай вежливости и ничем не выказывали своего удивления, встретившись с молодым здоровяком, одетым в армейскую стеганку, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка. Адыгейцы охотно показывали горные тропы, которыми можно было пройти к фронту, предупреждали, в каких аулах можно напороться на гитлеровцев, снабжали жестким адыгейским сыром и табаком.
Ночью он впервые увидел зарево фронта, а вскоре после рассвета чуть не попал в руки фашистов.
С фронта шла на переформировку какая-то истрепанная в боях гитлеровская часть, Он увидел врагов совершенно неожиданно, столкнувшись с ними почти нос к носу. Но то ли утомленные и испуганные солдаты его не заметили, то ли приняли за пастуха; во всяком случае, когда он нырнул в кусты, его никто не преследовал.
Вскоре из своей засады он увидел поспешно идущего по дороге гитлеровского унтера, видимо догонявшего ушедших вперед товарищей. Немец сильно хромал.
Матрос выскочил и с силой вонзил ему в грудь большой нож.
Теперь у матроса был автомат с запасным магазином — парабеллум и две немецкие гранаты с длинными деревянными ручками.
Не более как через час ему это оружие пригодилось.
Он услышал стрельбу. Думая, что он достиг наконец фронта, матрос свернул с дороги и пошел на выстрелы, звучавшие откуда-то снизу.
С высокого обрыва он увидел стреляющих.
Это не был фронт.
Около обломков самолета лежал за камнем летчик с пистолетом. Человек пять фашистских солдат в эсэсовских мундирах вели по нему огонь. Матрос находился как раз над ними.
Поднявшись во весь рост, он одну за другой метнул гранаты.
Еще не смолкло эхо разрывов, как он увидел, что воспользовавшийся помощью летчик бежит к нему.
Пока к гитлеровцам подошла помощь, летчик и матрос были уже далеко.
Матрос сел прямо на землю и оглянулся на бежавшего вслед за ним летчика.
— Дивчина! — изумленно охнул он,
— Вы из отряда Гудкова? — спросила она, опускаясь рядом. — Партизан?
Он отрицательно покачал головой и в свою очередь спросил:
— Что, подбили тебя?
— Нет. Высоту набрала большую, а машина старая, да еще сегодня ночью ее изрешетили, вот она в воздухе и начала разваливаться.
Так встретился матрос Алексей Сагайдачный с летчицей полка ночных бомбардировщиков Лебедевой, которую партизаны называли "Клава Белая".
Клава рассказала о партизанском отряде Гудкова. Еще три часа назад он вел бой на поляне, находящейся совсем рядом.
Матрос решил идти на соединение с Гудковым. Проходя поляну, место недавнего боя, они подобрали оружие убитых егерей. Наконец они встретились с партизанами.
От всего отряда Гудкова остались в живых трое: Гудков, раненная в руку Наталья и его ординарец Ахмет.
Плотное кольцо егерей окружало партизан. Уже более часа Гудков не отвечал на выстрелы. На троих у них была лишь обойма патронов в пистолете, оставленном Решетняком. Их берегли.
Егеря, ободренные молчанием партизан, все сжимали и сжимали кольцо. За поимку "одержимого казака" была обещана большая награда и месячный отпуск в Германию. Поэтому они тоже не стреляли.
Вдруг в тылу егерей началась стрельба. Горное эхо разнесло взрывы и выстрелы. Егеря дрогнули и побежали.
Воспользовавшись моментом, Гудков прорвался и встретился с Клавой Белой и матросом.
Теперь их стало пятеро.
Хорошо зная, как плотен фронт на перевалах, Гудков не обольщался, что его будет легко перейти.
Прежде всего надо было достать побольше оружия. Уходя от преследования егерей, они отдалились от места боя, где можно было собрать трофеи.
Гудков решил организовать засаду. Он выбрал подходящее место: дорога проходила меж двух каменных скал. На одном из гребней спряталась Клава, на другом — Ахмет. Сам Гудков прошел вниз, чтобы преградить дорогу едущим или идущим автоматной очередью. На матроса была возложена задача закрыть путь для отступления. Если бы гитлеровцы появились не со стороны фронта, а с тыла, роли бы переменились: матрос преградил бы им путь, а Гудков не дал бы повернуть вспять.
Наталья поднялась повыше на гору и вооружилась биноклем. Она должна была дать знать о приближении немцев.
Вскоре подходящий случай представился.
Со стороны фронта двигались две пароконные подводы. На передней лежал связанный человек и сидело несколько полицаев. На второй везли какой-то груз, укрытый брезентом. Вел ее один полицай.
Все дело испортил матрос. Он погорячился и первым открыл стрельбу, тогда как было условлено, что это должен сделать Гудков.
Сидящий на задней подводе полицай Мешком свалился на землю. Он был убит наповал. Рядом с ним билась в конвульсиях одна из лошадей.
Едущие впереди, заслышав стрельбу, хлестнули по коням и пронеслись мимо сидящего в кустах Гудкова.
Гудков пустил автоматную очередь, но было уже поздно.
Рядом с какими-то аккуратно зашитыми тюками спал в обнимку с пулеметом мертвецки пьяный полицай, которого до сих пор партизаны не видели.
Тут же были коробки с запасными пулеметными лентами.
Это была удача: прибавилось еще два автомата, а главное — пулемет с большим количеством запасных патронов.
Растолкав спящего полицая, Гудков строго спросил, какой груз они везут.
По седой прядке волос полицай узнал "одержимого казака". Его приметы были разосланы во все комендатуры и отделения полиции.
— Господин партизан, — залепетал он, мгновенно отрезвев, — я все скажу. Картины какие-то из музея везли. Вот можете взглянуть, сбоку лежат.
Действительно, сбоку тюков были небрежно засунуты несколько картин и какая-то икона.
— Не убивайте, господин партизан! — причитал полицай. — Я не виноват. Я все скажу.
— Кого везли связанным на первой подводе? — не обращая никакого внимания на его вопли, строго спросил Гудков. — Партизана?
— Нет, господин партизан. Я все скажу. Это не я — немцы. Эсэсовцы захватили в ауле. Какой-то старик вот эти картины вез в эвакуацию. Еще осенью. Да не успел через перевал. Прятался в ауле. А немцы вас ловили и на него натолкнулись. Нам только приказали картины и его в город увезти. А я не виноват. Честное благородное слово, не виноват! Не убивайте, господин партизан!
— Честь! — крикнул в бешенстве Гудков. — Благородство! А ты, собака, о них помнил, когда Родину продавал?
Вскинув пистолет, Гудков в упор выстрелил. Он мог отпустить гитлеровского солдата, но к предателям был беспощаден.
— Николай, — обратилась к нему Наталья, — нужно унести картины.
Они знали, какую огромную духовную и материальную ценность представляют собой картины, написанные великими художниками. Клава до ухода в армию была студенткой Московского университета. Много часов простаивала она перед шедеврами Третьяковской галереи, и одно упоминание имени Репина или Сурикова приводило ее в благоговейный трепет.
Гудков повел людей в обход. Чтобы не обнаруживать себя, он усиленно избегал встреч с врагом, не заходил в попадавшиеся на пути хижины пастухов и хаты лесников. Он хотел темной ночью обрушиться на гитлеровцев и, воспользовавшись переполохом, прорваться на ту сторону.
Только один раз им пришлось зайти в кошару пастухов. Рука Натальи гноилась, ее нужно было перевязать, а у них не было ни одного индивидуального пакета, ни одной чистой тряпки. Два дня нечего было есть. Кроме того, нужно было расспросить пастухов о горных тропах, о том, какие высоты в руках советских войск, какие у врага.
Ночью они вошли в кошару старого адыгейца. Тот помог им: нашел бинт, накормил, дал сыру в дорогу; рассказал, что знал о фронте.
Фронт был рядом. С поляны, где стояла кошара, был виден склон горы, изрытый окопами. Это были окопы советской морской пехоты, несколько месяцев сдерживавшей натиск отборных гитлеровских частей.
Они обошли аул, спустились в узкое ущелье. Надо было подняться наверх. Там уже свои.
Но в то время, когда они вошли в ущелье с одной стороны, с противоположной стороны в него входил батальон гитлеровцев, скрытно подтягивавшийся к фронту.
Партизаны были обнаружены. Они стали с боем отходить.
Гитлеровцы упорно прижимали их к каменным стенам Скалистого хребта.
— Перед нами две задачи, — твердо сказал Гуд-коз, — спасти картины и подороже продать свою жизнь.
— Подороже продать жизнь — это понятно, — ответил матрос. — Я за. Погибать — так с музыкой. Побольше с собой на небо гадов забрать. А вот картины-то придется бросить либо сжечь.
— Нет, — отвечал Гудков, — нужно искать пещеру.
В тех местах пещер вообще много, но две первые, на которые они натолкнулись, были малы и мелки. Зато третья, начинаясь узеньким горлом, переходила в большой подземный зал, а из него в недра горы шел каменный коридор.
Оставив матроса и Клаву с пулеметом стеречь вход в пещеру, Гудков уложил обессиленную Наталью в подземном зале и отправился вместе с Ахметом осматривать коридор. Он был длиною около километра, и второго выхода у него не было.; В пещере Гудков был как в крепости. До тех пор, пока у него были патроны, он мог держаться. Но после боя патронов осталось мало. Мало было и продовольствия, лишь несколько кусков сыра, что дал старик пастух. К тому же пещера была безводной.
Днем гитлеровцы попытались пойти в атаку, но с большими потерями для себя откатились.
Ночью Гудков и Клава поползли к текущему на другом конце поляны ручью за водой.
У них была единственная фляжка. Ее удалось наполнить и принести в пещеру. Но дорогой ценой. Обнаружив у партизан движение, гитлеровцы открыли шквальный огонь, и Клава уже у самой пещеры была убита.
Гудков принес тело девушки. Вырыв ножами могилу в одной из ниш пещеры, партизаны похоронили Клаву Белую. Они даже не знали ее фамилии.
Теперь их осталось только четверо.
Исследовав еще раз коридор, Гудков решил перетащить туда тюки с картинами. Рядом положили связку из трех гранат.
Было решено, что тот, кто останется последним в живых, взорвет этими гранатами вход в коридор, где спрятаны картины.
Возник вопрос, как сообщить о местонахождении картин так, чтобы поняли свои, но не догадались гитлеровцы.
И вот тут-то Наталья вспомнила, как в юности они с Проценко шифровали переписку.
В рюкзаке у Натальи лежала книга "Три мушкетера". На последнем листе Гудков написал письмо. Порвали карту, найденную в планшете Клавы, и в нескольких экземплярах скопировали письмо.
Оно было понятно каждому, кто прочтет. Партизаны спрятали клад. Где спрятали, мог расшифровать только Проценко, которому просили сообщить об этом письме-завещании.
Когда возник вопрос о шифрованном тексте, Гудков предложил сделать его на предварительно испорченной фляге. На непригодную флягу никто не польстится, а надпись, выцарапанная на металле, могла храниться годы.
Снова Гудков выполз из пещеры. Он положил фляжку с шифрованным письмом на камень и сверху прикрыл подобранной каской. Потом записки с открытым текстом рассовал под камни, так же как и фляжку, Прикрыл касками с убитых гитлеровцев.
Книгу "Три мушкетера" с письмом на обложке было решено спрятать около входа в пещеру.
Без пищи, без воды, почти без патронов, они продержались еще трое суток.
Потеряв надежду взять партизан измором, гитлеровцы и прибывшие им в помощь полицаи пошли на приступ.
Гудков и его верный ординарец Ахмет были убиты почти одновременно.
Боясь надолго оставить пулемет, матрос не мог их похоронить, как Клаву. Он оттащил их в подземный зал и укрыл бурками.
Наталья застыла над телом мужа. Она была в полузабытьи и очнулась лишь тогда, когда до ее сознания донеслись горланящие голоса гитлеровцев.
Пулемет молчал. Наталья бросилась к выходу из пещеры.
Матрос был мертв. В пулемете же оставалось полленты патронов.
Кое-как одной рукой Наталья повела огонь и отбила атаку.
Она снова была ранена, но, когда кончилась пулеметная лента, сделала еще несколько выстрелов из маузера. Только когда в маузере остался один патрон, Наталья поползла в глубь пещеры. Идти она не могла.
Она знала, что у нее есть время.
Наталья чиркнула спичку и подожгла остатки карты Клавы, чтобы осветить пещеру.
Взяв одну из картин, она собственной кровью вывела на обороте:
"Патронов больше нет. Взрываю коридор".
Подумав, дописала фразу, которую в нескольких местах писал еще сегодня утром убитый матрос:
"Погибаю, но не сдаюсь".
От заложенных Гудковым гранат шла веревка. Наталья потянула ее к себе.
Грохот потряс пещеру.
Случилось не так, как рассчитывал Гудков. При взрыве рухнуло не только устье коридора, где были спрятаны картины, но и обрушился вход в пещеру.
Убитый матрос и пулемет были засыпаны. Картина, на которой только что кровью писала Наталья, и икона Рублева, очевидно, были вынесены взрывной волной на внешнюю сторону завала. Сама Наталья очнулась заживо погребенной в подземном зале пещеры.
Отыскав в полной темноте тело мужа, она опустилась с ним рядом и в последний раз подняла маузер, в котором оставался единственный патрон.
…Наступило первое сентября.
В школе уже все знали, как необычно провели прошедшее лето Шура Бабенко, Алла Гудкова и Васька Лелюх.
Ждали их с нетерпением, а они, как нарочно, задержались.
— Алла с Шурой сейчас придут, — успокаивала подруг какая-то рассудительная девочка с длинной косой, — ну, а Лелюх, наверное, еще не дозавтракал. Он и в первый день опоздает.
Однако все трое пришли вместе. Лето сдружило их.
В школьном дворе образовались три группки. Девочки обступили Аллу. Спортсмены утащили в сторону Шуру. А несколько человек остались с Лелюхом.
Известный на всю школу задира и хулиган Юрка Северцев презрительно хмыкнул:
— Подумаешь, Лелюх тоже вроде участвовал в поисках партизанского клада. Такой толстяк? Брехня.
Васька осмотрел себя. Теперь он был совсем не толстый. И вдруг всегда трусливый Васька развернулся и со всей силы ударил Юрку Северцева, которого боялись почти все. Да так, что Юрка чуть не упал.
В следующее мгновение Юрка выпрямился и оторопело уставился на Лелюха, Не дав ему опомниться, Васька ударил Северцева кулаком под ребра, и, к удовольствию собравшихся, Юрка, задира и драчун, бросился бежать.
Лелюх его не преследовал. Он с достоинством подо-шел к Шуре.
— Шурка, — степенно спросил он, — когда у вас занятия секции борьбы? В боксеры я не хочу. Лучше бороться.
…Вечером подполковник Решетняк заступил на дежурство. Как обычно, помощником был Потапов.
Начало темнеть.
Зазвонил телефон.
— Дежурный по уголовному розыску, — проговорил Решетняк, поднимая трубку.
— Пропажа в банке? Сейчас выезжаем.
Последние слова он уже произносил стоя и нажимая пальцем на разноцветные кнопки сигналов, вызывающих к подъезду машины с оперативной группой и экспертами.
…Три одинаковые «Победы» промчались по оживленным вечерним улицам города.
Возвращающиеся из школы друзья — Алла, Шура и Лелюх — увидели Решетняка и приветственно замахали ему руками.
Подполковник их не заметил. Его мысли были поглощены новым делом.
