Добравшись до Сочи, Галя прежде всего пошла повидать Вовку и Шурика.

Ей открыл сам Бодалевский — давнишний товарищ отца, к кому она отправила мальчиков.

Он удивленно посмотрел на девушку, одетую в стеганку и кубанскую шапку с красной партизанской лентой. Здесь, в Сочи, стояла теплая осень, а лицо девушки было поморожено.

— Галя? Вы?.. Извините, не узнал вас. Проходите, пожалуйста. А где Вова и Шурик? Почему вы все-таки не прислали их ко мне?

Галя почувствовала, что у нее подкашиваются ноги…

Вместе с Бодалевским они поехали в эвакуационное бюро, потом в крайком партии.

Инструктор крайкома, полная немолодая женщина, расспросила, каким эшелоном ехали мальчики, перелистала папку с бумагами и сказала:

— Этот эшелон сильно бомбили, потом фашисты перерезали дорогу, и он вернулся обратно.

— Убитые были? — спросил Бодалевский.

— Да, семнадцать человек, но списка у нас нет. Эшелон вернулся в тот день, когда сдавали город и все учреждения уже эвакуировались.

Галя закрыла лицо руками и заплакала.

Госпиталь, в который направили девушку, был далеко за городом, но Бодалевский проводил ее туда и пообещал часто навещать.

В этот же день ей сделали операцию.

Бодалевский сдержал слово: дня через три он приехал вместе с капитаном-летчиком.

— Алексей Рокотов, — представился тот.

— Это сосед ваш, — сказал Бодалевский. — Тут рядом аэродром, они сюда и перелетели недавно. Сидят пока в резерве. От нечего делать составили оркестр, песенки разучивают. Так вот, Галочка, я взял дирижера и привез к вам. Пусть, думаю, познакомится и почаще приезжает вместе с оркестром. Чего же им только для себя играть?

Скоро в госпиталь приехал оркестр. В его составе были два дважды Героя и несколько Героев Советского Союза. Поблескивала недавно полученная Золотая Звезда и на кителе дирижера.

Выступление оркестра имело бурный успех.

— Но вы не обольщайтесь, — улыбнулся Бодалевский. — Это не вашей игре аплодируют. Играете вы, правду сказать, довольно плохо. Это совсем другому аплодируют.

— Плохо играем? — усомнился Рокотов. — Не может быть! А мне самому нравится.

Но Галя тоже сказала, что оркестр играет неслаженно.

После этого каждый день часа по два оркестр репетировал.

— Ничего, — говорили летчики. — Так рубанем, что Бодалевский ахнет!

Вторично оркестр нагрянул в госпиталь совершенно неожиданно. Начало концерта было задержано до тех пор, пока двое музыкантов не привезли Бодалевского.

После первой же вещи, когда раздались аплодисменты, Рокотов соскочил с эстрады, подошел к Гале и Бодалевскому и ревниво спросил:

— Ну как?

— Много лучше, но далеко до совершенства, — ответил Бодалевский.

Галя с ним не согласилась. Она принялась доказывать, что на этот раз играют очень хорошо, а Бодалевский излишне требователен.

Выступление пришлось прервать в самом разгаре: дирижера вызвал генерал — командир соединения.

Генерал прочел Рокотову шифровку, полученную из тыла врага: «Ранен командир партизанского отряда Герой Советского Союза товарищ Н., необходимо срочно вывезти».

На этом шифровка обрывалась: запеленговав радиостанцию, фашисты прервали передачу. Координат отряда не было, а в штабе фронта знали только район его действий.

— Санитарной авиации поблизости нет, — сказал генерал, — поэтому поручили нам. Пилот полетит на связном «У-2». Но найти в предгорьях отряд — дело нелегкое.

— Отыщу, — коротко ответил Рокотов. — Разрешите, товарищ генерал, лететь мне самому.

Генерал кивнул:

— Ни пуха ни пера.

Темная осенняя ночь, густые облака, плывущие с моря, мелкий, противный дождь не обещали приятного полета. Но Рокотов был всем этим доволен: в такую погоду не поднимались фашистские летчики.

Набрав высоту, капитан взял курс на горы, к линии фронта.

«Вот и передовая», — решил он, когда под крыльями самолета появились вспышки огня. Старательно маневрируя, он ускользал от возникающих то там, то тут светлячков — трассирующих пуль. Через несколько минут он уже снова был один в черном однообразии осенней ночи.

Подошло время искать нужный хутор, Рокотов долго ходил большими кругами над землей, спускаясь все ниже и ниже. Наконец внизу начали вырисовываться контуры каких-то зданий.

Выключив мотор, он высматривал место для посадки и думал: «Здесь или нет?» Снизу хлестнули две яркие линии трассирующих пуль.

Круто набрав высоту, самолет повернул обратно, бензин был на исходе, приходилось возвращаться на аэродром.

Через полчаса машина Рокотова снова ушла в воздух.

Летчик начал кружиться над другим хутором. Планируя над самыми деревьями, он перегнулся через борт кабины и что есть силы закричал:

— Партизаны! Партизаны!

Его снова обстреляли. Снова пришлось уйти ни с чем.

Четыре раза пересекал он линию фронта, четыре раза в хуторах и аулах вызывал на себя вражеский огонь.

Во время пятого полета Рокотов забрался далеко в горы и здесь увидел небольшой хуторок на краю поля.

Сколько ни раздавался над этим хутором рокот мотора, сколько ни кружил летчик, почти задевая колесами крыши, снизу никто не стрелял. Тогда он приземлился и, вытащив пистолет, пошел к видневшейся неподалеку хате.

— Стой! Кто идет? — окликнул его голос из темноты.

— Летчик! — ответил он.

Из темноты раздались радостные восклицания. Его ждали.

Завернутого в теплую бурку раненого внесли в самолет. Начинало светать, Рокотов, отдав и взяв почту, наскоро попрощавшись с партизанами, вылетел в обратный путь.

Когда самолет Рокотова приземлился на аэродроме, к нему рванулась санитарная машина. Вслед за «санитаркой» подкатил «виллис» командира соединения. Рокотов начал докладывать о полете, но удивленный возглас начальника санитарной службы перебил его.

— Товарищ генерал! Товарищ генерал! — кричал доктор. — Это же наш Селезнев!

Рокотов, генерал, воентехник Петя, перегоняя друг друга, бросились к санитарам. На носилках лежал Селезнев. Тот самый Селезнев, портрет которого в траурной рамке вот уже год висел на стене походного офицерского клуба.

После ухода летчиков начал собираться и Бодалевский.

— Значит, сегодня вы последний день в госпитале? — спросил он Галю.

— Да.

— Так вы помните: я и жена обидимся, если вы не поживете у нас.

— Спасибо, Иван Осипович. Я побуду у вас несколько дней.

— Почему же так мало?

— Ухожу в армию.

— Боевая у вас семья! — проговорил Бодалевский.

— Казаки! — гордо сказала Галя. — Советские казаки!

— Служить вы тоже идете в казачьи части? — спросил Бодалевский.

— Еще не знаю. Это ведь не от меня зависит.

Последнюю ночь в госпитале Галя спала беспокойно и поднялась очень рано.

Взяв у дежурной сестры пачку свежих газет, она устроилась поудобнее в кресле, раскрыла «Красную звезду»… и у нее потемнело в глазах.

Второй раз она узнавала о брате из газет!

Сомнений не было: с первой страницы на нее смотрел Вовка! Он стоял с целой группой людей. Многих из них Галя знала. Хитро посмеиваясь, глядел на Вовку Занин. Рядом стоял Качко, неподалеку — секретарь крайкома Лузняк и инженер с маргаринового комбината Петр Карпович, фамилии его Галя не помнила. В коренастом человеке с высоким лбом она узнала летчика Селезнева, с которым бежала из плена.

«На днях в тылу врага, — прочла Галя, — вручены ордена и медали большой группе награжденных организаторов и зачинателей партизанского движения на Кубани. На снимке группа награжденных».

Галя рассматривала фотографию и плакала.

Резко загудев, в ворота въехала санитарная машина. Из нее выскочили почему-то не санитары, а знакомые летчики, и стали бережно выносить раненого. Испуганная, не разбился ли кто-нибудь из ее друзей, Галя подбежала к носилкам.

На них лежал Селезнев.

— Степа! — вскрикнула она.

Селезнев узнал Галю и улыбнулся ей. Хотел что-то сказать, но снова потерял сознание.

Пока Галя получала документы, врачи уверили Рокотова, что жизнь майора вне опасности.

Летчики пошли проводить девушку.

По шоссе шли части. Новые ранцы и шинели, шапки, не закопченные дымом костров, говорили о том, что части эти еще не были в боях или возвращались на фронт после длительного отдыха.

— На перевалы, «царица полей»? — крикнул Рокотов.

Бородатый солдат посмотрел на его ордена, потом на Галину партизанскую ленту и только тогда ответил:

— На перевалы и дальше. На Кубань.

— А откуда вы? — спросила Галя.

Из строя ответило сразу несколько голосов:

— Земляков, что ли, ищешь, молодка? С Енисея! Из Сибири! Омичи! С Байкала!

Сибиряков сменили солдаты в ботинках с очень толстой подошвой, в похожих на спортивные шароварах. Все, как на подбор, рослые, смуглолицые, они шли необычайно легкой танцующей походкой.

— Гамарджос, Кубань! — раздавались из строя веселые приветствия.

— Грузины. Горнострелковые части, — объяснил Гале один из летчиков.

Окруженное почетным караулом автоматчиков, выплыло развернутое гвардейское знамя, которое нес морской офицер.

Приложив руки к фуражкам, застыли летчики.

Галя, не отрываясь, смотрела на тёмно-красное полотнище, которое напоминало о геройских атаках под Одессой, о грозных бастионах Севастополя, о многомесячных боях на перевалах Кавказа.

— Не одним сталинградцам наступать! Пошел и наш фронт! — с сияющим лицом сказала она.