Открытая машина, мягко подпрыгивая на рытвинах, направилась к только что приземлившимся истребителям. Из машины вышел генерал.

Майор Селезнев торопливо натянул шлем и пошел навстречу, чтобы доложить командиру соединения о результатах боевых вылетов.

Генерал молча опустил приложенную к козырьку руку Селезнева, притянул его к себе и неожиданно поцеловал.

— Поздравляю, Степан Васильевич, горжусь тобой! С большой радостью поздравляю. Тебе присвоено звание Героя Советского Союза, а Вихров и Рокотов награждены орденами Боевого Красного Знамени.

Генерал крепко пожал руки летчикам.

Это было в начале войны — 20 августа 1941 года, а через несколько месяцев, в конце февраля, самолет, пилотируемый героем Советского Союза майором Селезневым, не вернулся на базу.

Был обычный день боевой страды. Утром Селезнев отправился на свободную охоту за вражескими самолетами. В паре с ним летел на своем истребителе лейтенант Рокотов.

На большой высоте они перелетели линию фронта. Дальше их путь — к берегу Азовского моря, в тот район, где замечены новые аэродромы и оживление на воздушных дорогах.

Селезнев включил радиофон.

— Алеша, — окликнул он Рокотова, — смотри: прямо по курсу «фокке» и «мессершмитты».

— Вижу, — отозвался Рокотов. — Атакуем?

— Давай!

Круто задрав носы, истребители пошли вверх.

— Селезнев, — крикнул Рокотов, — над тобой «фокке», заходи ему в хвост!

— Ахтунг! Ахтунг! — ворвался в радиофон чужой голос. — Селезнев! Знаменитый Селезнев!

Майор стремительно бросился на «фокке-вульф». Оставляя в небе черный густой хвост дыма, фашистский флагман рухнул вниз. «Мессершмитты» насели на Селезнева.

Воздушный бой увел Рокотова в сторону от майора.

В то время когда Селезнев своим излюбленным приемом — ударом сверху вниз — атаковал одного из фашистских летчиков, другой успел зайти в хвост советскому самолету.

— Майор, сзади «мессер»! — предупредил Рокотов и устремился на помощь другу. Но за истребителем Селезнева уже потянулся шлейф дыма.

— Степа, Степа! — крикнул Рокотов.

Ответа не было.

Через минуту Рокотов увидел, как от самолета отделилась черная точка и над ней возник белый круг парашюта.

Из-за малой высоты приземление было неудачным: Селезнев, ударившись о землю, потерял сознание. Когда он открыл глаза, его окружала толпа горланящих солдат. Среди грязно-зеленых шинелей выделялись черные мундиры эсесовцев. Один из солдат держал пистолет Селезнева. Высокий эсесовский офицер рассматривал вытащенную из планшета летчика грамоту Героя Советского Союза.

— О, руссише асс! — закричал он и с видом победителя потряс грамотой над головой Селезнева.

В штабе авиационного корпуса «Викинг» стояла солидная тишина, лишь изредка нарушаемая шагами штабных офицеров.

Худой гестаповец с моноклем, в плаще без знаков различия прошел через приемную и носком сапога распахнул дверь в кабинет начальника штаба. Прежде чем он переступил порог, в кабинет вошли два его страшных пса.

Створки двери несколько мгновений оставались открытыми, и адъютант видел, как тучный и неповоротливый шеф вскочил, будто его подбросило пружиной, и прохрипел:

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — довольно небрежно ответил вошедший, и дверь затворилась.

Скоро гестаповец в плаще деревянным шагом промаршировал обратно. Вокруг него, косясь на шествующих впереди псов, суетился начальник штаба.

— Вы все поняли? — спросил эсесовец в плаще.

— Да, господин обер-штурмбаннфюрер! Но неужели действительно сам Селезнев? Необычайная удача!

«Ого! — отметил про себя адъютант. — Гость без знаков различия — большая шишка!»

…Машина, в которой везли Селезнева, остановилась около одноэтажного здания сельской школы.

— Вылезайт! — скомандовал один из конвоиров. Эсесовцы стали выталкивать майора из машины.

С крыльца школы спускался высокий фашист в черном плаще, с моноклем в глазу, увидев его, конвоиры заработали кулаками еще старательнее. А он неожиданно прикрикнул на них. Селезнев разобрал, что гитлеровец запретил бить его. Это было странно…

Майора провели по длинному коридору и указали на дверь с табличкой: «учительская».

Его допрашивал безукоризненно говоривший по-русски полковник, начальник штаба корпуса. На допрос собрались почти все чины штаба: не так-то часто представлялся случай увидеть живого русского асса.

Полковник был чрезвычайно вежлив и предупредителен.

«В чем дело? Почему он меня так охаживает?» — думал Селезнев. Отвечать на какие-либо вопросы он отказался и молча слушал, что говорил немец.

Из дальнейших слов полковника стало ясно, в чем дело.

— Завтра утром вы вылетите в Берлин, — многозначительно поднял полковник толстый палец. — В Берлин!.. О, вас может захотеть увидеть фельдмаршал Геринг… Конечно, захочет. А может быть, сам фюрер…

Селезнев молчал.

Видя, что от пленного ничего не добьешься, полковник приказал отвести его в тюрьму гестапо, а сам отправился с докладом к обер-штурмбаннфюреру.

У обер-штурмбаннфюрера СС Ульриха фон Гарденберга была одна страсть — сильные, породистые и обязательно злые собаки. Дома он имел большую псарню и в Россию привез двух своих любимцев. Это были самые свирепые экземпляры из его коллекции: темный, почти черный Вотан и светло-серый, дымчатый Голиаф. Куда бы ни шел обер-штурмбаннфюрер, за ним, как тени, следовали две волчьего облика овчарки, готовые по первому знаку разорвать в клочья каждого. Под их защитой Гарденберг чувствовал себя значительно безопаснее, чем под охраной двух здоровенных эсесовцев.

Полковник рассказал Гарденбергу о своей неудачной попытке поговорить с русским летчиком «по душам» и завербовать его на службу к фюреру.

— Черт побери, — скрипнул зубами обер-штурмбаннфюрер, — досадно! Будь он немного посговорчивей, я бы гарантировал вам орден из рук самого фюрера. Да и мне кое-что перепало бы… Досадно!

— А может быть, — вкрадчиво заговорил полковник, — повесить? А?

— Я не прочь, но этот белобрысый — птица большого полета. Я доложил в Берлин, и там согласились со мной, что его переход на нашу сторону дал бы замечательный резонанс… Раскаявшийся Герой Советов — это звучит.

— Ну, а потом?

— Потом, — усмехнулся обер-штурмбаннфюрер. — «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Убит при попытке к бегству. А то — Дахау или Освенцим…

В камере, куда ввели Селезнева, ничком на нарах лежал человек с перевязанной головой. Это был тоже «живой трофей» — старшина второй статьи с крейсера «Красный Кавказ» Анисим Зубков. На допросе в гестапо ему объявили, что повезут в Германию.

— Плохо наше дело, товарищ майор. Плохо — и точка! — говорил Зубков Селезневу. — Что о нас товарищи подумают, когда узнают, что мы, живые и здоровые, по Германии ездим и своим видом фашистов развлекаем?! Синее море, зеленый гай… Бежать надо! Обязательно бежать, и сегодня же ночью, а то завтра поздно будет. Завтра в это время мы, пожалуй, уже в Германии будем, а там трудненько с якоря сняться. Сегодня — и точка!

— Точка-то точка, слов нет, — невесело улыбнулся Селезнев. — Да как?.. — Он показал на толстые оконные решетки.

Зубков тяжело вздохнул.

Они долго сидели молча. Вдруг майор оживился:

— Слушай, Анисим Платонович, а что, если…

Всю ночь Селезнев и Зубков не спали. До мельчайших деталей разработали они смелый и дерзкий план.

— Дело, конечно, опасное, — говорил Селезнев, — но нужно рисковать, другого выхода нет. А плен хуже смерти.

— Не дрейфь, браток, — ободряюще прогудел моряк и громко засмеялся. Часовой поспешно открыл «глазок».

В коридоре забухали шаги. Со скрежетом отворилась массивная дверь, вошли гестаповцы. Впереди шагал высокий, в плаще без знаков различия, с собакой на коротком поводке.

— Выходить! — сказал он.

Около тюрьмы чернели мундиры эсесовцев, построившихся в каре. Их было не менее взвода. На груди каждого поблескивал вороненым металлом автомат. Солдаты еле удерживали захлебывающихся в лае овчарок.

Над недалеким бором вставало солнце. Летчик с грустью подумал: «Придется ли еще когда-нибудь увидеть восход солнца на родной земле?»

— Все равно попытаемся, как условились, — шепнул он моряку и решительно шагнул вперед.

— Погибать, так с музыкой! — отозвался Зубков.

Эсесовцы оцепили большой четырехмоторный самолет, но внутрь не вошли. В машину взобрались лишь два унтера и коренастый обер-лейтенант с портфелем. К радости пленников, им не связали рук. Чего ж гитлеровцам было бояться двух безоружных людей?

Экипаж в полном составе уже находился на борту и был готов к вылету. За штурвалом сидел первый пилот — сухопарый рыжий гитлеровец. Бортрадист в своей маленькой темной кабине слушал музыку, и казалось, ничто его не трогало. Зато второго пилота, с черной повязкой на глазу и железным крестом в петлице, очень интересовали пассажиры, вернее, один из них, «руссише асс» Селезнев. Это была его вторая встреча с Селезневым. Первая состоялась недавно в воздухе, результаты ее были для гитлеровского летчика плачевными: сожженная машина, рана в голову, ужас перед смертью, которая казалась неизбежной, и в довершение всего нагоняй от начальства и перевод из первых во вторые пилоты.

Тяжелая машина, пробежав по полю, оторвалась от земли и начала набирать высоту, у Селезнева было такое чувство, будто внутри него все стянуло в один комок. Он смотрел на офицера и думал, что ему, считавшемуся в полку одним из самых смелых летчиков, еще не случалось так рисковать, как придется сегодня.

Зубкова же, как только он очутился в машине, не покидало веселое настроение. Он посматривал по сторонам, и его лицо расплывалось в улыбке, словно для него не было ничего приятнее, как рассматривать сидевших рядом гитлеровцев.

Селезнев опустил веки, делая вид, что его одолевает сон. Это было сигналом.

Все произошло в несколько мгновений.

Улучив момент, когда один из унтеров полез в карман, Зубков ударом кулака сбил его на пол. Другой унтер, ослепленный доброй горстью табака, взвыл от боли. Двумя ударами, под ложечку и в висок, моряк быстро заставил его замолчать.

В тот момент, когда Зубков расправлялся с первым гитлеровцем, Селезнев стремительным броском кинул свое тело вперед на сидящего напротив обер-лейтенанта. После того как он подал сигнал Зубкову, мускулы летчика напряглись, и его прыжок был точен и силен.

Вместе с гитлеровцем Селезнев покатился по вибрирующему полу самолета. Каждый пытался первым выхватить из висящей у гитлеровца на поясе кобуры тяжелый парабеллум. Обер-лейтенант оказался гораздо сильнее Селезнева и к тому же знатоком бокса, резким движением всего корпуса ему удалось оторвать от себя противника и отбросить его в сторону. Селезнев кинулся вперед еще раз, но его встретил прямой и мощный удар боксера, пришедшийся точно в солнечное сплетение. Перед майором промелькнул виденный полчаса назад лес, и он потерял сознание. В углу стиснутых губ поползла змейка темной крови.

Гитлеровец расстегивал тугую кобуру и в этот момент увидел перед собой перекошенное от ярости лицо моряка. Почувствовав, что вытащить пистолет он уже не успеет, фашист отскочил и нанес Зубкову мастерский удар в переносицу. Будь на месте моряка человек послабее, победа в поединке осталась бы за гитлеровцем. Но для Зубкова, как он потом определял, это было, «что для слона дробина». Он ухватил гитлеровца за мундир и, притянув к себе, опустил на его голову несколько раз подряд пудовый кулак.

Отшвырнув в сторону обмякшее тело фашиста, Зубков бросился к летчику.

— Браток!.. — тревожно крикнул он. — Браток, что с тобой? Эх ты, горе какое, синее море, зеленый гай!..

Летчик молчал. Только по еле пульсирующему на закрытом веке нерву Зубков определил, что майор жив. Моряк вспомнил, что на поясе одного из унтеров видел флягу. Сорвав ее, он с трудом разжал зубы майора и влил ему в рот глоток коньяку. Селезнев застонал и пошевелил рукой. Увидев это, Зубков пробормотал:

— Все хорошо, что хорошо кончается, — и вылил остатки коньяку себе в рот.

Самолет продолжал путь на запад. Экипаж за гулом мотора не слышал, что происходило в пассажирской кабине.

Когда в рубке появились вооруженные автоматами русские, второй пилот поспешно поднял руки. Он не забыл недавнюю встречу в воздухе с «руссише асс» Селезневым. Опасаясь, что поднятых рук недостаточно, он отрапортовал:

— Гитлер капут!

— Точка! Постараемся! — зыкнул в ответ Зубков и сорвал с его пояса пистолет.

Первый пилот пытался сопротивляться. Майор прошил его короткой автоматной очередью. Отбросив его тело, он сел за штурвал и сразу же почувствовал себя спокойно и уверенно. Он снова был на своем месте!

Зубков крепко связал второго пилота и отправился к радисту. Тот сдался без боя.

Искать карту было некогда, компас и некоторые другие приборы были разбиты автоматной очередью. Ориентируясь по солнцу, Селезнев лег на обратный курс и повел машину к востоку, к фронту, домой.

То и дело он всматривался в плывущую внизу землю. Вот, наконец, узкие полоски наделов польских крестьян сменились мощными массивами колхозов.

— Степан Васильевич, — крикнул, нагнувшись к его уху, Зубков, — смотри!

Самолет догоняла пятерка истребителей. По контурам летчик определил: «Наши!..» — и сразу же увидел дымки выстрелов у отделившегося от строя истребителя.

Селезнев сделал «мертвую петлю». Краснозвездный истребитель пронесся рядом, и майор успел заметить опознавательные знаки своей эскадрильи и большую цифру «4» на хвосте.

— Рокотов, Алеша, — прошептал Селезнев. Он делал маневр за маневром, чтобы уйти от удара летчика, который не знал, что нападает сейчас на своего командира и закадычного друга.

В самолете была немецкая рация. Селезнев сумел бы настроить ее на волну своей эскадрильи; но нельзя было бросить штурвал, да и за те секунды, которые понадобились бы для налаживания рации, Рокотов изрешетил бы самолет.

Напрасно майор покачивал крыльями, давая знать, что он свой. Лейтенант Рокотов, поклявшийся беспощадно мстить за гибель своего боевого друга Селезнева, стремительно атаковал самолет с черными крестами на хвосте и крыльях.

…Вечером в землянке Алексей Рокотов рассказывал своим товарищам:

— Впервые видел я такого гитлеровского пилота. На тяжелой машине — и такие маневры, что дай бог истребителю сделать! Знаете, товарищи, ну, как… — он замолчал, подбирая слово для сравнения, — как покойный майор Селезнев, честное слово!

Капитан Вихров недоверчиво хмыкнул:

— Уж это ты, братец, загнул — «как майор Селезнев!..»

— Ну, и чем кончился бой? — вмешался в разговор новичок — младший лейтенант.

— Сбил я его, — ответил Рокотов.

Тщетно старался Селезнев выровнять стремительно падающую машину: самолет потерял управление. С катастрофической быстротой приближалась земля, у себя за спиной майор слышал вопль фашистского летчика, понявшего, что случилось; Зубков яростно ругался.

Машина рухнула на землю. Селезнев второй раз за этот день потерял сознание. Очнулся он лежащим на шинели. Зубков сидел рядом и уныло смотрел на догоравший самолет.

Селезнев поднял руку к голове. Она была туго забинтована куском парашютного шелка. Сквозь повязку просочилась кровь.

— Где немцы? — спросил майор.

— Вон один, — моряк показал на полуобгоревший труп радиста, — а второй удрал.

— Удрал, говоришь? — встрепенулся Селезнев. — Тогда и нам нужно удирать, а то как бы его друзья не нагрянули.

Они медленно брели по болоту, с трудом пробираясь сквозь чащу камышей. Они не знали, где находятся, у них не было ни продовольствия, ни оружия — все сгорело в самолете.

Под утро, выбравшись из болота, они наткнулись на копну сена, вырыли в ней нору и заснули, разбудил их скрип колес. Зубков и Селезнев осторожно выглянули. Приехавший был один. Они вылезли из стога. Крестьянин испуганно шарахнулся, но, оглядев их, успокоился, усмехаясь в седые усы, он спросил:

— Чи с окружения, хлопчики? — и с любопытством посмотрел на меховой комбинезон Селезнева. — Шофер, что ли? Либо танкист? Летчик, убей бог, летчик! — воскликнул он. — Я ж говорил, что упал русский самолет! Вы, хлопцы, скажите не таясь, кто вы есть?

Не успел Селезнев открыть рта, как моряк уже доложил:

— Это летчик, майор, Герой Советского Союза. А я с крейсера «Красный Кавказ», старшина второй статьи.

Крестьянин недоверчиво оглядел их.

— Ну, ладно, меня це не касаемо. Куда ж вы пойдете? Оружия у вас нема, пропадете в плавнях. Едемте в деревню. Я вас где-нибудь у себя пристрою, а там видно будет.

— А немцы? — спросил майор.

— Да они к нам и не наведываются. Сторона-то больно глухая.

Селезнев понимал, что доверяться первому встречному рискованно. Однако другого выхода не было.

В маленькую, затерянную вглуби приазовских плавней деревню они приехали к вечеру. Войдя в хату, Селезнев и моряк увидели высокую старуху и худенького подростка на костылях. Старуха встретила их приветливо.

— Заходьте, заходьте, — сказала она певучим говорком, — сидайте.

— Степа, выйди сюда! — крикнул крестьянин из сеней.

Накинув кожушок, мальчик вышел. Вернулся хозяин один. Это встревожило Селезнева.

«Неужели напоролись на предателей?» — думал он, чувствуя, как противно засосало под ложечкой.

Моряк же, видя, что старуха подает ужин, пребывал в прекрасном настроении.

Стол был накрыт обильно. Это усилило сомнения Селезнева: «фашисты у людей последнее забирают, а здесь и жареная курица, и яйца, и сметана, даже самогон…» И поведение хозяина было подозрительным: он не торопился начинать ужин, наверное, кого-то ждал.

Сквозь завывание ветра Селезнев услышал скрип шагов и приглушенные голоса во дворе. Он толкнул в бок Зубкова, но тот жадно смотрел на стол и отодвинулся, решив, что летчик толкнул его случайно.

Дверь распахнулась. Из темных сеней в хату шагнул грузный чернобородый человек, похожий на цыгана. Кожух пришельца был расстегнут, из-под него выглядывал немецкий автомат. Такие же автоматы поблескивали и у стоящих сзади мужиков. Хозяин весело проговорил:

— Проходьте, проходьте, господин шеф-полицай.

Зубков схватил тяжелый дубовый табурет и поднял его над головой.

— Возьми, им бить удобнее, — пробасил полицай-президент, швырнув на кровать автомат.

Не выпуская из рук табурета, Зубков попятился к кровати и схватил автомат.

— Ну что же, господин староста, или кто ты там, — сказал он. — Немецкому не обучен и как величать фашистских холуев, пардон, не знаю. Садись, ужинать будем.

— Не беспокойся, сядем.

Крестьяне сняли автоматы, небрежно поставили их в угол и стали рассаживаться за столом. Полицай-президент налил в стаканы самогону.

— За прочное знакомство, — пробасил он и выпил первый.

— Довольно валять дурака! — крикнул Селезнев. — Или боитесь, всей оравой не справитесь?

Полицай-президент спокойно обтер губы.

— Больно ты горяч, товарищ майор. Ну, раз тебе не терпится, давай поговорим. Кто я такой, ты знаешь — полицай-президент. — Он помолчал. — Но служу я не Гитлеру, а нашей советской власти, от которой за всю свою жизнь, кроме хорошего, ничего не видел… Рассказал бы тебе, как и зачем я к фашистам в полицию попал, да боюсь, товарищ у тебя чересчур болтливый — первому встречному расскажет.

Зубков густо покраснел.

— Так вот, — продолжал чернобородый. — Как служу я советской власти, то должен я тебя сберечь. Ты человек нужный для победы нашего государства над гадами. Садись, поговорим.

В хате уже спали, а Григорий Володько — так звали чернобородого — все рассказывал Селезневу о жизни при немцах, о том, как группа товарищей пробралась на службу в полицию и помогает, чем может, народу.

Говорили они и о том, как лучше Селезневу и его товарищу перейти через фронт.

— Надо вас поскорей переправить к своим, — сказал Володько. — Но сейчас идти никак нельзя. Не сегодня-завтра оттепели начнутся, а тогда в наших местах ни пройти, ни проехать до самого лета. Придется вам пожить здесь месяц-другой.

На следующий день Григорий принес ворох гражданской одежды и, когда Селезнев и Зубков переоделись, повел их к себе домой. Соседям он выдал их за родственников, которые дезертировали из Красной Армии.

Деревня служила партизанам продовольственной базой. Много раз Селезнев просил Григория связать его с партизанами.

— Начальство партизанское мне не разрешает, Степан Васильевич, — отвечал тот: — рисковать тобой не хотят. Тебя нужно живым и невредимым на Большую землю доставить, чтобы ты снова на самолет сел.

— Надоело без дела, Григорий, — жаловался летчик.

— Подожди, наберись сил. В мае уйдете.

Наконец наступил май.

Григорий где-то пропадал несколько дней, а вернувшись, сказал Селезневу:

— Ну, Степан Васильевич, ставь магарыч. Приказано проводить тебя да помочь к фронту пробраться.

Селезнев заволновался, тотчас же стал собирать немногочисленные пожитки, как будто выход нельзя было откладывать ни на минуту.

— Ну и горяч же ты! — посмеивался Григорий. — Куда торопишься? Через три дня пойдем.

Но и через три дня не удалось уйти: Зубков поранил косой ногу. Ко дню выхода нога распухла и покраснела. Идти моряк не мог.

Григорий вызвал Селезнева на улицу и спросил:

— Как решаешь, Степан Васильевич: один пойдешь или обождешь Анисима?

Селезнев вздохнул.

— Да нет, придется обождать. Не годится бросать товарища.

…Вышли они в начале июля. Из плавней их вывел Григорий. На прощанье он вручил им справку. В ней шеф районной полиции удостоверял, что полицейские Селезнев и Зубков направляются в прифронтовую полосу для опознания задержанных партизан.

Все же Зубков и Селезнев предпочитали не попадаться на глаза гитлеровцам. Днем они прятались по балкам и в скирдах хлеба, ночью продвигались прямо по целине, обходя населенные пункты. Только на маленькие хутора они иногда решались зайти, чтобы достать продовольствие.

Фронт уходил все дальше на восток. Наконец под Ростовом они услышали далекий гул артиллерийской канонады. Это шли многодневные бои под Кущевской. Зубков отыскал лодку, ночью они переплыли Дон и двинулись вперед. Однако на Кущевскую не пошли, а круто свернули в сторону, зная, что в районе боев труднее перейти фронт.

Теперь они шли и днем, фронт, видимо, был близко — во многих станицах носились дым и пепел затухающих пожаров, фашисты не встречались.

На одном из хуторов Селезневу сказали, что русские находятся в ауле километров за двадцать пять отсюда. Селезнев и Зубков переплыли Кубань и шли всю ночь. На рассвете они увидели аул.

Чем ближе аул, тем сильнее колотится сердце. И вдруг лающий окрик:

— Хальт!

От неожиданности оба застыли.

— Хальт! — снова закричал фашист и потряс автоматом.

Селезнев вспомнил о спасительной справке, но в этот момент Зубков бросился в сторону. Из придорожной канавы выросли еще три гитлеровца. Наставив на бегущего автоматы, они пролаяли одновременно:

— Хальт!

Селезнев до крови закусил губу. Сзади его подталкивали автоматом, резко повернувшись, он что было силы ударил солдата кулаком в висок. Гитлеровец упал. Пока подбегали другие, Селезнев успел уничтожить справку. Попади она к немцам, Григорию пришлось бы туго.

Через несколько часов, окруженные конвоем, Селезнев и Зубков шли по той самой дороге, по которой пробирались сегодня ночью.