Мнение этнографа Г. В. Ксенофонтова

В университетской фундаментальной библиотеке без особого труда удалось разыскать комплект журналов «Будущая Сибирь». В шестом номере за 1933 г. оказаась большая статья П.Драверта «Дикие люди мюлены и чучуна». Привожу ее с некоторыми сокращениями.

«Уже в 1911 году Фрезер в лекциях, читанных им в Кембриджском университете, указал на необходимость торопиться с изучением первобытных народов, «пока не поздно, пока их предания не исчезли навеки», так как первобытные народы, соприкасаясь с цивилизацией, утрачивают свои старые обычаи и идеи, представляющие для нас документы огромной исторической ценности…

Не менее категорически выразил эту мысль сибирский поэт Мартынов в своей небольшой, но яркой поэме «Бусы». В поэме выведен европейский торговец, отправившийся на корабле с грузом стеклянных бус в низовье Оби, чтобы выгодно обменять этот бесполезный товар на ценную пушнину. Но тут разыгрывается неожиданная для него сцена:

И купец, избороздивший моря, понял, что на земле не осталось ни одного дикаря.

Действительно, купцы и миссионеры всех стран сделали все, что могли, для того, чтобы не оставить этнографам нетронутого первобытного человека…

Тем больший интерес для этнографов должны приобретать неисследованные пространства Северо-Восточной Сибири, где еще остались места, куда буквально не ступала нога научного работника. И если Сибирь с каждым годом не перестает удивлять естествоиспытателей совершаемыми в ней находками, то антропологам и этнографам она, быть может, способна также дать что-нибудь весьма замечательное…

В 1908 году, во время путешествия на пароходе «Север» для минералогического обследования берегов Лены от Якутска до дельты этой великой реки, я слышал в Кюсюре и Булуне отрывочные рассказы о диких волосатых людях, которые встречаются будто бы в глухих местах Верхоянского округа. Серьезного значения этим рассказам я тогда не придавал, видя в них лишь произведения фантазии аборигенов края…

Помню, с каким волнением я слушал в Омске в 1925 году от моего друга якута Дмитрия Иннокентьевича Тимофеева, студента Сибирской сельскохозяйственной академии, собранные им на родине любопытные сведения о диких людях — мюленах и чучуна. Тогда же он передал мне выдержки из своего дневника, записанные им в 1924 г. со слов жителя Байгантайского улуса 2-го Байгантайского наслега Петра Тихоновича Забловского и жителя Восточно-Кангаласского улуса 1-го Нерюктейского наслега Георгия Григорьевича Петрова. Привожу в неприкосновенности эту записку: аяно-нелькан-ские тунгусы мюленами называют диких людей, обитающих в хребте Джугджур или Дюжунгджур. По рассказам якутов-очевидцев и также понаслышке от тунгусов, эти люди представляют собой нечто похожее на первобытных людей. Когда остановишься на ночлег, растянув палатку, разведешь костер, сидишь за ужином, мюлен подкрадывается к тебе между кустами, как осторожный охотник, вооруженный луком, иногда камнями. Надо при переезде через хребет Дюжунгджур быть особенно осторожным, иначе можно быть убитым мюленом. Якуты ужасно боятся мюлена, называют его «дюжунгджур-иччите» и потому приносят ему подарки. А тунгусы его знают, иногда убивают его. Ростом он ниже среднего человека (другие говорят — выше). Волосы совсем не острижены, большая часть лица покрыта шерстью. Одежда из звериной шкуры, шерстью наружу. Имеет нечто похожее на торбаса; вокруг головы натянута лента, представляющая головной убор. Вооружение — лук. На поясе привешен нож. Имеет огниво. Нередко вооружен просто камнями, палками. Язык — производит отдельные нечленораздельные звуки.

Подкрадываясь к ночлегу путешественников или к чуму туземных жителей, мюлен обстреливает их из лука или бросает камнями. Имеет привычку стрелять без перерыва. Окончив запас стрел, убегает. Предполагают, что они живут в пещерах.

Другая заметка о чучуна записана Дмитрием Иннокентьевичем со слов жителя 1-го Нерюктейского наслега Восточно-Кангаласского улуса Якутского округа И. И. Тимофеева:

«Чучуной» тунгусы северных округов называют обитателей северных хребтов — диких людей, тоже живущих в пещерах. Одежда из звериной шкуры, вооружение — лук и стрелы, на поясе висячий нож и огниво. Нож железный, очень плохой, массивный. Угоняет у тунгусов оленей, целые табуны. Тоже имеет привычку стрелять без перерыва. Чучуна первый стреляет и скоро кончает стрелы; а тунгус, в это время стоявший где-нибудь за деревом или лежавший за бугорком, стреляет в обезоруженного чучуну.

Существует следующее предание у тунгусов Усть-Яны: однажды чучуна сломал амбар, где хранился запас пищи, и украл все. Как раз в эту ночь пал снег; утром тунгусы собрали охотников и пошли по следам чучуна. Скоро пришли к одной пещере на горе и увидали, что вор сидит в пещере и ест украденную пищу. Чучуна оказался безоружным и не мог сопротивляться, только упал, будто прося пощады, что-то говорил нечленораздельно, похоже на мычание животных, и показывал зубы. Тунгусы, недолго думая, закололи его копьем.

Из собранных Д. И. Тимофеевым сведений обращают, между прочим, на себя внимание рассказы о привычке мюлена издавать перед нападением оглушительный свист, который производит ошеломляющее впечатление на человека, парализуя на некоторое время его волю.

Д. И. Тимофеев предупреждал меня, что получить сведения о мюленах из первоисточника крайне затруднительно. Якуты и тунгусы (особенно последние) весьма неохотно рассказывают о своих встречах с мюленом, кончающихся роковым исходом, боясь привлечения к суду за убийство, и обычно такой рассказ можно услышать на смертном одре или когда убивший уверен, что ему жить недолго».

Далее приводились материалы, собранные Д. И. Тимофеевым в 1928 г. Житель Хоринского наслега П. С. Назаров рассказал, что ему пришлось слышать пронзительный свист мюлена на вершинах гор по дороге в Нелькан. Один раз около сопровождаемого им каравана с грузом упал камень. Рассказчик и тунгусы-возчики были убеждены, что это проделка мюлена. На реке Мае лет пятнадцать назад (т. е. в 1913 г.), по сообщению Назарова, якут Мегинского улуса, по прозвищу Арджах, убил мюлена. Лицо последнего было покрыто шерстью, глухая одежда из оленьих шкур обтягивала тело. Провианта и оружия при нем не было. Учитель Булунской школы Собакин слышал от тунгуса В. Захарова, что его родственник около тридцати лет назад (т. е. в конце XIX в.) убил мюлена, одетого в «сплошной костюм», тело его было черное.

На основе этих сообщений в 1929 г. П. Л. Драверт совместно с Д. И. Тимофеевым прочел доклад о мюленах и чучуна на заседании Комиссии по выявлению и изучению памятников природы и старины при Западносибирском отделе географического общества. Собрание вынесло резолюцию, в которой обращало внимание якутского просветительного общества «Саха-кэскиле» (Якутское возрождение) на желательность сбора сведений о мюленах и чучуна.

Суммируя имеющиеся данные о диких людях, П. Л. Драверт пришел к заключению, что «теперь уже трудно отрицать существование в Якутии своеобразных представителей человеческой породы, близких по образу жизни к людям каменного века». В качестве слабого пункта этой проблемы он указал на отсутствие в имеющихся сообщениях упоминаний о женщинах и детях чучуна.

Его выводы сводились к следующим положениям. В области Джугджура (часть Станового хребта) и на севере бывшего Верхоянского округа обитают неизвестного племени люди, находящиеся на весьма низкой ступени культурного развития; от народностей Якутии они отличаются помимо некоторых особенностей сильно развитым волосяным покровом лица; членораздельной речью не владеют, а может быть, их язык просто непонятен; ведут бродячий образ жизни, свойственный первобытным охотникам; передвижения совершают в одиночку или мелкими группами, придерживаясь малонаселенных или пустынных мест. В качестве оружия используют лук со стрелами и копье, им известно употребление огня. Они нападают на отдельных охотников, по-видимому тогда, когда чувствуют себя в опасности, а также побуждаемые желанием овладеть одеждой или снаряжением. В результате столкновений с людьми более высокой культуры мюлены и чучуна находятся на пути к исчезновению.

П. Л. Драверт призвал спасти древнейшие человеческие существа Северной Азии, взять их под охрану советского закона, поставить перед научными учреждениями в качестве неотложной задачи поиск и изучение мюленов и чучуна. По его мнению, это явление имело огромное научное значение.

Статья профессора Драверта, его страстный призыв позаботиться о неведомых человеческих существах, затерянных в дебрях студеного края, взволновали меня. Но почему они сохранились именно в суровых просторах Якутии? Ответ, казалось, напрашивается сам собой. Здешнее население осваивало только определенные жизненно важные для него районы: якуты — низменные участки около озер и рек, пригодные для скотоводства; таежные юкагиры — рыбные места; оленные юкагиры, чукчи, эвены — лишайниковую тундру и лесотундру; охотники-эвенки — таежные угодья, изобиловавшие лосем, диким оленем и пушным зверем. Суровая горная страна Восточной Якутии — Джугджур, таящая в себе величайшие в мире рудные и минеральные богатства, для этих народов была недоступна. Не интересовались до начала XX в. суровым Джугдужуром и пришлые русские люди. Естественно, что на эту малоизведанную тогда область и указал геолог профессор Драверт, как на район возможного проживания загадочных антропоидов. Логично? На первый взгляд очень. Но чем же здесь могут питаться люди? В горах нет рыбы, они крайне бедны зверем. Следовательно, если бы человеческие существа жили в этих местах, то им нужно было бы выходить в соседние районы для добычи пищи и сталкиваться с местными обитателями. Оставалось предположить, что в горах имеются какие-то природные оазисы, еще неизвестные географам и геологам. Однако это представлялось мало вероятным. Далее, если справедливо предположение профессора Драверта, что чучуна владеют огнем, то почему их становища не обратили на себя внимание охотников, путешественников? Почему никто не встречал женщин и детей из среды диких людей? В статье профессора отмечалось, что это наиболее слабый пункт в данной проблеме. Как выйти из круга этих противоречий? Видимо, немало вопросов по сути сообщения о диких людях возникло и у других читателей. И редакция журнала «Будущая Сибирь» поступила мудро, опубликовав в том же шестом номере рецензию известного тогда этнографа-якутоведа Г. В. Ксенофонтова на статью профессора Драверта. Рецензия застраховала редакцию от недоуменных писем читателей и по существу снимала вопрос, поднятый Дравертом. Вот сокращенный текст этой рецензии.

«Сообщение профессора Драверта о существовании в пределах Якутии «своеобразных представителей человеческой породы, близких по образу жизни к людям каменного века», основанное на рассказах тунгусов и якутов, по нашему мнению, должно быть отнесено к первобытным верованиям, отчасти к народному фольклору.

По старинным религиозным воззрениям якутов, горы, в особенности горные проходы, населяются особыми духами — иччи (лингвисты это слово переводят как дух, хозяин, владелец), которых нужно задобрить жертвой, чтобы они не причинили вреда проезжающим. Приведенное в статье Драверта фактическое сообщение его друга, студента Д. И. Тимофеева, не оставляет никакого сомнения в том, что мы как раз имеем дело с изложенными религиозными представлениями якутов.

Что же касается рассказов о диком охотнике «чучуна», весьма распространенных среди якутов и тунгусов Булунского и Верхоянского округов, то их надо рассматривать как результат пережитка древнейших верований туземцев Севера. По смыслу понятие «чучуна» близко к понятию Пана или Фавна — духов гор и лесов, долин и полей, которые своими криками (эхо, шум леса) наводят на людей внезапный страх.

Вот мои записи народного фольклора якутов Булунского района, характеризующие упомянутые образы якутской мифологии (со слов Афанасия Винокурова, якута 65 лет, Жиганского улуса).

Чучуна снимает шкуру с дикого оленя целиком, как мы сдираем шкуру с зайца, и натягивает на себя. Когда высохнет шкура и начнет сжимать его тело, он заводит такую же новую одежду. Говорят, он, подобно медведю, роет себе нору в земле. Люди редко встречаются с ним, но всегда видят его убегающим. Он будто бы бегает с быстротой летящей птицы. Ходит всегда один, при виде человека убегает.

Вот другое сообщение Ивана Борисова, 71 года, тунгуса Жиганского улуса.

Мээлкээн (это, очевидно, то же, что «мюлен», по Драверту) — дух земли, похож на человека, но лицо черное-пречерное, всегда самец. (И Пан у греков всегда самец, похотлив, охотится на женщин.) Отличается замечательной быстротой в беге. Когда увидит человека, прячется. Ловит домашних оленей и спутывает им тальником ноги. Это то же, что и злой дух (абаасы), но с просьбой о даровании удачи в промысле к нему не обращаются.

Чучуна, по данным якутских мифов, встречается всегда поодиночке. Если подходить к нему с точки зрения профессора Драверта, то подобный образ реального человека противоречил бы нашим обычным представлениям о первобытных людях, которые должны были бы жить небольшими группами. Следовательно, дикий охотник Драверта, бродящий в одиночку, — явление противоестественное. Да и вообще сама идея об особой породе людей, не обладающих членораздельной речью, с лицами, покрытыми шерстью, живущих подобно диким зверям в Верхоянском округе, представляется фантастической. Несколько десятков особей не могли бы преодолеть века и тысячелетия и дожить до наших дней. Значит, это — целое племя, и достаточно численное, чтобы поддерживать свой вид в природе. Они должны рождаться и умирать, иметь жен и детей, образовывать какую-то оригинальную форму сообщества, чтобы успешно бороться за свое существование. Проживая в стране девятимесячной суровой зимы, они должны были бы иметь какое-то хозяйство, устраивать себе стоянки и таборы с кострами, склады пищи, поддерживать взаимную связь… Если якуты и тунгусы, занимающиеся охотой, умеют находить и различать на снегу следы горностаев, хорьков, не говоря уже о более крупных зверях, то как же они могли бы не заметить тропы этих диких людей и не отыскать их скрытых таборов?

Существование дикого народа было бы более или менее правдоподобно, если бы указывалась какая-нибудь отдаленная, находящаяся в стороне от жилых пунктов, замкнутая и обособленная территория как район его постоянного обитания. А между тем на деле образ чучуны живет повсюду в области распространения северных якутов, от Хатанги до Индигирки, возможно, и еще восточнее.

Все изложенное доказывает, что представления о чучуна, или диком-, обросшем шерстью охотнике, нужно отнести к остаткам древнейших религиозных верований скотоводческих народов, занесенных на Север, по всей вероятности, якутами. Эти представления более отчетливо сохранились до наших дней у полярных якутов, более ранних колонистов бассейна Лены. Однако и у южных якутов можно найти следы подобных же религиозных ассоциаций. Так, например, по-якутски слово «чуучус» значит привидение, злой дух; «чуучустуур» (глагол) — испытывать на себе действие невидимого духа, подвергаться видениям, слуховым или зрительным галлюцинациям. Вероятно, что слова «чуучус» и «чучуна» находятся в лингвистическом родстве. Если так, то и понятие «чучуна» первоначально должно было означать не что иное, как привидение или дух, сошедший с неба на землю.

Статья профессора Драверта, будучи абсолютно неприемлемой по основному вопросу — побудить научные общества заняться поисками привидений, тем не менее представляет большой научный интерес, так как дополняет новыми материалами наши скудные сведения о верованиях якутов и тунгусов далекого Севера. Она важна и для наших антирелигиозников, так как дает весьма красноречивую иллюстрацию того, как иногда пустые фантазии и фольклорные образы в воображении многих поэтически настроенных и горячих голов принимают очертания живых существ, которые воочию бродят по горам и долам, смущая покой и приводя в волнение даже почтенных ученых».

Критический обзор статьи П. Драверта как будто бы давал ответ на все насущные вопросы. Итак, мюлены — это духи гор и ущелий, а чучуна — демонологический персонаж, собрат греческого Пана.

Основательные сомнения высказал Г. Ксенофонтов о возможности сохранения в Якутии каких-либо групп примитивного человека. Чтобы сохраниться в течение веков и даже тысячелетий в стране снегов и морозов, человеческое племя действительно должно было быть достаточно многочисленным. Как же оно могло остаться незамеченным коренными жителями — эвенками, эвенами, якутами? Мне вспомнились русские документы XVII–XVIII веков, свидетельствующие о поисках царской администрацией местных племен, уклонявшихся от налогов, выплачивавшихся драгоценными соболями и красными лисицами. Не так-то легко было укрыться от длинных рук московского царя. И все же объяснения Г.Ксенофонтова показались мне не безупречными. Почему духи вдруг приняли человеческий облик? Непонятным оставалось и то, почему рассказчики сопровождали повествования о них сценами убийства. Наконец, якутские эпические сказания — олонхо о похождениях героев, истреблявших чудовищ нижнего мира, никак не вязались с реалистическими легендами о чучуна.

Кто же все-таки иногда нападает на охотников и путников, кого они убивают? Разрешению загадки могли способствовать новое накопление фактов и сбор легенд.

Но какое научное общество или научная организация возьмется за разрешение проблемы, связанной с поиском привидений, когда существует столько жизненно важных первоочередных дел?! Я сдал журнал со статьями Драверта и Ксенофонтова в библиотеку и вновь углубился в изучение исторических дисциплин.