Тигровый перевал

   Там, где начинается подъём на Тигровый перевал, дорога, ведущая в уссурийские дебри Сихотэ-Алиня, пробежав по мосту через Листвянку, круто взбегает на сопку Жемчужную. Вдоль дороги приткнулся к тайге Партизан - поселок лесорубов и охотников, шишкарей, пчеловодов и корневщиков. В предрассветной дымке смутно угадывались заснеженные крыши бревенчатых домов. В этот ранний зимний час кто-то уже топил печь, и в чистом морозном воздухе пахло дымком. В тишине таёжного утра, ещё не тронутого розовыми красками зари, далеко были слышны гудения машин в гараже леспромхоза, скрип чьих-то торопливых шагов, звон пустого ведра у колодца.

   Партизан просыпался...

   У крайней избы остановился "Лэнд-Крузер". Почуяв чужого, в конуре завозился хозяйский пёс, лениво затявкал.

   -- Шарик! Ты чего разгавкался, своих не признал?

   Собака загремела цепью, выбираясь из будки, виновато завиляла хвостом. В окне вспыхнул свет, стукнула щеколда в сенях. За дверью потоптались на скрипучих половицах, и сонный голос спросил из темноты:

   -- Никак ты, Сергей?

   -- Открывай, Егорыч!

   -- Один? Али ишо с кем?

   -- Да спит в машине дружок. Укачался малость. Свой парень.

   -- Ну и нехай спит. Меньше лишних глаз - оно по нонешним временам надёжнее. Проходи в хату. Сейчас я на стол соберу...

   -- Зря беспокоишься, Егорыч. Ненадолго я, -- запротестовал гость, увидев, что старик-хозяин забренчал посудой. - По пути на Тигровый завернул к тебе... Дай, думаю, погляжу, как живёшь-можешь...

   -- Живу, слава Богу, себя не обижаю. В магазинах-то нонче вон как всё дорого стало. А мне хошь бы што. И масло, и сахар, и колбасу, фрукты всякие беру, сколь душа пожелает. И сникерсы там разные, и щиколады загранишные. За деньги-то сейчас, сам знаешь, и живой воды купить можно. "Джип" хочу взять, да соседи больно косо глядят на мой достаток. Намекают, дескать, спекуляцией занимаюсь, не трудовые доходы получаю.

   -- Отстал ты от жизни, Егорыч. Кого бояться? Теперь нет спекуляции, а есть коммерция. И всякое дело называется бизнес. Да и менты сюда носа не кажут. Так что наплюй на соседей и разотри. Что раньше было нельзя - теперь можно. Бизнес у тебя, понял?!

   Егорыч повеселел, выложил на стол копчёное сало, наполнил кружки медовухой и, как бы невзначай, спросил:

   -- Привёз чего?

   -- Я старых друзей помню...

   Сергей расстегнул карман меховой куртки, вынул пачку хрустящих купюр, небрежно бросил на стол.

   -- Твои премиальные за проданные шапки!

   Егорыч неторопливо пересчитал деньги, довольно хмыкнул и положил за дверцу буфета. Придвинул кружку с медовухой гостю.

   -- Душистая, с пенкой, попробуй... Из тех колонковых шкурок, что давеча ты привозил, четыре шапки сшил. Медвежью шкуру тоже выделал. Можешь забрать.

   -- А тигровую?

   -- Мездры на ей много. Скоро не управлюсь.

   -- Поторопись. Покупатели есть. Хорошие бабки дают. Баксами заплатят...

   -- Чаво? Чем заплатят?

   -- Долларами, говорю, обещают рассчитаться за киску.

   -- Ладно, к тоей среде готова будет. А с пушниной плоховато дело. Выдру раскроил, сегодня шить зачну. Ишо барсучья шкурка лежит. Сошью - и всё, больше нетути, -- развёл руками Егорыч. -- Рази што кроличи начать шить пока?

   -- Колонковые принеси, работу оценю.

   Егорыч проворно сбегал в чулан, вернулся с рыжими женскими шапками. Умело взбил их, покрутил на растопыренных пальцах.

   -- Хороши, а?

   -- Мастер! И фасон модный! Тебе не пчеловодом в тайге, а портным быть в ателье мод!

   -- За голый оклад? -- рассмеялся Егорыч, показывая не знавшие зубной щётки зубы. -- Без твоих премиальных? Нашёл дурака!

   -- Не переживай, безработным не останешься. Такой товар сгодится?

   Сергей распахнул куртку, достал из-под неё связку соболиных шкурок. Егорыч жадно схватил, встряхнул, и серебристая волна пробежала по мехам, нежно переливаясь из дымчато-голубого в золотисто-чёрный.

   -- Ох ты-ы!

   -- С выдрой повремени... Соболями займись. К воскресной барахолке постарайся сделать. В посёлке спокойно? Насчет моей охоты в здешних местах никто не возникает?

   -- Три дня назад охотовед Павловский прикатывал. И участковый с им... Энтот... Мордвинов. Выпивали у меня...

   -- О чём говорили? -- насторожился Сергей.

   -- Павловский грозился рейд провести. Дескать, всё одно заловлю того, кто браконьерит на Тигровом...

   -- Понятно, Егорыч. Учтём. Есть у меня крутые парни. Обломают охотоведа. Ты-то как? Шастаешь с капканчиками по тайге?

   -- Да куды мне? -- усмехнулся пчеловод. -- Ноги болят. Обувки путёвой охотницкой нет. А в катанках далеко ли пойдёшь? Так, кады и схожу побелковать...

   Хозяин услужливо придвинул Сергею бутыль с медовухой.

   -- Ишо по кружечке?

   -- Нет, лишок будет, -- отодвинул кружку ночной гость. - К восходу солнца на Тигровом быть надо...

   Егорыч затворил за гостем дверь, вытащил из шкафа привезённые Сергеем деньги, с удовольствием переложил в тайник.

   ...Нарушив царственный покой тайги, рявкнула автомобильная сирена.

   -- Просыпайся, приехали! -- крикнул товарищу Сергей. - Кое-как забрался на перевал. Чёртовым его лучше назвать, а не Тигровым. Дальше дороги нет, придётся пёхом добираться. Ну, да ничего, старик! Воздухом подышишь. Свежак здесь! Не то, что в вашем закопчённом Новосибирске! Вперёд, старик! За мягким золотом! Клондайк перед нами!

   Сидящий справа человек выкарабкался из машины. Зябко поёживаясь, огляделся. С высоты Тигрового перевала открывалась изумительная картина окутанной голубой дымкой тайги. Полной скрытой силы, вечного покоя и величия. Над вершинами деревьев, покрытых искрящимся снегом, вставало оранжево-красное солнце.

   --Тайга дремучая... Как же машину здесь оставлять без присмотра? -- обратился к владельцу дорогой иномарки его проснувшийся спутник. Высокий, худой, в коротком, не по росту полушубке, подпоясанном патронташем, он стоял, опершись на одностволку, перемотанную по цевью изолентой, широко расставив ноги. Унты из овчины, ондатровая рыжая шапка и потёртая дублёнка сказали бы всякому таёжнику: человек этот в охотничьих делах смыслит мало. Если не сказать - ничего! И в тайге, судя по снаряжению, оказался случайно.

   Его напарник, напротив, одет в белую, не стесняющую движений, куртку, подбитую кроличьим мехом. На ногах - мягкие кожаные ичиги, на голове - шапка из белого горностая. За спиной - отделанная серебром бельгийская двустволка новейшей системы. В рюкзаке - завёрнутые в целлофан спецназовские спички, продукты, патроны, компас, сухие носки, соль, йод, перевязочный пакет, котелок и ещё некоторые другие, столь же необходимые в тайге вещи. Но главным богатством дорогого польского рюкзака были капканы, проваренные в настое полыни, еловых веток и золы. Сергей невысок ростом, но шире товарища в плечах. Легко поднял тяжёлую ношу.

   -- Городских любителей сюда егерь не пустит. А местные, леспромхозовские, мой "Лэнд-Крузер" знают. Не тронут...

   Они долго шли по разбитым в осеннюю распутицу колеям, спотыкаясь о занесённые снегом рытвины, и скоро устали.

   -- Хватит, пойдём по зимнику, -- свернул с дороги Сергей.

   Путь по зимнику - малонаезженной дороге, шедшей вдоль извилистого ключа Пихтового, втрое длиннее. Но идти по застывшему ручью стало намного легче. В полдень они остановились на отдых. Развели костёр. Отхлебывая из кружки чай, Сергей откровенничал:

   -- Самая пора соболя брать. Хорошие деньги можно сделать. В компаньонах у меня пчеловод местный. Дед недотёпистый, но шкурки выделывает фирмово и шапки шьёт из них - вышак! Я те шапки на толкучке пихаю, навар себе, остальное с дедом - пополам. Так и живём... Мясо копытных надёжным людям сбываю. В ходу нынче дичь у новых русских! Ну, а белок, рябчиков и прочую мелочь дешёвую - в заготпункт сдаю. Надо же показать председателю охотобщества, что договор стараюсь выполнить. И знаешь, я понял - в тайге не медведь хозяин, а я со своей "бельгийкой". Кстати, Саньку Залевского помнишь?

   -- Как же? Вместе ведь учились...

   -- Узнал Санька, что в нашем крае оленеводческий совхоз есть, и прикатил ко мне. За пантами. Рога в мае у пятнистых оленей мягкие, из них местные старожилы лекарство умеют варить. Я предложил в тайгу поехать, добыть панты дикого оленя, приготовить из них натуральный пантокрин. Пришли мы на солонцы, залезли на лабаз, стали ждать... Уже стемнело, когда олень подошёл. Я включил фонарь, и Санька свалил быка первым выстрелом. Олень вскинулся на передние ноги, силился встать. А на Саньку азарт напал. Начал палить в быка. Потом схватил ножовку и откромсал рога у него... Олень ещё тёплый был... Забыл Саньку предупредить, чтоб клещей остерегался. Впился один. Умер Санька... Энцефалитный, зараза, оказался тот клещ...

   Загасив костёр, снова двинулись в путь. Сергей шёл впереди. Его спутник плёлся сзади. Он с трудом перелезал через поваленные бурей деревья, продирался сквозь чащобу. Хорошо, что Сергей иногда останавливался. Ставил капканы или, положив ружьё на сук, прицеливался. Гремел выстрел. Откуда-то сверху кувырком сваливалась белка. Устало привалившись к дереву, Валерий старался не смотреть, как приятель хряскал зверька головой о дерево и жадно бросал в мешок.

   Ещё два рябчика, роняя перья, ткнулись в сугроб, пока, наконец, перед путниками не выросло тёмное строение. Сергей привычно отодвинул засов, толкнул дверь и, нашарив за печкой газовую лампу, чиркнул зажигалкой. Яркий огонёк осветил нехитрую обстановку зимовья. Сергей развёл огонь в печурке. Выставил на стол бутылку водки.

   --  "Охотничья!" Смотри, старик, какой дивный глухарь на этикетке! Шлёпнуть бы такого! Давай, Валера, выпьем за встречу! За удачу в завтрашней охоте!

   -- За Саньку, за Алексея, -- добавил Валерий.

   Сергей опустил стакан.

   -- Забыл уговор - кто старое помянет, тому глаз вон?!

   -- Ты сегодня первым о Залевском рассказал...

   -- О Саньке можно. Его клещ укусил. А про Алексея давай не будем.

   Сергей испытующе посмотрел на товарища. Тот поёжился, глухо сказал:

   -- Наверно, природа мстит... Алексей и Санька уже расплатились с ней...

   -- Не мели ерунду! Лучше слушай: возьмёшь свежий след изюбра - иди тихо, не горячись. Зверь чуткий. А встретится олень - призрак - тут не зевай. Бей навскидку! Целиться некогда. От многих охотников ушёл этот бык.

   -- Ты веришь в призраки? - улыбнулся Валерий.

   -- Да нет, конечно. Чушь. Это местные промысловики выдумали... Сказку про неуловимого оленя. Обыкновенный изюбр. Только очень хитрый, зараза. Будто бы может привидеться и корягой, и чем угодно. Пока разглядываешь, что это - колода краснеет в бурьяне или изюбр, того и след простыл.

   -- Тебе встречался?

   -- Кабы встретился, давно бы ухлопал его. Я увижу - не стану разбирать, где коряга, где живой олень. Всажу пулю - и весь разговор!

   Разморенный жарой, сытным ужином и водкой, Сергей растянулся на жёсткой лежанке и скоро захрапел.

   Валерию почему-то не спалось. Он крутился с боку на бок, думал о том, как нежданно-негаданно оказался в дальневосточной тайге. Усмехнулся, вспомнив наказы товарищей. Чего только не просили привезти. Оленьи рога и кедровые шишки, корень женьшеня и медвежью желчь, барсучий жир и мускус кабарги, саженец лимонника китайского и... тигровую шкуру!

   ... В магазине "Дары тайги" кто-то обхватил Валерия за плечи.

   -- Какими судьбами в наших краях?

   Валерий обернулся. Перед ним - представительный мужчина в элегантном пальто с воротником и шапкой из норки.

   -- Серёга! Вот так встреча! -- обрадовано воскликнул Валерий.

   -- Валерка! Охламон чёртов! Здорово! В командировку к нам? Надолго?

   -- На неделю. Но завтра - суббота. И два дня я свободен...

   -- Ну, так едем в тайгу! Немного поохотимся! Одежонка и ружьишко у меня найдётся. Свежих орехов наберёшь. В смолистых шишках! Там и поговорим. Шулюм из рябчика заварим! А повезёт - свеженинки отведаем. Едем?!

   Валерий растерянно пожал плечами. Серёга легонько, но настойчиво втолкнул своего давнего дружка в кабину новенькой рубиновой иномарки.

   ...В оконце, освещённом бледной луной, чернела корявая ветка ольхи. В голову лезла всякая чертовщина. Он старался заснуть, но какое-то недоброе предчувствие не проходило. Вспомнилось: "Кто старое помянет - тому глаз вон".

   Однажды Сергей вот так же уговорил его "немного порыбачить". Перед глазами отчётливо встали холодный октябрьский вечер, моторка, взлетающая на обской волне, перекошенные ужасом лица, цепляющиеся за корму руки Алексея...

   Не выспавшийся, он утром поднялся.

   -- Пойду в милицию... Расскажу, -- хрипло сказал Сергей. - Не могу жить с таким грузом на шее...

   -- А, ты всё про старое... Оправдаться хочешь?

   -- А ты всё такой же, как был...

   -- Живу, как хочу. Не то, что ты... До сих пор в "хрущёвке" киснешь...

   Неожиданно, как нередко случалось и раньше, они поссорились.

   -- Лупи своих белок один...

   -- Ну, и сиди в зимовье! -- огрызнулся тот. Тебя как человека привёз на природе отдохнуть, а ты выпендряло из себя корчишь.

   ...Нельмы в Оби было много. Они с трудом вытаскивали тяжёлые сети. Выбирали из неё больших, сильных рыбин, швыряли на дно лодки.

   -- Всю не унесём! Давите икру в целлофановые мешки. Навались, обские! -- с бесшабашной удалью распоряжался Сергей.

   При свете карманного фонарика парни торопливо вспарывали рыбьи животы. Горстями черпали тёплую икру, нельму выкидывали за борт. Ветер крепчал. Лодку всё сильнее бросало из стороны в сторону. Никто не обращал внимания на резкие порывы ветра. В диком азарте вонзали ножи в тугобрюхих рыбин...

   -- Шабаш, мужики! Буря начинается! -- опомнился, наконец, Алексей. Встал в лодке и дёрнул Сергея за плечо. Тот отпихнул его. Лодка накренилась, и Алексей полетел за борт.

   -- Помогите! Тону!

   "Что теперь будет?" -- плакал Санька Залевский. Хлестал дождь. Продрогшие, они сидели на берегу шумящей реки.

   -- Чего разнылся? -- прикрикнул на него Сергей. -- Никто не знает, что Алексей с нами рыбачил... Помалкивайте, если не хотите в тюрягу.

   Желая отвлечься от неприятных воспоминаний, Валерий оделся, закинул за плечи рюкзак. Посмотрел на ружьё: брать - не брать?

   -- Возьму... Тайга всё-таки... Мало ли что...

   Он вышел из зимовья. Тайга была тиха и прекрасна...

   ...Слова Валерия о том, что тот хочет пойти в милицию, не выходили из головы Сергея.

   -- Дёрнуло же меня растрепать ему всё! Ещё сболтнет, что соболями торгую...

   Казалось, в последнее время его преследовала неудача: соболь упрямо не шёл в ловушки. Но сегодня повезло. Потянул вешку и вытащил капкан с замерзшим в нём как ледышка соболем. Солидный трофей поднял настроение. Шут с ним, с Валерием! С его идиотскими рассуждениями о мщении природы! Скорее бы купить "Бээмвэ" последней модели! Да заиметь собственное кафе! Какие шашлыки он будет готовить там из дикой оленины! Какие чудные напитки из лимонника подавать!

   -- А я еду, а я еду за деньгами! За туманом ездят только дураки! -- запел Серега во всю глотку и расхохотался, бодро перескакивая через поваленные бурей деревья. -- Это же кладовая! Клондайк! Золотое Эльдорадо! Не ленись, бери, сколько можешь! И будешь богат! Да что там "Бээмвэ"! Придёт время - "Мерс" купит. А то и "Вольво"!

   Ради этой мечты он готов ободрать всю тайгу! Залез бы в каждую нору и выдрал из неё добычу - никого бы не пожалел!

   Сергей направился к приваде, устроенной у подножья сопки под уступом невысокой скалы. Ещё осенью нашёл там издохшего изюбра. Запрятал в колоду из сухих бревёшек, накрыл сверху валежником. Получилось что-то вроде "избушки на курьих ножках". По первому снегу наведался к ней. Убедился, что не напрасно потратил пол- дня на огораживание пропастины. К срубу, недоступному для воронья, протянулись с разных сторон цепочки соболиных следов. "Быть соболю", -- обставляя приваду капканами, заранее радовался Сергей. И не ошибся.

   Соболя заметил не сразу. В глаза бросился беспорядок у привады: сломанные ветки, корьё и труха на снегу, разбросанный валежник. И вдруг что-то звякнуло, тенью метнулось за куст орешника. Соболь!

   Ломая ветки, больно хлестнувшие по лицу, Серёга бросился к нему. Зверёк тихо сидел в капкане. Он долго бился, пытаясь обрести свободу, обессилел и кротко ждал своей участи. И всё же, когда Сергей приблизился к нему, хищно изогнул спину, сделал слабую попытку оборониться. Сергей сунул ему рукавицу. Зверёк тотчас вонзил в неё острые зубы и стиснул челюсти. Потягивая рукавицу, словно стараясь отнять, Сергей схватил соболя за шею, сдавил изо всех сил. Пленник обмяк, раскрыл рот с белыми тонкими клыками и красным шершавым язычком. Но жажда жизни в этом небольшом существе была сильнее руки браконьера. Стоило на секунду разжать пальцы, как соболь начинал изворачиваться, царапать коготками рукав куртки. Серёга сдавил ему грудную клетку, но и это не помогло. Соболь хрипел, дёргался всем телом, но не сдавался. Можно наступить на него - так Серёга давил енотов, но жаль портить нежный мех. Запыхавшись, Серёга бросил соболя на снег и полез в мешок за другим капканом. Зверёк отдышался и тоскливо наблюдал за человеком. На миг их глаза встретились: жадные, ликующие и полные отчаяния.

   -- Сейчас я тебя, красавчика, суну башкой в эту штуковину! Вмиг успокоишься, -- в злорадном восторге проговорил Серёга.

   Это был испытанный приём. Безжалостный, но надёжный: швырнуть зверька в рюкзак с капканом на шее. Соболь скоро затих, и Серёга весело зашагал дальше.

   В ельнике ждало огорчение. Соболь попался, но ушёл вместе с капканом. Отгрыз поводок и утащил железяку с собой.

   -- Идиот! -- простонал Серёга. -- Поленился заменить провод стальным тросиком и вот на тебе - ускакали мои денежки!

   С капканом на левой передней лапке соболь, понятно, далеко уйти не мог. Но обильный снегопад начисто завалил след. Не отыскать беглеца в корчах и зарослях. Сергей сокрушённо вздохнул и стал спускаться с каменной гряды к последней ловушке.

   То, что увидел здесь, превзошло все ожидания. В крохотной конуре, сложенной из камней, свернулся калачиком беглец. Казалось, зверёк безмятежно спал на пухе и перьях - всё, что осталось от рябчика - приманки. Соболь доковылял сюда и снова угодил в капкан.

   -- Неплохо для одного дня, -- перебирая в рюкзаке трофеи, посмотрел Сергей на небо, затянутое тучами. Пора двигать в зимовье...

   До Пихтового ключа оставалось перемахнуть одну сопку. Он уже вошёл в лощину, где начинался старый лесосклад, как его остановило потрескивание веток.

   -- Изюбр... Только бы не спугнуть..., -- прошептал Сергей, всматриваясь в сухие заросли пожелтевшей высокой травы. Впереди, в бурьяне, зашелестело, и Серёга увидел красновато-бурое пятно. Вскинул двустволку, подвёл мушку к середине пятна, плавно потянул за спуск...

   В детстве Валерию пришлось заблудиться в лесу. С тех пор, отправляясь в лес за грибами, что случалось, не так уж часто: два-три похода в сезон, обязательно замечал перед выходом из электрички положение солнца. Но сейчас небо затянули пепельно-серые тучи. И хотя снегопад прекратился, в пасмурной дымке, нависшей над притихшей тайгой, с трудом угадывались очертания каменной гряды, зубчатой стеной протянувшейся вдоль ключа Пихтового. Слева от неё по заледенелым галечникам убегала в густой ельник охотничья тропа. Справа хмуро темнела крутолобая сопка Тигровый перевал. На эту скалистую гряду карабкался Валерий, цепляясь за кусты, за выступы камней, опираясь на ружьё, как на посох. Расчёт был прост: забраться на гольцы, пройти по хребту гряды и спуститься на тропу, ведущую к зимовью. Останавливаясь для передышки, он достиг верха скалы, присел отдохнуть на зеленоватую гранитную глыбу. Снег здесь лежал тонким слоем, дул пронизывающий ветер. Валерий озяб и стал спускаться по другому, более отлогому склону. У подножья сопки нашёл куст лимонника китайского, увешанный продолговатыми кисточками тёмно-красных ягод. Длинные лианы обвили ёлку новогодним серпантином. Сдёрнув лиану, Валерий смотал её кольцами, запихнул в рюкзак и принялся рвать ягоды, горстями бросая их в полиэтиленовый мешочек. Он быстро наполнил его и заспешил в распадок, где надеялся отыскать кедр и сбить с него несколько тугих шишек. Он брёл по тайге, очарованный её зимним великолепием, тщетно вглядываясь в кедровые кроны: шишек на них всё не попадалось. Найти такое дерево помогла белка, мелькнувшая на ветке. Наблюдая за ней, Валерий неожиданно увидел гроздья кедровых шишек, висящих высоко над ним. Как сбить их, он знал из рассказов бывалых таёжников. Выбрать крепкую валежину, прислонить плашмя к стволу кедра, с силой ударить. Всех не собьёшь, но несколько штук непременно свалятся. Так и сделал. Шишки, постукивая о сучья, падали в снег. Он собрал их в рюкзак и заторопился в низину, где не сомневался найти тропу. Продравшись сквозь заросли шиповника, элеутерококка и прочие колючие кустарники, во множестве растущие в тех дремучих местах, Валерий очутился на поляне, заросшей сухой полынью и высоким дудником. Он растерянно смотрел вокруг: тропы нигде не было. Повсюду чернели беспорядочно наваленные истлевшие брёвна. Глубокие рытвины от тракторных гусениц, поросль мелкого осинника над ними молча говорили: лес брали отсюда лет пятнадцать назад. Ещё не веря, что заблудился, Валерий сбросил рюкзак, подтянул лямки. Оглядел обступившие его угрюмые сопки. Смеркалось. Скоро совсем стемнеет и тогда... Он ещё не представлял, не хотел думать, что будет делать один в ночи, среди холодного безмолвия тайги. Ругая себя, что пренебрёг компасом в начале пути, он поспешно достал его, определил направление. Оказалось, слишком забрал вправо. Валерий спрятал компас в карман и заторопился, ещё надеясь выбраться с этого забытого людьми лесосклада.

   -- Тропа, конечно, дальше, за сопкой... Вот перевалю через неё и внизу найду её, -- утешая себя, проговорил Валерий. Быстро нагнулся за рюкзаком, и вдруг что-то горячее сбило с ног, обожгло левый бок.

   -- Что это? -- простонал он, проваливаясь в красную, пылающую жаром пустоту...

   -- Кажется, попал! -- выходя из чащи на старый, заброшенный лесосклад, торжествовал Сергей, уверенный, что охотничья удача и на этот раз не оставила его. Олень после выстрела не бросился в кусты, затих. Стало быть, лежит в снегу и надо лишь успеть до темноты разделать тушу. "Отлично бьёт "бельгийка", на ужин поджарю свежую печень!", -- в радостном возбуждении подумал Серёга, осторожно приближаясь к тёмному пятну на снегу, где без сомнения ожидал увидеть убитого изюбра. Подойдя ближе, чуть не споткнулся от неожиданности: шагах в десяти перед ним лежал человек. Собачьи унты, ондатровая шапка, бурая дублёнка... Ноги у Серёги враз стали вялыми, непослушными. Не в силах сдвинуться с места, с ужасом смотрел на скорчившегося в неловкой позе Валерия.

   -- Как же это я? А? Нет, не может быть... Что же делать? Что делать?

   Расширенными от ужаса глазами Сергей смотрел на вывернутую назад, утопленную в сугробе руку, непокрытые волосы Валерия, которые уже начал запорашивать снег. Рядом расплылось зловещее тёмно-красное пятно...

   Дикий, животный страх охватил Сергея. Он попятился и с воплем кинулся обратно. Ветви елей хлестали по лицу. Он запинался о пни и коряжины, падал, тотчас вскакивал, бежал дальше, напролом, не разбирая дороги. Опомнился на тропе Пихтового ключа, перед крутым склоном сопки. Тяжело дыша, ухватился за ствол берёзы, испуганно озираясь.

   -- Что делать? Ждать, когда схватят как убийцу, наденут наручники...? -- лихорадочно бормотал он, плетясь в зимовье. Толкнул дверь в избушку и бессильно привалился на лежанку. Только здесь почувствовал, как ноет сбитое колено, щиплют ссадины на лице и ладонях. Огня зажигать не стал. Задел в темноте об угол нар, поморщился от боли и досады: так всё успешно шло! Так близко было до собственного кафе! А теперь что? Суд, тюрьма?! Жизнь кончена. Зачем пригласил Валерия в тайгу? Но кто мог предположить, что этот идиот заберётся в такую даль?

   Серёга, не раздеваясь, лёг на соломенный тюфяк. Боль в колене утихла. Постепенно проходил и страх. Где доказательства его вины? Где свидетели? Никто, кроме Егорыча, не знает, что на Тигровый они вдвоем поехали. Мало ли куда мог смотаться командированный... А ружьё?! Дробовик старый, с треснутым ложем... Участковый инспектор Мордвинов видел его, велел сдать как непригодное для стрельбы. Запомнил, конечно... О, так это же улика! Да ещё какая! Ружьё рядом с убитым... По нему Мордвинов в два счёта узнает, кто хозяин дробовика. Пропал!

   Сергей вскочил с нар, заметался по избушке.

   -- Кретин безмозглый! Рванул без оглядки! Надо было забрать ружьё, завалить убитого сушняком, камнями... Но ещё не поздно! Скорее назад, на лесосклад, забрать ружьё, спрятать следы... Весной оттает, облить бензином, поджечь. И пусть ищут! Алексея же не нашли! А этого и подавно. Иголку в стоге сена найти легче, чем кучку пепла в тайге! Да он и её перекопает, пнями забросает. Нет, не всё потеряно!

   ...Рассветало... Снегу за ночь выпало столько, что он с трудом различал тропу, проложенную им по ключу Пихтовому до перевала. Через пару часов споткнулся обо что-то мягкое. То был рюкзак, который бросил в панике. Развязал мешок, погрузил пальцы в нежный мех. Всё в порядке: шкурки целы и невредимы. Еле заметные следы уводили в ельник. За ним лесосклад. Там лежит убитый им человек. Чувствуя, как одежда прилипает к телу, Серёга нерешительно потоптался на тропе и двинулся к лесоскладу. Сейчас он увидит закоченевшую фигуру Валерия, жуткое тёмно-красное пятно... Но странно! Его уже не трясёт от страха. И зубы не выстукивают, как вчера, мелкую дробь. Хотелось поскорее выполнить всё, что наметил. Перво-наперво, забрать ружьё и патронташ. Натаскать побольше хвороста, завалить убитого до весны...

   С пасмурного неба обильно сыпали снежинки. Было так тихо, что казалось, он слышит, как они падают и тают на разгорячённом лице. Треснул сук, и Сергей вздрогнул, судорожно сжал "бельгийку". Окажись сейчас в тайге ненужный свидетель, не задумываясь, всадил бы в него заряды обоих стволов. Но нет, из чащи никто не вышел, только, то там, то здесь падали с деревьев белые хлопья... Сергей раздвинул ружьём бурьян возле коряги, с минуту растерянно отыскивал снежный бугорок. Но его почему-то не было. Сунул руку в снег, принялся неистово разгребать. Выбросил на поверхность ярко-красные ледяные кристаллики: кровь Валерия! А где он сам? Спотыкаясь о корни, падая и поспешно вскакивая, Сергей метнулся на другую сторону коряги, обежал её кругом и ещё поворошил снег там, где рассыпанным лимонником алели кровавые ледышки. Нашёл две стреляные гильзы, кучу липких от смолы кедровых шишек, окровавленную бумажную обёртку бинта. И всё. Валерия нигде не было. Сергей, озираясь, не сразу это понял. А когда понял, в ужасе зажал рот. Сдавленный вопль страха и отчаяния нарушил тишину старого, забытого всеми лесосклада.

   Светлая полоска неба над Тигровым перевалом быстро тускнела и погасла совсем. Синие сумерки сгустились, всё померкло в их тёмно-фиолетовом цвете. Снежная беззвёздная ночь неслышно нависла над тайгой, над затянутой бурьяном, заваленной брёвнами поляной. Лет двадцать назад трещали здесь бензопилы, гудели тракторы, стучали топоры. Часть древесины вывезли, остальное бросили пропадать. И пока сюда вновь не ворвался человек с лязгом гусениц, сокрушающих кедровники, тисовые бархатные рощи, подминающих лекарственные травы и кустарники, настороженная робкая тишина стояла на забытом в тайге лесоскладе. Эти нагромождения брёвен, чернеющие неподалеку из-под снега, было первое, что увидел Валерий, придя в сознание. Он никак не мог понять, когда пришёл сюда и сколько времени лежит. Валерий почувствовал нестерпимый жар и страшную жажду. Зачерпнул горсть снега. Что же произошло? Отчего так ломит левый бок и печёт огнем? Попытался подняться на ноги, но дикая, невыносимая боль пронзила тело. Долго лежал с закрытыми глазами, постепенно приходя в себя. Медленно повернулся на правый бок, примостился головой на рюкзак. Боязливо повёл ладонью вдоль бедра и почувствовал холод - потерял много крови. Неужели не выбраться? Вот она, расплата за жадность! Санька и Алексей уже расплатились... Теперь твой черёд! А как они тогда вспарывали нельму, выдирали икру из живой, ещё тёплой рыбы. Вот гадость! Валерия стошнило, но перед глазами все плыли белые рыбины со вспоротыми брюхами.

   Валерий дотянулся до одностволки, взвёл курок и выстрелил. Гулкое эхо пронеслось по дальним склонам и стихло. С деревьев посыпались крупные, мохнатые снежинки. В густых ветвях над головой завозился, усаживаясь удобнее, вспугнутый рябчик. И больше - ни звука. Валерий, как безумный выдёргивал из патронташа патроны, и всё палил и палил, пока не послал в неизвестность последний заряд картечи. Вокруг по-прежнему было тихо... Что делать? Идти! Не погибать же здесь!

   Валерий отбросил ставшее не нужным ружьё и немного продвинулся вперёд. Подтащил за собой рюкзак, смахнул рукавицей слёзы: "Так глупо погибнуть..."

   Он полз долго. Наконец слабость и сон взяли верх. "Только не спать! Сон - это смерть", -- убеждал себя, борясь с дремотой. В голове шумело, к горлу подступала тошнота. Стоило закрыть глаза, как невидимые качели уносили ввысь, с размаху бросали вниз. Он смерил взглядом темнеющую сзади борозду. Предстояло проползти ещё тысячи метров, но первый успех вселил в него надежду. Боль по-прежнему обдавала кипятком ногу от колена и выше, но теперь он поверил, что превозмог её, и упрямо полз, сверяя направление по компасу. Далеко в темноте остался лесосклад, подставивший его под чью-то пулю. Вот сколько уже прополз! Нет, он не отдаст тайге свою жизнь, человек всё может, если захочет. И если где-то его очень ждут...

   В лощине, густо заросшей мелким кустарником, затрещали сухие ветки, зашелестел жёсткий хвощ, и на пригорок выскочил кабан. Старый секач с могучей, увешанной ледяными катышками грудью, с минуту стоял, принюхиваясь, и побежал вглубь леса. Двадцать шагов разделяли осторожное животное и охотника, но ветерок дул со стороны кабана, и животное не заметило охотника. В другое время, выбеги такая махина на открытое место, Серёга всадил бы в неё не одну пулю. Но, подержав мушку на левой лопатке вепря, он опустил ружьё. Стрелять нельзя. Поблизости могут оказаться люди. Увидят Сергея, наткнутся на раненого Валерия, догадаются, сообщат в милицию. Нет, горячку пороть не следует. Надо обдумать, как действовать дальше. Валерий, понятно, уполз. Вот и след оставил... Хотя снегу насыпало по колено. Немудрено, что сразу не заметил. "Хоть бы его растерзали хищники!" -- подумал с надеждой. -- "А что? Очень может быть!" Прошлой зимой тигр загрыз тракториста на лесосеке. Летом медведица разорвала женщину, которая собирала малину и напугала медвежат. Были в этих местах и другие случаи нападения зверей на таёжников и лесорубов. Правда, отваживались нападать на людей лишь старые, больные звери. Прошлой зимой старожилы не советовали Сергею преследовать раненого медведя. Не послушал, махнул рукой, положился на "бельгийку". Медведь перехитрил. Зашёл сзади, залёг, выскочил из бурелома, с рыком погнался за охотником. Серёга, почти не целясь, пальнул в него и с перепугу упал, выронил двустволку. Медведь с пулей в брюхе проскочил мимо, свалился с каменной кручи, издох, растаскивая внутренности по камням. "Почему бы и Валерию не попасть в когтистые лапы?" -- мечтал Сергей, складывая в рюкзак найденные патронташ и отстрелянные гильзы. Разбросал ногами кучу кедровых шишек, закинул за спину дробовик Валерия и пошёл по оставленной им борозде.

   "Что делать? Оказать Валерию помощь и ответить перед судом? Платить за лечение, работать на лекарства? А кто поверит, что ранил случайно? Ведь вчера они поссорились..."

   Снег уже не валил хлопьями, сыпал мелкой крупой. Ветерок подул заметнее, стряхивая иней с ветвей. На открытых местах мела позёмка, напоминая о перемене погоды. К ночи мороз ударит... Пусть Валерий ковыляет, сколько сможет. Где-нибудь свалится, замёрзнет. Вряд ли выберется сам. И Сергей, не спеша, поминутно останавливаясь и просматривая пространство перед собой, словно тропил зверя, неслышно пошёл по заметным углублениям в снегу. Бороздка спустилась с сопки, перечеркнула распадок, поднялась вверх по руслу высохшего ручья. Иногда Сергей терял её среди густых зарослей, но, обойдя чащу, вновь находил на ровном снегу. И чем дальше след уводил от лесосклада, тем явственней, заметней становилась борозда. Сергей понял: приятель не собирается умирать и направление точно держит. На дорогу! Но впереди перевал, и раненый, конечно, его не одолеет! А если справится? Вон сколько уже прополз, а борозда всё тянется, тянется... На то, что Валерий заблудится, сгинет в тайге, нет надежды, ведь у него компас! Нашёл в рюкзаке. Потому и направление держит точное. Чего доброго, до темноты будет на перевале. А там машины, люди - всё и раскроется!

   Пальцы Сергея крепко сжали "бельгийку". Он посмотрел кругом, прислушался. Ни звука. И снежная круговерть не утихает. Это хорошо: пурга заметёт, спрячет до весны. А там... бензинчику канистру... Сергей глянул на часы: половина пятого. Через час начнёт смеркаться. Издали стрелять - не попадёшь. Подойти ближе - заметит. Стрелять лучше из укрытия. Надо отрезать ему дорогу, обогнать справа и затаиться... Пусть подползает. Сергей повернул направо, ускоряя шаг, срываясь на бег там, где было возможно. У старой, кряжистой липы, ободранной когтями гималайского медведя, остановился, перевёл дух, прикинул расстояние. Пора заворачивать влево. Впереди желтело сухой осокой и камышом маленькое болотце. "Как раз напротив перевала, -- определил Сергей, -- там и спрячусь". Он торопливо двинулся к болотцу, озираясь, присматриваясь к снежной поверхности: не пропустить бы след Валерия. И не сразу сообразил, почему в закрытом от ветра кедраче так сильно раскачивается камыш. И откуда это болотце вообще тут взялось? А когда понял, похолодел: в сумерках за рыжую осоку принял полосатых тигров. Хищники, медленно помахивая хвостами, повернули головы, и, казалось, вопросительно уставились на незваного гостя. Рядом с ними лежала разорванная кабанья туша. Голодные тигрица, тигр и рослый тигрёнок не спешили покидать пиршество. Тигр оскалил окровавленную пасть, подобрал задние ноги, приготовился к прыжку. Шерсть волнами заходила по его спине, нервно задёргался кончик хвоста.

   Человек, объятый ужасом, забыв о разрывных пулях в своем ружье, попятился и бросился бежать. Тигр понял, что никто не покушается на его добычу, успокоился и улёгся на снег. Тигрица и малыш вернулись к кабаньей туше. Но Сергей этого уже не видел. Он опомнился от бешеного бега на лесовозной дороге и только теперь заметил, что, спасаясь от страшных зверей, потерял рюкзак и оба ружья.

   Отпечатки тракторных гусениц, пятна мазута чернели на дороге. "Техника пошла через перевал", -- понял Сергей, в изнеможении усаживаясь на брошенную шоферами старую автопокрышку. Теперь Валерия найдут. Скорее в машину!

   "Лэнд-Крузер" краснел за изгибом дороги. Тяжело дыша, кинулся к автомобилю, на бегу выхватывая из кармана брелок с ключами. Смахнул ладонью снег со стёкол, рванул дверцу. Он смутно представлял себе, куда и зачем едет, но упрямо давил на акселератор. Снежная пыль вихрем поднималась из-под колёс.

   ... Отталкиваясь одной ногой и кое-как продвигаясь на правом боку, Валерий не видел ничего, кроме белеющего перед глазами снега.

   А вот и ручей! По занесённому снегом гладкому льду, цепляясь за кочки, торчащие вдоль берега, Валерий насилу подобрался к водовороту, крутящему прошлогодние листья, жадно припал губами к студёному потоку. Утолив жажду и смочив лицо, долго лежал, опершись руками о холодные камни, всматривался в песчаное дно. Стайка юрких пятнистых хариусов выскочила на мелководье. Валерий ударил растопыренной ладонью по воде. Чуткие хариусы исчезли так же мгновенно, как и появились.

   Казалось, его мукам не будет конца. Но он продолжал изо всех сил карабкаться вверх. Вот и дорога. Тяжело дыша, приник лицом к зубчатой колее и затих. Ночь ещё не успела поглотить тайгу, когда скрюченную фигуру Валерия ослепили фары лесовоза...

   "Что сказать Егорычу? Куда подевался напарник? -- думал Сергей, подъезжая к усадьбе пчеловода. -- Скажу, уехал в город на попутном лесовозе".

   В доме Егорыча на кухне горел свет. За ситцевой занавеской, рядом с большой геранью маячила фигура. "Егорыч дома. Шапки шьёт", -- поднимаясь на крыльцо, отметил Сергей. Против ожидания дверь оказалась открытой. Несколько удивлённый этим обстоятельством, он поелозил ладонью по войлочной обивке и, найдя ручку, рванул на себя. Первое, что бросилось в глаза: форменная тужурка милиционера, сидящего за столом. Пожилой капитан что-то сосредоточенно писал, дымя сигаретой. На полу в беспорядке громоздились вороха выделанных и ещё сырых соболиных, норковых, барсучьих, колонковых, рысьих шкурок, меховых шапок и воротников. Рядом с кучей мягкого золота безобразно смотрелись запыленные бутылки самогона и бидоны с брагой, окровавленные капканы, жестяные банки с боевыми патронами. На столе в раскрытом чемоданчике следователя одиноко лежали толстые пачки купюр, изъятые при обыске из тайника. В углу кухни, недвижимые и строгие от сознания своей значимости, молча восседали на лавке понятые - соседи Егорыча. Хозяин сидел рядом, облокотясь о нетопленную печь, с понуро опущенной головой.

   Ничто не ускользнуло от мимолетного, но острого взгляда Сергея. По спокойной деловитости капитана, по отрешённому лицу Егорыча и завистливо бегающим глазам понятых, их поджатым в злой усмешке губам Сергей понял: его мечта о красивой жизни рухнула. Он схватился за дверную ручку. На улице стукнула калитка, залаял Шарик. В сенях послышалось шарканье ног, и в избу, оттолкнув Сергея, ввалился участковый инспектор милиции Григорий Мордвинов.

   Сергей вяло опустился на подставленный стул. "Всё, конец! Попался, как глупая куропатка! Теперь не отвертеться. Егорыч, конечно, признался, кто выделывал шкурки, а кто продавал шапки и манто на городской толкучке. Хорош гусь! Прикидывался простачком в охотничьем деле! Вон сколько втихоря добыл зверя! Сам, решил, значит, торгануть. Вот и влип. И меня потянул, мерин плешивый... А денег насундучил - в чемодан не втолкать! Старый жмот!"

   Вдруг у ворот зарокотал мощный двигатель.

   -- Павловский на лесовозе прикатил, -- объявил следователю Мордвинов. -- Выезжал с рейдовой бригадой в тайгу.

   Охотовед вошёл, бряцая связкой капканов и громыхая прикладами ружей. С серебряной чеканки одного из них падали на пол кусочки снега.

   -- Человека на перевале подобрали, без сознания, кто-то его подстрелил. Дышит ещё. В медпункт отвезли. Оттуда врачиха в город по рации сообщила, вертолёт вызвали, -- сообщил Павловский. -- По следу браконьера шёл. Рюкзак с соболями, ружьишки вот подобрал в тайге,  -- продолжал Павловский, -- Одно, изолентой перемотанное, уж больно знакомое...

   -- Постой, не ставь в угол, дай взглянуть. Так и есть, ружьецо это мне хорошо известно, -- поднял курковку за ремень Мордвинов. И воскликнул:

   -- Узнаёте, Сергей Васильевич?! И "бельгийку" тоже?!

   Сергей судорожно сглотнул, ощупывая карманы в поисках сигарет. Дрожащие пальцы не слушались его.

   -- Сигарету, если можно...

 

Оттепель в марте

   Над бледно-голубыми гольцами Сихотэ-Алиня катилось к закату мартовское солнце. Огненно-красный шар, сверкая позолотой, всё ниже опускался к вершинам гор, и неровная зубчатая кайма горизонта багровела, окрашивалась в розовые, лиловые тона. Пурпурно-алые лучи, по-вечернему скупые, но уже по-весеннему тёплые, струились на крутые склоны, наполняли радужным светом незамерзающие ручьи и распадки. От их ласкового прикосновения набухал, размягчаясь, рыхлый снег на деревьях, на крышах таёжного посёлка, окружённого синими сопками с зелёными пятнами кедрачей и ельников. За порыжелыми наличниками изб громко чирикали, устраивая ссоры, вездесущие воробьи. Тонкие, прозрачные сосульки срывались с почерневших карнизов и звонко разбивались о завалинки.

   В крайнем доме, уныло глядящем на лес двумя низко посаженными оконцами, одиноко жил бывший охотник-промысловик Тарас Кочетов. Прошлой осенью его жена Анастасия простыла, полоская в речке белье, и слегла. Тарас в ту ненастную пору белковал за Орлиным перевалом, удалённым от посёлка на сотни километров. Вернулся домой через месяц. Анастасия умерла на его руках. Так старик остался один. Однако соседи его не забывали, заходили. Коротали вместе долгие зимние вечера. Тарас радовался гостям, выставлял на стол солёные грузди, копчёное сало, хлеб и вишнёвую настойку. Торопливо разливал вино в эмалированные кружки, первым выпивал. Со стороны могло показаться, что он по жене не горюет. Но внимательный человек всегда замечал затаённую скорбь в глазах старого охотника.

   -- Э-э, ёшкин свет, да что мы, флотские или нет?! Я сейчас, мигом! -- вскакивал из-за стола Тарас и нырял в погреб за очередной бутылкой.

   Флотским Тарас именовал себя не без гордости: в молодости служил на эсминце. О том беззаботном времени напоминала наколка-якорь на его левой руке. Тогда Тарасу предлагали остаться на сверхсрочную. Но выросший в семье лесника, с детства привыкший к звукам и запахам леса, мичман Кочетов долго колебался, что выбрать: море или тайгу. И то, и другое ему было дорого. Решил, наконец: "Пойду, поохотничаю немного, там видно будет".

   Это "немного" затянулось у Тараса почти на сорок лет. Он промышлял в тайге и мечтал о море, но всегда находил причину не уезжать из посёлка: то дети маленькие, то появилась надежда на удачливый промысловый сезон. Так он дожил до пенсионного возраста. Долгими однообразными днями старый охотник бродил по двору, что-то подправляя в своём немудрящем хозяйстве, и частенько прикладывался к бутылке, пытаясь заглушить вином безмерное горе и тоску. Хмель, однако, не брал крепкого здоровьем таёжника, и, упав на кровать, Тарас подолгу лежал, уткнув лицо в подушку. Ему не хотелось о чём-нибудь думать, но против воли мысли возвращали к счастливому времени, когда дома встречала его с охоты Анастасия. Приносила в горячую баню свежее белье и ковш холодного ядрёного квасу. Потом накрывала на стол, и они ужинали, не спеша пили чай с малиной и говорили, говорили... О том, что вот она, жизнь-то, как быстро бежит. Сын Серёжка уже в звании полковника, младший - Иван - капитанит на сейнере. Дочь Надя тоже в люди вышла - главный врач в поликлинике. А давно ли, кажись, котятам да щенятам лапы перематывала, играя в больницу? Теперь у самой двое ребятишек.

   Анастасия приносила письма, раскладывала по числам.

   -- Это от Надюшки... От Серёжки... От внучки Катеньки... Зовут во Владивосток. А что, может, и впрямь, хватит шастать по тайге? -- отрываясь от чтения писем, спрашивала Анастасия. -- Мне бы на старости в городской квартире пожить, внуков понянчить... -- И, безнадёжно махнув рукой, сама себе отвечала:

   -- Разве тебя вытащить отсюда? Берендей и есть берендей. Присох к тайге, как наростень к берёзе - не оторвать. И что тебя в неё тянет - мёдом там намазано, что ли?

   -- Ладно, -- соглашался Тарас с доводами жены, - вот последний сезон отведу - нынче кедрового ореха уродило много, белки, соболя хорошо добудем.. А там подыщу работу поближе к дому. Или к детям уедем.

   Но каждую осень, видя, как вздыхает и мрачнеет Тарас, провожая уходящих в тайгу промысловиков, Анастасия говорила:

   -- Будет мыкаться-то. Ступай с ними. Впервой мне, что ли, одной зимовать...

   Перед отправкой на пенсию главный охотовед Филимонов поздравил Тараса, вручил ему ценный подарок - электробритву. Егеря, штатные охотники и все, кто был в тот день в конторе, захлопали ему, а Тараса обида сдавила: "Выходит, не нужен теперь? А кто больше всех в прошлом годе пушнины и дикоросов заготовил? Тарас Кочетов! То-то! Нет, ещё поспорим с молодыми, поглядим, кто окажется сноровистее на таёжной тропе..."

   -- Много же ты получил за своих соболей, -- усмехнулась Анастасия, прибирая электробритву в шкаф. -- Зачем она тебе?

   -- Дарёному коню в зубы не смотрят, какой ни есть, а подарок, -- обиженный равнодушием жены, ответил Тарас. Бритва ему и в самом деле была ни к чему: привык к безопасным лезвиям.

   -- Ничего, Серёге или Ване сгодится, -- нашёлся он.

   -- Люди на пенсию идут - им паласы, ковры дарят, -- не унималась Анастасия. -- Ей было обидно за мужа, месяцами пропадавшего в тайге за маленькую зарплату. -- Да за тех соболей, что ты сдал в промхоз, умные мужики квартиры, машины, сбережения к старости сделали!

   -- То когда было? -- психанул Тарас. -- В застойные времена! А теперь у нас перестройка. Это как оттепель после морозной зимы. Во всём порядок наведут, и в промхозе нашем тоже. Да и где Филимонов ковры всем пенсионерам сейчас достанет? На кой ляд они тебе сдались? Только пыль собирать!

   -- Я бы доченьке отвезла, внучатки босиком бы по нему бегали. Знаешь, поди, какой пол у них холодный...

   -- Пусть к нам переезжают. У нас воздух чистый, шкура на полу большая, лучше всякого паласа.

   -- Не срамился бы, -- кивнула Анастасия на вышарканную ногами, побитую молью шкуру сохатого, прикрывающую половицы между кроватью и столом. -- Поедут они из квартиры с удобствами в нашу развалюху, да еще в таёжную глухомань?! Просила тебя: "Почини крышу, перестели полы", - так тебе всё некогда.

   Тарас притворялся, что обижается на жену, но в душе с ней соглашался: "Избой, и правда, заняться пора..." И починил бы, не постучись в их дом беда. А сейчас, без Насти, не всё ли равно, в какой избе жить?

   Однажды, одиноко сидя за бутылкой вина, Тарас услышал, как хлопнула калитка, и знакомый голос позвал:

   -- Фёдорыч, принимай гостя, дело есть!

   По отчеству его всегда звал только охотовед Филимонов. Старик удивился: зачем он ему понадобился? В нынешний сезон пенсионеру промыслового участка не дали, и всю зиму к Тарасу никто из руководства зверопромхоза не заглядывал. "Может, место штатного охотника освободилось?" -- мелькну­ла у старика мысль, но Филимонов скомандовал:

   -- Собирайся! Полетишь в тайгу с одним человеком, срочно добудешь изюбра. Вертолёт ожидаем с часу на час, -- Филимонов повернулся и направился к выходу.

   -- А кто этот человек? -- только и успел спросить его Тарас, самолюбие которого задел командный тон охотоведа.

   -- Большо-ой начальник, -- поднял вверх указательный палец Филимонов.

   -- Так ведь не сезон, оттепель пошла, самки тяжёлые бродят, брюхатые, -- крикнул ему вдогонку Тарас. Но Филимонов уже хлопнул дверцей своей новенькой "Тойоты". Автомобиль круто развернулся, увозя "главного", а старик с недоумением пожал плечами. Какая, к лешему, охота, когда с крыш течёт, а изюбры ломают ноги на рыхлом насте? Нет, он браконьерить не будет, не на того нарвались...

   Вскоре к избе подкатил на своём стареньком "газике" егерь Грицко. Добродушно пробасил:

   -- Здоровеньки булы, батько Тарас!

   Вместо приветствия старик принялся жаловаться на охотоведа:

   -- Ишь, чего выдумал: по насту изюбрей бить! Какая же это охота? Так и передай своему начальнику - не поеду! Убийством в тайге я отродясь не занимался!

   -- Ничего ты не понял, -- махнул рукой егерь. -- Изюбра треба живьём брать, сонными пулями стрелять. На международный аукцион зверюгу повезут, за доллары продадут, чуешь? Валюта промхозу позарез нужна...

   -- Вот те раз! Неужели?! -- поддаваясь весёлому настроению егеря, недоверчиво спросил Тарас.

   -- Та шоб мени тигры зъилы.

   Тарас больше не мешкал. Прихватив ружьё и рюкзак, побежал к машине. Через полчаса он и Грицко складывали в машину ящики с коньяком, водкой и пивом, коробки конфет, банки с кофе и сгущёным молоком, консервы лососевых рыб, крабов, кальмаров, а также тушёнку, красную икру, балыки, колбасы, копчёности, сливочное масло, сахар, различные крупы в блестящих импортных упаковках. Поднатужившись, поставили в кузов бочонки с мёдом, квашеной капустой, солёными грибами, загрузили мешки с хлебом, картофелем и мукой. И ещё всякие пакетики и скляночки с красивыми, никогда не виданными этикетками. Тарас отродясь не знал таких деликатесов и диву давался: откуда в их захудалом складе столько всего? И зачем брать с собой так много продуктов? Мы, что, на Северный полюс летим? Да и заварить в зимовье шулюм из рябчика куда сподручнее, чем из разных там лососей... А главное, кто за всё это добро будет платить? Когда он спросил об этом Грицко, егерь завёл его за машину, доверительно шепнул:

   -- Що ж неясного, батько Тарас? Ций подарок Хвилимонов начальству робит, щоб портфиль свой не потерять. Вин за усё и заплатив из промхозовского карману...

   Сумерки быстро сгущались, опускаясь на посёлок синей лёгкой дымкой. Затрепетали в вышине редкие далёкие звёздочки. И вот вечернюю тишину взорвал мощный рокот вертолёта. Филимонов заторопился:

   -- Поехали, скорее!

   По дороге охотовед объяснил Тарасу:

   -- Патроны, снаряжённые снотворными капсулами, получишь на месте. Учти, Фёдорыч, поручение важное. Ты хороший охотник, кроме того, умеешь держать рот на замке, потому тебе и оказываю доверие. Изюбра добудешь - красавца, обязательно с рогами - это непременное условие. Сонного свяжешь ремнями, укажешь по рации место. Остальное  - забота вертолётчиков. Прилетят, зацепят быка и увезут в аэропорт. Там его перегрузят в большой самолёт.

   -- А потом куда? -- поинтересовался Тарас, искренне радуясь причастности к серьёзному мероприятию.

   -- Это не наша печаль, -- уклончиво ответил Филимонов. -- Может, за границу в зоопарк продадут или ещё куда...

   У вертолёта их встретил пожилой грузный мужчина в пыжиковой шапке и лётных унтах, одетый в дорогую норковую шубу. Филимонов почтительно с ним поздоровался, но мужчина его грубо оборвал:

   -- Охотник надёжный?

   -- Не сомневайтесь, Борис Петрович, следопыт что надо, не подведёт...

   Небрежный вопрос незнакомца неприятно задел Тараса. Он почему-то сразу почувствовал к нему неприязнь. "Ишь, какой господин выискался", -- недобро посмотрел на прилетевшего начальника Тарас. -- Погоди, ёшкин свет, тайга с тебя спесь собьет..."

   Старик замешкался подать вовремя коробку, и пилот крикнул:

   -- Подавай, зверобой, не зевай!

   Быстро темнело. Сырой мартовский ветер с шумом раскачивал макушки тополей. Сквозь частокол сумеречных ельников выглянула тусклая луна. Косые мятущиеся тени сползли в лощину, где работа с погрузкой продуктов закончилась. Тайга, горы, избы лесорубов и охотников - всё потонуло в чернильном мареве тёплой ночи, когда винтокрылая машина, описав полукруг над дремлющей подо льдом речкой, понесла Тараса в глухую чёрную даль. Привалясь на тюки, охотник дремал. Не впервой добирался он на промысел на таких вот стрекозах-тарахтелках. Потом приоткрыл глаза и принялся искоса наблюдать за дородным спутником, который громко храпел в кресле. "Развалился барин, пузо и ряшка, как у купца. Такому кабану не в кабинетах штаны протирать, а мешки ворочать".

   Вертолёт мягко опустился на большую поляну бывшего лесосклада, похожую на раскинутое среди мрака ночи белое покрывало. Луч прожектора выхватил из темноты двухэтажный коттедж, бревенчатые строения. "О, да это база заповедника", -- узнал Тарас приметное место, где бывал однажды в составе экспедиции по учёту тигров. Вскоре он понял, что здесь с того времени многое переменилось. Судя по тому, как вели себя пилоты вертолёта, было видно, что они здесь тоже не в первый раз с Борисом Петровичем. "Кабан" размашисто зашагал по натоптанной дорожке к коттеджу, в котором светились все окна. Где-то приглушенно постукивал мотор переносной электростанции. Тарас, навьючив на себя мешки, коробки, ящики, долго и без передышки таскал их в амбар. Наконец, управившись с работой и притомившись, вошёл в зимовье - просторное помещение, где было тепло и уютно, как в гостинице. Хозяйничали здесь бородатый сторож Аким, одетый в беличью безрукавку, и расторопная и услужливая повариха Нина в расшитом чистом переднике. Они подавали на стол, прибирали в комнатах, топили печи.

   -- Борис Петрович, банька готова, -- доложил Аким. -- Веничек свеженький вам приготовил, в раздевалочке найдёте.

   -- Банька - это хорошо, -- крякнул Борис Петрович, присаживаясь на низкий резной табурет и поочередно подавая Акиму то одну, то другую ногу. Тот с усердием стащил с хозяина унты, размотал меховые портянки.

   "Портяночки-то у "Кабана" - собольи!" -- отметил про себя Тарас, и вдруг сердце его захолонуло: не может быть?! Всем телом подался вперёд, чтобы ближе рассмотреть подвешенную у камина мятую, до слёз знакомую шкурку. Он узнал бы её из сотни, нет - из тысячи соболиных шкурок. Потому что такую видел раз в жизни - с золотисто-чёрной полосой на спинке. Сомнений нет - тот самый соболь, за которым Тарас бил ноги целую неделю. Ох, и поводил же его этот шустрый зверёк по корчам и увалам, по скалам и осыпям!

   Тарас до мельчайших подробностей помнил тот промозглый, с мокрым снегом ноябрьский вечер. Вконец обессиленный опустился он на колени перед трухлявой колодой. Сердце бешено колотилось от усталости, от волнения: здесь он, здесь, в этом пустотелом бревне! Несколько дней охотник беспрерывно преследовал зверька и, наконец, загнал его в дуплистую валежину. Обнёс сетью с колокольчиками, натянул неподалеку брезентовый полог и в изнеможении упал на кучу еловых веток. Но и тогда не позволил себе заснуть, борясь до утра с дремотой, чтобы не замёрзнуть, не прокараулить соболя. На рассвете услышал тонкий звон колокольчиков, вскочил на ноги. Дорогая добыча билась в сети. Пойманный соболь разочаровал его своим непривлекательным видом. Мокрый, в древесной трухе, он скорее походил на худую плешивую кошку. Зверёк отчаянно сопротивлялся и затих лишь после нескольких ударов черенком ножа по голове. В зимовье, у жарко натопленной печки, Тарас по-настоящему рассмотрел снятую и уже подсохшую шкурку. Умело встряхнул её, взбивая мех, и ахнул: цены нет соболю! Вот так штука! Не шкурка, а диво дивное. Чудо - и только...

   Он хорошо помнил быстрый, жадный взгляд заготовителя, явно занизившего цену.

   -- Нестандарт, -- безразличным тоном заявил он. -- Третий сорт, так себе соболёк. -- И откладывая шкурку на отдельную кучку мехов, довольно потёр руки.

   "Так вот куда пошёл красавец-соболь - на портянки начальнику!" -- сокрушённо подумал Тарас. Ему вдруг до боли стало жаль загубленного ценного зверька, так упорно цеплявшегося за жизнь. И для чего он изловил бедолагу? Чтобы этот жирный "кабан" наматывал его на свои волосатые ноги?

   И ещё Тарасу вспомнилось, как, сдав свою драгоценную добычу, спросил он у охотоведа разрешение купить в зверопромхозовском магазине шерстяную кофту для Анастасии. Филимонов отказал, сославшись на очередность других охотников. А продавщица откровенно посмеялась над Тарасом:

   -- Соболей сдаёшь, а бабе кофту купить не можешь. Какой ты апосля этого мужик?

   -- Не понял, -- обернулся в дверях Тарас. Вид у него в тот момент был жалкий и растерянный.

    -- Чего понимать? Сунул кому надо две-три шкурки - не кофту - шубу мутоновую принесут.

   -- Чего же ты не суёшь товар из магазина налево-направо?

   -- Сравнил! Здесь всё на учете, не моё.

   -- Вот и у меня в тайге не моё. И тоже всё на учёте.

   -- Э-эх, -- покачала головой продавщица и, махнув на Тараса рукой -- что с тобой, простофилей, толковать, -- ушла в подсобку. А купи он тогда тёплую кофту - кто знает, может, и не простудилась бы Анастасия...

   Тарас смотрел и смотрел на собольи портянки, чувствуя, как в душу его вползает холод. И уже ничем не отогреть её - ни жаром камина, ни выпивкой, ни мартовской оттепелью.

   "Кабан" парился долго. Бойкая Нина с ямочками на пухлых щеках понесла начальнику бутылку охлаждённого пива, махровую простыню и вернулась со сбитой причёской, раскрасневшаяся и потная. Следом за ней явился "Кабан", бессильно плюхнулся в кресло. Влажная лысина его порозовела, на жирной и толстой шее под массивной золотой цепью блестел глянцем прилипший берёзовый листок. За стол напротив него уселись вертолётчики в кожаных тужурках, молодые, ладные парни.

   -- Что же ты, как там тебя? Тарас? -- поманил пальцем охотника Борис Петрович. -- Садись к нашему шалашу хлебать лапшу.

   "Лапшой" оказалась тушёная с зайчатиной картошка, разные салаты, закуски, приправы. И, конечно, бутылки с коньяком и водкой. Тарас всё ждал, что за столом начнётся разговор о завтрашней охоте, но говорили только о еде и выпивке.

   -- А как насчёт лицензии на отлов? Имеется? Насколько знаю - заповедник здесь, -- спросил Тарас, выждав момент, когда сидящие за столом, опорожнив по рюмке, принялись молча закусывать. Вертолётчики перестали жевать, недоуменно и насмешливо посмотрели на Тараса.

   -- Все вопросы решены в верхах, -- неторопливо обсасывая заячью ножку, ответил Борис Петрович.

   -- Интересно, сколько золота или долларов за изюбра дадут? - опять спросил Тарас. Ему не давала покоя мысль о звере, которого предстояло добыть.

   -- Во, даёт, ещё в тайгу не ходил, а уже про доллары спрашивает. Со смеху помереть можно от твоей сермяжной простоты! -- воскликнул плечистый вертолётчик, судя по всему - командир экипажа.

   -- Какой любознательный! -- наливая Тарасу водки, ухмыльнулся второй пилот. -- Пить надо больше, а думать меньше, тогда жить будет легче, -- поучал он старого охотника.

   Тарас понимал, что эти люди что-то не договаривают, умалчивают, и не стал приставать с разговорами. У него росла неприязнь к нагловатым пилотам и вольяжному Борису Петровичу. Уйти бы отсюда, да нельзя: Филимонов на него надеется, а подводить кого-либо зверобой не привык. Памятуя, что на рассвете - в тайгу, Тарас нетерпеливо ёрзал на стуле, ел без аппетита, к выпивке не притронулся.

   -- Что-то ты больно серьёзный, -- недовольным тоном произнёс Борис Петрович, наливая себе коньяку в хрустальную рюмку. -- Из принципа не пьёшь, или организм не принимает?

   -- Так ведь утром на охоту, не собран ещё. Пойду, -- привстал из-за стола Тарас.

   -- Сиди! Ещё пельмени не подавали, -- сердито буркнул "Кабан", а вертолётчики недобро намекнули:

   -- Шеф говорит: "Сиди!", значит сиди и не рыпайся. А недоволен - пиши заявление - уволим! -- И они дружно и пьяно загоготали.

   -- А чего тебе собираться? -- промакивая лысину полотенцем, сказал Борис Петрович. -- У меня здесь есть всё. Возьми, что надо, и ступай в свою тайгу... Аким! -- крикнул он зычно.

   -- Слушаю, Борис Петрович! -- подскочил сторож, угодливо поправил на "шефе" сползшую со спины простыню.

   -- Выдашь ему завтра всё, что нужно.

   Это барское застолье Тарасу не понравилось. Он молча поднялся и, чувствуя на себе насмешливые взгляды вертолётчиков, отправился спать. "Странные люди, -- раздеваясь и ложась в мягкую, с пуховыми подушками, постель, подумал Тарас. -- То кричат, давай быстрее, дело важное, то никуда не спешат, пьют до полночи".

   Аким разбудил его в половине пятого. Шкрябая тапками по остывшему полу, сторож принёс дров, растопил печь и ворчливым голосом проговорил:

   -- Ступай за мной за припасами. Оленя добыть живым надо. Делай, что велят, и лишних вопросов не задавай.

   В широченном амбаре, как в купеческой лавке, на полках, на штырях, в ящиках и вповалку висели, громоздились различные вещи. Тут были полушубки и меховые сапоги, шапки, куртки, маскировочные халаты, ружья и карабины, чучела птиц и зверей, капканы, солдатские фляги, коробки конфет "Птичье молоко" и многое другое.

   -- Вот на эту кнопочку нажмёшь и говори, -- вручая Тарасу портативную рацию, наставлял Аким.

   -- Знаю, приходилось, -- засовывая рацию в рюкзак, глухо, буркнул Тарас. -- Патроны давай снотворные и пули тоже. В тайгу иду, не в парк городской.

   ... По старой лесовозной дороге охотник впотьмах поднялся на плато.

   Новый день тихо занимался, сиял белесым рассветом.

   Звёзды начали блекнуть и погасли совсем. И только круглая большая луна ещё глядела с посветлевшего неба сквозь переплетения ветвей, отбрасывая голубой отблеск на стволы деревьев и кусты.

   За ночь слегка подморозило, и корочка снега, разламываясь под ногами, позванивала острыми льдинками. И вот уже вспыхнули робкие, замирающие зарницы, и край неба на востоке заполыхал пожаром.

   Солнце, необычайно розовое, поднялось над дальней вершиной. Блёстки инея, алмазами повисшие на красноватых сучьях кедров, отразили игру света самых разнообразных цветов и оттенков.

   На белом русле давно высохшей речки Тарас нашёл следы крупных копыт. По царапинам на ободранной осине, по жёлтым меткам на снегу определил: крупный бык, высоко оцарапал рогами кору, в его величавой короне наверняка не меньше семи отростков, гладких и блестящих.

   Охотник шёл за оленем весь день, крадучись и время от времени обрезая след с подветренной стороны. И хотя погода была ясная, тёплая, снег в распадках всё ещё лежал глубокий и твёрдый. Зверь старался обходить наносные места, но часто проваливался по самое брюхо. На прыжках выносил своё сильное упругое тело из сугроба, оставляя после себя провалы. На их острых неровных краях виднелись рыжеватые шерстинки. Видно было, что каждый прыжок дается быку нелегко, причиняет боль ногам.

   Тарас знал, что скоро настигнет зверя, но шёл осторожно, боясь спугнуть его. И не упущенной добычи было ему жаль, а ног изюбра, которые тот наверняка поранил бы, уносясь от преследователя.

   В полдень Тарас остановился, прислушался. В чаще деревьев, перепутанных лианами лимонника и дикого винограда, охотник уловил еле слышный щелчок треснувшего сучка. "Здесь!". Сушняк потрескивал всё ближе, и Тарас в волнении вставил в ружьё патрон с красной капсулой снотворного. Сердце учащённо билось как на всякой охоте! Сейчас он увидит благородного красавца, увенчанного роскошными рогами. Но осторожный треск прекратился. Олень оставался в чаще, и подойти к нему на выстрел в зарослях колючего элеутерококка нечего было и думать. Тарас присел на валежину, замер с открытым ртом, чтобы лучше слышать, но всё было тихо. Лишь кедровки и сойки копошились в хвое, и время от времени тяжёлый ком мокрого снега срывался вниз с глухим стуком.

   Глотнув из фляги холодного чаю, Тарас пошёл круто влево, намереваясь обойти ельник кругом. Через полчаса он увидел цепочку следов, вынырнувшую из ельника и потянувшую вниз, к устью горного ключа. "Ах, ёшкин свет, улизнул втихоря!" -- незлобно подумал Тарас об олене, вновь загибая влево. -- Хорошо, что бык вышел из ельника, там всё одно вертолет не смог бы подобрать его".

   Зверя он увидел неожиданно близко от себя. Качнув головой с круто торчащими вверх ветвистыми рогами, тот несколько мгновений смотрел на Тараса как бы нехотя и равнодушно и вдруг стремительной молнией метнулся в гущу леса, растворился в ней.

   Чертыхаясь и ругая себя за допущенную оплошность, Тарас спустился в устье ключа, пересек его и оказался на краю просторной поляны, сплошь затянутой сухим бурьяном. Окинув её цепким взглядом, охотник не спешил выходить на открытое место. Чутьё не обмануло старика: в зарослях орешника он разглядел пару рядом стоящих оленей.

   Рога рослого сильного изюбра органично вписывались в кружевную вязь таёжных узоров. Молодой красивый бык с великолепной осанкой гордо стоял на фоне вечернего заката. И столько было в его сказочном облике грации, изящества, что Тарас невольно опустил ружьё. Неосторожно хрустнул сухим сучком, и чудное видение вмиг исчезло. Только снег, подтаявший и утоптанный ногами изюбров, говорил об их недавнем присутствии. Но, вторично упустив добычу, Тарас уже не сожалел о потерянном времени. Усталость прошла, ему было легко и радостно. Он понимал, ради того чтобы увидеть в тайге эту красоту, он готов бродить по ней целую вечность.

   Охотник пригнул к лицу ветку душистой, пахнущей мёдом вербы, выбросившей пушистые белые почки, вдохнул её аромат. Впервые за всю зиму счастливо улыбнулся: "Хорошо-то как, Господи! Весна близко, зиме конец!"

   ... В коттедже за шторами светящихся окон маячили тени, было слышно, как гулко стучат шары в бильярдной.

   -- А вот и наш зверобой явился! Удрал от тебя олень? -- окружили Тараса вертолётчики. -- Ничего, завтра добудешь! Пойдем, выпьем!

   Они еле ворочали языками. На полу, на столе валялись пустые бутылки.

   Тарас раздражённо спросил:

   -- И в таком виде вы собрались лететь на мой вызов за изюбром?

   -- Да, а что? -- выдохнул сзади второй пилот, -- в любом виде полетим, не бойся. -- На вот, пей!

   -- В тайге не пью, -- спокойно отвёл Тарас руку вертолётчика.

   -- П-понимаю. П-поручение у тебя ... Оленя добыть на меж-ду-на-родный а-аукцион ... Так, что ли? Ха-ха-ха... На вертеле его за-жарят... Там... -- пилот показал рукой вверх, -- любят охотиться на даче. Это называется "королевская охота". Подгонят егеря готовенького рогача на выстрел. Трах! Вот и весь а-аукцион... Но это только между нами, - пилот приложил палец к губам и свалился на диван. Скоро он храпел рядом со своим собутыльником.

   На лестнице послышались шаркающие шаги. Тарас обернулся. Не спеша ступая в мягких комнатных туфлях, отороченных горностаями, в роскошном турецком халате в гостиную спустился Борис Петрович.

   -- Аким! -- позвал он. -- Пива холодного! А, это ты, охотник. Вижу - впустую прошлялся...

   -- И слава Богу, -- резко ответил Тарас. -- Оказывается, олень для забавы нужен... Завтра в тайгу не пойду. Баста!

   -- Очень мило. Ай да Филимонов! А говорил, охотник - надёжный человек ... -- Он зло взглянул на спящих на диване пилотов: -- Эти что ли проболтались? Мерзавцы! Уволю подлецов!

   И, меняя тон, повернулся к Тарасу:

   -- Ну и что? Ты всю жизнь за гроши работал, а мы тебе столько бабла отвалим, что "Тойоту" хватит купить.

   -- Я в тайге не за деньги жизнь прожил... -- оборвал его Тарас.

   -- За что же?

   -- Вам не понять, потому что вы... -- Тарас примолк, подыскивая подходящее слово, -- потому что ты - жирный и наглый боров! Погоди, сообщу куда следует...

   Борис Петрович отшатнулся, как от удара. Отвислые щёки его и толстая шея налились пунцовой краской:

   -- Аким! -- бешено заорал он, но бородатый охранник с увесистыми кулаками и широкими плечами уже схватил Тараса за отворот куртки, бесцеремонно толкнул к дверям. Тарас двинул его сгибом локтя в лицо. Аким охнул и отцепился. Тарас пинком отворил обитую замшей дверь, выскочил на тёмную непроглядную улицу. Через залитый светом проём двери слышались ругательства.

   -- Филимонова выгоню! -- бесновался "Кабан", выкрикивая бранные слова в адрес охотоведа. -- Завтра же прислать сюда другого охотника!

   Из черноты дощатого ангара поблескивал стеклами кабины вертолёт. У стены сарая на металлических опорах громоздилась заправочная цистерна.

   В бешенстве Тарас шагнул к баку и рванул ручку сливного крана. Щипящая струя, пенясь, забурлила, сверля наледь бетонного основания, обдала запахом бензина.

   Отыскав глазами Полярную звезду, Тарас поправил на плечах рюкзак и ружьё, решительно двинулся к мрачной гряде Сихотэ-Алинского хребта. Он шёл к морю, к давней мечте молодости.

   Позади ещё долго журчал бензиновый поток, растекаясь всё шире.

   Когда охотник, напрямки продираясь через заросли, уже поднимался на ближнюю сопку, дверь в коттедже с шумом распахнулась. Пьяный пилот, покачиваясь на нетвёрдых ногах, закурил, тупо и равнодушно уставился в чистое звёздное небо. Сделал последнюю затяжку и швырнул окурок за угол. Взметнулся столб огня, охватывая ярким пламенем ангар и коттедж. Дикие, душераздирающие вопли огласили ночную тишину, потом затихли. И долго ещё багровое зарево отбрасывало на таёжный распадок всполохи зловещего света.

   В горячем дымном воздухе снег бурел и быстро таял.

   Вскоре заморосил первый в этом году дождик, напоминая тайге об оттепели, о грядущей весне.

 

Золотая долина

   Врач-терапевт Виктор Орлов отпуск брал всегда в декабре или январе. В эти зимние месяцы, не скупые на морозы, ему выпадала удача в охоте. И когда, к немалому удивлению медперсонала больницы, Орлов написал заявление об отпуске на октябрь, последнее стало здесь темой для обсуждений. Орлов же, радуясь тёплой солнечной погоде и тому, что свободен, наконец, от каждодневных больничных забот, в мыслях своих был уже в тайге. Скорый поезд "Байкал" быстро домчал до Иркутска заядлого любителя побродить с ружьишком. Самолётик местной авиации доставил его с двумя увесистыми рюкзаками до Северобайкальска, оттуда на попутном лесовозе Орлов без особых затруднений добрался до Листвяного - затерянного в таёжной глуши посёлка лесорубов. Здесь его встретил товарищ по мединституту Юрий Белов - здоровяк в рабочей спецовке и оленьей безрукавке, расшитой бисером. Две рослые лайки, остроухие, с туго закрученными хвостами, сопровождали Юрия. Вместо приветствия Белов одарил гостя увесистым тумаком. Виктор не остался в долгу, отпустил бывшему однокурснику свою порцию колотушек. Тиская и колошматя один другого, они гоготали и прыгали, не смущаясь толпившихся вокруг листвянцев, с любопытством разглядывавших приезжего. Ещё как следует не отдышавшись, Белов подхватил вещи Орлова, взвалил на себя. Чуя новые запахи, сулящие охоту, лайки нетерпеливо повизгивали, бросались то к хозяину, то к незнакомцу и успели прилично заляпать грязью брюки Орлова.

   -- Пороху привёз? У нас туго с этим...

   -- Пять банок.

   -- Отлично! Идём скорее, -- широко шагая, в радостном возбуждении сказал Белов. -- Не поверишь, Витюха, белка тучей прёт! По утрянке и рванём в Золотую Долину. Есть тут у меня на примете такой золотой ключик.

   Щитовой домик на полозьях служил Белову, работавшему фельдшером, и жилищем, и амбулаторией. В многочисленных ящичках и коробках поблескивали шприцы, флаконы, ампулы, громоздились упаковки ваты, бинтов, лекарств, разных инструментов и приборов.

   -- Располагайся, Витюха!

   Белов придвинул товарищу раскладушку, выставил на стол хлеб, консервы, две эмалированные кружки и бутылку коньяка.

   -- Армянский! Специально берёг к твоему приезду, -- откупоривая бутылку, суетился Юрий.

   -- И я - специально к моему, -- достал Виктор такую же бутылку. Они расхохотались, и Юрий придвинулся ближе:

   -- Ну, рассказывай, ведь столько лет не виделись!? Кого из наших встречал?

   -- Кольку помнишь с хирургического? Кандидатскую защитил, докторскую уже пишет... Кстати, ты тоже надежды на курсе подавал... И вдруг - фельдшер?!

   -- Знаешь, здесь хорошая практика. И навар есть. Лесорубы, охотники - народ понятливый. На приём кто идёт - шкурку несёт. А плеснёшь кому спиртяшки - тот и две, и три даёт. Вот, смотри!

   И Юрий вытащил из-под кровати мешок с соболиными шкурками. Умело взбил несколько штук, пригладил нежный мех ладонью.

   -- Перебирайся сюда. И у тебя будет столько. И даже больше. Мне компаньон нужен...

   В эту ночь в домике фельдшера долго светилось окно. А когда лампочка потухла, над Тандалукским хребтом уже розовела полоска рассвета.

   Виктору, разбуженному приятелем, стоило усилий оторвать отяжелевшую голову от подушки. В то время, как Юрий, привычный к ночным вызовам, уже позванивал гильзами, заряжая патроны, торопливо рвал газету на куски, быстро скатывал их в шарики и деревянной пыжилкой запрессовывал в гильзы. Снаряжённые мелкой дробью патроны выстроились в длинный ряд на подоконнике. Виктор привёз несколько упаковок готовых патронов, купленных в охотничьем магазине, но Юрий небрежно задвинул их в угол.

   -- Сгодятся... на крайний случай. На хорошей рыбалке, когда здорово клюёт, некогда носиться по берегу в поисках наживки и снастей. Так и здесь. Если белка валом валит - успевай только стрелять, канителиться с папковыми гильзами некогда. Они разбухают при выстреле, шомполом порой выбивать приходится. А то и вовсе дают осечку. Нет, я предпочитаю латунные...

   -- Пыжи войлочные в таком случае надо...

   -- А, ерунда! -- махнул рукой Юрий. -- Не первый год стреляю бумажными.

   -- Тлеют они в лесу.

   -- Может и тлеют. Да только здесь многие леспромхозовские бумагой палят. Некогда с войлоком возиться. Пока старый валенок найдёшь, пока нарубишь... А белка не ждёт. И просечки у меня нет, -- оправдывался Юрий, продолжая пыжевать патроны смятой газетой.

   Уже рассвело, когда охотники вышли из домика и по узкой тропе двинулись в сторону кедрового ключа, уходящего густой синевой к розовеющим гольцам. Из перелесков несло свежестью и прохладой. Белесый туман вился над скалистыми уступами, и капельки росы блестели на зеленоватых камнях. Но вот из-за дальних вершин Тандалука выглянуло малиново-красное солнце. Тотчас яркие звёздочки вспыхнули на хвоинках и листьях, на ягодах шиповника и калины. Густые облака пара клубились над прозрачной водой. Они наполовину скрывали фигуру Белова, и Виктору, шедшему позади, временами казалось, что его товарищ не идёт, а плывёт над этим чистым ручьем.

   -- Ключ этот называется Золотая Долина, -- пояснил Юрий. -- Знаешь, он и впрямь золотой! Столько здесь я зверья и пушнины взял! Бросай свою терапию и переезжай ко мне. За сезон озолотишься. Увидишь, сколько белки и соболя в Золотой Долине. Бей, не ленись! Я пойду левым склоном, а ты шуруй правым. В полдень встретимся у водопада...

   Щёлкнув ружейными замками, приятели разошлись, и вскоре широкогрудый сильный Барсик отыскал белку, свесившую с ветки пушистый хвост. Терпеливо поджидая охотника, собака сильным лаем выдавала присутствие зверька. Хлёсткий выстрел из вертикалки Орлова всколыхнул тишину тайги, наполненной ароматным смолистым запахом. На макушке могучего дерева багровели в утренних лучах тугие кедровые шишки. Они вздрогнули и с лёгким стуком упали на землю вместе с подстреленной белкой. Бурые, жёлтые, лиловые листья клёнов, берёз и осин, покачиваясь, неслышно опускались рядом на шуршащую под ногами опавшую листву. Алые гроздья брусники краснели среди разноцветья увядающих трав и кустарников. И Виктор, опьяненный страстью охоты, таинственной туманностью тайги и великолепием её осеннего убранства, с гулко бьющимся сердцем поднял добычу. Он вынул нож, намереваясь снять шкурку, но Барсик уже снова залаял неподалеку, призывая охотника. Новый выстрел мелкой дрожью отозвался в вершине кедра, и ещё одна белка свалилась к ногам Виктора. Где-то выше по ключу бухала "ижевка" листвянского фельдшера. Заливистый и звонкий лай Мечты раздавался то ближе, то дальше за ручьем. Юрий не обманул: белки и в самом деле было много. После полудня, уморённые духотой жаркого дня и почти беспрерывной беготнёй по увалам и крутякам, друзья сошлись у водопада.

   -- Не пойму, Юрка, как ты охотником стал, -- кивнул Виктор на отделанное серебряной чеканкой ружьё Белова.

   -- Штучного изготовления, у директора леспромхоза выманил, когда у жены его роды принимал, -- не преминул похвалиться Белов, -- а если мягкое золото в руки просится, как охотником не станешь? Да здесь любого возьми - браконьерит... К вечеру во-он к той скале подходи - заночуем у костра. Заодно белок ошкурим.

   Ночь приятели провели за приготовлением ужина, снятием шкурок с добытых зверьков. Лишь поутру они забылись коротким сном на куче лапника, натасканного на прогретую костром землю. Первые лучи солнца подняли их, не выспавшихся, разбитых вчерашней охотой. У Виктора с непривычки ныли ноги и плечи. Умывшись студёной водой из ручья, друзья наскоро позавтракали остатками ещё теплого супа, накормили собак и двинулись по Золотой Долине, с каждым часом охоты утяжеляя рюкзаки добычей. В полдень, как условились, они поднялись в верховья ключа, разложили съестные припасы.

   -- Наверно где-то лес горит, -- сказал Виктор, открывая банку тушёнки. -- Что-то гарью потянуло.

   Но Юрий уже и сам тревожно всматривался в распадок, откуда несло едким, удушливым запахом дыма.

   -- Подымит да перестанет. В тайге это привычное дело. Пока стемнеет, успеем десятка по два белок настрелять...

   Отобедав, охотники надели рюкзаки, зарядили ружья. Запах, гари усилился. Он щекотал в носу, першил в горле. Собаки беспрестанно чихали, тёрлись носами о землю.

   -- Не нравится мне этот дымище, -- сказал Виктор.

   -- Ничего страшного. Низовой пал идёт. Он сам по себе потухнет. Сухая трава выгорит и всё.

   -- Как знать... Сушь, видишь, какая стоит... Если ветерок поднимется, он в два счета раздует верховой...

   В безветренной тайге засохшие листья неслышно падали на землю. Вороха высушенной солнцем листвы толстым слоем покрывали склоны сопок. В знойном воздухе, насыщенном смольем и гарью, таилась напряженная тишина. Сизое облако поднялось из-за ближней сопки и, расползаясь по склонам, потянулось по Золотой Долине. Взобравшись на взгорок, охотники смотрели на клубы дыма, взбухающие чёрными шапками, из-под которых вырывались языки пламени.

   -- Смотри, Юрка! Там тоже горит! И там... И вон ещё...

   Очертания сопок потонули в прозрачной дымке. Дым заполнял распадок, и ощущение тревоги нарастало всё больше. Глаза начали слезиться, в горле запершило сильнее, и Виктор, прикрывая нос и рот рукавом штормовки, пробормотал:

   -- Не до охоты теперь... Драпать надо отсюда и поскорее. А то, как бы нас здесь не прихватило. Вон, смотри, кругом уже занялось...

   -- Подымит и перестанет, -- попытался его успокоить Юрий. -- Неужто боишься обычного пала? Если огонь и подберётся сюда, перемахнём ключ и все дела. Не пойдёт же он через воду.

   Спустившись ниже по ключу, охотники увидели облако дыма, расползающееся над деревьями. Оно медленно плыло навстречу, обволакивая гряду сопок грязно-серым дымом. Везде, где вчера гремели их выстрелы, поднималась к небу желтовато-белая завеса, сквозь которую прорывались розоватые дымные смерчи. Таёжный пожар, начавшийся с тлеющих газетных пыжей, разгорался неторопливо, но с каждым часом набирал силу. В низинах, на влажной почве, огонь полз золотыми змейками, пожирая сухую траву и мелкие заросли шиповника. Подбираясь к упавшим сучьям, с треском разрастался в большие костры. Языки пламени то угасали, придушенные дымом, то вновь вспыхивали, жадно набрасывались на валежник и сушняк. И охотники поняли, что пожар заговорил во весь голос. Огонь пока еще сжигал лежащие на земле стволы, но длинные изломанные его языки уже лизали кору и ветви деревьев, обдавали их вершины волнами горячего воздуха. Небо всё больше заволакивалось плотными клубами дыма.

   -- Всё. Попали в кольцо, - промывая глаза из ручья, прохрипел Юрий. -- Эх, не надо было обедать, время потеряли...

   -- Не надо было... стрелять газетой, -- зло буркнул Виктор. -- Да что теперь. Как выбраться отсюда? Кругом горит...

   -- Пойдём по ключу. У воды не сгоришь... Барсик, Мечта! -- кликнул Юрий собак, но животные, почуяв опасность, уже покинули хозяев. На опушку кедрача, усыпанную слоем прелой хвои, выскочили сразу три белки. Беспокойно цокая, зверьки вскочили на трухлявый заломыш, замерли на корявых сучьях. Не обращая на них внимания, охотники устремились к ущелью, где ручей, сбегая с огромного валуна, разливался широким водопадом. Они надеялись укрыться под ним... Дым выедал глаза, слёзы текли по щекам, и приходилось всё чаще наклоняться к ручью, чтобы ополоснуть лицо и вдохнуть прохладного воздуха. Низовой пал перекинулся на подлесок, и молодой густой ельник затрещал как сухой хворост. Огонь охватывал Золотую Долину со всех сторон. Вырвавшись за пределы каменистых осыпей, пламя пошло верхом по пышным кронам. Едва различимые в дымном мареве, охотники на ощупь ступали по осклизлым камням. Припадая к воде, хрипло, с трудом дышали. Они бросили рюкзаки и медленно продвигались, опи­раясь на ружья. Верховой огонь гудел, создавая тягу, разбрасывая вокруг горящую листву и ветви, и с рёвом приближался к ним. Несколько дымящихся кедровых шишек глухо стукнулось о камни. Хвойные деревья вспыхивали как свечи. Нестерпимым жаром пылал накалённый воздух. Только над самой водой ещё можно было дышать, и горячий смолистый дым, опаляя все живое, пригибал охотников к ручью. Бушующее море огня, грохот падающих де­ревьев, треск сушняка оглушали их. В кромешной дымовой мгле они ничего не могли разобрать, и вытянув руки впереди себя, как беспомощные слепцы, перелезали через мшистые валуны и коряги. Один из охотников, шедший последним, поскользнулся и, вскрикнув, упал навзничь. Он ударился головой о каменную глыбу и остался лежать на галечной отмели. Его напарник, не оглядываясь, ещё быстрее рванулся к водопаду, под спасительную прохладу водяной завесы. Сучковатая ель, нависшая над ручьём, вспыхнула впереди трескучим факелом. Человек истошно завыл и бросился назад, но нестерпимый жар пригнул его к песчаной косе. Обезумевший от боли и страха, подобно гусенице, упавшей на горячую золу, человек, задыхаясь, ползал и корчился на раскалённом песке. Кровавые отблески пламени осветили его лицо, искажённое страдальческой гримасой. Золотая Долина, охваченная пожаром, уже превратилась в ревущую огненную реку. Таёжный пожар, бушевавший несколько дней, раскинулся на десятки километров и развернулся бы шире, но всё пожирающий огонь докатился до отвесных скал Тандалукского хребта и заметался в поисках добычи. Выхлесты пламени дотягивались до растущих в расщелинах кустарников, слизывали их и бессильно опадали, не получив новой пищи. Над этим затухающим разливом огня вились чёрные лохмотья сажи. Густые заросли черёмухи, ивняка, калины, превращённые в паутину белесых нитей, тлели и рассыпались. Обугленные деревья дымили голыми стволами. Светло-серая зола покрыла выжженную до камней землю.

   Ещё дым вился над пепелищем, когда рабочие посёлка, вышедшие на поиски пропавших охотников, наткнулись в ключе на останки обгоревшего мужчины. По серебряной чеканке ружья лесорубы опознали в погибшем местного фельдшера. Выше по течению, под выступом скалы, они нашли его обожженного товарища, чуть живого, стонущего от боли.

   Прошли годы... В Золотой Долине всё ещё не растёт трава, не поют птицы, не снуют над водой стрекозы. Унылая тишина стоит на месте пожарища. И голые обугленные стволы, словно кладбищенские памятники, навевая тоску, напоминают таёжному путнику о былой трагедии.

 

Ветка багульника

   ... Тёплый апрельский вечер сиреневыми сумерками опустился на тихое эвенкийское стойбище. В пламени догорающей зари пурпуром вспыхивали и гасли гольцы Икатского хребта. Сизые дымы стлались над островерхими чумами, нехотя поднимались к лилово-багряному небу.

   Бородатый человек в палевой волчьей шапке, лохматых собачьих унтах и распахнутой оленьей шубе спустился к реке. Звякнули пустые ведра. Зачерпнув из проруби, бородач небрежно потащил вёдра, припадая на правую ногу. Вода, бултыхаясь, выплёскивалась на раскисшую от грязи тропинку. Бородатый прошлёпал по ней в намокших обутках, опорожнил вёдра в полную бочку и заспешил обратно. Вода ручейками разливалась из налитой до краёв бочки, но бородач с ожесточенным упорством опрокидывал в неё ведро за ведром.

   Изнурительная ходьба по крутояру всё же заставила его отбросить вёдра, и устало привалиться на разбитые нарты. Тяжело дыша, человек набил табаком трубку, грубо вырезанную из боярышника. Закурил. Неказистая трубка скоро потухла, но бородатый, не замечая этого, долго и неподвижно смотрел на гряду гор.

   Дождь закатных лучей золотил гранитные вершины. Пылающие зарницы обагряли склоны, густо поросшие багульником. В мерцании угасающего дня снег на сопках сиял розовым блеском: так много распустилось на них нежных цветов этого мелкого и невзрачного вблизи кустарника. В долине, открытой солнцу, бугры очистились от снега и зазеленели ягелем. На сухих проталинах, утоптанных оленями, уже пестрели разноцветные куртки детворы.

   Женщина вышла из чума с шитьём в руках. Присела на складной стульчик. В густых чёрных волосах, заплетённых в две косы, мелькнули украшения. Беличьими хвостами подбит её синий фланелевый халат. Оранжево-золотистый орнамент украшает полы и рукава. Игла замелькала в руках эвенкийки, выводя на белой канве замысловатый узор.

   Капли оттепели скатывались с оленьих шкур, прикрывающих чум. Сыростью прелой хвои несло из ельника. После долгой и суровой зимы так приятно вдохнуть этот пьянящий запах. Услышать гогот диких гусей, пролетавших над стойбищем, дробный перестук дятлов и трескотню кедровок.

   Примет пробудившейся весны всё больше. Нескончаемо голосят синицы. Разомлев от непривычного ещё тепла, трутся о жерди кораля стельные важенки. Клочки свалявшейся шерсти видны повсюду. В низинах заметно подсел наст. Бродят по нему лобастые остроухие собаки с закрученными в кольца хвостами, не жалея когтей разрывают ледяную корку, выгрызают из - под неё мёрзлую клюкву.

   Тихо напевает эвенкийка, радуясь весне, теплу. Послушно снуёт игла, тонко позванивают серебряные украшения, вплетённые в тугие косы. В тишине вечера слышно как неподалеку, в ельнике, копошатся в густом лапнике рябчики.

   Бородатый мужчина, понуро сидевший на сломанных нартах, подставлял руки под капель. Прислонял к голове холодные ладони. Пристально смотрел на розовеющие багульником склоны. Бегающие дети... Оттепель... Возня собак... Поющие синицы и затухающее розовое сияние... Что- то они ему напоминали...

   Бессвязные мысли проносились в голове, вызывали странные воспоминания. Перед ним то возникала блестящая, убегающая к горизонту дорога, то вставали широкие, залитые светом улицы... Лицо молодой женщины вставало перед ним. Приснилась? Или встречалась она ему? А бегающие дети...? Синицы...? Где слышал их раньше?

   Былое и настоящее давно разъединились в памяти этого человека. Он понимал, что была у него другая жизнь. Когда? Как ни напрягал память, припомнить не мог. Безысходная тоска по утраченному прошлому не покидала его. Неужели так ничего и не вспомнит? Никогда?! Ведь было же! Было что-то ещё кроме оленей, чума, сломанных нарт, серебристой вышивки в руках эвенкийки... Вопль отчаяния, похожий на стон, вырвался из груди бородатого. На глаза навернулись слёзы.

   -- Ольга, кто я? Давно ли живу в стойбище Тананга?

   Эвенкийка словно не слышит. Прячет иглу в клубок парчовых ниток и сворачивает шитьё. Уходит в чум, принимается готовить ужин. Не торопясь, нарезает тонкими ломтиками оленину. Ставит сковородку на угли. Не спешит Ольга с ответом. Думает. Тревожно на душе. Неспокойно. Жаль ей бородатого мужчину. И себя жаль. Сколько лет прожили вместе... Какой ни есть, а всё мужчина. Хозяин в доме. А если вспомнит всё? Осталась же где-то у него жена... Вернётся к ней... С кем тогда коротать зимнюю стужу? Кому варить жирную оленину и расшивать бисером рубаху? Родить бы ему детей... Да наверно не суждено. Как- то весной простудилась в реке. Ледяная купель лишила материнского счастья. Горько и обидно, что так сложилась жизнь...

   -- Кто я? Откуда? -- повторял бородатый, входя в чум и присаживаясь к огню.

   Грустно Ольге. Всего в двух шагах от неё дорогой сердцу мужчина, но в мыслях своих далёк он от стойбища, от Ольги. Блуждая среди образов больного воображения, он всё меньше вспоминал о ней. Так в глухой тайге ищут забытую вещь. Перебегают от дерева к дереву и всё больше отдаляются от потерянного места.

   -- Помоги вспомнить, прошу, -- с мольбой простёр мужчина руки к сидящей напротив женщине.

   Слишком трудные вопросы задаёт этот рыжеволосый русский, забывший себя. Ольге проще выследить в тайге медведя, изловить чуткого соболя. Распутать затейливые петли заячьих следов. Но как объяснить то, чего не может он понять? Как сказать ему, что не хочет она, что бы вернулась память к нему? Разве плохо здесь? Диковинный лес. Тишина. Чистый воздух. В чуме полно мягких шкур. Вдоволь еды. Но каждый вечер терзает он её расспросами. Пытается отыскать ниточку воспоминаний, которая вернула бы его в прошлую жизнь. А вспомнит - наверняка уедет в этот свой город. Суетятся там все... Куда - то бегут... Как ошалелые звери во время таёжного пожара. И чего хорошего находят они в тесном каменном мешке? Громыхает вокруг всё... Гудит... Звенит... От пыли и вони задохнуться можно... Нет, жить в городе немыслимо.

   Не привыкла суетиться Ольга... Суета в дикой тайге - спутница несчастий. Не теряет эвенкийка самообладания даже в схватках с озлобленными голодными волками. Случалось ей ночевать в пургу, обнявшись в снежной постели с верной лайкой.

   Не хочет Ольга напоминать сидящему у костра мужчине историю его появления в стойбище Тананга. Не хочет потерять любимого... Но и видеть душевные страдания близкого человека тоже нет сил. Что же делать? Рассказать правду и навсегда остаться одной? Жаль ей этого несчастного... А себя?

   На медвежьей охоте не ведает Ольга страха. Бывало, вздымая труху и снежную пыль, вымахнет зверюга из-под выворотня. Лохматая шерсть дыбится на загривке. В неукротимой злобе оскалена пасть. Яростен и грозен рёв свирепого хищника. Но не сгоряча, не суматошно выпалит по нему эвенкийская охотница. Плавно нажмёт на спуск, всаживая пулю в убойное место.

   Однако дома Ольга, как и всякая женщина, даёт волю чувствам. И сама не заметила, как повлажнели глаза. Сбежали по щекам слезинки... Неужели потеряет его? Она вернула его к жизни. Теперь рыжеволосый по праву принадлежит ей. Никому больше. Никогда не забыть ей, как, поднявшись с постели после болезни, делал он первые робкие шаги. Как многие месяцы выхаживала его лесными снадобьями.

   Сдержанная по природной натуре эвенкийка не ожидала от него благодарственных излияний. Но даже её, привычную к таёжному немногословию, обидело холодное равнодушие незнакомца, вставшего на ноги. Рыжеволосый не замечал услужливых хлопот спасительницы. Безразличным молчанием оставил расспросы эвенков. Лишь иногда зеленоватые глаза его удивлённо расширялись, но тотчас тускнели, не выражая интереса к чему - либо. Люди стойбища поняли: человек лишился рассудка. Больше к нему не приставали. Тем более, что тихий безумец хлопот не причинял. На него перестали обращать внимание, как не замечают старую бродячую собаку.

   Непомнящий - так прозвали в стойбище незнакомца - казалось, свыкся со своим положением мужа эвенкийки. Помогал Ольге таскать из лесу дрова. Мездрил шкуры. Разводил в очаге огонь. Подшивал унты. Чинил оленью упряжь. Но любимым занятием Непомнящего было носить воду из Коротала. Бессчётное число ведер опорожнил в давно наполненную бочку, но всё лил и лил в неё воду. Ольга, грустно улыбаясь, останавливала его. Что-то вдруг осознав, бородач обхватывал голову руками. Проблески памяти, однако, ускользали также быстро, как и появлялись. Схватив вёдра, Непомнящий вновь бежал к реке. Ольга, не в силах удержать его от безумного занятия, откатила бочку подальше от чума. Теперь никто не мешал бородачу носить воду и лить её в бочку. Ребятишки потешались над ним:

   -- Непомнящий хочет Коротал вычерпать.

   -- Какой лужа наделал, -- качали головами старики. -- Совсем глупый башка...

   Таков был мужчина у очага. Отсутствующий взгляд. В широко открытых глазах - блики огня.

   -- Ольга! Помоги мне вспомнить себя, -- опять попросил мужчина, кутаясь в шубу. Несмотря на жар углей, озноб колотил худое тело. Он протянул к огню трясущиеся руки. Красные отблески пламени высветили пряди длинных рыжих волос, прикрывающих скособоченное лицо.

   Эвенкийка осторожно сдвинула сковороду с шипящими шкварками медвежьего сала. Выложила в неё из кастрюли сваренный картофель. "Помоги вспомнить!" Спросил бы чего полегче! Как настроить капкан на рысь. Или расшить блескучей ниткой кафтан. Много всего умеет Ольга. Выделывает шкуры, шьёт из них забавные игрушки и нарядные одежды. Плетёт берестяные туеса и лукошки. Лечит оленей от копытки. Да мало ли других, помимо охоты, забот! В скверную погоду, когда снег заметает капканы, а собаки прячутся в нём от стужи, присаживается к огню Ольга. Тихо напевая, кроит меховые сапожки. Или острым ножом вырезает из податливой осины разных зверюшек.

   Но сейчас из кораля доносятся запахи талой воды, потной шерсти и навоза - верных признаков весны. Охотничья пора миновала. Хлопочет Ольга у жаровни. Нравится ей готовить Непомнящему что-нибудь вкусное. Брызги кипящего варева падают на раскалённые камни. Аппетитно пахнет зажаренным луком и приправами.

   Суровый северный быт закалил характер Ольги. Однажды в ледоход река оторвала от берега льдину с оленьей упряжкой и пятилетним Чуваем - сыном охотника Догончина. Увидев полоску воды между льдиной и берегом, люди закричали:

   -- Чувай, беги сюда, скорее!

   Олени качали ветвистыми рогами. Мальчуган, держась за них, смеялся, не обращая внимания на крики взрослых. Не раздумывая, прыгнула Ольга на лёд. Добежала до упряжки. Схватила малыша, бросилась назад. Течение успело отогнать льдину ещё дальше. Девушке пришлось добираться по горло в ледяной шуге с поднятым над головой ребёнком. Едва выкарабкалась на отмель, клокочущий пеной водоворот закружил льдину с упряжкой, перевернул, с треском расколол о выступающие из воды валуны.

   Той весной и простыла. Амака - шаман долго камлал, изгоняя из неё злых духов. Добрых просил вернуть здоровье смелой дочери рода Тананга.

   Звон колокольчиков на бубне шамана услышали добрые духи. Выздоровела Ольга. Снова в тайгу начала ходить, пушнину промышлять. За хорошего парня Монго Чекун даже замуж вскоре вышла. Да вот беда: год прожили молодые, и другой, и третий, а детей всё нет у них. Ещё много раз камлал Амака, вымаливая у добрых духов ребёночка Ольге. Напрасно колотил в бубен; не услышали они шамана.

   Такова была женщина, подавшая бородатому мужчине чашку с обжаренной в сале картошкой. Присела рядом, прикрыла ему ноги одеялом.

   -- Муж мой Монго метко стрелял. Белку всегда одной пулей по головке бил... -- задумчиво сказала Ольга. -- В тот год кедровых орехов уродилось уйма! Белкой вся тайга шуршала. Увлёкся Монго белкованием... Поостеречься забыл... Раненый медведь сзади напал.

   Ольга перебирает ожерелье из медвежьих клыков, ненадолго задерживает в руке каждый из них... Вот кривой и острый зуб. Разодрал одежду на плече, изгрыз приклад карабина. Кабы не нож, не сдобровать бы... А этот толстый, с обломанным концом клык, тоже не забыть. Старый сгорбленный шатун вздыбленной махиной вырос перед ней, но выстрел опередил удар когтистой лапы... Каждую зиму в память о погибшем муже добывает Ольга медведя. Вешает один его зуб на шею. Сейчас в ожерелье болтается семь таких зубов.

   Сняла ожерелье, бросила на разостланную лосиную шкуру.

   -- Вот сколько зим прошло, как погиб Монго... Как забыл ты своё имя... Семь раз с тех пор улетали на юг и вновь возвращались журавли... В седьмой раз зацвёл багульник на склонах Коротала.

   -- Багульник... Багульник... бормотал он, тщетно пытаясь удержать ускользающую мысль.

   -- Багульник...

   Зеленоватые глаза, отразившие блеск огня, потухли.

   -- Ты так мучаешь себя... Стараешься вспомнить прежнюю жизнь, -- подкладывая бородачу жирные куски оленины, проговорила Ольга. Ласково пригладила ладонью его длинные волосы.

   -- Не надо так терзать себя. Смотри, как весело горит огонь... Тепло в чуме... Уютно... Вдоволь рыбы, оленины... Мягких шкур для одежды и одеял... Зачем тебе та прошлая жизнь? Здесь твой дом.

   -- Ольга, -- встрепенулся рыжеволосый. Тарелка с мясом исходила паром. Мужчина не притронулся к пище.

   -- Ольга! Кто я? Где, кем был раньше? -- нетерпеливо выкрикивал он. - Почему плачу весной, когда вижу цветы на Коротальских сопках?

   -- В ту осень Монго белковал в Согжойском ключе... -- медленно, словно нехотя вспоминает Ольга историю несчастья, случившегося на охоте. -- Медведь из валежника выскочил... на Монго бросился. А у того винтовка - мелкашка, на белку лишь и годная... Выхватил Монго нож, да поздно. Распорол ему медведь живот когтями... не вернулся Монго к ночи в стойбище. Утром пошли искать его. На берегу ручья нашли, напился Монго из него, и умер. Там и похоронили по таёжному обычаю... А в тот день под высоким кедром охотники случайно на тебя набрели... На мешок с костями похожий был... Руки, ноги - всё себе переломал... С дерева падал... Охотники к жердям привязали. Как убитого волка в стойбище принесли. Посмотрели старики, сказали: "Шибко плохой. Помирай надо скоро...". Ешь, ведь простынет всё...

   Умолчала Ольга как терпеливо выхаживала пострадавшего незнакомца. Спеленатый, подобно младенцу, укрытый лёгким пыжиковым одеялом, всю зиму пролежал он без движения. Бредил, непонятные слова произносил. Одно из них и могла разобрать. "Света... Света..." -- часто повторял он.

   Жизнь для женщины теряет смысл, если ей не о ком заботиться. Всю нежность души обратила молодая вдова на больного. Немало бессонных ночей провела у его изголовья. Поила рыбным бульоном и настоями трав. Прикладывала к ранам целебные листья. Женщины стойбища забегали, любопытничали:

   -- Не пришёл в себя?

   Ольга в ответ вздыхала:

   -- В больницу бы его...

   Рация в стойбище сломана, вертолёт не вызвать. Да и не прилетит он. Которую неделю с воем гуляет по распадкам и ущельям снежная буря. Не пробиться и на оленьих упряжках. Тонок еще лёд на Коратале. Полно на нём промоин, полузанесённых снегом... Не вынести больному трудной дороги...

   В хмурый осенний вечер внесли рыжеволосого в чум Ольги. В стойбище никто не захотел брать его. В каждой семье и без того тесно, стали просить Ольгу взять пострадавшего к себе.

   -- У нас у всех полно детей и стариков. Только в твоём чуме никого нет ... Пусть полежит у тебя. Ему уже недолго осталось... В город его отправим, как стихнет пурга...

   Но шли дни... Проходили недели... Месяцы... Когда рыжеволосый открыл глаза и протянул руку к стакану с водой, радостью засветились глаза Ольги. Не напрасны были хлопоты. Не зря познала она от матери живительную силу растений. Она лечила его раны. Пригляделась к ним. И не было для неё более привлекательного мужчины, чем этот обезабраженный шрамами инвалид.

   Поздними вечерами возвращалась Ольга из тайги. Непомнящий распрягал оленя. Вносил в жарко натопленный чум мешок с добычей. Помогал мездрить шкурки...

   Она говорила с ним о погоде и охоте, рассказывала новости стойбища, не выпытывая у рыжеволосого подробности его прежней жизни. Боялась: вспомнит всё, что было раньше. Бросит одну в пустом чуме. Вернётся к прежней жене.

   Таёжные рассказы Ольги рыжеволосый слушал с вниманием. Покачивал головой, морщил лоб. В такие минуты казалось, что ум его проясняется. Но Непомнящий начинал вдруг стонать, хватал вёдра и устремлялся к реке.

   Прошли годы... и однажды рыжеволосый бородач задал вопрос, которого Ольга ждала и боялась: "Откуда он?" С тех пор не переставал спрашивать и думать об этом...

   ... Утром, как обычно, Непомнящий вышел из чума с пустыми вёдрами. На серых сопках побурел снег. Тихо накрапывал мелкий тёмный дождь. Пара ездовых оленей остановилась у кораля. Бригадир Дандеев не спеша прошаркал болотными сапогами к соседнему чуму. В руках держал пучок тонких, корявых веток с розовыми лепестками. Девочка лет десяти, с короткими, оттопыренными косичками выбежала навстречу.

   -- Папа багульник привёз!

   Рыжеволосый бородач выронил вёдра...

   -- Багульник, -- шептали его губы, -- Багульник.

   Он стоял не шелохнувшись, боясь одним движением потерять то, что вдруг открылось ему. Словно пробудившись после долгого сна, бородатый с изумлением озирался вокруг. Всё предстало чужим и унылым. Грязный чум, облезлые шкуры на нём... Вонючий кораль... Железная бочка, доверху налитая водой... Вёдра валяются под ногами...

   Девочка, принявшая багульник из рук отца, пошла в чум. Бородатый не отрывал глаз от букета. В скромных, розовых цветах заключалась вся его жизнь. Вот сейчас девочка унесёт багульник... Он опять забудет всё и останется здесь навсегда. Ему стало страшно.

   -- "Постой, не уходи!" -- хотел закричать он, но маленькая эвенкийка уже скрылась в чуме. Бородатый отчаянно рванулся за ней. Споткнулся о пустые вёдра, упал на сломанные нарты. Утёр вспотевший лоб. Сердце билось и, казалось, было готово выскочить из груди. Он вспомнил! Вспомнил такое же пасмурное утро... Распахнутую на балкон дверь... Обидные выговоры жены: "Неудачник! Тебе ни до чего дела нет! Уж какую зиму хожу в старом пальто, а ему хоть бы что! А сапоги! Разве это сапоги?!"

   Отчётливо представил пальто Светланы, доброе ещё пальто. С норковым воротником и такой же шапкой. А раньше с соболями было. Полгода на него работал... Моль то пальто съела.

   Да... Он стоял тогда на балконе и курил. И хмурился. Он никогда не улыбался. А всё из-за Светланы... Вечно ей денег мало... А в то мартовское утро настроение было особенно поганое. Синицы распевали. Весеннему теплу радовались. Ребятня во дворе визжала... Собаки с лаем по двору носились. Не радовался оттепели он один. Скверно на душе было. Пусто. Как в кармане шофёрской тужурки после дальнего рейса... На "КАМАЗе" работал... На рефрижераторе... Всю страну исколесил, месяцами мотался с грузами... Деньгу зашибал... На сапоги финские... На золотую цепочку... На сервиз хрустальный... Вот и фамилию свою вспомнил... Черников... Юрий Черников! Шофёр первого класса.

   -- Боже мой! -- простонал бородатый. -- Она там ... без меня...

   Он вскочил, пнул валявшееся ведро. Заметался по двору в припадке дикой, близкой к сумасшествию, радости.

   -- Черников я! Черников... Ольга! Я всё вспомнил! Домой! Света! Я лечу к тебе!

   Бородатый забежал в чум, лихорадочно схватил рюкзак, набивая его чем попало.

   -- Еду домой! Ольга! Ты слышишь? Я вспомнил! Черников я! Юрий!

   -- На чём лететь? Вертолёт завтра будет... Снаряжение, продукты привезёт..., -- спокойно ответила Ольга. -- Завтра и улетишь. -- И достала из чемодана новый костюм.

   -- На тебя в самый раз будет. Монго так и не успел надеть.

   В мягком вагоне "Байкала" пассажиры искоса поглядывали на рыжего бородача. На столике в банке с водой перед ним стояла ветка багульника. Черников неотрывно смотрел на неё, не замечая ни любопытных взглядов, ни быстро меняющихся за окном картин природы. Он помнил день, когда ушёл в тайгу.

   ... Приближалось 8-е марта. Хотелось что-то подарить Светлане... Были бы деньги... "Мерседес" подарил бы... Шубу норковую... Колье с бриллиантами... Но в том и беда, что в бумажнике вместе с водительскими правами лежали всего-навсего несколько смятых бумажек. Много ли на них купишь?!

   Он клял себя, что не замылил с получки часть денег на подарок.

   Черников помнил, как чертыхался в то утро. Какой идиот выдумал этот бабский праздник? Ходи, ломай голову... Цветов бы купить... Тюльпанов...

   Да, так и было... Набросил на худые плечи затёртую дублёнку, нахлобучил на голову вышарканную ондатровую шапку. Поплёлся на базар. Привычка такая была: загодя багульник покупать. Постоит голая ветка в воде и распустится нежно-розовыми цветочками. Наскребёт, бывало, с трудом - всю получку, до копеечки Светлане отдавал - на коробочку духов. Прикупит шоколадку, баночку крема или шампуня и подарок готов. С этой благообразной мыслью брёл он в то сырое утро между замызганных прилавков, заваленных товарами на любой вкус и цвет. С равнодушием бескрылой птицы, не глядящей в недоступное небо, лез через барахольную толпу мимо разноцветья одежды и тканей, ярких коробок с косметикой и конфетами. Скользил взглядом по блескучим свёрткам с розами, хризантемами, гвоздиками и тюльпанами. Самодовольные ловкачи, плечистые, в куртках из турецкой кожи предлагали пышные букеты. Противный себе, Черников спешил на окраину базара. Там, на почерневших прилавках, на сверкающих эмалью автомобильных капотах высились горки собольих, лисьих, бобровых, ондатровых, песцовых, барсучьих и сурковых шапок. Алели корзины с брусникой и клюквой. Блестели застывшей смолой кедровые шишки. Желтели банки с мёдом. Сборщики лекарственных растений шелестели пучками трав. Корневщики, грибники, охотники предлагали свой товар...

   С завистью смотрел Черников, как деловитые мужики насыпают орехи в сумки покупателей. Суют, не считая, деньги в пухлые кошельки. Умеют же люди деньгу зашибать... На кого ни глянь - с иномарками. А здесь вкалываешь за баранкой... Сутками, без выходных... И всё попусту. От получки до получки еле тянешь... То ей мебель в квартире устарела, обновить надо, то сапоги на шпильках купи... На платье у соседки заняла... Сафари какое-то... На джинсы модные, самые, самые... Успевай только платить. Продыху нет и конца этому не видно... И всё стонет: "Живём, как нищие. Цифровой видеокамеры и той нету... А кухонный гарнитур - срам! Ободранный весь! И телевизор давно пора поменять на плазменный". А эти бесконечные помады и лаки, тюбики, флакончики. Броши и бусы, которыми завалены трюмо, полки шкафов... И всё: "Дай!" На серьги золотые... На перстень новый... На шляпку итальянскую... Дай, Дай...

   -- Чего думаешь? Бери орехи, -- пробасил небритый таёжник. Черников повертел в руках шишку с прозрачными капельками смолы... Спросил цену, услышал ответ и положил шишку обратно.

   -- Мне ветку багульника...

   -- Пожалуйста. Почти даром.

   -- Ничего себе - даром! В тайге этих кустов видимо-невидимо, а ты за одну веточку столько ломишь...

   -- Сходи в тайгу сам, тогда и продавай дёшево.

   -- Невидаль, какая. И схожу!

   Не знал тогда, что слова, оброненные в шутку, обернутся всерьёз.

   Принёс ветку домой, незаметно поставил в кувшин с водой. Спрятал за штору. Через пару дней, возвратясь из рейса, усталый и разбитый, Черников нашёл багульник в мусорном ведре.

   -- Хватит! Надоело! Каждый год одно и то же! Не было цветов, и это не цветы, -- раздражённо выговаривала Светлана. -- Мужик называется, на букет роз заработать не в состоянии. Веник припёр и доволен...

   И это после того, как в новую квартиру Черников привёз чешскую "стенку", двухкамерный холодильник и японский телевизор! После того, как с последней получки, дополненной калымом, купил ей норковую полудошку.

   Глотая обиду, шагал Черников в отдел кадров. Пропади всё пропадом!

   Сколько можно с него жилы тянуть?! К чертям собачьим никчемную работу!

   Ругнулся напоследок в проходной гаража, отнявшей десяток лет, получил скудный расчёт и укатил в тайгу. Светлане на трюмо оставил записку: "Уехал зарабатывать деньги".

   Сначала поездом ехал. Потом самолётом летел. На вездеходе колотился. А под конец и на оленях пришлось трястись. В самую глушь забрался. В дремучем ключе зимовье нашёл заброшенное. Проконопатил избушку. Пол из жердей настелил. Обмазал глиной печурку. Тут и сентябрь подошёл.

   Не теряя ни минуты, с остервенелой жадностью и злостью принялся набивать мешки брусникой и орехами. Геологи и вертолётчики, с которыми успел познакомиться, помогли вывезти таёжные дары на станцию. Здесь Черников быстро избавился от нелёгкого груза, распродав таёжный товар пассажирам поездов. Кармашек рюкзака, куда новоявленный промысловик запрятал пачки денег, приятно топорщился. Он неплохо заработал, затратив при этом не так уж много сил. А главное - никто не указывал. Не бросался под колёса, перебегая дорогу. И просыпаясь ночью, Черников не искал в испуге руль. Вспомнил заросших щетиной мужиков, торгующих на базаре клюквой, орехами и меховыми шапками. Удовлетворённо хмыкнул:

   -- Теперь и я при деньгах!

   Ещё ему вспомнилась таёжная пойма, бордовая от спелой брусники. Вспомнились крупные пучки кедровых шишек, озарённые утренним солнцем. Много этого добра осталось в том безымянном ключе.

   С топором за поясом и огромным мешком за спиной он карабкался на сопку, поросшую кедрачом. Черников ещё издали облюбовал толстое сучковатое дерево, густо обвешанное шишками. Рядом высились другие исполины - кедры. Под тяжестью крупных шишек прогибались ветви. А дальше ещё и ещё. И всё это были деньги. Черников мысленно видел хрустящие бумажки, на которые поменяет дармовой товар. И хотя поблизости никого не было, он спешил схватить как можно больше. Шишки с лёгким стуком падали вниз, в сухую листву. Вокруг каждого дерева можно было отыскать несколько штук. Но если подбирать упавшие сами по себе орехи, мешок наполнится не скоро. И чурка - колот здесь не поможет. Лучше взобраться на вершину кедра, ударить по ветвям палкой. Рухнут шишки вниз, всю листву вокруг дерева засыпят. Собирай, не ленись!

   Налитый смолой пучок шишек, казалось, был так близко... Черников потянулся к нему... Последнее, что запомнилось - хруст сломавшейся ветки, хлёсткий удар хвойной лапой по лицу...

   ...Привычно, словно только что вернулся из рейса, Черников отыскал глазами свою девятиэтажку. Мало что изменилось во дворе за семь лет его отсутствия. Да он и не присматривался к переменам в облике улицы. Торопился домой...

   У подъезда замедлил шаги. Ноги стали непослушными, ватными. Он только сейчас понял, что в жизни Светланы многое могло перемениться. Прихрамывая, медленно проковылял на третий этаж. Вот и железная дверь, обшитая деревом. Сам оббивал её... Всё было словно вчера. Неужели и впрямь прошло семь лет?!

   С бешено колотящимся сердцем потянулся к звонку.

   Неожиданно дверь отворилась. На площадку вышел упитанный лысый мужчина в вязаной кофте, в спортивных брюках, сползающих с большого живота.

   -- Костик, долго не гуляй, обед простынет, -- послышался из прихожей знакомый голос.

   -- Хорошо, Света. Я только за пивом сгоняю...

   Здоровяк с подозрением оглядел рыжеволосого бородатого человека, растерянно стоявшего на площадке. Закрыл дверь на ключ, презрительно буркнул.

   -- Шляются тут всякие...

   Черников вышел на улицу. Во дворе играли дети. Весело распевали синицы. Пахло оттепелью. И впервые за много лет Черников улыбнулся, порадовался весне. Он ничего не забыл. Он помнил тепло уютного чума, где ждут и любят.

   Вечером того же дня Черников подрёмывал на мягкой полке вагона. Он видел жаркую постель у очага. Пахнущие хвоей волосы эвенкийки. Сопки в розовом цвете багульника...

 

Волки Барабы

   Бараба - это болотистые степи в западной части Новосибирской области. Две недели по её степным просторам гуляла, не утихая, декабрьская метель. Глубокими сугробами завалила овражки и колки, причудливыми намётами снега укрыла речушки, лесные дороги и тропы. Благодать зайцам, тетеревам, косулям и прочим безобидным зверушкам и птицам! Тепло им в пушистом снегу, где спрятались они от острых зубов и когтей хищников.

   Но плохая погода, всё равно, что ночь тёмная. Кому мать родная, а кому - мачеха злая. Обманчива тишина коварного снегопада. В безмятежно спящем лесу опасность подстерегает его обитателей на каждом шагу. Одетые в белые халаты неслышно подбираются к дремлющим лосям охотники. Совы, распустив крылья, бесшумно скользят среди деревьев, высматривая зазевавшихся грызунов. Чуткие лисы, крадучись, чертят носами, вынюхивают притаившихся рябчиков ...

   В один из таких ненастных дней, когда буран особенно рьяно швырял в лицо колючий снег, начальник районной милиции Протасов выехал на охоту. Накануне рабочий фермы Митяев известил его о том, что в поставленный у привады капкан попал волк. Тяжеленную железяку, привязанную цепью к обрубку бревна, зверюга утащил в лес. Вся охота теперь заключалась в том, чтобы догнать его и прибить.

   Наскоро собравшись, Протасов сдёрнул со стены десятизарядный карабин "СКС" и торопливо сбежал по лестнице к поджидавшей у подъезда машине.

   -- Наконец-то, серый бандюга, сниму с тебя шкуру! -- В радостном возбуждении хлопнул дверцей машины Протасов. -- Поводил меня волчара по степи... Ох, поводил!

   В салоне милицейского "УАЗа" кроме Протасова сидели ещё двое милиционеров в форменных полушубках, перепоясанных патронташами. Усатый здоровяк-сержант, чертыхаясь на скверную дорогу, накручивал руль. Другой, с погонами капитана, небрежно развалясь на заднем сиденье, курил, придерживая на коленях двустволку.

   Было раннее воскресное утро.

   Сквозь снежную круговерть смутно угадывались расплывчатые очертания Коноплянки. В этот затерянный в барабинской степи посёлок вела разбитая, в ухабах, колея. Незадолго перед ними трактор протащил сани, отметив свой путь двумя глубокими рытвинами, уже переметёнными снегом. По ним сейчас, оправдывая своё название, прыгал и трясся "козёл", как прозвал водитель этот видавший виды автомобиль.

   -- Припасы не забыл, Еремеев? -- Обернулся Протасов к капитану.

   -- Никак нет, Василь Васильич! По две бутылки "Столичной" на брата, думаю, хватит нам за глаза. Мало будет - я на всякий пожарный случай спиртяшки баночку прихватил, -- хохотнул Еремеев. -- А как иначе? Надо же обмыть удачу!

   Протасов кивнул одобрительно, хмуро произнёс:

   -- Опять егерь... Как его...?

   -- Бусыгин?

   -- Во-во, он самый, со статейкой в "Барабинских вестях" выступил... мерзавец. Браконьерами нас назвал. Волками...

   -- Гляжу, довыступается он у меня, -- зло пыхнул колечком дыма Еремеев. -- Соберу на него справки о невменяемости да отправлю в психушку.

   Протасов промолчал, всматриваясь в дорогу через лобовое стекло, по которому с визгом елозил "дворник".

   -- Грозился в охотуправление написать, -- подался вперёд Еремеев, -- в прокуратуру пожаловаться...

   -- Пусть жалуется. Там у меня свои люди. А прокурор и сам любитель побаловаться с ружьишком... С редактором при случае разберёмся.

   -- Чего замолол, старый псих! Волки, -- пишет в статейке, -- лесные санитары. Их, видите ли, мало в лесу осталось, -- не унимался задетый за живое Еремеев. -- Браконьерами нас назвал, с волками сравнил... На весь район ославил...

   Протасов нетерпеливо заёрзал на сиденье, думая, как бы отомстить автору нашумевшей в газете заметки. Не пьёт он, не дебоширит. Не к чему придраться. Да-а, не везёт нынче на охоте. А всё этот Бусыгин...

   Вспомнив последнюю встречу с егерем, Протасов сощурился, закусил губу. "Пожалуй, Еремеев прав. Лучшего способа развязаться с ним, не найти. Ну, Бусыгин, не завидую тебе... Погоди, старый пень, в лечебнице для сумасшедших тебе мозги вправят..."

   В маленькой деревушке и впрямь шило в мешке не утаишь. Не то, что милицейский "УАЗ", каждый выходной, наезжающий в Коноплянку с ватагой подвыпивших стрелков. Егерю Бусыгину не стоило особых трудов разузнать, для чего зачастили милиционеры на скотомогильник фермы. В минувшую субботу егерь встал на узкой дороге за околицей села и не сошёл с неё, хотя шофер "УАЗа" резко сигналил. Пришлось остановиться.

   -- Ты чего это, дед?! Жить надоело? Под колёса бросаешься, -- напустился водитель милицейского автомобиля на Бусыгина.

   -- Документы на право охоты предъявите!

   -- Чего захотел! Да ты в своем уме?! Не видишь - милиция! По служебным делам едем.

   -- Знаю ваши дела - браконьерить.

   -- Вы, папаша, того, словечки выбирайте, когда сотрудники перед вами, -- открыл дверцу Еремеев. -- А не то ненароком можно и в медвытрезвитель угодить за нахождение на проезжей части в пьяном виде.

   -- Не пугай, капитан. Лучше скажи: кто нонешней осенью лосиху завалил в Горелой балке? Кто в прошлом годе рыбу динамитом глушил на озере? Может, ещё пальбу по лебедям припомнить?

   Старик снял шапку. Седые волосы были мокры. Видимо, Бусыгин бежал напрямки, чтобы перехватить машину. Он тяжело дышал.

   -- А волков... не трожьте. Их всего-то пара осталась. Волчица беззубая да однолеток. Скоро, поди, только в сказке про серого волка этот зверь жить будет. Выбили его начисто. А зря. Волки - санитары леса. Нельзя их стрелять.

   -- Слушай, хмырь болотный, уйди с дороги по-хорошему. Ты, я вижу, бухой с утра. А не то - возьму за шкибло да в трезвяк доставлю, -- негромко, но внушительно пригрозил Еремеев.

   -- Да вы сами волки! -- распалясь, крикнул Бусыгин. -- Да что - волки?! Вы хуже волков!

   -- Василь Васильич! Обзывает... При исполнении... Может, протокол составить? У меня найдутся надёжные дружинники, подпишутся как свидетели.

   Старик закашлялся, схватился левой рукой за грудь, неловко опустился на обочину.

   -- Да ну его! Поехали! -- Хлопнул Протасов шофера по плечу.

   Раздосадованные непредвиденной и столь неприятной задержкой, они покатили к скотомогильнику.

   Вскоре после той недоброй встречи и появилась в районной газете заметка "Волки Барабы... В погонах и с ружьями". Газетёнка так себе, неприметная. А до начальника управления дошла... Теперь, вот, очередное звание могут придержать. Правда, есть шанс всё исправить. На последнем совещании в управлении ему намекнули, что кое-кто из начальства давно мечтает иметь возле камина волчью шкуру, да вот незадача: нигде не может достать.

   По приезду домой Протасов все деревни объездил в поисках волчьей шкуры, но безуспешно. Перевелись в Барабе волки. Не то, что бывало раньше, когда не проходила ночь без задранной ими овцы. Многих охотников уговорил Протасов добыть ему волка. Однако, время шло, а шкуру никто не приносил. Кто-нибудь более удачливый мог опередить Протасова и преподнести желанный подарок высокому начальнику. Тянуть с этим делом Протасов не мог и взялся добыть волка сам. В охотничьих делах он был не новичком и после нескольких выездов в заснеженную степь обнаружил следы волков у коноплянского скотомогильника. Разыгравшаяся метель помешала тропить их. И кто знает, как бы всё вышло, если бы звери вновь не истоптали снег у ямы скотомогильника. О них, запыхавшись от бега, рассказал Протасову рабочий фермы Митяев. Вьюга нарушила телефонную связь, а на сотовый из-за пьянок у него денег нет. Автобусы не ходили, вот и пришлось Митяеву тридцать семь километров от Коноплянки до райцентра проскакать верхом на буланом жеребчике. На окраине городка облепленный снегом конь заупрямился, отказываясь бежать дальше. От его разгорячённых боков валил пар. Митяев привязал измученного коня к изгороди, не забыв наградить оплеухой, и со всех ног припустил в отдел милиции. Торопиться у него была причина: в пьяном угаре до полусмерти исколотил жену. От благосклонности Протасова зависела теперь его свобода.

   В приёмной начальника милиции люди ожидали своей очереди на разрешение войти к нему. Они недовольно заворчали, когда небритый, неопрятно одетый мужчина без очереди прошёл в кабинет и долго оттуда не выходил.

   -- Вернулись волчары, Василь Васильич! Я им бычка дохленького подбросил, они и повадились. Заднюю часть уж всю отгрызли, -- спешил порадовать Протасова Митяев.

   -- Вот так новость! Ай да молодец Митяев! -- Привстал из-за стола Протасов. -- Так и быть: заслужил. Подскажу вашему участковому инспектору, чтобы отказной материал на тебя сделал.

   После полудня с бригадой охотников - любителей Протасов выехал в указанное Митяевым место. Стрелки обложили прилегающий к ферме лесок красными флажками, стали на удобные для стрельбы позиции. Местные мальчишки, собранные Митяевым, застучали в пустые вёдра и кастрюли, начали загон.

   Старая волчица и молодой волк заметались среди кустов, всюду натыкаясь на верёвку с флажками. Слева, на открытой ветру поляне флажков не было. Не тронутым лежал на ней снег, и только сорока беспокойно стрекотала, шумно перелетая с берёзы на берёзу. Пушистый иней неслышно осыпался с потревоженных птицей ветвей.

   Молодой волк ринулся в проход, но волчица в несколько прыжков настигла его, сбила с ног. В тот же миг грохнули выстрелы. Пули просвистели над головами зверей, оцарапали стылую кору деревьев. Поджав хвост, молодой закрутился, ошарашенный пальбой. Проход в зарослях шиповника, свободный от флажков, совсем близко. Он рванулся к нему. Старая волчица вновь нагнала молодого, злобно ощерилась, заворачивая к лесу. Вот уже недалеко кусты калины, за которыми треплются на ветру клочки красной материи. Позади загремели выстрелы. Взвизгнув, волчица кувыркнулась и осталась лежать. Молодой, поскуливая, жадно хватал окровавленный снег. Слизывая тёплую кровь с перебитой лапы, волчица выжидала момент для последнего броска к спасительным калинам, увешанным гроздьями мёрзлых кроваво-красных ягод. На поляне показались люди. Они громко закричали, вскинули ружья. Пора! Волчица вскочила, увлекая за собой молодого волка, кинулась в чащу кустов. Верёвка с красными тряпицами уже не отпугнула зверей. Они перемахнули через неё и устремились в степь. Скоро их фигурки потерялись в желтеющих вдали камышах. След раненой волчицы изредка ещё алел кровяными ледышками, но пурга к ночи усилилась и быстро его замела.

   Огорченный неудачей Протасов не отступил от своей затеи. Он был уверен: голод заставит раненую волчицу вернуться к дохлому телёнку. Каждое утро, верхом на лошади Митяев наведывался к павшему животному. И однажды нашёл телёнка всего обглоданного. Увидев истоптанный вокруг снег, следы когтистых лап, Митяев, поддав коню под бока, поскакал в райцентр. Несколько безлунных ночей охотники, закутанные в тулупы, провели в засаде неподалеку от скотомогильника. Вьюга завывала, шелестела соломой, в которую они зарылись, мела позёмкой. Одиноко и уныло темнел на краю ямы бугорок привады. Напрасно вслушивались охотники в белое безмолвие степи. Волки не появились. Утром Митяев обнаружил их следы всего за двести шагов от засады. Старая волчица долго стояла здесь на трёх лапах, принюхиваясь к запахам, доносимым ветром от скотомогильника. Чутьё не обмануло зверя. Волчица побродила, терзаемая голодом, но врожденное чувство опасности пересилило мучительные позывы пустого желудка. Ковыляя, она ушла, волоча перебитую лапу и уводя молодого волка.

   Протасов не сдавался. Он обставил приваду двухпружинными капканами, раздобытыми у кого-то всё тем же услужливым Митяевым. Но прежде, целую неделю, чтобы отбить запах металла, варил капканы в густом настое полыни, золы, еловых ветвей. Наконец, насторожил их у останков телёнка, тщательно замаскировал.

   -- Влезут, Василь Васильич, вот увидите, -- уверял Митяев.

   -- Пришли бы только...

   Буран вскоре начисто замел и капканы, и приваду. Отыскивая их, Протасов неосторожно отступил в сторону. Стальные дуги хлестнули по ступне. Удар был так силён, что, несмотря на валенок, спасший ногу от перелома, ступня распухла и долго болела.

   Вспоминать сейчас обо всех перипетиях неудачной охоты не хотелось. Тем более, что машина въезжала на широкий скотный двор фермы.

   -- Где же Митяев? -- Вылезая из машины, спросил Протасов и вздрогнул от резкого крика:

   -- Попались, голубчики! -- С вилами наперевес к машине бежал Митяев.

   -- Молодой с потаском ушёл, а волчица в яме сидит, вас дожидается, Василь Васильич! -- Подобострастно доложил Митяев. -- Снег валит, успел бы замести борозду от потаска, да я, Василь Васильич, на Буланке проехал по следу, заприметил, куда волчара потащился.

   Вокруг ямы толпились мужчины, попыхивали самокрутками. На дне её, на комьях глины издыхала волчица. Её тощие бока запали, выпячивая рёбра. Худая спина прогнулась, и только загривок дыбился редкой свалявшейся шерстью. Волчица изредка поднимала голову к недосягаемым краям траншеи и опускала её на безжизненно вытянутые лапы. Слезящиеся глаза, круглые и немигающие как у выловленной щуки, не выражали ни злости, ни отчаяния. Но волчица ещё продолжала щериться, открывать оскаленную пасть, вызывая страх у стоящих наверху людей.

   -- Не подходите близко! Зверь опасен! -- заряжая вертикалку, суетился Еремеев. Протасов молча наблюдал, не решаясь стрелять при людях.

   Два оглушительных выстрела прикончили обречённую на гибель волчицу. Митяев тотчас полез за ней, а Протасов осмотрел приваду, прикидывая, как было дело. Очевидно, наступив на капкан, старая волчица успела отпрыгнуть: один капкан оказался захлопнутым. Перебитая лапа подвела её. Она не удержалась, упала в яму, откуда не смогла вылезти. Её неопытный сородич в испуге отпрянул и сразу угодил в капкан.

   Вид убитой волчицы не вызвал охотничьей гордости в душе Протасова. Её облезлая шкура годилась разве что на подстилку собаке. Махнув на неё рукой, Протасов пошёл к машине.

   -- Едем, скорее! Пока снег не замел борозду от потаска.

   Пудовый чурбан и капкан сильно сдерживали волка. С такими побрякушками на ногах не очень-то разбежишься, и всё же ему удалось добраться до Горелой балки раньше, чем туда приехал поутру Митяев. Полоса снега, вспаханного чурбаном, тянулась в густой ельник. Митяев, держа вилы наготове, подошёл к чаще, но дальше не рискнул сунуться. Заприметив место, он три часа волочился обратно через заснеженные лога и домой воротился уже в потёмках. Лишь на другой день он привеё ватагу охотников к заломанной им для приметы осинке.

   Молодой волк долго петлял, выбирая редколесье, где можно протащить потасок. Он уходил из Горелой балки всё дальше, надеясь уйти от погони. Всё чаще волк припадал на отвердевший на буграх снег, пытаясь отгрызть перебитую лапу и освободиться от ненавистного капкана. Но лапа ещё не окоченела окончательно, и повизгивая от боли, волк вскакивал и тащился дальше.

   АДень преследования клонился к закату. Вечерние сумерки начали сгущаться в логу, куда забрели выбившиеся из сил охотники. Протасов подождал отставшего Еремеева, и когда тот подошёл, тяжело дыша, беспокойно сказал:

   -- Однако, стемнеет скоро. Выбираться назад надо, а то, как бы не пришлось ночевать в этом логу.

   Еремеев постучал палкой по лыжам, сбивая снег, выругался:

   -- Ушёл серый. След и так еле заметный, а за ночь его и вовсе забуранит. Вот кабы Митяев вчерась утром не за волком побежал, а сразу бы к нам, так сегодня в аккурат бы взяли его.

   Митяев, в закуржанной одежде, нахлобучивая на потную голову собачью шапку, обиженно оправдывался:

   -- Так я, Василь Васильич, хотел как лучше... Давайте ещё пройдём по следу до темноты, а там вернёмся к машине и заночуем в зимовье. Оно в Горелой балке, ну, помните, где прошлой весной по насту косуль били?

   -- Про зимовье помню, а про косуль что-то запамятовал... И тебе советую забыть...

   -- Понял, Василь Васильич, -- с готовностью согласился Митяев. -- Так я пробегусь ещё вон в тот березняк, а вы покурите пока.

   Он убежал к темнеющему впереди колку, и через несколько минут оттуда донесся торжествующий крик:

   -- Есть! Василь Васильич! Скорее сюда! Он здесь!

   Путаясь лыжами в кустарнике, падая и барахтаясь в глубоком снегу, Протасов бросился к ложбине, окружённой невысокими берёзками. За ним, размахивая вертикалкой, едва поспевал Еремеев. Разгорячённые быстрым бегом, они подлетели к Митяеву, вскинули ружья.

   -- Где? -- хрипло выдохнул Протасов.

   Митяев молча показал палкой на горбатую валежину, разбросившую вокруг толстые сучья.

   Протасов сначала не понял, почему волк не рвётся из-под валежины, не бросается на людей. Он запутался в корнях выворотня и неподвижно сидел, злобно поджав уши.

   -- Берём живьём! -- ликующе крикнул Протасов. -- То-то будет потеха, когда подвесим волчару в моём гараже... Ага-а, серый плут, застрял! Я же обещал с тебя шкуру содрать! В капкан из-за тебя угодил!

   Дикая страсть первобытных предков, загнавших мамонта, обуяла охотников, вытеснила усталость. С торжествующими воплями носились они вокруг волка, давая друг другу советы, как лучше его связать. В общей кутерьме, возясь со зверем, Протасов не заметил, как волк, щелкнув челюстью, молниеносно выхватил клок овчины из его полушубка. Неожиданно увидел на рукаве расплывающееся пятно и ощутил саднящую боль. Еремеев сунул в волчью пасть берёзовый сук, от него полетели куски щепок и бересты, но Митяев уже набросил на челюсть ремень, сдавил её крепким узлом.

   Опутанный верёвкой, с палкой в зубах и двумя жердями по бокам, зверь был не страшен. С него даже сняли капкан. Сжимая кровоточащее предплечье, Протасов подошёл к нему, остервенело пнул в пустое брюхо.

   Морщась от боли, стянул с себя полушубок, свитер, оторвал от подола рубахи широкую ленту ткани. Рана была неглубокая, но Еремеев, опасаясь инфекции, облил её водкой. Протасов взвыл, но Еремеев уже заматывал руку, стягивая ее лоскутом при каждом витке. Боль немного отступила, и Протасов, поморщившись, ещё раз пнул волка.

   -- У-у, гад! И когда успел?!

   Еремеев помог ему одеться, достал из рюкзака хлеб, сало, разлил водку по кружкам.

   -- С полем, Василь Васильич!

   Остатки из бутылки капитан плеснул в кружку Митяева. Тот привычно хекнул и одним глотком выпил.

   -- На, закуси, -- протянул ему Еремеев наколотый на нож ломоть колбасы.

   -- Спасибочки! -- довольно потёр руки Митяев. Ещё бы! С одной кружки с начальником милиции пил! Кому скажи в Коноплянке - не поверят!

   Стемнело. Обратными следами поплелись к машине. Еремеев и Митяев, качаясь, несли на плечах волка. Протасов, спотыкаясь, тащился позади с ружьями.

   Уже в кромешной темноте добрались до машины. Шофёр, наученный такими наездами в степь, заранее включил фары. Они шли на их свет напрямки, сокращая путь. Буран к ночи разбушевался вовсю, но в машине было тепло и уютно. "Для сугреву", как выразился Еремеев, они опрокинули в себя ещё граммов по сто, и покатили домой. Через некоторое время сержант остановил машину, чертыхнулся:

   -- Ничего не вижу... Куда ехать? Засядем - кто нас отсюда будет вытаскивать?

   Его пассажиры, разогретые водкой, не сразу осознали опасность замёрзнуть в степи. Шофер, экономя бензин, выключил мотор, и холод скоро стал ощутим. Когда до охотников дошло, что заблудились, они испуганно притихли, с надеждой глядя на Митяева.

   -- Был бы со мной Буланка! Он в любую непогодь дорогу к дому найдёт. Ладно, пойду, поищу, -- неуверенно пробормотал Митяев, неохотно вылезая из машины. Он шагнул в темноту и сразу растворился в ней.

   Сидящие в машине подавленно молчали, чувствуя, как всё сильнее стынут ноги. "Надо выйти из машины и прыгать", - думал Протасов, но вялость и дрёма уже овладели им.

   -- Да вы, что, спите, что-ли? -- Услышал он сиплый голос Митяева, с усилием открывая глаза. - Василь Васильич! Тут неподалеку заимка есть летнего скотного двора. Там и заночуем.

   Митяев растолкал полусонного водителя:

   -- Езжай за мной по полю, снег ветром выдуло, проедешь.

   "УАЗ" загудел, медленно двинулся за шагавшим впереди Митяевым. В свете фар мельтешили снежинки. Вдруг лучи выхватили из тьмы приземистую избу, изгородь. Над крышей, сверкая искрами, клубился дым.

   -- Нам повезло, здесь кто-то есть. Сейчас согреетесь, Василь Васильич, -- радуясь случаю ещё раз угодить начальству, постучал в дверь Митяев.

   Её долго не открывали. Наверно, тот, кто растопил печь в этой заброшенной заимке, крепко спал. Митяев ещё постучал. Но вот дверь скрипуче отворилась, и на пороге показался человек. Настороженно посматривая и придерживая за спиной топор, глухо спросил:

   -- Кто такие?

   -- Заблудились... Переночевать надо. Охотники мы...

   Звякнул брошенный на пол топор. Зажжённая свеча осветила моложавое худощавое лицо, короткие, торчащие на затылке волосы. Тонкие губы сжаты в презрительной ухмылке:

   -- Где тут блудить-то? Тайга что ли непроходимая?

   Облепленные снегом охотники, бряцая ружьями, ввалились в жарко натопленную избу. Форменные полушубки, погоны - первое, что бросилось в глаза незнакомцу. Он потянулся к топору, но продрогшие милиционеры обступили печку. Коротко глянув на Митяева, незнакомец безошибочно угадал в нём деревенского выпивоху, кивнул на дверь:

   -- За дровишками сгоняем, братан?

   У поленницы незнакомец небрежно спросил:

   -- Тот важняк, который по гражданке влатанный, кто такой?

   -- Начальник милиции...

   -- Ишь ты, -- присвистнул незнакомец, набирая охапку дров.

   Еремеев втащил в избу набитый снедью рюкзак, и на столе появились бутылки, банки, пакеты, свёртки, пачка чаю и баклажка со спиртом. Обилие припасов заставило обитателя заимки сглотнуть слюну.

   -- Давай с нами за компанию, -- пригласил Еремеев.

   -- Я недавно поужинал... Разве что из уважения к гостям, -- ответил незнакомец, присаживаясь к столу. -- Спасибо, не пью. Язва, знаете ли, беспокоит, -- отказался незнакомец от выпивки, но под шум застолья незаметно ел много и долго. Насытившись, устроился у печки с дорогой сигаретой, взятой из пачки Еремеева, молча попыхивал дымком, не проявляя интереса к разговору приезжих. Их лица раскраснелись, языки развязались, и скоро ему стали известны все подробности прошедшей охоты.

   -- Так он живой? -- встрепенулся удивленно парень. -- Замёрзнет ведь в машине...

   -- С него всё равно шкуру снимать, -- рассмеялся Протасов. -- Ладно, тащите его сюда, поквитаюсь с ним, -- пьяно куражился Протасов.

   Митяев и шофёр, улюлюкая, внесли волка, с маху швырнули на пол.

   -- Красавец! Жаль портить каминный коврик моему шефу, а то бы всю обойму разрядил в него, -- с трудом поднимая отяжелевшую голову, сказал Протасов. Разморенный жарой, он разделся до пояса. Кровь сочилась из-под тряпки. Не замечая спьяну, Протасов размазывал её по груди.

   -- Предлагаю тост за храброго волчатника! -- поднял кружку Еремеев. -- Ловко вы его взяли, Василь Васильич!

   -- Не таких брали! Ишь лежит, глазищами вертит. В капкан из-за него залез, до сих пор нога ноет... Ещё и цапнул, стервец... На, падло, получай!

   В пустом животе зверя опять ёкнуло. В бессильной ярости волк мусолил палку. Бешеной злобой сверкали красные глаза. Дрожащее пламя свечи отражалось в них. Протасов замахнулся ударить ещё, но зашатался и загремел на табурет, подставленный Митяевым.

   -- Дешёвое дело - лежачего бить да вдобавок связанного, -- сквозь сжатые зубы процедил парень. Он пошуровал в печке, и вспыхнувший огонь на миг осветил оскаленный рот.

   Громыхнув пустыми бутылками, Протасов поднялся, соловело уставился на парня:

   -- Ты кто т-такой?! Не твоего ума дело! Сейчас зарежу волчару... Будем пить волчью кровь!

   Было что-то жуткое в этой ночной оргии при свече и мерцающих отблесках раскалённой печи. Окровавленный Протасов, жаждущий крови... Волк, готовый вцепиться ему в горло... Ухмылки парня, не сводящего глаз с кобуры Протасова...

   Схватив нож, Протасов замахнулся, намереваясь всадить его в шею неподвижного волка. Цепкая рука сжала его запястье. Нож выпал. Протасов обернулся, дохнул перегаром:

   -- Еремеев! Задержать... эту под-дозрительную личность!

   Протасов упал на устланные соломой нары, раскинул руки и захрапел.

   -- Разберёмся, Василь Васильич... Кто т-такой? -- икнув, спросил, Еремеев. -- Что-то морда твоя знакомая мне... А? Молчишь? Ну, ничего, завтра поедешь с нами в отдел... Там разберёмся...

   -- В отдел так в отдел... -- с холодным безразличием ответил парень. -- Разберёмся, конечно... А сейчас ложитесь лучше спать, товарищ капитан.

   -- Тамбовский волк тебе товарищ, а не барабинский, -- развязно скаламбурил Еремеев и растянулся рядом с усатым сержантом. На соседних нарах свистел носом Протасов. Три милиционера, сражённые усталостью и "Столичной", дружно похрапывали. Один Митяев ещё клевал носом над пустой кружкой. Он посмотрел на спящих и доверительно забормотал:

   -- Ты только... это, никому! Понял? Видал твою фотку... В милиции под стеклом вставлена... Ну, там, где написано: "Их разыскивает милиция". Не-е, я молчок! Ша! Меня тут самого загрести хотят... Бабе внушение делал. Вот и стараюсь для Протасова. Замять обещает...

   -- Замнёт, раз обещал, -- сказал парень и, приложив палец к губам, посмотрел на лежащих милиционеров. Кивнул на дверь.

   -- Пойдём, потолкуем...

   Митяев, шатаясь, шагнул за порог. За ним с сигаретой в зубах вышел незнакомец, тихо прикрыл за собой дверь. Зябко поёживаясь, он пристально всматривался в темноту ночи. Порывистый ветер жгуче швырялся колючим снегом, свистел в щелях ветхой крыши.

   -- Так... это, значит, твоя фотография в... м-милиции..., -- обернулся Митяев и рухнул навзничь в сугроб, опрокинутый резким рывком. Мычанье под грубой ладонью, зажавшей ему рот, быстро затихло, и снежинки, падая на лицо Митяева, не таяли.

   Парень вошёл в избу, бросил окурок в печку. Безмятежный храп колыхал трепетный огонёк свечи. Парень огладил лезвие топора, посмотрел на спящих. Всё спокойно. Вдруг он вздрогнул, ощутив щемящий холодок в груди. Из-под нар Протасова за ним наблюдали два горящих уголька.

   -- Фу-у! -- облегчённо выдохнул парень. -- Ну, братан, и влип ты!

   С этими словами он выволок зверя за порог и топором рассек ремень на челюстях, выдернул измочаленную палку из острых зубов. Зажатый в жерди волк затряс головой, брызгая из клыкастой пасти кровавой пеной. Парень перерезал веревки на лапах, но измученный зверь продолжал лежать. Обрывком верёвки спаситель хлестнул его по впалому боку.

   -- Рви когти, братан!

   Волк вскочил и мгновенно исчез в снежных вихрях.

   Парень срубил берёзку, вытесал из неё толстый кол, приставил к стене у двери. Вошёл в избу. Свеча по-прежнему колыхалась от дыхания бормотавшего во сне Протасова. В печке потрескивал огонь. Было слышно, как в углу за дровами шеборшит мышь. Соблазнительно чернела кобура с пистолетом на поясе Протасова. "Жалкие фуфлошники... Наверняка позарились бы сейчас на пушку и врюхались бы потом за мокруху", -- пренебрежительно подумал он о своих бывших подельниках, по глупости которых получил большой срок. Нет, он не купится на эту погремушку... Слишком дорогой ценой добыта свобода, чтобы из-за одного неосторожного шага снова очутиться там, откуда побег был почти невозможен. Слишком высока стоимость драгоценностей, ещё неделю назад украшавших прилавки ювелирного магазина, чтобы потерять их из-за пустяков.

   -- Однако, пора...

   Он сунул за пазуху свёрток с хлебом и салом, с завистью посмотрел на полушубки и надел потрёпанный пуховик, потёртую кроличью шапку и обмотал шею затасканным шерстяным шарфом. Задержал взгляд на новых валенках Протасова и остался в тех, в которых пришёл: стоптанных, неаккуратно подшитых чьей-то неумелой рукой. Обвёл глазами неприбранный после пьянки стол, полураздетых людей, в глубоком сне разметавшихся по нарам, карабин, поблескивающий в углу воронёным стволом, висящий на гвозде дробовик. Задул свечу и вышел на улицу. Повозился в машине и вернулся с канистрой бензина. Не спеша облил дрова и солому под нарами. Положил под стол булькающую канистру и отступил за порог. Прислушиваясь к мерному дыханию в избе, закурил, и, сделав пару затяжек, бросил спичку за дверь. Пламя вырвалось наружу, на миг осветило полузасыпанное снегом тело Митяева, машину, изгородь, бревенчатую стену, но поджигатель быстро закрыл дверь и подпёр её колом. Душераздирающий вопль раздался в полыхающей избе. Что-то тяжёлое ударилось в дверь, крики смолкли, и только треск горящей избы заглушал шум ветра.

   Непроглядный снегопад не помешал отыскать под кустом увесистую сумку с золотом и бриллиантами, приятно отяжелившую руку. Подхватив её, молодой человек, укрыв лицо капюшоном, упрямо двинулся навстречу вьюге. Вдруг всё вокруг озарилось мятущимся светом. Огненный столб, раздуваемый бураном, взвился над заимкой, но беглец, не оборачиваясь, уходил всё дальше. Метель гнала и гнала по степи снежные вихри, и утром даже намётанный глаз охотника не приметил бы в ней каких-либо следов.

 

Дорога через топь

   В вечерней тишине примолкшей тайги однообразно нудели комары и мошка. Несметные полчища гнуса лёгкими облачками скопились в низинах, предвещая ненастье. Смрадным сернистым газом пыхтели болота, далеко распространяя зловонный запах сырости и разложения. Разбитая, в рытвинах дорога петляла по тайге, огибая топи и затянутые паутиной клюквы кочкарники. Она, то осторожно и неровно спускалась в рямы, то круто взметывалась в гору, словно стараясь поскорее вырваться из удушливых тисков. Бурые стволы елей и пихт молчаливо высились по обочинам. Корявые берёзы, низко наклонив над раскисшей колеёй красноватые сучья, роняли в хлябь золотисто-жёлтые листья. Пышные пряди дикого хмеля спадали с деревьев. В замысловатый узор ветвей проглядывало заходящее солнце. Блики заката дробились в нём и сверкали, наполняя пустеющий лес лилово-розовым светом.

   Круглобокий как жук легковой "уазик" и мощный тягач "Урал" с тремя ведущими мостами с полудня месили колёсами жидкую грязь, упрямо пробиваясь сквозь плотную стену раскидистых кустарников, заслонивших редеющую на мягком мху клюкву. На рассвете выехали машины из таёжного села Горелое в райцентр. Сейчас они возвращались домой, неуклюже и неторопливо объезжая болотистые поймы, заполненные мутной рыжеватой водой...

   Накануне в контору гореловского зверопромхоза из областного охотуправления пришла телеграмма. "Срочно. Карпухину. Поездом 38 вагон 12 выехал 19-го. Встречайте. Рожков Ю.П."

   Встретить специалиста - биолога, назначенного на должность главного охотоведа, а заодно получить в банке деньги для выдачи зарплаты рабочим директор зверопромхоза Карпухин отправил две автомашины. Он с нетерпением и беспокойством ждал приезда рекомендованного Москвой учёного и немного нервничал.

   -- Езжайте по шоссейке, -- торопливо напутствовал водителей Карпухин и ушёл, озабоченный обустройством жилья новому охотоведу. Прежний-то был неплохой человек и работник толковый, да случилось несчастье: погиб на медвежьей охоте.

   Автомобили одновременно покинули просторный зверопромхозовский двор, но в полдень их пути разошлись в городе. "Уазик" свернул на железнодорожную станцию, а "Урал" покатил к неказистому кирпичному зданию банка.

   Шофер "Уазика" - коротко стриженый парень в камуфляжных солдатских брюках и куртке достал пачку сигарет, но тотчас спрятал в карман: поезд уже прибывал к перрону старого вокзальчика. Из двенадцатого вагона вышел угрюмого вида мужчина в штормовке и брезентовой шляпе, в непромокаемых штанах, вправленных в сапоги. На ремне через плечо у него болталась кожаная офицерская сумка. Он пристально и настороженно посмотрел по сторонам.

   -- Вы - Рожков? -- подошёл водитель к приезжему.

   Тот вздрогнул, уставился на шофёра испуганным взглядом. Доброжелательный вид парня, видимо, успокоил его и, осклабясь в кривой улыбке, приезжий небрежно вытянул руку:

   -- Рожков... Юрий Петрович... Кандидат биологических наук.

   -- Павел, -- смущенно ответил парень, довольный простецким обхождением учёного. Сразу видать: свой человек, не выпендристый.

   -- Как я понимаю, Павлуха, ты из этого самого, как его, звероколхоза?

   -- Из зверопромхоза, -- поправил Рожкова шофёр. -- Директор Карпухин за вами послал.

   -- Ну, умастил, -- присвистнул Рожков и, словно припомнив что-то, добавил: -- Да-а, я давал телеграмму... Фартит мне сегодня! Кстати, кореш... Ты Лебяжий знаешь? Прииск такой? Золотишко там моют...

   -- Как не знать? -- улыбаясь бесшабашно-развязному тону гостя, сказал Павел. -- Всего на сотню вёрст от Горелого...

   -- Как с бензином?

   -- Пустыми не ездим... Заправился под завязку.

   -- Отлично, Павел! -- хлопнул Рожков шофеёра по плечу как давнего приятеля. - Рви когти как можно скорее до вашей конторы, а там скоро и в Лебяжьем шороху наведём.

   Перехватил удивлённый взгляд шофёра и, скаля жёлтые прокуренные зубы, доверительно наклонился к его уху:

   -- Память молодости жива, Паша. Короче - ты меня понял? Повидаться с бывшей любовью надо... А куда это ты прёшь, фраер? -- зло спросил Рожков, увидев большое здание, у стеклянных дверей которого прохаживался милиционер.

   -- К банку, Юрий Петрович! А вот и кассир наш Чижова, -- и открыв дверцу, шофёр весело крикнул: --  Ну, как, Валя? Получила?

   Молодая привлекательная женщина в модных джинсах и сапогах приветливо кивнула. Её сопровождали егерь Мишин с тугим чемоданом и участковый инспектор лейтенант милиции Овчарук, вооружённый коротким автоматом. Втроём они подошли к тягачу, и Мишин, сняв с плеча карабин, поставил чемодан в кабину, помог подняться в неё кассиру. Следом за женщиной в просторную кабину "Урала" забрался Овчарук. Мишин сел в "уазик", и автомобили тронулись в обратный путь.

   Помесив колёсами грязь на улицах строящегося микрорайона, "уазик" первым повернул в сторону чернеющих на горизонте елей. "Урал" следовал за ним. Водитель грузовика лихо накручивал руль, поглядывая украдкой в зеркало и поправляя выбившийся из-под кепки чуб. К этому, скорее всего, его побуждало присутствие сидящей рядом симпатичной пассажирки. Кассир Чижова, думая о своём, сосредоточенно смотрела вперед. И только Овчарук, притиснутый к дверце, с автоматом, зажатым между колен, не умолкал. Скрадывая время утомительной езды, заводил разговор об одном и без всякой связи переводил на другое.

   -- Наконец-то получат люди зарплату. Заждались. Два месяца, считай, не выдавали, всё денег в банке не было... Ух, ты! Дерево какое! Красное, как суриком выкрашенное. От болотной воды это... Теперь мне забот прибавится. При деньгах гореловцы будут. Водка рекой польётся... Смотрите, рябчик! Сидит себе преспокойно. Треснуть бы его из этой штуковины, --  потряс автоматом участковый.

   За деревянным мостом через заросшую ивняком речушку дорога разделилась надвое. Левый свёрток, малонаезженный и топкий, звался зимником. С наступлением холодов, когда морозы скуют болотную жижу, двинутся по нему лесовозы, трелёвщики и прочая таёжная техника. Иные водители, случалось, и летом отваживались проехать зимником, сокращая путь от Горелого до райцентра больше, чем наполовину. Некоторым из этих смельчаков нередко приходилось десятки километров тащиться пешком по грязи, возвращаясь за подмогой, чтобы вытащить машину из трясины. Но попытки вызволить застрявшую в болоте технику нередко заканчивались неудачей. Ненасытная трясина жадно пожирала всё, что попадало в неё.

   Шофёр "уазика" Павел Белов был одним из таких упрямцев-любителей ездить через топь. И потому никто из сидящих в кабине "Урала" не удивился, увидев директорский автомобиль на зыбкой дороге. Глубокая колея за колёсами, залитая водой, подтверждала намерение водителя "Уазика" продолжать путь по зимнику.

   У развилки дорог "Урал" притормозил, и шофер, выглянув в окно, недовольно заметил:

   -- Дорога через топь, Павлуха, не всегда короче дороги по шоссе...

   -- Да вот Юрий Петрович попросил... Быстрее, говорит, надо, -- нерешительно ответил Павлуха, но Рожков уже вылез из машины, чавкая сапогами по грязи, направился к "Уралу". Не торопясь, как и подобает начальству, подошёл, сдержанно представился:

   -- Рожков... Юрий Петрович. Новый главный охотовед. Что же это вы, мужики? Там люди деньги ждут, не дождутся, а вы хотите круги выписывать.

   -- Напрямки, конечно, ближе, но дорога, я вам скажу...

   -- Дело, кореш, срочное у меня, -- перебил шофёра Рожков. -- А наука, сам понимаешь, не терпит... Короче, рванём напрямую вместе. Дёрните нас, в случае чего.

   -- Или вы нас, -- усмехнулся шофёр тягача, смерив снисходительным взглядом маленький "уазик". Он пожал плечами, вопросительно посмотрел на попутчиков:

   -- Решайте сами...

   -- Сворачивать с маршрута Карпухин не разрешал, -- несмело возразил егерь Мухин, но Овчарук подтолкнул:

   -- Это же твой новый шеф. Думай, Иван. Мужик, видать по всему, путёвый.

   И Мухин, стремясь завоевать расположение нового охотоведа, крикнул:

   -- Какой разговор, Петрович! Прорвёмся! Дорога ясно не фонтан, но "Уралы" проходят. И стараясь немного разрядить натянутую обстановку, со смешком добавил:

   -- Не дадим пострадать науке, верно, Никола?

   Шофёр "Урала", не желая перечить новому начальнику, неохотно взялся за руль:

   -- Я - что? Я - как все!

   И круто развернув тягач, выехал вслед "Уазику".

   -- Вот и хорошо, -- катая во рту папиросу и блуждая глазами по сторонам, процедил Рожков сквозь презрительно сжатые редкие зубы. Выплюнул папиросу и зачавкал к "уазику".

   -- Погнали, живо! -- резко хлопнул он дверцей.

   Автомобили упрямо двинулись в тайгу, разбрызгивая по сторонам мутную жижу, то убыстряя скорость на возвышенностях, то медленно и осторожно сползая в мшистые низины. Густые, низкорослые заросли хвощей и клюквеничника сплошным зелёным ковром устилали эти болотистые места. Заморенные вечной сыростью ели и пихты быстро сменялись на обочинах дороги, обречённые чахнуть и гибнуть. Всё глуше надвигалась вечерняя, сумеречная тайга. И хотя юркий "уазик" и неуклюжий "Урал" ещё ни разу не буксовали, пробираясь через топи по мощенным из жердей гатям, настроение пассажиров и водителей не отличалось весёлостью. На узкой переправе через болото "уазик" неожиданно вильнул в сторону и наглухо сел в разлом между брёвнами. Павел выскочил из машины, присвистнул:

   -- Капитально сели. Эх, Юрий Петрович, зачем же вы за руль схватились? Яма здесь, пролом...

   -- Хотел как лучше, думал не вырулишь ты... и вот провалились, -- оправдывался Рожков, исподлобья и пристально всматриваясь в просвет между корявыми деревьями, туда, где скрытая зарослями калины дорога, усыпанная опавшими листьями, круто взбегала на сухой взгорок.

   Рокоча двигателем, к попавшему в ловушку "уазику" осторожно подобрался тягач. Все вышли из него, разминая затекшие ноги. Утомлённые долгой ездой Мухин и Овчарук, радуясь случаю покурить, торопливо и жадно затянулись табачным дымом, отгоняя им ринувшихся было на них комаров. Кассир Чижова, отмахиваясь от гнуса сломленной веткой калины, испуганно озиралась на угрюмый лес, на смердящую зловонием и плесенью гладь болота, обманчиво зеленевшую густой ряской. Топкая и зыбкая поверхность то там, то здесь вспучивалась огромными пузырями и с шипеньем лопалась, издавая глухие, протяжные вздохи.

   -- Как же это занесло тебя сюда, Павлуха? Ты вроде как нарочно влетел сюда... Вот же, проезд, рядом, -- качая головой, недоумевал водитель "Урала".

   -- Руль выбило из рук, -- не желая выдавать "медвежью услугу" Рожкова, покривил душой Павел.

   -- Ерунда, мужики, выберемся. Мы, бывало, в экспедициях, и не в такие передряги попадали, -- подбодряя всех, сказал Рожков. -- Где трос, кореш? -- обернулся он к водителю "Урала". -- Давай его сюда, быстро! Ты, Павлуха, за руль садись... А ну, мужики, все сюда! Навались, братва! Курить потом будем...

   Стоявшие неподалеку Мухин и Овчарук, неловко и бестолково засуетились, помогая Рожкову распутывать буксирный трос. Рожков долго и неумело возился с ним, пытаясь сделать петлю, но водитель "урала" выхватил у него трос и сам принялся связывать концы.

   -- Ловко у тебя получается, -- похвалил Рожков, незаметно отходя в сторону. Овчаруку мешал спадающий с плеча автомат. Швырнув его на сиденье, лейтенант бегом вернулся к "уазику". Наконец, мужчинам удалось зацепить трос за крюк, зажатый бревном, но в тот же миг сзади стоящий "Урал" взревел мотором и разъярённым быком рванул вперёд. В одну секунду всё было кончено. Маленький "уазик", сбитый вместе с людьми с настила медленно погружался в пучину зыбкой трясины. Бесчисленные пузыри зашипели вокруг него. Чья-то рука с растопыренными пальцами некоторое время торчала из мутно-зелёной жижи, но вскоре на её месте, среди потревоженной ряски, уже не оставалось ничего, кроме пятна блестевшей воды. Из кабины "Урала" с чемоданом и автоматом не торопясь выбрался называвший себя учёным охотоведом, зло и неприлично выругался в адрес тех, кто ещё минуту назад стоял рядом с ним. Вдруг он увидел перед собой женщину. Ещё не придя в себя от случившегося, кассир, оцепенев от страха, ждала своей участи. Ужасное зрелище, которому она стала свидетелем, начисто лишало её шансов уцелеть в этой таёжной трагедии. Быть может, несчастье произошло случайно? Но злобный вид незнакомца, выдавшего себя за биолога Рожкова, не оставлял надежд. Смерив взглядом стройную фигуру молодой женщины, он ощерился кривыми зубами в развязной усмешке.

   -- Ох, и повеселюсь с тобой, кралечка, прежде чем устрою шухер на Лебяжьем.

   И громко, дико расхохотался. Эхо, похожее на рёв, всколыхнуло тишину дышащих смрадом болот. Иссиня-лиловые сумерки всё заметнее сгущались над ними, и тошнотворная пелена ночи, густо насыщенная сероводородом и звенящая гнусом, скоро окутала тайгу.

   -- Плешивый моя кликуха. Я три ходки к хозяину делал. И все за мокруху... Ловко я наколол этих фофанов, -- захрипел мнимый охотовед. -- А этого вашего Рожкова я ещё вчера пришил и с поезда сбросил, -- нахально откровенничал он. -- Чемоданчик теперь мой! Сколько здесь? Молчишь, стерва! Ничего, сам пересчитаю, сделаю вам одолжение. Такая работёнка мне очень по душе придётся...

   Истеричный хохот потряс таёжные болота. Плешивый вдруг запрыгал, лихорадочно пытаясь от чего-то избавиться, и задёргал ногой, дико взвыл и навзничь опрокинулся в трясину. В темноте он наступил в петлю троса, и тонущий "уазик" неумолимо потянул его за собой. Визжащий, захлебывающийся грязью рот Плешивого несколько раз булькнул, испустив вопль, и скрылся в трясине. Гулкий стук сапог кассира по деревянному настилу, быстро удаляясь, послышался в тишине. Лишь болото продолжало хлюпать и тяжело вздыхать, охотно пожирая в своих безмерных глубинах столь лакомую добычу.

 

Миллион Шилова

   В конце октября резко похолодало. Небо, всю осень сиявшее над Сихотэ-Алинем чистой и нежной лазурью, поблекло, сделалось серым и унылым.

   В голом лесу не щебетали птицы, не шуршали в сухой траве мыши, не трещали сучья под ногами зверей, и лишь дробный перестук неутомимых дятлов раздавался в холодной тишине.

   Мелкий, словно просеянный сквозь сито дождик изредка шелестел по ветвям, и сквозь косую его пелену хмуро чернели гольцы горного хребта.

   В один из таких промозглых дней продирался через тайгу человек. Небритый, коротко стриженый, в ватнике и кирзовых сапогах. Он карабкался на крутяки, заросшие колючим кустарником, и тяжело, с хрипом дышал. Острые шипы аралии и корявые сучья рвали одежду, тонкие иглы заманихи вонзались в ладони, царапали лицо. Не разбирая пути, человек напролом лез на сопки, хватался сгоряча за "чёртово" дерево и не отдергивал в испуге ру­ки, ободранные до крови, не вскрикивал от боли. Пройдет не одна тревожная ночь, прежде чем он обратит внимание на занозы и ссадины. А сейчас для него было невозможно остановиться и перевести дух хотя бы на секунду. Он забирался всё выше и выше, пока не достиг вершины хребта. Прислонился спиной к толстому стволу кедра, чтобы не свалиться с каменной кручи, с трудом отдышался. Долго вслушивался и оглядывался.

   Где-то далеко позади остались преследователи. Автоматные очереди и лай собак не нарушали покоя тайги. Однако беглец не доверял тихим сумеркам. Деревья, скалы, сопки и ущелья, обыкновенные пни, выворотни и коряги - всё пугало его сейчас.

   Ещё вчера, после работы на лесоповале, он воспользовался замешкой конвоя при высадке из машины, которая застряла в болоте, и бросился бежать. Пули проносились над головой, впивались в деревья, рикошетили о камни и цокали где-то рядом. Свирепые и хорошо натасканные овчарки, роняя слюну от злобы, гнались за ним. Но недалеко уже был скалистый берег над извилистой таёжной рекой, который он часто видел с пригорка, припав глазами к узкой щели в заборе. Сотни раз он мысленно пересчитывал эти метры и теперь вырывал их у смерти в бешеной гонке. Рослый кровожадный Бим, взявший уже не один десяток беглецов, быстро сокращал расстояние. Шёл легко, стлался в прыжках. И вот, прижав уши, прыгнул, целясь на спину в ватнике. Беглец из последних сил бросился вперёд... И в то же мгновение человек и собака упали с обрыва. В ледяной воде собака забыла о своей жертве и закружилась в поисках отмели. Но отвесная глыба гранита, подёрнутая белесыми лишайниками, куда ни кинься, была неприступна. Для спасения оставался только пологий противоположный берег, и Бим поплыл к нему. Человека же, утомленного бегом, намокшая одежда и кирзачи потянули на дно. И тогда в последнем усилии он успел ухватиться за мокрый хвост собаки. Вытянув морду над водой, Бим неистово грёб к песчаной косе, и скоро настал его черед отчаянно молотить лапами и задыхаться. Выносливый пёс достиг берега. Но мгновения любимца охранников были сочтены. Человек первым коснулся ногами дна и, сцепив собаке передние лапы, навалился на неё всем телом. После короткой борьбы Бим скрылся в воде.

   Путь к свободе был открыт.

   Семь долгих лет ждал этого момента заключенный Андрей Шилов. И не упустил свой, быть может, единственный шанс. В любой момент Шилов был готов к побегу. Хранил в подкладке ватника моток лески, лёгкую сетку из тончайшей капроновой нити, непромокаемый пакетик с солью и спичками, остро отточенный обломок пилы. Под воротом спецовки носил иглы с нитками и рыболовные крючки.

   И вот он один на один с угрюмо шумящей глухой тайгой. Уходя всё дальше, Шилов избегал открытых мест, забирался в тёмные ельники, густые орешниковые дебри, перевитые лианами лимонника и виноградными лозами. Часто спускался в тальниковые заросли дремучих ключей, подолгу брёл, сбивая собакам след, по ручьям и речушкам. Студёная вода хлюпала в раскисших сапогах, онемевшие в них ноги распухли и покраснели. Ветер, сырой и пронизывающий, дул с востока почти беспрерывно, а когда он сыпанул мокрым и липким снегом, Шилов впервые за долгое время улыбнулся: "Не взять собакам след, начальник..." И сделал первый привал под выворотнем старой мшистой ели. Здесь было сухо и за ветром.

   Работая в заключении вальщиком леса, Шилов возненавидел ту тайгу, в которой работал, - с колючей проволокой и гнусом, с охранниками и лающими до хрипоты собаками, с треском бензопил и руганью озлобленных заключенных. И хотя здесь так же шумели, раскачивая вершинами, кедры и пихты, так же свисала седая паутина мха с косматых, зелёно-чёрных ветвей, так же прели в тени и сырости толстые корявые валежины - всё здесь предстало ему иным, необыкновенным и радостным. Он словно впервые видел густые кроны кедров с пучками шишек в вершинах, длинные плети серёжек, свисающих с раскидистых берёз, пламенеющие сквозь чащу гроздья калины. И даже холодок, что забрался под ватник, не знобил, как в том лесу, ограждённом заборами, просеками, вышками часовых. И не столь тошнотворными показались плоды лимонника, горсть которых Шилов с жадностью запихал в рот. Он опять улыбнулся: "Живы будем, начальник, не помрём..."

   Шилов долго и терпеливо лазал по каменистым уступам, прежде чем нашёл углубление в скале с узким входом. Натаскал в пещеру мягкого лапника и блаженно завалился на постель, пахнущую смолой. Сколько Шилов спал, он не знал. Как не смог бы назвать день или число. Время остановилось для него в тот миг, как за спиной простучала автоматная очередь. Так уже было, когда за ним захлопнулись железные ворота колонии усиленного режима. Томимый безысходной тоской, он потерял тогда счёт однообразным дням, неделям, месяцам. Но однажды тёплый ветер донёс из-за "колючки" запах цветущих трав и свежескошенного сена. Шилов приник лицом к земле и по-волчьи завыл. Одно только желание владело им - вырваться на волю. Бежать в тайгу, уединиться от людской злобы, слиться воедино с природой, раствориться в ней - больше он не хотел ничего.

   Шилов протёр глаза и выглянул из своего убежища.

   Всё вокруг сверкало изумительной белизной. Смахнув причудливые кружева инея с переплетений лиан над входом, он выбрался наружу и с удовольствием потянулся: "Хорошо-то как!". Внизу стремилась куда-то прозрачно-зеленоватая речка. Падая с гладкой базальтовой глыбы, вода пенилась и расходилась кругами в глубоком омуте. У заливчика, обрамлённого хрупкой и тонкой наледью, ночью бегала выдра. Шилов увидел её следы и встрепенулся в охотничьем азарте. Он вдруг понял: и речка, и это сказочное ущелье, и притихшая вокруг тайга принадлежат ему. И он не уйдёт отсюда, не променяет нетронутый мир, настоящий таёжный рай, на сомнительные блага человеческого общежития. Осознав это, Шилов счастливо засмеялся, радуясь красоте и свободе. Отсутствие ружья и другой охотничьей экипировки не смущало его. Он вырос в тайге и знал немало способов, как добыть дичь.

   Торопливо, словно боясь опоздать, Шилов вытащил из-за подкладки снаряжённую леску, привязал к ивовому пруту и бегом, скользя на мокрых окатышах, ринулся к мелководью. На осклизлых камнях было полно ручейников. Насадив одного на крючок, торопливо побежал к бурлящему над водопадом омуту. Грузило ещё не коснулось дна, а пёрышко поплавка уже качнулось, встало торчком и резко ушло под воду. Шилов подсек, и крупный серебристый ленок звонко шлёпнулся на обледенелый берег. А вскоре на присыпанные снегом камни одна за другой упали ещё несколько крупных рыбин.

   Костёр и зажаренная на угольях рыба напомнили Шилову то беззаботное время, когда он бродил с ружьём по тайге.

   Всякое случалось с ним.

   Проваливался под лёд в оттепель, отсиживался на дереве, окружённый волками, тонул в паводок на ветхой лодке.

   Как-то, ещё мальчишкой, увлёкся белкованием и потерял дорогу к зимовью. Долго кружил по сопкам и увалам, надеясь выбраться из непролазных за­рослей, но охотничью избушку так и не отыскал. Сообразил, что надо идти по руслу небольшой речушки. Она и привела его к посёлку лесорубов. Тогда, проблудив почти неделю в тайге, он понял истинную цену коробку спичек и щепотке соли.

   Вспоминая сейчас о тех давнишних переживаниях, Шилов потрогал за подкладкой ватника спичечный коробок и усмехнулся: "Не пропадём, начальник..."

   Развешал оставшуюся рыбу над входом в пещеру, отнёс потроха на берег речки, где утром наследила выдра. Из камней и мокрого снега вылепил кулёму с дыркой в крыше, бросил в неё приманку. Оставляя на плоских валунах отпечатки подошв, Шилов спустился к широкой пойме, перегороженной огромными глыбами базальта. По этой природной плотине перебрался на другой берег, зеленеющий подростом кедрача. Чуть не из-под ног взлетела с громким плеском стая уток, жировавших на мелководье. Он сразу подумал, что можно растянуть сеть на месте утиной кормёжки.

   У излучины реки Шилов обнаружил подмёрзшие раковины, выдавленные копытами изюбров. Суглинок под корневищами был выгрызен их зубами. "На солонцы приходят. Так... -- довольно потёр руки Шилов. -- Будем с мясом, начальник".

   Слова эти относились к оперработнику колонии Уварову. Каждое утро, перед разводом на работы, майор напоминал заключенным, что бежать из этих мест - бесполезное занятие. Вокруг непроходимая тайга, и каждого беглеца непременно ждут гибель или арест. А теперь Уваров стал незримым собеседником Шилова, безгласным мерилом его успехов и неудач.

   Шилов не заметил, как зимний закат, розовый и чистый, позолотил стены ущелья и быстро угас. На заснеженных уступах ещё играли отсветы красного солнца, нырнувшего за гряду сопок, но уже неслышно подступали синие тени. Небо, очерченное над головой вершинами скал, распахнулось в тёмную дрожащую высь.

   Уже в потемках, вернувшись в пещеру Шилов опростал карманы, набитые орехами и ягодами шиповника, раздул угли тлеющего костра. Огонь быстро разгорелся, и в пещере стало так жарко, что впервые за время скитаний Шилов снял с себя телогрейку.

   Утром, едва забрезжил рассвет, он подбросил дров в костёр, умылся снегом и съел рыбину, хорошо запекшуюся в горячей золе. А после завтрака занялся делом: повытаскивал камни и сучья из пещеры, устлал пол свежим лапником и листвой. Обломком слесарной пилы расщепил березовый чурбачок. Между плашек вставил в углубление черенок ножа и обмотал нитками. Сунув нож за голенище, отправился к реке.

   Снег вокруг ледянки был истоптан. Усатый тёмно-бурый зверёк с мягкой нежной шёрсткой метался внутри ледянки. Глаза Шилова заблестели от ликования: "Будет мне тёплая шапка, начальник!"

   Покончив со зверьком и распялив для просушки шкурку, Шилов заторопился к водопаду, где его поджидала сеть с запутавшейся в неё жирной кряквой.

   У самой кромки воды Шилов приметил строчку парных следов соболя, привлечённого криком бьющейся в сети утки. И снова, как у ледянки, радостно засмеялся: "Ну, начальник! Не простые портяночки наматывать будем - соболиные!"

   Через пару дней Шилов вытащил из ловушки отчаянно упиравшегося золотисто-чёрного красавца - соболя.

   Всё сильней примораживало. Скоро речушка замёрзла, и лишь узкий ручей, образуя слоистые наледи и сосульки, журчал на местах прежде шумных водопадов.

   Уронить нож в воду или сломать его было бы страшным несчастьем для Шилова. И потому, надёжно привязав его к руке, он неспешно и осторожно выдалбливал во льду лунки, с помощью длинного прута протаскивал через них сеть. Грузила ему заменяли камни, а поплавками служили сухие трубки дудника. Утрами Шилов кропотливо и долго, стараясь не порвать ячею, выпутывал пятнистых хариусов, серебристых ленков и верхоглядов. Расправлял на жердях сеть для просушки и, сложив в ледник рыбу, отправлялся в тайгу и редко возвращался в свое каменное убежище без добычи. Связки беличьих, колонковых, заячьих шкурок свисали со стен пещеры.

   Если бы майор Уваров - воображаемый свидетель ежедневных хлопот Шилова - смог заглянуть в пещеру убежавшего зэка, он бы отметил большие перемены в его образе жизни. Висели гроздья калины, в ледовых чашах краснел лимонник. Под навесом из ветвей раскачивались на ветру копчёные тушки птиц. В дальнем углу пещеры белели берестяные туеса с орехами.

   Обычной петлёй из брезентового ремня, выдернутого из брюк, Шилов поймал косулю, натоптавшую тропу в низкорослом осиннике. Мясо, чтобы не выветрилось, облил водой и заморозил, а из шкуры сшил тёплые обутки. Грубо слатанные, но просторные и мягкие, они всё же казались лучше истрёпанных кирзачей.

   Так, в трудах и заботах о пище, об одежде и тёплом ночлеге, прошла зима. Летом Шилов по-прежнему охотился, ловил рыбу, а больше всего был занят заготовкой ягод.

   На многие километры вокруг знал он теперь каждый распадок, каждый ключ, каждую сопку. Он был здесь хозяином, но всякий раз обходил владения тихо и настороженно, боясь наткнуться на людей. Но людских следов не было. Шилов возвращался к своему пристанищу, утомлённо присаживался к очагу, спокойно и задумчиво смотрел на огонь, перебирая в памяти прошлую жизнь. То ему вспоминался зайчонок, вскормленный им в детстве из бу­тылки, то отец, спьяну стегающий его ружейным ремнём за неудачный выстрел и зря испорченный патрон, то возникала из памяти, как наяву, "училка", подарившая ему под Новый год паровозик, то пахан, грозивший замочить Шилова за неподчинение ворам в законе.

   Андрей рано остался без матери. Лишённый её ласки, вырос мрачным и молчаливым. Отца, занятого беспробудными пьянками, мало заботило, как накормлен, одет и обут сын. Андрей, понимая свою обездоленность, чурался сверстников, гонявших по селу на новеньких мотоциклах в ярких "адидасах", и потому с ружьём и краюхой хлеба спозаранку уходил в тайгу, бродил до темноты, предаваясь в тиши задумчивых елей приятным мечтаниям. Представлял, как найдёт в таёжном ключе золотой самородок или россыпь сверкающих алмазов. Вот тогда он заживёт! Купит яхту и отправится на ней в кругосветное путешествие. Или поедет в Африку охотиться на львов.

   И тут неожиданно подвернулся случай разбогатеть. Незнакомые верзилы в кожанках, бритоголовые и хамоватые, подкатили к нему на сверкающем "Джипе", предложили хорошие деньги. Андрей не помнит, как после выпивки с ними очутился возле леспромхозовской конторы, как оказались в его карманах пачка денег и пистолет. Парней тех, само собой, и след простыл. А вместе с ними исчезли деньги из кассы - месячная зарплата рабочих.

   -- Ну и натворил ты дел, парень, -- сказал ему на допросе следователь. -- Сторожа ранил, в участкового стрелял, хорошо хоть промазал...

   Всё остальное - суд, приговор, наручники - было как во сне. Стрелки жизненных часов Шилова надолго замерли. Время стало исчисляться в двух измерениях: от утренней лагерной побудки до вечерней сирены ко сну.

   И лишь теперь, когда Шилов поднял глаза в вольное небо, багровое в пламени зари и пурпурно-алое на закате, его часы вновь пошли спокойно и ровно. Ему даже стало казаться, что все прошлые кошмары случились не с ним, а с другим человеком. А он, Шилов, как был в тайге в детстве, так и не уходил из неё до сих пор. И свободен от всяких законов - государственных, общественных, воровских. Волен здесь делать, что хочет. И навсегда выбирает для себя первобытную жизнь наедине с первозданной природой.

   В один из сентябрьских вечеров Шилов рассмотрел с вершины сопки расщелину в скале и решил её обследовать. Когда он, рискуя сорваться, спустился в расщелину, то невольно вскрикнул от жути: перед ним, под грудой упавших деревьев, торчали обломки самолёта. Первой мыслью было - бежать без оглядки! Но, приглядевшись, Шилов успокоился: самолет разбился давно, искорёженные плоскости затянула густая поросль травы и кустарников, толстым слоем покрыла листва.

   Озираясь, Шилов осторожно шагнул к груде металла. Тускло поблескивали заклёпки, смятый дверной проём зиял чёрным провалом. Фюзеляж врос в землю. Какая-то птаха выпорхнула из него, когда Шилов заглянул внутрь бывшего салона. С трудом протиснувшись туда, он вздрогнул: перед ним лежал скелет человека в истлевшей, заплесневелой одежде. Чуть поодаль валялся брезентовый мешок, зелёный от мха и лишайников. Шилов брезгливо шевельнул мешок ногой и тут же отпрыгнул: толстая гадюка с тихим свистом выползла из-под мешка и, неслышно скользя, исчезла под скелетом. Шилов, смахнув пот со лба, поддел мешок ещё раз и ахнул. Из порванного гнилья посыпались тугие пачки денег.

   Он опустился на колени и, до конца ещё не веря, протянул руки к деньгам. Бумажная обёртка от прикосновения расползлась, и блестящие купюры посыпались к ногам Шилова. Он растопырил пальцы и сунул их в шуршащий ворох. Нет, это был не сон.

   И спокойной, размеренной жизни пришёл конец.

   Целыми днями теперь Шилов был занят перетаскиванием и перепрятыванием своего богатства. Он подолгу и с удовольствием пересчитывал деньги, бросая время от времени в угол пещеры камни. Каждый камень равнялся тысяче рублей. Когда последний окатыш падал в большую кучу галечника, у Шилова захватывало дух: "Мил-ли-он!" Если же он не досчитывался хоть одной купюры, то охотно принимался считать заново.

   По ночам Шилов видел себя на борту красивой яхты, богатым и счастливым. "Вот она, мечта детства! Совсем рядом!" Разум подсказывал: бедой пахнет от этих денег, держись от них подальше. Но слишком велик был соблазн, чтобы отказаться от миллиона. И он убеждал себя: "Про самолёт с деньгами давно забыли. Возьму пока немного. Оденусь прилично, куплю документы, а там..."

   Что будет там, в туманной дали, - белокаменный коттедж на берегу моря или что-то ещё, не менее красивое и роскошное, Шилов твёрдо не знал, но уже страстно желал это иметь. И не выдержал. Сунул в карман телогрейки пачку сторублёвок, прихватил копчёной рыбы и торопливо зашагал на восток. Чтобы найти обратную дорогу, шёл по руслу реки, оставляя на каменных уступах и на деревьях одному ему понятные метки и знаки.

   На девятый день Шилов вышел на окраину большого села.

   Моросил тёплый дождь.

   За высокими заборами лениво лаяли собаки. Дощатый тротуар пустынной улицы привёл Шилова к магазину. На крыльце стоял мужчина в дождевике и дымил папиросой. Толпились женщины и громко ругались на высокие цены. Занятые своими делами деревенские жители равнодушно посмотрели на бородатого, обросшего длинными волосами оборванца. Известное дело, корневщик или шишкарь явился из тайги за продуктами. Их безразличие несколько расслабило напряжённого Шилова, готового в любой момент броситься наутёк. Взглянул на свои сапоги и уже без колебаний поднялся на крыльцо. Нерешительно помялся у прилавка, подал деньги продавщице. Хрипло выдавил:

   -- Куртку, брюки, рубашку... Носки, ботинки... Ну, там ещё трусы, майку...

   Черноглазая девица с густо намалёванной помадой на пухлых губах смерила покупателя быстрым взглядом. Пересчитала деньги, придержала взгляд на сотенных купюрах, прежде чем положить их в кассу. Это не ускользнуло от Шилова. Он сжался, как пружина, но продавщица уже начала снимать с полок товары и раскладывать перед ним.

   -- Примерь пока, я в склад за обувью схожу, -- продавщица небрежно сдёрнула с плечиков куртку и скрылась в подсобке.

   Переодетый во всё новое, с болтающейся этикеткой на спине, Шилов сворачивал, как попало, зэковскую спецуху, чтобы её выбросить, когда у крыльца скрипнул тормозами милицейский "уазик". Шилов лихорадочно оценил надёжность железных решёток на окнах и медленно опустился на стул. По ступеням крыльца уже гремели кованые каблуки.

   -- Этот? -- вскинув автомат, подскочил к Шилову крепыш-сержант. Продавщица молча кивнула.

   Вечером на вертолёте подоспел майор Уваров с усиленным конвоем.

   -- Пока ты, братец, в тайге отсиживался, реформа денежная была. Бумажки-то сменились. А ты с ними в магазин попёрся, -- усмехнулся Уваров, защёлкивая наручники.

   -- Твоя взяла, начальник, --  глухо ответил Шилов.

   -- И зачем бежал? Только срок себе прибавил, -- Уваров хмыкнул и повертел у виска пальцем.

   -- Тебе, начальник, не понять, -- медленно, через силу, произнёс Шилов, устремив взгляд на синеющую вдали кайму горизонта. Где-то там, за неровной чертой, в дупле старой липы лежал миллион.

   ... Шилов головой сбил с ног конвоира и побежал к манящим синим вершинам. Сзади затрещали выстрелы. Горячая волна толкнула в спину. До распадка, темнеющего остроконечной стеной кедрача, оставалось, как ему казалось, совсем немного. И ещё он успел подумать, что бежит вяло, как во сне, проваливаясь в пустоту. Хочет рвануться и не может, и всё падает, падает...

   Последнее, что он видел: оранжево-голубая радуга вставала над таёжным распадком.