В той фирме, где я служил в Конье, был бухгалтер по имени Фазыл-бей, очень добрый от природы человек. Пока я жил в Конье, он мне всегда помогал, очень охотно приглашал к себе на обед, и когда я смущённо благодарил его, он отвечал: "Ничего. Ты гость у нас. Даст Бог, я приеду в Стамбул. Тогда ты поможешь мне тоску развеять".

И вот в один прекрасный день Фазыл-бей выполнил своё обещание: взял месячный отпуск и прикатил в Стамбул. Других знакомых, кроме меня, у него не было, и он с вокзала явился прямо ко мне. Я должен был бы радоваться гостю, ибо любил этого человека, но Фазыл-бей принадлежал к тем провинциалам, которые приезжают в Стамбул, прежде всего, чтобы развлечься и погулять. Он желал посетить все увеселительные заведения, одно за другим. Как я ни развлекал, как ни угощал его в своём доме, этого было ему мало. Волей-неволей я вынужден был исполнять при нём роль гида и сопровождать его по всем барам и театрам Бейоглу. После всего пережитого мне вовсе не хотелось показываться в подобных местах.

Однажды мы с моим гостем осматривали мечети и музей духовного управления, и, когда вышли на улицу, уже стемнело.

- Да, сегодня мы порядком походили и устали, - сказал Фазыл-бей. - А что, если нам отправиться в сад Тепебаши, выпить там пива, а заодно и музыку послушать?

В музыке мой гость ничего не смыслил, главное для него было поглазеть на женщин. Не найдя поблизости извозчика, мы стали пешком спускаться по улице Вефа. Неподалеку от моста Ункапаны нам попался, наконец, извозчик. Он дремал на козлах с кнутом в руках. Фазыл-бей легонько ткнул его палкой:

- В Тепебаши!

Извозчик лениво слез с козел и, бормоча сквозь зубы ругательства, открыл тугую дверцу экипажа. Фазыл-бей сел в коляску. Я поставил ногу на ступеньку, как извозчик вдруг радостно заорал:

- Вай, дорогуша! Кого я вижу! Надеюсь, ты не забыл меня? Да и как забыть, в кутузке не было двух Папаш.

Я удивлённо обернулся. Этот человек был одной из тюремных знаменитостей. Хотя он был ещё довольно молод, все его звали "Папашей Хидает". Он выходил из тюрьмы и снова туда возвращался за мелкие кражи или контрабанду опиума. Даже в тюрьме ему удавалось сбывать заключенным сигареты, начиненные гашишем.

Положение у меня было щекотливое; я молчал, не зная, как поступить и что ответить. Папаша Хидает чуть ли не силой схватил мою руку и принялся трясти её, будто перед ним оказался лучший друг, с которым он не виделся целый век, потом выпалил:

- Ладно! После поговорим.

Мой старый товарищ по несчастью за эти годы сильно переменился, усы и борода у него стали совсем седыми. Пока мы переезжали мост, я не находил себе места от стыда. Фазыл-бей знал мою историю, он понял, кто такой "Папаша", и, не спросив у меня ни слова, мрачно забился в угол.

У Папаши в тот вечер настроение было приподнятое. Он то и дело останавливался, задавал мне дурацкие вопросы, заговаривал с встречными извозчиками, лихо щёлкая кнутом, и безобразно бранился.

Когда, переехав мост, мы стали подыматься в гору, он вдруг остановился у греческого кабачка.

- Выпей моей водочки, угощаю! И бейзфенди тоже пусть не отказывается! Милости прошу! Ради аллаха! За таких, как ты, друзей душу отдать готов!

Опасаясь скандала, мы не решились обидеть его сердитым отказом, однако из коляски не выходили. Тогда Папаша кликнул кабатчика и велел подать ему три стопки водки. Гарсон с подносом подошёл к дверцам коляски; перед кабаком играла шарманка, - более глупое и смешное зрелище трудно было представить.

Папаша чуть ли не силой заставил нас выпить водку и опять поднял крик:

- А где закуска? Ну-ка, тащи сюда хлеба, маслин!

Бедняга Фазыл-бей! Нас можно было принять за подгулявших греков, эдаких сорвиголов, которые, возвращаясь с ярмарки, останавливаются у каждого кабака и, выпив водки, требуют музыки. Хорошо, что в этот час на улице было темно и безлюдно.

Мы облегчённо вздохнули лишь у ворот сада, когда избавились, наконец, от гостеприимного Папаши. Но беда ждала нас впереди.