САД С ОПАВШЕЙ ЛИСТВОЙ
Перевод И. Львовой
I
Сюхэю Хираки шестьдесят девять лет. Жена его умерла три года назад, сын и невестка в позапрошлом году уехали к месту новой службы в район Тохоку, и теперь Сюхэй живет один. С молодых лет он приобщился к литературному движению, стал, можно сказать, профессиональным писателем, но в последнее время почти не пишет; он служит — редактирует, правит верстку, изредка публикует небольшие заметки и председательствует в районном Обществе охраны здоровья и быта…
Сюхэй издавна питал слабость к животным, подбирал и кормил бродячих собак и кошек, но эти собаки и кошки тоже мало-помалу все перемёрли, и сейчас у него осталась только одна птичка, ручной самец рисовки. Она попала к нему случайно — птицу подарила соседка, приятельница покойной жены, когда летом прошлого года переезжала в новый жилой массив. В придачу она дала Сюхэю маленький стульчик: будет вам подставка для клетки… Сюхэй поставил клетку возле стенного шкафа в столовой и старательно заботился о пичужке; задавал корм, менял воду, устроил миниатюрную ванночку для купания. Вот только покупать для рисовки зелень было довольно хлопотно, и вместо зелени он поил ее молоком.
Так они и жили; постепенно птица совсем привыкла к Сюхэю. Когда по утрам он открывал раздвижные ставни в столовой или вечерами возвращался домой, она громко чирикала, перепрыгивая с жердочки на жердочку. Молоко он обычно давал ей после ужина, на большом, врезанном в пол котацу, заменявшем Сюхэю обеденный стол: открывал дверцу, звал: «Ну-ка, пожалуйте сюда!» — и рисовка, помедлив секунду-другую, как бы проверяя, что творится снаружи, тотчас же с легким шорохом крыльев вылетала из клетки и обязательно садилась Сюхэю на плечо, а то и прямо к нему на лысину, на макушку.
…Стоял март. Уже отцветала сакура, но холод еще держался, дни тянулись пасмурные, с мелким моросящим дождем.
Покончив с несложным ужином собственного изготовления и облачившись сразу в два стареньких вязаных жакета, Сюхэй, греясь у котацу, рассеянно смотрел телевизор. Передавали программу «Песни и пляски родного края». Эту программу он считал более или менее занимательной. Правда, физиономия у ведущего была довольно-таки противная, какая-то похотливая, зато приятно было глядеть на оживленные лица зрителей, да и деревенские песни и пляски иной раз попадались прелюбопытные.
Но сегодня вечером Сюхэй чувствовал, что устал. Четыре дня он, не разгибаясь, работал над срочной рукописью. Стоило ему чуть-чуть переутомиться, как это сразу же сказывалось на самочувствии, — наверное, давали себя знать годы… Он даже поленился выпустить рисовку, которая давно уже щебетала и суетилась в своей клетке, сидел, курил, думал: «Выпить, что ли, рюмочку виски, да и лечь спать пораньше!..» — как вдруг раздался телефонный звонок.
Сюхэй медленно встал, сунул окурок в чашку, выключил телевизор, — передача совсем перестала его занимать, — и подошел к телефону, стоявшему рядом с телевизором на маленьком шкафчике с чайной посудой.
— Сюхэй-сан, вы?.. Это я, Хацу. Я звоню из Хикари… — четко, несмотря на дальнее расстояние, послышался моложавый, с характерным акцентом голос его невестки, жены покойного брата, по-прежнему жившей на родине. Сюхэй удивился.
— Да, это я… — Неожиданный междугородный звонок заставил его невольно насторожиться.
— Здравствуйте, Сюхэй-сан! Понимаете, это вышло так неожиданно… В будущем месяце я приеду в Токио… Шестого числа…
— А что случилось? Почему вдруг?.. — спросил Сюхэй, все еще удивляясь этому внезапному звонку.
Невестка О-Хацу была четырьмя годами младше Сюхэя, в этом году ей исполнилось шестьдесят пять. Его старший брат, служивший в городском муниципалитете, скончался пятнадцать лет назад, а она по-прежнему жила на родине, в родном доме, в семье приемного сына Сигэру, работавшего на предприятиях компании Кудамацу. Трудолюбивая, работящая, она до сих пор выращивала овощи на довольно обширном участке, ступенчатыми террасами поднимавшемся за домом, и очень любила раз в год отправиться куда-нибудь путешествовать.
— На этот раз я приеду с отрядом УИД…
— Как, как?.. — не понял Сюхэй.
— Отряд по уборке императорского дворца…
— Ах, вот что! — наконец-то уразумев, о чем идет речь, сказал Сюхэй невольно более резким тоном.
— Сигэру говорит — вы будете недовольны, когда узнаете, но ведь приехать в Токио и не сказать вам тоже как-то нехорошо… — немного понизив голос и словно бы извиняясь, сказала невестка.
В конце концов выяснилось, что она приедет в Токио шестого числа, экспрессом «Сакура», прибывающим в одиннадцать тридцать, в составе Отряда по уборке императорского дворца. В Отряде около пятидесяти человек прямо с вокзала их на автобусе отвезут в гостиницу «Кудан-Кайкан», там они проживут всю неделю поэтому на сей раз ей, возможно, не удастся у него побывать, а ей хочется передать ему кое-какой гостинец… Не может ли он встретить ее на Токийском вокзале?
Все это было так неожиданно, что Сюхэй на какое-то время почти опешил. Повесив трубку, он в растерянности несколько минут стоял неподвижно, потом снова присел к столу. Из груди невольно вырвался вздох.
Вскоре, несколько успокоившись, Сюхэй достал из шкафчика квадратную бутылочку, налил виски в чашку, разбавил водой и стал отпивать маленькими глотками.
«Отряд по уборке императорского дворца»… Эти слова напомнили ему одну встречу двадцатилетней давности.
Это случилось всего через два-три года после окончания войны, в самый разгар инфляции. На станции электрички Синдзюку часами стояли длинные очереди людей, дожидавшихся, когда наконец подойдет поезд — немногие уцелевшие, полуразрушенные вагоны. В этой толпе Сюхэй совершенно случайно столкнулся с Отрядом по уборке дворца, — в те годы его называли Отрядом служения родине… Группа состояла из одних женщин, по виду — крестьянок, лет тридцати пяти — сорока, мелькнули и молодые, девичьи лица. Женщин было десятка два, все из префектуры Тояма, все в рабочих куртках, в шароварах, с большими тяжелыми узлами за спиной.
Да, он точно помнит, они сказали, что приехали по указанию Женского общества. Билеты, питание — за все пришлось платить им самим. Разгневанный Сюхэй набросился на молодого мужчину с белой повязкой на рукаве, очевидно, распорядителя, встречавшего эту группу. «Опять вы взялись за старое?!» — в сердцах кричал ему Сюхэй…
Сюхэй вспоминал эту встречу, поразившую его двадцать с лишним лет тому назад, а перед его мысленным взором вставало скуластое, несколько упрямое, но добродушное, честное лицо невестки О-Хацу.
II
Нужно было ходить на работу, заседать на собраниях, а кроме того — покупать продукты, ежедневно готовить себе еду, иногда заниматься уборкой, стиркой. Незаметно летели дни.
Утро шестого числа, во вторник, выдалось туманное, насквозь пропахшее смогом, но вскоре робко проглянуло солнце. Погода стояла довольно теплая.
Справившись с железнодорожным расписанием, Сюхэй узнал, что экспресс «Сакура» прибывает в одиннадцать тридцать на девятый путь. Настроение у него было почему-то подавленное. Однако не пойти он не мог. Сидя за большим столом в рабочей комнате, он непрерывно курил сигарету за сигаретой и по мере того, как шло время, странным образом нервничал, не в силах обрести хладнокровие.
Было уже без десяти десять, До Токийского вокзала можно спокойно добраться за час, если ехать электричкой линии Одакю до станции Синдзюку, а там пересесть на скоростной поезд, идущий без остановок… Выходить было рановато, но Сюхэй решил, что ему лучше, пожалуй, побыть на воздухе, и начал собираться. Он долго разыскивал свой берет, который вечно где-нибудь забывал, пока наконец не вспомнил, что засунул берет в карман плаща.
Заперев входную дверь, Сюхэй неожиданно для самого себя зашагал в направлении, прямо противоположном станции электрички. В этом пригородном районе появилось много новых жилых домов, по узкой дороге непрерывно неслись машины. Сюхэй свернул во двор храма, прошел тихой сосновой аллеей, миновал несколько доцветающих деревьев сакуры и снова очутился на суматошном шоссе, где непрерывно грохотали автомобили.
Подождав несколько минут на остановке у почты, Сюхэй сел в автобус, идущий к Южному входу Токийского вокзала.
Автобус был наполовину пуст, маршрут еще только начинался. Опустив плату в ящичек, висевший рядом с водителем, Сюхэй уселся на одиночном переднем сиденье, сразу у входной двери. Уже больше двух лет не случалось ему ездить этим автобусом — Сюхэй вообще не любил шумных улиц и сам не мог бы сказать, почему сейчас решил ехать автобусом. Он взглянул на ручные часы — было уже почти десять минут одиннадцатого.
Вскоре, миновав шлагбаум железнодорожной линии Тамагава, автобус выехал на проспект Сэтагая и очутился в потоке машин. То замедляя, то убыстряя ход вместе с этим потоком, он подъезжал к остановкам у тротуара, потом снова медленно полз вперед. Теперь в автобусе было уже полно пассажиров.
Через стекло водителя перед Сюхэем открывалась широкая панорама улицы. Появилось много новых пешеходных мостиков-переходов, высились многоэтажные жилые дома, — он давно не бывал здесь и теперь замечал, как сильно все изменилось. Особенно бросалось в глаза, как много стало машин, бегущих по мостовой, ширина которой осталась прежней.
У перекрестка Сангэндзяя образовалась настоящая пробка. Бесчисленные грузовые и легковые автомобили впритык один к другому выстроились двумя рядами на оживленной торговой улице и никак не могли сдвинуться с места. Видно было, как вдали, у перекрестка, над которым повис пешеходный мост, сплошным бурлящим потоком несутся крыши автомашин, мчащихся по проспекту Тамагава.
Не раз зажигался и снова гас зеленый глаз светофора, прежде чем автобус выехал наконец на проспект Тамагава. Трамвай здесь сняли, его сменило метро, проезжая часть улицы значительно расширилась. Вскоре посреди дороги замелькали опорные столбы скоростной надземной дороги.
Надземная дорога в этих местах была новостью для Сюхэя, он удивленно озирался по сторонам. Сперва двойным рядом тянулись могучие бетонные столбы, но по мере приближения к району Сибуя появились мощные железобетонные балки, словно нависавшие над узкой, запруженной машинами мостовой. По обеим сторонам проспекта тянулись высокие деловые здания и магазины, для пешеходов, среди которых попадались и дети, были устроены тротуары, и все же Сюхэю невольно думалось, что эти улицы приспособлены только для движения автомашин, а людям здесь места нет…
Чтобы добраться до перекрестка Догэндзака в районе Сибуя, понадобилось сорок минут. «Если и дальше так пойдет дело, как бы не опоздать…» — забеспокоился Сюхэй, но при виде давки и толчеи на площади перед станцией электрички не решился выйти и остался сидеть на месте.
Теперь автобус ехал по проспекту Аояма. Сюхэй засунул руки в карманы плаща, закрыл глаза и, откинувшись на спинку сиденья, погрузился в смутные размышления. Ему вспомнилась газетная статья, прочитанная несколько дней назад. Токио — самый загрязненный город в мире, писала газета, два миллиона автомобилей ежегодно выбрасывают здесь в воздух семьсот тысяч тонн углекислоты, а заводы отравляют атмосферу, вырабатывая семьсот пятьдесят тысяч тонн ядовитых газов… Когда Сюхэй открыл глаза, ему показалось, что он воочию видит эту картину.
Он почему-то устал и незаметно для себя задремал. Внезапно опомнившись, он увидел, что автобус застрял у перекрестка Хибия, в самой середине бесконечной вереницы машин. До прихода поезда осталось всего восемь минут.
Вскоре автобус одолел перекресток и снова покатился вперед, но Сюхэй нервничал. То и дело поглядывая на ручные часы, он сердился на себя за то, что сел в этот автобус, ползущий, как черепаха. В квартале Юракутё автобус, теперь уже наполовину пустой, круто свернул под путепроводом влево и бежал теперь, очевидно, в районе Маруноути, потому что кругом тянулись новые высокие ультрасовременные здания. Сюхэю вдруг показалось, что он едет куда-то в неправильном направлении…
— Скажите, ведь мы подъедем к Южному входу, да? — приподнявшись, громко, взволнованно спросил охваченный тревогой Сюхэй у сидевшего наискосок от него шофера, как бы требуя подтверждения.
Усатый толстый шофер молча кивнул.
Наконец автобус прибыл к конечному пункту у здания Марубиру и подрулил к веренице других машин. По другую сторону площади виднелось старинное красное кирпичное здание Токийского вокзала. Сюхэй растерялся. Оказалось, что он ошибся — он был уверен, что Южный вход находится с другой стороны вокзала, в новом здании, выходящем на площадь Яэсугути. Часы показывали ровно одиннадцать тридцать.
Он прибежал на девятый путь, но опоздал. Поспешно вернувшись назад, спросил у шофера, как пройти ко входу Яэсугути, выскочил из автобуса и вместе с толпой пешеходов, расталкивая их на ходу, заторопился перейти широкую улицу, благо загорелся зеленый свет. Вчера он позвонил на вокзал в справочное бюро и на всякий случай удостоверился, что стоянка автобусов для пассажиров, прибывающих коллективно, находится на углу улицы Гофукубаси.
От Северного до Южного входа вдоль фасада вокзала расстояние было изрядное. Когда Сюхэй добрался до тоннеля, ведущего на площадь Яэсугути, он уже задыхался. Во рту пересохло, грудь так сдавило, что стало больно дышать. Он остановился, тяжело переводя дыхание, но стоять без движения тоже было немыслимо, и он снова медленно поплелся вперед.
Идущие сзади обгоняли его, спешившие навстречу — толкали. Миновав тускло освещенный тоннель с низким, нависающим над головой потолком, он очутился наконец в светлом, огромном вестибюле Токийского вокзала, выходящем на площадь Яэсугути. После прибытия поезда прошло уже семь минут…
Это было необычное помещение, с откровенно обнаженными опорными столбами, подпиравшими верхние этажи, где расположился вокзальный универмаг. Огромное светло-бежевые четырехгранные колонны, за которыми виднелся проход к перронам, тянулись двумя рядами с интервалом в пять метров. Сюхэй осмотрел все вокруг, потом, волоча ноги, дошел до Центрального входа, но группы, похожей на Отряд по уборке императорского дворца, нигде обнаружить не удалось. Делать нечего, — он снова вернулся ко входу Яэсугути и, избегая толпы в проходах, остановился возле одной из колонн, поближе к выходу на стоянку Гофукубаси. Отсюда хорошо просматривались толпы людей, спешивших с поезда и на поезд со стороны Яэсугути, а вдали, за вереницей колонн, виднелись казавшиеся совсем крохотными фигурки людей, входивших через Центральный вход. Большие электрические часы на другом конце вестибюля показывали одиннадцать часов сорок одну минуту…
Прошло уже одиннадцать минут после прихода поезда, было от чего нервничать, но Сюхэй решил все-таки подождать здесь еще немного. Спина ныла, во рту пересохло. И сам он, с этой своей тревогой и беготней, вдруг показался себе каким-то жалким.
Вдруг он заметил группу людей, приближавшихся со стороны Центрального входа. Сперва дальнозоркий Сюхэй не разглядел хорошенько, куда именно идут эти люди, но, присмотревшись получше, увидел, что они и в самом деле направлялись сюда. Группа была довольно многочисленная. «Уж не они ли?» — подумал Сюхэй и двинулся навстречу. Чем ближе он подходил, тем отчетливее видел идущих впереди двоих мужчин с лиловыми флажками в руках. Все еще сомневаясь, Сюхэй остановился в ожидании у одной из колонн.
Группа неторопливо приближалась, все несли громоздкие чемоданы.
Впереди, перекинув через плечо лиловый флажок на коротеньком древке, шел низкорослый, скуластый мужчина лет пятидесяти в черном пыльнике и фетровой шляпе. В левой руке он нес большой черный чемодан, на рукаве виднелась лиловая повязка. Такая же повязка была и у второго мужчины, шедшего рядом. Этот был крепкого сложения, лет сорока пяти, по виду — служащий. У него не было чемодана, в руке он держал флажок, выставляя его вперед. На лиловом полотнище выделялись две строчки иероглифов, написанных белой краской: «Отряд по уборке императорского дворца» и — маленькими иероглифами — «Префектура Ямагути».
Следом за возглавлявшими колонну мужчинами мимо Сюхэя неторопливой походкой один за другим стали проходить люди, специально приехавшие в Токио, чтобы навести чистоту во дворце императора. У Сюхэя вспотела шея, язык, казалось, присох к гортани. Он пришел сюда, чтобы встретить свою невестку, но невольно пристально вглядывался в каждого из проходивших мимо людей.
У всех без исключения на груди был приколот значок — большой лиловый искусственный цветок глицинии, все без исключения несли объемистую поклажу. Все пожилые, под шестьдесят. Женщин вроде бы большинство. Мужчины одеты по-европейски, женщины в праздничных кимоно.
Бесстрастные, морщинистые, загорелые лица, причудливо контрастируя со скромными выходными кимоно, безошибочно выдавали в них крестьянок. Попадались мужчины в кепках, в старомодных коротких пальто, некоторые в обеих руках несли узлы, завернутые в фуросики. Почти у всех были большие виниловые чемоданы и узелки. Сюхэй, ожидавший встретить группу, состоящую только из женщин, с удивлением увидел, что почти половину отряда составляли мужчины.
— Сюхэй-сан! — неожиданно послышалось рядом. Сюхэй опомнился. Перед ним, сощурив глаза в улыбке, низкорослая, в светлом кимоно, со значком на груди, стояла невестка О-Хацу с чемоданом в руках.
В последний раз он видел ее три года назад на похоронах жены.
Сюхэй почти силой вырвал у нее чемодан и зашагал рядом в конце колонны, извиняясь за опоздание и объясняя, что решил подождать ее здесь, по пути на автобус.
— А я уже беспокоилась, думала — не придете… Ведь я привезла вам моти… — Узелок с моти любезно согласился поднести один мужчина из их отряда. — Поскорее разберите их и сразу же положите в воду, ведь погода на дворе теплая… — говорила невестка.
Сюхэй с состраданием глядел на невестку, тащившуюся в самом конце колонны, и ему чудилось, словно на него веет ароматом родной земли.
Отряд по уборке императорского дворца под водительством шагавшего впереди человека с флажком вышел к стоянке автобусов для групповых экскурсантов — унылое пространство, со всех сторон зажатое высокими зданиями, похожее на ущелье среди бетонных громад. У широкого тротуара ожидали три автобуса. Улица Гофукубаси, видневшаяся в конце ущелья, отчетливо отделяясь, казалась светлой, как будто смотришь на нее из тоннеля.
Отряд все в том же порядке остановился у первого автобуса. Люди входили по одному через переднюю дверь, рядом с шофером. Мужчина с повязкой на рукаве стоял у двери, как бы проверяя входивших.
В это время, пробравшись между автобусом и шеренгой людей, к Сюхэю и его спутнице подошел загорелый, бородатый коренастый мужчина лет пятидесяти пяти и опустил на тротуар узел в цветастом фуросики, нести который ему, как видно, не составляло труда.
— Ах, спасибо, спасибо, вы меня очень выручили! — поблагодарила невестка и представила мужчину Сюхэю: — Это тот самый человек, который помог мне нести моти…
Мужчина смущенно заулыбался, отчего в уголках век побежали морщинки, поклонился и снова занял свое место в колонне.
Почти все уже уселись в автобус. Подошла очередь садиться невестке.
— Если сможете, позвоните. Я за вами приеду! — подавая чемодан, сказал ей на ухо Сюхэй.
В кои-то веки она приехала в Токио, обидно, если не удастся даже толком поговорить… Сюхэю хотелось расспросить невестку о родных местах, но его интересовал также и этот Отряд по уборке императорского дворца. Последним, слегка поклонившись Сюхэю, вошел низкорослый, скуластый человек с повязкой на рукаве, очевидно, распорядитель, и автобус тронулся. Вскоре, оставляя позади струйку выхлопных газов, он свернул на улицу Гофукубаси.
Стоянка с двумя пустыми автобусами, в которых не было ни души, казалась совсем безлюдной. Сюхэй подошел к одиноко торчавшему у стены узлу с моти и приподнял его. Рука сразу же ощутила изрядную тяжесть. Он снова опустил узел на землю и остановился в нерешительности. На душе почему-то стало тоскливо.
III
Прошло несколько дней, но образы людей из Отряда по уборке императорского дворца, приехавших из далекой провинции, неотступно преследовали Сюхэя.
Все они, кроме невестки, были ему совсем незнакомы, но их молчаливые, напряженные, старческие загорелые лица то и дело всплывали в памяти. Все это были лица людей, состарившихся в бедности и в труде. В сознании Сюхэя они невольно ассоциировались с какой-то толпой рабов, насильно согнанных вместе.
Вот уже несколько лет, как после «поправок» к Договору о безопасности и в особенности с началом американской войны во Вьетнаме все больше усиливалась армия — теперь она именовалась «силами самообороны»; в самых различных сферах жизни все явственнее давали себя знать признаки возрождения милитаризма. Фигура императора, в первые послевоенные годы отступившая было куда-то в тень, словно подхваченная этой волной, постепенно стала снова то и дело маячить на первом плане.
Годы учебы Сюхэя прошли в довоенное время, в условиях культа милитаризма и императора. Испытал он и солдатскую службу, подвергался постоянным гонениям на основании «Закона о сохранении спокойствия»; в довершение всех горестей, в самом конце войны потерял старшего сына Сэйити, мобилизованного на трудфронт, и теперь, когда взгляд его случайно падал на портрет императора, этого усатого человека с вечно отсутствующим выражением лица, Сюхэю почему-то всегда чудилась зловещая тень войны…
Нынешний Отряд по уборке дворца выглядел совсем иначе, чем двадцать лет назад. Молодежи не было вовсе, зато мужчин стало больше — почти половина всего состава. Численно отряд тоже вырос, порядок был четкий, организованный. Чувствовалось, что за этим мероприятием стоит достаточно мощная организация, мобилизующая людей.
Через четыре дня, в субботу вечером, неожиданно позвонила невестка.
…Завтра воскресенье, выходной день, на работу идти не надо, все поедут на экскурсию в Никко, но она уже была там три года назад вместе с Сюхэем, поэтому в воскресенье хотела бы навестить его дома… Сюхэй ответил, что ему это как раз очень удобно, утром он приедет за ней в гостиницу, но привычная к разъездам невестка сказала, что доберется сама. В конце концов договорились, что она позвонит ему со станции электрички Одакю.
Воскресенье выдалось теплое, погода была отличная. Как всегда по воскресеньям, на шоссе позади дома машин было гораздо меньше; было относительно тихо.
С утра пораньше Сюхэй навел порядок в столовой и в кухне, — там давно уже требовалась уборка, — потом, надев спортивную обувь, отправился на торговую улицу купить фрукты и сладости. Около одиннадцати зазвонил телефон. Встретив невестку на станции, Сюхэй вместе с ней вернулся домой.
— Э, да у вас все блестит! — усевшись в столовой возле большого котацу, сказала невестка, оглядев комнату. Сюхэй, криво усмехнувшись, пояснил, что занимался уборкой перед самым ее приходом, в первый раз за неделю. Ему не терпелось разузнать все подробности об Отряде.
На обед были суси. Сюхэй расспрашивал невестку о ее житье-бытье, хвалил ее подарок — вкусные моти — рисовые колобки. Половину колобков он роздал своим товарищам из Общества по охране здоровья и быта, жившим поблизости, так что он мог добраться до них пешком, остальные положил в большой горшок и каждое утро менял воду. Колобки, приготовленные дома, на родине, имели все тот же с детства знакомый вкус, будивший сотни дорогих сердцу воспоминаний.
Покончив с едой и приступив к неторопливому чаепитию, Сюхэй завел разговор об Отряде. Он начал с вопроса о том мужчине, который помогал невестке нести узелок с моти, потом спросил, что они делали после того, как он расстался с ней на вокзале, и, вопрос за вопросом, по порядку расспросил обо всем.
Как он и думал, почти все участники отряда были крестьяне. Человек, помогавший невестке с вещами, — репатриант, после войны вернулся на родину из Кореи, теперь живет в доме, принадлежащем городскому муниципалитету, работает в профсоюзе рыбной промышленности… Из живущих в этих коммунальных домах в Отряде будет, пожалуй, человек шесть, почти все — репатрианты из Кореи или Маньчжурии. Невестка с ними мало знакома, но, кажется, один из них плотник, шестидесятилетний старик…
С вокзала автобус отвез их в гостиницу «Кудан-Кайкан», там всех разделили на звенья и прежде всего повели отдохнуть на третий этаж, в комнату, убранную по-японски, с циновками на полу. Звенья составлялись человек по семь-восемь, из мужчин и женщин отдельно. После обеда все снова сели в автобус и поехали на экскурсию в Асакуса. Работать предстояло с завтрашнего утра.
В половине восьмого — подъем. Все поспешно собрались, мужчины надели спецовки, женщины — шаровары, белый передник. Отправление в восемь… Покончив с завтраком, выстроились по звеньям перед начальником, уже ожидавшим у автобуса с флажком в руке и тоже в полной рабочей экипировке. Сразу началась перекличка. У всех — и у женщин, и у мужчин — на ногах резиновая рабочая обувь, все заранее запаслись белыми рукавицами и белыми головными повязками-полотенцами.
— А спецовки и обувь эта — их выдали вам в гостинице? — невольно вырвалось у Сюхэя.
— Нет, что вы, все сами обзавелись, заранее… И фартуки тоже — предупредили, чтоб обязательно были белые. Все привезли по три штуки, ведь белое быстро пачкается…
На территорию императорского дворца въехали через Ворота Цветущих Колокольчиков, автобус подвез их до самого места, к конторе, где принимают отряды приехавших работать. В просторном помещении уже ждало несколько служащих Министерства двора из отдела, ведающего уборкой. Все построились, опять была перекличка; потом староста доложил о количестве прибывших. После этого один из служащих, очевидно, начальник, похвалил их за усердие, за то, что, невзирая на дальний путь, они приехали, чтобы убрать дворец, объяснил, из чего будет состоять работа, и сделал ряд наставлений.
Работу всем дали разную, в зависимости от пола и возраста. Мужчины распиливали старые деревья, очищали от веток, а ветки аккуратно связывали, некоторым досталась более тяжелая работа — нужно было разобрать бетонную стену, а женщин, почти всех, послали убирать сад. Были сделаны специальные указания — громко не разговаривать, поодиночке не ходить, не мочиться где попало и т. п.
Несколько женщин послали на огород, остальным, в том числе и невестке, выдали большие плетеные корзины, метлы, грабли, серпы, и один из служащих отвел их в огромный, просторный сад.
Под большими деревьями без конца, без края расстилался зеленый дерн. Кругом стояла глубокая тишина. Иногда по верхушкам деревьев порхали большие птицы — вроде бы голуби…
Работа женщин состояла в том, чтобы привести в порядок дерн на этом участке. Они собирали в кучу опавшие листья и складывали в корзинки, выбирали из дерна маленькие камешки, кончиком серпа аккуратно срезали каждую сорную травинку, осторожно обходя при этом растения, возле которых на маленьких бамбуковых колышках имелись надписи. У невестки сразу же разболталась рукоятка серпа, чуть-чуть не отвалилась, так что пользоваться серпом она не могла. Пришлось выдергивать сорняки руками. Сухую листву, камешки, сорняки нужно было складывать по отдельным корзинкам.
В полдень в конторе раздали коробочки с едой. Обеденный перерыв продолжался примерно час.
Затем опять пошли на работу. Это только говорится: «один участок», вроде бы и не много, но этот участок оказался таким обширным, что всем хватило работы, а ведь их было больше двадцати человек, да и то ушла уйма времени… Только к трем часам они наконец-то убрали все дочиста. И тут им велели отобрать из палой листвы самые красочные, красивые листья, переложить их в отдельную корзинку и снова разбрасывать понемножку, но не сплошь, а с маленькими промежутками…
— А это еще зачем? — ошеломленно спросил Сюхэй.
— Понимаете… — начала невестка, но вдруг, как будто чего-то застыдившись, понизила голос. — Говорят, его величество император не любит, если сад убран чересчур чисто… Ну, вот и разбрасывают поэтому палую листву… Наверное, так считается более элегантно…
…Работали до половины пятого. В контору вернулись с тяжелыми, полными корзинами, выбросили содержимое в специальный контейнер для мусора, потом вымыли руки, ноги, в пять часов снова была общая перекличка, и после этого на автобусе вернулись в гостиницу. Там выкупались, поужинали. После ужина — свободное время. В половине десятого опять перекличка по звеньям, и в десять часов — в постель.
Так повторялось изо дня в день.
— Всю жизнь мечтала хоть разок поглядеть бы, пока жива… Да, ничего не скажешь, дивное место! — прихлебывая чай, говорила невестка, в восторге оттого, что счастливый случай неожиданно помог осуществлению ее мечты.
Сюхэй отчасти понимал, откуда у невестки такие мысли.
Оба они, и он, и невестка, начиная с семилетнего возраста, когда они впервые пошли в начальную школу, каждое утро стояли по стойке «смирно», повернувшись лицом к востоку, на торжественной церемонии на школьном дворе, а если шел дождь, то в классе. Директор школы командовал: «Низкий поклон дворцу, где пребывает его величество император!» — и они должны были кланяться чуть ли не до земли. И так — каждое утро, в течение шести лет… Но и это еще не все: в пятом, в шестом классе он должен был, как молитву, затвердить наизусть имена всех императоров, начиная с Дзимму.
— Ну, а самого императора-то удалось повидать? — спросил Сюхэй. Кто-то говорил ему, будто император выходит приветствовать приезжающих для уборки.
…Вчера утром руководитель предупредил их, что император, возможно, соизволит пройти по дорожке меньше чем в ста метрах от того места, где работала невестка с другими женщинами. Они сняли повязки с головы, все время ждали, что с минуты на минуту его увидят, но император так и не появился…
— Да, а еще я видела место, где была когда-то Сосновая галерея… — немного помолчав, вдруг вспомнила невестка.
— Сосновая галерея?.. — Сюхэй не сразу сообразил, о чем идет речь.
— Это там, где князь Асано ранил мечом Кира, правителя земли Кодзукэ… Помните пьесу «Сокровищница вассальной верности»? Там есть об этом… — пояснила невестка.
— Это рассказал вам руководитель? — кисло усмехнувшись, спросил Сюхэй. В душе против воли накипали горечь и гнев.
Когда шестого числа невестка и ее спутники разместились в гостинице «Кудан-Кайкан», там еще находился такой же Отряд, прибывший из префектуры Ниигата.
Эти люди уже отработали положенную неделю, сфотографировались на память во дворце и назавтра должны были уезжать домой с вокзала Уэно. Вечером в гостинице для них были устроены проводы.
— Говорят, вечер был замечательный! Приехал представитель не то от премьер-министра, не то от министра двора и депутат от их префектуры… И всем, всем вручали подарки… — с растроганным видом говорила невестка, как будто сама удостоилась столь любезного обхождения. Она рассказала также, что завтра должен прибыть отряд из префектуры Фукусима.
Судя по всему, эти мероприятия проводились теперь куда в большем масштабе, чем двадцать лет назад…
— Ну, а как обстоит дело с деньгами, — с платой за гостиницу, за билеты?.. — заваривая свежий чай, спросил Сюхэй, чтобы вернуть беседу в интересовавшее его русло.
— Все полностью за свой счет… Каждый месяц понемногу откладывали. Говорят, на это ушло три года!
— А как же вы? Вы-то как же устроились?
— В отряде один человек выбыл, вот мне и говорят — уж ты непременно поезжай! Ну, я и внесла все деньги сразу.
— Сколько же вы внесли?
— Тридцать три тысячи иен.
— Тридцать три тысячи?! — переспросил Сюхэй, пораженный.
За одну неделю жизни в Токио, даже с учетом однодневной поездки в Никко, — это было вовсе не дешево… Столько же заплатил бы любой турист! Вот она, устрашающая сущность современной Японии, где за фасадом громогласно провозглашаемой «политики стремительного экономического роста» открыто практикуется такая первобытная, рабская система труда! — подумал Сюхэй.
— А что за народ, в основном, в вашем отряде?
— Да ведь я попала случайно, просто потому, что кто-то выбыл… — несколько растерянно отвечала невестка.
— Но кто же организовал всю эту поездку? Женское общество или, может быть, какая-нибудь другая организация, не слыхали?
Невестка молчала.
— Кому же вы внесли деньги? — добивался Сюхэй.
— Господину Канэко. Он и старостой нашим был, и очень хорошо обо всех заботился.
— Это тот, с повязкой на рукаве, с флажком? Впрочем, их было двое…
— Который постарше… А молодой — тот встречал нас от Министерства двора.
— Чем же занимается этот Канэко? — Сюхэй вспомнил низкорослого, с крупными чертами лица мужчину, который шел впереди отряда, а потом у входа в автобус проверял всех садившихся.
— Он помощник начальника на станции Нитта.
Сюхэй знал эту маленькую станцию, вторую от городка Хикари на линии Санъёдо. Железнодорожник?.. Этого он не ожидал. Впрочем, сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил…
Если бы удалось выяснить происхождение и вообще всю подноготную этого помощника начальника станции, выяснилась бы и стоявшая за ним организация… — подумал Сюхэй, но невестка не знала ничего, кроме того, что этот Канэко — родом из Хикари и всегда работал на железной дороге.
К тому же ей, как видно, уже надоело отвечать на его вопросы, и она заметно поскучнела.
Сообразив, что вот уже битый час он пристает с расспросами к женщине, которая, в кои-то веки приехав в Токио, впервые за три года пришла к нему в гости, Сюхэй невольно почувствовал жалость к своей невестке. Но при всем желании сделать для нее что-нибудь приятное, у него не было ничего, чем бы можно было ее развлечь.
Вдруг, словно вспомнив, Сюхэй встал, открыл дверцу клетки и снова опустился на свое место, сказав: «Смотрите!»
Несколько секунд рисовка как бы проверяла, что творится снаружи, но затем вспорхнула и, может быть, испугавшись сидевшей у стола незнакомой женщины, с легким шорохом крыльев уселась прямо на лысую макушку Сюхэя.
— Каково? Гляди-ка, даже не поскользнется! — с грустной улыбкой пошутил Сюхэй.
Удивленно сощурившись, невестка глядела на птицу и вдруг совсем по-детски, во все горло расхохоталась, широко открыв рот, полный вставных зубов.
IV
В конце августа Сюхэю неожиданно представилась возможность съездить по делу в родной городок Хикари.
Еще в позапрошлом году возник проект воздвигнуть в Хикари, на родине Сэйити Ёсикавы, памятный обелиск в его честь. Сайити Ёсикава — несгибаемый революционер, один из основателей коммунистической партии — был арестован во время массовых репрессий шестнадцатого апреля 1928 года и приговорен к пожизненной каторге. Он провел в тюрьме семнадцать лет, героически сопротивляясь насилию, и умер, не дожив пяти месяцев до окончания войны.
Сюхэй свято хранил память об этом человеке. Прошло уже пятьдесят лет с того дня, когда, впервые приехав в Токио, Сюхэй пришел к своему земляку Сэйити Ёсикаве и с тех пор каждую неделю бывал у него на занятиях политкружка, собиравшегося в доме у Ёсикавы субботними вечерами. На втором этаже снимали раздвижные перегородки, разделявшие две небольшие комнаты; приходило человек десять, в том числе несколько немолодых уже женщин, похожих на домашних хозяек. Сюхэй всегда садился позади всех, у стенки. Он учился в институте, подрабатывал на жизнь непривычной работой на мимеографе, очень уставал и нередко начинал клевать носом посреди лекции, которую читал им хозяин дома.
Сэйити Ёсикава был лет на десять старше Сюхэя. Это был статный, высокий человек, — кимоно хорошо шло к его стройной фигуре, — несколько молчаливый, но искренний, добродушный, и в то же время твердый, решительный. Для Сюхэя он стал учителем жизни, с ним были связаны бесчисленные воспоминания…
В этом году, весной, вопрос о памятном обелиске начал принимать конкретные очертания. Усилиями земляков уже подобрали подходящее место, и подготовительный комитет попросил Сюхэя для проверки побывать там, — ведь он родом из тех же мест и к тому же был близким другом покойного Ёсикавы.
Сюхэй уже несколько раз разговаривал по телефону с Исодзаки, депутатом-коммунистом городского муниципалитета Хикари, и примерно представлял себе намеченный для обелиска участок — он находился в двадцати минутах ходьбы от родного дома Сюхэя. Вот и представился удобный случай выяснить наконец вопрос об этом Отряде по уборке императорского дворца, с самой весны на дававший ему покоя!
Он давно уже, целых пять лет не был на родине, но решил пробыть там дней пять, не больше — свой дом в Токио тоже нельзя было надолго оставить. Летний сезон уже миновал, но прошла целая неделя, прежде чем он достал наконец билеты в оба конца в спальном вагоне второго класса. Поручив клетку с рисовкой соседской девочке, Сюхэй снабдил свою птичку полной баночкой корма и двадцать восьмого вечером сел в поезд на Токийском вокзале.
На следующий день ранним утром Сюхэй пересел на станции Ивакуни, где размещалась теперь американская военная база, на местный поезд, делавший остановки на каждой станции, и, впервые за долгое время наглядевшись на тихое Внутреннее море и разбросанные по нему островки, еще до полудня прибыл в дом невестки в Хикари.
— Ах, ах, добро пожаловать! Устали, верно, с дороги!.. — говорила невестка, наливая чай и сердечно ухаживая за гостем.
На ней было простое темное платье; скуластое лицо и крепкие руки загорели от работы на огороде. Ее приемный сын Сигэру служил в компании Ситамацу, его жена — в городском муниципалитете, присмотр за двумя внуками-школьниками входил в обязанности невестки.
Дом, в котором родился и до восемнадцати лет прожил Сюхэй, был теперь перестроен совсем по-новому, и вся эта местность — когда-то просто несколько домиков, рассыпанных вдоль невысоких гор, с полями-террасами по склонам — превратилась теперь в жилой городской район. Улицы и новые здания загородили сосновую рощу на берегу, раньше хорошо видную из дома.
Но приехавший из Токио Сюхэй наслаждался свежим морским воздухом и тишиной; казалось, он попал в совсем другой мир. Немногие еще оставшиеся за домом поля-террасы ласкали глаз, густая зелень деревьев, озаренных лучами солнца, казалась ослепительно яркой.
Он не так уж плохо выспался в спальном вагоне. Переговорив по телефону с Исодзаки, предупрежденным о его приезде, Сюхэй позвонил затем двоюродному брату в соседний поселок Муродзуми, и брат радушно предложил ему остановиться у него в доме. Когда Сюхэй бывал на родине, он жил то у невестки, то у двоюродного брата-врача, практиковавшего в маленьком рыбачьем поселке, примыкавшем к южной оконечности Хикари. Они с детства были дружны, и Сюхэй чувствовал себя у брата как дома. У невестки на руках были школьники-внуки, и Сюхэй решил, что на этот раз надо избавить ее от лишних хлопот.
Кроме того, еще раз уточнив у невестки фамилию и имя и отыскав номер телефона в тоненькой телефонной книге, Сюхэй позвонил домой помощнику начальника станции, господину Канэко. Он пришел к выводу, что разузнать об Отряде по уборке дворца лучше всего непосредственно у самого Канэко. Немолодой женский голос, — очевидно, говорила жена, — ответил, что муж будет дома часам к восьми.
Немного отдохнув с дороги, Сюхэй попросил у невестки соломенную шляпу Сигэру, обулся в гэта и, выйдя на солнцепек, беспечно зашагал к морю. Перейдя широкое шоссе с четырехрядным движением, он прошел мимо домов, возле которых там и сям еще виднелись небольшие поля, и очутился на песчаном берегу, в сосновой роще. За рощей широко раскинулось Внутреннее Японское море, обрамленное песчаными берегами. Придерживая шляпу, которую норовил сдуть с головы пахнущий солью ветер, Сюхэй присел на пробивавшуюся сквозь песок траву.
Когда-то, до войны, здесь далеко простирался поросший соснами белоснежный песчаный пляж, кругом были деревни, поля и маленькие болотца. Вдоль проселочной дороги, тянувшейся по опушке сосновой рощи, кое-где еще сохранялись маленькие поселки — следы старинных почтовых станций. Во время войны из чисто военных соображений проложили шоссе и построили военный завод, занимавший весь обширный район у побережья. Здесь была база «живых торпед».
После войны на месте завода, полностью разрушенного бомбежкой, возникли фармацевтические и другие предприятия. Военная дорога превратилась в магистральное шоссе с четырехрядным движением, связывающее весь промышленный прибрежный район, начинавшийся от городов Кудамацу и Токуяма. Вдоль прямой, ровной, как стол, дороги без всякого плана выросли поселки городского типа, по шоссе непрерывно катили грузовики и автобусы.
Вдали, направо от того места, где сидел Сюхэй, виднелись огромные заводские корпуса, словно вклинившиеся далеко в море. Раньше здесь была маленькая рыбачья деревушка, теперь появились отели, закусочные, в сосновой роще веселилась приехавшая на отдых молодежь. Все неузнаваемо изменилось, прежними остались лишь бескрайнее, огромное море, одинокий маленький островок в морской дали да по левую сторону — линия полуострова, тонущего в туманной дымке. Это был облик родины, по-прежнему неизменный…
За вечерним столом конца не было разговорам с Сигэру, с его женой, с невесткой. Засиделись и после ужина. Мальчики выросли; загоревшие на морском ветру, они выглядели здоровыми. Часов около девяти Сюхэй еще раз позвонил Канэко. К телефону подошел сам Канэко. По-видимому, он помнил Сюхэя, встречавшего невестку на Токийском вокзале. Когда Сюхэй сказал, что хотел бы поговорить с ним, он любезно, с готовностью согласился: второго числа он будет свободен от дежурства, приезжайте часам к восьми… Говорил он спокойно, вежливо. У Сюхэя обратный билет был взят на третье число. «Хорошо, что не уезжаю днем раньше, а то ничего бы не вышло…» — с облегчением подумал Сюхэй.
На следующий день, часов около десяти утра, Исодзаки, как было условлено, заехал за ним в своей машине. Сюхэй взял с собой чемодан. — он уже предупредил невестку, что до отъезда поживет у двоюродного брата.
Свернув с магистрального шоссе, они проехали километр с небольшим по значительно более узкой асфальтированной дороге. Здесь, в лощинке между поросшими сосной низкими холмами, находилось место, выбранное для установки обелиска. Следом за Исодзаки Сюхэй поднялся по узенькой, заросшей травой тропинке, бежавшей среди деревьев вдоль маленького горного ручейка, и вышел на верх холма. На возвышенности, прилепившейся у подножья невысокой горы, метрах в пяти от дороги, как видно, когда-то стоял жилой дом и образовалась небольшая площадка. Слышно было, как непрерывно звенят цикады.
Напротив, у озаренного солнцем подножья гор, виднелись разбросанные среди полей домики, за ними ступеньками поднимались поля-террасы. Совсем близко отсюда, почти у самой дороги, стоял родной дом Сэйити Ёсикавы, теперь перешедший в чужие руки.
— Отличное место! — взволнованно сказал Сюхэй, оглядываясь на стоявшего рядом Исодзаки.
С каждой новой встречей Сюхэй проникался все большей симпатией к Исодзаки. Загорелый, с крупными чертами лица, на котором выделялись густые брови, прямой и честный, Исодзаки, казалось, органически связан с окрестными крестьянскими домиками. Двадцать шесть лет миновало с тех пор, как скончался Сэйити Ёсикава, похудавший в тюрьме до того, что весил всего тридцать семь килограммов… Теперь сорок пять тысяч жителей этого городка вместе с населением окрестных деревень послали в парламент страны двух депутатов-коммунистов, а в июне на выборах мэра в городе Хираки из восемнадцати тысяч бюллетеней больше пяти тысяч было подано за кандидата от коммунистической партии…
Исодзаки подбросил Сюхэя на своей машине к дому двоюродного брата в Муродзуми, крохотный портовый и рыбачий поселок. Узенькие улицы были уже покрыты асфальтом, но ряды старинных, крытых черепицей домов, непричастных к окружающим переменам, выглядели почти так же, как встарь.
Двоюродный брат Сюхэя, годом старше него, в прошлом году овдовел и жил вдвоем с младшей сестрой, тоже вдовой. Сюхэй с малолетства дружил с обоими. Всякий раз, приезжая в дом брата, он чувствовал, что и впрямь вернулся на родину.
Из окон второго этажа виднелась тихая гавань, ее огибал длинный мыс Слоновый Хобот, который и в самом деле очертаниями напоминал хобот слона. Внизу, под самыми окнами, тянулась каменная стенка, укреплявшая берег. По вечерам и на рассвете здесь сновали рыбачьи суденышки, тарахтели моторы, и каждый раз при этом раздавался громкий плеск волн, ударявших в каменную ограду.
Сюхэя как будто разом одолела усталость, накопившаяся за годы одинокой жизни в Токио. Даже не поговорив толком с братом, он целыми днями отсыпался в комнате на втором этаже.
— Можно подумать, что ты приехал специально, чтобы все время спать! — с улыбкой говорил брат, рослый, высокий и, несмотря на свои семьдесят лет, без единой сединки в волосах.
…Из-за загрязнения Внутреннего Японского моря этот приморский поселок тоже год от года хирел. Морской окунь почти исчез, улов сократился наполовину. Из ста пятидесяти рыбацких семей осталось не больше трети.
Второго сентября день был пасмурный, душный. По радио сообщили, что к острову Кюсю приближается, поднимаясь на север, довольно сильный тайфун.
Дом помощника начальника станции находился километрах в шести от Муродзуми, в жилом массиве, растянувшемся вдоль побережья бухты. Сюхэй рассказал двоюродному брату о плане сооружения обелиска, однако невестке и ее семье сообщил только, что приехал по просьбе друзей посмотреть участок земли, которую они собирались приобрести. Об истинном же своем намерении посетить помощника начальника станции он не говорил никому.
Сойдя с автобуса, Сюхэй зашагал по темноватой, усыпанной гравием улице по направлению к морю. В тусклом свете, еще лившемся с неба, видно было, как грозно клубятся тяжелые облака. Пройдя минут пять по неровной, с выбоинами дороге, он увидел по левой стороне двухэтажные стандартные домики, очевидно, принадлежавшие муниципалитету, и очутился на широкой песчаной дороге, идущей вдоль сосновой рощи. Невестка говорила, что пятый дом справа — это и будет дом Канэко.
Сюхэй вошел в калитку, обозначенную низенькими бетонными столбиками, возле которых был устроен гараж, и, стараясь унять волнение, нажал кнопку звонка у входа, освещенного голубоватым светом фонаря.
Вышедший навстречу хозяин, одетый в простое темное кимоно, и в самом деле оказался тем самым низкорослым мужчиной, который стоял у входа в автобус на стоянке в Токио.
— Добро пожаловать! А я уже поджидал вас! — улыбаясь, ответил он на приветствие Сюхэя, включил свет в соседней гостиной и пригласил войти. Комната была обставлена по-европейски — гостиный гарнитур, в углу — пианино; на окнах — сетки, защищавшие от москитов.
— По вечерам, знаете ли, налетают крылатые муравьи… — усаживаясь напротив Сюхэя у низенького столика, сказал хозяин, включив и должным образом отрегулировав небольшой вентилятор.
Это был человек лет пятидесяти, производивший впечатление честного работяги, добросовестным трудом выбившегося из низов. На востроносом, загорелом лице светлой полоской выделялся незагоревший лоб. Начинающие редеть волосы были аккуратно причесаны.
Вошла жена, узкоглазая, худощавая, в скромненьком кимоно. Она принесла чай и, поздоровавшись, осведомилась, сможет ли Сюхэй хоть на сей раз подольше, без спешки, погостить у родных?
— Какое там «без спешки»!.. Завтра уезжаю, — ответил Сюхэй. — Прямо как будто тайфун меня гонит… — засмеявшись, добавил он. Сказал он также, что приехал посмотреть землю, которую собираются покупать его друзья, и что на сей раз остановился не у невестки, а у двоюродного брата в Муродзуми.
— Ах, вот как, у сэнеэя Ёсими? — с улыбкой отозвалась хозяйка. И муж, и жена хорошо знали доктора Ёсими, уже сорок лет практиковавшего в здешних местах и завоевавшего доверие пациентов.
Разговор, в котором хозяйка тоже принимала участие, коснулся тайфуна. В сосновой роще много старых деревьев, глубина рощи небольшая, меньше ста метров… От их дома до кромки воды так близко, что в сильный тайфун, когда на море волнение, вода заливает берег чуть ли не до их дома…
— Право, такая жуть! Море так ревет, прямо сердце замирает от страха… — испуганно говорила хозяйка.
Вскоре они остались вдвоем с хозяином.
— Вам, наверное, доставляют уйму хлопот обязанности старосты Отряда по уборке дворца? — закуривая сигарету, спросил Сюхэй.
— Да, уж это, доложу вам, работа! Расстояния здесь дальние, чтобы подготовить один Отряд, понадобилось полнехоньких три с половиной года… — улыбнулся помощник начальника станции. — Сперва начинаем копить деньги, откладываем по тысяче иен в месяц, — рассказывал он спокойным, неторопливым тоном. — Когда наконец этот вопрос более или менее утрясется, нужно за шесть месяцев послать заявление в управление делами Министерства двора и приложить поименный список, только тогда наметят программу и определят дату. В случае если после этого в составе отряда произойдут изменения, нужно известить об этом не позже чем за неделю…
— Вы говорите — Отряд… Сколько же человек должно быть в Отряде?
— От сорока до пятидесяти… Таков в основном порядок.
— Невестка говорила, что занималась главным образом прополкой дерна. А вообще-то, какая же там работа? — поинтересовался Сюхэй.
— Бывает сравнительно легкая работа, такая, как эта прополка дерна, но бывает и другая — от разборки бетонных стен, заготовки дров для костра, рубки и распиловки старых стволов вплоть до ремонта карет для свиты, а то и починки мотыг и серпов, заточки пил. Министерство двора в первую очередь требует, чтобы в Отряде все были вполне здоровы, в особенности же просит присылать плотников, штукатуров, кузнецов, одним словом, квалифицированных людей… Но только выполнить это требование очень и очень трудно, в реальной жизни не так-то просто их подобрать… — улыбнулся хозяин, отчего в уголках его загорелых век обозначилась сеть морщинок.
— Да, конечно… — усердно поддакнул Сюхэй, жадно вслушиваясь в слова хозяина. Потом он спросил, сколько отрядов приезжает в Токио в месяц?
— Приезжают посменно, иногда график нарушается, но каждый день работают в среднем четыре отряда.
— Но тогда получается, что ежедневно занято около двухсот человек? — невольно удивившись в душе, переспросил Сюхэй.
— Да, в среднем будет, пожалуй, человек сто семьдесят, сто восемьдесят.
— Неужели там так много работы?
— Так ведь есть же еще дворец наследника… Что поделаешь, до войны дворец обслуживали две тысячи постоянных рабочих, — сказал хозяин.
— Вы простите, что я так расспрашиваю… — отхлебнув чай, сказал Сюхэй и с невинным видом продолжал: — Кто же стоит в центре движения этих отрядов? Раньше, я слыхал, это было, кажется, Женское общество…
В ответ на вопрос Сюхэя хозяин пустился в объяснения.
— До войны уборкой императорского дворца и дворца наследника занимались две тысячи постоянных работников, но после войны бюджет императорской семьи ограничили, теперь уже невозможно, как прежде, держать постоянных рабочих. Вот Женское общество острова Хоккайдо и проявило инициативу… Были созданы добровольные Отряды по уборке дворца. Но тогда все это происходило в малом масштабе, хотя действительно одно время в центре движения стояло Женское общество… но дело не клеилось, и теперь подключился профсоюз железнодорожников.
— Железнодорожников?! — Это было так неожиданно, что Сюхэй едва не ахнул. — В таком случае вам тоже, господин помощник, наверное, достается… — Сюхэй старался не выдать волнения, но голос звучал все-таки чуточку хрипловато.
— Да… Но что же делать, это тоже своего рода служба… — Хозяин, совсем превратно истолковав горячую заинтересованность Сюхэя, казалось, даже проникся к нему симпатией.
…Он руководит отрядом один раз в четыре года, в этом году ездил в Токио в третий раз. К счастью, до сих пор все шло гладко, без каких-либо происшествий, он благополучно выполнил долг… — говорил он.
— И вы уже начали подготовку следующего отряда? — с улыбкой спросил Сюхэй.
— Да, в данный момент начинаю понемножку… — улыбнулся в ответ хозяин.
Сюхэй взглянул на часы — было уже без десяти десять, он и не заметил, как прошло время. Извинившись, что, увлекшись беседой, засиделся чересчур долго, Сюхэй распрощался. Хозяин, тоже поднявшись, сказал, что Сюхэй уже опоздал на последний автобус, и потому он доставит его домой в своей машине. Отсутствие автобуса было, конечно, совсем некстати, но Сюхэй все же вежливо отказался, сказав, что, несмотря на поздний час, должен зайти еще кое-куда.
Сюхэю не хотелось пользоваться любезностью помощника начальника станции. Этот Канэко был ему неприятен. Но главное — тяготило ощущение, что он обманул человека. Конечно, он сделал это ради того, чтобы выяснить, кто стоит за спиной этих отрядов, и все же Сюхэю было как-то не по себе. Из глубины дома появилась хозяйка и тоже посоветовала поехать с мужем на их машине, но Сюхэй вежливо поблагодарил и вышел на улицу.
Стало прохладнее. Пахнущий солью ветер с моря, пролетая сквозь мрачно черневшую сосновую рощу, забирался под легкую рубашку с открытым воротом и короткими рукавами.
Сюхэй опять прошел по темной дороге, вышел на шоссе и двинулся пешком до ближайшей станции, примерно в километре пути. Там он, наверное, найдет такси или, может быть, позвонит брату по телефону… Когда он уходил, брат сказал, что, если Сюхэй задержится, он встретит его на машине.
Время от времени по пустынному шоссе мимо него на большой скорости проносились грузовые и легковые автомобили. Сюхэй торопливо шагал по плохо освещенной пешеходной тропинке. Он был взволнован. «Об этом визите нужно рассказать Исодзаки», — думал он.
На следующий день вечером в городе Токуяма Сюхэй сел в экспресс «Утренний ветерок», отправлявшийся в семь часов пятьдесят минут.
Да, тайфун и в самом деле как будто гнал его назад, в Токио. Уже с полудня подул теплый ветер, то и дело принимался лить дождь.
С помощью кондуктора отыскав свое место на средней полке спального вагона второго класса, Сюхэй разделся и лег. Постель была удобная, но всякий раз, как он ехал этим поездом, где койки были в три яруса, он никак не мог уснуть из-за тесноты, тряски и грохота колес.
Накрывшись до половины маленьким, тоненьким одеяльцем в жестком от крахмала пододеяльнике, Сюхэй перебирал в памяти события этих нескольких дней, и перед его мысленным взором невольно вставало востроносое, загорелое — только лоб отделялся светлой полоской — лицо помощника начальника станции.
…Министерство двора и, что особенно отвратительно, — руководство профсоюза железнодорожников, пользуясь отсталостью определенных слоев населения, все в больших масштабах навязывают эту рабскую систему труда… Чем больше думал Сюхэй, тем серьезнее казался ему этот вопрос.
Руководство профсоюза железнодорожников совершенно открыто провозглашает лозунги, сущность которых сводится к еще большей интенсификации труда в сочетании с «исправлением» идеологии, откровенно ведет дело к расколу между работниками железных дорог. Во всех этих тенденциях Сюхэй явственно различал направляющую руку властей, стремящихся к возрождению милитаризма…
Незаметно он задремал, а когда внезапно открыл глаза, сквозь щель в толстых, шершавых занавесках, закрывавших его спальное место, уже пробивался свет. Чувствовалось, что в вагоне уже не спят. Сюхэй приподнялся и, потирая заспанное лицо, чуть раздвинул занавеску. Прямо перед собой он увидел круглое, улыбающееся девичье личико.
— Доброе утро!
— Да, да, конечно… — Сюхэй торопливо задернул занавеску.
Он поднес ручные часы к лучику света, пробивавшемуся сквозь щелку. Половина восьмого… Сюхэй поспешно оделся, спустился с койки и пошел умываться. В соседних купе проводники уже убирали постели.
«Утренний ветерок» приближался к городу Нумадзу. Сюда тайфун не добрался, небо было лишь слегка подернуто тонкими облаками. Проглядывало солнце, озаряя окрестные холмы. Сюхэй сел у прохода и закурил сигарету. Спутницами по купе оказались молодые девушки, ездившие куда-то на экскурсию: все с рюкзаками, в разноцветных спортивных рубашках, в брюках.
Вдруг он заметил, что у сидевшей наискосок девушки, той самой, которая только что с ним здоровалась, на ее желтой с короткими рукавами рубашке, на груди, что-то написано довольно крупными латинскими буквами: «I love you, love me!» — прочел Сюхэй.
Ошеломленный, Сюхэй усиленно морщил брови, но в конце концов, не выдержав, засмеялся:
— Это еще что за заклятье?!
Девушки дружно рассмеялись.
Все они служили в одном из банков в районе Маруноути и, молодые, жизнерадостные, возвращались теперь домой после недельного отпуска, который провели у вулкана Асо.
После двухминутной остановки в Атами по вагону прошел продавец газет. Сюхэй купил «Асахи», но он не выспался, читать не хотелось. Так и не развернув газету, он сунул ее в наружный кармашек своего чемодана и опять закурил.
По мере приближения к Токио перспектива одинокой трудовой жизни на старости лет, казалось, снова гнетущей тяжестью наваливается на плечи. С тех пор как Сюхэй близко соприкоснулся с деятельностью Общества по охране здоровья и быта, он особенно остро ощущал всю убогость системы социального обеспечения в Японии. Единственной реальностью были головокружительно растущие цены: никто, в том числе и сам Сюхэй, не мог быть спокоен за завтрашний день… Сюхэй никогда не мог позабыть своего старшего сына Сэйити, шестнадцатилетнего школьника, посланного работать на авиационный завод Митака. Там он и погиб под бомбежкой в один из жарких летних дней, перед самым окончанием войны. Ему раздробило правую ногу.
…Но вскоре Сюхэй достал из кармана очки и, словно для того, чтобы отогнать образ сына, вытащил из чемодана газету. Вверху, на второй полосе, была напечатана статья о намеченной на октябрь поездке императорской четы за границу. Вчера парламент утвердил смету связанных с поездкой расходов. Газета помещала фотографии министра двора, министра иностранных дел и других самых важных персон из свиты.
Сопровождать императорскую чету будут тридцать четыре человека, от министров до парикмахера.
Фрахт специального самолета — шестьдесят два миллиона иен.
Расходы по пребыванию за границей императорской четы и свиты — сто пятнадцать миллионов иен.
Подарки руководителям иностранных государств и даже обслуге в отелях — тридцать четыре миллиона иен.
Ответные банкеты — пятьдесят восемь миллионов иен…
Если добавить к этому стоимость ремонта посольств в тех странах, которые посетит императорская чета, и устройство «Выставки японского искусства из императорской сокровищницы», общая сумма превышала три миллиарда иен…
Сложные чувства клубились в душе Сюхэя. Он снял очки и, опустив газету на колени, устремил холодный, рассеянный взгляд в окно. Экспресс «Утренний ветерок», чуть сбавив скорость, проезжал станцию Одавара.
1972