Современная японская новелла 1945–1978

Дадзай Осаму

Хаяси Фумико

Иноуэ Ясуси

Миура Сюмон

Тацуо Нагаи

Соно Аяко

Умэдзаки Харуо

Фукадзава Ситиро

Исикава Дзюн

Кайко Такэси

Оэ Кэндзабуро

Ариёси Савако

Ясуока Сётаро

Миура Тэцуо

Кубота Сэй

Кита Морио

Ойкава Кадзуо

Сакагами Хироси

Тэдзука Хидэтака

Накадзато Цунэко

Хаяси Кёко

Сёно Дзюндзо

Яги Ёсинори

Окамацу Кадзуо

Хино Кэйдзо

Ибусэ Масудзи

Мори Ёсио

Инадзава Дзюнко

Окумура Тэцуюки

МАСУДЗИ ИБУСЭ

 

 

«БОЕВОЙ ДРУГ» — СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ

Перевод Б. Раскина

Тем, кто по мобилизации уходил на фронт со студенческой скамьи и остался в живых, сейчас уже под шестьдесят. Они еще вполне работоспособны, но начиная с прошлого года один за другим стали уходить в отставку по возрасту. Правда, кое-кому предлагали перейти из крупных компаний в дочерние фирмы. Вот и нашего друга Окуяму, который все время служил на флоте, с марта нынешнего года перевели из основной компании в дочернюю.

В начале прошлого месяца компания устроила однодневный пикник, и все служащие, от президента до рассыльных, отправились в Атами, в принадлежавший компании пансионат. Поехал в Атами и Окуяма.

В каждой комнате разместилось по четыре-пять человек. Женщин поселили в другом здании.

Когда все приняли ванну, переоделись в легкие кимоно и собрались в большом зале, президент обратился к присутствующим с короткой речью. Затем началась церемония представления вновь принятых на работу служащих.

— Уважаемые дамы и господа, — сказал распорядитель. — Позвольте теперь приступить к знакомству с новыми служащими. Первым попрошу рассказать о себе господина Окуяму. Вообще-то господин Окуяма — ветеран нашей основной компании, недавно он был переведен в дочернюю фирму. Насколько нам известно, господин Окуяма во время войны на Тихом океане был направлен на остров Иводзима, где служил под началом командира танковой части полковника Ниси. Полковник Ниси — наш национальный герой. В свое время, будучи еще лейтенантом, он завоевал первое место в скачках с препятствиями на Всемирной олимпиаде в Лос-Анджелесе. Давайте попросим господина Окуяму рассказать о том, что он испытал на Иводзиме во время войны.

Распорядитель ошибался: Окуяма не был ни в отряде морской пехоты, ни в сухопутных частях, погибших славной смертью, защищая остров Иводзима. Он получил звание лейтенанта флота и ходил на военном транспорте, который доставлял провиант и снаряжение из Ёкосуки на Иводзиму.

Во время войны между армией и флотом сложились не особенно хорошие отношения, и Окуяма, увлекшись, с полчаса, если не больше, доказывал собравшимся, что он лично служил на флоте. Результат многословия Окуямы был печальный: пока все в большом зале слушали его увлекательный рассказ, в комнату, где остановился Окуяма, и в соседнюю комнату пробрались воры и очистили бумажники служащих компании. Окуяме не следовало с таким жаром объяснять слушателям разницу между армией и флотом. Здесь был не отель, а пансионат, территория пансионата не слишком хорошо охранялась…

Корабль, на котором служил Окуяма, был транспортным судном первого класса водоизмещением в тысячу пятьсот тонн. У него не было собственного названия, и он числился под номером шестнадцать. Транспорт имел на борту стодвадцатисемимиллиметровое зенитное орудие и развивал скорость в четырнадцать — пятнадцать узлов. За один рейс он перевозил двести шестьдесят тонн грузов.

В то время близ Токийского залива курсировали американские подводные лодки. Их высылали в поддержку бомбардировщикам «Б-29», прилетавшим бомбить Японию. Стоило такой подводной лодке обнаружить японское судно, как она сразу же выпускала по нему торпеду. Перед отплытием из Ёкосуки Окуяма и остальная команда обедали, а когда выходили на траверз Татэямы — отправлялись на ужин. С наступлением темноты транспорт докидал Токийский залив и, обойдя с востока остров Осима, к вечеру следующего дня бросал якорь в гавани Футами на острове Титидзима. Отсюда под покровом ночи транспорт брал курс прямо на Иводзиму. До войны на Иводзиме добывали серу и выращивали сахарный тростник, его использовали также как стоянку для рыболовных судов.

К тому времени гарнизон Сайпана уже сдался, и американцы превратили остров в свою базу. В обширном районе, простиравшемся к югу от Токийского залива, Япония потеряла господство на море и в воздухе. Ушли в прошлое времена, когда здесь спокойно плыли караваны японских судов, эскортируемые эсминцами. Господства на море Япония лишилась уже в сорок втором году, а с сорок третьего года редко случалось, чтобы хотя бы одному из каждых трех судов, которые следовали на Филиппины или в Малайю, удавалось достичь места назначения. В последующие два года ситуация еще более осложнилась, и лишь чудом можно объяснить, что транспорт номер шестнадцать не был потоплен.

Первый рейс на Иводзиму Окуяма совершил двадцать седьмого января тысяча девятьсот сорок пятого года. На буро-коричневой, казавшейся выжженной дотла земле не было видно ни единого строения. Сиротливо стоял лишь полуразвалившийся сарай, в котором, видимо, в прежние времена жили рабочие, добывавшие там серу. Гарнизон острова зарылся в землю — в блиндажи и пещеры. В гарнизоне насчитывалось пятнадцать тысяч солдат и несколько тысяч морских пехотинцев. Командовал войсками генерал-лейтенант Курибаяси.

На остров доставляли продовольствие, медикаменты и боеприпасы. Их перевозили в герметически запаянных железных бочках. Когда транспорт подходил к острову, команда сбрасывала бочки в море. Потом солдаты доставали их из воды и переправляли на остров в небольших металлических ботах, которые назывались «дайхацу».

(Весь остров провонял серой, и когда оттуда дул ветер, он доносил ее запах на транспорт.)

Между командой транспорта и солдатами гарнизона никаких особых трений не возникало. Лишь одним была недовольна команда: когда под покровом ночи транспорт приближался к Иводзиме, там включали мощные прожекторы, стараясь сориентировать судно. Капитан уведомил гарнизонное начальство, что транспорт снабжен радарной установкой, позволяющей точно находить объект в темноте в радиусе трех миль, а прожекторы лишь раскрывают противнику местонахождение судна.

Тем не менее в следующий приход транспорта на острове опять включили прожекторы: видимо, солдаты на берегу, заждавшись продовольствия и боеприпасов, опасались, что судно, не обнаружив в ночной тьме острова, повернет обратно. Это злило матросов и раздражало капитана. Он даже засомневался: подчиняются ли вообще солдаты на острове приказам начальства?

В третий и последний раз транспорт, на котором плавал Окуяма, доставил на Иводзиму двести шестьдесят тонн грузов. Если пересчитать на однотонные грузовики, для доставки этого потребовалось бы двести шестьдесят автомашин. (Уже потом невольно приходила в голову мысль, что постоянное снабжение острова продовольствием и боеприпасами лишь продлевало адские мучения солдат гарнизона.) В тот раз, завершив выгрузку, Окуяма решил скоротать время до наступления ночи и отправился в офицерскую каюту послушать музыку. Когда он поставил на портативный проигрыватель пластинку «Токийские мотивы», дверь отворилась, и в каюту вошел армейский офицер с берега. Он пронзительным взглядом оглядел Окуяму и сказал:

— Слушаете пластинку? Хорошее дело…

Он подошел поближе, и Окуяма сразу ощутил исходивший от него запах серы.

Офицер был высокого роста, с резкими чертами лица. На нем была легкая тропическая куртка с нацепленными на нее полковничьими погонами, на ногах — сапоги со шпорами, какие в довоенное время носили старшие офицеры. Серебристые шпоры соответствовали его званию: шпоры золотого цвета разрешалось иметь только генералам. И все же начищенные до зеркального блеска черные сапоги со шпорами как-то не вязались с полуофициальной тропической курткой. Ведь генералы и офицеры уже давно не ездили на лошадях, да и вообще кавалерия как род войск перестала существовать вскоре после начала войны.

(Значительно позже Окуяма узнал, что перед ним был тот самый бывший лейтенант Ниси, который одержал победу на скачках с препятствиями во время Олимпийских игр в Лос-Анджелесе.)

Полковник присел на стул и стал слушать пластинку. Когда кончились «Токийские мотивы», он приветливо улыбнулся Окуяме и спросил:

— Нельзя ли поставить что-нибудь еще? Может, у вас есть «Сангайбуси». Солдаты из полка Сибата не помнят себя от радости, когда слушают эту песню.

— К сожалению, этой пластинки у меня нет. Могу поставить «Кисобуси», — ответил Окуяма.

— Давайте, только погромче.

Окуяма сменил пластинку и немного прибавил звук. «Наверно, на Иводзиме пластинки от частого употребления совершенно истерлись, и, чтобы разобрать слова, они привыкли ставить проигрыватель на максимальную громкость», — подумал он. Полковник откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и, закрыв глаза, слушал песню. На его исхудалом, не лишенном суровой красоты, опаленном южным солнцем лице с маленькими усиками и до синевы выбритым подбородком блуждала улыбка.

Когда пластинка кончилась, полковник сказал:

— Большое вам спасибо. Хорошо бы дать ее послушать солдатам. Этот наканори-сан, о котором поется в песне, должно быть, владелец плотов. Представляю, как плоты длинной вереницей плывут по реке, а в самой середине сидит наканори — хозяин.

— Да, я видел такое на старинных картинах. Там изображен мужчина на плоту, с трубкой в зубах, — подтвердил Окуяма.

— Как я понимаю, в «Кисобуси» речь идет о хозяине плотов, о котором грустит девушка, — задумчиво произнес полковник.

«Выходит, „Кисобуси“ хотя и трудовая песня, а поется в ней про хозяина. А в солдатских песнях настоящее чувство сохранилось теперь в словах, а музыка не годится. Она стала какой-то упадочнической, да и ритм неподходящий». Так подумал про себя Окуяма, но вместо этого сказал:

— Говорят, в армии теперь запретили солдатскую песню «Боевой друг»? Знаете: «Здесь, в сотнях ри от родной стороны…» Жаль — все ее очень любили…

Полковник промолчал, потом, указывая пальцем на аквариум с золотыми рыбками, сказал:

— Послушай, друг, отдай это мне. Его превосходительство наш командующий скучает. Здесь, на острове, — лишь бурые скалы, да синее море, да серная вонь. Я хотел бы подарить ему этих золотых рыбок. Отдай их мне вместе с аквариумом.

В аквариуме плавало десятка полтора маленьких золотых рыбок «фунао». Должно быть, кто-то из прежних жильцов офицерской каюты оставил их здесь вместе с кактусом, колодой засаленных карт и фигурками для сёги.

— Берите, они ничьи.

— Благодарю. — Полковник осторожно приподнял аквариум и прижал к груди. — Вы кончали военно-морское училище?

— Нет, я был студентом-резервистом.

— Вам что-нибудь известно об Олимпийских играх в Лос-Анджелесе? О Десятой олимпиаде, которая проводилась в тридцать втором году?

В ту пору Окуяма еще ходил в деревенскую начальную школу и не интересовался событиями, которые волновали читавших газеты взрослых.

— К сожалению, ничего не помню, — ответил Окуяма.

— Ну конечно же! Я забыл про ваш возраст. Но должен вам сказать: тогдашнюю победу Японии ни в коем случае нельзя считать неким чудом…

Вслед за полковником Окуяма вышел на палубу. К транспорту был пришвартован металлический бот «дайхацу», в котором сидели двое солдат, дожидавшихся полковника.

(«Нельзя считать чудом…» Окуяма тогда не понял смысла этих слов, сказанных полковником. Лишь много позже ему пришла в голову мысль: наверно, полковник хотел сказать, что многочисленные победы, одержанные японскими спортсменами на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, когда то и дело на флагштоке взвивался японский флаг, не следовало считать чудом. А в нынешней войне чуда может и не произойти. Наверно, на это намекал полковник.)

Уже когда окончилась война и Окуяма поступил на службу в компанию, один из сослуживцев рассказал ему о гибели гарнизона, защищавшего Иводзиму. Американской армии давно было известно, что среди японских солдат и офицеров, окопавшихся на острове, находился командир танкового полка полковник Ниси. Говорят, у них имелись сведения и о том, что командовал японскими войсками на Иводзиме генерал-лейтенант Курибаяси, что там находятся опытные, бывалые солдаты полка Сибата. Они знали даже, что многие из этих солдат любят песню «Сангайбуси».

Остров окружили двести пятьдесят тысяч американских солдат. Девятнадцатого февраля шестьдесят тысяч американцев высадились на Иводзиму. День за днем продолжалась ожесточенная схватка. Временами ружейно-пулеметная перестрелка стихала, и тогда американский солдат кричал в мегафон на ломаном японском языке:

— Герой Олимпиады! Барон Ниси! Мы обращаемся к вам! Вы полностью выполнили свой долг солдата. И мы, американцы, считаем недопустимым, если вы теперь здесь погибнете. Барон Ниси, выходите! Мы не хотим вас убивать.

Но полковник Ниси не вышел, не сдался в плен. Ожесточенные бои продолжались, из-за трупного смрада, перемешивавшегося с запахом серы, нечем было дышать. Стояла сушь без единой капли дождя. Запасы пресной воды кончились, некоторые солдаты сходили с ума и пили собственную мочу. Двадцать второго марта полковник Ниси погиб в бою. В битве за Иводзиму японская армия потеряла двадцать две тысячи человек убитыми.

На Иводзиме, в отличие от острова Сайпан, не было ни женщин, ни иных развлечений для солдат. На Сайпане во время налетов японцы открывали огонь по вражеским самолетам. Благодаря этому противник узнавал расположение японской армии, оборонявшей остров. На Иводзиме же, когда прилетали вражеские бомбардировщики, солдаты прятались в пещеры и подземные блиндажи, не раскрывая своих оборонительных линий. Они избрали тактику скрытной войны. Может, поэтому американская армия понесла на Иводзиме тяжелые потери…

Недавно Окуяма узнал, что барон Ниси очень любил сапоги со шпорами. Даже после того, как его перевели из кавалерии в танковые войска, он продолжал носить кавалерийские сапоги. Наверно, он не мог с ними расстаться, потому что не забывал о том дне, когда на Олимпиаде в Лос-Анджелесе мчался, слившись в одно целое со своим скакуном, навстречу победе. Скакуна звали Уранус, он купил его на собственные деньги, за шесть тысяч иен, специально поехав ради этого в Европу. Вернувшись в Японию, Ниси в течение трех лет делил с Уранусом кров и пищу, шлифуя технику верховой езды. Скачки с препятствиями считались на Олимпийских играх в Лос-Анджелесе гвоздем программы. Они проводились в последний день Олимпиады, непосредственно перед церемонией закрытия, когда возбуждение участников и зрителей достигло своего апогея.

— Можете представить, сколь велики были волнения господина Ниси и восторг наших соотечественников в Америке, — сказал Окуяма.

В «Большой энциклопедии», выпущенной после войны, о полковнике Ниси не написано ни строчки. А в «Полном биографическом справочнике» о нем сказано следующее:

«Ниси Такэити (1902–1945)… Барон. Курсант военного училища тридцать шестого выпуска. В 1932 году в звании лейтенанта кавалерии принимал участие в X Олимпийских играх (Лос-Анджелес) и одержал победу на Уранусе в скачках с препятствиями. В 1945 году во время войны на Тихом океане был направлен на остров Иводзима в качестве командира танковой части. Погиб в бою двадцать второго марта. Его любимый скакун Уранус, который был передан военно-ветеринарному училищу в Токио, испустил дух через семь дней после смерти Ниси. См.: Фурухаси Кайдзо. Ниси и Уранус, 1969».

Окуяма подарил полковнику Ниси аквариум с золотыми рыбками в полдень тринадцатого февраля 1945 года (так отмечено в записной книжке Окуямы). Это произошло ровно за шесть дней до того, как части американской морской пехоты начали штурм Иводзимы, и за тридцать семь дней до смерти полковника Ниси. Японские солдаты, оборонявшие остров, в течение месяца вели неравный бой с противником. Командующий Курибаяси и полковник Ниси главным образом, должно быть, находились в блиндаже, а аквариум с золотыми рыбками, наверное, стоял на командном пункте на столе или рядом с постелью командующего. Не исключено, что командующий поил водой из аквариума своего изнемогавшего от жажды ординарца.

— Неужели? Водой из аквариума поили солдат? — спросил кто-то Окуяму.

— Кто знает? Может, и поили, — ответил Окуяма. — Ведь есть же в солдатской песне «Боевой друг» слова: «…и табак делили пополам».

Окуяма настолько увлекся воспоминаниями, что рассказал даже об аквариуме с золотыми рыбками. Не мудрено, что он проговорил более получаса. Теперь принято при представлении вновь поступивших служащих рассказывать о себе коротко. Следующий за Окуямой новичок сообщил лишь свое имя, дату и место рождения и какую окончил школу. А другой молодой человек вообще отбарабанил наизусть текст автобиографии, которую он представил при поступлении на службу.

Когда закончилась церемония представления, в зал внесли пиво, сакэ, закуски и, кроме того, каждому в подарок — аккуратный сверток с вяленой морской живностью, которой славится Атами. Тут пошло веселье, и даже пожилые служащие оживились. Захмелев, все начали напевать знакомые мелодии, потом хором спели несколько песен военных лет. Окуяма напился до беспамятства.

На следующее утро те, кто поселился вместе с Окуямой, и жильцы соседней комнаты обнаружили, что кто-то опустошил их кошельки: у каждого исчезли все наличные деньги — от тридцати до пятидесяти тысяч иен. За два дня до выезда на пикник президент компании приказал, чтобы никто не брал с собой больше пятидесяти тысяч. Тем самым он хотел помешать проявлению некоторых безнравственных привычек, которые в последнее время распространились при коллективных поездках за город. Президент предупредил, что все расходы компания берет на себя. Этим он рассчитывал укрепить среди служащих традиционный дух преданности своей компании.

Управляющий пансионатом позвонил в полицейский участок Атами. Вскоре к пансионату подъехала патрульная машина, в которой сидели трое полицейских. Все снова собрались в зале. Разговор с полицейскими было поручено вести заместителю начальника канцелярии Хонго, который накануне исполнял роль распорядителя.

У одного из полицейских было на петлицах две звездочки, у остальных — по одной.

— Сегодня это уже третий случай ограбления. Как правило, в патрульной машине на место преступления приезжают пять полицейских, но в воскресный день всегда много работы, и мы вынуждены были приехать только втроем, — сказал тот, у которого было две звездочки.

Остальные двое полицейских вытащили портативное устройство и стали брать отпечатки пальцев у всех служащих компании. Начинали они с мизинца левой руки к большому пальцу, затем переходили на правую руку — от большого пальца к мизинцу.

— Итак, все отправились в зал, не проверив, заперты ли входные двери, — выслушав объяснения Хонго, констатировал полицейский с двумя звездочками.

Судя по всему, у полицейских не возникло подозрений относительно тех, у кого бумажники остались целы. Это очень приободрило Окуяму: ему было бы вдвойне совестно, если бы подозрение пало на кого-либо из сослуживцев. Он чувствовал за собой вину, считая, что воры совершили кражу именно во время его чересчур затянувшегося рассказа.

— Не пели ли вы военных песен во время банкета? — спросил у Хонго полицейский с двумя звездочками.

— Пели — и не одну, — ответил Хонго.

— А «Здесь, в сотнях ри от родной стороны…» исполняли?

— Исполняли, — ответил Хонго.

— Именно тогда вас и обчистили воры.

Говорят, что воры, специализировавшиеся на ограблении пансионатов, дожидаются, когда во время общего застолья начинают петь военные песни, и, никем не замеченные, проникают в комнаты гостей. Чаще всего это происходит, когда поют песню «Боевой друг», которая начинается словами: «Здесь, в сотнях ри от родной стороны». В ней четырнадцать куплетов. Чтобы спеть ее до конца, требуется минут тридцать, и пока ее исполняют, ни один человек не решится встать и уйти к себе.

— И в отелях тоже воры грабят гостей большей частью в тот самый момент, когда они хором исполняют песню «Боевой друг». Ведь для того, чтобы по-настоящему прочувствовать эту солдатскую песню, ее надо петь медленно, не спеша. Какая ирония, не правда ли? — вздохнул полицейский с двумя звездочками.

Полицейские приступили к обследованию комнат, где было совершено ограбление. Один из них заметил в углу клочок бумаги и поднял его. Окуяма протянул было к нему руку, но полицейский сказал «нельзя» и завернул его в носовой платок. Это был невыигравший билет тотализатора на третьих велосипедных гонках в Ито.

Прошло более двадцати дней, но никаких известий о поимке воров так и не поступило. Слова солдатской песни «Боевой друг» принадлежат, кажется, Масита Хисэну, а музыку на них написал Миёси Ваки.

1975