БЕЛЫЙ ШПИЦ
Перевод Г. Ронской
I
Как-то вечером, пройдя по территории храма, — там было довольно большое озеро, — мы, мой друг и я, вышли через боковые ворота в квартал особняков. Напротив длинной глинобитной стены храма тянулись дома с воротами. Улица была тихой.
«Интересно, — подумал я, — что приятнее: вонзать трость в землю или помахивать ею?»
— Дай-ка мне, — и, взяв трость у друга, я прошелся с нею несколько шагов.
Он остановился и зажег сигарету. Из-за черного дощатого забора надо рвом свешивались ветви ивы. Я коснулся их концом трости.
Вдруг что-то белое пронеслось мимо. Я обернулся. Белая собачка, величиной с ладонь, исчезла в воротах храма. Мой друг проводил ее взглядом.
— Рицу! — раздался за нами ясный женский голос. — Рицу! — послышалось уже совсем рядом.
К нам быстрой походкой приближалась женщина в спортивном костюме. В глазах ее — нас она вниманием не удостоила — чувствовалась уверенность в том, что собака непременно послушается и вернется.
Так и случилось. Через мгновение, прерывисто дыша, собака стояла подле хозяйки. Белоснежный пушистый клубок.
— Сидеть! Вот глупая!
Смущенно мотая головой, собака села.
— Ну куда ты понеслась? А?
Женщина прицепила к ошейнику кожаный ремешок и погладила ее по голове. У собаки были толстоватые уши торчком, мордочка крошечная, а нос — длинный и острый. Маленькими черными глазками она взирала на хозяйку. Видно было, что собака нервная.
— Какой прекрасный шпиц! — восхищенно молвил мой друг и присел около собачки. Острый черный нос сразу же повернулся к нему, и раздалось глухое рычание. На лице хозяйки проскользнула самоуверенная улыбка.
Это была худощавая женщина лет тридцати, с гладкой кожей и чуть надменным лицом.
— Сколько ему? — Мой друг взглянул на женщину.
— Семь, — отвечала она, глядя на собаку. Собака фыркнула, поднялась и сделала несколько шажков к воротам. Хвост ее напоминал пушистую щетку, которой смахивают пыль с автомобиля.
— Значит, во время войны… натерпелись с ней?
— Да.
Собака вновь зарычала, подбежала к нам и принялась обнюхивать моего друга.
— Ну, пойдем, пойдем. Ты ошибся. Ты подумал, что это вернулся папа.
И она пошла в противоположную сторону. Провожая ее взглядом, друг мой медленно выпрямился.
Я вообще недолюбливаю собак, которых слишком любят, и женщин, которые слишком любят собак.
— До чего неласковый пес!
— Ну что ты! Шпиц славный! — Мой друг оглянулся и пошел рядом. — «Шпиц» по-немецки значит «острый, заостренный». Видишь, какая у него мордочка острая. Кончик носа и глаза совсем черные, веки двойные, нависают на глаза. И уши прекрасные. Когда уши коричневые, а нос серый, шпиц ценится меньше.
— А я думаю, что это помесь тина с белой лисицей-оборотнем.
— Нервная, чуткая собака. Издалека чует хозяина. Так и лезет навстречу.
— Уж очень белая. Представляю, как за ней надо ухаживать!
— А любимую породистую собаку и держат дома, моют и расчесывают щеткой.
— Не знаю, породистая она или нет, но ты посмотри, какой у нее надменный взгляд.
— Такие собаки сильно привязываются к хозяину и очень забавны.
— А такие женщины обычно питают слабость к кошкам и собакам. Они мне не нравятся… Наверно, бездетная. Сама на шпица похожа.
Я вернул другу трость.
— Есть одна любопытная история… — заговорил мой друг. В воздухе вдруг повеяло ароматом отцветшей недавно вишни. — Это было во время войны. Ты слыхал о «собаке Тодзио»?
— Небось, какая-нибудь шпионская история?
Мы вошли в вишневую аллею. Сквозь верхушки деревьев проглядывало небо, слегка окрашенное вечерней зарей.
— Помнишь ли ты особняк в Омори рядом со сгоревшим домом?
Чем ближе подступала война, тем А-сан все чаще уединялся в своем особняке в Магомэ, поручая магазин на Нихонбаси заботам управляющего. Товаров становилось день ото дня меньше, служащих одного за другим позабирали в армию, короче говоря, делать ему было решительно нечего.
Жили они вчетвером: болезненная жена лет сорока пяти, единственная наследница отцовского дома, — А-сан был принят в зятья, — сиделка Коно-сан, нанятая к жене три года назад, и бабушка Кин. Кроме того, у них был шпиц по кличке Сий-тян, пара канареек и несколько золотых рыбок в пруду.
Едва в обиходе токиосцев появилось слово «эвакуация», А-сан тут же позаботился о жилье на случай бегства из города: в любой момент они могли занять флигель в деревенской усадьбе неподалеку от Катинума в Косю (туда вышла замуж давняя их служанка). В этот флигель была успешно переправлена домашняя утварь, чтобы слабая здоровьем жена А-сана не испытывала неудобств, сам же А-сан, коренной токиосец, пока не собирался оставлять город, — поначалу никто не воспринимал бомбежек всерьез.
Уж разбомбили Канда, их магазин на Нихонбаси сгорел, а они все еще сидели в Магомэ. Однако голод погнал их из города. Жена и сиделка Коно-сан перебрались в деревню. Что до А-сана, то, отвезя их, он все же вернулся обратно в Токио и стал сторожить городской дом вместе с бабушкой Кин, впавшей в уныние, и нервным Сий-тяном. А-сан выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Это был самый обыкновенный горожанин, приземистый, толстый и лысоватый.
Сий-тян ел мало и в этом смысле не доставлял А-сану хлопот, но из-за суматошных тренировок хозяина по противовоздушной обороне, беготни в укрытие во время тревоги нервы его совсем растрепались, а тут еще уехали хозяйка и Коно-сан, и он стал до того раздражительным, что несколько раз куснул бабушку Кин. Когда начинала гудеть сирена, Сий-тян поднимал морду к потолку и длинно и протяжно выл. Это вошло у него в привычку, и вскоре, как только раздавался его протяжный вой, слышался и вой сирены.
Жена А-сана, конечно, забрала бы собаку с собой, но ее нельзя было провезти в поезде, — вагонов в ту пору и для людей не хватало. А-сан успокоил жену, сказав, что привезет пса на машине или грузовике. Однако он вскоре получил от жены письмо, которое сильно его огорчило. Жена требовала привезти собаку поскорее.
На третий месяц после отъезда жены над их домом разразился бой между соединениями «Б-29» и японскими истребителями. Один «Б-29» упал в море у Ои, волоча за собой черную полосу дыма. Спустя дня три, глубокой ночью, Токио сильно бомбили. «Район Акасака бомбят…» — на холме Магомэ стояли люди и переговаривались между собой. А-сан держал Сий-тяна на ремешке. Дыму было столько, что шерсть пса совсем закоптилась. Утром к ним добрался родственник, он жил в Акасака. Они пошли взглянуть на пепелище, и А-сан понял: медлить больше нельзя, — перед ним лежал выжженный город.
На шестом десятке А-сан стал учиться водить автомобиль. Нелегкое дело, когда нервы как струна! Дней через десять он уже кое-как крутил баранку. Из молодого бамбука и коробки из-под мандаринов он соорудил для Сий-тяна ящик и поставил его на заднее сиденье. Оставив дом на попечение родственника, он рано утром покинул Магомэ.
На другой день к вечеру А-сан дотащился на своей машине до равнины Кофу. Когда же он наконец взобрался на перевал Сасаготогэ и глянул вниз, на реку Фуэфукигава, радости его не было конца.
II
Они расположились в трех комнатах деревенского флигеля. Там была еще одна комната, в которой хозяева обычно разводили шелковичных червей.
Жена А-сана (она к этому времени уже не вставала), присев на постели, распоряжалась мытьем Сий-тяна. Наконец шерсть собаки обрела привычную белизну.
У сиделки Коно-сан было белое лицо и тонкие губы. Узкие глаза глядели на мир сквозь очки. Девятнадцати лет она появилась в семье А-сана и с тех пор неотлучно находилась при его жене. Однажды только отпросилась к больной матери и прожила на родине три месяца. В доме к ней относились как к члену семьи. А в деревне даже думали, что она дочь или молодая родственница хозяев. Ее сухощавой стройной фигуре очень шел белый халат, но последнее время она ходила в момпэ и иногда надевала фартук. Сий-тян был очень к ней привязан.
С легким сердцем отдав свой автомобиль хозяину усадьбы по прозванию Шестой Кузнец, А-сан взялся за работу. Он вскопал и засадил поле, несколько раз съездил за лекарствами в Токио, — словом, он делал все, что велели жена и Коно-сан. Он так усердно трудился, что некоторые принимали его за работника. Между тем в маленькую деревню все прибывали и прибывали эвакуированные. И один из них однажды возмутился: дескать, в такое трудное время, когда людям спать негде, кое-кто держит в доме собак. Дело было, несомненно, и в том, что семье А-сан завидовали: приехали раньше других, захватили трехкомнатный флигель и живут теперь вольготно, будто в Токио, бывшая служанка поддерживает чистоту и порядок. Не нравился им и надменный пес, который не жаловал никого, кроме хозяев. Мало того, они испытывали уж и вовсе странную неприязнь к очкастой Коно-сан, у которой хозяин на побегушках. И всякий раз, когда представлялся случай, эвакуированные старались натравить крестьян на семью А-сана.
Коно-сан ловко гадала на картах. Возможно, она научилась этому для того, чтобы развлекать больных. Было нечто таинственное в том, как она, закрыв глаза, длинными тонкими пальцами вытаскивала из колоды карты. В давние времена вблизи усадьбы, где они жили, были золотые прииски, и в деревне по привычке называли хозяина усадьбы Шестым Кузнецом. Как-то Коно-сан удачно нагадала его молоденькой родственнице суженого. Молва об этом тут же распространилась, и молодежь, даже из соседней деревни, стала наведываться к ней погадать. Покровительство Шестого Кузнеца и популярность Коно-сан как гадалки сдерживали недовольство эвакуированных, но вот однажды, когда Коно-сан гадала деревенской девушке, шпиц укусил за руку маленькую девочку, которую та привела с собой. Девочка хотела было погладить Сий-тяна, а тот вдруг вцепился ей в руку. Руку тут же перевязали, девочку отправили домой, но от страха, что на нее напала собака, похожая на белую лисицу, у девочки сделался жар. Дело усугублялось еще и тем, что на щеке у девочки остался шрам от когтей собаки. На другой день А-сан по настоянию Шестого Кузнеца отправился извиняться, но был с гневом выдворен из дома, где жила девочка.
«Где это видано, чтобы в такое трудное время, когда и людям-то негде спать, держать в доме собаку. Пусть привяжут во дворе. А не то всей деревней придем и убьем ее», — решили эвакуированные, и крестьяне были с ними согласны. Но больная, выслушав мужа, и не подумала сказать Коно-сан, чтобы та отправила Сий-тяна во двор.
На следующий день местные ребятишки, возвращаясь из школы, нарочно сделали большой крюк, чтобы заглянуть к ним во двор, но Коно-сан вела себя так, будто ничего не замечает.
Прошел еще день, и работавший на картофельном поле А-сан увидел, что к их дому направляется толпа мальчишек и старух с младенцами за спиной. Во главе толпы шел дед девочки, который прогнал А-сана со двора. У А-сана тревожно забилось сердце, он уныло поплелся за толпой, — ведь надо было что-то делать. Сий-тян заливался громким лаем. Поскольку дед девочки отверг пакет с деньгами, который по давнему обычаю деревни вручил ему вместо подарка Шестой Кузнец, дело принимало серьезный оборот.
III
Флигель был освещен солнцем, сёдзи раздвинуты. У стены на постели, устроенной на соломенном тюфяке, лежала больная. На краю тюфяка обложкой вниз валялась книга, которую Коно-сан читала больной. Сий-тян, посверкивая густой шерстью, вертел мордочкой, отбрасывающей длинную тень на стену, и непрерывно лаял.
Старик остановился поодаль, опираясь на палку, и дрожащим голосом заговорил:
— Гляди, какой бешеный! На людей так и кидается! А вы почему не сделали того, что было велено третьего дня?! Наглецы какие! Не понимаете слов, сейчас убьем вашего пса. Давайте-ка его сюда! Внучка моя вчера опять плакала от страха. Эй, Шестой Кузнец, а ну выходи! Падай ниц да проси прощения! И кого только ты к себе пускаешь?!
Предоставив Сий-тяну выяснять отношения с толпой, Коно-сан повернула свое белое тонкое личико к хозяйке и стала шептать ей что-то на ухо.
Тут, подзадоривая мальчишек, из толпы выступила старуха с младенцем за спиной:
— Вы почему не держите собаку на дворе, как дедушка велел? Псина-то американская! А ну тащите ее сюда!
Мальчишки стали с палками в руках подходить ближе к дому. Сий-тян залаял еще пуще.
— Ишь дрянь! — завопила обезумевшая старуха и, проворно подняв с земли камень, замахнулась на собаку. — На людей лаять?!
Камни посыпались градом. Сий-тян забился в угол. Камни резко стучали о деревянные стены флигеля, оклеенные чистой бумагой.
Коно-сан, стройная, в белоснежном фартуке, решительно встала и церемонно уселась перед толпой, которая придвинулась уже к самому флигелю. Очки ее сверкали на солнце. Сложив тонкие руки, она вежливо склонила голову. Белоснежный воротник оттопырился и сильно обнажил спину. О стену ударился последний камень, наступила тишина.
— Я хотела бы посоветоваться с вами… — сказала она спокойно.
Дед потом говорил: точь-точь священная плясунья на представлении Кагура.
— О чем это? — хрипло выкрикнула старуха.
— Тише, Сий-тян, — будто не слыша, сказала Коносан, успокаивая собаку, и шпиц, фыркая носом с досады, уселся рядом с ней, как сторожевой пес у храмовых ворот. — Дело в том, что это не наша собака…
— Ну и что с того?
— Чья бы она ни была, мы не дадим вам своевольничать.
— …Хозяин привез ее на днях из Токио. Это собака одного важного господина…
«Что будет, что будет?» — думал А-сан. Он стоял в стороне, в тени дуба.
— А нам все равно, чья! Только не думайте, что любой паршивой собачонке дозволено издеваться над людьми, да еще в такое трудное для государства время. На, привяжи ей веревку на шею, мы ее уведем.
И старик бросил веревку на колени Коно-сан. Она сидела неподвижно, опустив голову.
— Дело в том, что это собака… господина Тодзио.
— Кого? Какого Тодзио?
— Господина первого министра…
— …
Люди переглянулись. В курятнике Шестого Кузнеца, хлопая крыльями, заорал петух. А-сан подошел поближе.
— Вот как! То-то, я думаю, шерстка у нее какая диковинная, — поспешно сказала одна из старух.
— Песик господина Тодзио… Так, так…
— А имечко его?
— Сий-тян.
— Сий-тян?
— Да. Тихо сиди. Сий-тян! Ты понял? — наклонившись к шпицу, прошептала Коно-сан. Собака, видимо, сообразила, что обстановка изменилась. Она ласково заскулила, вытянула шею.
— Ну что за умная собачка!..
Мальчишки ошеломленно уставились на Сий-тяна.
IV
До конца войны в деревне верили мгновенной импровизации Коно-сан. Этого никак не объяснишь тем только, что дело происходило в глухой горной деревне. Было нечто особенное в облике молодой женщины, и избалованная городская собака породы шпиц вызывала пугливое удивление. Но самое главное состояло в том, что это было время, когда бы никто не поверил, что можно солгать, сославшись на имя Тодзио Хидэки! Все знали: случись такое, лгуна ждет жестокое наказание. Вот почему сиделке поверили беспрекословно.
А Коно-сан была и в самом деле искусной притворщицей. Она даже хозяевам не сказала, что уверила жену Шестого Кузнеца, будто служила в доме Тодзио, что пришлась по душе супруге первого министра и пользовалась в его доме полной свободой. В деревне было трудно с врачами, и опыт Коно-сан оказался драгоценным. К ней стали приходить за советом. А когда у нее появилась уверенность в себе, искусство обмана стало еще совершенней.
Сий-тяну непрерывно носили подарки: то гречневую лапшу с кусочками курицы, то вареный рис с фасолью. Одна старуха даже называла его «Сий-сама». Более всего ход событий волновал больную — с продовольствием дела становились все хуже, и она не могла отказаться от даров Сий-тяну. Коно-сан, вдруг загордившись, стала хуже ухаживать за хозяйкой, часто оставляла ее одну. А-сан лишь огорченно вздыхал. Говорили даже, что жена Шестого Кузнеца видела, как однажды утром в пустой кухне Коно-сан своей гибкой дланью отхлестала его по щекам.
Возможно, Коно-сан замышляла тогда более искусную игру в отношении А-сана, который, по существу, вел жизнь холостяка. Во всяком случае, щеки свои он подставлял вполне безропотно.
В последнее время у жены А-сана держалась высокая температура. Однажды, оставшись вдвоем с мужем, она решилась наконец сказать ему о том, чтобы он опасался Коно-сан. До сих пор она не обронила худого слова о сиделке, и только благодаря ее отношению Коно-сан смогла прожить в их доме, как член семьи, целых три года.
— Такое приятное лицо и такая ужасная женщина! — сказала она. — Помнишь, она уезжала как-то на родину из-за болезни матери? Вот все это время она провела с Симахарой, который служил у нас в магазине. То же было с бухгалтером Омацу, с аптекарем из Магомэ и еще со многими. Что будем делать, если вдруг откроется, что она все сочинила про «собаку Тодзио»?
А-сан спросил жену, отчего она до сих пор скрывала от него такие важные обстоятельства. Она ответила, что написала ей обо всем на днях бабушка Кин, которая осталась в Омори, и вынула из-под подушки письмо в конверте из грубой оберточной бумаги.
Бабушка Кин, брошенная на родственников-погорельцев в Токио, завидуя положению Коно-сан, взяла и назло ей раскрыла хозяйке все ее проделки.
— Не хотелось бы, чтобы Коно-сан натворила здесь что-нибудь подобное, — сказала больная глухим голосом. Болезнь уже подкралась к ее горлу, но никто еще не заметил этого.
В конце марта она умерла. По иронии судьбы, и бдение у тела усопшей, и похороны, благодаря Коно-сан и Сий-тяну, прошли словно в доброе мирное время.
В эти мрачные дни, когда казалось, что войне не будет конца, Коно-сан жила вполне безмятежно. Еду готовил, отбывал трудовую повинность, да и все прочие неприятные обязанности исполнял А-сан, а Коно-сан устроилась секретарем в Женском комитете и принимала больных. Ничего предосудительного, о чем столь беспокоилась покойная жена А-сана, с ней не случилось. Оттого, верно, что все стоящие внимания мужчины были на войне. Семья Шестого Кузнеца и вся деревня знали, что она встает, когда завтрак уже готов, но в постели со шпицем в ногах ее видел только А-сан.
Вряд ли деревенские жители знали в точности об их отношениях, ибо Коно-сан вела себя осторожно, но что она из него веревки вьет, никто не сомневался.
Одни говорили, что она продолжает награждать А-сана пощечинами, другие — будто видели, как хозяин брил безопасной бритвой ее обнаженную шею. Больше, правда, никто ничего не знал, а шпиц помалкивал, потому что не умел разговаривать.
Пятнадцатого июля ночью горел Хатиодзи. Горы в районе Оцуки четко темнели на красноватом небе. Жители деревни всерьез забеспокоились. На другой день пополуночи полтора часа бомбили Кофу. Даже в этой далекой глуши стало ясно, что все кончено.
Вечером восемнадцатого августа Коно-сан сидела в бочке с горячей водой во дворе. Летом в деревне мылись прямо под открытым небом.
Было тихо. Толстая соломенная крыша хозяйского дома заслоняла луну.
Безоговорочная капитуляция, американские войска оккупировали страну. Как это все скажется на их жизни?..
Огонь давно погас. Воды в бочке было по грудь. Над головой было ясное небо с невидимой луной, и ночной горный ветер овевал ее плечи. Во флигеле три раза тявкнул шпиц, — какой-то человек шел мимо дома. Пройдя краем бамбуковой чащи, он мелькнул под виноградным штакетником и приближался к Коно-сан. С лаем примчался шпиц.
— Замолчи! — тихо цикнула Коно-сан.
— Коно-тян! Это я. Беда! — донесся до нее приглушенный шепот. Собака прыгнула на помост для стирки белья у бочки и стала свирепо лаять, уставив мордочку на виноградник. Коно-сан пригляделась, проворно вылезла из бочки на помост и села, схватив собаку под мышку, потом прижала ее к боку. Собака скулила, стараясь вывернуться.
— Сий-ко! Сидеть! — Она шлепнула собаку и сказала недовольно: — Ну что там? Нашел время!..
Из виноградника выглядывало смуглое лицо парня. Это был местный почтальон. Он развозил почту на велосипеде, и хотя был сильно хром, ездил довольно ловко.
— Беда!
— До завтра подождать нельзя, что ли?
— Коно-тян! Они хотят убить собаку.
Тодзио Хидэки (1884–1948) — один из главных военных преступников, генерал. Был премьер-министром с октября по июль 1944 г. Казнен по приговору Международного военного трибунала для Дальнего Востока.
— ?..
— Убьем, говорят, эту «собаку Тодзио».
Коно-сан, вытирая рукою грудь, молча смотрела на парня.
— Надо что-то делать. Завтра к вам придут.
— Спасибо. А теперь иди. Я не хочу, чтобы тебя тут застали. Большое спасибо.
На другой день толпа школьников подошла к флигелю Шестого Кузнеца. Они несли плакат, на котором было написано: «Смерть „собаке Тодзио!“» Однако ни Сий-тяна, ни Коно-сан во флигеле уже не было… А-сан, как всегда, покорно кланялся.
На этом мой друг закончил свой долгий рассказ.
— А что стало с собакой и с женщиной?
— Говорят, добрались кое-как до Токио. Там Коно-сан быстро сообразила, что надо делать. Построив на пепелище Нихонбаси барак, она открыла продовольственную лавку. То была самая первая в тех местах продовольственная лавка, так что Коно-сан изрядно подзаработала.
— Стало быть, она стала женой А-сана?
— Да, ловкая была женщина. А Сий-тян погиб случайно. Однажды вечером шел сильный дождь. Коно-сан отлучилась накануне, сказав, что идет к родственникам, но все не возвращалась.
Когда работник закрывал лавку, Сий-тян выскочил прямо в ливень. Видимо, ошибся, как тот шпиц, что бросился к нам у храмовой стены. На широкой бетонированной улице за углом сквозь дождевую пелену сверкнули фары легковой машины. Полосу света стремительно перерезал белый комочек. Послышался скрежет шин вильнувшей в сторону машины, и в тот же миг фары снова высветили белый комочек, по-заячьи прыгавший на мостовой. Машина наехала на шпица.
А-сан, выбежавший на угол, молча стоял под дождем, — он видел конец «собаки Тодзио».
1951