Фрэнсис не врет. Никогда. Она не всегда говорит всю правду, но никогда не врет. По крайней мере, так было раньше. Ни уверток, чтобы не подходить к телефону; ни утешительного лицемерия в ответ на вопрос подруги, не раздалась ли та в бедрах; ни лжи во спасение; ни злобной клеветы. Фрэнсис убеждена, что лгать любимым — унижать себя. А Филипа она любит. У Фрэнсис проблемы.

Фрэнсис ужинает дома с своим преуспевающим мужем. Обожаемый сын, тот, что высасывает из них энергию и выкачивает любовь, уже в постели, и у родителей есть три-четыре драгоценных часа, прежде чем их сморит сон. Фрэнсис весь день без продыху делала массаж — шесть одноразовых посетителей и три часа с двумя постоянными клиентами; один из них — шестилетний ребенок с целым списком недугов, его чахлое тельце никогда не вырастет длиннее этого списка. После обеда с Дэвидом она прихватила лишний часок, чтобы вытряхнуть несчастья шестилетнего малыша из своей плоти; потом наскоро выпила чаю с Кушлой и долго предавалась умащенной кремом страсти.

Это их первая встреча после того, как Фрэнсис познакомилась с принцем. От Фрэнсис не укрылось, что Кушла сегодня не столь уверена в себе, как обычно. Целительница и наполовину экстрасенс предположила, что Кушла чует появление Дэвида. Что ж, Фрэнсис расскажет ей о другом мужчине. О дважды другом мужчине. Но сначала она расскажет мужу о любовниках. В измене она хочет быть справедливой. Фрэнсис сидит напротив мужчины, за которым десять лет замужем, и улыбается. Фрэнсис ждет. Она знает, сегодня Филип спросит. Она готова к ответу.

Столовая выходит в сад. Эта комната — идеальное место для летних ланчей или, как сегодня, для зимних ужинов. Стол отражается в широких, не зашторенных окнах. Вечер морозен и ясен, завтра утром все будет в инее. В камине, настоящем викторианском камине, мерцает газовый муляж угля; свечи украшают стол, накрытый для супруга. Сначала суп-пюре с ореховым маслом и свежим теплым хлебом, затем приправленные чесноком корнеплоды и жареная говядина — шотландская, незапятнанная коровьем бешенством. Кровоточащая в середке говядина мягка и нежна. Фрэнсис нежна, но не мягка. Пора.

Филип поднимает голову. Он любит Фрэнсис. Он любит ее по многим причинам. Потому что любит ее уже очень давно, и чувство, которое он испытывает к ней, стало такой же привычкой, как чистить зубы дважды в день. Потому что она мать его сына. Потому что она содержала семью в тяжелые скудные годы, предоставив ему возможность укрепиться в мире мужчин. Потому что она отвратительный повар и восхищается любым съедобным шедевром, какой ей ни предложи. Потому что, когда все кругом худеют, Фрэнсис никогда не удавалось потерять больше девяти килограмм, и в ее нежной плоти заключена огромная энергия, которая ведет их обоих по жизни. Потому что она его лучший друг. Потому что она целительница, и, переночевав в ее объятьях, он твердой поступью возвращается в жесткий мир. Потому что она красива по утрам спросонья. Потому что она здорово умеет делать минет.

Филип отодвигает тарелку, делает глоток «пино нуар», готовясь услышать новость:

— Ты не хочешь рассказать, что происходит?

Фрэнсис благодарна ему за вопрос, благодарна, за то, что он так хорошо ее знает:

— Спасибо, что спросил. Можно доесть твой пастернак?

Филип передает ей тарелку с недоеденной горкой пастернака, смешанного с кориандром, и окаймленного холодной говяжьей кровью. Фрэнсис в четыре приема управляется с остатками, вытирает рот и отдает тарелку мужу:

— У меня роман. Или увлечение. Точно пока не знаю.

— Ясно.

— Два романа на самом деле.

— Или увлечения?

— Да.

— Понятно.

— Один с женщиной и один с мужчиной.

— Мужем и женой?

— Нет, — смеется Фрэнсис. — Они не знакомы друг с другом.

Даже Фрэнсис не может знать всего.

Филип встает, наливает себе еще вина. Отходит к окну, смотрит на сад. Иней уже оседает на отутюженном газоне. Газон утюжит наемный садовник; приходит раз в две недели, чтобы добиться совершенства от зеленой площадки, хотя в течение пяти зимних месяцев зелень служит лишь фоном для их отутюженного дома. Когда-то они вместе копались в саду. Когда-то у них было на это время. Теперь они работают столько часов, сколько потребуется; остальное время проводят с сыном и любуются садом издалека. Филип возвращается за стол. Берет кусок недоеденной чапати и снова бросает на тарелку. Встает. Делает шаг к Фрэнсис; опомнившись, возвращается к своему стулу. Садится, допивает вино, оглядывается, не зная, что еще сделать; сраженный пустотой тарелок, сдается и оборачивается к Фрэнсис. Она наблюдает за его нервозными движениями.

— Знаешь, ты ведь имеешь право взбеситься.

— Да. Спасибо. Знаю.

— Ты взбешен?

Филип качает головой:

— Не думаю. Пока нет. А надо?

Фрэнсис задумывается на секунду, поливает оливковым маслом хлеб, добавляет соли и тонкий ломтик пармезана. Откусывает, быстро жует, судорожно проглатывает и чувствует, как хлеб царапает пищевод.

— Не знаю.

— Тогда откуда же мне знать?

— Что ж, справедливо.

Фрэнсис чувствует, как вежливая сдержанность начинает давить на них. Она перебирается к камину, на двухместный диван с ситцевой обивкой, и протягивает руку, приглашая Филипа присоединиться к ней. Он остается за столом и крошит пробку на мелкие кусочки.

Спустя девяносто долгих секунд он произносит:

— Это важно? Это имеет значение? Они имеют значение? — поправляется он.

— Не думаю. Пока не имеют. Все только началось. С обоими.

— Когда началось?

— На этой неделе.

— С обоими?

— Да.

— Значит, ты еще можешь все переиграть?

— Наверное. Если захочу.

— Это что-нибудь изменит? Для нас?

Фрэнсис поднимает глаза, пожимает плечами и произносит короткую, но очень важную правду:

— Честное слово, не знаю.

Филип откидывается на спинку стула, смотрит на жену. Фрэнсис встречает его взгляд. Филип не знает, что и думать. Мысли не работают, отказываются складываться в предложения, в голове вспыхивают лишь бессвязные образы. Рождение Бена. Как сын болел воспалением легких и как Фрэнсис за ним ухаживала. Их первый лыжный отпуск. Оба они из семей, никогда не видевших Франции, не говоря уж об Альпах, вот и решили, что теперь могут позволить себе то, о чем прежде даже не смели мечтать. Филип и Фрэнсис еле вытерпели этот отдых. Бен был в восторге. Отрывочные воспоминания о десяти годах брака и двух годах добрачных развлечений. Филип перебирает эти воспоминания. Проверяет, так ли оно было на самом деле, как он думал. Теперь он уже ни в чем не уверен. Полчаса назад, когда они с удовольствием поглощали ужин, он заметил — что-то не так, но решил, что речь идет о проблемах на работе или с Беном. О чем-то, легко разрешимом за бутылкой вина, легко выпрямляемым под холодным и рациональным взглядом. Или с помощью ненавязчивого секса. А оказалось, что у его жены два романа. То есть, увлечения. Неважно.

Рациональная часть Филипа отнюдь не удивлена, он знал, что когда-нибудь это случится. Он сам дважды ходил на сторону. В первый раз его просто занесло. Это произошло вскоре после женитьбы, когда его вдруг осенило, что он влип на всю оставшуюся жизнь. Она была его коллегой, они вместе работали над новым проектом и отправились в двухнедельную командировку в Нью-Йорк. Фрэнсис не смогла поехать, потому что только-только устроилась на работу, и Филип занимался любовью с Элисон каждую ночь. У них не было ничего общего, кроме работы и пристрастия к жареным пирожкам с семгой. Адюльтер выдохся сам собой через несколько дней после возвращения в Лондон. Элисон перешла в более крупную компанию с разноцветными стеклянными потолками. Филип вспоминал ее каждый раз, отправляя в рот ароматный кусок семги. И никогда больше.

Второй роман был куда серьезнее. В течение четырех лет Филип регулярно занимался любовью с женой своего лучшего друга. Занимался любовью, ходил к ней в гости, спал с ней и даже строил планы на будущее. Планы Филипа были стратегическими полетами фантазии, мечтательным отрывом от реальности. Планы Клэр, напротив, были весьма реальны. К сожалению, в долгих вечерних дискуссиях они так и не сподобились испытать свои желания на искренность. В конце концов Клэр так увлекалась планированием, что решила уйти от Майкла к Филипу. Она была готова оставить человека, с которым прожила шесть лет, и трехлетних близнецов ради Филипа. Или забрать детей с собой. Как он скажет, так она и сделает. Но когда Филипу предоставили выбор, он признался Клэр, что рад бы продолжать их связь до скончания века, но никогда не бросит Фрэнсис. Клэр много для него значит, но навсегда останется на втором месте. Ему очень жаль, и он надеется, что она поймет. Они отчаянно ругались — по телефону или встречаясь украдкой; угрожали друг другу разоблачением. В конце концов, усталая, пропитавшаяся виски и потрясенная правдой Клэр сдалась. Теперь семьи вместе проводят выходные; женщины потешаются над гоняющими мяч мужчинами, над их пивной дружбой и втайне жалеют, что у них самих так мало общего. Их дети отлично ладят, несмотря на разницу в возрасте, и Фрэнсис никогда не узнала правды. Официально, в подробностях.

Но Фрэнсис чует: что-то было. Поэтому она чувствует себя в праве рассказать Филипу о Кушле и Дэвиде. Справедливость, если не мораль, на ее стороне. И хотя Филип никогда в этом не признается, но и он знает, что справедливость на ее стороне. Настал ее черед. Филип понимает, что, наряду с прочими компромиссами их успешного брака, ее молчаливое знание и притворная неосведомленность — еще один зацементированный камень в дорожку, которую они вместе вымостили. Филип благодарен Фрэнсис за то, что она ни разу не спросила его напрямую. И благодарен за то, что она так долго собиралась изменить.

Однако в данном случае он — пострадавшая сторона, и грех не извлечь из роли жертвы выгоду и власть. У Филипа есть только одно требование. Фрэнсис соглашается, даже не выслушав. Запертая между желанием и виной, Фрэнсис чувствует себя ужасно и одновременно чудесно. И ей ничего не остается, как согласиться. Она замирает, дожидаясь, пока Филип озвучит свою волю. Он требует пригласить Кушлу и Дэвида на ужин. Он хочет с ними познакомиться. Фрэнсис вздыхает с облегчением. Он мог попросить куда больше, а с ужином — никаких проблем. Филип намерен превратить ужин в испытание. Он понаблюдает за Кушлой и Дэвидом; понаблюдает, как они говорят, едят, пьют. Он позволит Фрэнсис связь на стороне — в конце концов, она это заслужила. Но только одну. И он сам выберет ей партнера.

Фрэнсис и Филип вместе убирают со стола, выбрасывают засохший хлеб и застывшую говяжью кровь в мусорное ведро. Она очищает тарелки и загружает их в посудомоечную машину; он осторожно моет тонкие бокалы под обжигающей горячей водой, вытирает их сухой мягкой тряпкой и ставит аккуратно в шкаф вверх дном. Они снуют рядом — заботливо и сочувственно. Не касаясь друг друга. Почти не разговаривают, лишь коротко обсуждают нового учителя Бена и добавляют несколько пунктов к списку покупок. Они кажутся поразительно спокойными. Тщательно прибрав в столовой и на кухне, Фрэнсис и Филип пробираются наверх, в спальню, где, крепко сжав губы из страха разбудить сына, спящего в соседней комнате, пинают и бьют друг друга. Точные ловкие удары сыплются на едва прикрытые животы и спины, предплечья и ляжки. Фрэнсис и ее муж избивают друг друга. Начала она, растерянная и взволнованная его реакцией на новость, отвешивает Филипу — полуголому и запутавшемуся в одежде — звонкий шлепок. Лупит по почкам сзади, и Филип падает на кровать. Вскакивает, рассвирепевший от предательского удара и возбужденный предстоящим званым ужином.

Фрэнсис и Филип равны по силе и одинаково разгневаны. Она лягает его по ногам, он таскает ее за волосы; она царапает короткими, но крепкими ногтями его спину; он тычет кулаком ей в солнечное сплетение. Прежде они не дрались, это не традиционное завершение ночного совокупления. Это физическое выражение всего того, что добропорядочная жизнь, красивый дом, по́том завоеванное положение в обществе не позволяют высказать вслух. Бизнесмен нового поколения и постфеминистская целительница, она же мать, молотят друг друга в исступлении, потому что слишком хорошо умеют оберегать друг друга от непривычного. Потому что не знают, как жить иначе. Они родились в либеральных шестидесятых; выросли в свободных семидесятых; научились щедрости в алчных восьмидесятых и встретили девяностые сформировавшейся парой. Считается, что они должны быть заботливыми, понимающими, открытыми и любящими. Считается, что они должны быть храбрыми и отважными, должны уважать свободу друг друга. Они хотят нормального брака. И при этом каждый хочет осуществиться. Они знают, что их желания обоснованы. И злятся: почему их не предупредили, что партнерство и самоосуществление плохо сочетаются.

Фрэнсис и Филип засыпают в темной комнате, хлопковые простыни сверху и снизу, ласковое урчание батарей согревает их. Они спят с не зашторенными окнами, за которыми иней выбеливает газон. Лежат в объятьях друг друга, измученные и встревоженные. Они обошлись без секса, ведь они — обычная пара, а не персонажи порнофильма. И сегодня с них хватило физического возбуждения.

Фрэнсис просыпается усталой, вся в синяках, на час раньше сына. Филип нагоняет жену в душе, они целуют синяки друг на друге — под одеждой, к счастью, их не будет видно — нежно, великодушно и молча. Затем будят ребенка, с аппетитом завтракают всей семьей кашей с пониженным содержанием жира, омлетом из яичных белков, горячим молоком и кофе, полным кофеина. Запрыгивают в машину, слушают по дороге программу «Сегодня». На их новенькой «ауди» Фрэнсис отвозит Бена в школу, подбрасывает Филипа до электрички и едет на работу. На стоянке мгновенно находит неисправный счетчик и без колебаний втискивается в узкое пространство между машинами. В тот день Фрэнсис и Филип перезваниваются четыре раза и спешат домой в объятья друг друга. Они переживают боль вместе, у них идеальный союз.