Вот ведь сукины дети: буржуазный строй им поперек горла — посмели нанести удар на самом высшем уровне! Я своими глазами видел, как они с холодным расчетом напрочь снесли голову высшему руководителю страны, обезглавили символ единства и национальной гармонии, олицетворение революционных, демократических устремлений!

Наступит ли когда-нибудь конец этой трагической, неуклонно ползущей вверх кривой насилия, кровопролития и преступности? Неужто

Однако надо признать: здесь тоже постепенно внедряется наш способ делать политику. На нас равняются, ребята! С технической точки зрения операция проведена безукоризненно. Автор заслуживает всяческих похвал. Однако кто он, так и неизвестно: убийца не только не арестован, но даже не опознан.

Силы подавления соблюдают спокойствие, твердость и сдержанность. Вот что сказал мне один из тех, кто ведет расследование (он пожелал сохранить инкогнито):

— Расследование преступления, видимо, будет длительным и сложным, однако акт возмездия мы предполагаем совершить сегодня же.

— То есть как, черт возьми?!

— А так: расстреляем определенное количество политических заключенных, пропорционально численности каждой из групп, составляющих красную левую.

— Но...

— Их объективное соучастие неоспоримо.

— Значит, вы считаете, что напали на след?

— След может быть только красным.

— Предполагается контрреволюционный заговор?

— Вы ведь иностранец, дорогой друг! От какой вы газеты?

Я с лету понял, куда он гнет, и даю ему немного денег. Расследователь сует деньги в карман и, оглянувшись по сторонам, таинственно сообщает, что убийство президента — наверняка дело рук красных заговорщиков-подпольщиков. Подумаешь, открытие! Но он дает мне знак выслушать его до конца. Правительство распустит слух — кстати, было бы неплохо, если бы я довел его до сведения своих читателей, — о том, что президента убили буржуазные ультра — скажем, крупные помещики.

Минуточку, дайте разобраться: ведь революция привела к власти правых, не так ли? Но оказывается, справа всегда есть место для другой, еще более правой, иначе говоря, правое политическое пространство практически неограничено. Хорошо, но какой смысл возлагать ответственность за убийство президента на ультраправых?

Расследователь качает головой, вздыхает, не может скрыть иронической улыбки:

— Таким образом мы отдаем должное их террористическим устремлениям, успокаиваем их и подрываем позиции подлинных организаторов убийства, то есть красных подпольщиков: чтобы доказать факт своего существования, они будут вынуждены снова себя обнаружить, совершить новые покушения. Все это вызовет страх и соответствующую реакцию со стороны большинства революционеров, то есть умеренной правой, не совсем точно именуемой центром. Контрудар, естественно, обрушится на левых, революция еще более поправеет, а ультраправые окажутся у нас в руках. Здорово придумано? В политике из всего надо извлекать выгоду, дорогуша («Журналист ты мой хреновый», — чуть не сказал он).

Тогда, спрашивается, зачем пытаться выявить истину, гоняться за подлинными виновниками убийства?

Я решил поставить на Мэри крест и не обращать внимания на ее исчезновения; если ее снова арестовали, так ей и надо. Но, оторвавшись от вечерней газеты, в которой я безуспешно искал сообщение о зверском убийстве президента, я увидел, что старуха Мэри как ни в чем не бывало сидит в холле: отсутствие ее длилось всего одни сутки. Не успел я обрадоваться, как она встала и направилась к выходу — лишь незаметно обернулась, желая убедиться, что я следую за ней.

Мы взяли такси, выйдя из такси, пошли пешком, потом сели на автобус и доехали до конечной остановки.

— Послушай, Мэри, не будь ты знаешь кем... Сколько можно?!

Но она знаком дала мне понять, чтобы я не задавал вопросов.

После бессмысленных многочасовых блужданий мы вдруг набрели на какой-то автомобиль; ключ торчал в замке зажигания; Мэри села за руль.

Стемнело. Я спокойно заметил, что мне еще надо поспеть на коктейль, который устраивается после вернисажа, и накропать статью, но эта кретинка сказала, чтобы я не дурил себе голову:

— Какую очередную чушь ты собираешься сообщать своим легковерным читателям?

Э, нет, красотка! Меня можешь поносить как угодно, — я знаю, ты считаешь, что мне это полезно, подстегивает, — но своих читателей я тебе в обиду не дам!

Старуха Мэри гонит нашу жестянку на предельной скорости и твердит одно: чтобы я перестал идиотничать, что я должен целовать ей ноги, неблагодарный!

Под покровом темноты плачевные результаты строительных афер выглядят не так вопиюще. Где-то в районе Кастелли Романи мы подъезжаем к богатой вилле; нас там ждут несколько внушительного вида господ; с Мэри они здороваются по-свойски.

Вы уже догадались: это заговорщики-подпольщики.

Меня мороз подрал по коже, когда я усаживался в качестве почетного гостя на диван стоимостью в два миллиона лир. В голове вертелась неотступная мысль: это они сварганили убийство президента.

Долго никто не решался открыть рот. Наконец один — интеллигентного вида, в очках с золотой оправой, волосы подстрижены ежиком — сказал мне, что убийство президента дело рук правых ультра. (Ну да, инициаторы — несколько крупных помещиков.) Но что они, заговорщики-подпольщики, предпочитают взять вину на себя — так вы в своей газете, пожалуйста, и напишите.

— Дьявол всемогущий! — не выдержал я. — Но ведь это значит самим себя кастрировать!

Мой собеседник попросил продажное перо на службе капитала не прерывать его. А эта сводня Мэри сидит себе и посмеивается.

Затем другой, с усиками, начал мне терпеливо растолковывать: ультра, почувствовав, что у них украли убийство, рассвирепеют и, желая показать, как они сильны и активны, укокошат еще кого-нибудь. Все это вызовет страх и соответствующую реакцию со стороны большинства умеренных, правых, тех, кто занял позицию в центре...

Я уже приготовился услышать, что реакция обрушит удар на левых... Так и есть:

— Левые воспрянут духом, сорганизуются и пойдут в контрнаступление.

Понятно? Теперь мне бы хотелось выяснить, какой идеологией руководствуются эти политические деятели в подполье, к чему они зовут.

— Мы лишились последних надежд, — заявил очкарик.

— Мы начинаем с самой первобытной фазы политической борьбы, поэтому мы и возражаем против того, чтобы нас называли красными, — добавил другой, с усиками.

Тут я обнаружил присутствие молодой дамы, начисто лишенной вторичных половые признаков и подстриженной под мальчика. Она утверждает:

— Мы и не клерикалы, и не антиклерикалы.

— Ага, понял: вы троцкисты. Нет, ревизионисты. Нет, маоисты.

— Политически эти определения лишены смысла, — говорит молодая дама, которая, само собой разумеется, курит длиннющие сигареты. — Единственное кредо в данный момент — это философия, наука, опирающаяся на достоверные данные, на цифры.

— Наши враги — все, кто фигурирует в списках налогоплательщиков. Ошибки быть не может, у нас в руках самые последние данные, — говорит очкарик. — Ликвидировав налогоплательщиков — сначала в нисходящем порядке, а затем, дополнительно, по особым признакам, — мы решим все проблемы.

— А если в списке налогоплательщиков числятся и ваши имена? — рискнул спросить я.

— К сожалению, так оно и есть, — мрачно отозвался господин с усиками. Он вытер со лба капельки пота и продолжал: — Когда наступит наш черед, мы покончим с собой или уедем в Швейцарию.

— Я буду первым, — посетовал очкарик. — К несчастью, из всех това... из всех коллег у меня самые высокие доходы.

— А когда вы приступите к выполнению этого плана?

— От нас требовалось его разработать и переписать списки, на то мы и налогософы, а уж осуществлять его будет рабочий кл... те, кто подоходного налога не платит. Понятно? — ледяным тоном пояснила молодая дама.

Наконец заговорил и четвертый подпольщик, лысый:

— Буржуй буржуя не съест. В крайнем случае пустит себе пулю в лоб, и точка.

Можно не разделять этих взглядов, но уважения они заслуживают. Ведь если разобраться, передо мной вполне нормальные люди, даже не наркоманы.

Виллу мы покидаем на рассвете. Мэри опять за рулем; молчит, ни слова — из уважения к глубокому раздумью, в которое погружен ваш Джо.

Мы проезжаем мимо огромного промышленного комбината; это новый автомобильный завод, выпускающий сверхэкономичную отечественную малолитражку последней марки. Гигант, освещаемый зловещими прожекторами лагерного типа и вспышками серного пламени, работает на полную мощность. Надо иметь могучую хватку какого-нибудь Диккенса, чтобы суметь передать, как это поэтично. Возле проходной скопление черных муравьев — чернорабочих; они расступаются, чтобы пропустить служащих, инженеров и техников, квалифицированных рабочих — словом, заводскую аристократию, мозг предприятия. После того как привилегированные проходят, конвейерное мясо — чернорабочие — снова смыкаются, образуют компактную массу. Здесь кипят профсоюзные страсти, идет торг. Заводской босс выдвигает предложение, бригадиры-подрядчики, торгующие мышечной рабочей силой, наперебой выдвигают свое, как на аукционе: кто меньше. Когда, наконец, условия кажутся боссу подходящими, он объявляет референдум, чтобы демократическим путем решить, согласны ли работяги с предложением предприятия. Бригадиры сговариваются заранее, поэтому референдум всегда дает утвердительный ответ. Вахтеры отпирают ворота и впускают отобранных рабочих — обычно тех, кто помоложе и повиднее. Прочие остаются за воротами — ждать следующего аукциона. Когда он состоится, неизвестно, — во всяком случае не раньше, чем нанятых рабочих измотают сверхурочные, измытарит сдельщина, пока девять десятых не выйдут из строя в результате несчастных случаев.

Вот как обстоит дело на свободном рынке труда, как заключаются свободные трудовые соглашения на предприятии, которое не подвержено политическим встряскам.

Бригадиры-подрядчики не расходятся — дожидаются мзды от тех, кто пошел работать. В былые времена они занимались сутенерством, но сутенерство — ремесло опасное и неблагородное. То ли дело теперь, под крылышком у профсоюза; профессиональный статус их вполне пристоен, а главное узаконен. На этом примере мы видим, что революционная профилактика преступности проводится неустанно и — в самых неожиданных формах.

Я подхожу к пожилому бригадиру; от прежней профессии головореза-мафиозо у него остался лишь пистолет на боку. Дяденька оказался разговорчивым и сразу начал превозносить успехи отечественной промышленности, которые, по его словам, сулят в ближайшем будущем новое экономическое чудо. Особенно важным он считает намерение крупных предприятий передвигаться к югу, навстречу огромной почти нетронутой массе рабочих рук, готовых работать, не предъявляя нелепых экономических и политических требований; единственное, чего они хотят, это содействовать политике, цель которой — увеличение прибылей. Безработица, конечно, еще есть, но это на пользу дела: если ее поддерживать как локальное явление, она тонизирует рынок труда, рождает дух соревнования и убирает с дороги неспособных и слабых.

Я интересуюсь положением рабочих:

— Какое у рабочего может быть положение? Работать тяжело, так было, есть и будет. Хочешь прокормиться, вкалывай, харкай кровью — и все дела.

От этих простых слов на меня повеяло извечной покорностью рабочего класса, сознающего, что на его крепких плечах лежит весь груз прогресса. Эти суровые люди иной раз ропщут, даже матерятся, но, сжав зубы, до конца выполняют свой долг. Они знают, что цепи, приковывающие их к проклятому труду, это цена, которую надо платить за то, чтобы их свободная и сильная родина процветала, чтобы тем, кого избрали депутатами парламента, кому надо думать и решать, был обеспечен вольный полет мысли и главное, чтобы капиталы использовались производительнее, а не уходили бы на рулетку, женщин и шампанское.

— Почему предприниматели любят говорить, что они рискуют своими капиталами? — спросила Мэри, когда мы снова тронулись в путь.

— Потому что они всегда рискуют потерпеть крах и разориться.

— А нельзя ли попытаться избавить их от этого риска? Запретить ставить под угрозу свое состояние? С азартными играми, по-моему, давно пора кончать. Нравственность от этого только бы выиграла, а?

Попробуйте ответить ей вы.

В гостинице меня ждала записка из канцелярии президента (Второй) республики. Глава государства соблаговолил удовлетворить мою просьбу об интервью, для чего он готов принять меня в своей личной резиденции.

Как! — воскликнете вы. Разве его не разорвало на части чудовищным взрывом бомбы? Тот же вопрос задал себе и я, ребята.