Никаких приказов я писать не собирался. А вот план ближайших действий давно нужно было составить. Стоило записать на бумагу не только замыслы по относительно безболезненному вхождению в туземную элиту, хотя это, конечно, тоже. Но и главное – перечень предприятий, необходимых мне для скорейшего развития края.

Тут нужно обязательно уточнить – зачем мне все эти фабрики с заводами и железная дорога в придачу. Все дело в людях! В человеках! Во время гражданской войны и в последующих за ней репрессиях жители Сибири пострадали гораздо меньше населения Европейской России. Соответственно, именно в Сибири сохранился репродуктивный резерв страны. И если бы не Великая Война, к концу двадцатого века в Томской области проживало бы никак не меньше пяти-шести миллионов человек. А не миллион с хвостиком, как в мое время. Представляете?! На территории в триста тысяч квадратных километров – всего миллион человек!!! В пять раз!

Так вот. Фабрики, заводы, рудники и дороги – это рабочие места. Это повышение привлекательности здешних пустынных земель для переселенцев с Запада. Вытянуть, убрать из перенаселенных областей империи нищенствующих от невозможности найти применение своим рукам – означает снизить там социальную напряженность и одновременно увеличить репродуктивный резерв. Здесь, в относительной свободе, на землях, слабо знакомых с "прелестями" крепостничества, вполне реально создать остров спокойствия. Страну, не видящую необходимости в кровавом свержении строя. Место, где революционеры не получат поддержки.

Задача не из простых. Я не тешил себя надеждами, что местные купцы и промышленники вдруг в одночасье станут приверженцами социальной справедливости, начнут отпускать рабочих в оплачиваемые отпуска, дадут пенсии и снизят рабочий день хотя бы до десяти часов. Не будет этого. Нигде в мире такого еще нет. В хваленой Англии дети работают на ткацких фабриках по четырнадцать часов. И бурлаки тянут баржи по вырытым вручную каналам. В Штатах – стране победившей демократии для ограниченной прослойки общества – на заводах падают в обмороки от переутомления и все еще разрешен рабский труд на плантациях. Франция, Испания, Пруссия, Русь – везде одно и то же. Цивилизация еще не доросла до профсоюзов. Зато вот-вот откроет терроризм. Это же гораздо проще! А при условии, что о ценности человеческой жизни никто не задумывается, то и понятнее.

Так что в рай на земле я не верил. А вот на то, что рабочие станут получать достойную оплату, — надеялся. Хотя бы здесь, в Сибири. Здесь цену умелым мастерам знают. Мало еще таких людей, чтобы кто-то мог себе позволить разбрасываться. Слышал, у Асташева на приисках опытные мастера до тысячи рублей ассигнациями в год зарабатывают. Конечно, и работа та еще. Попробуйте-ка изо дня в день в холодном ручье с лотком простоять, согнувшись в три погибели. Но ведь не уходят от него люди. А он и поселки сам строит, докторов приглашает, механизацию труда внедряет. Побольше бы таких хозяев.

Нечто подобное когда-то давно, лет через полста после меня, попытается затеять Столыпин. Умный был… будет мужик. Только методы выбрал какие-то… излишне жесткие. Посадил миллион человек в вагоны и вывалил вдоль Транссиба. Вроде как "захотят жить – выплывут". Прадед, земля ему пухом, рассказывал о переселенческих поселках всякие гадости.

Я решил идти другим путем. Наоборот. Я хотел, чтобы люди сами захотели сюда ехать. Чтобы туземные богатеи были вынуждены завлекать народ благами, которых нет и не скоро появятся в России. И если у меня получится – История изменится безвозвратно. Глядишь, и бунтарям не на кого будет опереться в своей борьбе…

Население платит налоги. И купцы с объема продаж платят. И промышленники. Чем больше в моих землях этих категорий налогоплательщиков, тем больше нулей будет в ежегодном отчете на высочайшее имя. Тем больше меня там станут любить и моим прихотям потакать. Тем больше вероятность безболезненного перехода к новым виткам развития. Все связано!

Конечно, наибольший наплыв переселенцев появится вместе со связывающей Европу с Сибирью железной дорогой. Тогда в путь смогут двинуться десятки тысяч семей одновременно. Только кто же мне позволит строить пути в чужих губерниях? Там свои хозяева есть. Обидно, но Гере, сугубо штатскому, статскому человеку никто генерал-губернаторства не доверит. А ведь вот где можно было бы развернуться…

Сибирь большая. Места всем хватит. В землях от Урала до Чукотки легко расселить до двухсот миллионов человек. Столько во всей империи еще нету. Да и нечего им пока там делать. Западная Сибирь – и то зона рискованного земледелия. А дальше на Восток только Уссурийский край благоприятен для крестьянского труда. Но Алтай и Север будущего Казахстана вполне способны прокормить всю Русскую Азию. Особенно если станут применять передовые методы ведения хозяйства. А вот вытащить из земли природные богатства и облечь их в форму товаров крестьяне не смогут.

Взял лист бумаги, прежде посоветовав Артемке истратить полученные деньги на обновки, и принялся писать:

Сельское хозяйство. Написал это первым, потому что крестьяне-земледельцы – подавляющее большинство в империи. Потому что именно они могут стать основными потребителями многочисленных товаров. Именно они способны создать рынок сбыта, превосходящий и нищий Китай, и уставшую от войн Европу. Нужно только дать крестьянам возможность зарабатывать.

И тут возникают два пути – интенсивный и экстенсивный. Либо дать хлеборобу больше земли и поселить на пустующих землях больше людей. Либо внедрять семена с большей урожайностью и научную организацию труда. И тот и другой, как бы ни казался экстенсивный путь привлекательным, имеют свои плюсы и минусы.

Больше крестьян – больше покупателей. Больше вероятность, что какая-то часть из них переберется ближе к городам и станет в итоге рабочими. Хотя прибыльность интенсивного земледелия заведомо ниже, чем экстенсивного. И нужно учитывать, что распределением обширных земельных наделов проблемы не закончатся. В каждом единоличном хозяйстве должен быть скот, которому нужно место для выпаса и луга для покосов. Нужен лес на дрова и для построек. К сожалению, это ограничивающие размер поселений ресурсы.

При экстенсивном пути каждый из землевладельцев относительно богаче. Мест для скота достаточно, наемные рабочие с помощью современной техники способны обрабатывать действительно огромные земельные наделы. Но покупательская способность крестьянства вообще будет меньше, чем при интенсивном пути развития. Потому что богатый крестьянин купит себе не сто штанов, а только десять – больше ему не нужно. А сто середняков приобретут-таки сто штанов и будут хотеть еще. Зато те переселенцы, кому не достанется земли, автоматически переходят в рабочие.

Теперь вопрос вопросов! Почему нельзя выбрать компромисс? Почему не поселить среднее количество крестьян и не помочь им с продуктивными семенами? Урожаи станут выше, середняки станут богаче, внутренний рынок вырастет хоть и не так сильно, как при исключительно интенсивном развитии, но и не так слабо, как при экстенсивном. Да потому что это убьет в зародыше второй, едва-едва формирующийся, но очень перспективный рынок сбыта отечественных товаров – рабочих промышленных предприятий. Отток всем довольных середняков в города будет минимальным. Заводы не получат рабочей силы, и мы будем вынуждены покрывать дефицит товаров закупками из-за рубежа. То есть развивать промышленность потенциальных противников.

Благо ни интенсивный, ни экстенсивный пути в абсолюте невозможны. Во-первых – не всем дано. Жаждущие земли в личную собственность могут ее здесь, в Сибири, получить. Но хватит ли у них сил и умений ее обработать? Конечно, не у всех. Значительная часть переселенцев, особенно тех, в чьих семьях больше дочерей, чем сыновей, вскоре разорится и пополнит армию рабочих. Их наделы скупят более удачливые, более предприимчивые, способные затянуть пояс сегодня, купить новый сорт семян, чтобы завтра получить впятеро больше. Появятся богачи, резко выделяющиеся из океана середняков.

А во-вторых, темных, обиженных на обманувшие их чаяния власти крестьян, кроме как на дармовую землю, больше ничем в Сибирь не завлечь. Ну не поедут опытные рабочие с Урала в землю ссыльных. Им и там неплохо платят.

Куда ни кинь, всюду клин. Записал – на откуп частной инициативы. Здесь с наскока проблему не решить. Придется зазывать как можно больше людей, в надежде, что каждая семья сама выберет себе путь.

Уголь. Уголь – кровь промышленности в условиях, когда электромоторов еще нет, а двигатели внутреннего сгорания если и есть, то безумно дороги в обслуживании. Особенно по сравнению с паровыми приводами. Уголь – пища для паровозов и средство для сохранения лесов. И металлургию без угля я представлял себе плохо.

Жаль, большая часть месторождений находятся в АГО, но и вдоль Иркутского тракта, на пути в Мариинск найдется что добывать. Вопрос только, сколько это будет стоить и есть ли там сорта твердого топлива, подходящие для плавки металлов.

Я уже предложил Нестеровскому, судье из Каинска, организовать совместную разработку Анжерского месторождения, но он пока ответа не дал. Да и маловато будет для моих целей одной шахты. Насколько мне известно, угли, подходящие для паровиков, не подходят для доменных печей.

Идеально было бы объединение металлургического и добывающего предприятий. Человека, имеющего капитал и готового впрячься в это сверхприбыльное дело, я пока не нашел. Возможно, придется все-таки разделить предприятия. Просто вероятна ситуация, когда требующихся двух-трех миллионов рублей для организации комбината ни у кого не найдется.

И отопление домов простых обывателей давно пора на уголь переводить. Хватит совершенно варварски леса вырубать. Таким макаром, к моему двадцать первому веку вокруг Томска столь же жалкие остатки былого величия останутся. Как только шахты заработают и топливо в реальных количествах будет доставлено в столицу губернии, издам распоряжение о запрете рубки деревьев в радиусе десяти верст от сел, штатных и заштатных городов. Доставка дров издалека существенно увеличит их стоимость, и уголь станет вполне конкурентоспособен. Тут, правда, есть один вопрос. Подходят ли печи в домах для перехода на уголь? Были у меня сомнения…

Сталь. Если уголь – кровь, то железо – кости. На железе держится цивилизация девятнадцатого века. Это век стали, а не пара, как некоторые считают. От иголок для деревенских мастериц до паровозов – это железо. Им кроют крыши домов, склепывают из него корабли, и им роют золото. Им воюют и строят. По нему ездят из него сделанные механизмы, перевозящие из него товары. Петли на дверях, заслонки в печах, лопаты и кирки, ножи для хлеба и гвозди – оно, родимое. Концерн Круппа очень долго был самым богатым семейным предприятием мира. Ну, кроме хитрованов Ротшильдов, конечно.

При богатейших залежах железных руд в губернии, особенно на юге Кузнецкого округа, большая часть изделий завозится с Урала. Каинские купцы нисколько не сомневались, что легко купят потребные машины на Ирбитской ярмарке. То, что Алтайское горное управление упустило этакий беспроигрышный способ пополнить кошелек государя императора, может сказать о многом. Скорее всего, о том, что в администрации АГО засели люди, не желающие чего-то менять. Плавят себе потихоньку серебро, подсчитывают намытое старателями золотишко и ни о чем думать не хотят.

Благо есть месторождение и вне АГО. Руды там, конечно, не такие богатые, как то же Темиртау, но вполне себе ничего. И туда также требуются миллионные вложения. Металл этот стыдливый. Прячется в тайге, во глубине сибирских руд. Дорогу туда построить – уже целое приключение. Но это необходимо. Буду искать желающих. Без своей стали железки не построить. А я еще планирую и пароходы в Томске мастерить. И паровые машины для приводов фабрик. И сельхозтехнику, и сепараторы с маслобойками. Ткацкие станки и станки для металлообработки. И на все нужно железо. Очень-очень много железа.

Вкуснючую идею – затеять в Томске производство оружия – усилием воли отодвинул на далекое будущее. Не до жиру…

Винокурение. Хоть с этим, слава Богу, проблем нет. Желающих даже слишком много. Думаю, и спиртовые короли, и принцы-спекулянты зерном без моей прямой поддержки замечательно проживут. А вот от дополнительных поборов их нужно оградить. Может быть, и не всех, а лишь тех, кто новую технику станет вводить и к рабочим по-человечески относиться. Записал.

Легкая промышленность. Имея Китай и Киргизию под боком – просто преступление не обзавестись ткацкими фабриками. Хлопок и шерсть. Но для их транспортировки требуется дорога. В идеале – железная. Но об этой мысли пока лучше забыть. Мне бы хотя бы гужевой тракт, приемлемый для повозок, соорудить. Пустить паровозы вдоль Катуни даже большевики не решились, а уж они-то были большие затейники. В сторону Алма-Аты дорогу лучше строить со стороны Омска. Никаких преград. Степь. А вот об организации торгового маршрута в Семипалатинск можно подумать. В степи – овцы. Где овцы – там шерсть. Где шерсть, там сукно. Записал: проверить – доходят ли пароходы до Семипалатинска и можно ли оттуда вывозить шерсть в промышленных масштабах!

Что я упустил? Деревообработка? Строительные материалы? Да полно уже этого. Только в Томске больше десяти кирпичных заводов. И пять лесопилок. Казаки говорили – стекла мало, да и дорого оно. Кто у нас здесь производство стекла развивать не торопится? Кому придать ускорение? Записал.

Цемент. Известняки в районе будущего поселка Яшкино. Огромное, просто колоссальное месторождение. А без цемента мы мосты для паровозов только временные, деревянные выстроить сможем. Значит – пишем.

Асфальт. Это из нефтяной оперы. Пишем – проблема глубокого бурения. Промышленная нефть в версте к северу от Колпашева. Но на глубине свыше двух километров. Меня одна нефтеносная дыра сделала бы на год счастливым и навсегда сказочно богатым. И асфальт – это только малая часть того, что из жидкого золота можно делать. Керосин! Мазут и органические смазки. И главное – толуол. Я весьма далек от химии, но думаю, легко найду человека, способного нитрировать производную нефти. И товарищ Альфред Нобель отправится нервно курить в стороне со своим динамитом. Пишу – патент на тринитротолуол. Письмо Менделееву.

От Менделеева мысли плавно переползли на туземное чиновничество.

Тут нужно обязательно рассказать – что же представляло собой губернское управление образца одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года.

Структура управления обширным, размером с половину Европы, краем делилась на стратегическую – так называемое общее правление – и тактическую, правление частное. Первое состояло из меня – гражданского губернатора и председателя Губернского совета. В самом же Совете – слово-то какое рабоче-крестьянское – состояли первые "шишки" туземной "елки". Председатели Губернского правления, Казенной палаты, Губернского суда и господина губернского прокурора. Плюс еще трое советников – по одному от каждого из отделений частного правления.

Совет, как нетрудно догадаться, решал вопросы, связанные с общим направлением деятельности чиновничьего аппарата в губернии. Вроде как: что будет сегодня на ужин – решает частное правление, а вот стоит ли НАТО бомбить Югославию – это уже общее. Шучу, конечно. В основном совет занимался адаптацией к местным условиям многочисленных инструкций и предписаний, регулярно поставляемых героями бюрократического труда из Санкт-Петербурга. А вот исполняло адаптированную до неузнаваемости версию – уже частное правление.

Правителем тактической части был, естественно, председатель. Управлять всеми сразу ни теоретически, ни практически невозможно. Поэтому мудрое правительство разделило всю толпу по принципу "чтобы у всех хватало дела" – на четыре отделения. Стола. Со столоначальником во главе. Это в России. В Сибирских губерниях отделения было почему-то три.

Первое ведало вопросами обнародования законов, присматривало за исполнением распоряжений губернатора и совета. В него входили Статистический департамент, Отдел кадров и Хозяйственное управление. В Томске первый стол "наградили" еще и сбором налогов, пошлин и недоимок.

Второе отделение занималось делами, касающимися сохранения правопорядка и общественного спокойствия. По сути, второй стол исполнял функции губернского полицейского управления. Кроме того, оно же ведало вопросами цензуры и отслеживало настроения в обществе.

Третье – это Стол Правосудия и Возмездия. Государственный надзор за судопроизводством, ссыльными и тюрьмами с каторгами на территории губернии.

Сверх того были еще Акцизное управление, Соляная комиссия, Приказ общественного призрения, Врачебная управа и Госконтроль.

Гера, охотно поведавший мне о хитросплетениях губернской власти, потряс меня до глубины души. Во всем этом нагромождении столов, табуретов и кресел не нашлось даже маленькой скамеечки для промышленности, транспорта и дел, связанных с переселенцами.

Зато для меня, исправляющего должность начальника губернии – то есть исполняющего обязанности гражданского губернатора, — в схеме предназначено было даже не кресло. Трон! С пьедесталом, как у памятника головы Ленина в Улан-Удэ! И примерно с такой же доступностью для рядовых обывателей, как у бриллиантов из Алмазного фонда Кремля. А я-то еще удивлялся, отчего многие люди, с кем я пытался разговаривать по-человечески, попросту в ступор впадали. Оказывается, сам факт, что я изволил к ним близко подойти, сравним с явлением Царицы Небесной на облаках, верхом на белом коне и с черным знаменем Анархии в руках. Что-то из области очевидного, но совершенно невероятного.

Об отчетности губернатора и различных департаментов разным министерствам я уже говорил. Теперь скажу о моих правах. Иначе вы можете не понять, почему совещание в моем новом кабинете прошло так, как прошло.

Главы не подчиняющихся напрямую Министерству внутренних дел губернских чиновников имели особый, "коронный" статус. То есть на свои должности они были назначены высочайшим повелением. Но давайте зададим коварный вопрос: а откуда его императорское величество вообще узнал о существовании какого-нибудь господина надворного советника Печенюшкина? Сколько таких Печенюшкиных по России-матушке? Десятки или сотни тысяч в десятке ведущих министерств? Процентов пять из них служат какими-нибудь управляющими или председателями и, по сути, являются назначенными самим царем с подачи прямых начальников. Это вроде как выборы в депутаты по партийным спискам в России двадцать первого века. Избиратели отдали голос всей партии, а вот кто именно заселится в государственную столичную квартиру – решает узкий круг лиц, весьма приближенных к так называемому политическому лидеру. Часть мест получают таблоиды – легко узнаваемые, знаменитые люди, радостно смотрящие с плакатов и листовок этого самого политического объединения. Другую часть – господа, особо указанные спонсорами весьма дорогостоящих выборных кампаний. Оставшийся хвостик – партийные функционеры, легко управляемые и заведомо преданные товарищи.

В Российской Империи "коронные" чиновники тоже назначались по спискам, которые подаются государю заведомо верными короне либо просто приятными в общении господами. Чаще всего – министрами. Но им, министрам, сведения-то подаются канцелярией губернского правления. А вот это уже вотчина губернатора. Получается, что формально я не имел права как-либо влиять на этих господ, но опосредованно мог сотворить с ними все что угодно.

Гера рассказывал, что будто бывали случаи, когда особо дотошные правдолюбцы, как он выразился, "вступали в конфронтацию" с начальником губернии. Лезли куда попало и, потрясая толстенным "талмудом" законов Российской Империи, требовали соблюдения каких-то прав. Эти наивные "крапивные души" подрывались на втором аспекте прав и обязанностей губернатора. Ибо я, даже будучи исправляющим должность начальника губернии, высочайшим указом назначен быть высшей государственной властью, представителем царя и "смотрящим" за общественным порядком и благонадежностью. И любой, взявший в руки пачку бумаги более тяжелую, чем признанную мной безопасной, мог быть объявлен неблагонадежным возмутителем порядка и отправиться в места не столь отдаленные рассказывать медведям о правах.

Только у этой монеты была и обратная сторона. Примерно то же самое мог сотворить уже и со мной генерал-губернатор. Что, как вы понимаете, совершенно невозможно, если в ответ на такой шаг он сам получил бы палкой по голове от какого-нибудь высокопоставленного господина из столицы.

Уравновешивающим грузом для этой взрывоопасной схемы взаимного бесправия стало рождение системы "крыш" и "папиков". Каждый, абсолютно каждый – от последнего писаря четырнадцатого разряда до его высокопревосходительства канцлера империи – имели над собой кого-то, кто гарантировал им относительно спокойное положение. Бывало, "крышеватель" и вовсе не имел никакого отношения к ведомству "крышуемого", оказывая влияние на нужных людей каким-либо иным способом. Тот же губернатор, имеющий "интерес" в неких торговых предприятиях, скорее всего, благожелательно выслушает просьбочку банкира, где его фирмы обслуживаются…

В общем, не понаслышке зная о современной – второй половины девятнадцатого века – системе и будучи профессиональным администратором века двадцать первого, нисколько не опасался какого-либо противодействия своим идеям, пожеланиям и распоряжениям. Честно говоря, был соблазн, неожиданно горячо поддержанный Герочкой, стукнуть кулаком по столу и заявить, что теперь будет вот так и не иначе. Пришлось даже, разглядывая большую Генеральную карту Томской губернии – рисованную от руки, наиновейшую, даже на мой искушенный взгляд – весьма точную, повешенную на стену в моем новом кабинете, — объясняться с душевным партизаном на предмет общей политики управления.

Еще в армии один хороший человек объяснил мне разницу между начальником и командиром. По его словам, начальник – это офицер, отдающий приказы. И все. Командир же – это офицер, строгий, но справедливый, отдающий приказы, которые ПОДЧИНЕННЫЕ В СОСТОЯНИИ ВЫПОЛНИТЬ!!! Таких солдаты любят и стараются лишний раз без повода не раздражать.

Запомнил на всю жизнь, но редко применял это правило в административной работе. Раньше. В другой жизни. Просто плевать было, начальником меня считают или командиром.

Сейчас – другое дело. В этой, второй жизни это стало важным. Слишком велика была задача, которую сам себе поставил, чтобы тратить время на "тихую войну" с собственными подчиненными. Мог ведь наорать, стращать начать, ногами топать, когда не обнаружил над столом портрета Александра Второго. Но нет. Сдержанно пожурил, выразил уверенность, что уже завтра все будет исправлено и самодержец российский ликом своим подчеркнет присутствие Власти в моем лице.

В общих чертах описал собравшимся чиновникам новый основной курс движения губернии. Объявил о намерении всесторонне поддерживать тех господ статских чиновников, кои своими деяниями и прилежанием существенно продвинут нашу локальную индустриализацию и заселение губернии. Пообещал во всем опираться на Губернский совет. Попросил не стесняться и оказывать мне честь, высказывая свои мнения и давая дельные советы. Пожаловался, что в штатных и заштатных городках моего края прозябают в безвестности талантливые и энергичные чиновники, в то время как в губернской столице есть отдельные индивидуумы, не желающие знать о веяниях новой эпохи, позволяющие себе игнорировать нужды возрождения Великой России и личные пожелания его императорского величества. Предложил подумать и предоставить списки и тех и этих, дабы, возможно, поменять их местами.

По задумке, это предложение должно было стать призраком нависающего над "неприсоединившимися" кнута. В качестве пряника использовал ресурсы Фонда и скорейший карьерный рост, в пределах моей компетенции, конечно.

Ответил на несколько осторожных вопросов о деятельности Фонда. Разъяснил. Улыбнулся и заявил, что не намерен вмешиваться в его деятельность. Почувствовал, что мне не поверили, но не стал кидаться переубеждать. Несолидно это да и бесполезно. Со временем все само встанет на свои места.

После минутных споров были образованы две новые Комиссии при губернском совете. Под моим личным патронажем, конечно. Промышленная – с Павлом Ивановичем Менделеевым во главе. Раз уж судьбе было угодно дать мне в подчинение брата великого русского химика, грех было бы не воспользоваться. Да и не место прекрасно образованному человеку в департаменте возмездия. По заблестевшим глазам молодого еще чиновника понял, что не ошибся: он даже плечи расправил, спину выпрямил.

Нагрузили Менделеева-младшего сбором сведений о прошениях в инстанции от предприимчивых сибиряков. По опыту Каинска я уже знал, что большая часть инициатив не была реализована лишь по причине "подковерной возни" на местах. Или не сошлись с кем-то из чиновников в определении размера "подношения". Но документы-то остались. К ним, к документам, у российских чиновников отношение нежное, почти благоговейное.

Кроме того, я обещал выдать карту с примерным расположением месторождений тех полезных ископаемых, разработку которых губернское правление могло разрешить без согласований с АГО.

Поговорили о паровых машинах. Выяснилось, что на Гурьевском заводе АГО лет уже с пять производят паровики под заказ. Мало и не слишком мощные. Могут и больше и сильнее, но железа не хватает. То железнорудное месторождение, откуда таскают сырье в Гурьево, снабжает еще и Томский железоделательный заводик. Приписные крестьяне с заводов и рудников бегут, бросая землю и огороды, рабочих рук не хватает. Жалованья администрация повысить без разрешения сверху не может, а быть может, и не хочет. Работа же на заводе считается легкой и каторжников туда не посылают. А в шахты и не хотят посылать – черт его знает, что учудят злодеи в глубине железной горы.

Тем не менее, все легко согласились с мыслью, что вместе с развитием промышленности существенно повысится спрос на паровые машины. Я даже подправил размышления некоторых в нужную сторону, заявив, что, будь я купцом, непременно закупил бы везде, где только мог, десятка два двигателей да механиков опытных бы пригласил. И паровики не продавал бы, а сдавал в аренду жаждущим. Причем за технические консультации еще бы и деньги брал.

Мне возразили, что, мол, согласно Горному Уставу, инженеры АГО обязаны помогать осваивать любые приборы и механизмы на территории губернии. Мол, что стоит купчине такого специалиста к себе вызвать, дабы тот какого-нибудь мужичка посмышленее обучил?

Ответил – бюрократия! Горным начальникам невыгодно станет, если у нас тут много заводов появится. Мы же остатки рабочих переманим и инженеров самых голодных и активных. Но и отказать они не вправе. А значит, станут каждое прошение годами рассматривать, время тянуть. Да и не пойдут купцы к Фрезе. Очень уж он их обижает последнее время. Своим чиновникам протекцию оказывает, а чужих поборами давит.

Прошение Горному начальнику о выделении специалиста по промышленному производству для участия в Комиссии все же написали. Положено так.

Вторая Комиссия стала называться "переселенческой". Тут оказалось больше всего споров. Не простым вопрос-то оказался.

По положению от одна тысяча восемьсот сорок третьего года, Томская губерния входила в список из четырех субъектов Империи, куда переселение только приветствовалось. Были определены величины земельных наделов для новопоселенцев – по пятнадцати десятин на семью, из которых пахотных земель – семь, под выпасы и сенокосы семь с половиной, и под приусадебное хозяйство – дом с двором и огородом – полдесятины. Назначались размеры единовременных ссуд для крестьян. Подорожные выплаты для следующих к месту поселения.

И люди шли. Пешком, через всю страну. С беременными женами и тучей детей. Не менее сотни семей в год – капля в океане целинных земель губернии. И к тому же не менее половины, повстречавшись с первым же представителем власти на земле края, немедленно заявляли, что документы потеряли и родства не помнят по темноте и безграмотности. Детская хитрость сбежавших из России крестьян. По закону, таких следовало бы выдворять обратно, да только кто гарантирует, что эти предприимчивые, рискнувшие бросить все и попробовать новой жизни в Сибири люди не свернут в тайгу за первым же поворотом? Скоробогатов, губернский землемер, затруднялся определить – какое количество нигде не зарегистрированных поселений существует ныне на территории, мне подвластной.

Манифест от девятнадцатого февраля одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года дал крестьянам личную свободу. Их больше нельзя было купить или продать, как скот. Этот же манифест привязал крестьян к выделенным им наделам пуще кандалов. По закону крестьянам запретили самовольно покидать поселения. Каждый получивший паспорт для поездки на сезонные работы и не вернувшийся в срок – объявлялся бродягой. А бродяжничество – это уже уголовное преступление, соответствующим образом наказуемое. Жить в любой губернии по выбору имели право только свободные, безземельные, отписанные, обладающие паспортами люди, представители титульной нации и по разрешению туземных властей. Вот казаки, например, подходили под это описание идеально. Кроме разве что того факта, что в большинстве своем они числились на государственной военной службе.

Выходило, что, уговаривая Евграфа сделаться капитаном переселенцев, я толкал шустрого сибирского мужика на преступление. И решить эту проблему можно было лишь с высочайшего позволения. Чем я и намеревался заняться.

Но прежде чем начать звать крестьян в губернию, нужно было организовать их благополучную доставку до места назначения и приготовить места для поселений. Это и вменили в обязанность новой комиссии.

Следовало создать, а где уже есть пересыльные тюрьмы для ссыльных поселенцев, то пристроить "свободную" часть, сеть пунктов отдыха и медицинского контроля вновь прибывших. Вписали в протокол, что отныне люди, не имеющие прививки от оспы, допускаться в губернию не должны. Для желающих в Усть-Тарке следовало построить карантинный поселок с врачом и существенным запасом материала для обеспечения прививками не менее пяти тысяч человек в год.

Естественно, каждый пункт отдыха должен быть снабжен запасом продовольствия и обеспечен персоналом, обученным отвечать на главные вопросы переселенцев: где обещанная земля, сколько ее, будет ли помощь с постройкой жилья и можно ли получить ссуду.

В тех окружных центрах, куда будут расселяться новички, нужно было создать запас сельхозинвентаря. Заранее договориться со старожилами о покупке у них нужного количества лошадей и скота. Приготовить семенной материал.

Губернской чертежной совместно с комиссией следовало составить планы тех мест, где наличествует достаточное количество неосвоенных земель. Михаил Силантьевич Скоробогатов даже за голову схватился, представив потребный объем работ. Поспешил обрадовать его и всех, кто примет участие в работе комиссий, о выплате особых премий за счет Фонда.

Расслабились. Пошутили даже. Совещание превращалось в заседание заговорщиков, и мне, черт подери, это нравилось. Общее благостное впечатление от с пользой проведенного времени немного портил надзиратель питейно-акцизного округа Лавицкий. Сидел бирюк бирюком, недовольно поджав губы. Махнул на него рукой. Для всех хорошим не станешь.

Конечно же, нагрузил столоначальников сбором сведений о чиновниках. Рассказал о том, что вскоре будет строиться доходный дом с пониженной арендной платой для служащих. Настоятельно порекомендовал донести эту новость до подчиненных. Желательно вместе с известиями о доплатах от Фонда.

На прямой вопрос: когда мое превосходительство соизволит начать личные приемы, — приподнял бровь и отговорился отсутствием секретаря, способного организовать запись страждущих и выделение часов приема. Пообещал вскорости обзавестись распорядителем доступа ко мне.

Статского советника Фризеля попросил не прихоти ради, а по служебной надобности отыскать директора Училищ и пригласить его ко мне на прием. Наступала пора заняться организацией досуга учеников томских гимназий. Тот скривил недовольно губы – чай, не мальчик на побегушках, — но отказать не посмел.

Вот так даже самых строптивых подчиненных постепенно и приучают повиноваться. Тут маленькая любезность, там невинная прихоть – глядишь, через годик уже и сам, привычно, спину гнет… Гнусно это, но именно с этим человеком, пережившим уже двух губернаторов, окопавшимся, пустившим корни, считающим себя "серым кардиналом", только так и надо. Не стрелять же его…

Распустил первое свое заседание. Вроде хорошо получилось. Жаль, что рабочий день на этом не закончился. Нашелся среди чиновничьей братии энергетический вампир – все силы выпил, гад.

— А вас, господа Скоробогатов и Менделеев, я попрошу остаться! — испытал краткий миг восторга. Как же давно хотелось кому-нибудь это сказать. Тогда, в Каинске, не в счет. Жаль, в губернии не нашлось ни одного Штирлица…

Губернскому землемеру дал задание нарисовать точную копию висящей на стене, только меньше в четыре раза. Пора было выносить на карту известные мне месторождения и загодя проложить трассу будущей железной дороги. Чтоб, не дай Бог, не получилось накладок. Поселенцы не поймут, если землю сначала дадут, а через год отберут…

Карта, кстати, стараниями губернского архитектора, коллежского асессора Андрея Константиновича Македонского создавалась. Чертежник, оказывается, в основном земельным кадастром ведал. Межевание, размежевание, определение границ участков и все такое. А картографией у меня в губернии – теплая компания из нескольких инженеров Корпуса инженеров путей сообщения, нашего архитектора и, как ни странно, командира 12-го Томского казачьего полка занималась.

— Чего же здесь поразительного? — удивился заметно осмелевший Менделеев. — Господин майор Суходольский и сам прежде в Корпусе служил. Им немало укреплений построено.

— Как же его в казачье войско занесло?

— О том, ваше превосходительство, при всем моем уважении, вы у него лично спросите. Мало ли что люди болтают. Правду-то только он сам и знает.

Отпустил Скоробогатова. Приказал новому председателю Промышленной комиссии при Губернском совете сбегать за карандашами с бумагой и принялся рисовать блок-схему губернской Научно-технической консультации. Написал мелкими буковками в скобочках: "Томский технологический институт", взглянул в расширившиеся от восторга глаза молодого, не заросшего еще мхами бюрократии чиновника и добавил тихонько:

— Большие университеты начинаются с маленьких институтов.

И тут же принялся черкать список требующихся специалистов: геологи и геодезисты, металлурги, агрономы и селекционеры, механики, кораблестроители, химики, особенно те, что разбирались в новом для этой эпохи направлении – органической химии. Крупными буквами написал: инженеры-железнодорожники.

— Гальванистика, ваше превосходительство, тоже модная ныне наука, — хмыкнул не верящий Павел Иванович.

— И что же она изучает?

— Электрические явления. Молнии на службу человеку надеются запрячь.

— Молнии? Ну, молнии нам пока не нужно, а вот искорку – было бы неплохо. Пишем и их тоже. Вы, господин надворный советник, припоминайте – кого еще я забыл?

— Ваше превосходительство, так вы не шутить изволите? Эти люди действительно вам потребны? Я поражен вашими планами, Герман Густавович!

— А вот это вы, дорогой Председатель, зря. Поражаться станем, когда планы сии в жизнь претворим. Пока же мы с вами только объем потребной работы пытаемся определять.

— Вы и железный путь намерены строить?

— Конечно! Сибирь, не связанная лентами стальных путей с Россией, — всего лишь колония. Я же намерен начальствовать губернией Российской, а не колониальной.

— Мне даже страшно думать…

— И не думайте, Павел Иванович. Не думайте. Примите на веру, примите всей душой необходимость всего этого для блага Родины – и вперед, к свершениям!

После минутной тишины Менделеев вдруг засмеялся.

— Простите, ваше превосходительство, — утирая влагу из уголков глаз, выговорил он. — Я вдруг подумал, что действительно хочу во всем этом участвовать. Даже если половина планов не случится, а вторая половина изменится, о наших деяниях потомки не забудут.

— Меньше всего… — начал было я скромничать и запнулся. Врать не хотелось. Чего уж там – ради них, родимых, все и затевал. Ради потомков с длинной памятью. — Пока я озабочен поддержкой современников. Оставим потомкам потомково.

Исчирканные листы чиновник забрал собой. Обещал поразмыслить и отписать несколько писем друзьям в Россию. О брате с ним говорить не стал. Думаю, за химиками он и без моего напоминания к Дмитрию Ивановичу обратится. Единственное не записанное направление тоже обговорили. Я имею в виду – взрывчатые вещества. Не порохом же дымным, прости Господи, Чуйский тракт строить. А доверять такие вещи бумаге – я еще из ума не выжил, хотя нам с Герой на двоих лет девяносто почти.

Взглянул на часы и заторопился выпроводить молодого чиновника. Приближалось время ужина у Асташева, а я еще хотел успеть попасть в гостиницу – переодеться. Встал даже уже, но зацепился взглядом за карту. Все-таки схемы земной поверхности – давняя моя страсть. Свою, Томскую область я вообще чуть ли не наизусть знаю. Да и Кемеровскую с Новосибирской. Алтай, что краевой, что республиканский, уже намного хуже. Заседал в комиссии по определению стратегического фонда месторождений на территории Сибирского Федерального округа. Видел карты. Но если свою область чуть ли не пешком всю исходил, то в районе большинства замороженных для потомков залежей на Алтае даже не был ни разу. Сейчас вот смотрел на Чуйскую степь, нарисованную умелой рукой губернского чертежника, и видел там серебро, железо и свинец. Цемент и асбест. А еще видел зону произвола горных начальников АГО. Насколько все было бы проще, если бы я попал в тело предыдущего губернатора. Он-то, в отличие от Лерхе, был одновременно и начальником АГО.

Так бы и простоял перед огромной, во всю стену, картой, если бы от этой мантры меня не отвлекло явление угрюмого, обремененного пивным животом господина. Пришелец отрекомендовался жандармским штаб-офицером Афанасьевым и предложил ознакомиться с четырьмя нестрашно худыми папками – личными делами молодых людей, один из которых мог бы стать моим секретарем. И ведь, морда эфэсбэшная, отказал мне в праве забрать документы с собой и почитать материалы дома, перед сном! Пришлось опять садиться за стол.

Позвал прежде Артемку из приемной. Велел брать мою повозку и мчать в гостиницу, за одеждой. Почему-то заявиться к Асташеву в мундире, присыпанном бумажной пылью, представлялось совершенно неуместным.

А жандарма я все-таки перехитрил. Спросил, с совершенно невинным видом, не поджидают ли кандидаты моего решения за дверью? Сам знал, что нет. Но ведь убедиться стоило, не правда ли?

— И каким образом, милостивый государь, я должен делать отбор? А ежели у человека в бумагах одно, а на самом деле уши торчат? Или, прости Господи, он вообще – рыжий?! Вы себе даете отчет, что станут болтать обыватели, коли у меня в приемной этакое чудо-юдо поселится?! Уж не намеревались ли вы подорвать таким образом авторитет представителя власти в губернии, а тем самым и нанести ущерб его императорскому величеству, чьим высочайшим повелением…

"Остапа понесло", — промелькнуло в голове. Доводить до абсурда не хотелось. Мне "охранка" еще много пользы принести должна.

— Мне сказали, ваше превосходительство, что вас в первую очередь интересуют другие качества в сих кандидатурах, — нахально перебил штабс-капитан. И фыркнул носом в густые усы. Носом! Вот же прохиндеи. Я перед ним тут туповатого чинушу корчу, а они с Кретковским давно меня просчитали.

— Вам верно сказали, — хмыкнул я. — Передайте Киприяну Фаустиповичу мою благодарность за оказанную им любезность… Но тем не менее, внешняя благопристойность – тоже немаловажный аспект для секретаря начальника губернии, согласитесь.

— Пожалуй!

— Так что или оставьте мне документы до утра, или встретимся здесь завтра в девять. Но вы уж потрудитесь и молодых людей с собой привести…

Как у них все-таки строго с документацией! Даже для первого лица в губернии исключения не сделали. Можно подумать, в тех бумажках Великая Тайна Российского Государства содержится. Афанасьев молча кивнул, сгреб со стола папки с бумагами, щелкнул каблуками. Думал – буркнет "честь имею" и исчезнет аки привидение. Но нет:

— Киприян Фаустипович и вам, ваше превосходительство, кое-что передавать велел…

Из отдельной, пугающе толстой папки с тряпочными закладками стали доставаться мягкие, с осыпающимися от старости уголками, листы бумаг. Документы поочередно укладывались на стол передо мной и убирались тотчас после прочтения.

"Список из "Алфавита осужденных Томским городским судом" от января 1828 года". Коллежский асессор Иван Асташев подозревается в "беспорядочной покупке им в Ирбитской ярмарке для этапных и неэтапных зданий материалов". По результатам сенатской проверки определены убытки для казны в размере около двух тысяч рублей серебром, в чем подследственный признан виновным. Назначено наказание в виде словесного выговора – "тем и подтверждено ему впредь быть осмотрительнее".

"Список из Государственного реестра долевых вкладов золотопромышленной привилегии Удерейской золотопромышленной компании" от августа 1843 года. Господа А. Бенкендорф, В. Адлерберг, И. Якобсон, М. Брискорн, М. Позен и Н. Чернышевский уступают свои доли в золотодобывающем предприятии господина И. Асташева в связи с "превышением расходов над доходами с имеющихся в разработке приисков" за 43250 рублей ассигнациями.

"Список из "приемной ведомости Отдела по делам частного золотого промысла Алтайского горного правления" от ноября 1843 года. "Принято от купца 1-й гильдии Асташева золотого песку с самородками на сумму 366721 рубль серебром, притом заявлено расходов на добычу в сумме 156133 рубля". В уголке документа малоразборчивым стремительным карандашом: "Экий наглец! Нам-то совсем о другом сказывал".

Еще документы: список с жалобы золотопромышленника Рязанова о самовольном захвате золотонесущего ручья приисковой партией Асташева. Копия векселя на сорок тысяч рублей от господина Попова, с приложением о совместном долевом участии в разработке прииска. История становления десятимиллионного состояния богатейшего Томского жителя. История обмана, махинаций и близких к краю операций. Дражайший Иван Дмитриевич легко перешагивал через ненужных для его Дела людей, предавал соратников и не побоялся обмишулить всесильного главу Третьего отделения.

— Отчего же вы не удивлены, господин губернатор? — с детской простотой поинтересовался штабс-капитан. — Неужто раньше прознали о сих делах?

— Нет. Не знал. И удивлен. Отчего же господин Асташев ныне ждет меня к ужину в своей усадьбе, а не догнивает в каторжной шахте?

— Господин майор знал, что вы догадаетесь, ваше превосходительство, — опять фыркнул носом Афанасьев.

— Видно, есть кто-то, кому не придется по сердцу такой поворот в судьбе этого человека, — кивнул я сам себе. — И этот кто-то ничуть не опасался даже графа Бенкендорфа.

— Князя Долгорукова тоже, — шепнул офицер, сгреб свои ненаглядные папки и, пристально взглянув в глаза напоследок, откланялся. Свою задачу он выполнил. Предупредил наивного губернатора от чрезмерной веры в стареющего прохиндея.

Но дела с Асташевым все равно придется вести. Просто не найдется больше в губернии столь же значимого, уважаемого в купеческой среде человека. Предупрежден – значит, вооружен. Пообещал себе быть предельно осторожным и тут же задумался о причинах такого трогательного внимания ко мне со стороны жандармов. Могли ведь не вмешиваться, наблюдать со стороны. Но нет, Кретковский специально послал человека – предупредить. Что бы это значило?

Ненавижу опаздывать! Не люблю людей, позволяющих себе наплевательски относиться к чужому времени, и себе этого не прощаю. Но к Ивану Дмитриевичу все же опоздал. Ненамного, минут на пятнадцать, — но и этого достаточно, чтобы перенервничать и разозлиться. А все Артемка. Привез одежду и сидел под дверью – ждал, пока позову. А я что? Телепат? Он там ждал, а я в кабинете. Разглядывал наполняющиеся сумерками улицы любимого города, думал и ждал.

И поторопиться побыстрее приехать не получилось. Сани шли рывками – за один теплый день снег на взгорках стаял. На счастье, будущий Краеведческий музей от будущего Сибирского физико-технического института не слишком далеко. Томск в одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году – едва ли десятую часть Томска из моего времени занимает. Так что сейчас здесь все недалеко.

Почти у самой усадьбы припомнил забавный случай, связанный с этим комплексом помещений. Из моего времени, конечно. Жила-была одна интересная женщина, в чьей власти было определить – представляет здание историческую ценность или нет. А нужно отметить, что Почтамтская второй половины девятнадцатого века – это проспект Ленина моего Томска. Самый центр. Офисные или торговые площади здесь – лакомый кусочек. Только свистни – очередь выстроится!

Не знаю, была там очередь или нет, только та дама взяла да и вычеркнула из списка охраняемых государством объектов на территории Усадьбы Асташева пристройку для слуг. А и правда – ну какой это шедевр архитектуры? Обычный дом. Вон даже деревянные конюшни из-за него торчат. Тем не менее, арендаторы тут же затеяли реконструкцию. Им ведь до крайности обветшалые жилые помещения ни к чему. Им торговый зал нужен был…

В общем, поднялся шум. Патриотов родного города много нашлось – грудью встали. До Москвы дело дошло. Прокуратура засуетилась, комиссии понаехали. Вернули Краеведке их ненаглядные комнаты для прислуги. А заодно и бюджет на реставрацию выделили. Провели конкурс. Определили подрядчика. И все бы ничего, да только стал тогдашний губернатор вожжи отпускать. И появилась в определенных кругах мысль – под шумок на ключевые должности совсем других людей поставить. А там и главному креслу хозяина поменять. Вот к концу того самого ремонта Усадьбы вновь та тема и всплыла. Дядьки серьезные были, "погоны" у них с руки ели.

Сначала убрали ту даму, потом прокуратуру на подрядчика натравили. Те откопали, что государственный подряд был по конкурсу отдан фирме, не имеющей лицензии на проведение работ по реконструкции памятников архитектуры. Ай-яй-яй! Как же так?! Как же так можно! Главный областной строитель на сердце пожаловался и улетел в клинику Мешалкина в Новосибирск. И уже оттуда заявление об увольнении по состоянию, так сказать, написал. С сердцем у него, кстати, все в порядке оказалось. Он еще и меня, своего преемника, пережил. Так вот, во многом благодаря Асташевскому дому сделал я следующий шаг по карьерной лестнице. Стал начальником Департамента архитектуры, строительства и дорожного комплекса Томской области.

Главный дом был на месте. И хозяйственный флигель. И здание управления приисками. Из-за его угла торчал тот самый злосчастный домик для прислуги и каретный сарай с конюшнями. А вот двухэтажных складов еще не было. Пара чахлых кленов и огромный, серый и некрасивый сугроб, в который превратились построенные чьими-то руками снежные горки для детворы. И Архиерейской церкви тоже не было. И вход в сам дом оказался не в глубине западного дворика, а прямо с улицы – в левом углу западного фасада.

Полу-стеклянные двери вели в обширный вестибюль, где швейцар принял у меня пальто и Артемку, которого я не стал отпускать в гостиницу. Провинился – так пусть теперь чаи гоняет со старым слугой, а не с молоденькими горничными заигрывает.

Богатая мраморная лестница привела на второй этаж. По отполированным ступеням гладкие подошвы столичной обуви скользили, и невольно приходилось сбавлять шаг, чтобы не упасть. Маленькая приемная с красной банкеткой и пейзажем с изображением этого самого Асташевского дома.

Семь торопливых шагов, еще одни застекленные двери – и вот я на пороге большой желтой залы. Большие окна на юг и запад, прекрасные, достойные Эрмитажа малахитовые вазы на постаментах, мебельный гарнитур из красного дерева с коричневой обивкой на невероятно красивом, звездами, паркете из ценных пород дерева – палисандрового, эбенового, розового. Дом приличный не только для сибирского миллионщика, но и для преуспевающего питерского вельможи.

— Сюда, ваше превосходительство.

Матовая роскошь паркета под каблуками. Синие сумерки за высокими окнами. Хозяин на пороге гостиной.

— Доброго вечера, Герман Густавович. Проходите же скорее…

Синяя комната. Мебель, теперь из черного дерева, с синей атласной обивкой и позолотой. Ковры, картины. В простенках зеркала. У дальней от окон стены огромный, черной кожи, диван. В центре овальный стол, сервированный на две персоны. Значит, Асташев хотел поговорить со мной наедине и никого больше к столу не звал.

И я расслабился. Успокоился. Сам собой унялся тревожный стук сердца. Разомкнулись сведенные остатками злобы зубы. Бог не выдаст, свинья не съест.

— Здравствуйте, дорогой Иван Дмитриевич. Прошу меня простить за невольное опоздание. Человек, знаете ли, предполагает, а Господь наш – располагает.

Маленького роста, чрезвычайно, не по возрасту подвижный и юркий, мило, по-французски, картавящий. Этакий добрый дядюшка гениального злодея – сам, судя по собранным жандармами сведениям, свободный от каких бы то ни было нравственных принципов. Обладающий живым изворотливым умом, нашедший нужные лазейки в беспорядочном нагромождении законов Российской Империи, обзаведшийся высокопоставленными покровителями, Асташев представлял собой эталон успешного предпринимателя середины девятнадцатого века. А еще он – дьявольски, ужасающе опасный для моих начинаний человек.

— Снова вы, ваше превосходительство, правильные слова подбираете, — белые ладошки вспыхивают отраженным светом десятков свечей. Кажутся двумя белыми птицами, бесстрашно порхающими прямо у лица хозяина дома. — Но садитесь же скорее к столу. Повар мой, характером прескверный, уж трижды справлялся, не пора ли горячее несть. Сюда вот, сюда! На стуле этом и принцам не зазорно сиживать…

— У вас, дражайший Иван Дмитриевич, отличный дом! Приходилось мне бывать у вельмож, кои и вполовину не такой усадьбой похвастать могут.

— Вы мне льстите, Герман Густавович. Уж позвольте старику вас так называть по-простому…

— Извольте, Иван Дмитриевич. Отчего же нет. Я вам по возрасту в сыновья гожусь.

— А и верно, — новый полет белых птиц. — Сын мой, Вениамин, не иначе в один год с вами на свет Божий появился?! Девятого декабря тридцать шестого года Вениамин-то мой…

— А я – шестадцатого декабря тридцать пятого. Выходит, ровно на год я потомка вашего старше.

— Оба декабристы, значит! — Богач смеется, словно две пуховые подушки трутся одна о другую. — Бывали у меня-с и те самые-с… Да…

Из сумрака появлялись люди, ставили на стол отблескивающие серебром блюда. Парило мясо, остро пахло какими-то приправами и свежим хлебом. Рубином блеснуло вино в бокале. За этим столом как-то забывалось о Великом посте и связанными с этим ограничениями.

Рыба тоже была, но как-то скромно. На самом краю стола. Нарезанная белыми, неожиданно аппетитными ломтями, посыпанная зеленой трухой из смеси ароматных трав. Не имей я близкого знакомства со всеми видами приготовления исконно томской рыбы – муксуна – ни за что не узнал бы.

Ну, какие могут быть разговоры, под этакий-то стол. Я вдруг вспомнил, что ел последний раз больше семи часов назад, и в животе недовольно забурчало. Мясные ломтики таяли во рту, соусы придавали кушаньям совершенно неожиданные, восхитительные нюансы. Красное вино и мясо – что еще нужно настоящему мужчине за столом?

Самовар вместе с огромной вазой, наполненной восточными сладостями, поставили на низкий столик у дивана. Чай, цвета красного дерева, в китайских чашках. Раскрытая коробка с сигарами – можно было не сомневаться, кубинскими. Искусно созданный для беседы локальный уют. На сытый желудок, под коварное, на кошачьих лапах подкрадывающееся к сознанию, спиртное. Я старался держать себя в руках и внимательно следил за нитью беседы – и все равно проморгал момент, когда речь зашла о делах.

— …Чертежик мне поляк один из каторжных нарисовал – Ванька Возняковский. Денег еще, бедолага, просил на машину свою, коя от силы сжатого воздуха двигаться должна была. Поляка того в казенные заводы на Урал забрали, а картинки у меня остались.

О чем он? Вроде только что о скаредности и мздоимстве горных чиновников рассуждал, и вдруг о каких-то чертежах…

— Здесь уже, в Томске, кузнеца нашел. Есть этакий татарский богатырь – кузнец Ханыпов в Заисточье. Грамоты инородец не ведает, но руки золотые! За полгода построил мне машину по списку того поляка. Труб одних дюймовых с Ирбиту чуть не версту ему привез. Котел чудной, весь трубками обвитый. Машину я на прииске поставил. Очень уж она проста вышла, а и сильна… Вот вы, Герман Густавович, всюду о паровиках говорите, а ведь у меня-то лет, почитай, восемь оная крутится.

— Людская молва уже донесла, — кивнул я и засмеялся. — Некоторые болтают, что Иван Дмитриевич-то, поди, и черта в повозку запрячь может, раз у него и дьявольские силы на приисках колеса крутят.

— Хры-хры, — вновь зашуршал подушками золотопромышленник. — Оттого и болтают, что сами машин не имеют. Я ведь и мастерскую затеял было делать. Думал на чертежике том денежку малую получить. Ан – нет. Не нашлось покупателей. Механизьма в десять сил вышла, а по стоимости под полторы тысячи целковых. В Тюмени на Козеловских верфях в пароходы и поболе машины ставят, а ценою схожи.

— Откуда же такая разница?

— Так, дражайший Герман Густавович, Возняковскому котлу взорваться никак невозможно. На схемах моих и стрелок никаких нет, и за давлением следить нет потребности. А в пароходных движителях одних приборов на пятьсот рублей, что в цену машины не входят.

— Выходит, ваши паровики слабее, но и дешевле?

— А и дешевле, — затряс лобастой головой Асташев. — Так только и тех денег купцы платить не могут.

— Отчего же так?

— Отчего? — только что вот хихикающий богатей вдруг стал совершенно серьезным. Добрый прищур исчез, и на меня взглянула совершенно холодная, расчетливая сущность Томской "акулы". — Отчего? Оттого, видно, что купечество тутошнее – все в долг живет. Заводов с пароходами понастроили, магазинов с лавками. Одного хлебного вина сто тысяч ведер в год варят. Мильен пудов чая за зиму Московским трактом возят, а и все без денег. До того доходит, что у Петрова с Михайловым в лавке за сукно в полтину ценой – векселя выписывают.

— Богачи без денег? — хмыкнул я. — Как же такое возможно?

— Как? Да вот взять хотя бы… да Исаева того же. Лет этак двадцать назад построил Королев в селе Тигильдеево, что на малой Сенной Курье, стеклянный заводик. А года три назад за долги Общественному банку отписал. С торгов заводик тот Исаев выкупил. Полторы тыщи выложил. Людишек работных набрал, стекло снова лить стал. А как надумал машину завместо мехов приладить – ко мне за деньгами прибежал. Я ему вексель и выписал. Он с бумагой той в банк. Те другой вексель – уже под мой оформили. Исаев паровик купил с Урала и поставил. Года два, считай, уже. Здорово больше стекла выходит, и бутылок и листов. А только кто его купит? Хмельное у нас бочками продают, бутылки в подвалах питейных только на стол ставят. И домов строят немного. У Исаева листами стеклянными все склады забиты. Ему апрелем этим срок платить по векселям выходит, так он опять по городу бегает – деньги ищет.

— Выходит, пока по-старинке купец дела ведет, то и ладно. А как что-то новое применить восхочет – так на то денег нет?

— Истинно так, Герман Густавович. Снова вы правильные слова подобрать изволили.

— Жаль. Очень жаль. Я, грешным делом, хотел купечеству туземному дело получше золотой жилы предложить. Но там даже не тысячи. Там миллионы потребны.

— Что ж за дело это, что лучше золота?

— Железо! Вот и вы, поди, на прииски инструмент железный покупаете?

— Же-ле-зо, — прокатил по языку седой прохиндей. — Железо. Оно так-то так, товар всем нужный. Только железо само из ручья, как песок золотой, не вымоется. Камни железные из горы выламывать потребно. Потом в печи плавить. Одного угля древесного тыщи пудов…

— Каменный уголь лучше.

— А и верно. Сашка Смирнов на Гурьевском заводе года три уже чугун углем плавит. За то ему Фрезе полковника никак и не дает. С углежогов горный начальник мзду берет, а с дыры в горе деньги не поимеешь…

— Это не тот ли заводик, где паровики делать могут?

— Именно так. Тот самый. Смирнов-то в Алтае пришлый. Его из Санкт-Перетбурга манифестом прислали, а Фрезе с подпевалами своими – Быковым, Платоновым и братьями Прангами – местные. Давят Смирнова, давят. Тому как совсем плохо становится, он Александру Дмитриевичу в столицу отписывает.

— Озерскому?

— Озерскому. Он теперь главный начальник Алтайских Горных заводов и Смирнова в обиду не дает. Сашка-то для иностранного удивления то вазу из чугуна построит, то машину какую-нито хитрую.

— Я об Озерском много уже раз слышал. Неужто – хороший человек?

Асташев вновь пристально, словно разглядывая мелкую букашку у меня на лице, взглянул и ответил уклончиво. Даже загадочно:

— Понимающий человек. Всегда – пожалуйста, коли и вы не с бухты-барахты…

Понимай как хочешь, но скорее всего, он имел в виду, что к предыдущему губернатору губернии все-таки можно найти подход.

— Вы, Иван Дмитриевич, считаете – я не найду компаньонов на железный промысел?

— Отчего же? — удивился с хитринкой в уголках глаз богач. — Непременно найдете. Ежели банк какой привлечь или в Петербурге акционерное общество. Батюшка вот ваш, я слышал, с бароном Штиглицем дружбу водит?! Иудей Гинцбург тоже охотно, как я слышал, в заводы или учреждение новых банков деньги вкладывает.

— А местные купцы?

— А местные купцы, мой милый Герман Густавович, деньги только в книгах учетных подсчитывают да долги друг другу передают. Собор вот уже сколько лет достроить не можем. Богоугодное же дело, а не можем. Слышали, наверное, уже?! Давеча, лет с шесть назад уже и купол ставить принялись, да не вышло. Четверых людишек убило насмерть…

Дальше было неинтересно. Хозяин усадьбы теперь усиленно избегал любых тем для разговора, в которых могло хотя бы промелькнуть что-то связанное с промышленностью или торговлей. Старый богатей развлекал меня рассказами о нерадивых архитекторах или о пресловутых подземельях Томска. Не поленился сбегать, а ходить он, несмотря на возраст, казалось, в принципе не умел, за иконой, которую будто бы благословил святой старец Федор Кузьмич. Поведал легенду о сибирском робингуде – атамане Лиханове, грабящем богатые купеческие караваны и раздающем награбленное бесправным, формально свободным крестьянам на государевых землях.

— Годков этак с десять-двенадцать назад еще находились люди, утверждающие, что были остановлены на тракте варнаками Гришки Лиханова. Потом как-то поутихло. А с месяц назад – снова. То ли воскрес лиходей, то ли кто-то именем его прикрыться решил. Только через слухи крестьянский люд в большое волнение впал. Кое-где даже исправники биты были. Те, что из самых злых…

Асташев, не скрываясь, разглядывал мое откровенно скучающее лицо и весь прямо-таки лучился от удовольствия. Невеликая хитрость – ждал, когда рыбка, я то есть, сам попросится к нему в пасть. Уж ему ли не знать, раз он с этакими людьми в столице хороший знакомец, моего финансового положения. Знал и, не скрывая своего интереса, подталкивал – предложи, молодой наивный дурачок, организовать совместно банк для развития твоей ненаглядной промышленности. И я едва-едва сдержался, чтоб не завести об этом речь. Вовремя мысль пришла – а ему-то что за прок? Судя по всему, он дела с кем-то из царской семьи ведет. Что ему карманный губернатор, если он одним письмом может здесь половину чиновничества мест лишить? Не зря же ему приписывают высказывание: "Коли Асташев захочет – и митру получит".

А с банком – непонятно. С его-то связями, с его-то "крышей" и капиталами он и сам может все организовать. И сам политику кредитования страждущих определять. Конкурентов долгами давить, выкупая векселя. Втихую полгубернии в карман положить может, и ничто ему помешать в этом не в силах. Ни я, ни горный начальник Фрезе, ни военный начальник Дюгамель.

Но вместо того чтобы, пользуясь поднятой мною волной интереса к промышленности, быстренько подсуетиться и создать мощный, гораздо более сильный, чем Томский Общественный Банк, финансовый институт, он весь вечер усиленно "сватал" мне эту идею. Зачем? Почему? Непонятно, а значит – опасно. И пока я не буду знать точно, какую именно роль Асташев приготовил для меня, ни о каких совместных делах не стоит и думать.

И, видно, что-то изменилось в моем лице, когда я пришел к этому непростому выводу. То-то хозяин как-то сразу сник, перестал светиться, и рассказы тут же потеряли некоторую долю заложенной в них энергии.

Каюсь. Не смог удержаться. Уже в пальто, в прихожей у подножья мраморной лестницы, можно сказать, одной ногой на улице, при прощании с хлебосольным золотопромышленником, я широко и радостно ему улыбнулся:

— Благодарю, дорогой Иван Дмитриевич, за прекрасный вечер в вашей компании. Ваши рассказы о земле Сибирской навсегда останутся в моей памяти.