Белая

Оставался еще почти час до появления Шела, когда, разложив на столе копченую лососину, овощи, булочки и клубничный пудинг, я уселась с журналом на балконе и принялась решать кроссворд. Однако тошнота и сильное сердцебиение вскоре заставили меня отложить журнал. В холодном поту я вернулась в комнату и включила телевизор, постаравшись сосредоточиться на мерцающем экране. Как ни странно, это помогло.

— Привет! — крикнул Шел, появляясь несколько минут спустя.

Я приветствовала сына объятиями и поцелуем, но, как обычно, он вывернулся, и мои губы приземлились где-то в районе его уха.

— Ты стал слишком взрослым, чтобы поцеловать мамочку? — спросила я скорее с нежным упреком, чем ожидая ответа.

— Господи, ну и коротышка же ты! — воскликнул Шел, избегая объяснений и кладя ладонь на мою макушку.

— Метр шестьдесят, — защитила я свой рост.

— Не может быть!

— Я без каблуков.

— Ты козявка.

Я улыбнулась и пошла в кухню за маслом и сливочным сыром. В эту игру мы играли с тех пор, как Шел вырос настолько, что мог смотреть через мою голову. Я понимала, что игра продолжается из-за смеси гордости и неуверенности, которые испытывает Шел. Стремясь повзрослеть как можно быстрее, он чувствует смутную тревогу: если он сильнее своей матери, кто же позаботится о нем, уже не ребенке, но еще не мужчине?

— Так как дела, Шел? — спросила я, усаживаясь напротив сына и наслаждаясь красотой греческой линии его носа, изяществом и ловкостью больших рук, собирающих невероятных размеров сэндвич, и, как всегда, не веря, что этот красивый великан был когда-то частью меня, моим малышом.

— Прекрасно, — ответил Шел, увлеченный созданием шедевра из копченой лососины, сливочного сыра, лука и помидоров.

— Как работа?

— Прекрасно.

— И тебе нравится твое жилище?

— Очень.

— Тебе нравится жить с друзьями?

— Очень.

— Ты не скучаешь?

— Нет.

— И это вся благодарность и забота о материнском авторитете, — без надежды на возражение подвела я итог беседы.

— Ты должна быть счастлива, мам. В моей комнате чисто… в гостиной никаких объедков… никакого бокса по телевизору… тишина и покой, — сказал он, вгрызаясь в гигантский сэндвич.

— Я в восторге, — ответила я совершенно неискренне, и мои сжавшиеся внутренности просигналили, что самое последнее, чего бы мне хотелось, — это тишина и покой опустевшего гнезда. — Я счастлива за тебя. Только помни: до конца лета мы должны подготовить тебя к колледжу.

— Не волнуйся, мам. Я все держу под контролем, — умудрился пробормотать Шел с полным ртом.

Я вздохнула и занялась собственным сэндвичем, понимая, что мое восприятие Шела, как маятник, качается между образами ребенка и мужчины, зная, что он вполне способен держать все под контролем, но сомневаясь, что он это делает.

— Ты заполнил все документы?

— Все, мам.

— Ты знаешь, что еще из одежды необходимо купить?

— Успокойся, мам. Все в полном порядке, — он улыбнулся и бросил в рот черную оливку. — Что слышно о даме, нырнувшей с крыши пару дней назад?

— Шел! Как ты можешь? Это ужасно!

— А что я говорю?

— Но как ты это сказал!

— Это та дамочка с губами? — спросил Шел, вытягивая губы.

— Если ты имеешь в виду Марджори Эплбаум, да. И не будь вульгарным.

— Какая жалость. Полиция еще разнюхивает? В газетах пишут, что они собираются опросить всех жильцов Башни. Она правда прыгнула?

— Я не знаю. Я дремала на балконе, и мне показалось, будто что-то пролетело мимо. Но вполне возможно, что это была Марджори. Ужасная мысль.

— Да брось! Моя мама — главный свидетель! Она была довольно молодая, как мне кажется?

— Моложе меня.

— Все моложе тебя.

— Спасибо. Очень приятно слышать.

— Да не обижайся! Ты не так плохо выглядишь для старой дамы. Джейсон считает тебя красоткой.

— Неужели? — я слегка распрямилась. — Он тебе это сказал?

— Угу. Извини.

— Ты поднял этот вопрос. Мне просто любопытно. Что еще он тебе сказал?

— Да не волнуйся, мам. Все ребята считают, что ты еще мамтрахалка.

— Кто?

— Мамтрахалки — матери, с которыми еще можно потрахаться.

— Шелдон Даймонд, ты шокируешь меня!

— Конечно-конечно. Тебя все шокирует. Только не рассказывай, что ты никогда раньше не слышала о мамтрахалках.

— Так… какие ребята? — спросила я, пропуская мимо ушей его последнее замечание.

— Так ты не знала, что пляж Башни называют Мамтрахбург? — спросил он, игнорируя мой вопрос.

— "Мамтрахбург"!?

— Господи, какая же ты наивная!

— В чем?

Шел засунул в рот остатки сэндвича и начал строить новый.

— Так в чем же заключается моя наивность?

Молчание.

Я отправилась в кухню налить себе вторую чашку кофе и, возвращаясь, дернула своего ухмыляющегося сына за локон каштановых, порыжевших на солнце волос.

— Не трогай меня за волосы! Я ненавижу, когда ты это делаешь.

— Тогда объясни мне.

— Что объяснить?

— Почему ты считаешь меня наивной?.. И какие ребята думают, что я…

— Ты ничего не знаешь, — продолжал дразнить Шел.

— Например? — настаивала я, не прислушиваясь к голосу рассудка.

— Ну, держу пари, что ты не знала об аборте миссис Пинкус в прошлом году, — спокойно сказал он, размазывая сыр по булке.

— Что?

— Аборт.

— Где ты это услышал?

— От отца.

— Не понимаю.

— Отца ребенка… или, точнее сказать, эмбриона, и я не имею в виду доктора Пинкуса… хотя он и… хм… специалист по плодовитости, по иронии судьбы.

— Не смешно, Шел. И кто же отец, по-твоему?

— Несостоявшийся отец, мам. И давай просто скажем, что он может трахать, хотя еще не имеет права голосовать.

— Шел!

— Что? Я просто говорю то, что есть. И поверь мне, она не единственная.

— Единственная в чем?

— В пользовании юной плотью, — поддел Шел, широко ухмыляясь и играя натренированными мускулами.

— Твои подростковые гормоны отравляют твой мозг, Шел.

— Передай мне овощи… пожалуйста.

— Ну этого я действительно не знала, — сказала я, смутно вспоминая подмигивания парня на пляже.

— Я закончил изложение дела. Ты ничего не знаешь!

— Тебя больше устраивает пудинг на тарелке или на лице? — пригрозила я.

— О, не бросай! Извини.

Я отрезала по куску пудинга себе и Шелу, съела клубничину и небрежно спросила:

— Кто еще рыщет здесь в поисках добычи?

— Ха! Так ты все-таки веришь мне? Ну, ты удивишься.

— Хорошо, удиви меня.

— Хмм… Давай подумаем. Как насчет миссис Форестер? — протянул Шел, глядя в потолок.

— Не верю!

— Я говорил, что ты удивишься.

— Бренда Форестер? А кто этот парень?

— Я не могу сказать.

— Кто, Шелдон?

— Я не могу выдавать чужие секреты.

— Я не верю! Я не могу поверить, что интеллигентные взрослые женщины совращают детей.

— Детей? Мама, не надо! И я бы не назвал это совращением, — сказал он, принимаясь за пудинг.

— А как бы ты это назвал? И что ты сам знаешь об этом?

— Я наслышан.

— Ты наслышан? — спросила я своего взрослого ребенка, пытаясь представить его иначе… не как своего сына.

В такие моменты я испытываю разные чувства: благодарность за то, что Шел может говорить со мной о чем угодно, сомнение, не говорит ли он мне больше, чем я хочу слышать, и подозрение, говорит ли сын мне хотя бы половину.

— Как ты думаешь, ты бы вышла замуж за папу, если бы не забеременела мной? — неожиданно спросил он.

— Конечно, — ответила я, не раздумывая и чувствуя в вопросе Шела что-то большее, чем простое любопытство. — Мы с твоим отцом очень любили друг друга, и… ну, ты бы все равно случился рано или поздно… — Я старалась не думать о правдивости своих слов, пытаясь только успокоить возможные страхи Шела о его месте в мире вообще и в моем мире в частности, удивляясь, как давно он думает об этом и почему заговорил только сейчас. — А почему ты спрашиваешь?

— Просто подумал.

— "Просто подумал"? И о чем же?

— Наверное, тебе было бы легче, если бы я не родился.

Я была потрясена. Как он мог так неправильно истолковать мою любовь к нему, мою поддержку… всю мою жизнь?

— И поэтому ты должна быть счастлива, что я уезжаю. Ты займешься собой для разнообразия. Может, даже встретишь какого-нибудь парня и снова выйдешь замуж.

— Шел, я… — начала я, но не смогла продолжать, задыхаясь от слез, в буре противоречивых мыслей и чувств.

— Мам, не надо! Не плачь! Господи! Что я такого сказал?

— Ничего. Просто я не хочу, чтобы ты чувствовал, что должен уехать из-за меня. Ты — самый важный, самый нужный человек в моей жизни… и я люблю тебя… и я не могу поверить, что ты так чувствуешь… так думаешь о себе…

— Я не о себе думаю, мам, а о тебе.

— Ты не должен беспокоиться обо мне! Это не твоя забота. Я твоя мать. Я беспокоюсь о тебе. И не имеет значения, сколько тебе лет, Шел, ты все еще мой ребенок.

— На всякий случай, мам, если ты не заметила, я — большой ребенок, — застенчиво сказал он. — Я могу заботиться о себе сам. Честно. Мне восемнадцать лет. Ты не должна больше защищать меня Эй… Я мог бы защищать тебя… Я мог бы защищать всю страну!

Я хотела ответить ему, хотела сказать, что он не должен отвечать за весь мир и за меня, но не смогла вымолвить ни слова, представив всех юношей, уходящих на войну… отрываемых от матерей… детей — в джунглях и пустынях конфликтов. Это было выше моих сил.

— Война — не шутка, Шел!

— Успокойся, мам. Я шучу. Я же уезжаю в колледж, а не в лагерь новобранцев.

Я перестала дуться и улыбнулась. Шел всегда может заставить меня улыбаться, несмотря на огорчения. Все в моем сыне всегда поражало и изменяло меня, мои взгляды. Я иногда удивлялась, происходило бы то же самое с дочерью, или если бы я была отцом. Странные вопросы. Мы — мать и сын, и между матерями и сыновьями особая связь. Будучи столько лет и матерью и отцом Шела, я пыталась игнорировать эти особенности, нейтрализовать различия между мужчиной и женщиной; возможно, я нейтрализовала себя только в своих собственных глазах.

— У меня все будет прекрасно, мам! Ты не должна беспокоиться. Я добьюсь успеха. Ты будешь гордиться мной, — разглагольствовал Шел с пудингом во рту, как будто понимая мое молчание, взваливая на себя груз ответственности, как маленький ребенок, старающийся облегчить боль родителей…

— Не хочешь забрать остатки пудинга для ребят?

— Конечно.

Он взял тарелку и понес пудинг в кухню, тщательно обернул его в пластик и фольгу, как я заворачивала его школьные завтраки.

— Я люблю тебя! — крикнула я, когда он шел к лифту.

— Конечно, — ответил он, с улыбкой поворачиваясь ко мне.

Позже, на пляже, я намазалась кремами от загара под своим белым зонтиком и, оглянувшись, заметила Робин, сидящую в одиночестве под розовым зонтиком. Я позвала ее.

— Как ты себя чувствуешь, Алисон? — спросила Робин, ставя свой шезлонг на солнце передо мной.

— Сейчас прекрасно, — ответила я, вспоминая утреннюю тошноту и головокружение, исчезнувшие так же таинственно, как и появились.

— Как прошел ленч?

— Прекрасно.

— А именно?

— У тебя есть десять часов?

— Начинай! — с вызовом сказала Робин, поудобнее устраиваясь в шезлонге и подставляя лицо обжигающему солнцу.

— Он хочет, чтобы я вышла замуж.

— Да? С чего вдруг?

— Я думаю, он не хочет оставлять меня одну.

— Как мило, что он заботится о тебе.

— Не совсем так, Робин. Он чувствует себя ответственным за меня. Это тяжелая ноша.

— Ты немного несправедлива к нему.

— Я совсем не справедлива. И я думаю, что это я эгоистка. Я не выполнила свой долг. Он не должен чувствовать эту ответственность. Я должна была найти ему отца.

— Ты говоришь так, будто оставалась одинокой нарочно.

— Возможно. Возможно, по каким-то соображениям я избегала серьезных отношений с мужчинами.

— Теперь ты слишком сурова к себе. Какие соображения…

— Он чудесный мальчик, не правда ли? Только не рассказывай ему о нашем разговоре. Он убьет меня.

— Шел был бы рад узнать, что ты так хорошо говоришь о нем.

— Лучше не надо. Дети такие…

— Шел больше не ребенок, Алисон.

— Именно это он мне все время повторяет. И, в некотором смысле это правда. Но как его мать, я смотрю на это немного иначе.

— Ты на все смотришь немного иначе, Алисон. Именно это мне в тебе и нравится.

— Между прочим, ты когда-нибудь слышала термин "мамтрахалка"?

— Ты говоришь о "матерях, с которыми хотелось бы потрахаться"?

— Ага. И ты, наверное, также знакома со слухами об их связях с нашими детьми?

— Алисон, ты обычно приезжаешь сюда только на выходные… и, по правде говоря, мне часто кажется, что ты не хочешь слушать сплетни.

— Ты что хочешь сказать? Что я ханжа?

— Не совсем, но…

— Ну, сегодня утром я обнаружила, что мой сын знает о том, что здесь происходит, гораздо больше меня… Это меня смутило… и шокировало.

— Вот видишь. Ты шокирована. Ты единственная здесь шокирована. И что именно он тебе рассказал?

— Он рассказал, что в прошлом году Кэрол Пинкус делала аборт…

— Ах.

—… и что Бренда Форестер соблазнила одного из его приятелей…

— И кого же? — спросила Робин, наклоняя ко мне левое ухо.

— Я ему задала такой же вопрос. Он не сказал.

— Главный вопрос: почему он вообще заговорил с тобой об этом?

— Ну, мы болтали и… Вообще-то я не знаю.

— Угу. Чувство вины.

— Что ты имеешь в виду?

— Алисон, возьми себя в руки: возможно, он говорил о самом себе.

— Никогда!

— Вспомни, как ты искала его в пятницу днем. И его друзья не могли найти его… Ты видела Бренду на пляже?

— Этого не может быть!.. Ты действительно так думаешь?

— Это возможно.

— Но Бренда Форестер! Она лет на десять старше меня. Что ему нужно от женщины, старше меня на десять лет?

— Секс. С кем угодно, где угодно, как угодно. Ему восемнадцать лет, помнишь? И она еще ничего.

— Но она же такая старая!

— Она не выглядит старой, Алисон. И, кроме того, неужели ты думаешь, что похотливый подросток видит дальше манящего пальца? Вспомни фильм "Когда Гарри встретил Салли". Замечание Гарри о некрасивых девушках. Как он хотел и их трахнуть. Мы говорим о бурлящих мужских гормонах, а не о конкурсе красоты.

— Но Бренда Форестер!

— Хочешь мороженого? — спросила Робин, увидев продавца, сгибающегося под тяжестью ящика.

— Мороженое на палочке! Покупайте мороженое! — крикнул Билл, приближаясь к нам. Знакомый крик и знакомое обитателям пляжа лицо.

— Не знаю, — сказала я. — У меня что-то с желудком. И голова еще не совсем в порядке.

— Ты же вроде сказала, что тебе лучше.

— Было, а сейчас опять не очень.

— Я не психиатр, но думаю, что у тебя что-то с головой. Послушай. Пусть у меня нет детей, но я достаточно читала, чтобы понять: ты прекрасный пример синдрома пустого гнезда…

С усиливающимся раздражением я слушала, как подруга анализирует меня.

—… ты должна отпустить его, Алисон. Вот увидишь, с Шелом все будет прекрасно! Это тебе необходимо…

— Робин, — наконец прервала я, решив, что услышала достаточно, — ты не могла бы ошибаться сильнее. У нас с Шелом совершенно нормальные отношения, и я не мешаю ему уехать. Я хорошо воспитала его и думаю, у него все будет прекрасно: и в учебе и в профессии, которую он выберет. Мы всегда откровенно разговаривали, так что я не ожидаю никаких сюрпризов.

— Ты хочешь сказать, новых сюрпризов? Кроме Бренды Форестер?

Я ответила слезами.

— Извини, Алисон, я не хотела… — она вскочила и бросилась ко мне.

— Нет-нет, ничего. Все в порядке, — отмахнулась я. — Ты права. Я расстроена из-за Шела. Из-за его отъезда.

— Однако я могу ошибаться в причине твоих головокружений. Может, тебе стоит сходить к врачу?

— Со мной все будет прекрасно.

— Между прочим, полиция приходила сегодня утром, — она решила отвлечь меня.

Ей это удалось. Я попыталась взять себя в руки.

— О? Лейтенант Фиори?

— Он и еще один офицер. Постарше. Но Фиори вел беседу. Задавал кучу вопросов о Марджори. Но мне нечего было ему сказать.

— Ты шутишь? А как насчет связи Марджори с Джефри Кауфманом и ее интрижка с Марти Стейнером? — набросилась я на Робин, удивив и ее, и себя.

— Ну, ведь это только слухи, Алисон. Я не думаю, что следует вовлекать кого-то без доказательств. Если это правда, полиция сама выяснит довольно скоро.

Счет сравнялся. Я сменила тему.

— Так что еще говорил лейтенант Фиори?

— Ничего особенного. Но у меня создалось впечатление, что он интересуется тобой.

— Правда, Робин?

— Может, я сказала, что знаю о том, что ты была на балконе в пятницу утром, и что ты расстроена… твое одиночество и все остальное.

— Почему ты все это ему рассказывала?

— Он первый упомянул твое имя и спросил, знакомы ли мы. Он очень умный… и сексуальный.

— И молодой.

— Не очень. Я думаю, он выглядит моложе своих лет. И еще я думаю, что он не женат. Он не носит кольцо.

— Ну, я бы попросила тебя…

— О, посмотри, кто к нам идет! — кивнула Робин, и я увидела приближающегося Джефри Кауфмана с шезлонгом в руках.

— Добрый день, дамы. Вам не одиноко? — спросил Джефри.

— Садитесь, Джефри, — пригласила Робин.

— Фантастический день! Не могу вспомнить более чистого неба, — сказал он, ставя шезлонг рядом с Робин.

— Роб, поужинаешь со мной? — спросила я подругу, непонятно почему грубо игнорируя Джефри.

— Разве ты не возвращаешься сегодня в город? — удивилась она.

— Нет. Ты забыла? Я в отпуске.

— Джефри, не хотите присоединиться к нам сегодня вечером? — решительно спросила Робин.

— Конечно. Я тоже в отпуске. Шесть недель — до конца августа.

— Вы можете оставить своих пациентов на полтора месяца? Элиот никогда бы не уехал так надолго, — сказала Робин с оттенком гордости.

— Обычно я тоже так не поступаю. Но в этом году мне повезло. И, раз уж речь зашла о милом докторе Элиоте, когда мы увидим его?

— Да, Робин, где Элиот? — подхватила я.

— Это длинная история, — вздохнула Робин. — Самое обидное, что он не приедет и на следующие выходные.

— Мне так жаль, Роб, — посочувствовала я. — Я знаю, как ты скучала по нему всю неделю.

— Может, он приедет в среду, — ответила она, рисуя что-то ногой на песке.

Проблемы, подумала я. Даже в лучших из браков. Проблемы.