Когда я встретилась с Петрой, а было это на второй день моего пребывания в университете Рединга, мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь наши с ней отношения перерастут в нечто большее, чем простое знакомство. Во всем без исключения она была моей противоположностью. Впервые я увидела ее в центре галдящей компании студентов; казалось, все они дружили с пеленок, хотя еще и суток не прошло с тех пор, как они узнали друг друга. В моих глазах они выглядели одинаково — восторженные, хохочущие, беспечные, — но в Петре как-то всего было больше. Похожие на охваченных энтузиазмом щенят, которых наконец-то спустили с поводков, все они предвкушали головокружительные водовороты вечеринок и возможность где угодно шататься по ночам. Свобода воспринималась ими как чудо, поскольку у каждого был свой якорь — дом, где им всегда обещана безопасность, всегда уготована сердечная и радостная встреча. Они никогда не испытывали моего чувства, — чувства, что я позади рубежа, когда тебя терпят в доме, который в сущности и не был твоим домом.

Дожидаясь Петру в машине у вокзала в Уорхеме — вот она выходит из вагона! — я отчетливо вспомнила то время. Как это часто случалось и раньше, обстоятельства, приведшие к нашей дружбе, поразили меня своей фантастической иронией. Времена у меня тогда были хуже не придумаешь, зато теперь какой лучик света: радость от встречи с Петрой после долгой разлуки и ощущение, будто мы только вчера встречались, чтобы поболтать. Покрутив головой и заметив меня за рулем, она быстро подошла к машине и плюхнулась на пассажирское сиденье.

— Привет, чужестранка! Как я рада видеть тебя снова! — Она порывисто обняла меня. — Ну? Как ты тут?

Кое-что в моем характере уже никогда не изменится. Например, открытое проявление чувств меня смущает, и я была рада, когда она снова откинулась на спинку кресла.

— Неплохо, — отозвалась я. — Как добралась?

— Сплошной кошмар от посадки до приезда. Не было ни одного свободного места у окна. Рядом со мной сидела такая семейка, чтоб им провалиться… Прикинь, от самого Рединга орали друг на друга — рта не закрыли. До сих пор небось орут, даже из поезда недосуг выйти. (С улыбкой глянув на нее, я завела мотор и тронулась с места.) Не могу прийти в себя от этого соседства, — весело продолжала она. — Ей-богу, опасалась, что они вот-вот начнут лупить друг друга.

Мы болтали о том о сем и ни о чем примерно минут десять, пока скучные жилые кварталы не сменились живописными, освещенными солнцем деревенскими пейзажами. Уголком глаза я видела, как Петра приникла к окну.

— Мама родная! Да это ж сущая идиллия! — воскликнула она в экстазе, когда мы, свернув с боковой дороги, направились в сторону Плаумэн-лейн. — Пожалуй, я не прочь перебраться сюда. Совсем другой мир — будто со страниц книжек Беатрис Поттер.

— Ну вот. Почти дома. — На вершине холма я переключила скорость и медленно поехала вниз. — Посмотрите направо, — обратилась я к Петре голосом профессионального гида. — Вы видите дом, где мы живем.

— Ого! Анна, какая красота! И дом намного больше, чем я думала.

— Наша только половина, — уточнила я, — но нам и этого более чем достаточно. Да и соседка попалась — очень приятная дама. Ее не видно и не слышно, так что мы, считай, одни. — Подъехав ближе, я отметила про себя, что зеленовато-голубого «фиата» в проезде нет. — Я бы сразу вас познакомила, но она, похоже, на работе. Карла тоже нет дома — поехал в сервис-центр показать машину, вернется где-то через час.

Едва переступив порог, Петра пожелала увидеть все. Мне было так странно водить ее по дому, демонстрировать владения. Ни дать ни взять — хозяйка средневекового поместья. Комнаты казались еще более холодными и странными, словно они были вовсе не мои. Я сопровождала Петру, как агент по продаже недвижимости, втайне ненавидящий продаваемую собственность, но пытающийся подыгрывать восторгу покупательницы.

— Класс! — воскликнула она, когда мы поднялись на второй этаж. — Я тащусь от дубовых перил. Анна, как я тебе завидую! Завтра же готова перебраться сюда — теперь Рединг для меня уже не тот.

— Ты права, здесь хорошо. — Больше не в силах разыгрывать бодрячка, я заговорила о том, что меня волновало: — Хотя… даже и не знаю… Временами здесь как-то чересчур тихо.

— Видали? Девочка заелась. Наверняка уже привыкла ко всей этой красоте.

Мы вошли в спальню для гостей, и она сразу бросилась к окну.

— Господи, какой вид! Словно на многие мили ни души. Неудивительно, если ты снова начнешь здесь писать. А эти офисные причиндалы для Карла? Чтобы он мог изредка отлынивать от работы на фирме?

Я отрицательно качнула головой:

— Это я тут пишу… ну… как бы пишу. По-настоящему я еще не приступила к работе.

— Я как раз и собираюсь подробненько расспросить тебя обо всем, что ты здесь делаешь. — Петра швырнула дорожную сумку на кровать и, скорчив гримасу «наконец-то дома!», с размаху упала рядом с сумкой, отчего пружины матраса жалобно пискнули. — Ну и как продвигаются дела с новой книгой? Что-то ты темнишь, подруга, — ни слова не сказала.

— М-м-м… — замялась я, облегченно выдохнув от того, что Петра сама перевела разговор на эту тему, а я будто бы от радости встречи с ней вовсе и забыла о книге, — хотя по дороге от вокзала до дома мысль о ней не давала покоя. — Честно говоря, происходят странные вещи. Даже не знаю, как и рассказать. Боюсь, ты сочтешь меня круглой дурой.

— Держу пари, что не сочту.

Петра резко села на кровати, пружины матраса снова всхлипнули. Я тем временем повернула стоящий перед компьютером офисный стул и села, оказавшись лицом к лицу с ней.

— Валяй, подруга, рассказывай. Что происходит?

— М-м-м… Ты ведь знаешь, что до переезда сюда я и не помышляла о новой книге? (Петра нетерпеливо кивнула.) И в течение какого-то времени мысли о книге меня не тревожили. Но потом от одной пожилой дамы из деревни я кое-что услышала. Ты знаешь Ребекку Фишер?

— Лично не знакома, но знаю, кто такая Ребекка Фишер. Она убила свою лучшую подругу, и произошло это в шестидесятые годы, верно? И при чем тут она?

— Она раньше жила здесь, — чуть слышно отозвалась я. — И дом мы купили у нее.

Глаза у Петры стали круглыми, и несколько долгих секунд она таращилась на меня.

— Шутишь?

— Серьезно. Конечно, мы не подозревали о том, у кого покупаем дом, но после того как я поговорила кое с кем из местных, история прояснилась. Кто-то из деревенских прознал тайну Ребекки и начал ей угрожать. И это были не пустые угрозы. Сначала ей расколотили стекла в доме, а вскоре после этого убили ее собаку. Вот тогда-то она и решила уехать отсюда как можно быстрее, поэтому дом достался нам так дешево.

— Вот уж поистине, нет худа без добра, — резонно заметила Петра, но холодная расчетливость — не ее стиль, и я отлично поняла, как и с какой целью это было сказано: Петра пыталась замаскировать собственный шок. — Господи, Анна, спасибо тебе за предстоящий ночной кошмар, а я-то надеялась в кои веки выспаться в деревенской тиши. Но услышав такое…

— Прости, но это только самое начало. — Я понятия не имела, как мои тайны воспримет кто-нибудь другой, но продолжила рассказ, подготовив себя к любой возможной реакции. — Сама знаю, Петра, все это покажется тебе до чертиков странным, но когда я впервые услышала эту историю, у меня сразу возникла идея написать новую книгу. Ой, только не смотри на меня так, я и сама чувствую себя виноватой.

— Смотрю как умею — как обычно. Не придумывай! — запротестовала Петра. Тем не менее еще секунду назад она смотрела на меня такими глазами, словно я радостно сообщила ей о своем членстве в БНП. — Давай дальше. Не видишь, я сижу как на иголках?

А дальше оставалось только одно, что я и сделала — рассказала ей о стычке с мистером Уиллером, о ране, полученной Соксом, и о его смерти.

— Я понимаю, как это глупо, — подытожила я свой рассказ, — подозревать его в чем-то подобном. Я уверена, что он абсолютно нормальный человек, а со мной он обошелся так сурово потому, что думал, будто я занимаюсь поисками жареных фактов себе на забаву. Мне ведь не стоит его опасаться? Как ты думаешь?

Петра ответила не сразу, и ее молчание показалось мне вечностью.

— Нет… — протянула она. — Думаю, не стоит.

Глядя на нее, я на миг внутренне съежилась. Я была уверена, что она в момент развеет мои страхи, высмеет их, после чего я, осознав собственную глупость и наивность, разом почувствовала бы облегчение. А она насторожилась, словно я сообщила, что три недели назад обнаружила в груди уплотнение, которое так и не проходит.

— И как прикажешь понимать это твое «думаю, не стоит»? — приказным тоном спросила я и заставила себя рассмеяться. — Ему пришлось бы прятаться в зарослях позади дома. Я слышала шум после полуночи, а утром первым делом увидела Сокса. Ты можешь представить себе, чтобы ветеринар часами наблюдал за домом, притаившись за деревом?

Я хотела задать чисто риторический вопрос, но Петра, похоже, восприняла его иначе — ее волнение определенно усилилось.

— Не знаю, Анна, не знаю. Он был другом Ребекки Фишер. И если он мог дружить с такой особой, как…

— Да она выглядела совершенно обычной женщиной, когда показывала нам дом. В ней не было ничего, что могло бы насторожить. — Я поймала себя на том, что играю роль, изначально предназначенную Петре: это ей надлежало быть бесстрашной, здравомыслящей, отвергающей мои надуманные ужасы. Я надеялась на ее поддержку, в которой отчаянно нуждалась, а выходит, мне самой надо успокаивать подругу. — Если бы ты его увидела, то поняла бы, что он просто не способен на такое. Петра, он ветеринар, а не серийный убийца.

— Я в курсе. Но все равно, есть в этом что-то… — Она проглотила слова, которые звучали и в моей голове: подозрительное, зловещее. — А что Карл говорит?

— Он ничего не знает. И не узнает. — Увидев изумление на лице Петры, я поспешила объясниться: — Одно тянет за собой другое — сперва я не захотела рассказывать ему о стычке с мистером Уиллером, потом не могла посвятить его задним числом и тем самым признаться во вранье. А теперь вообще не имеет смысла. Даже если все это дело рук мистера Уиллера, то все уже в прошлом: он отомстил, Сокс мертв — и точка. Карлу ни о чем и знать не надо.

Какое облегчение. Кажется, до нее дошло, и Петра не станет, по примеру Карла, проводить аналогий между нынешними событиями и ночными кошмарами первокурсницы в университете; ее взгляд говорил, что она пусть и неохотно, но все-таки признает, что такое возможно.

— Что ж… — после недолгого молчания произнесла Петра, — может, оно и к лучшему. Но если случится еще что-то подобное — хотя я и не думаю, — ты ведь ему расскажешь?

— Разумеется, — подтвердила я с гораздо большей, чем испытывала, уверенностью в голосе, в этот момент с улицы послышался приближающийся гул мотора. — Помяни черта… — улыбнулась я. — Наверное, Карл вернулся.

Так оно и было. За бурными приветствиями в прихожей последовало кофепитие на кухне. Если у Петры еще и сохранились какие-либо опасения после нашего разговора, то она сделала все, чтобы не показывать их.

— Ты ведь уже знаешь, что нас ждет сегодня вечером? — весело сказал Карл, но увидел в глазах Петры вопрос. — Неужели Анни не удосужилась обрадовать?! Тебе предстоит увидеть нечто потрясающее — распродажу выпечки, организованную Женским институтом в церковной зале, так-то вот!

— Это не надолго, — заверила я подругу. — Наша соседка пригласила нас, и я согласилась, предупредив ее, что мы только заглянем на минутку. А вдруг нам понравится, ведь никогда наперед не знаешь.

— В самом деле… Случаются и более странные вещи, — с подозрительной торжественностью подтвердил Карл. — Я недавно прочитал, что где-то взорвалась корова. А еще…

Мы расхохотались. Допив кофе, мы втроем долго бродили по окрестностям, делясь последними новостями, вспоминая Рединг, обсуждая общих знакомых — и то, как мы с Карлом счастливы, что переехали сюда.

Без пяти минут пять Карл поставил машину на открытой парковке на границе городского центра Уорхема, и мы пешком направились к церкви. Солнце катилось к горизонту, вокруг его золотого диска появился охряной ореол, улицы стали тихими и безлюдными.

— Вот мы и пришли, — сказала я Петре. — Кстати, в здании слева — библиотека.

Многоцветные, написанные от руки указатели направляли гостей по узкой, окружающей церковь аллее прямо к открытым настежь двустворчатым дверям, за которыми нас поджидали красочные атрибуты, мгновенно воскресившие в памяти картины из детства: школьные вечера, праздники урожая, благотворительные распродажи родительского комитета. И все та же атмосфера дилетантизма, исполненного благими намерениями: несколько воздвигнутых наспех прилавков; пожилая руководящая дама, чинно восседающая за столом, уставленным мизерными стопочками с белым и красным вином. В зале, похоже, работала воскресная школа — примитивные, но аккуратно вырезанные рисунки пар животных были наклеены на толстый картон под надписью Ноев ковчег, выведенной явно рукой взрослого. Помещение казалось слишком просторным для двух десятков присутствующих. Всем было далеко за сорок, и поначалу я не увидела ни одного знакомого лица, но, обведя взглядом зал, облегченно вздохнула, обнаружив Лиз за прилавком с кексами — она оживленно беседовала с Хелен и Мьюриэл.

— Ах, да вот же она! — воскликнула я и, обратившись к Петре, добавила: — Наша соседка. Во-он та, с каштановыми волосами. Пойдем, поздороваемся?

Присутствие Хелен и Мьюриэл несколько усложнило процедуру знакомства, но все прошло более-менее нормально: энергичные рукопожатия, доброжелательные улыбки.

— Надеюсь, Петра, вам здесь понравится, — сказала Мьюриэл. — А с вами, Карл, я очень рада познакомиться. Удивительно, что мы до сих пор не встретились.

— Полагаю, вы много работаете, — вставила Лиз. — Все на службе, на службе, верно? Даже я, ваша соседка, встречаюсь с вами впервые. Отведайте, пожалуйста, моего кекса, прошу вас. Я испекла его сегодня утром, и мне кажется, он удался на славу.

Мы все взяли по ломтику, поблагодарили Лиз, а она, не выходя из-за прилавка, снова обратилась к Карлу:

— Анна много рассказывала мне о вас — разумеется, только хорошее. Мы довольно часто видимся с нею днем и не упускаем случая пообщаться.

— Стыд и позор! — Громкая, веселая реплика Петры прозвучала совершенно неожиданно и адресована была мне, однако рассчитана и на всех остальных. — Вот, значит, чем ты занимаешься — вместо того чтобы в поте лица своего трудиться над сбором материалов для нового романа? Впрочем, я тебя не виню, мне и самой были бы необходимы перерывы, работай я над образом Ребекки Фишер.

Я остолбенела от ужаса и сразу почувствовала сгущающуюся вокруг меня атмосферу подозрительного непонимания — Мьюриэл и Хелен смотрели на меня с учтивой озадаченностью, во взгляде Лиз холода было больше обычного. Петра силилась понять, что из сказанного ею было лишним. Карл знал, о чем речь, но не вник в ситуацию. Секунды тянулись одна за другой, никто не осмеливался нарушить молчание, и я поняла, что делать нечего — надо признаваться.

— Я собираю материал для романа. Точнее… это будет триллер, — торопливо заговорила я, — в основу которого ляжет история Ребекки Фишер. Идея возникла у меня после нашего переезда… когда мне рассказали о Ребекке.

Признайся я в ритуальном убийстве десятка детей, и то в моем голосе было бы меньше виноватых интонаций. Остальные по-прежнему хранили молчание, а мне хотелось лишь одного: чтобы пыльные, затоптанные доски пола разверзлись под моими ногами и меня поглотила пропасть. Боковым зрением на растерянно-покаянном лице Петры я прочитала страстное желание сдернуть меня с дыбы — а помочь здесь могла только срочная смена темы разговора.

— Уверена, когда ты закончишь свой роман, его назовут эпохальным, — произнесла она решительно, поворачиваясь к Лиз, Хелен и Мьюриэл. — Наша Анна — незаурядный писатель. Вы читали «Сгустившуюся тьму»? Разве это не выдающееся произведение?

Если находишься на дне пропасти, не стоит копать глубже… Однако Петра, похоже, не понимала, где находится, или, что еще хуже, куда отправила меня. Вторично за несколько секунд я убедилась, что надо объясниться, и с трудом выдавила:

— В прошлом году был опубликован мой роман. Тоже триллер… в некотором роде. Надо было сказать об этом раньше, но…

Совершенно неожиданно выручила меня Лиз. С чарующей улыбкой, как бы оповещая всех, что подобные откровения слышит от соседей чуть не каждый день, она объявила:

— О, вот это новость, моя милая. Замечательно! Я немедленно спрошу вашу книгу в библиотеке. Простите — как называется?

— «Сгустившаяся тьма», — повторила я. — Издана под именем Анна Джеффриз. Вряд ли вы найдете ее в своих фондах — честно сказать, тираж книги был не очень большой.

— Жаль… Что ж, можно заказать. Так или иначе, но думаю, что мы ее получим. — И Лиз тут же обратилась ко всей компании: — Угощайтесь кексом, прошу вас, не стесняйтесь, а то он пропадет.

Разговор перешел на общие темы. Удивление во мне смешалось с глубокой благодарностью — как легко Лиз вызволила меня из трудного положения. Я ловила на себе быстрые, неприязненные взгляды Хелен, она словно корила меня за то, что я непонятно почему умолчала о своем опубликованном романе. Сконфуженная, я не нашла в себе сил, как намеревалась изначально, кинуть взгляд на часы, воскликнуть: «Бог мой, как бежит время!» — и свернуть визит. Я вяло поддерживала беседу, пока за меня это не сделал Карл.

— Простите, что убегаем, но нам действительно пора, — произнес он, мастерски разыграв сожаление. — Решили, знаете ли, поужинать в каком-нибудь симпатичном местечке. Очень рад был познакомиться с вами, дамы, а также пообщаться с вами, Лиз. Ваш кекс великолепен.

— Ну что вы. Желаю вам хорошо провести время. Анна, моя милая, уверена, что мы скоро увидимся.

Мы распрощались, и, как только вышли на улицу, Петра глубоко и театрально вздохнула:

— Анна, мне нет прощения! Ну не доперла, что ты их не просветила…

— Ладно, не бери в голову. Ты ни в чем не виновата, рано или поздно это должно было случиться, — отозвалась я с напускным безразличием. — Вообще глупо было скрывать, надо было похвастаться при первой же встрече. Почему-то всегда думаешь, что еще не время.

— Да уж, ты со своим писательством… — покачав головой, улыбнулся Карл. — Знаешь, Анни, я догадываюсь, что далеко не все наркоторговцы скрывают свои дела с такой же тщательностью, как ты свои.

Я с восторгом отметила, что интерес, проявленный Лиз, поменял к лучшему и отношение Карла к моим литературным делам. До того, как она заговорила, он был смущен и насторожен, а теперь, похоже, счел недавнюю ситуацию забавным ляпсусом. Вот только я все еще не могла справиться с конфузом и постоянно спрашивала себя: что, черт возьми, Лиз в действительности обо мне подумала?

— Ну, будем считать, — сказала я, преодолевая смущение, — все хорошо, что хорошо кончается. Лучше скажите, мы собираемся сегодня ужинать? Вечер прекрасный, поблизости есть неплохие пабы.

На полпути от Уорхема до нашего дома мы остановились у придорожного паба и расположились на открытом воздухе, в саду, в затянутом москитной сеткой пивном баре, где уже развлекалась компания двадцатилетних юнцов, заглянувших сюда по пути в Тауэр-парк Пула, где их ждали боулинг и ночные клубы. Мы ели, пили и говорили за столом на нетвердых ножках. Надвигались сумерки в розовато-фиолетовых тонах, смеющиеся рты то и дело приникали к бокалам с вином — картина настолько мирная и дружелюбная, словно срежиссированная специально для рекламного ролика.

— Ну и каково впечатление от местных жителей? — спросила я Петру. — Лиз тебе понравилась?

— На мой вкус, тетка слегка слащавая, но я не отказалась бы от такой соседки. Зато отлично обошлась бы без общества другой особы — той, что в белой блузке и с глазами нациста. Мама родная, вот уж у кого с шармом большой недобор!

При виде уморительной мины Карла, кивком подтвердившего согласие с оценкой Петры, я готова была скакать от радости, — оба разделили мое мнение о Хелен, а значит, моя неприязнь обоснованна.

— Рядом с ней прямо мурашками покрываешься, — щебетала Петра. — А ведь она и словом-то не обмолвилась. Она всегда такая?

— Насколько мне известно, всегда, хотя, к моему счастью, общаюсь я с ней редко. Так, нам несут горячее. Все! Поговорим о чем-нибудь более приятном, — быстро предложила я. — Что нового на работе?