Узнать нужный телефонный номер оказалось просто. Секретарша сняла трубку на первом же звонке:

— «Эшвелл Юнит».

— Могу я поговорить с доктором Дональдом Харгривзом?

Я ждала очередных вопросов, но не услышала ни одного, — похоже, психиатры из госслужб защищены от народа хуже, чем чиновники. В трубке затренькало, и через некоторое время раздался мужской голос:

— Дон Харгривз.

— Добрый день. Не будете ли вы так любезны помочь? Меня зовут Анна Джеффриз… — Я произнесла уже заученную вступительную речь. Не услышав ответа, от замешательства продолжила: — Разумеется, я понимаю, что такого рода информация является конфиденциальной. Но если бы вы нашли возможным хоть что-нибудь…

— Не волнуйтесь. Ситуация мисс Фишер — новое имя, биография — предполагает, что конфиденциальность этих сведений утратила силу. — Снова молчание, которое моего собеседника, похоже, нисколько не смущало. — Буду рад поговорить с вами об этом случае. Я смогу уделить вам примерно час. Когда вам удобно приехать в колонию?

Вообще-то я рассчитывала на телефонный разговор и уже было собралась сказать ему об этом, но что-то в последнюю секунду остановило меня. Инстинкт подсказал, что этот человек знает о Ребекке больше, чем все остальные свидетели, вместе взятые, а учитывая его склонность к затяжным паузам, общаться с ним по телефону будет трудно. Разговор лицом к лицу — совсем другое дело, он может привести к самым неожиданным открытиям.

— Чем скорее, тем лучше, — ответила я. — Вам удобно на следующей неделе?

— Разве что во вторник… Подойдет? Скажем, в два часа?

— Отлично. Заранее спасибо, — быстро согласилась я. — Не подскажете адрес?

Он продиктовал адрес, а я аккуратно записала его в блокнот.

— Ближайшая станция метро — «Бэлхем», если вы не на машине, — уточнил он. — Что ж, тогда до встречи.

Время тянулось медленно. Заканчивая уборку, я сгорала от нетерпения, а ведь до встречи ждать еще несколько дней. Образ Ребекки очень долго был туманным и расплывчатым, я уже начала думать, что таким он и останется, и вдруг туман стал рассеиваться и картинка меняться, причем с головокружительной скоростью. Подробности жизни Ребекки в «Саутфилд Юнит» оживили ее, сделав образ трехмерным, я впервые смогла ясно увидеть свою героиню в различных ситуациях. Напряженное молчание во время свиданий с приемным отцом, походы в кино с женой и старшей дочерью Тома, необъяснимая вспышка ярости, закончившаяся потасовкой в комнате отдыха. Представляя Ребекку в этих ситуациях, я с удивлением чувствовала, что она становится для меня такой же реальной, как любая из моих знакомых, какой и сама она была четыре месяца назад, когда показывала нам этот дом.

Мне не давала покоя мысль о том, что узнал о ней Дональд Харгривз, — или думал, что узнал. Как бы там ни было, но ведь он даже уволился из протеста, когда к его мнению не прислушались, — а за время нашей краткой беседы он не показался мне сверхмнительным истериком. Должно быть, психолог увидел совершенно другую личность, в отличие от девочки, которую описывали Мартин и Том, но что бы он ни увидел, психолога это встревожило настолько, что он счел Ребекку потенциально опасной.

Может, она рассказала что-то о своих отношениях с приемными родителями? Если образ Ребекки прояснялся, то эта сторона ее жизни выглядела все более запутанной. По рассказам Тома и Мартина у меня сложилось представление о Деннисе Фишере, но я понимала, что оно далеко от действительности, — человек, который существовал в моем воображении, вычеркнул бы из своей жизни Ребекку в ту самую секунду, когда ее арестовали и в воздухе запахло скандалом. Он сделал бы это задолго до того, как горожане всем скопом восстали против него; до того, как кто-то из ослепленных ненавистью местных попытался поджечь его фабрику. Человек, который существовал сейчас в моем воображении, просто-напросто не мог испытывать настоящей любви ни к кому на свете.

Даже к жене. Рита Фишер… Богатая наследница, на которой он, возможно, женился из-за денег, а возможно, и по иной причине. Каждая принадлежащая ей вещица свидетельствовала о стремлении к красоте, которой не наделила ее природа. Неуравновешенная и высокомерная, Рита была совершенно безразлична к чувствам других людей. И эта же самая женщина удочерила пятилетнюю девочку, а не грудного ребенка, проявив и самоотверженность, и бескорыстие, лишив себя даже иллюзии настоящего материнства. Эта же самая женщина изо всех сил старалась подарить Ребекке счастливое детство и любила приемную дочь так сильно, что покончила с собой через два дня после объявления приговора…

Нет, что-то здесь не то. Все неправильно. Я не могла избавиться от ощущения, что думаю о двух абсолютно разных супружеских парах; я будто пыталась сложить пазл, не догадываясь, что половина элементов высыпана из другой коробки. Но возможно, уже в следующий вторник, утешала я себя, у меня появятся ответы на все вопросы сразу. Истина забрезжила вдалеке и постепенно приближалась.

— Сегодня на ужин куриный салат! — объявила я Карлу, когда он вернулся с работы. — Неплохо для разнообразия.

— Отлично. День выдался безумный. Переоденусь во что-нибудь домашнее и через минуту спущусь.

Расположившись за столом на кухне, он рассказывал мне о коллегах и о событиях «безумного дня». А мне все это казалось химерой, словно Ребекка и окружавшие ее люди выкачивали из реальности все краски и всю глубину. Они выглядели персонажами цветного фильма, а Карл с сослуживцами — серыми, призрачными.

— Представляешь, Роджер собрался жаловаться финансовому директору, — говорил Карл. — Я с трудом его отговорил. Для него это было бы непростительной ошибкой, хуже и не придумать. Такие штуки не украшают служебную характеристику менеджера.

— Да… Здорово. — На Роджера мне плевать, но надо же как-то соответствовать образу внимательной жены. — Ты поступил совершенно правильно.

— Надеюсь, что да. Теперь вроде бы все в норме. Под конец дня Роджер сказал, что конфликт исчерпан. Я лично считаю…

Его прервал телефонный звонок. Думая о Томе Хартли и Люси Филдер, я постаралась не выдать своего волнения.

— Ответишь? — спросила я.

— Конечно. Я мигом.

Карл вышел из кухни.

— Алло? — донесся до меня его голос из гостиной. Потом снова, но уже с некоторым раздражением: — Алло? — Вернувшись в кухню, пожал плечами: — Ошиблись номером. И никаких тебе извинений — просто швырнули трубку, невежи чертовы.

Я задохнулась, как от тычка в грудь. Почему-то я была убеждена, что такое не может произойти вечером, когда Карл дома, — и точно так же убеждена, что именно это и произошло. Если бы к телефону подошла я, то услышала бы то самое злобное дыхание… И тут я почувствовала на себе подозрительный взгляд Карла.

— В чем, черт возьми, дело, Анна?!

Я мысленно отшатнулась, как от очередной опасности.

— Ты о чем?

— Хватит, Анни. Ты отлично знаешь, о чем я. — Судя по тону, его раздражение достигло точки кипения, за которой — только ярость. — Ты была совершенно другим человеком всю неделю, а может, и дольше. Я знаю тебя, я твой муж, я вижу, когда что-то не так. Я набрался терпения и ждал — ждал, что ты объяснишься, наконец! Теперь шутки в сторону. Ты упорно притворяешься, что все в порядке, но я по твоим глазам вижу, что все обстоит иначе. Ты и вправду надеешься обвести меня вокруг пальца?

С таким выражением лица только подчиненных пропесочивать — я и чувствовала себя так, будто в самый обычный рабочий день меня вызвали на ковер к шефу. Кошмарное ощущение невесть откуда свалившегося несчастья обожгло желудок. А я-то думала, что всю неделю ловко скрываю свой страх.

— Уверен, это все твое расследование, — продолжал Карл. — В последнее время ты молчишь как рыба о своей книге, но я-то не забыл! Учти, Анни, до добра это не доведет. Я думаю, пора подвести черту. Просто забудь — и все. Начинай писать книгу с тем, что у тебя уже есть, поверь, тебе же будет лучше.

Страдальческие нотки в его голосе напугали меня сильнее, чем молчание в телефонной трубке. Я вспомнила демонстративно-заботливое отношение его матери при наших редких встречах; свекровь относилась ко мне как к вещи, которую сломали, затем починили, но без гарантии, что не произойдет очередной поломки. Страх сделал меня агрессивной, готовой к отпору. Все, что ему известно о самых тяжелых временах в моей жизни, Карл узнал от меня. Он понятия не имеет, каково мне на самом деле было!

— Расследование тут ни при чем, — с жаром возразила я. — Повторяю в последний раз: я в порядке. Можешь ты просто поверить?

Моя категоричность привела к патовой ситуации, продолжать спор значило бы увязнуть в трясине бесконечных «А я говорю, я в порядке». — «А я говорю, ничего подобного!» Увидев по глазам Карла, что он тоже это понял, я ощутила его любовь, его беспомощность и заставила себя смягчить тон:

— Собственно, сбор материалов подходит к концу. Так что не волнуйся, Карл, прошу тебя.

Оставшаяся часть вечера прошла в атмосфере тихого взаимного неприятия. За ужином я вспомнила, что не сказала ему о намеченной на вторник поездке в Лондон для встречи с Дональдом Харгривзом. Разумеется, не могла сказать и сейчас, когда его настораживало все, что касалось Ребекки. Поеду в Лондон сразу после его отъезда на службу, решила я, и буду дома минимум за час до его возвращения. Вынужденная секретность не давала мне покоя. Мы сидели перед телевизором, и я воспринимала кадры, мелькающие на экране, как предзнаменования: дождевые потоки по ветровому стеклу машины, мертвенно-белая рука, торчащая из черной земли, грязно-желтая лента полицейского ограждения, трепещущая под сильным ветром.

Наше сомнительное перемирие длилось весь вечер и всю субботу. Я как могла старалась быть собой, но молчаливые телефонные звонки постоянно присутствовали в глубине моего сознания, и я невольно ждала третьего. Желание рассказать обо всем Петре усиливалось с каждой минутой; подруга была в курсе предыстории, а значит, могла связать звонки с прошлыми событиями и хоть что-то посоветовать. Но в субботу мне так и не выпал шанс уединиться, а звонить в присутствии Карла было рискованно — он мог услышать наш разговор.

Зато под вечер воскресенья Карл решил скосить траву. Как только в саду загудела газонокосилка, я бросилась в спальню, к телефону. В спальне гудение слышалось приглушенно, но отчетливо, и я была готова, быстренько извинившись, повесить трубку сразу же, как только Карл закончит косить. Я торопливо набрала номер мобильника Петры, молясь лишь о том, чтобы она была свободна.

Господь внял моим мольбам.

— Анна! Привет, рада тебя слышать! Я только что вернулась от родителей. Ну, рассказывай, как дела?

— Да так… — произнесла я неуверенно. — Что-то на душе неспокойно. По этой причине и звоню. Помнишь наш разговор о ветеринаре, о смерти соседского кота и прочем?

Ее мгновенную тревогу я ощутила даже по телефону.

— Что еще случилось? Говори!

Из сада по-прежнему доносился шмелиный гул газонокосилки. Только в этот момент я поняла, что не могу рассказать Петре о первом звонке, о дыхании в трубку и об ужасе, охватившем меня. Подруга, конечно же, возмутится, что я сразу не поделилась с ней… и, что еще хуже, с Карлом.

— Вчера вечером… был такой странный звонок, — промямлила я. — Трубку снял Карл. Никто не ответил — только гробовое молчание, а потом трубку бросили.

— И что? — через несколько секунд не выдержала Петра.

— И все. — Сообразив, что подруга разочарована, я столкнулась с неразрешимой проблемой — как заставить ее понять всю важность ситуации, не упомянув о первом звонке. — Карл решил, что кто-то просто ошибся номером, но я так не думаю. Он-то ничего не знает о мистере Уиллере и прочих… странностях. Короче, мне кажется, это ветеринар пытается запугать меня…

Когда Петра заговорила, я уловила леденящее эхо голоса Карла, настороженность, которую она пыталась — безуспешно — завуалировать доводами рассудка.

— Анна… Я не вижу причин для беспокойства. Скорее всего, кто-то ошибся номером. С какой стати мистеру Уиллеру заниматься подобным идиотизмом?

Черт возьми, еще в прошлую субботу она вещала как пророк, предсказывающий беду, — и вдруг превратилась в апологета логики и здравого смысла.

— А с какой стати ему издеваться над Соксом? — возразила я. — С какой стати ему убивать Сокса? Однако ты с готовностью поверила, что все это дело его рук.

— Ой, ну сморозила тогда глупость, признаю. Испугалась просто. Поджилки тряслись после твоего рассказа о Ребекке Фишер. Согласись, мысль о том, что до тебя в доме жил псих, здорово действует на нервы.

Вне себя от ее откровенного вранья, я все же чуть не бросилась поправлять ее: Ребекка была кем угодно, только не психом. Но Петра продолжила покаянно:

— Прости, если подлила масла в огонь и напугала тебя, Анна. На самом деле ты была права, а я ошибалась. Ты верно тогда сказала — он ветеринар, а раз так, не мог он поднять руку на животное.

Это уже смахивало на предательство. Похоже, Петра изящно вывернулась, оставив меня один на один с опасностью.

— Так что не волнуйся по этому поводу, — чирикала она успокаивающе. — В особенности из-за телефонного звонка. Господи, кто-то ошибся номером, это не причина для бессонницы.

— Пожалуй. — Расстояние между нами неожиданно увеличилось в сотни раз, но я заставила себя продолжить. Мне необходимо было убедить Петру, словно она была психиатром, от которого зависел мой диагноз: помешательство или легкий невроз. — Если подумать, ты, несомненно, права — я слишком остро на все реагирую. Неудивительно: постоянно думаю о Ребекке Фишер, о том, что она жила здесь…

— Вполне понятно, и я тебя не виню. А дом все равно классный. Пусть там и жила Ребекка Фишер — зато вам повезло с покупкой. — Она засмеялась, а мне понадобилось усилие, чтобы поддержать ее веселье. — Кстати, как движется твоя работа?

— Неплохо. Медленно, но верно. — Гул газонокосилки внезапно сменился тишиной, и я быстро проговорила: — Слушай, надо бежать — кто-то стучится в дверь. Спасибо, что успокоила.

— Всегда рада помочь. Звони в любое время.

Я поспешила вниз. Через открытую заднюю дверь я увидела Карла, тащившего газонокосилку в сарай. Сладкий дурман от свежескошенной травы витал повсюду. Наблюдая за Карлом из кухонного окна, я вдруг похолодела, будто кто-то безжалостной рукой стиснул мое сердце. В первый раз за почти десять лет я почувствовала себя одинокой.