Глава 1

Ранней осенью 1066 года от Рождества Христова Вальтеоф Сын Сиварда, ставший в минувшем году графом Хантингтона и Нортемптона, ехал на юг навестить своего кузена Леофвайна. Саксонский лагерь в Дауне был спокоен, и только несколько человек стояло на страже.

В первое же утро Леофвайн повел его на охоту в лес недалеко от маленького городка Дувра. Солнце ярко светило, и его косые лучи проникали сквозь листву толстых дубов и бронзовых буков. Вальтеоф глубоко и с удовольствием втянул живительный воздух и рассмеялся.

– Прекрасное утро, – заявил он, и граф Леофвайн кивнул. Глаза его были прикованы к траве.

– Держу пари – в этих кустах боров. Подними его, – он подозвал собак, которые рычали и обнюхивали группку ольховых деревьев в конце полянки. Затем вдруг раздался визг, шум, из укрытия выскочил кабан и бросился вперед через кустарник.

Вальтеоф издал пронзительный крик и встал прямо перед испуганным зверем. Он с размаху бросил в зверя копье, которое попало кабану в заднюю ногу, и тот кинулся, визжа, в кустарник.

– Стой там, – крикнул Леофвайн. Несмотря на то, что ему было около сорока, он был так же проворен, как и его юный кузен. Сжимая оружие, он обежал полянку и подкрался к кустам. – Я нападу сбоку и выгоню его оттуда. – Вальтеоф, схватив другое копье у слуги, начал продвигаться к звериному логову.

– Осторожно, господин, – спокойно сказал Оти Гримкельсон. – Зверь сейчас взбешен.

– Я знаю, это прибавляет остроты погоне, – и он замахал Оти, чтобы тот не подходил.

Он знал, что поступает безрассудно, но думал, что его бросок сделал зверя беспомощным и тот запутается в кустах. И вдруг увидел согнувшегося борова, сломанное копье, острие которого торчало в ноге зверя. Боров наклонил голову, напрягся и бросился вперед. Все произошло настолько стремительно, что Вальтеоф оказался застигнутым врасплох. Он отпрянул в сторону, почувствовав, как клык вспорол кожу на ноге, и, направив копье, кинул его прямо в спину борова. Взбешенный зверь закрутился, последний раз хрюкнул и упал. Оти подошел к своему господину и остановился, смотря на борова и кровоточащую ногу Вальтеофа.

– Это глупо, – сказал он спокойно. Возбужденный и довольный Вальтеоф высвободил копье, и тут в кусты ворвался Леофвайн.

– Оти прав, ты должен был подождать. Но ты здорово его уложил. Ты ранен?

– Ерунда, – равнодушно сказал молодой граф, смотря, как Оти, стоя на коленях, стирает кровь с его ноги.

Леофвайн позвал собак, которые жадно обнюхивали тушу зверя. Какой-то щенок запустил зубы в тушу.

– Фу! Фу! Святой боже, разве я не учил тебя, Борс? Он схватил пса за загривок и отшвырнул в сторону. Сука, более послушная, села, преданно смотря на своего хозяина, потрепавшего ее с одобрением. Борс, протестующе повизгивая, понуро отошел к Вальтеофу. Граф Леофвайн рассмеялся.

– Вы – недисциплинированная парочка. Я подарю его тебе, Вальтеоф, и вы вместе будете учиться осторожности.

Он подозвал двух людей, и в несколько мгновений они привязали борова за ноги к палке и водрузили на плечи.

– Я съем его на обед… – Он потрепал Вальтеофа по плечу. – Хотя я и дразню тебя, ты становишься хорошим охотником и ловко обращаешься с копьем. Если Оти так же хорошо научил тебя обращаться с топором, нормандцам лучше поостеречься, если они соберутся переплыть через море.

Они вернулись в лагерь, пообедали на утесе, и королевский красный дракон развевался у них над головой. Голодный Вальтеоф с жадностью ел жареное мясо, запивая его элем и отламывая куски от свежей булки, яблочного пирога и сыра. Леофвайн забавлялся, глядя на него.

– Мне кажется, ты самый крепкий из нас, но я рад, что не обязан содержать тебя в лагере все лето, иначе трудно было бы прокормить остальных.

Вальтеоф усмехнулся:

– Возможно, мне не надо было ехать. Гарольд говорил, чтобы я ждал дома со своими людьми, готовый к походу на север или юг, если надо будет. Но кажется, урожай в этом году будет плохим, и я не смог удержаться и не посмотреть, как идут твои дела.

Он расправился с последним куском мяса и бросил кость Борсу. Собака с жадностью на нее накинулась и затем села у ног нового хозяина, уставившись на него желтыми глазами.

– Он уже принял тебя за хозяина, – заключил Леофвайн, – так что твой приезд не без прибыли. В любом случае я рад, что ты приехал, – он подлил эля. – Нет ничего хуже, чем безделье, а за последние три месяца мне делать нечего, разве, что стоять у моря и слушать крики чаек. Гурт один ездит туда-сюда по своему уделу и в Лондон и более доволен своей жизнью, чем я. Что до Гарольда, то он занял себя государственными делами, а вот я торчу здесь, охраняя свои земли, смотрю на это проклятое голубое море и жду, когда что-нибудь наполнит мои дни.

Вальтеоф прикрыл глаза рукой, защищаясь от яркого солнца. Оно отражалось в спокойных водах, ясных и пустых до горизонта, без единого признака корабля давно поджидаемой нормандской флотилии.

– Они придут?

Леофвайн рассмеялся, но в этот раз смех его был зловещим.

– О, они придут. Герцог Вильгельм строил корабли все лето не для того, чтобы они праздно стояли у причала.

– Но уже сентябрь, – заметил Вальтеоф. – Скоро придет зима, а никто не начинает кампанию зимой в незнакомых землях.

– Герцога это не волнует. Он будет сражаться там и тогда, когда захочет. – Леофвайн встал, потянулся и зевнул. – Если ты закончил набивать брюхо, пойдем, прогуляемся по утесу или я пойду спать.

Вальтеоф запихнул последний кусок хлеба в рот, стряхнул крошки и поднялся.

– Даже я наелся твоей прекрасной едой. – И идя по дороге, заросшей травой до самых меловых гор, он продолжал: – Почему Незаконнорожденный не может удовлетвориться своей землей? Гарольд говорит, что он сделал из своего герцогства прекрасное государство и управляет им справедливо.

– Он честолюбив, дитя мое, это достаточная причина. Я помню, как он однажды сказал…

– Ты с ним встречался? Я не знал этого.

– Это было более пятнадцати лет тому назад, когда он приезжал ко двору короля Эдуарда. Ему было 24 года, как и мне, но власть он имел не по годам.

– Он тебе понравился? – удивился Вальтеоф. Леофвайн на минуту задумался, смотря вдаль…

– Я уважал его, но чтобы он мне нравился… нет, нет. Но он мог каждого заставить себя слушать. Когда он входил в зал, не было человека, который мог бы его не заметить. И он говорил – я ясно помню это, – что они будут счастливы, только имея землю за морем. Они хорошо укрепили свои границы в Нормандии, не то что мы.

– Как ты думаешь, король Эдуард обещал ему корону? Леофвайн пожал плечами.

– Даже если так – это неразумно. Дело Витана – предлагать корону. И кстати было бы, если бы король Эдуард проводил меньше времени на коленях и больше времени с моей сестрой, чтобы у них был наследник… Даже если он бесплоден, он должен быть с ней, у моей бедной сестры было слишком мало радости от замужества. А у меня нет времени, чтобы доказывать святым отцам, что такое святость одного человека по сравнению с миром целой нации.

– Я думаю, он святой, – сказал Вальтеоф. Он вырос при дворе Эдуарда и научился любить молитвенного старика. Но даже он видел, несмотря на свою молодость, что набожность Эдуарада несет некоторый элемент эгоизма.

– Во всяком случае, – продолжал Леофвайн, – чего бы не желал Эдуард, Вильгельма здесь видеть никто не хочет. Мы желаем иметь королем англа, не так ли?

– Конечно, – тепло отозвался Вальтеоф. Старший брат Леофвайна, Гарольд, был коронованным королем Англии по смерти Эдуарда в январе, и Вальтеоф испытывал перед ним благоговение, любовь и что-то похожее на мальчишеское обожание, хотя не он, а Леофвайн был ему отцом, братом и другом последние одиннадцать лет.

После смерти Сиварда он вернулся в Кройланд с Оти и два года оставался в аббатстве. Монахи были добры, а уроки аббата доставляли ему радость. Оти брал его на охоту и на рыбалку на реку Вилланд, огибавшую аббатство, так, что в монастырь можно было пробраться только на плоту. Оти учил его, как подобает мужчине обращаться с оружием, и смастерил боевой топорик для практики, пока Вальтеоф не дорос до настоящего военного топора. Они проводил много времени вместе на болотах или на верховых прогулках.

Но все равно он был одинок. Большинство из его нортумберлендских кузенов жило далеко на севере. Считая его слишком юным, чтобы управлять довольно непокорным наследием, король Эдуард даровал его графство Тоста, еще одному брату Гарольда, а Вальтеофу достались только воспоминания о былой славе дома Сиварда, белая медвежья шкура, боевой топор, мантия его отца и, менее осязаемая, но реальная кровная вражда с домом Карла.

Король Эдуард доверил ему земли Хантингтона и Нортумбрии, и когда Годвин начал править страной, без сомнения, такой кусок, как Нортумбрия, должен был получить Тоста. Мальчику казалось, что он забыт и теперь может стать монахом. Его жизнь была ограждена стенами аббатства, затерянного в заброшенной, болотистой стране, необитаемой зимой, затопленной летом, и грозящей лихорадкой.

И вот в один прекрасный майский день Леофвайн сын Годвина въехал на двор аббатства, и жизнь мальчика совершенно изменилась. Он ловил рыбу вместе с Оти и, взобравшись на крутой берег, в поисках удачливого места, упал в реку, откуда выкарабкался, смеясь и что-то бормоча. Вернувшись в монастырь, они увидели, что аббат приветствует незнакомого красивого человека, одетого в шитую тунику, голубую струящуюся мантию и с драгоценными браслетами на руках. У него были смеющиеся голубые глаза, светло-каштановые волосы и не было бороды. Незнакомец увидел забрызганного мальчишку и громко расхохотался.

Думая об этом дне, Вальтеоф неожиданно спросил:

– Ты помнишь день, когда ты привез меня ко двору? Леофвайн удивился:

– Конечно. Ты упал в реку.

– И аббат рассердился, потому что ты увидел меня в таком виде.

– Я был доволен, – сказал граф искренне, – я боялся, что они обратят тебя в юного святошу, стремящегося к тонзуре.

– Я действительно думал об этом…

– Только не ты, – прервал Леофвайн. – Только не ты, сын Сиварда. Почему? Посмотри на себя! Неужели ты думаешь, что Бог дал тебе это тело и эти мускулы для того, чтобы ты спрятал их под одеждой монаха? И потом, тебе нет еще и двадцати, а ты уже настоящий боец, мой маленький кузен. Хотя я должен признать, что ты превышаешь меня теперь на несколько дюймов. Я продумал тогда, как это все должно быть, и сказал Торкеллю Скалласону, чтобы тебя у меня украли.

Вальтеоф промолчал, смотря вниз, на воду, скалы и песок.

– Ты говорил, что он пел мне песни и в первую ночь заразил меня мечтами, напевая о лесных друзьях и злых духах.

– Торкель лучший исполнитель, которого я когда-либо слыхал. Я думаю, ты оторвал его от моего сердца.

Вальтеоф взглянул на кузена, превосходящего его в возрасте и опыте.

– Мне кажется, ты не прав. Он знал моего отца… Леофвайн взял его за руку:

– Я поддразниваю тебя, но уверяю, что не ревную к его обществу. Во всяком случае, он один из самых независимых людей. Когда король Эдуард даровал тебе графство в прошлом году, я подумал, что Торкель тебе нужен в управлении, но он не обращал внимания на мои пожелания, пока они не сошлись с его собственными. Хотел бы я знать, что он делает теперь, когда пришли такие новости с Севера.

– Ты имеешь в виду, что норвежский король отбыл от Шотландских берегов? Я не знаю, я послал его в Йорк по делу, связанному с землями, которые мой отец отказал монахам из Джэрроу, но я слышал, что среди людей Харальда Сигурдссона много исландцев, а Торкель когда-то пел для него. Еще… – он внезапно остановился. – Я не могу сомневаться в его верности.

– Это больше, чем можно было бы сказать о моем брате Тоста, – заключил Леофвайн. На мгновение его лицо стало беспокойным и злым. – Бог знает, что с ним стряслось – он разыгрывал дурака и тирана, а сейчас, кажется, еще и предателя. Лицо Вальтеофа потемнело. Тости! Он ненавидел Тости Годвинсона, который стал эрлом в графстве его отца и злоупотреблял своей властью в такой степени, что народ восстал и изгнал его. Теперь Тоста пытается исправить положение, приведя в Англию норвежского короля, несмотря на неудовольствие брата. Всю весну Тости подготавливал нападение, захватывая и грабя земли, и Гарольд должен был охранять северные и южные берега. Никто не знал, кто – Тости и норвежский конунг или герцог Вильгельм Нормандский – нападет первым.

В Йорке внук графа Леофрика Эдвин Мерсийский и его брат Моркар, эрл Нортумбрии, держали войска наготове, ожидая нападения с Севера. Но Вальтеоф знал, что Гарольд не уверен в северных лордах, хотя и женат на их сестре, Альдит. Оба очень честолюбивы, но их заботит судьба лишь собственных владений.

Смотря вдаль, на море, он снова думал о том, придет ли герцог. Его притязания на трон были основаны на слабых семейных связях с королем Эдуардом и обещании, которого никто не мог проверить, но в прошлом году несчастная судьба Гарольда привела его к кораблекрушению у берегов Понтье, где его и застиг Вильгельм. Получив свободу, Гарольд поклялся поддержать притязания Вильгельма, поклялся на святых мощах. А теперь он сам король и, таким образом, клятвопреступник. Тем не менее, он говорит, что освобожден от клятвы. Кажется, будто весь христианский мир в лице папы Александра осудил его. Но для Англии преступивший клятву англичанин был лучше, чем иностранный захватчик. И все это долгое жаркое лето они стояли наготове, ожидая войны с норманнами.

Приходили известия о строительстве кораблей и подготовке воинов. Со всей Европы стекались наемники под знамя Незаконнорожденного, благословенное самим Римским папой, тем не менее, нормандцы не шли. Наконец Гарольд расформировал ополчение Уэссекса, потому что созрел урожай, и они хотели разойтись по домам. Он приказал местным шерифам тут же созвать людей обратно, если понадобится.

Вальтеоф с нетерпением ожидал вторжения. Он желал доказать себе и показать другим, что он сын Сиварда.

– Оти говорит, что погода будет хорошей, по крайней мере, еще один месяц, а никто не умеет читать знамения лучше его.

Леофвайн снова улыбнулся:

– Я думаю, мы сможем увидеть Вильгельма еще до исхода октября. Едва он успел это сказать, как в лагере поднялась суета, послышались топот копыт, крики, и, обернувшись, они увидели подъезжающего к ним всадника.

– Готфрид! Что привело тебя из Лондона? – воскликнул Леофвайн.

Посыльный соскочил со взмыленной лошади:

– Господин, это послание от ярлов Эдвина и Моркара. Они просят короля прийти к ним на помощь, не откладывая.

– Что случилось? Говори, человек, ради Бога! – Он протянул ему рог с элем, и Готфрид сделал жадный глоток.

– Харальд Сигурдссон. Он отплыл на юг от Шотландии с тремя сотнями кораблей, грабя и сжигая все вдоль берега Нортумбрии.

– Три сотни кораблей, это, должно быть, огромное войско.

– Да, господин, разрушенные Кливленд и Голдернесс – тому свидетели. Ярлы боятся, что они не смогут собрать подобное войско. И… – Готфрид замялся, – твой брат Тости со всеми своими людьми…

– Значит, он – предатель, – проговорил Леофвайн сквозь зубы. – Гарольд будет огорчен, но сейчас не время для слез. Отдохни, Готфрид, я пошлю гонцов за королем.

– Его здесь нет?

– Нет, он поехал вниз по берегу, возможно, в Бошем, но где бы он ни услышал эти новости, он отправится в Лондон сразу же, и также сделаем и мы.

– Ансгар разослал гонцов по всем графствам, чтобы собрать воинов, – Готфрид был комендантом порта в городе. Он осушил рог и вытер рог рукой. – Так-то лучше. Я чуть не умер от жажды.

Вальтеоф склонил голову, потрясенный новостями. Он почувствовал, как поднимается волнение, как будто в нем, наконец, потекла кровь викинга Сиварда. Он обернулся к Леофвайну с горящими глазами.

– Что я должен делать, кузен?

– Отправляйся домой… – немедленно ответил граф. – Собери своих людей и иди к Йорку. Мы встретим тебя там, но понадобится какое-то время, чтобы собрать солдат и выйти в путь. Ты сможешь выйти быстрее, чем мы, и твои люди пройдут к тому времени половину пути до Йорка. Найди графов и помоги им, пока мы не придем.

Вальтеоф бросился в свою палатку, созывая Оти, Турольда Сокольничего и полудюжину своих людей, приехавших с ним из Рихолля, расположенного в нескольких милях от Петербороу. За четверть часа они были готовы к отъезду, и Леофвайн проводил его до ограды лагеря.

– Поезжай с Богом, мой маленький кузен. Если Ему будет угодно, мы встретимся в Йорке до того, как Харальд туда доберется. Он будет слишком занят грабежом, чтобы идти так же быстро, как мы, и, во всяком случае, ты с графами сможешь задержать его до моего прихода.

– А Тости?

– Тости может отправляться в ад, об этом я позабочусь. Они с Гарольдом когда-то были близки, так как они сверстники, но он всегда был хвастуном, и нам с Гуртем от него здорово доставалось, когда мы были детьми. – Он остановился, глядя на лошадь Вальтеофа. – Я не буду более называть его братом. То, что он делает сейчас, равносильно удару в спину Гарольду, и за это я убью его.

– И я, – подхватил Вальтеоф, но по другим причинам. Он жаждал отправиться в путь, чтобы вступить в бой за поруганную землю, которая была уделом Сиварда Дигера. Посмотрев на море, юный граф спросил:

– Что, если Вильгельм придет сейчас? Его кузен пожал плечами:

– Если придет, то придет, и мы узнаем, что Бог прогневался на нас, на Гарольда за преступление клятвы. – На минуту он замолчал, задумавшись, необычно мрачный. Но потом снова появилась его улыбка, и он хлопнул Вальтеофа по спине: – Но я отказываюсь в это верить. Мы разобьем северян и вернемся сюда, чтобы ни один нормандец не ступил на нашу землю. Молись, чтобы ветер не переменился и помешал Вильгельму.

– Наш берег будет незащищен.

– Да, так будет, – легко согласился Леофвайн. – Но Англия больше, чем просто линия утесов. Если Вильгельм придет, мы встретим его. Теперь отправляйся и возьми с собой этого дикого зверя, Борса. Увидишь графов, передай – Гарольд идет… – Он крепко сжал руку Вальтеофа. – Когда Гарольд идет, он идет быстро.

– От Лондона до Йорка две сотни миль.

– У нас есть лошади и ноги. Жди нас через две недели. Теперь в путь. – И он так хлопнул кобылу по загривку, что она неожиданно рванула вперед, а за ним бросился лающий Борс.

Вальтеоф приехал домой с такой скоростью, что покрыл все расстояние в два раза быстрее, чем обычно, и в полдень третьего дня они уже спускались по склону к узкой речке и деревне. Их взору открылись дивные поля и маленькая деревянная церковь с каменной колокольней, которую он построил в прошлом году. Слева был его собственный дом, окруженный пристройками, кухней, конюшней, кладовой. Въехав в ворота, он понял, что новость уже дошла до челяди, так как во дворе кипела бурная деятельность. Осгуд, предводитель его дружины, суетился, отдавая приказы, и Хакон, его конюший и сверстник, торопился принять поводья лошади, когда он спрыгнул на землю.

– С возвращеньем, господин, – сказал он. Его юное лицо горело от возбуждения. – Мы не ждали вас до завтра.

По ступенькам сбежал человек огромного роста.

– Альфрик! – Вальтеоф пошел к нему навстречу. – Я вижу, ты все уже знаешь.

– Да, мой господин. Гонцы догнали меня в Гелинге, и я разослал приказ своим людям быть здесь до ночи. Мы выступим завтра?

– Рассвет и отстающие могут нас догнать. Осгуд! Осгуд подошел и почтительно встал рядом. Это был честный и верный человек, который служил у отца Вальтеофа и последние десять лет ждал случая показать себя под командой его сына.

– Что, старый боевой конь, – рассмеялся Альфрик. – Не можешь дождаться, когда увидишь северян?

– Северяне или нормандцы, мне все равно… – Осгуд улыбнулся. – У меня не было хорошего боя со времен, когда сын Годвина разбил уэльсцев. – Он повернулся к Вальтеофу: – Люди разъехались по всему графству собирать воинов.

Вальтеоф кивнул:

– Торкель вернулся? – И когда тот отрицательно покачал головой, послал Остуда встречать опоздавших.

– Самым лучшим зрелищем для тебя сейчас будет вид твоей дружины в полной боевой готовности, – сказал Альфрик.

– Я знаю, – ответил Вальтеоф и добавил невольно: – Боже! Я не должен обмануть их надежды.

– Ты? – Альфрик рассмеялся одними глазами. – Почему ты, сын Сиварда, можешь обмануть их надежды?

– Нелегко быть сыном такого человека, – спокойно сказал граф.

Они подошли к дому, куда люди несли что-то из кухни. Приятный запах возвестил о приближении обеда, повара и слуги были озабочены поисками места и пищи для компании, которая собиралась в этот день. При входе Вальтеоф остановился:

– Если бы мой брат не умер…

Альфрик взял его за руку. Они были старыми друзьями, несмотря на разницу в возрасте, и он с любовью посмотрел на высокого светлобородого молодого человека.

– Осборн Боевой Топор был хороший парень и хороший сын. Бог любил его, но Сивард не может быть тобой недоволен…

– Я еще покажу себя! – сказал Вальтеоф, входя в дом. Там уже накрывали на столы. В центре зала горел огонь, дым клубился под потолком, и Борс уже занял свое место с важным видом, носом к теплу.

В дальнем конце зала находился небольшой помост, где был стол графа с длинным высоким стулом, там же стояли стулья и лавки для служилых людей. В конце помоста узенькая лестница вела в его спальню, расположенную выше, на маленькой галерее.

Обед был беспокойным, потому что отовсюду съезжались дружинники, и Вальтеоф несколько раз вставал со своего места, чтобы приветствовать танов и воинов. Из Брамптона и Фортерингея, Вестона и Брэкброка и Герделайя. И всем он приказывал садиться к столу.

– Ешьте хорошо, – настаивал он, – завтра у нас не будет времени на это. И пейте, друзья мои. – Он поднял свой рог, отделанный серебром. – Пейте за смерть врагов.

– Смерть! – кричали они в ответ – Смерть северянам! Смерть Харальду Сигурдссону и графу Тоста!

Чаши были подняты. Альфрик вскочил на ноги.

– И смерть нормандцам, если они осмелятся прийти, – закричал он. – За Господа и святого Гутласа! Здоровье нашего господина!

В ответ раздался рев, но Вальтеоф знал, что они приветствуют его как сына своего отца, потому что сам он еще ничего не сделал, чтобы заслужить их одобрение. А человека, чьего одобрения он ждал больше всего, не было рядом, чтобы спеть им боевые песни, пристукивая чашей по столу. Неужели Торкель вернулся к норвежскому королю? Эта мысль болью пронзила его. Он выпил вместе с другими за погибель врагов. Наконец, когда обед уже подошел к концу, он приказал Альфрику следовать за ним в комнату, где лежало его оружие. Взяв топор, он сжал рукоять его так, что вздулись мускулы на руке, и напрягся браслет на запястье.

– Прекрасное чувство!

– Я рад, что они забрали этот топор, когда убили твоего брата, – сказал Альфрик. – Хорошо, что он у тебя.

Вальтеоф погладил длинную рукоять:

– Этот топор не видел боя с тех времен. – Он положил его обратно. – Это после Кройланда.

Альфрик сел в изголовьи кровати и запустил пальцы в мех медвежьей шкуры.

– Северяне сожгли Геллинг, когда я был ребенком. Я молю святого Гутласа, чтобы они не сделали этого снова, они или нормандцы, если они придут… Вальтеоф оперся плечом о дверь:

– Если они придут, Гарольд ответит достойно Вильгельму.

Альфрик нахмурился, взглянув через узенькое оконце, едва пропускавшее последние лучи солнца. Укрепленные ворота были открыты, и за ними виднелись поля и леса графских владений. Он увидел людей, работающих в поле, собирающих последний урожай. Альфрик судорожно сжал мех.

– Если я погибну, не допускай, чтобы они снова сожгли Геллинг. Это наследство моего сына.

Юный и неискушенный в бою Вальтеоф вдруг понял, что это предчувствие. Как будто Альфрик знал что-то определенно. Он поспешно перекрестился.

– Бог и святой Гутлас защитят нас. Что до молодого Ульфа, если будет надо, он станет мне как сын.

Альфрик встал, стряхнув мрачное настроение:

– Я знаю, спасибо, Вальтеоф. Он снова улыбался, его обычная шутливая манера скрыла недавнее смятение.

– Готовься выйти на рассвете. – Вальтеоф завернулся в меховую мантию, закрепленную драгоценной брошью – вечера уже становились холодными, – и они вместе вышли. Он остановился на минуту в зале, посмотрев на своих людей. Святой Боже, не один из его уделов не должен быть сожжен! По обыкновению он крикнул Оти, и вскоре вместе с единственным своим попутчиком уже ехал по ухабистой дороге.

Подъехав к дому кузнеца, он увидел яркий огонь и догадался, что Хардинг работал всю ночь, готовя оружие для тех, у кого его нет, и починяя помятые доспехи. Дверь была открыта, и, услышав, что кто-то подъехал, из дома вышла дочь кузнеца. Звали ее Альфива, и были у нее длинные косы цвета спелой ржи, ниспадающие на грудь. Он вспомнил ту ночь, когда он впервые расплел ее косы и дотронулся до белой груди.

Граф придержал лошадь, и девушка подошла поближе.

– Вы едете на войну, господин? Уезжаете прямо сейчас?

– Нет еще. Мы выезжаем на рассвете. – Она зарделась. Хотя на щеках ее были следы муки, потому что она стряпала, и лицо ее горело от жары, радость сделала его прекрасным.

– Вы войдете?

– Нет. – Он стер пятнышко с ее щечки. – Я еду в Кройланд и не вернусь до выступления.

Альфива вцепилась в стремя:

– О, не уезжай. Останься сегодня с нами.

На какое-то мгновение он захотел остаться. Граф легко получил ее прошлой весной, в лесу, полном колокольчиков, где вся деревня справляла «праздник любви». Это был его первый опыт, и все лето он посылал за ней снова и снова. Кузнец, совсем не возражающий, был польщен честью, оказанной его дочери, и в равной степени доволен драгоценностями и красивым шерстяным платьем, которое ей подарил граф. Он не сомневался, что когда его дочь наскучит графу, он найдет ей хорошего мужа.

Сама же Альфива отдала молодому графу не только свое тело, но и сердце, хотя и у нее не было никаких надежд. Сейчас она была его любовницей, но не надеялась быть ею всегда. Сейчас она высоко держала голову и не показывала своему возлюбленному, что его поглощенность делом больше, чем ею, ранит ее. На минуту она положила голову ему на колено. Затем, взглянув ласково на него, сказала:

– Мой господин, подожди минутку, у меня есть кое-что для тебя. – Убежав, она вскоре вернулась, неся что-то в маленьком мешочке. – Пожалуйста, мой господин, позволь мне повязать это тебе на руку. Тут лист клевера Святой Троицы и от злого очарования кое-что – эту святую вещь дала мне одна мудрая женщина.

– Или ведьма? – снисходительно улыбнулся Вальтеоф, и, когда она отрицательно замотала головой, он отвернул рукав рубашки. – Это сохранит мне жизнь, любовь моя?

– Да, от дьявола, демонов и злых духов, – повязав, она встала на цыпочки, чтобы он мог ее поцеловать.

– Храни тебя Господь, мой господин. – Она пожалела в какое-то мгновение, что не беременна, – хоть что-нибудь останется от него, уезжающего, быть может, навсегда.

Какое-то время он думал о ней, о ее теле, которое так часто принадлежало ему теплыми летними ночами. Ему хотелось бы побыть с ней перед отъездом на север, но она не тронула его сердца. Вскоре уже он был занят другими мыслями.

Проезжая через деревню Дипинг, он послал весточку местному лорду, некоему Хью Эвермю, бретонцу, который был женат на родственнице его матери. Сам Хью был слишком болен, чтобы идти вместе с ними, и у него не было сына, но он мог бы послать своих людей. Уже в сумерках он подъехал к деревне, затерянной в болотах, в которой он провел так много дней своего детства. Они оставили своих лошадей у лачуги паромщика и переплыли на лодке через Вилланд, названный так, возможно, по имени кузнеца, который выковал меч для Беовульфа, убившего Гренделя. Он с детства знал эту легенду и здесь, в туманных водах, скользя мимо черных болот, над которыми нависали заросли темной ольхи, он почти чувствовал присутствие Никорсов, гигантов, монстров, живших здесь до тех пор, пока их не отправили к злым духам, от которых они произошли. Мальчиком он всегда немного боялся, что Грендель восстанет из мокрого ила и что гиганты опрокинут лодку и бросят его в зеленую воду.

Но в эту ночь не появились в болотах злые духи. Стояла глубокая тишина, нарушаемая разве что плеском весел или криком бекаса или кроншнепа. Оти закутался в плащ, он страдал болями в суставах и ненавидел негостеприимные болота.

Вальтеоф лукаво усмехнулся:

– Еще несколько часов, и брат Эднет согреет тебя на кухне.

– А где будешь ты? – мрачно спросил Оти с фамильярностью старого слуги. – Я не удивлюсь, если на коленях в темной церкви, вместо того, чтобы наслаждаться сном в своей постели перед дальней дорогой.

Вальтеоф смотрел мимо него в туман. Летучая мышь мягко проскользнула над носом лодки, и паромщик заворчал. Вальтеоф ничего не ответил Оти – они понимали друг друга очень хорошо. Вскоре лодка причалила к мосту, ведшему к воротам аббатства.

Немного позднее Оти грелся у очага на кухне и отхлебывал эль брата Эднета, пока его хозяин получал благословение аббата.

Аббат Ульфитцель поднял Вальтеофа с колен.

– Добро пожаловать, сын мой. Я ждал тебя.

– Значит, вы слышали новости?

– О том, что Харальд Сигурдссон угрожает Нортумбрии? Да, мы слышали, и я знал, что ты едешь на помощь графам. – Он сел к столу и сложил руки в широких рукавах, спокойный ученый муж, смиренный по природе и по званию.

– Что бы ты хотел от меня услышать, дитя мое? Божие благословение? Благословение святого Гутласа тебе в помощь? Чтобы Матерь Божия сохранила тебя? Все это я испрашиваю в своих кротких молитвах.

– Я знаю, – ответил Вальтеоф. Он стоял у узкого окна, выходившее в садик, тщательно оберегаемый братом Кулленом. Но сейчас он ничего там не увидел, только мглу и туман, стелющийся так низко, что, казалось, кусты растут прямо из него.

– Ты хотел бы исповедоваться?

– И это тоже.

Аббат продолжал сидеть совершенно неподвижно, спокойно ожидая. Мир и покой были вокруг него так глубоки, как болота за окном.

– Что-то есть еще в твоих мыслях, сынок? Граф вернулся в круг света.

– Да, святой отец, но я не знаю, как об этом сказать. Когда-то я думал провести здесь свою жизнь, но воля короля Эдуарда и желание моего отца привели к иному. Сейчас я должен знать…

Ульфитцель посмотрел на него. Его спокойные глаза ничего не выражали.

– Ты думаешь о своих желаниях или о воле Божией? О себе или об Англии?

Вальтеоф густо покраснел:

– Я не знаю, и это правда. О, об Англии, конечно, я не сомневаюсь, но, тем не менее, король нарушил клятву. Они говорят, что Бог наказал его и нас за этот грех, но должен ли я этому верить?

Аббат смотрел на свои руки:

– Я слышал, что архиепископ Вульфстан считает, что король сильно согрешил, давая клятву, но еще больший грех будет – сдержать ее. Англия – более важна, чем кто либо из людей.

Вальтеоф вздохнул. Архиепископ Уорчестерский – великий молитвенник и любит короля.

– Я верен Гарольду. Но есть еще кое-что.

Он прижал руки к груди, стараясь найти слова, для того, чтобы выразить то смятение чувств и желаний, которые, как он знал, несбыточны. Но слов не было, и он беспомощно посмотрел на аббата.

– Чего ты хочешь, сын мой? – спокойно спросил Ульфитцель. – Славы? Боевой чести? Богатства?

Вальтеоф с трудом улыбнулся.

– Я думаю так же, как и другие. Я хотел бы видеть Англию спокойной и процветающей, особенно свои земли. Я думаю, что мог бы умереть, защищая их, если это необходимо, возможно, так и будет и… я хочу вернуть Нортумбрию.

– А, – аббат проницательно посмотрел на графа. – Теперь мы подошли к сути дела, не так ли?

– У меня больше прав, чем у графа Моркара, и если бы я был старше, когда они выгнали Тости из графства…

– Но ты не был старше. – Ульфитцель поднялся и встал перед ним. – Это очень просто, сын мой. Сейчас ты лелеешь свое честолюбие, но ты стал мужчиной, чтобы творить мир, а не разрушать его. Только твори мудро, и Нортумбрия может еще вернуться к тебе.

– Я разочаровал вас, отец?

Сначала аббат улыбнулся, его обычное серьезное настроение уступило место любви, которую он чувствовал к этому обыкновенному молодому человеку.

– Дорогое дитя, ты уже отправился в свое путешествие. Как еще ты можешь меня огорчить? Но я думаю, ты уже не колеблешься.

– Иногда – в ночные часы, – Вальтеоф уклонился от пронзительного взгляда аббата. Он почувствовал, как это бывало и раньше, что аббат видит в нем все – и хорошее и дурное.

Как-будто поняв это, Ульфитцель прибавил мягко:

– Хорошо подготовлен для боя тот, кто хорошо себя знает. Ты не забудешь, чему мы тебя здесь учили?

Вальтеоф покачал головой и улыбнулся.

– Я еще помню наизусть весь Псалтырь, хотя я и уставал от зубрежки.

– Ты хороший сын Святой Церкви. Исповедуйся и приобщись. Чего ты боишься?

– Ничего, – ответил он, – ничего.

Внезапно ему захотелось, чтобы поскорее прошла длинная ночь, захотелось устремиться в путь, на север, во главе своих людей, отведать неизвестного, принять свой первый бой. Он подавил волнение и открыл дверь.

– Если вы придете, отец… Ульфитцеля он не обманул.

– Терпение, сын мой. Завтрашний день наступит не раньше и не позже, чем всегда. Спускайся и жди меня.

В полусумраке знакомой церкви Вальтеоф сразу преклонил колена перед крестом святого Гутласа, отшельника Кройланда. Он чувствовал тяжесть ответственности и ожидания и свою ничтожность, и он приник к камню так, как будто хотел получить от святого силу.

К вечеру третьего дня Нортемпширские воины достигли Тадкастера, жители которого были в страшном смятении, панике и унынии. Когда Вальтеоф проезжал по мосту, то внизу увидел английские корабли. Несколько первых граждан города подошли поприветствовать его, на лицах их были написаны ужас и оцепенение.

– Мы думали, что вы король Гарольд, – объяснил старший. – Но у вас небольшая армия.

– Я – граф Хантингтона, – сказал Вальтеоф. – И еду, чтобы присоединиться к графу Эдвину и его брату. Вы что-нибудь знаете о них? И где граф Тости и Харальд Сигурдссон?

Полдюжины голосов ответило ему сразу, и полился рассказ. Норвежцы плыли вдоль берега, грабя и опустошая. Скарбороу сожжен и весь Голдернесс превратился в пылающие руины. Затем они подошли к Узу и высадились у Риколла, в десяти милях от Йорка.

– Я видел их, господин, – вставил один из горожан, – около трех сотен кораблей и больше человек, чем я мог бы сосчитать. С огромными мечами и топорами и в шлемах. Я никогда не встречал человека огромнее их короля. Он и граф Тости – как кровные братья…

Другой перехватил разговор, объясняя, как графы вывели свои войска из Йорка три дня назад, накануне мессы святого Матвея. Вначале все шло хорошо. Граф Моркар гнал врага, нанося ему страшные удары, на своей стороне поля, но потом его оттеснили, его знамя растоптали, а его брата с тем, что осталось от армии, преследовали до самого Йорка. Это была страшная кровавая бойня.

Вальтеоф слушал этот рассказ с возрастающим ужасом. И еще один человек продолжил историю:

– Харальд Сигурдссон и этот предатель Тости, да проклянет его Бог, – он злобно сплюнул, – вошли в Йорк во вторник, а…

– Вошли в Йорк? – спросил Альфрик из Геллинга. – Значит, город взят?

– Да, господин, но там не хватает еды для норвежской оравы, так что сейчас они расположились в Элдби, к северу от города, и завтра мы должны выслать заложников от всех графств.

– Заложников! – взорвался граф. Было невыносимо тяжело слушать эту историю, и он хотел бы знать, зачем они прошли девяносто миль с такой скоростью.

Искалеченные люди стали расходиться. Они передвигались с трудом, рассматривая его потрепанные войска почти с негодованием, а мидландские воины, в свою очередь, с презрением смотрели на людей, которые так легко сдались. Вальтеоф соскочил с лошади.

– А что графы? Они еще в Йорке?

– Да, мой господин, – ответил один из раненых воинов. – Они сдались королю норвежскому и заняты тем, что помогают ему покорять страну. Граф Тости снова владеет Нортумбрией и… – он увидел выражение лица Вальтеофа и запнулся. – Господин, половина наших людей лежат мертвые у Вулфорда – как нам снова сражаться?

– Снова и снова, если надо будет, – прервал его чей-то голос: какой-то высокий человек прокладывал себе дорогу сквозь толпу. Он был строен, с выправкой настоящего воина, но выглядел ужасно – туника разорвана, левая рука перебинтована, рваная рана на лице.

Вальтеоф протянул руки.

– Благодарю Бога хоть за одного разумного человека. Торкель, друг мой, я не знал, найду ли я тебя здесь! – Ох, он многое отдал бы, чтобы взять эти слова обратно. Упрекающий взгляд заставил его покраснеть. – Прости меня, – быстро сказал он. – Клянусь, я ничего такого не думал.

– Я не виню тебя, – ответил Торкель Скалласон мелодичным голосом. – Многие из моих соотечественников сейчас с Харальдом, но как я мог поступить иначе, если я ем твой хлеб?

Граф обнял его и вдруг увидел окровавленную повязку.

– Ты ранен?

– Легкая царапина, но… – Торкель взял его под руку и отвел в сторону. – Но я думаю, они все здесь помешались. Это была бойня, но мы еще могли удержать Йорк – только графы, кажется, убеждены, что помощь не придет. Хотя я им и говорил, что ты в пути и король тоже, или я совсем не разбираюсь в людях.

– Конечно, он идет. Когда они сдались?

– Во вторник. Но я этого не видел. Если бы меня застал король Норвежский, он со мной быстро бы расправился, поэтому я удрал через запертые ворота, ночью. Они пока оговаривают условия, но для англичан нет никакой выгоды, и помоги Бог этой земле, если на нее снова напустится Тости.

– Аминь. Я могу войти в Йорк?

– Спокойно, – ответил исландец. – Норвежцы откатились к Элдби, и вокруг города нет войск. Они считают, что мы окончательно разбиты, а Гарольд не придет. Вчера приходил человек, который рассказывал, что они опустошают окрестности в поисках вина, еды и женщин, сжигают усадьбы, но с Йорком они обошлись деликатно. Возможно, король собирается сделать его своей столицей, – он грустно усмехнулся. – Только после нашей смерти, не так ли?

– Поехали в Йорк, – ответил Вальтеоф. Он подозвал человека, который держал его лошадь, и сел в седло. Затем посмотрел на поджидавшую его толпу. – Я хотел бы, чтобы все мои люди были накормлены перед тем, как я вернусь, – и, увидев их оцепенение, прибавил с яростью: – Во имя бога, вы хотите, чтобы мы помогли вам или нет? Альфрик, присмотри за этим. Торкель и пять человек поедут со мной.

Он пришпорил коня и поехал по узкой улочке. Торкель схватил лошадь одного из фирдов, столкнув седока, и поехал вслед за графом. И, вздремнувший было Оти, кинулся вдогонку за ними.

Когда они подъехали к Йорку, ворота были закрыты, но как только Торкель назвал имя своего господина, они открылись. Им сказали, что графы в королевском дворце, что рядом с собором святого Петра.

На улицах города было множество раненых, они смотрели на приезжих с удивлением, спрашивая, приехал ли Гарольд, их король, и Вальтеоф отвечал, что король скоро будет. Всюду были свидетельства страшной битвы: у домов лежали воины с отвратительными ранами и кровоточащими обрубками рук.

Многие из горожан узнавали его даже в сумерках и приветствовали радостными криками, так что он вскоре понял, что это город его отца, и при этом гнев его становился сильнее от того, что он так легко был отдан в руки врага, а он, сын Сиварда, был таким образом лишен боя.

Во дворце он нашел графов вместе с их воинами за обильным пиршеством. Эдвин и Моркар вскочили пораженные, увидев его.

Эдвин, светлый, голубоглазый, легкий, был, как всегда, ведущим, за которым следовал его флегматичный и тяжеловесный братец. Недавнее поражение на них никак не отразилось. Эдвин был в белой тунике и веселом алом плаще, с драгоценным поясом; несколько женщин за ужином поглядывали на него. Моркар не заботился об одежде, но и он был достаточно хорош собой, чтобы иметь собственных поклонниц.

Не ответив на их приветствия, Вальтеоф сказал, скрестив на груди руки:

– Кажется, я пришел слишком поздно. В Тадкастере говорят, что вы заключили мир с Харальдом Норвежским, что он стал королем. А Тости – Тости вернул себе Нортумбрию. Вы сошли с ума?

Хор протестующих голосов поднялся за господским столом, но, когда Эдвин поднял руку, сник до негодующего шепота. Эдвин начал говорить, но его остановил Моркар, подойдя к разгневанному молодому человеку, который так грубо нарушил их застолье.

– Ты пришел слишком поздно, чтобы призвать нас к ответу. Но это наши люди лежат мертвыми у Филфорда, это наш город разрушен…

– Я ехал, как мог, быстро, – возразил Вальтеоф. – Мы почти не ели и не спали в пути. Если бы вы подождали…

– Подождали! – взорвался Моркар. – Крест Святой, Вальтеоф Сивардсон, неужели ты думаешь, что твои неумелые воины смогли бы сдержать норвежцев, если этого не смогли сделать мы?

– По крайней мере, мы могли бы посчитаться с некоторыми из них. А что король? Вы же послали ему известие.

– У нас были бы только одни неприятности, – усмехнулся Моркар. – Хотя он и женат на нашей сестре, он думает только о своем драгоценном Уэссексе. Наши дома сожжены, над нашими женщинами надругались, здесь царит смерть благодаря его заботам.

– Он думает обо всей Англии, – с горячностью возразил Вальтеоф. – Безусловно, он придет. Разве он не обещал тебе помочь?

– Обещания очень легко нарушить – он это уже доказал, – усмехнулся Моркар. Он был жестоко уязвлен поражением и хотел излить на кого-нибудь свою ярость. Вальтеоф же был так взбешен, что не сразу нашелся, что ответить.

– У тебя нет причин не доверять ему. Пресвятая дева, как ты можешь злословить, если сам ты так легко уступил Харальду Сигурдссону. Я сгорел бы от стыда, если сдал бы этот город без боя…

Торкель потянул Вальтеофа за рукав, но он не обратил на это внимания.

– Разве здесь нет стен, нет ворот? Я считал бы себя плохим воином, если бы не смог продержаться здесь месяц или более…

Все смотрели на них, даже слуга замер с подносом на руках, слушая горячие речи. Моркар побелел от гнева.

– Ты – выскочка! Ты не видел еще и двадцатой весны, не был ни в одном бою – кто ты такой, чтобы указывать мне?

– Но я не сдавался этому дьяволу Тости… А ты собираешься вернуть ему Нортумбрию.

– Ах вот в чем дело, – зарычал Моркар. – Это Нортумбрия тебя так задела? Без сомнения, ты надеялся, что я погибну в бою и она достанется тебе. Ты бы тогда быстро договорился с норвежцами, не так ли?

Тут вскочил юноша, сидевший рядом с графом Моркаром:

– Бог не допустит, чтобы кто-нибудь из родственников Сиварда Датчанина снова правил на севере – они все убийцы.

Эта вспышка напугала сидящих в зале; вытягивая шеи, они старались рассмотреть, кто подливает масла в уже разгоревшуюся ссору. Но те, кто разглядел говорящего, понимающе переглядывались. Вальтеоф обернулся и, при виде говорившего, вспыхнул.

– Я охотно пролью твою кровь, Магнус Карлсон, а что касается предателей и убийц, посмотри-ка лучше на свою родню.

При этих словах два брата Магнуса встали рядом с ним. Четвертый, и самый юный, схватил Магнуса за рукав, стараясь посадить его обратно, но Магнус, выдернув руку, схватился за кинжал. Тут Эдвин быстро встал между ними.

– Ради любви Божией, кто здесь враги?

Наступила тишина. Моркар тяжело дышал, но так как это был голос его брата, которому он доверял, то не сказал ничего больше и хмуро вернулся на место. Магнус и его братья сели. Сомерлед, самый старший из них, маленький, но ладно сбитый, зло смотрел на Вальтеофа и теребил свой кинжал.

– Дому Карла лучше забыть ссору на это время, – сказал Эдвин и взял Вальтеофа за руку. – Пойдем, мы не должны, более того, мы не смеем ссориться друг с другом. – Он приказал слуге принести еду и вина и пригласил Вальтеофа присоединиться к ним.

Но в этот момент Вальтеоф увидел бледного и грустного архиепископа Йоркского, смотревшего на эту сцену в ужасе. Он оставил Эдвина, и, преклонив колена, поцеловал архиепископу руку. Альдред поднял его.

– Мы рады видеть тебя, сын мой. Тем не менее, слишком поздно спасать наш город. Какие новости ты нам принес?

– Никаких, кроме того, что вы уже знаете. Король в пути, я в этом уверен. Что касается других, то еще нет известий о нормандском герцоге. Некоторые думают, что он и вовсе не придет.

Но даже когда он говорил это, то, будто эхо, слышал слова Леофвайна: «Безусловно, он придет».

Альред был по-прежнему встревожен и ничуть не успокоился. Этот старик хотел только покоя.

– Этот непокорный мир, – грустно сказал он. Эдвин рассмеялся, Как-будто непокорность была ему как раз по вкусу.

– Пойдем, – повторил он. – Ты должно быть голоден с дороги. Ешь и пей, мой друг.

Но Вальтеоф не сделал ни шага к столу. Он осмотрел зал, увидел двух своих кузенов, Озалфа, который был близким другом Моркара, и Госпатрика, чьи земли были к северу от Тайна. В эту минуту ему важно было знать намерения графов. Если они собираются сохранять свой договор с норвежским королем, то он должен предупредить Гарольда, который едет в западню.

– А теперь? Что вы собираетесь делать завтра? Вы действительно думаете послать норвежцам заложников?

– Что еще мы можем сделать? – Эдвин сел на край стола, болтая ногой. – Не думаешь же ты, что мы снова будем биться с ними? – он взглянул на своего брата, который открыл было рот, но смолчал. – Мы, на севере, сами должны править своим кораблем. Мерсия и Нортумбрия не похожи на юг, и если королевству суждено быть завоеванным, то, видит Бог, лучше нам в качестве короля иметь норвежцев, а не нормандцев.

Торкель произнес со своего места:

– Я знаю Харальда Сигурдссона и предупреждаю тебя, что его следует опасаться.

Эдвин посмотрел на него загадочно.

– А я тебе говорю, что уж кого следует остерегаться, так это герцога Вильгельма.

– А как насчет Гарольда Годвинсона, нашего помазанного короля? – Вальтеоф оглядел людей, сидящих за столом, надеясь, что это имя возродит в них былую доблесть.

Несколько человек подошли поближе, чтобы услышать ответ, но Эдвин только пожал плечами.

– Мне его жаль. Но никто не может отрицать, что он клятвопреступник, и неразумно было бы полагаться на его помощь. Может ли удача сопутствовать тому, кто нарушил святую клятву?

Вальтеоф сошел со ступеньки.

– Не знаю, но я не могу примириться с этим поражением. Каждый думает только о своих землях. Я согласен в этом с тобой, мой господин. Но мне кажется, что ваш мир с норвежцами точно так же и даже более предал нашу страну, как и Гарольд своей клятвой. Я должен отвести своих воинов к нему.

Он взглянул на Торкеля и в его сопровождении вышел из дома, размышляя о том, как он это сделает, если его не выпустят из Йорка.

Женский голос проговорил ему вслед:

– Хорошо сказано, граф Вальтеоф. Он услышал голос Моркара:

– Пускай катится, тот или иной мерзавец его обязательно проучит.

Он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, минуту он колебался, затем, взяв себя в руки, вышел вон из дома. На улице воздух был свеж и прохладен, низкая полная луна всплыла над крышами домов. Он глубоко вздохнул, радуясь, что вышел из жары и напряженной атмосферы.

Торкель сказал:

– Не обращай на них внимания, мой господин. Граф Моркар раздражен, потому что не смог разбить норвежцев. Все дело в гордости.

Вальтеоф был слишком зол, чтобы заботиться о чувствах Моркара.

– Он может погрязнуть в этом дерьме, хотя я и стараюсь его вытащить.

Он уже поставил ногу в стремя, когда к нему подбежал Госпатрик.

– Кузен, подожди минутку. – Вальтеоф вскочил в седло, но опустил поводья. Госпатрик попридержал его. – Не уезжай пока. Я хочу поговорить с тобой. Мы так давно не виделись.

– Я должен вернуться к своим людям. Госпатрик потрепал его лошадь, погладил мягкий нос.

– Я назвал в твою честь сына. Не можешь ли ты стать крестным?

– Охотно, – ответил Вальтеоф – когда все это кончится.

Его кузен вздохнул.

– Не считай нас врагами. Постарайся понять нас. И прости!

– Разве я так считаю? – Вальтеоф натянул поводья, но все-таки мельком улыбнулся Госпатрику, выезжая на улицу.

Была полночь, когда они подъехали к Тадкастеру, и к своему удивлению увидели, что город переполнен людьми, спящими всюду, где только можно, а напуганные горожане готовятся к новому бою.

Вальтеоф удивленно переглянулся с Торкелем и Альфриком и галопом проехал через город к мосту, где был виден свет. Здесь собралось много народу, людей высокого звания, судя по одежде и снаряжению, и в центре стоял человек среднего роста, явно облеченный властью.

Вальтеоф соскочил с седла и преклонил колена с сияющим лицом.

– Я знал, что вы приедете. Я говорил им, что вы приедете!

Гарольд Английский собрал на совет своих ярлов и танов Ансгара и Мэрлсвейна, шерифа Линкольна. Он очень серьезно выслушал все, что рассказал Вальтеоф о положении в Йорке. И затем, положив руку на плечо молодого человека, сказал:

– Я рад, что ты съездил в город, кузен. И хотя графы и уступили норвежцам, я верю, что люди этого графства по прежнему нам верны.

– Это так, клянусь! – горячо воскликнул Вальтеоф. – В то время как я был в городе, народ спрашивал меня, когда вы приедете?

– Несколько дней осады, и мы спасли бы их от позора капитуляции, – спокойно заметил Гурт Годвинсон. Это был серьезный, разумный человек, преданный Гарольду, его брат.

Леофвайн взял Вальтеофа под руку.

– Я хотел бы увидеть выражение лица Моркара, когда он нас встретит. – Карие глаза его весело сверкнули, когда он посмотрел на кузена. – Держу пари, что тогда их вид доставит тебе удовольствие, а?

– Должен это признать, – согласился Вальтеоф с явным удовольствием. – Когда мы выходим?

Перед Гарольдом лежала карта на пергаменте.

– Мне кажется, если мы выйдем с первыми лучами солнца, то сможем пройти через город до ворот Хэмлслея еще до того, как враг об этом узнает. Они ждут заложников – хорошо, не будем их разочаровывать.

Мерлсвейн из Линкольншира, человек, обладающий здравым смыслом и высоким положением на севере, склонился над картой, рассматривая линию дороги от Йорка до Стэм-форда.

– Я знаю эту деревню, – заявил он, – здесь узкий мост через реку. Если враг на том берегу, нам надо будет ее пересечь, а это может быть рискованно, мост наверняка охраняют солдаты.

– Возможно, но мы будем скрыты от них до тех пор, пока не подойдем вплотную, если нас кто-нибудь не выдаст раньше.

– Никто из наших людей не предаст тебя, мой господин! – с негодованием воскликнул Ансгар, но король только вздохнул.

– Может, и нет, но мы сейчас на территории Тости, и у него есть последователи. Здесь могут быть люди, которые более хотели бы быть с Тости, чем с Гарольдом.

Несколько людей запротестовали, но он снова тяжело вздохнул и свернул карту. Этот вздох был единственным проявлением его горя – завтра на поле брани ему предстоит встретиться с родным братом, который был когда-то так ему близок. Он устало потянулся.

– Не дай Бог. Надеюсь, что с его помощью мы заставим норвежцев бежать к своим кораблям. Мы просто обязаны это сделать – у нас за спиной более страшный враг.

Он приказал всем отдыхать то недолгое время, которое осталось до рассвета. Вальтеоф подумал, насколько он напряжен, несмотря на уверенность в голосе. Эти морщинки над усталыми голубыми глазами, и больше появилось седины в светлых волосах и золотой бороде. «Бог даст нам победу», – подумал он и взмолился, чтобы Всевышний не дал ему погибнуть.

Король с Гирсом устроились на кровати, которую обычно занимают хозяин дома и его жена. Леофвайн подошел поближе к огню, завернувшись в плащ.

– Ну, мой маленький кузен, я же говорил тебе, что будем вместе на поле твоего первого сражения.

Тусклый свет погас, таны расположились, кто где мог, на полу. Догорали угольки в очаге, и Вальтеоф смутно различал силуэт Гарольда на кровати.

– Неужели в Англии есть люди, которые не пойдут за него в бой?

– Есть некоторые, – понизив голос, ответил Леофвайн. – Он нажил себе врагов. И по правде говоря, Вальтеоф, я не доверяю ни Эдвину Мерсийскому, ни его брату. Мы прошли две сотни миль, чтобы помочь им, а стали бы они делать то же самое ради нас?

– Бог весть, – Вальтеофа удивило, что голос его дрогнул. Ему припомнились прощальные слова Моркара, когда он выходил из дворца в Йорке всего несколько часов назад. Вдруг он воскликнул: – Две сотни миль за семь дней! Как вам это удалось?

Леофвайн покачал головой, улыбнувшись:

– Понятия не имею. Но я знаю одно, никто, кроме Гарольда, не мог бы заставить нас это сделать. Он заставлял нас идти, когда мы были уже полумертвы от усталости.

Вальтеоф приподнялся, чтобы лучше видеть лицо кузена.

– Скажи, Гарольд в мире сам с собой или его все еще преследует эта проклятая клятва? Когда он завтра пойдет в бой… – он не закончил свою мысль.

Леофвайн лежал, уставившись в потолок.

– Думаю, что эта клятва все еще его преследует, но сейчас он мирен. Вульфстан освободил его от клятвы, и он знает, что выбора у него не было. Если бы тогда он не поклялся, то был бы до настоящего момента в нормандской тюрьме, а где тогда были бы мы все? Кто еще мог бы сделать то, что сделал Гарольд? Кто бы еще мог так держать в руках фирдов, служивых и воинов, как это делает он? Не я, не Гурт, и, конечно же, не юный Этелинг.

Вальтеоф мгновенно вспомнил Эдгара Этелинга, единственно возможного наследника трона, так как он был внуком великого короля Эдмунда Железнобокого. Это был мальчик лет пятнадцати, хрупкий, нежный, любящий своего дядю Эдуарда Святого больше, чем своего воинственного деда. Да и не было возможности у этого ребенка взойти на английский престол.

– Значит, только Гарольд, и он взвалил на себя тяжелую ношу.

– Я знаю, – вздохнул брат Гарольда. – Мы с Гуртем делаем все, что можем, но он все равно несет ее один. Ему тяжела и немилость папы. Он любит Церковь. А построенный им собор в Вельтеме выше всех. – Он взглянул в сторону короля. – Надеюсь, он спит. И нам тоже надо спать, мой юный Вальтеоф. Держись завтра ко мне поближе. Я скажу Гарольду, чтобы он поставил наших людей рядом. Помни – надо держать левую руку прижатой, щит – прямо и высоко замахиваться топором. Да хранит тебя Бог, маленький кузен. – Он перекрестился и, завернувшись в плащ, закрыл глаза.

Но граф еще долго лежал без сна, его голова была слишком переполнена впечатлениями. Ему хотелось знать, увидят ли они в бою Тости, и его мысли уносились к тем временам, когда не было разногласий среди сыновей Годвина. Даже когда он был еще ребенком, ему казалось, что они слишком сильны для того, чтобы жить мирно друг с другом – только Вулноту, который теперь заложник при дворе Вильгельма, казалось, не хватает фамильной силы характера.

Он повернулся на бок. Леофвайн уже спал. Темные ресницы безмятежно лежали на загорелых щеках. Сладкая дремота окутала Вальтеофа, и, засыпая, он молился о том, что если суждено кому-нибудь из Годвинов погибнуть в этом бою, то пусть это будет не Леофвайн.

Утром Йорк открыл им ворота с радостью. Улицы были заполнены народом, дико орущим от счастья, что к ним приехал король. Эдвин и Моркар, поспешно собравшие остатки своей армии, вышли встречать его к церкви святого Петра. Подавив уязвленную гордость и стыд, они на коленях просили прощения за свои сомнения.

– А они могут, – шепнул Леофвайн кузену. – Интересно, где, они думали, мы будем?

– В Бонтаме, подсчитываем прибыль от урожая? – предположил Вальтеоф, и Леофвайн рассмеялся.

– Из-за сестры они не могут ссориться с Гарольдом, хотя мне ее жаль. Ты же знаешь его привязанность к Эдит.

Вальтеоф никогда не видел любовницы Гарольда, но он был наслышан о ее красоте. Она родила королю четырех сыновей. Его удивляло, что Моркар и Эдвин довольны положением сестры.

Позже Моркар, в сопровождении Кнута Карлсона, подъехал на своей огромной каурой лошади к Вальтеофу, который, расположившись впереди своих воинов, ожидал приказа к выходу.

Со своей обычной прямолинейностью Моркар вновь сказал:

– Я прошу простить меня за вчерашний грубый выпад. Мы очень подавлены, и я был не в себе. – Он улыбнулся быстрой улыбкой, которая давала ему что-то от очарования его брата, и протянул руку. Вальтеоф пожал ее.

– Ты уже видел врага. Я не имел права говорить то, что сказал.

– Ну, теперь мы его увидим вместе. Бог с тобой, Вальтеоф.

– И с тобой, мой господин. – Вальтеоф смотрел ему вслед, размышляя над удивительным несходством характеров братьев, и вдруг заметил, что Кнут Карлсон задержался рядом с ним. Это был видный молодой человек, весьма доброжелательный и совсем непохожий на своих воинственных братьев.

– Граф Вальтеоф, – спокойно сказал он, – мы кровные враги, так же, как некоторые – кровные братья, но на этот день я об этом забуду.

Вальтеоф колебался. Он не помнил своего деда, но отец так высоко отзывался о старике, что и к нему перешел горький гнев за это бессмысленное убийство. Тем не менее, ему трудно было ненавидеть Кнута.

– На этот день, – повторил он и склонил голову.

– А жаль, что нельзя навсегда, – тихо сказал Кнут и присоединился к графу Моркару.

Послышались звуки горнов, и они вышли через северные ворота Йорка, остановившись только затем, чтобы получить благословение архиепископа. Высоко поднялось солнце, и было теплым утро в этот понедельник. Вальтеоф вспотел в своей кольчуге, громоздкой и жаркой. Он стащил с себя шлем, нацепил его на луку седла, рядом со щитом, копьем и боевым топором, и вытер пот со лба.

Альфрик посмотрел на солнце и усмехнулся:

– Нам еще много придется попотеть…

 

Глава 2

К полудню они подходили к воротам Хелмелея, деревни на берегу Дервента, поднимая клубы пыли на сухой дороге, и солнце смотрело сверху на лес копий. Наконец они увидят врага!

Вальтеофа вызвали на совет, и он поехал к Гарольду, расположившемуся на холме под своим флагом – красным драконом Уэссекса. Оттуда было видно, что они застали врагов врасплох. Ничего не ведая, большая часть норвежцев расположилась на дальнем берегу реки, и только малая их часть находилась на ближнем. Никто не был вооружен, ни на ком не было кольчуги, оружие же разбросано на земле. Некоторые купались в реке, кто-то грелся на берегу под лучами сентябрьского солнца. Не дошло до них известия о приезде английского короля в Йорк, и этим утром они не ожидали ничего, кроме ста заложников. Теперь раздались дикие крики, люди забегали, повскакивали, похватали оружие и шлемы, отчаянно пытаясь стать в боевые порядки.

Команды Гарольда были отрывисты и неожиданны – атаковать бугор, оттеснить врага и затем взять мост. Капитаны бросились к своим отрядам, и когда они подошли, Леофвайн схватил Вальтеофа за руку.

– Дерись как следует, маленький кузен, и не погибай сегодня.

Лошадь тронулась, и Вальтеоф, вернувшись к солдатам, забрал свой топор у Хакона. Крепкий белокурый паренек, гордый тем, что несет флаг своего господина, всегда был рядом. Вальтеоф потрепал его по плечу, когда они двинулись на позиции вместе с Альфриком, Торкелем и Осгудом во главе своих дружин. Он хотел сказать им что-нибудь в ободрение, но большинство бывали в сражениях еще до того, как он родился, и все, что он мог сделать, так это отсалютовать им топором и ждать сигнала. Ладони стали влажными, сердце тяжело билось, и снова он почувствовал, как быстрая струйка течет по его шее под железным шлемом. А если он осрамится, что тогда? О, Боже, лучше смерть, но и смерти он тоже не хотел.

Юный граф весь трепетал от волнения, и когда прозвучал горн, он бросился вперед со склона. Сомнения улетучились, уступив место радостному возбуждению.

Вся английская армия продвигалась рысцой. Их шаги громыхали на дороге, пока норвежцы неистово боролись с хаосом, в который их повергло неожиданное нашествие англичан, налетевших на них с грохотом и воинственным криком. Торкель кричал:

– За Бога и святого Гутласа!

А Альфрик с другой стороны от Вальтеофа подбадривал жителей Геллинга, призывая:

– За сына Сиварда, Вальтеофа!

Когда эти слова дошли до его сознания, они подхлестнули его, заставили его скакать быстрее, и он, высоко замахнувшись топором, ринулся на врага. Он видел, как упал человек, кровь хлестнула из глубокой раны на шее. Она забрызгала его, и он ударил снова, слепо, не видя, упал ли еще один. Щитом он отразил копье и тотчас почувствовал удар в живот ужасной силы, он почти вышиб из него дух. В оглушительном шуме битвы, гуле и лязге оружия он услышал, как Альфрик прокричал, чтобы он держал щит поближе. Граф ответил кивком, потому что сил говорить не было, и, замахнувшись топором, щитом отразил следующий удар. Он обрушил топор на голову безликого врага, разрубив череп вместе со шлемом. Он слышал сзади тяжелое дыхание Хакона, знамя все время развевалось над ним, и все видели вышитый на голубом поле топор.

Англичане прорвались вперед, оттеснив врага к берегу. Часть норвежцев заслонила собой остальных, давая им возможность перебраться через мост к главным силам, находившимся на равнине на другом берегу. Вдруг раздался боевой клич, и над норвежцами поднялось знамя «Опустошитель земель» – огромный черный ворон, который долгое время был бичом северных земель. На западном берегу для северян положение стало безнадежным, так серьезно потеснили их англичане; многие падали в быструю реку, многие пытались ее переплыть, но большинство тонуло, и их тела густо усеяли прибрежные отмели.

Прорубая себе дорогу вперед, Вальтеоф обнаружил, что скользит в крови умерших и умирающих, и вид голов с вытаращенными глазами у его ног вызвал у него тошноту. Кровь была повсюду, люди с отвратительными ранами, тут и там обрубки рук и ног, покрасневшая вода в реке… Он почувствовал сильную боль и в какой-то момент испугался, что покроет себя и память своего отца позорной рвотой, но это вскоре прошло. Граф подавил тошноту, и так как последний норвежец с отчаянием прыгнул в воду, он оперся о топор, прерывисто дыша, истекающий потом, с красными от крови руками, но целый и невредимый. Он поймал взгляд Торкеля и рассмеялся, снова охваченный возбуждением, забыв минутную слабость.

– Они бегут, – заявил он. – Во имя Бога и всех святых, они бегут!

– Да, – согласился Торкель, но странная тень появилась в его глазах. Он увидел кого-то в гуще свалки.

– Смотри! – весь красный от чужой крови, к ним подошел Альфрик. – Посмотри, мой господин, что происходит на мосту. Там всего один человек, но из-за него никто не может пройти. Наши люди гибнут под его топором, как мухи.

Вальтеоф повернулся в ту сторону и увидел огромного викинга, стоящего на узких досках моста. Краснобородый и белозубый он вызывал на бой англичан, смеясь так, что трясся его огромный живот. Он с такой скоростью вращал топором, что три человека, к нему подбежавших, были сшиблены в один миг, у двоих была отрублена голова одним ударом смертоносного оружия, один остался без рук и с рассеченной грудью. Они присоединились к другим на дне реки.

Викинг смеялся, поддерживаемый победоносными криками с другого берега. С бешеным воплем еще один англичанин спрыгнул к нему, и к ужасу своему Вальтеоф узнал в нем Леофвайна. Он замер.

Викинг перерубил топорище Леофвайна, но граф все же успел отступить. К Вальтеофу вернулось дыхание, пот выступил у него на лбу.

– Слава Богу!

– Аминь! – Торкель прикрыл глаза рукой. – С этим дровосеком справится только огромный детина.

Вальтеоф выпрямился и взял топор:

– Я пойду.

Торкель поймал его за руку:

– Ты идешь на смерть. Вальтеоф только рассмеялся:

– Я такой же большой, как этот парень. Альфрик поддержал Торкеля:

– Может быть, мой господин, но не такой ловкий. Оставь его кому-нибудь поопытней.

Как всегда спокойный, Осгуд вставил:

– Да, это для закаленного бойца. Он вооружился не топором, а огромным обоюдоострым мечом. Это больше мое дело, чем твое.

Погруженный в свои мысли, рядом стоял Оти весь в пыли и крови.

– Нет, я пойду, мой господин, – вдруг сказал он. Вальтеоф схватил его:

– Нет, Святой Крест, только не ты – ты в два раза меньше, чем он.

Оти усмехнулся:

– О да, он разрубит меня раньше, чем я к нему подойду. Но мне кажется, я знаю, как его отсюда выставить. – Не дожидаясь расспросов, он соскользнул с берега и, наклонившись, быстро подбежал к плоскодонке. Вскочив в нее, он стал грести в сторону моста.

Хакон протянул флягу с вином своему господину:

– Что это он делает?

– Я еще не знаю, – Вальтеоф, не отрывая глаз от лодки, отхлебнул хмельного напитка, осознав вдруг, как ему хотелось пить, и передал флягу Торкелю. – Ага, он под мостом. Смотри…

Они увидели, как Оти уперся одной рукой в распорку моста. Он был прямо под норвежцем, и как раз в этот момент двое саксонцев пали жертвой его топора, но даже сейчас еще один взялся драться с этим врагом, который один наводил больше страху, чем вся норвежская рать. Снова послышались звон оружия, крики, и опять прозвучал смех викинга. Тут Вальтеоф и его друзья увидели, что Оти стоит с копьем в руке.

– О Боже! – прошептал побледневший Торкель.

Оти направил копье в пространство между балками моста, туда, где стоял человек с топором; нацелившись, он кинул его прямо в живот викинга. Раздался пронзительный крик, от которого стыла кровь в жилах, огромное тело скорчилось и упало в воду, опрокинув Оти и его лодку.

Победный крик англичан заглушил бешеный рев норвежцев. Саксонцы бросились через мост, а Оти, выкарабкавшись из воды, был встречен бурными возгласами, и его поблагодарил сам Гарольд. Не глядя по сторонам, Оти проковылял по берегу, направляясь прямо к своим рихоллцам, мокрый и, как всегда, молчаливый, стирая пятна крови со своей рубахи.

– Здорово сделано, старик, – сказал Альфрик, – клянусь Богом и Его Матерью – это было здорово.

Торкель же только заметил:

– Это надо было сделать, – и, повернувшись, пошел искать новый меч, потому что его был сломан. В его уме уже сложились стихи, воспевающие подвиг на мосту.

Вальтеоф ничего не сказал. Ему самому хотелось испытать себя в сражении с этим дровосеком, и было немного жаль, что никто не поборол викинга в сражении, но хитрость Оти открыла дорогу англичанам на мост, хотя и без его помощи, но он все равно был рад, что это сделал один из его людей. Никто теперь не мешал им перейти реку. Норвежцы ждали, приготовившись, наконец, к битве, на плоской равнине на противоположном берегу, пока англичане, перейдя мост, выстраивались длинными рядами щит к щиту.

Во время образовавшейся паузы Гарольд с двумя телохранителями выехал вперед. Он вызвал графа Тости и сказал ему, что король Англии предлагает ему половину своего королевства, если он сейчас сдастся.

Посуровевший Вальтеоф молча стоял во главе своих людей:

– Они убьют его.

– Они не знают, кто это, – заметил Торкель, – На нем нет ничего, что отмечало бы его положение, так что только Тости может знать, а, может, и он…

Тости Годвинсон, крепко сбитый, в кольчуге и шлеме, с копьем и мечом, выступил вперед.

– А что он может предложить королю Норвегии? – так громко спросил он, что это донеслось до первых рядов англичан.

Гарольд рассмеялся и, приподнявшись в стременах, крикнул:

– Семь футов хорошей английской земли – ему как раз хватит.

Послышалось сердитое ворчанье среди тех норвежцев, которые поняли эти слова, оно становилось все громче. Тости взмахнул рукой, останавливая их. Король Норвежский, огромный, сверкающий цепями и кольчугой, в небесно-голубом плаще, спускающемся с его массивных плеч, подойдя, встал рядом со своим союзником, они обменялись несколькими словами. Затем Тости крикнул:

– Скажи королю Гарольду, что граф Тости был бы последним мерзавцем, если бы, дав слово королю Норвегии и приведя его в свою страну, предал бы его.

Воцарилось молчание. Гарольд окликнул его:

– Тости! – граф повернулся к нему, невозможно было увидеть выражение его лица под шлемом. – Сегодня дело решится между тобой и мной.

Минуту они смотрели друг на друга, и затем Гарольд галопом вернулся к своим войскам. Восклицания, поднявшиеся в первых рядах, были подхвачены всей армией, и Вальтеоф кричал вместе с остальными: «За Гарольда», но он видел, что лицо короля горело и глаза наполнились слезами.

Теперь начиналась серьезная битва. Во главе своих войск Вальтеоф взбежал на косогор вместе с войсками Гарольда, рядом со знаменитыми телохранителями короля, чья доблесть была непревзойденна и чей боевой крик «Аут! Аут!» покрывал общий гул. Еще раз они столкнулись с врагом, еще раз Вальтеоф оказался в схватке, размахивал топором и отражал удары, которые оставляли следы на его шлеме и броне.

Несколько раз в плечо ему попадали то копье, то топор, но удары только скользили по нему, не оставляя следа. Он продолжал продвигаться по телам убитых. Казалось, снова его охватила боевая лихорадка. Весь мир стал красным, всюду были кровь и зловоние, и он сам был забрызган кровью с головы до ног, но им овладело злое возбуждение, а в голове звучали победные песни. Он призывал своих людей драться за Бога и святого Гутласа, он прорубал себе дорогу, и они следовали за ним, подхватив его боевой крик и крик Альфрика: «За сына Сиварда!»

Вдруг среди врагов поднялся вой. Один из английских стрелков, нацелившись в массивную фигуру норвежского короля, выпустил стрелу прямо ему в горло. Король упал рядом со знаменем, жизнь покинула его раньше, чем он достиг земли. Граф Тости соскочил с холма, где развевался его флаг, и перескочил через тело короля, лежащего под «Опустошителем земель». Перекрывая шум, Гарольд расчищал себе дорогу к брату, призывая его сдаться.

Наступила едва заметная пауза в схватке между телохранителями и норвежцами. Граф Тости, вне себя от горя и гнева, издав бешеный рык, кинулся вперед, на своего брата, так что они столкнулись лицом к лицу.

Сгущались сумерки, солнце катилось за осенний лес, и над рекой поднимался туман. Битва была столь долгой, что у Вальтеофа занемела правая рука от запястья к плечу, и он огромным усилием воли заставлял себя двигаться. Он сам не знал, каким чудом идет вперед и почему один за другим норвежцы падают под его вращающимся топором. Граф слышал тяжелое дыхание следующих за ним и выкрикивающих его имя. Но теперь он знал, что заслужил это, и ему хотелось громко кричать от радости.

Затем в общей свалке он услышал жуткий крик и увидел, что Тости упал под топором своего брата, увидел мельком Леофвайна, прорвавшегося к Гарольду и одним ударом разрубившего знамя Тости.

Казалось, что вся английская армия поднялась в едином победном порыве, и Вальтеоф, на минуту перестав быть внимательным, споткнулся об упавшего норвежца. Человек этот был только ранен и с неожиданной отчаянной силой он кинул в Вальтеофа сломанное копье, попав ему прямо в незащищенное бедро.

Секунду Вальтеоф не понимал, что произошло. Затем он почувствовал жгучую боль, покачнулся, и в этот момент по голове его ударила рукоятка брошенного топора. Все вдруг стало желтым и черным, странные фигуры завертелись перед глазами, и под звуки победных кличей сознание оставило его, и он упал в трясину грязи, крови и исковерканных трупов.

 

Глава 3

Выплывая из засасывающей темноты, он постепенно начал осознавать болезненную тряску, почувствовал, что он в седле, полулежит, и ощутил страшную головную боль. В жутком страхе он крикнул:

– Кто здесь? Господи, где я? Ответьте же мне! Ему ответил ворчливый и такой знакомый голос:

– Это только старый Оти. Бояться нечего.

Он вздохнул и еще крепче вцепился в косматую гриву. Постепенно граф стал вспоминать битву, победу, раненого, который кинул в него копье, удар по голове и после некоторого усилия подавил желание обнять седую голову Оти в порыве радости и облегчения. Вместо этого он ощупал свое бедро и обнаружил, что рана перебинтована, но кровь все равно струится по икре.

– Что случилось? – спросил он – Где мы?

– По дороге в Йорк. Мы пробудем там некоторое время. – Оти вел лошадь прогулочным шагом и даже не остановился, чтобы ответить. – Враги бежали в Риколл, и наши бросились за ними следом. Они считают, что там много добычи, потому что король Норвежский очень богат.

– Он умер? А Тости?

– Он тоже. Несколько людей Гарольда присматривают за его телом.

Граф слишком устал, чтобы четко мыслить, но одно он должен был знать точно.

– Гарольд? И граф Леофвайн?

– Все в порядке, – Оти как всегда был лаконичен.

– Мы не потеряли никого из наших графов?

– Только воинов, и много. Я видел, как погиб Кой из Дипинга. А тебя, мой господин, мы с Торкелем вынесли с поля, иначе тебя затоптали бы до смерти.

Вальтеоф наклонился вперед, чтобы пожать Оти руку, но его левая рука была бессильна. Рана болела безумно. В какой-то момент ему стало жарко, а затем обдало холодом. Сознание снова начало его покидать, но из последних сил он пробормотал:

– Мой топор…

Оти тихо рассмеялся:

– Хакон его сохранил.

Его голос начал странно удаляться. Вальтеоф больше ничего не помнил из того, что было по дороге в Йорк.

Когда он снова пришел в себя, то уже лежал на соломенном тюфяке в маленькой комнате, соединенной с королевскими покоями, и в стоящем рядом человеке он узнал своего кузена.

– Леофвайн, – простонал он. – Слава Богу, ты не ранен.

Граф рассмеялся:

– Я нет. Побит и помят и устал так, что мог бы проспать неделю, но не ранен. А что до тебя, то твоя рана заботливо укутана этим приятелем, Скалласоном, он такой же хороший лекарь, как и поэт, но он говорит, что ты пролежишь неделю, не более…

Вальтеоф застонал:

– Я не могу здесь лежать. Я должен видеть своих людей.

– Глупости, – Леофвайн, успокаивая, потрепал его по плечу. – У тебя прекрасные люди. Сегодня ты дрался за десятерых. За ужином все об этом говорили.

Вальтеоф почувствовал, что краснеет. Услышать эту похвалу – вот все, что ему было надо. Брат короля поднялся:

– Я должен вернуться к Гарольду. Это была большая победа. Норвежский принц, Олав, и два ярла с Оркнеев, которые оставались с кораблями в Риколле, капитулировали. Гарольд дал им обещание отпустить их домой – он всегда великодушен к побежденному врагу, – гордо добавил он и продолжил: – Норвежцы пришли на трехстах кораблях, для того, чтобы вернуться, им понадобится только двадцать четыре.

Он улыбнулся и ушел. Граф лежа смотрел на тени, отбрасываемые свечкой на стену комнаты. Было очень тихо после шума и гама битвы, и, должно быть, еще спокойнее было там, на поле битвы. Он думал о Тости и громадном Харальде Сигурдссоне и о многих других, лежащих сейчас в сентябрьской темноте. Ему необходимо было узнать, много ли его людей погибло, и, перекрестившись, он начал молиться об успокоении их душ. В молитве он и заснул.

В воскресенье утром в соборе святого Петра архиепископ Альред отслужил благодарственную мессу, а чуть позже король задал пир во дворце в честь победы.

За прошедшее после битвы время армия зализала свои раны и отдохнула. Норвежские сокровища принесли в Йорк, и сейчас норвежский «Опустошитель земель» свисал со стропил в зале вместе с другими рваными и окровавленными знаменами. Тело короля Норвежского похоронили на обещанных ему семи футах земли. Но тело Тости привезли в город и похоронили в святой земле. С предателем Тости можно было бы поступить иначе, сказал Леофвайн Вальтеофу, но он был из их рода и дрался, как подобает мужчине.

– Теперь нас осталось трое, – сказал он своему юному кузену с необычной грустью. – Свейн умер по дороге в Иерусалим, Тости – здесь, Вулнот – заложник в Нормандии у герцога Вильгельма. Бог не допустит, чтобы Гарольд, Гурт и я причинили нашей матери еще большее горе.

Но в этот вечер не было печали, были только радость и смех. Вино и эль лились рекой. Король Гарольд сидел на возвышении, с улыбкой глядя на своих бойцов. Граф Гурт был по одну сторону от него, а граф Леофвайн – по другую, граф Эдвин и Моркар – позади. Все жадно предвкушали дележ огромной добычи, которую они захватили, золота и серебра. Вальтеофа на соломенном тюфяке принесли прямо к господскому столу. Рана его немного беспокоила, бедро пересекала красная воспаленная линия, и первые два дня он мало понимал, что происходит вокруг, но заботливый уход Торкеля заставил лихорадку отступить, и постепенно граф начал приходить в себя.

Он был опьянен битвой, осознанием собственной силы, своей способностью вести в бой, и когда Торкель пел им боевые песни, он пел вместе со всеми, подхватывая припев. В этот вечер все были пьяны – и от радости, и от вина; даже трезвый Гурт корчился от смеха, когда Эдвин иронично рассказывал о прошедшей битве. Моркар и Леофвайн выскочили на середину зала и изобразили сцену на мосту, так, что каждый поднял свою чашу или рог в честь Оти, который стоял, уставившись в пол. Даже сыновья Карла, забывшие свою неприязнь к дому Сиварда, с удовольствием за него выпили.

Гарольд председательствовал, его лицо разгорелось. Смотря на него, Леофвайн подумал: такая победа должна означать, что Бог простил королю его клятву, и он должен знать об этом, конечно же, он об этом знает.

Ансгар вскочил на ноги, он чуть пошатывался.

– Виват нашему королю! – заорал он. – Пусть все наши враги видят, что он сделал при Стамфорде, пусть видят и трепещут. Посмеет ли Незаконнорожденный теперь прийти?

И рев ответил ему:

– Нет! Нет! – И чаши были подняты за Гарольда, все стоя приветствовали своего короля.

В этот момент триумфального пиршества распахнулась дверь в конце зала и вошел человек, мертвенно-бледный от усталости, весь покрытый грязью и пылью. Нетвердыми шагами он вошел в залу и упал на колени перед королевским столом.

– Господин! – крикнул он, и голос его был хриплым от усталости. – Я – Годрик из Гастингса. Я ехал день и ночь. Нормандский герцог высадился на нашу землю.

Наступило внезапное и полное молчание. Вальтеоф приподнялся, уставившись на короля. Гарольд, сразу побледнев, вскочил на ноги.

– Матерь Божия, сейчас? – воскликнул он, но тут же взял себя в руки. – Когда он высадился?

– Три дня назад, господин, накануне дня святого Михаила, – Годрик почти рыдал в изнеможении, и Торкель, схватив рог, принес ему меда. Выпив, он продолжал: – Близ Певенси. Их – тысячи, больше, чем мы могли бы сосчитать. Люди, лошади, оружие и все больше кораблей подходит, но я не стал ждать последних… – Он раскачивался на коленях, и Торкель приказал слуге принести скамью.

Теперь поднялся шум в зале, все говорили одновременно, а Вальтеоф выжидающе смотрел на короля. Была какая-то жестокая ирония в том, что после долгого летнего ожидания оба врага пришли одновременно. От любого воина, даже такого, как Гарольд Годвинсон, невозможно было ждать, чтобы он справился с ними обоими.

Король быстро обменялся несколькими словами с братьями, и затем Гурт ударил по столу, призывая к молчанию. Голос Гарольда, твердый и звучный, разносился по всему залу.

– Я должен немедленно вернуться в Лондон. Пусть все мои люди будут готовы в течение часа, остальные и те, кто ранен, должны последовать, когда смогут.

Эдвин поднялся со своего места:

– Гарольд, ты пришел к нам на помощь, мы благодарны тебе. Но у нас было два сраженья за последние пять дней, и наши люди истощены.

Все праздничное веселье сразу сникло, вернулась прежняя враждебность, и все смотрели на короля в ожидании, что он ответит.

– Я сказал, что те, кто не сможет выйти сейчас, поедут позже, – ответил резко Гарольд. Он снова возвысил голос: – Не бойтесь. Герцог – великий воин, мы знаем, но он далеко от дома и на земле, ему не ведомой. Мы разобьем его так же, как разбили Харальда Сигурдссона. Он тоже был великий воин – и где он сейчас?

Гул ответил ему – воины кричали о своей вере в победу, но когда шум стих, Моркар спросил:

– А сокровища? Мы их не поделим?

«Как он смеет?» – подумал Вальтеоф, а Торкель сказал шепотом:

– Что с этим человеком? Неужели он думает, что Гарольд его обманет?

Гарольд ответил спокойно, хотя в глазах его сверкнул гнев:

– Сейчас для этого нет времени. Если мы не остановим герцога, то тогда он проявит щедрость к своим воинам. Архиепископ, господин мой, я прошу тебя взять добычу на свое попечение, пока мы не отправим нормандцев домой. Потом мы поделим все, включая добро герцога Вильгельма.

Архиепископ согласно кивнул, и возгласы одобрения раздались в зале. Альреда любили как на севере, так и на юге, и все ему доверяли. Придворные тут же покинули дворец, стулья и скамьи отодвинули, остатки еды собирали для похода. Те, кто остался в зале, стояли маленькими группками и разговаривали.

Раскрасневшийся Моркар снова сел и мрачно посмотрел на своего брата, слушавшего инструкции Гарольда. Вальтеоф спустил здоровую ногу с тюфяка и очень осторожно попытался встать, лицо его побагровело от боли и натуги, когда к нему подошел сам Гарольд.

– Я поеду, – сказал граф сквозь зубы. – Я могу поехать.

– Ты не можешь, – твердо сказал Гарольд, – не сегодня и не с такой скоростью, какая нам нужна. Приедешь, когда сможешь…

В гневе на свою слабость Вальтеоф оттолкнул заботливые руки Торкеля и поднялся, нетвердо стоя. Чувствовать себя беспомощным было невыносимо.

– Я должен! – сказал он умоляюще. – Я должен! Герцог Вильгельм пришел…

Король вздохнул, час назад он ел и пил, радуясь победе, а теперь ему грозила опасность страшнее прежней.

– Я приказал, чтобы все основные силы поднялись по первому сигналу, и я не сомневаюсь, что люди из графств уже идут нам на помощь. – Он взглянул на разгоряченного Вальтеофа и улыбнулся. – Ты боишься пропустить следующий бой после того, что был при Стэмфорде.

Торкель засмеялся:

– Не давайте ему повторить свои подвиги, сир. Он уже и так надулся, а тогда он будет вышагивать, как павлин.

Гарольд дружески потрепал кузена по плечу и широко улыбнулся:

– Я помню, как я чувствовал себя после своей первой битвы. Доверься врачам, Вальтеоф. У меня нет намерения сразу разбить нормандцев, а ты вполне поднимешься за несколько дней. К тому же, – он взглянул на двух графов севера, – я оставлю здесь Мэрлсвейна вместо меня – присмотреть за порядком.

Он явно предполагал, что Эдвин и Моркар не поедут на юг, если шериф на них не надавит. Вальтеоф задумался, а затем кивнул.

– Я очень прошу тебя, Гарольд, возьми моих людей с собой. Их не было при Вулфорде. Так что они свеженькие, по сравнению с местными, а Альфрик из Геллинга и Осгуд смогут вести их пока я не приду…

Гарольд сомневался, но так как Альфрик, слышавший весь разговор, радостно рванулся к ним, он согласился:

– Очень хорошо, но только если они будут готовы. Пять минут спустя Альфрик и Осгуд вернулись в зал уже для того, чтобы проститься с графом. Торкель, как всегда, спокойно заметил, что должен остаться с графом. Оти даже не посчитал нужным сказать это. Он полагал, что по другому и быть не может.

– Бог с тобой, Альфрик, – Торкель весело пожал ему руку. Заживший рубец на его щеке морщился, когда он улыбался, придавая лицу озорное выражение. – Не разбивай всех нормандцев, пока мы не придем.

Альфрик рассмеялся:

– Позволь дряхлому борову испытать свои силы.

Он повернулся к Вальтеофу, и на минуту улыбка сошла с его лица:

– Прощай, господин. Помнишь, о чем мы говорили в последний день в Рихолле?

– Конечно, – Вальтеоф сжал ему руку. – Я скоро приеду в Лондон. Мы будем сражаться вместе. Оставь мне только людей Рихолла…

– Сомневаюсь, смогу ли я вести их после Стэмфордской битвы, – сказал Альфрик. Он оглядел зал. Догорали свечи. В зале остались только слуги, убиравшие со стола. Половина тех, кто только что здесь пировал, готовы были к выходу в темноту, а остальные вышли во двор, чтобы проводить их и пожелать им счастливого пути. Быстрой, легкой походкой вошел Леофвайн и склонился над Вальтеофом.

– До свидания, маленький кузен. Не торопись выезжать. Хотя я думаю, Торкель присмотрит за этим.

Все неудовольствие Вальтеофа сразу поднялось.

– Почему я должен лежать здесь, пока ты едешь на юг… Леофвайн улыбнулся:

– Не мучайся. Встретимся в Лондоне – или где-нибудь еще. – Его голос упал при последних словах, и затем он сразу вышел в сопровождении Альфрика.

Вальтеоф смотрел им вслед, почти плача от расстройства. И Торкель заметил ему:

– Успокойся, какая польза от раненых в походе?

 

Глава 4

Только через несколько дней Вальтеофу удалось убедить Торкеля в том, что он способен ехать, и только через две недели после отъезда армии он, наконец, смог вывести своих людей в Лондон, и тут обнаружил, что Гарольд ушел оттуда днем раньше.

Перепуганные горожане рассказали, что король, услышав, как нормандский герцог, двинувшись на запад, сжигает, грабит и убивает, поклялся страшной клятвой, что Незаконнорожденный не сделает больше ни одного шага по английской земле. Не ожидая ни графских рекрутов, ни северной армии, он вышел из Лондона, решив биться с нормандцами сам и как можно скорее. Только очень юные, старые и больные остались в городе, и Вальтеоф слушал новости со сжавшимся сердцем. Остановившись только затем, чтобы покормить своих людей, он отправился дальше, в пригороды Кента.

Они очень устали после долгого перехода под проливным дождем и, хотя и не надеялись на несколько дней отдыха в Лондоне, продолжали безропотно трястись в седлах.

Зажившая было рана давала себя знать, и сейчас, когда он очень устал, ее тянуло и дергало, хотя она и была крепко перевязана ловкими руками Исландца.

Торкель как всегда ехал рядом. В течение многих дней, граф слышал тяжелую поступь своих людей, отчаянно уставших. Его согревало то, что теперь он знал определенно: они поедут за ним, куда бы он их не повел. Он думал о Вулфорде и опрометчивых поступках графов севера, о бедствиях, к которым они привели. Конечно, Гарольд бы не попался в такую ловушку. И все же это случилось. Возможно, что герцог Вильгельм, зная Гарольда, вынудил его к этому.

Подкрепление скоро должно было подойти – Эдвин и Моркар готовились в поход, хотя и неохотно. Неужели у них нет шансов на победу? Он поделился своими мыслями с Торкелем.

Исландец вздохнул:

– Король ушел так далеко и сделал уже так много. Теперь мне кажется, что его сердце управляет его головой.

Вальтеоф выпрямился в седле:

– Он победил при Стэмфорде, он победит снова.

На следующий день, в сумерках, когда собирались отдохнуть часа два, они увидели двух крестьян, бегущих по дороге и явно испуганных.

– Что с вами? – резко спросил Вальтеоф. – У вас есть известия о короле Гарольде? Где сейчас нормандцы?

И так как они все еще продолжали таращить глаза, он закричал:

– Ради Бога – отвечайте!

Тот, что помоложе, пришел в себя в достаточной степени, чтобы показать дорогу на Гастингс.

– Там страшная битва, недалеко отсюда, при Сангелаке. Битва – уже! Вальтеоф хотел было слезть с коня и вытрясти новости из этого полусумасшедшего парня:

– Скажи мне все, что знаешь. Быстро!

– Битва идет уже целый день, – продолжал крестьянин, а его приятель подключился к рассказу, голос его все еще дрожал: – Они пришли с моря – мы и представить не могли себе такое количество.

– Лагерь короля около Няблони, на перекрестке дорог. Они дрались весь день.

– Там тысячи убитых.

– Мы видели, господин, теперь идем предупредить по деревням.

Внезапно, не дослушав их, Вальтеоф, пришпорив коня и приказав воинам следовать за ним, бросился в ночную тьму.

Сердце сжалось от непонятного страха, в голове шумело, в желудке стоял ком, он боялся подумать о том, что увидит в Гастингсе, и вскоре они с Торкелем опередили остальных.

Через какое-то время ему показалось, что он услышал – хотя и вдалеке – беспорядочные звуки битвы. Они ехали по дороге, которую пересекала речка, по ту сторону ее и шло сражение. Вскоре они оказались в гуще бегущих людей, пеших и конных. Некоторые – легко раненые, другие – едва способные волочить ноги, но все еще рвущиеся в бой.

Вальтеоф поднял лошадь на дыбы.

– Стой! Стой! – закричал он и схватил одного из бегущих. – Ради Бога, скажи мне, что случилось?

Человек поднял испачканное в крови и грязи лицо:

– Все кончено, мы не смогли их сдержать, мы пытались, но воины падали – эти проклятые стрелы, – если бы подошла помощь. Ты с дружиной, господин?

– Нет, – ответил Вальтеоф сквозь зубы.

– Да помилует нас Бог, – человек бросился бежать, и ошеломленный граф схватил другого. – Где лагерь короля?

– Милю по дороге. Но Ансгар уже отвел оттуда людей. «Дела очень плохи, – подумал граф, – если Ансгар велел отступать».

– Где они сейчас?

– Бог весть, – воин устало прислонился к графскому седлу. По голове текла кровь, и он стирал ее рваным рукавом. – Ансгар тяжело ранен, они отнесли его на носилках в Лондон.

– Но король, конечно же, на поле? Человек зарыдал:

– Он мертв, они все погибли – ярлы, телохранители короля, никого не осталось у знамени.

Граф пошатнулся в седле. Он ослышался. Или это страшный сон? Он глубоко вздохнул:

– Ты, наверно, ошибся – не все? Воин с трудом говорил:

– Там никто не остался живым.

– Граф Леофвайн? – Он с надеждой произнес это имя, но человек замотал головой с новыми рыданиями.

Вальтеоф склонился к седлу, из глаз брызнули слезы:

– О Боже, только не Леофвайн. Не Леофвайн! Рядом тихо прошептал Торкель:

– Господи, помилуй! Человек продолжал:

– Вы ничего не сможете сделать, господин. Возвращайтесь в Лондон вместе с нами.

Но Вальтеофа охватила слепая ярость, горе было слишком велико, чтобы он мог ясно мыслить.

– Мы сможем им отомстить, – зарычал он в бешенстве; смахнув слезы, он натянул поводья и ринулся прямо на бегущих людей, призывая их встать под его знамя.

Кто-то сказал ему, что солдаты Нортемпшира были на правом фланге английской армии. Его собственные люди, наконец, его нагнали, и он повел маленькую группу, которую собрал, вдоль берега.

Внизу был речной поток в обрамлении низенького кустарника, на дальнем берегу – крутой откос, по которому, падая и поднимаясь, карабкались люди. Он кричал в темноту, призывая их к себе.

– Нормандцы идут. Их кавалерия сзади, – выдохнул один, когда поднялся к Вальтеофу. – Отпусти меня, – кричал он в панике, когда почувствовал, что его схватили за шиворот. – Отпусти меня. Они всех нас перебьют!

Вальтеоф швырнул его на землю:

– Чей ты человек?

– Ради Матери Божией, отпусти меня, – железная хватка Вальтеофа не слабела. – Я из Фортерингея.

– Значит, знаешь своего господина! – в бешенстве заорал Вальтеоф. – Я – Вальтеоф – граф Вальтеоф. Стой! Назад!

Каким-то образом им с Торкелем удалось создать какое-то подобие порядка в этом хаосе. Оти согнал отстающих, и даже Хакон занялся черной работой.

Вдруг из темноты беззвучно выплыла знакомая фигура. Грязный, раненый, с безвольно повисшей рукой, воин.

– Господин! Это действительно вы? – Осгуд с трудом дышал, полумертвый от усталости. Он вздохнул с облегчением, когда увидел графа.

– Осгуд! Слава Богу!

– Ты с людьми? – быстро спросил Вальтеоф, вглядываясь в темноту.

– Нас осталось немного. Это была бойня. – Осгуд прикрыл глаза рукой, как бы стараясь забыть то, что он видел в этом бою. – Королевский сокольничий погиб, и многие другие тоже. Я вывел всех, кто еще был на ногах: оставаться там – это смерть.

– Мы можем стоять здесь. Где Альфрик?

– Погиб. – Осгуд содрогнулся – он потерял друга. Вальтеоф, сжав зубы, посмотрел на небо. Неужели не будет конца этим потерям, страшному горю? Неужели они для того победили при Стамфорде, чтобы потерять всех здесь? Со стороны холма послышался топот копыт – норманнская кавалерия догоняла бегущих. Некоторые бросились было бежать, но Вальтеоф перешел от отчаяния к действию – он приказал всем стоять и биться.

Нормандцы в темноте не увидели глубокого оврага и не успели остановиться. Кувыркаясь и падая, лошади скидывали седоков через головы в кусты, воду, в боярышник и грязь.

– Вперед, – зарычал Вальтеоф. – Вперед!

Он спрыгнул с лошади, скатился с откоса, его люди бросились следом, и скоро они оказались среди испуганного и растерявшегося врага, убивая с яростью, которую ничто не могло погасить.

– За Леофвайна! За короля Гарольда! – теперь Вальтеоф плакал, он был вне себя от горя – им овладел страшный гнев викинга. Он убивал, не видя врага, не слыша его криков и стонов. Это было не больше, чем кровавая месть.

– За Леофвайна, за Леофвайна! – он обрушивал топор на все, что двигалось, наступая на трупы, скользя в лошадиной крови, слыша только собственные рыдания. Если бы кто-то его и ударил, он бы этого не почувствовал. Надо было только убивать и убивать, до тех пор, пока никто не останется в живых.

Наконец, изнемогая, он прислонился к дереву. Граф потерял в сражении шлем, по ноге стекала кровь, потому что от удара открылась рана. Торкель и Осгуд были рядом.

– Теперь мы должны вернуться, – сказал Торкель. – Видишь там, на вершине холма, новые нормандцы. Хотя и сомневаюсь, чтобы они рискнули спуститься, но в любом случае, мы ничего не сможем сделать против кавалерии.

Вальтеоф вгляделся в темноту, но ничего не увидел. Он все еще слепо цеплялся за свое дерево.

– Видит Бог, мы им отомстили, – сказал Осгуд с мрачным удовлетворением. – Никого из тех, кто спустился, не осталось в живых. Вернемся, господин.

Вокруг него стали собираться люди, охваченные похожими чувствами: они отомстили нормандцам и теперь могут покинуть поле боя. Внезапно юный Хакон бросил свое копье на землю и разразился слезами. Видя, что господин их еще не в состоянии говорить, Осгуд взял все в свои руки:

– Возвращайтесь на холм, фирды. Уходим в Лондон. Одна битва не даст герцогу Вильгельму королевство, а?

Он посмотрел на Вальтеофа, затем на Торкеля, который кивнул в ответ, и сказал:

– Теперь в Лондон.

Осгуд повел людей наверх, цепляясь за деревья, и только Оти и Хакон, все еще плачущий, ждали вместе с Торкелем своего господина.

– Идем, – настаивал Исландец, – идем, пока нормандцы не вышли на дорогу.

Вальтеоф повернулся к нему, и тут что-то у его ног зашевелилось – нормандский рыцарь поднял голову. Кажется, он был не ранен, а только оглушен падением. Он тоже потерял шлем, его копье лежало в нескольких ярдах поодаль, но он даже к нему не потянулся. В овраге теперь наступила тишина, кавалерия вроде бы отошла на основные позиции, и минуту никто не двигался.

Вдруг рыцарь заговорил, задыхаясь, по-саксонски:

– Я тебя знаю. Ты – граф Вальтеоф.

Эти слова поразили графа и вернули его к действительности – он стоял над врагом, который знал, кто он такой.

– Я видел тебя прошлым летом при дворе короля Эдуарда, – продолжал рыцарь. – Меня ты тоже убьешь? Мой отец и братья погибли.

Оти нагнулся и взмахнул топором, но Вальтеоф схватил его за руку:

– Пускай идет, – сказал он и судорожно вздохнул. Он вдруг почувствовал отвращение от этой кровавой резни и отвернулся, предоставив одинокого нормандца его судьбе.

Выбравшись из оврага, они обнаружили, что лошадей нет. Возможно, их увели бежавшие фирды, но вскоре Торкель поймал брошенную кобылу, и друзья помогли Вальтеофу на нее взобраться. Вальтеоф, почувствовавший сильную боль в раненой ноге, позволил везти себя, куда они захотят.

В темноте начал накрапывать дождь, попадая на лицо и за шиворот. Граф был совершенно опустошен, он ничего не видел, кроме Телхамского хребта. Кругом повисла мертвая тишина. Леофвайн, теперь незримый, на небесах, Гарольд распростерт среди трупов и разбитых шлемов, и где-то нормандские кони втаптывают в кровавую грязь знамя с драконом.

 

Глава 5

Аббат Ульфитцель Кройландский, столь же святой человек, сколь и мудрый политик, считал, и довольно справедливо, что монахи не имеют право принимать участие в военных действиях. Человек Божий должен быть мирен, и поэтому он сохранял свою братию вдали от тревог, потрясавших Англию.

Его брат, аббат Леофрик из Петербороу, он же «Золотой город» – название, данное ему за те богатства, которые в нем хранились, думал совсем иначе и был на поле боя вместе с некоторыми из братии. Спустя две недели после сражения, смертельно раненый, он был возвращен в аббатство святыми молитвами и тремя монахами. Отсюда, умирая в канун праздника Всех Святых, он послал гонца в аббатство Кройланда с приглашением Ульфитцелю приехать как можно скорее.

Ульфитцель, взяв с собой только брата Куллена, выехал немедленно в Петербороу. Там он нашел аббата в его келье в окружении коленопреклоненной братии, поющей псалмы.

Бледное лицо Леофрика просветлело при виде гостя, и, сократив молитву, он отправил монахов прочь, желая остаться с ним наедине.

– Хорошо, что ты пришел, – сказал он еле слышно. – Боюсь, что я не доживу до дня Всех Святых, если даже и переживу День поминовения. Не правда ли, это удачное время для смерти?

Ульфитцель встал на колени около кровати и взял холодную руку аббата. Он знал Леофрика достаточно хорошо, чтобы попытаться успокоить его: смерть была явно начертана на бледных чертах.

– Да, хорошее время, – согласился он, – Мы отслужим за тебя мессу в день Всех Святых.

– Я пригласил тебя, дорогой друг, отчасти для того, чтобы попрощаться, отчасти потому, что хотел поговорить с тобой о твоем самом любимом духовном сыне.

Ульфитцель быстро поднял голову:

– О графе? Умирающий кивнул:

– Я знаю, что Вальтеоф твой духовный сын.

– Ты боишься за него? – Было очень холодно, и Ульфитцеля пробирала дрожь. Хотя не только холод беспокоил его, он слишком долго жил в монастыре, чтобы обращать на это внимание. Он боялся и желал знать правду о том, что происходит в Лондоне. Покалеченные люди, которые вернулись после битвы при Стэмфорде, принесли известия о сражении и о ранении, которое удержало Вальтеофа от похода на юг вместе с королем. Они также рассказали о его доблести на поле боя, и Ульфитцель позволил себе немного погордиться этим. Но о событиях последних недель он ничего не знал.

Со времени битвы при Гастингсе и смерти короля, его братьев и, казалось, всех храбрецов юга, он ничего точно не знал, кроме того, что Вальтеоф в Лондоне, а армия герцога распущена где-то на западе от города. Два раненых фирда из Кенсингтона добирались домой и рассказали о последней отчаянной битве при Телхамском хребте и о том, что после нее граф вернулся в Лондон. На северной дороге они видели графов Эдвина и Моркара с солдатами Мерсии и Нортумбрии, едущих в Лондон. Слишком поздно, подумал Ульфитцель, горюя о Гарольде, которого он хорошо знал в те дни, когда король был графом Восточной Англии. Он почувствовал легкое пожатие холодных пальцев и, очнувшись, понял, что Леофрик смотрит на него с беспокойством.

– Я боюсь, – повторил аббат странным голосом, – так много смертей. Я видел сон, видение…

Ульфитцель неожиданно почувствовал острое беспокойство.

– Касательно Вальтеофа?

– Да. Во сне я видел нашу церковь и все ее богатства, плавящиеся в огромном костре – это был поток огня; потиры и блюда и все наше золото – все это уплывало в темноту, и всюду была тьма. – Его голос затих на некоторое время, и затем он, сделав усилие, продолжал: – Я видел графа, он стоял в огне – с распростертыми руками, – и на горле у него была красная линия. – Он поднял глаза на потрясенного аббата, стоящего рядом: – Я не знаю, что это предвещает.

Ульфитцель снова упал на колени.

– Я тоже. Думаю, что ничего хорошего.

– Нет, возможно, это предостережение об опасности, грозящей графу, всем вам. Я – я не увижу этого, но ты…

– Я запомню, – тихо сказал Ульфитцель. – И предупрежу графа. – Но о чем? Может быть, сон предсказывал страшный конец Вальтеофа? Или это всего лишь видения больного воображения? Он вновь вздрогнул. Были знамения в небе в этом году, и бедствия пришли на их землю – нельзя было игнорировать такое предупреждение.

– Один Бог знает, где сейчас граф, – наконец произнес он. – Там мог быть еще один бой. Нормандского герцога теперь не так легко будет отправить домой.

Леофрик вздохнул:

– Вильгельм – великий воин. Мы это видели… – Он остановился, чтобы передохнуть. Тени последнего октябрьского дня удлинились, свет свечей смягчал суровые черты умирающего. – Я сомневаюсь, чтобы была еще одна такая битва.

Ульфитцель хотел было еще что-то спросить, но увидел, что его друг совсем не бережет силы. Аббат беспокойно повернулся; глаза его закрылись.

– Как темно и как холодно. – Ульфитцель начал потирать руки, и аббат заговорил снова.

– Они падали один за другим, я видел, как Альфрик упал, и человек из Геллинга поразил его убийцу – так много крови, и Леофвайн стоит над телом Гурта – пока сам не пал…

Две слезы скатилось из под опущенных век.

– Гарольд, Гарольд, сын мой… Ульфитцель бережно держал его ледяную руку:

– Он отмучился, мой господин.

Его глаза открылись, совершенно ясные в это мгновенье:

– Он? Или Бог гневается на всех нас? Гурт хотел вести армию, чтобы Гарольду не нарушать больше клятву, подняв меч на Вильгельма, но король не мог иначе. Это Божия справедливость в том, что мы разбиты?

– Его милосердие все превышает, – мягко заметил аббат Ульфитцель. – Мы не должны бояться за короля. Успокойся, Леофрик, друг мой.

Аббат глубоко вздохнул и закашлялся. Ульфитцель стер струйку крови в уголке его рта.

– Я думаю, тебе не стоит сейчас разговаривать, отдохни. Леофрик замотал головой:

– Нет-нет, я должен поговорить с тобой о графе. Прошу тебя, не позволяй ему проводить свою жизнь в бесполезной борьбе. Если это воля Божия – чтобы Вильгельм носил корону, – заставь графа помнить: он нужен своему народу. Он не сможет служить ему в могиле, даже если это будет могила героя.

Казалось, эта речь совсем его истощила, и Ульфитцель не был уверен, слышал ли он его обещание передать эти наставления Вальтеофу. Он погрузился в горячую молитву о том, чтобы это можно было сделать, чтобы Вальтеоф не лежал в этот момент бездыханным на каком-нибудь поле. Он так горячо молился, что не знал, сколько времени они так молчали вместе. Но, наконец, думая, что аббат спит, он поднялся. Однако, как только он встал, Леофрик открыл глаза и сказал словами святой Моники, матери святого Августина:

– Положи это тело, где угодно, только вспоминай меня перед алтарем Господним.

На следующий день он умер. Аббат Ульфитцель остался на его погребение и потом, грустный, поехал домой. Он потерял старого друга.

В течение нескольких недель медленно доходили новости. При Витангемоте, к северу от Лондона, состоялось собрание всех первых людей королевства, и юного Эдгара Этелинга провозгласили королем, хотя венчание на царство произойдет на Рождество.

Герцог Вильгельм достиг Саусворка, выслал небольшую группу против лондонцев, вышедших на мост защищать свой город, но после нескольких потасовок жители Лондона снова спрятались за крепостные стены. Однако герцог не предпринимал попыток взять Лондон. Он был достаточно умен, чтобы осознавать, как это трудно и долго, и на какое-то время удовольствовался тем, что прошел к югу от Темзы, сжигая и грабя все на пути. Как думал Ульфитцель, герцог, без сомнения, желал этим заставить англов покориться своей воле.

Он хотел знать, выйдет ли кто-нибудь против герцога и примет ли граф Вальтеоф участие еще в каком-либо сражении. Он не мог избавиться от воспоминания о видении Леофрика и с нетерпением ждал новостей. Его обычно спокойное состояние духа значительно пошатнулось.

И, наконец, вечером, когда он мыл руки, готовясь к вечерней трапезе, он услышал, как открываются ворота, услышал голоса. Известия из Лондона, подумал он с надеждой. И взмолился святому Гутласу, чтобы это были хорошие новости. Он торопливо вытер руки, когда раздался стук в дверь, и, повернувшись, увидел ответ на свои молитвы, превосходящий все ожидания, ибо в дверях, закутанный в голубой меховой плащ, весь покрытый грязью, но живой и невредимый и, как обычно, с высоко поднятой головой, стоял Вальтеоф собственной персоной. Взгляд аббата затуманился. Только тепло рукопожатия и прикосновение усов, когда граф целовал ему руку, уверило аббата в том, что это не сон. Но даже тогда он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на его горло, почти ожидая увидеть там красную полосу, – но ее не было.

– Добро пожаловать, – сказал он неуверенно. – Дорогой сын, я не ожидал тебя увидеть.

– Да, я тоже не был уверен, что когда-нибудь приду сюда, – тихо сказал граф.

– Конечно, ты не один?

– Нет, со мной Торкель – его задержал приор – и моя охрана внизу на кухне с братом Эдвином. Оти отвел солдат в Рихолл, чтобы там их распустить, – он говорил, устало опершись обеими руками о стол, и неуверенно улыбался потрясенному аббату. – Уверяю вас, я из плоти и крови, но сейчас совершенно опустошен. Мы с утра в дороге.

Ульфитцель вышел, позвал послушника и приказал ему накрыть ужин для него и его гостя в гостиной. Затем он налил вина и принес его графу.

– Садись, – сказал аббат. – Садись и расскажи, что привело тебя к нам. – Вальтеоф пододвинул стул к жаровне и протянул руки к огню. Пламя осветило его лицо, которое внимательно изучал аббат.

– Я приехал только на несколько дней, – сказал он, – потому что мне нужен твой совет, отец. Я не знаю, что делать.

Аббат занял свое привычное место, скрестив руки:

– Начни сначала, сын мой, и расскажи мне все, что произошло. Последнее известие, которое до нас дошло, – это то, что Этелинг избран королем. Он слишком юн для задачи, которая под силу лишь опытному мужу.

– Я знаю, – с отчаянием сказал Вальтеоф. – Я отдал свой голос вместе с другими, когда его выдвинули, ведь у нас больше никого нет, а он принц крови и внук Эдмунда. Он имеет больше прав, чем сыновья Альфреда.

– Неужели Эдвин ищет короны? И Моркар его поддержал?

Вальтеоф грустно улыбнулся.

– Я думаю, они на это надеялись, но вы были против. Ансгар был за Этелинга, а он человек мудрый. Возможно, он думал, что молодой король нас объединит.

– И он объединил?

– Бог знает, – отвернувшись, сказал Вальтеоф и снова посмотрел на огонь. – Сейчас мы не объединены – это точно. Ансгар тяжело ранен и не может заниматься, как раньше, государственными делами. Эдгар – еще ребенок. Что до графов, они уводят свои войска на север.

– Они ушли?

– Да, со всеми своими дружинами. Но это было четыре недели назад. Если Вильгельм атакует Лондон, мы сможем какое-то время продержаться, но что потом? Он – при Вэллингфорде, сейчас пересек реку со всей своей армией.

Новости, подумал Ульфитцель, не оставляют надежд. Дувр – сдался, и Кентербери и Винчестер тоже – теперь враг на северном берегу Темзы, окружает Лондон, и ничто их не останавливает.

– Как могли уйти графы? – сердито спросил он.

– Достаточно того, что они вовремя не пришли на помощь королю, а теперь они бросили Эссекс и Лондон на волю герцога. Это не самое худшее, – медленно произнес Вальтеоф. – Архиепископ Стиганд идет в Вэллингфорд, чтобы поддержать Незаконнорожденного.

– Что! – Ульфитцель вскочил и начал ходить по маленькой комнате. Какое-то время он не мог говорить. Ему никогда не нравился Стиганд – да, лояльность к Кентербери тот должен был хранить, но для него Стиганд никогда не был истинным первоцерковником, хотя и носил паллиум, принадлежавший его предшественнику, нормандскому архиепископу Роберту, когда тот бежал из королевства во времена графа Годвина. Нынешний папа отказал ему в паллиуме, но кафедру он занял – холодный человек, но блестящий организатор, который в делах разбирался лучше, чем кто-либо еще при дворе. Гарольд не короновался у Стиганда, пока на том лежала тень папской немилости, и для этой цели избрали Альреда Йоркского. Теперь Стиганд поставил на герцога Вильгельма, надеясь, возможно, завоевать милость Святого Отца, так как у Вильгельма было папское благословение, или, по крайней мере, расчитывал, что за ним останется кафедра.

В любом случае, Ульфитцель был вне себя от ярости.

Вошел послушник, неся еду, и аббат молчал, пока тот, накрыв стол, не вышел. Вальтеоф накинулся на жареную баранину и голубиный паштет. Аббат ел, не торопясь.

– Другие присоединились к архиепископу?

– Несколько человек, – ответил Вальтеоф, – несколько танов с северного берега, которые надеются сохранить свои земли. Но герцог грабит всех, чтобы прокормить свою ораву. Хотя я слышал, что он платит за ущерб, который они причиняют. – Он какое-то время колебался, продолжать ли ему. – Но есть неплохие люди, которые считают, что нам надо подчиниться. Даже архиепископ Альред и епископ Вульфстан так думают, хотя мне казалось, что мы могли бы еще объединиться на севере. Земли – наши, многие воины не были при Гастингсе и вполне способны сражаться. Эдрик Гилда – на западе, у Херефорда, и вместе с северными лордами, мы могли бы удержать нормандцев у Трента. Но три дня назад я получил известие, вот почему я здесь. Известие от Эдвина и Моркара, – с трудом выдавил Вальтеоф. – Они идут на юг без воинов и собираются капитулировать, Мерлсвейн тоже. Даже мой кузен Госпатрик, страдающий лихорадкой, послал мне совет, чтобы я сдался герцогу. Они хотят, чтобы я присоединился к ним в Петербороу послезавтра и поехал вместе с ними встречать герцога.

Он опустил голову на руки, забыв про еду, борясь с отчаянием и стыдом последних недель хаоса и торга, близкого к предательству. С ночи, когда Вильгельм Незаконнорожденный одержал победу на холме у Сангелака, не было хороших новостей, и каждый день приносил известия о потерях.

– О Боже, как мы дошли до этого? Если бы только Гарольд был жив или Гурт – им…

– Мой бедный мальчик, – ласково проговорил аббат. – Я знаю, граф Леофвайн был тебе очень дорог…

– А я не знаю, где он лежит, – взорвался Вальтеоф. – Гарольд похоронен под грудой камней на утесе у Гастингса, по решению Вильгельма – не на святой земле, но он хотя бы имеет покой, пока Леофвайн – один Бог знает, где он лежит, – обобранный и… – Он не плакал с той самой жуткой ночи в овраге, но теперь разрыдался снова, потому, что осознал не только потерю, неизвестно было даже, где последнее пристанище его друга.

Немного погодя Ульфитцель сказал:

– Множество прекрасных людей не имеют могил, но Бог милосерд. Отсутствие могилы ранит тебя больше, чем это было бы с графом Леофвайном, чья душа покинула тело и сейчас, без сомнения в раю.

Вальтеоф глубоко вздохнул и вытер слезы краем плаща. Немного помолчав, он спросил:

– Как это вы всегда находите нужное слово? Я хотел бы отслужить мессу за упокой его души и за Альфрика тоже. Он пал на Телхаме у знамени, вместе с Гарольдом.

– Да, я слышал. Успокой, Господи, его душу.

Аббат перекрестился. Вальтеоф, тоже перекрестившись, продолжил:

– Я пошлю тебе дарственную на мою виллу в Барнаке. Там ты сможешь поправить свое здоровье.

– Спасибо тебе за доброту, сын мой, – тепло улыбнулся Ульфитцель. – Бог наградит тебя за твою щедрость, и, без сомнения, здесь тебя будут помнить вечно.

– Нет, – очень тихо сказал Вальтеоф, и наступила тишина. Ульфитцель долго рассматривал его лицо в мерцающем свете свечей. Он вдруг увидел, что юноша, который уехал отсюда три месяца назад, исчез. Вместо него приехал муж, испытанный в боях, страдающий от ран в теле и в сердце. Все это читалось в знакомых чертах человека, все еще достаточно молодого, чтобы спрашивать совета, и сохранившего доброту, которая часто сопутствует большой физической силе.

– Что мне делать? Я не знаю, встречаться ли мне с графами?

– А если нет? Что потом? Сможешь ли ты один выстоять против герцога?

Вальтеоф невесело рассмеялся:

– Я? Нет, отец, и ты это знаешь. – Ульфитцель наклонился вперед, он был очень серьезен.

– Ты не можешь не учитывать, что твоя борьба с ним не принесет ничего, кроме возмездия и страдания, простому народу. Если бы я видел какой-нибудь путь отправить нормандского герцога домой, я бы тебе его указал. Но, кажется, наши господа думают, что самое лучшее – принять Вильгельма как короля, и, хотя он и чужеземец, он, во всяком случае, кузен последнего короля. Возможно, Эдуард обещал ему корону.

– Может быть, но у него не было права это делать. Народ избирает короля, как мы избрали Эдгара. Но он не объединил нас. Нам сейчас нужен Гарольд Годвинсон. – Он вздохнул и, встав, начал ходить по комнате. – Отец, ты говорил мне перед отъездом в Йорк, что хорошо вооружен тот, кто познал сам себя. Вот и я понял две вещи – я могу бороться и вести в бой людей, но я не способен к делам государственным.

– Значит, ты понял что-то очень важное, – сказал аббат, – нельзя прыгнуть выше головы. Ты выглядишь уставшим, сын мой. Вы остановитесь здесь?

– Если вы позволите. Спасибо за приют. Завтра я должен поехать домой, а потом в Геллинг. Я обещал Альфрику, что его сын будет мне как родной, если он погибнет. – Он помолчал немного и добавил: – Я хотел бы помолиться эту ночь в церкви за погибших.

Ульфитцель поднялся и снял нагар со свеч. Ветер заглянул в комнату и заклубил дым от огня под потолком.

– Нет, сын мой, не сегодня. Я подниму тебя за час до мессы, и ты сможешь помолиться. Сейчас тебе нужно спать.

Давняя привычка повиноваться аббату одержала верх, к тому же он действительно очень устал. Граф завернулся в плащ:

– Не могу забыть, что именно из этой комнаты Леофвайн отвез меня ко двору. Помните, лет девять-десять тому назад.

– Я очень хорошо помню, – улыбнулся аббат. – Нам всем было грустно разлучаться с тобой. Сейчас ты господин этой земли, и не расточай свою жизнь в пустом сопротивлении. Умирая, аббат Леофрик велел тебе это передать. – На мгновение он снова узрел лицо Леофрика, но тут же отогнал призрак. – Храни мир, сын мой. И считай его справедливым. Это ты можешь сделать.

Вглядываясь в лицо графа, он заметил, что хотя усталость и берет верх, но решение им принято. Спускаясь вместе с ним по узкой лесенке, аббат думал, не противно ли его призванию то, что он с такой любовью относится к этому молодому человеку.

Рихолл встретил своего господина с теплотой, которая его сначала удивила, а затем обрадовала. Очевидно, кто-то принес им красочный рассказ о боевых подвигах их господина, и все – и слуги, и рабы – спешили приветствовать его. Служанка, покраснев, присела, когда он вошел в дом. Он нашел это необычайно приятным. Но именно здесь свободные места за столом были особенно очевидны, и так сильно недоставало Альфрика. Борс ластился к нему, счастливый, что, наконец, вернулся хозяин. Но даже этот пес был напоминанием о потере.

Торкель час или два занимался подбором наиболее важных дел на рассмотрение своего господина и вскоре представил ему список арендаторов, которые хотели бы его видеть, нарушителей закона, готовых предстать перед его судом, мелких ссор, которые надо было разобрать. Так что забот хватило на целый день. Разбор дел тянулся до самой темноты, закончившись делом двух крестьян, не поделивших поросенка, – пока господин не приказал убить его и разделить поровну. В такое время есть более серьезные вещи, чем владение поросенком.

На ужин Вальтеоф пригласил всех мужчин, которые были с ним в сражении, и после Торкель пел им – сначала о белом корабле с головой лебедя, который западный ветер подгонял к стране вечного покоя; затем он спел драпу, после нее все подняли чаши. Он выждал, пока не улегся шум, лицо его стало серьезным, и огонь высвечивал на нем шрамы. Он извлек грустные ноты из арфы и, когда все стихло, он спел им песню скитальца, безродного мужа.

Это была столь грустная песня, что когда он занял свое место, Вальтеоф спросил его:

– Ты скучаешь по своей стране, Торкель Скалласон?

– Иногда, – синие глаза исландца затуманились. – Иногда, минн хари. – Кажется, он не заметил, что слова на родном языке сорвались с его губ.

Вальтеоф продолжил:

– Если ты захочешь уехать, оставить мою службу… Торкель поднял голову, его чувства невозможно было понять.

– Ты позволил бы мне уехать?

– Разве я мог бы тебя остановить? – улыбнулся Вальтеоф. – Ты делаешь, что хочешь. Но даже, если бы мог, я не стал бы. Человек должен идти своим собственным путем. – Он понял, что повторил слова Ульфитцеля, и пожалел о сказанном.

– И ты не был бы против?

– Против? – Он не думал, что разговор примет такой серьезный оборот, ему не хотелось даже думать о возможности расставанья. Однако у Торкеля тоже есть кровные узы. Он мог называть его «мой господин», но до сих пор иногда слова эти он произносит на исландском языке.

Вальтеоф, как обычно, прямо посмотрел ему в глаза.

– Мне кажется, сейчас у меня не осталось друзей, кроме тебя, и если ты приехал издалека, нет причин здесь оставаться…

– Есть одна, – быстрая чудная улыбка озарила лицо поэта. – Я – твой слуга, мой господин, до твоей смерти или до моей.

Как будто волною радости обдало Вальтеофа. Немного погодя он сказал:

– Теперь мы оба будем служить другому хозяину. Как тебе это нравится, мой скальд?

Торкель пожал плечами:

– Я служил многим. Если я сейчас твой слуга, а ты будешь служить герцогу Вильгельму – в этом не будет для меня ничего удивительного. Здесь ты еще господин… Слава Богу, у герцога пока есть рассудок, и, как говорят знающие его, он справедлив к тем, кто ему подчиняется.

– Думаю, я должен это сделать. Да хранит Бог нашу бедную землю.

В своей комнате он обнаружил Оти, как всегда, расположившегося на своем тюфяке в ногах графской постели. Вальтеоф вспомнил, как беседовал здесь с Альфриком ночью перед отъездом. Альфрик сидел на кровати и говорил о своем сыне, и Вальтеофу показалось, будто он снова слышал его голос: «Не позволяй им сжигать Геллинг…» И множество других воспоминаний об Альфрике пришло к нему: дни, которые они проводили на охоте, Рождественские праздники в Геллинге, пожар летом в Дипинге – и граф понял, что не может провести эту ночь наедине со своими мыслями.

Он резко повернулся к Оти:

– Сходи к Хардингу – пусть он пришлет ко мне свою дочь.

Как всегда добродушно ворча, Оти свернул тюфяк и исчез. Вальтеоф подошел к окну и открыл ставни. Ночь была холодной, декабрьский воздух освежал, и светлая луна высоко стояла в звездном небе. Отсюда он видел очертания деревьев, не меняющихся ни зимой, ни летом елей, окутанных тем покоем, в котором человек никогда не бывает. Ему казалось, что вся его жизнь изменилась, столько важного произошло, так много друзей погибло.

Теперь все пойдет иначе, будет новый король, иностранный двор, придется узнавать иных людей, и ничто не останется таким, как было. Но он не желал думать об этом сегодня. Он хотел все забыть и забыться в освобождении, которое перечеркнет эти мысли, изгладит их из памяти.

Туг же раздался стук в дверь, и появилась Альфива. Он так изменился с того времени, когда был ее любовником, что ожидал и в ней найти такие же изменения. Но она осталась прежней, и он понял, что все, что случилось с ним, не затронуло Рихолла и его обитателей. Она была в голубом платье, подаренном им, светлые длинные косы переплетены голубыми лентами, которые он купил ей прошлым летом, когда приходил торговец.

– Мой господин, – улыбнулась она, – я так счастлива, что вы вернулись невредимым.

Он дотронулся до ее щечки:

– Ты скучала без меня, милая? Она потерлась щекой о его руку:

– Да, мой господин. – Привстав на цыпочки, она потянулась к нему, и вдруг глаза ее наполнились слезами: – Я думала… Я думала, что никогда тебя больше не увижу. – Граф обнял девушку и поцеловал. Она всегда была опрятной и свежей, и волосы ее сладко пахли. Ему нравилось ее так держать, чувствуя, что кровь бежит быстрее и уходят напряжение, боль и горе. Тяжелая ноша была на его плечах в последние два месяца, но сейчас он снова стал молодым, и он вдруг вспомнил – завтра ему исполнится двадцать лет.

– Поцелуй меня – завтра у меня день рождения. Граф снял с нее платье и расплел ее косы. Волосы густой волной упали ей на плечи. И лежа рядом с ним, Альфива вскрикнула, увидев красный шрам на его бедре, и хотя он уверил ее, что рана зажила, она с осторожностью ее касалась. Затем медвежья шкура их укрыла, и он смотрел в ее лицо. Этой ночью Вальтеоф не думал ни о Леофрике, ни о ком-либо из людей своего графства, которые не пришли домой. Рядом с теплым девичьим телом он чувствовал только жизнь и не думал о смерти. Этой ночью он мог только любить и ни о чем не помнить. Он снова целовал ее губы, глаза и снова губы. И, коснувшись амулета, девушка сказала:

– Никогда не снимай его, мой господин – он отгоняет злых духов: одна мудрая женщина сказала мне, что он убережет тебя от вреда.

– Я уверен, что это так, – весело ответил он.

– Дорогой господин мой, дорогой мой господин, – прошептала она, и дыхание ее коснулось его щеки. Ее любовь отгоняла прочь страдания, и вскоре тень Альфрика отступила.

Позже он сказал ей:

– Ты для меня сегодня сделала больше, чем мог бы сделать твой амулет. Как ты думаешь, ты могла бы изгонять нечистую силу, любовь моя?

– Что, мой господин? – и подумав немного, ответила: – Это священники изгоняют злых духов.

Он рассмеялся и поцеловал ее в лоб. И в этот момент он подумал, как хорошо было бы, если бы женщина его круга лежала в его постели, если бы у него была жена, которой он мог поверять свои сокровенные мысли, которая бы их разделяла и понимала. Так, в первый раз, он задумался о женитьбе.

 

Глава 6

Он поднялся рано утром и, отослав Альфиву домой с подарками и поцелуем, поехал в Дипинг навестить господина Хью из Эвермю и выразить соболезнование по случаю гибели его управляющего Кона, который пал при Стэмфорде.

Господин Хью был в доме, он лежал на тюфяке перед камином, страдая от изнурительной болезни, и непрестанно кашлял. Рядом с ним была его дочь Ателаис, девушка лет пятнадцати, с пышными рыжими волосами и стройной, красивой фигурой. Девушка поклонилась гостю и поднесла ему чашу с вином. Выпив вино, он повернулся к ее отцу:

– Как ваши дела, мой господин? Хью ответил:

– Никто не может меня вылечить. Я рад, что ты вернулся, граф Вальтеоф. Расскажи мне, какие новости?

Все время, пока они говорили, Ателаис сидела в ногах отца. Мать ее умерла, она была единственным ребенком, так что проводила больше времени с больным отцом, чем на женской половине.

Хью жадно слушал рассказ графа о битве при Тэлхамском хребте. Когда Вальтеоф кончил, Хью сжимал кулаки.

– Я благодарю Бога за то, что слишком болен для войны. Только Он один знает, на чьей стороне я был бы. И первый раз я благодарю Его за то, что у меня нет сына.

Вальтеоф молча уставился на старика, не зная, как ему реагировать на эту вспышку, но у Ателаис не было сомнений.

– Я хотела бы быть мужчиной и стоять под знаменем Дракона, – страстно заявила она, сжав кулачки. – Если бы каждый англичанин пришел бы на помощь королю…

– Ты забываешь, что я не англичанин, – резко прервал ее отец. – Я жил здесь долгие годы и служил королю Эдуарду, да успокоит Бог его душу, но я бретонец по рождению, и мой кузен граф Брайан вел бретонские войска. Что же мне – бороться со своими родичами?

– Другим тоже приходиться это делать, – ее голос стал пронзительным. – Только трус…

Отец с силой сжал ее руку:

– Замолчи, девочка. Один Бог знает, как я породил эту сварливую бабу. – Он взглянул на Вальтеофа, и лукавая искорка мелькнула у него в глазах: – Если я умру раньше, чем она выйдет замуж, друг мой, пристрой ее куда-нибудь, да помогут тебе святые. – Он отпустил руку дочери, и Ателаис молча вскочила, вся пунцовая. Вальтеоф заметил красные следы у нее на руке и ласково ей улыбнулся: – Она будет кому-нибудь хорошей женой.

– Ха! – господин Эвермю насмешливо поднял руки, но сейчас его смех был добрым. – Говорю тебе, Вальтеоф, она должна была бы быть мужчиной.

– Благодарите Бога, что это не так, – сказал Вальтеоф. – иначе лежала бы она сейчас у Телхамского хребта, – и, повернувшись к Ателаис, прибавил: – Что сделано, то сделано, и сейчас мы должны с этим жить. Так что я поеду к герцогу.

Она посмотрела на него странным взглядом, значения которого он не понял, и вышла его проводить. Прижав руку к груди, девушка сказала:

– Да хранит тебя Бог, мой господин, если бы я могла, я бы тоже поехала.

– К Вильгельму? Мне казалось, ты ненавидишь всех нормандцев.

– Это так. Но, узнав их, мы сможем их победить.

– Честное слово, твой отец прав, тебе надо было бы быть мужчиной. – Но, дотронувшись до ее украшений, он прибавил: – Но тогда носить это было бы ужасно стыдно.

Он все еще смеялся, уезжая, и не видел ее глаз, наполненных слезами. Она была слишком горда, чтобы плакать. И не знал он, как долго еще она простоит у ворот, глядя ему вслед.

Вальтеоф направился в Геллинг и провел там грустных полчаса с Гудрид, вдовой Альфрика. Она была очень обеспокоена судьбой своего сына, лишенного отеческого попечения. Двенадцатилетний Ульф был крепким пареньком с отцовской улыбкой и пышной шевелюрой.

Под влиянием минуты Вальтеоф сказал:

– Мне нужен оруженосец. Ты могла бы без него обойтись, Гудрид? Я позабочусь о нем и воспитаю его так, как этого хотел Альфрик.

Она быстро прижала к себе сына, и он подумал, что она откажется. Но, увидав радостное возбуждение на лице Ульфа, сменившее выражение горя, она его выпустила.

– Конечно, – сказала она.

Итак, Вальтеоф ехал в Петербороу вместе с пареньком, скачущим на своем пони, гордым, как павлин, от того, что он состоит на службе.

Четыре дня уже Эдвин и Моркар, Магнус Карлсон, его брат Эдмунд Мерлсвейн, шериф Линколльна, и Эдрик Гилда, прозванный «Диким», из Хэрефорда ехали вместе. Ехали по неприятному, но, как все они согласились, необходимому делу. Они добрались до Бекхамстеда, где герцог оставил им весточку о том, что может их принять.

Это было поместье, принадлежавшее ранее Гарольду, с большим количеством пристроек. Убранное поле, лесные угодья, пастбища, богатые летом и голые сейчас, в тисках зимы. Но теперь все здесь пестрело нормандскими палатками, протянувшимися до самого горизонта. Всюду развевались флаги и знамена рыцарских и баронских домов, и везде было множество народа.

– Никогда не видел такой толпы, – сказал Торкель, а Оти презрительно сплюнул.

– Они похожи на павлинов, так гордо вышагивают. Спаси нас Господи от этих франтов.

Торкель взглянул на Вальтеофа:

– Ну, в конце концов, наш граф хорошо держится.

В этот день Вальтеоф был одет с особой тщательностью: в меховой накидке и графской мантии, шафрановой ротонде и стеганой зеленой и золотой нитью тунике с белым воротничком и аккуратно подрубленной, чем так славились английские мастерицы, в подвязанных чулках, с мечом, но с непокрытой головой, аккуратно причесанной. Оти заявил, что его господин затмит всех вокруг.

Когда он проезжал по нормандским рядам, то старался не смотреть по сторонам. Но любопытство одержало верх, и то, что он увидел, вполне объясняло, почему по Англии расползлись слухи, что Вильгельм привез с собой целую армию монахов. Нормандцы по своему обычаю коротко стриглись до самого затылка. Они одевались очень пышно, носили более длинные плащи, чем было принято у саксонцев, окружали себя множеством слуг, и повсюду развевались их красочные знамена. Вальтеоф, посмотрев на них, подумал: «Если таковы все нормандские рыцари и бароны, каков же сам нормандский герцог?»

Наконец они вошли во дворец, оставив своих лошадей слугам. Два рыцаря проводили их в зал, где на возвышении стояло кресло герцога. Один рыцарь сопровождал Эдвина и Моркара, и когда он повернулся, они встретились с Вальтеофом взглядами. Этот рыцарь сказал на ломаном саксонском:

– Я надеялся увидеть вас здесь и напросился на это дежурство сегодня. Я хотел поблагодарить вас за то, что вы оставили мне жизнь на Сангелакском поле.

Вальтеоф присмотрелся к нему и увидел хрупкого молодого человека с невероятно голубыми глазами, черными, как вороново крыло, волосами, коротко стрижеными по нормандской моде. Он застенчиво улыбался, не зная, как будет принят его дружеский шаг. На мгновенье Вальтеоф оказался снова в овраге, вспомнил все те чувства, которые его там обуревали, убийства, которые он там совершил. Почему он пощадил этого одного среди многих других? Наконец он сказал по-французски:

– Я говорю на вашем языке. Там было достаточно смерти.

Рыцарь вздохнул:

– В тот день я потерял отца и братьев. Моя мать благословляет ваше имя за то, что я вернулся живой.

Вальтеоф вдруг вспомнил Гюд, вдову графа Годвина, которая оплакивает пятерых сыновей. Он видел ее в Лондоне, гордую женщину, которая не показывает свое горе миру. Он слышал, что она уехала на запад с тремя сыновьями Гарольда от Эдит:

– Достаточно и слез. Как ваше имя?

– Ричард де Руль. Моя семья владеет землями рядом с Фелазом, собственным городом герцога. Пойдемте со мной, мой господин.

Он провел его через зал, мимо высокородных нормандцев. Вальтеоф следовал за ним в сопровождении Торкеля в пурпурном плаще и белой тунике, Осгуда, Хакона и юного Ульфа, который нес шлем своего господина.

Нормандский рыцарь говорил, улыбаясь:

– Герцог будет рад тому, что вы говорите на его языке – он ни слова не знает по саксонски. Малье де Гравиль, наполовину саксонец, он ему переводит.

– Я знаю Малье, – сказал Вальтеоф. – Он часто приезжал ко двору короля Эдуарда.

В конце зала, около герцогского места стояла небольшая группа англичан, собравшихся вокруг Эдгара Этелинга, два архиепископа и епископ Вульфстан из Ворчестера, последний сразу же подошел к Вальтеофу.

– Я рад видеть тебя, – тихо сказал он. – Я боялся, что из любви к Гарольду ты сделаешь что-нибудь безрассудное.

– Я хотел, но аббат Кройландский уговорил меня не делать этого, – тихо сказал он. – Мой господин, я также рад тебя видеть. – «Вульфстан, – подумал он, – должно быть, самый прекрасный человек в королевстве, святой, исполненный мудрости и доброты». Он был другом Гарольда и его духовником и очень горячо его оплакивал. Грустное лицо явно говорило о его горе, но вера помогала ему держаться.

К ним подошел Мерлсвейн:

– Надеюсь, мы не совершили ошибку. Наши отцы прекрасно жили и при иностранных государях, но будет ли Незаконнорожденный другим Кнутом для нас? Кажется, он обольщает каждого знатного человека, оставшегося в Англии. Но ему стоит только слово сказать, и все мы будем мертвы.

– Это не в его стиле, – сказал Вульфстан. – Смотрите, вот он идет.

Послышались звуки горнов, и дворецкий зычно прокричал:

– Вильгельм, милостью Божией герцог Нормандский. – Из ниши вышел сам Вильгельм и занял свое место. Он был одет в пурпурные одежды, в малиновой тунике с золотом. Его мантия отливала золотом и внутри, и снаружи, и при каждом движении сверкала. Золотой венец на темной голове и золотые браслеты на руках. Он был хорошо сложен: мощные плечи, огромные сильные руки. Его темные глаза живо блестели, и он прямо смотрел на собравшихся. Герцог сел в свое кресло, облокотившись об ручки.

Первое впечатление Вальтеофа – что герцог сильная и властная персона. Невольно он подумал: «Это властелин милостью Божией!» Без сомнения, каждый видел, что Вильгельм самый сильный из присутствующих в зале, и Вальтеоф не мог оторвать глаз от герцога. Он вспомнил все, что слышал о нем раньше. Как он поднял свое герцогство до уровня самого процветающего государства в Европе, как стал главным попечителем Церкви, приютов и школ, каких он имел друзей, к примеру, Ланфранка, известного аббата монастыря святого Стефана в Каенне. И неожиданно возродилась надежда, надежда на то, что все еще может быть хорошо, и он повернулся к архиепископу Вульфстану.

– Герцог… – начал было он, но не нашел слов, чтобы выразить свои чувства.

– Значительная личность, – закончил Вульфстан. – Кажется, Божия воля в том, чтобы он нами управлял.

Архиепископ Стиганд, услышавший это, холодно заметил:

– Мы избежали бы многих пожаров и грабежей, если бы признали это раньше.

И тут Вальтеофом овладел гнев:

– Бог не допустил бы того, мой господин, чтобы англичане столь кротко повиновались завоевателю. Какой был бы стыд, если бы мы сдались без борьбы!

– Вспомни, где мы, сын мой, – тихо прервал его Вульфстан. – Обвинения сейчас бесполезны.

– Извините меня, – произнес Вальтеоф, но это больше относилось к Вульфстану, чем к его патрону.

В это время вперед вышел Альдред – его уговорили выполнить миссию, которую никто не хотел доверить Стиганду. Последний шел рядом, будучи настороже, хотя он и уступил Альреду право говорить за всех.

Архиепископ остановился перед герцогом.

– Герцог, господин мой, – сказал он так громко, чтобы все могли слышать. – Сюда пришли первые люди Англии, представители церкви, таны, чтобы признать, что ты победил нас в великой битве. Мы взывали к Богу с просьбой рассудить нас, и Он даровал тебе победу. Сейчас нам нужен коронованный король, чтобы управлять нашей землей, так как того требует наш обычай, и мы просим тебя принять это святое звание. Так как мы отдаем себя, нашу жизнь и все, что имеем, в твои руки, мы просим тебя быть хорошим и справедливым господином нам. Твой родственник, Эдуард, светлой памяти, был великим королем и хорошо нами правил. Последуешь ли ты его примеру, Вильгельм, герцог Нормандии?

Вильгельм встал, и Вальтеоф подумал: «Как хорошо он себя держит, как будто и не было титула Незаконнорожденный у всех на устах».

– Я польщен, господин мой, архиепископ, – ответил он резким, звучным голосом, – той честью, которую ты мне оказываешь. Но я не могу поспешно принять такую ответственность.

– Что еще ему надо? – шепнул Торкель на ухо своему господину, и Вальтеоф пожал плечами.

– Я должен посоветоваться с моими людьми, – продолжал герцог и затем вышел в сопровождении дворян и прелатов.

Немного стесняясь, Ричард де Руль подошел к Вальтеофу и стал представлять ему различных нормандских дворян.

– Это его сводный брат, Одо, епископ Байе, – он показал на высокого темноволосого красивого человека с живыми карими глазами и узким интеллигентным лицом, на котором была написана смесь презрения и гордости. Рядом с ним был человек в коротких чулках, роскошно одетый, с более приятным, но похожим выражением лица, которого де Руль назвал другим сводным братом герцога – графом Мортейном. Он показал Вальтеофу кузена и близкого друга герцога, лорда-распорядителя Вильгельм Фиц Осборна, графа Бретани. Это был видный господин с веселым лицом, в ярких одеждах, нашептывающий что-то смешное пожилому барону с седой шевелюрой, которого нормандец назвал Вальтеором Гиюффаром, лордом Лонгвилля, потомственным хоругвеносцем и одним из ближайших сподвижников герцога. Он показал Вальтеофу Рожера Монтгомери и Вильгельму Варрена, оба часто сопровождают своего господина, Хью де Монфорта, Хью де Гранвиля, владельца больших земель в Нормандии, Хаймера, виконта Туары, знаменитого воина, и Малье де Гранвиля, наполовину нормандца, наполовину саксонца, стройного господина в простом платье, которого Вильгельм держал как переводчика.

– Ну, наконец, хоть одно знакомое лицо.

– Я слышал, что это он похоронил твоего короля на утесе при Гастингсе? – серьезно спросил Ричард. – И я видел, что это было сделано с почестями, подобающими такому великому воину. Если у тебя были опасения по поводу его могилы, то можешь их рассеять.

– Спасибо, – сказал Вальтеоф. – Это уже что-то, но не все. Конечно, когда-нибудь Вильгельм позволит нам перенести Гарольда на святую землю.

Де Руль все еще показывал разных известных людей, и он пытался сосредоточиться, но имена сыпались в огромном количестве, так что невозможно было запомнить. Он никак не мог понять, к чему этот перерыв и совещание. Однако прошло совсем немного времени прежде, чем бароны вернулись, и, наконец, сам герцог вошел и вновь занял свое место. От имени совета выступил Хаймер из Туары.

– Сеньор, мы принадлежим тебе и польщены тем, что ты сначала советуешься с нами. Но нам не надо долго совещаться по такому вопросу. Мы последовали за тобой через море, хотя от нас этого не требовалось, и желание всех, кто отдал себя в твои руки, чтобы ты был коронован как можно скорее. Для этого мы пришли, за это мы боролись, и за это многие из нас погибли. Что до народа Англии, то здесь лучшие ее представители, пришедшие сюда с той же просьбой. Они видят в тебе великого правителя и могущественного воина и христианина, достойного носить их корону. Сеньор, твой долг принять ее. И я рад тому, что могу первым приветствовать тебя, Вильгельм, король Англии.

Нормандцы подхватили это приветствие, которое эхом разнеслось по дворцу и было подхвачено за его пределами. Но Вальтеоф не мог из себя выдавить эти слова. Горло вдруг пересохло, и слова не шли, но постепенно англичане вокруг подняли свои голоса и при третьем приветствии он заставил себя кричать вместе с ними: «Виват! Вильгельм, король Англии!» Совсем немного времени прошло с тех пор, как он кричал, приветствовал так же Гарольда и с совсем другими чувствами. Он повернулся к Вульфстану и увидел, что глаза его полны слез. «Эдвин и Моркар кажутся радостными, думают только о себе, – подумал он с необычным цинизмом, – но Мерлсвейн при этом хмурится, Эдрик Дикий легко кидается словами и, очевидно, не думает об их значении. Только юный Эдгар стоит красный, в явном затруднении. Без сомнения, он вспоминает, как эти же самые люди приветствовали так его». Вальтеоф почувствовал свою вину перед ним и решил его успокоить.

Наконец Вильгельм поднялся.

– По совести говоря, – медленно и четко произнес он, – я не могу противиться такому согласию. Я верю также и надеюсь на Божие милосердие, что воля Божия в том, чтобы мне управлять этой страной и этими людьми. Я принимаю корону!

Он замолчал, и в напряженной тишине вперед вышел помрачневший Альред, внушающий страх своим величественным видом.

– Я призываю тебя, Вильгельм Нормандский, если ты действительно боишься Бога, хранить закон этой страны так же, как и твой замечательный предшественник, Эдуард. Будешь ли ты одинаково справедлив к нормандцам и англичанам? Будешь ли ты придерживаться наших обычаев и наших традиций?

Поднялся шум и началось движение среди нормандцев, возмущенных тем, что их герцога принуждают к клятве, но, подняв руку, он заставил их замолчать. Герцог поднял меч:

– Я клянусь в этом! – его голос прозвучал на весь зал. – Я клянусь Святым Крестом, помогающим мне Богом и всеми святыми. – Он сел при всеобщем шуме одобрения.

Альред медленно подошел к нему и почтительно поклонился, за ним последовал Стиганд, тихо сказавший что-то, вызвавшее улыбку герцога, следующим подошел юный Этелинг, и Вильгельм обласкал его и поцеловал в лоб, пообещав ему все лучшее при своем дворе в Руане и дружбу своих сыновей. Эдгар покраснел и поклонился, счастливый такими изменениями. Ричард де Руль занял свое место слева от герцога и вызвал сначала Эдвина и Моркара. Они вышли и, преклонив колена, протянули руки герцогу, клянясь ему в вечной верности. Эдвин со своей всегдашней вежливой улыбкой произнес несколько слов, и когда они отошли, Ричард де Руль выкрикнул:

– Мой господин, это Вальтеоф, граф Хантингтона и Нортумбрии.

Вальтеоф встал и пошел к герцогу, все еще не веря, что наступил момент, когда он должен отречься от всего, что ему было так дорого. Вильгельм наклонился вперед, золотая мантия сверкала, драгоценная брошь переливалась при каждом его движении:

– Приветствую, граф Вальтеоф. Что привело тебя сегодня?

Вопрос так поразил Вальтеофа своей прямотой, что он секунду стоял безмолвно.

– Я уверен, – сказал он, наконец, – что Ваша Милость не желает этому королевству ничего худого, и что Вы будете соблюдать наши законы.

– Это я уже обещал, – подтвердил Вильгельм. Он не отрываясь, пристально смотрел на Вальтеофа. – Если ты будешь служить мне, ты сохранишь свое графство, свои земли и, может, будет что-нибудь и большее. – Вальтеоф ожидал чего-то подобного, но не думал, что Вильгельм скажет это так быстро. Он вспомнил, как вложил свои руки в руки Гарольда не более одиннадцати месяцев назад. Хотя теперь это казалось таким далеким, Как-будто было в другой жизни. Их связывала теплая дружба. Король тогда ему ласково улыбнулся и сказал несколько слов, которые вселяли надежду. На мгновение Вальтеоф запнулся, вспоминая то утро и ту радость. Он видел вновь Гарольда, одетого в пурпур и золото, Леофвайна с одной стороны и Гурта – по другую; так много было тогда надежд.

С усилием он вернулся к реальности, в этот зал, наполненный чужестранцами, говорящими на непривычном языке. Сейчас он видел темное лицо Вильгельма, а не Гарольда и вдруг понял, что воцарилась тишина и что каждый ждет его ответа. Неожиданно в нем поднялась буря, наполнившая его негодованием. Святой Боже, как может он признать Незаконнорожденного господином, как может преклонить свою волю под нормандское иго? Вальтеоф почувствовал, как одеревенело его тело, отказываясь повиноваться, и он не может преклониться, как когда-то преклонялся перед Гарольдом. Казалось, он целую вечность стоит здесь, с прилипшим к гортани языком. Все это продолжалось так долго, что за спиной его поднялся шепот.

– Граф Вальтеоф, – резкий голос вывел его из оцепенения. Герцог поманил его пальцем, и, когда он поднялся на ступеньку и встал у кресла, Вильгельм сказал тихо, так, чтобы никто не мог слышать:

– Я понимаю, ты предан Гарольду Годвинсону, графу Леофвайну.

Вальтеоф уставился на него: откуда он мог об этом узнать? Спустя годы он узнает – мало что ускользало от внимания герцога, но сейчас единственное, что он мог сделать, это попытаться уловить смысл слов Вильгельма. Как будто понимая его чувства, герцог сказал:

– Я считаю своим долгом знать все, что могу, о людях, с которыми имею дело. Ты считаешь, что братья Гарольда лежат на поле брани или в неизвестной могиле, как множество других? – Он увидел болезненное выражение на лице графа и продолжал так же тихо: – Это не так. Несколько моих монахов отвезли их в Вельтем, где они получили подобающее христианам захоронение со всеми необходимыми почестями.

Вальтеоф не мог говорить, он мог только смотреть на этого необыкновенного человека, который, как это ни невероятно, сказал ему то, что он не надеялся никогда узнать, – где лежит Леофвайн. Наконец он обрел голос.

– Я не знал.

– Я запретил братии Вельтема говорить об этом до моего отъезда. Только одно условие, при котором я это допустил, – это их полное молчание, – сказал он и добавил: – Мне не нужны могилы мучеников. Вот почему…

– Вот почему Гарольд лежит на утесе?

– Он клятвопреступник, разве нет?

– Сир, – Вальтеоф склонился к герцогу и почти шепотом, в который вложил всю свою убежденность, сказал: – теперь вы имеете корону. Окажите милосердие.

– Может быть.

Вальтеоф, почувствовав, как, краснеет, медленно преклонил колена:

– Теперь я должен признать вас своим господином. – Он сложил руки, ладонь к ладони. – Я буду вашим слугой.

Вильгельм наклонился к нему:

– Ты мне еще не веришь. Действительно, почему ты должен, мой господин граф? Но скоро ты поедешь в Нормандию и убедишься, что те, кто мне подчинились, могут доверять моему слову. – Он взял руки Вальтеофа в свои и сжал с силой его пальцы. Их глаза встретились, и в этот момент Вальтеоф почувствовал, почти бессознательно, что это только начало их сражения. – Ты – мой слуга, Вальтеоф, граф Хантингтона, – произнес герцог и откинулся на спинку кресла. Солнечный луч, заглянувший в окошко, скользнул блестящей змейкой по золотой мантии.