С тех пор как Анна не видела Людвига Вернера, тот изменился. Внешне это, пожалуй, не было так заметно. Высокий, стройный, в отлично пригнанной военной форме, он по–прежнему выглядел очень молодо. Так же цвел здоровый румянец на его чистом, по–девичьи нежном лице, так же были красивы его волосы — светло–золотистые, блестящие, рассыпающиеся. Изменилось выражение лица и особенно глаз. Резко обозначились складки у рта, появились печальные морщинки у нижних век. И сами глаза потеряли блеск, но обрели какую–то пугающую глубину. Чудились в них загадочная отрешенность, усталость и печаль. И улыбался он по–иному — неохотно, болезненно, слегка растягивая сомкнутые губы.

Молодые летчики боготворили его. Многие из них не знали, что Людвиг Вернер — немец только наполовину, что мать его — полька. Впрочем, сейчас, на войне, это обстоятельство теряло свое значение и даже смысл. Подполковник Вернер был из тех, кто сделал первый боевой вылет четыре года назад, когда Германия напала на Польшу. Многие из нынешних пилотов еще носили короткие спортивные брючки, а он уже бомбил Варшаву. В 1942 году он спасся, сумев пробраться через линию фронта, когда его самолет сбили советские зенитки. Он штурмовал с воздуха Сталинград и вырвался из «котла», подняв свою продырявленную пулями и осколками машину в тот момент, когда на занесенный снегом аэродром уже ворвались советские танки.

Все его товарищи, с которыми он начал войну, погибли. Он один уцелел. Последний старый летчик в полку… В глазах у молодежи подполковник Вернер был чем–то вроде зубра, мамонта, каким–то чудом, дожившим до их дней, и на него смотрели с благоговейным трепетом. А он был всего лишь на восемь лет старше самого молодого летчика в полку.

Оксана встретила Людвига с хорошо разыгранной радостью и даже прослезилась. Она поздравила его с полученными новыми наградами и повышением в чине.

— Видите, Людвиг, — растроганно сказала она, — все обошлось хорошо, и ваше предчувствие снова обмануло вас.

Летчик улыбнулся своей новой, странной улыбкой, посмотрел пристально в глаза девушке и ничего не сказал. Тогда–то она и увидела в его глазах пугающую глубину.

Теперь он почти каждый день провожал Оксану домой после завтрака или просил ее пойти прогуляться с ним за город. Это вызывало неудобство: путались маршруты, нарушался график встреч со связными, да и сами связные, увидев Оксану, идущую под руку с офицером, робели, терялись, боялись подходить близко. Только один Тарас вел себя совершенно спокойно. Артист!

…И на этот раз, когда Оксана шла с Людвигом по улице Степной, хлопец с невозмутимым, беспечным выражением на лице вынырнул из переулка и незаметным движением руки на лету поймал записку. Оксана осторожно покосилась на Людвига. Летчик задумчиво смотрел вперед. Он не обратил внимания на шмыгнувшего мимо подростка и, очевидно, даже не заметил его. Но взгляд девушки он сразу же почувствовал.

— Может быть, побродим немного, сестричка? Вот по этим тихим улицам?

Оксана прикинула в уме возможный маршрут прогулки и согласилась. Она знала, что сегодня биржа труда будет отправлять большую группу молодежи на работу в Германию, и хотела увидеть, как их будут вести на вокзал. Интересно, какое впечатление произведет это зрелище на Людвига… Вот еще один редкостный, оригинальный тип среди той почти одноликой массы гитлеровских летчиков, с которыми она ежедневно сталкивается в столовой и на аэродроме. Наполовину — немец, наполовину — поляк, но все–таки считает себя немцем и втайне страдает от своей расовой неполноценности. Называет себя обреченным, смертником, однако не пытается сделать решительного шага к спасению: дважды имел возможность сдаться в плен, но не сдался, проявил чудеса храбрости и пробился к своим. Очень мягок, человечен, любит природу, по–своему благороден и в то же время со спокойной совестью бомбит советские города. Да, он опытный летчик, у него редко бывают промахи, его бомбы точно ложатся на цель, рвут, калечат тела не только советских солдат, но и мирных жителей. Скажи ему сейчас об этом — он удивленно раскроет глаза: «Как же иначе, Анна? Разве я делаю это для собственного удовольствия? На то война».

Нет, она даже не попытается затронуть этой темы. Анна Шеккер не интересуется такими этическими вопросами. Молодой подполковник Вернер — не Эрлих и не Мюллер. Это человек фашистской закалки — бездумный, механический убийца, но все же не такой, как другие, — с трещинкой, но трещинка тоненькая… Если бы он в чем–либо заподозрил Анну Шеккер, он, конечно, без колебания донес бы на сестричку в гестапо.

Они шли по заросшей травой пустынной улице. Тут, на окраине, беленькие домики походили на сельские хаты. Многие окна, выходившие на улицу, были закрыты ставнями. Так верней… Оксана словно слышала голоса перепуганных хозяев: «Боже мой, господин полицай! Да мы ничего не видели и не слышали».

Людвиг шел молча. Он казался задумчивым.

— Знаешь, Анна, что мне пришло в голову? — прервал вдруг свое молчание летчик. — Мне следует оставить завещание на твое имя…

Оксана не ожидала услышать что–нибудь подобное.

— Какое завещание?

— На наследство. Оно, правда, невелико — гектаров шесть земли, из них более гектара — фруктовый сад. Сад хороший, молодой, я сам со старшим братом и отцом садил деревья. Тогда еще был жив отец… Вообще–то наше имение большое и богатое, но оно принадлежит Вальтеру. Помнишь, я тебе рассказывал? Вальтер, конечно, и гвоздя не даст тебе, но та земля и сад, о которых я говорю, принадлежали матери, следовательно, я единственный наследник, и завещание никто не посмеет оспаривать.

Оксана испуганно смотрела на летчика, так спокойно и деловито толковавшего о завещании.

— Боже мой! Людвиг, что вы говорите?! Какое может быть завещание? У вас есть мать, сестра. Да и вы, слава богу…

— Их уже нет… Не смотри на меня так, Анна. Они погибли еще весной, седьмого мая. Это сделали «томми». Ночной массированный налет. Они плохие летчики. Невдалеке от нашего дома находится военный завод. Завод остался почти нетронутым, а в наш дом угодило три бомбы. Он разрушен до основания. Сильно пострадал мой маленький славный городок.

«Вот оно что! — подумала Оксана. — Он потерял родных, трещинка увеличивается…»

— Я искренне сочувствую вашему горю, Людвиг. Бог примет невинные души вашей матери и сестры в свои объятия. Там, в вечном мире, они будут счастливы.

Она набожно перекрестилась. У летчика дрогнул уголок рта — подобие горькой усмешки.

— Теперь тебе все ясно, сестричка? Прежде чем переселиться в тот вечный мир, о котором ты говоришь, я хотел бы что–нибудь сделать для тебя.

Оксана порывисто схватила руку летчика и крепко сжала ее.

— Людвиг, вы разрываете мое сердце. Пока вы живы, я не хочу слышать…

— О завещании? А разве на том свете есть нотариусы?

— Почему вы все время думаете о смерти? Я не хочу слышать, Людвиг, Станислав!

На этот раз Вернер не обиделся за то, что его назвали вторым, славянским именем, и нежно погладил руку девушки.

— Успокойся, Анна. Я не трус. Я уже давно перешагнул черту между жизнью и смертью. За этой чертой трусов нет. Мне дьявольски везет, это правда. Вот почему я говорю о завещании. Если там, на том свете, люди в состоянии думать и чувствовать — мне будет приятно, что я сумел сделать для тебя хорошее.

— Но ведь у меня есть свое наследство. Я богаче вас, у меня — пятьдесят десятин. Нет, я ничего не хочу от вас.

— Анна, не будь такой наивной. Я должен тебя предостеречь: в один прекрасный день твои пятьдесят десятин украинского чернозема могут лопнуть, как мыльный пузырь.

Оксана вспыхнула, вырвала руку.

— У меня есть все документы, есть свидетели.

Летчик покачал головой.

— Дело не в этом. Документы останутся у тебя, а земли не будет.

Такой намек могла понять даже Анна Шеккер. Вот как! Подполковник Вернер сомневается в победе. Это чрезвычайно интересно. Но бедная Анна Шеккер… Какой это удар для нее!

— Людвиг, вы всегда были так уверены, всегда говорили… — заглядывая в лицо летчику, в смятении произнесла девушка. — Неужели вы уже не верите?

Вернер нахмурился.

— Я не имею права отвечать на такой вопрос. Ведь я вообще ничего подобного не говорил… Могу тебе только посоветовать: если дела на фронте ухудшатся, постарайся поскорей уехать в Германию. Там тебе пригодится мое завещание. Имея хотя бы маленькое приданое, ты сможешь выйти замуж. Только выбирай простого, трудолюбивого человека.

Он умолк и, вдруг спохватившись, настороженно блеснул глазами.

— Об этом разговоре никому не рассказывай. Слышишь? Боже тебя упаси, Анна! Учти — я вынужден буду отказаться от своих слов, скажу, что ты на меня клевещешь… Мне они ничего не сделают, а тебе будет плохо, очень плохо.

— Как вам не стыдно, Людвиг! Неужели вы думаете…

Летчик усмехнулся и сильнее прижал к себе ее руку. Смешная Анна! Разве он в чем–либо подозревает ее? Он только предостерегает. Сейчас за такие разговоры… Как он желает счастья этой девушке!

— Я не могу принять ваше завещание, — сказала Оксана и тяжело вздохнула. — Это будет дурным предзнаменованием… Я хочу, чтобы вы целым и невредимым дождались победы.

— Война не считается с нашими желаниями.

Людвиг вдруг остановился и как–то беспокойно посмотрел по сторонам.

Они вышли за город и находились на холме, поросшем редкими деревьями и кустарником. Тут, как и везде на окраинах Полянска, было много садов и пустырей. Внизу, в неглубокой выемке, лежало прямое широкое асфальтированное шоссе. На нем виднелись рыжие от ржавчины рельсы трамвайной линии. Шоссе тянулось к мосту, там, за мостом, находилась железнодорожная станция.

Колонна невольников должна была пройти по шоссе и тут, на пустырях, уже собралось много народу: женщины с детьми на руках, старики, бабуси, опирающиеся на палочки. Они толпились на обочинах, собирались небольшими группами на пологих склонах выемки. Вокруг них с криками и визгом шныряла неунывающая детвора, затевавшая свои игры, но взрослые стояли молча, тихо переговаривались друг с другом, и что–то скорбное, траурное чудилось в каждой фигуре.

— Похороны? — спросил Людвиг. — Ну, знаешь, Анна, я не любитель… Пойдем. Слава_богу, похороны я вижу почти каждый день на аэродроме.

— Нет, — удержала его за руку девушка. — Это стоит посмотреть. Они вышли провожать тех, кто изъявил желание поехать на работу в Германию.

— Изъявил? — летчик насмешливо поднял брови. — Насколько мне известно, эта операция проводится в принудительном порядке.

— Принуждение — не всегда зло, — сухо сказала Оксана. — Даже пастухам приходится применять палку и кнут, чтобы перегонять скот на лучшие пастбища.

Людвиг удивленно взглянул на девушку, сложил губы трубочкой, тихо, протяжно свистнул.

— Ты, Анна, начинаешь изрекать афоризмы. Не ожидал…

Оксана сделала вид, что рассердилась.

— Я говорю то, что думаю, в чем убеждена. Все эти украинцы, русские — упрямые, тупые скоты, с ними нужно разговаривать только с помощью кнута. Другого языка они не понимают, даже когда речь идет об их благе.

Летчик выслушал Оксану молча, с застывшим лицом. Слова девушки, ее внезапная озлобленность неприятно поразили его. В эту минуту она не была похожа на ту милую, наивную Анну, которую он так любил и оберегал.

— У тебя портится характер, сестричка. Ты становишься плохой христианкой.

— Вам нужно было выбрать профессию пастора, а не военного летчика, — отрезала Оксана.

Людвиг рассмеялся.

— Да, но уже поздно исправлять ошибку. К тому же кирха с детских лет наводила на меня уныние. Впрочем, дело не в моей профессии. Я все–таки не понимаю, как ты, молодая девушка с доброй, чистой душой, можешь ненавидеть, только ненавидеть тот народ, среди которого выросла.

— И не поймете, — гневно ответила Оксана. — Ваших родителей не раскулачивали, не высылали на север, у них не отбирали все имущество. Ваше имение — в Германии. А у меня отняли все. Вот эти люди!

По–недоброму прищурив сердитые глаза, Оксана смотрела с холма на шоссе. За это время людей прибавилось, они стояли шпалерами по обе стороны дороги. С холмов спускались вниз все новые и новые группы. По ту сторону выемки мальчишки карабкались на высокие деревья. И вдруг точно внезапный порыв ветра зашелестел листвой:

— Ведут, ведут!

Оксана оглянулась. Подполковник Вернер, аккуратно расстелив носовой платок на траве, сидел, опершись спиной о ствол тополя, вытянув длинные ноги. Он успел сорвать с дерева тонкую прямую ветку и обрывал листья. Его совершенно не интересовало то, что происходило на шоссе. Людвиг раздумывал о другом. «Состояние Анны можно понять. Она свыклась с мыслью о наследстве. Для нее победа Германии — пятьдесят десятин. Я ее расстроил… Сейчас она готова ненавидеть всех, и в первую очередь русских — они вторично отнимут у нее землю. Но все–таки пусть она знает об этом и не надеется».

Послышался глухой, неясный шум — нестройный топот ног нескольких сотен людей. Оксана вздрогнула и опустила глаза. Она услышала песню. Это была старинная рекрутская песня.

На студенческих вечерах художественной самодеятельности часто исполняли эту песню. Андрей запевал, Оксана вторила, хор подхватывал припев. Зал гремел аплодисментами, зрители кончали: «бис», «повторить». Полный успех. Но разве тогда им, молодым, счастливым, был понятен до конца горький смысл песни, разве умели они передать всю ее тоску и безысходность?! Только теперь она слышит, как должна звучать по–настоящему эта песня.

Девушка подняла голову. Колонна, окруженная конвоирами, точно река в узких берегах, заполнила дно выемки. Молодые хлопцы и девчата — кто с котомкой за плечами, кто с узелком и чемоданчиком в руке — шли тесными, нестройными, все время путавшимися рядами по шесть человек в ряд. Провожающие с обеих сторон надвигались на колонну. Конвоиры кричали, грозили оружием, отталкивали выдавшихся вперед людей прикладами. Но это не помогало — пространство, отделявшее колонну от толпы, суживалось.

Ой машина ти залізна…

— раздался низкий, сочный мужской голос — одинокий, тоскующий.

Тотчас же девичий гибкий, наполненный искренним, но беспомощным сочувствием, подхватил:

…куди милого завезла?

Какой–то немецкий солдат–конвоир, отпугивая провожающих, пустил в воздух короткую очередь из автомата. В то же мгновение Оксана услышала за спиной отчаянный злобный крик: «Стой! Стой!» Она быстро оглянулась и увидела Тараса. Сторонясь кустов, хлопец с бледным лицом, прижав к груди кепку, мчался, точно заяц, к выемке. Отстав шагов на сорок, за ним, тяжело бухая сапогами, бежал красный от натуги полицай с карабином в руке.

Людвиг неторопливо поднялся на ноги.

— Что случилось?

Отвлекая его внимание, Оксана показала рукой в ту сторону, откуда раздалась автоматная очередь.

— Кто–то хотел бежать из колонны.

Его задержали. Подполковник усмехнулся и язвительно уточнил:

— Он изъявил желание убежать, но конвойный возвратил его на место.

Оксана пропустила шпильку мимо ушей. Скосив глаза, она наблюдала, как Тарас, выставив вперед левое плечо, гибкий, как вьюн, с разбега влетел в толпу.

— Задержите! Стой! — орал полицейский, подбегая.

Оксана повернулась к Людвигу. Ее опасения были напрасными — летчик смотрел на небо и хлестал голой веткой по голенищу сапога. Подполковник Вернер был занят своими мыслями.

Полицай расталкивал людей в толпе.

— Дорогу, черти! Пропустите!

Толпа заколыхалась. Конвоиры поднимали головы, беспокойно поглядывая по сторонам; ряды в колонне спутались. «Найдет, — подумала Оксана, — Тараса задержат. Единственный выход — вскочить в колонну, смешаться с теми, кого отправляют в Германию. Неужели не догадается?» Но Тарас догадался. Оксана увидела его в колонне. Он шел в белой рубахе (очевидно, успел снять в толпе верхнюю, темную), надвинув на лицо козырек кепки. Молодец, умница! Заметил ли он ее, пробегая мимо? Заметил. Вот он смотрит на нее и, подняв голову вверх, на несколько мгновений закрывает глаза. Он дает ей понять, что случилось что–то ужасное и уже непоправимое, просит ее быть начеку.

Полицай мечется между конвойными. Глазастый, негодяй, он нашел хлопца. Боже! Узнал…

Колонна разорвалась надвое и остановилась. Вокруг объяснявшего что–то полицейского столпились конвоиры. Сейчас Тараса выведут из колонны. К месту происшествия бежал высокий офицер, очевидно, начальник конвоя.

— Людвиг! — голос Оксаны звучал резко и требовательно. — Я прошу вас вмешаться. Смотрите, что происходит… Какой–то негодяй полицейский получил взятку и хочет освободить одного из тех, кого отправляют на работу в Германию.

— Анна… — изумился летчик. — Что с тобой? Какое тебе дело?

Девушка нетерпеливо топнула ногой.

— Я не переношу подлости. Эти полицейские предают нас. Он должен получить по заслугам. Идите!

— Но ведь там есть начальник конвоя. Ты думаешь — полицейский сможет обмануть его?

— Вы еще не знаете этих негодяев, — Оксана была в отчаянии. — Он скажет, что это важный преступник и его разыскивает полиция. Он наговорит бог знает что, лишь бы получить хорошую взятку. Людвиг, я прошу вас, вмешайтесь. Скорее!

Она требовала, просила, умоляла. Никогда еще Вернер не видел Анну такой возмущенной и такой жалкой. Пятьдесят десятин земли! Из–за них она готова грызть людям глотки. Людвиг пожал плечами, швырнул ветку в сторону и быстро широким шагом, почти бегом начал спускаться к шоссе.

Оксана стояла на холме. Она провела рукой по лицу, слегка касаясь кожи кончиками вздрагивающих пальцев, перевела дыхание. Спокойно! Она сделала все, что было в ее силах. Дальнейшее зависит от Людвига и начальника конвоя. Анне Шеккер остается роль бесстрастного наблюдателя. Что случилось с Тарасом? Где он встретил полицая? Если смышленный, бывалый хлопец решил бежать, значит, это был его единственный путь к спасению.

Где–то позади, довольно далеко, раздались выстрелы. Продолжая следить за Людвигом, Оксана прислушалась. Били карабины сердито, беспорядочно, заглушая редкие пистолетные выстрелы. Вот и ответ… Тарас появился с той стороны, где сейчас раздается стрельба. Ясно — он попал в засаду. Провал? Похоже.

Людвиг протолкался сквозь толпу и подоспел к куче конвоиров в тот момент, когда Тараса уже вывели из колонны. Вот к ним подбежал взбешенный начальник конвоя. Он козыряет подполковнику. Людвиг, строгий, корректный, что–то ему объясняет. Все брошено на весы — чья перетянет. Там, в выемке, среди шума и гама толпы, им, конечно, не были слышны выстрелы. Лицо Тараса кажется разочарованным. Он понял, что говорит Людвиг, и начал игру. Полицейский пока что ничего не понимает, стоит с раскрытым ртом. Начальник конвоя толкает хлопца в колонну. Вот, красный от гнева, он выхватывает у полицейского карабин и бьет его прикладом по лицу. Громкая команда. Конвоиры стреляют в воздух. Толпа отшатнулась, колонна тронулась, ускоряет шаг. Все!.. Через час эшелон будет отправлен со станции. Таким эшелонам предоставляют зеленую улицу. Пройдут сутки, и Тарас будет далеко. Его учить не надо — при первой же возможности попытается убежать.

Оксана закрыла глаза. Неожиданная победа не радовала ее. Девушка чувствовала, что надвигается более серьезная опасность. Кого захватит она своим грозным крылом? Что ж, Оксана давно ждала этого момента — слишком уж долго продолжалась идиллия Анны Шеккер. Всему бывает конец.

Подняв с земли платочек Людвига, Оксана направилась навстречу летчику. Ничего не сказав и даже не взглянув друг другу в глаза, они, точно по молчаливому уговору, пошли обратной дорогой, удаляясь от шоссе.

Стрельба на окраине давно стихла. Оксана насчитала около восемнадцати выстрелов. Видимо, при задержании кто–то оказал сильное сопротивление.

— Ну, ты довольна, Анна? — спросил Людвиг, не глядя на девушку.

— Вполне. Мы выполнили свой долг. Летчик хмыкнул.

— Особого удовольствия я не испытал. У этого сопляка была такая огорченная физиономия, когда он снова попал в колонну. Но ты была права — полицейский, несомненно, получил взятку и хотел выручить мальчишку.

— А как полицейский?

— Боюсь, что его дела плохи. Он… — Людвиг не договорил и пристально посмотрел вперед. — Гляди: что–то горит. Пойдем, там пожар.

Подполковник Вернер взял девушку под руку и торопливо повел туда, где за зеленью садов подымались черные клубы дыма. Оксана не стала его отговаривать. Она трезво оценила обстановку. Предложение пойти посмотреть пожар исходило полностью от Людвига. Что бы они там ни увидели и кто бы их ни увидел — на нее не может пасть подозрение. За все отвечает подполковник Вернер. Рядом с ним она чувствовала себя в полной безопасности…. Пылала соломенная крыша маленького домика, стоящего справа на самом краю улицы. Вокруг было пустынно, только возле домика за изгородью Оксана заметила мужскую фигуру с карабином на плече.

— Как странно, — удивлялся Людвиг. — Почему не видно людей, почему никто не тушит?

Оксана пожала плечами.

— Очевидно, уже нельзя потушить…

— Внутри кто–то есть, — слышишь?

Из открытых окон домика с сорванными, косо повисшими ставнями доносился стук, словно там рубили топором.

— Какое безразличие, — возмущался Людвиг. — Где соседи? Русские всегда так относятся к чужому несчастью? Какие все–таки скоты! О! Смотри…

Глаза у летчика расширились: за редкой изгородью из колючих ветвей акации лежал человек в сером пиджаке с протертыми на локтях рукавами, лежал ничком, уткнув окровавленную голову в пыльную траву. Он был мертв.

— Здесь что–то произошло… — сказала Оксана (ей нужно было что–нибудь сказать).

Стоящий у ворот полицейский, услышав немецкую речь и шаги, мельком, рассеянно взглянул на проходившего мимо офицера и девушку и, не отдав чести, отвернулся.

Из распахнутой двери на крыльцо, сильно нагибаясь, выбежал полицейский с потным, испачканным сажей лицом, таща ящик рации.

— Нашли, Петро? — крикнул тот, что стоял у ворот. Петро не ответил. Хватая широко открытым ртом свежий воздух, он поставил рацию на землю возле убитого.

Вслед за ним на крыльце горящего домика появились еще два полицая. Шатаясь, как пьяные, они несли худенькую девушку с толстыми длинными, наполовину распущенными светлыми косами. Белая кофточка на груди девушки была залита кровью, безжизненно покачивалась опущенная, голая по локоть рука… Девушку отнесли к изгороди и как–то медленно, осторожно, точно боясь причинить ей боль, опустили на землю. Один из полицейских, пожилой, грузный, сняв фуражку, смахнул ребром ладони пот со лба и, дико озираясь налитыми кровью глазами, тяжело вздохнул.

— Пойдемте! — тихо сказала Оксана и потянула за руку Вернера, замедлившего шаги и, видимо, собиравшегося остановиться. — Я не люблю смотреть на убитых.

— Да, да, — поспешно и как–то рассеянно согласился летчик. — Мне нужно немедленно явиться в штаб, сообщить. Ты видела рацию?

— Этот маленький зеленый ящичек?

— Анна, вот кого ты должна бояться и ненавидеть. В домике жили русские разведчики. Этот ящичек мог наделать нам много беды. Я уже слышал…

Летчик осекся на половине фразы — строжайшая тайна! «Что вы слышали?» — хотела было спросить Оксана, но вовремя удержалась. Ей уже не требовался ответ. Ясно, их разведка знала о существовании радиопередатчика. О таинственном радиопередатчике шли разговоры и в штабе полка, в котором служил Людвиг.

Вернер торопливо шагал по улице. Губы его были сурово сжаты, глаза стали строгими. Оксана думала об убитых. Девушку со светлыми косами она никогда раньше не видела. Она хорошо рассмотрела ее лицо. Мужчина в пиджаке с порванными рукавами также показался ей незнакомым. Очевидно, девушка была радисткой, а мужчина, по заданию Тихого, охранял ее. Это та группа, с которой был связан Тарас. Поняв, что гибель неминуема, они сами подожгли дом. Мужчина был убит, девушка, видимо, застрелилась. Рация была спрятана в подвале, полицаи нашли люк и вырубили замок топором. Вряд ли они еще раз полезут в горящий дом. Если там есть документы, вещи — они сгорят.

Выйдя на Степную, Людвиг остановился.

— Извини, Анна, я должен покинуть тебя. Мне нужно в штаб.

Едва девушка прошла сотню шагов, как с Дворянской на Степную вылетели две открытые машины, битком набитые офицерами. Это к горевшему домику спешили гестаповцы.