«Товарищи, эти строки прошу прочесть после моей смерти…»
Москалеву показалось, что кто‑то подходит к нему сзади, и, испугавшись, он быстро оглянулся. Нет, никого близко не было. Место он выбрал укромное. Тут у небольшой лесной полянки его никто не мог потревожить. Он сидел на пеньке, над головой лопотала листвой осинка.
Поправив на колене листок бумаги, Валерий продолжал прерванное занятие, тщательно выводил огрызком чернильного карандаша каждую буковку: «Я не хочу, чтобы моя злая тайна ушла со мной в могилу. А могила ждет меня. Такие, как я, не должны ходить по земле. Смерти не боюсь, я сам ищу ее. Боюсь только позора. Поэтому хочу, чтобы вы после моей гибели знали всю…»
Москалев не дописал фразы, так как в этот момент кто‑то подкрался сзади, закрыл мягкими ладонями его глаза, и девичий голос проворковал над ухом:
— Угадай!
У Валерия перехватило дыхание: Оля! Нашла‑таки… Охваченный страхом, он торопливо схватил пальцами лист, скомкал его и лишь тогда разнял руки девушки.
Он не мог унять нервную дрожь и сказал как бы в оправдание:
— Испугала…
— А что ты писал? Письмо? Кому? — девушка заметила состояние Валерия, но не поняла причины его волнения. Ей хотелось растормошить его, развеселить.
— Кому надо, Оля… — сухо сказал Москалев и поднялся с пенька.
— Родным? Девушке? —Оля притронулась к его локтю.
— Отстань! — отстранился от нее партизан. Грубость Валерия неприятно поразила Ольгу, она удивленно посмотрела на юношу и обиженно поджала губы.
— Извини… — буркнул Москалев.
— Валерий, может быть, вы все‑таки объясните, что с вами происходит? —переходя на официальный тон, спросила Ольга. — У меня такое впечатление, что вы избегаете встречи со мной.
— Не выдумывай. Просто так получается.
— Нет, не просто, — покачала головой Ольга. — Я заметила, вы стараетесь не попадаться мне на глаза. Странно. Разве я проявила какую‑нибудь нетактичность, была навязчива или обидела вас чем‑либо? Скажите, Валерий. Вы поймите мое положение: я всем рассказываю, как вы меня спасли, а мой спаситель видеть меня не хочет.
Валерий угрюмо молчал.
Девушка долго испытывающе глядела на него. Наконец произнесла негромко.
— Я не хочу лезть к вам в душу, Валерий, но мне кажется, что вас что‑то мучает. Я угадала? Может быть, я могу чем‑либо помочь? Доверьтесь мне, Валерий. Серьезно! Я так хотела бы вам помочь, сделать что‑нибудь хорошее, приятное для вас. Но только не подумайте, что я навязываюсь. Ведь могут быть и простые человеческие взаимоотношения.
— Ты, Оля, хороший, счастливый человек… — сказал Москалев, отворачиваясь.
— А вы разве плохой? Вы прекрасный, мужественный человек, Валерий. Я ведь помню, как вы вели себя, когда нас преследовали враги. Я помню каждое ваше слово, жест. Нет, для меня вы настоящий человек, герой.
— Спасибо, Оля. — Валерий схватил руку девушки и крепко сжал ее. Он был взволнован. — Вот ты и помогла мне. Теперь я знаю…
— Что вы знаете?
— Знаю, что мне делать. — Партизан смотрел на девушку смеющимися глазами, в которых блестели слезы.
— Вы говорите загадками. Вы любите говорить загадками, Валерий.
Неожиданно для Ольги Валерий поцеловал ее в щеку и, ничего не сказав, быстро зашагал в сторону хутора.Ольга несколько раз окликнула его, но он не остановился и даже не оглянулся.Юра Коломиец «оформлял» второго Когута.
Еще в лесу, предвидя, что у него будет много работы, капитан Серовол доверил это дело своему помощнику. Он шепнул Юре на ухо: «Когута–первого я уже перекрестил на Кузьму Горбаня, придумал ему легенду. Он в третьей роте. Оформи в том же духе второго. Скажи ― «капитан так приказал». Это был весь инструктаж ― Серовол уже убедился, что Юра с такими поручениями справляется хорошо.
Когут–второй сидел на скамье, ждал, что скажет «писарь». Хлопец поспал в клуне на сене часа три, отдохнул и уже не выглядел таким измученным и несчастным, как при первой встрече. Только глаза его по–прежнему были печальными. После сна его тянуло на зевоту, и, зевая, он каждый раз прикрывал рот ладонью левой руки.
«И у того глаза были печальными, ― вспомнил Юра. ― Печальными и злыми. Но ведь это дело характера. Андрей Когут может быть суровым человеком, может быть и мягким, душевным. Кто же из этих двух настоящий, с настоящим горем, а кто тот, для которого чужое горе только личина?»
Юра перебрал в памяти рассказы одного и другого Когута, сопоставил их и снова убедился, что рассказы эти полностью совпадают. Только в одном месте имелось нечто, похожее на расхождение. Когут–первый говорил о гибели своих родных, как об уже установленном, не подлежащем сомнению факте, а этот, второй, что сидел сейчас перед Юрой, не утверждал, а предполагал: «Я думаю, они все погибли», ― сказал он. Но, может быть, слово «думаю» возникло случайно, и Когут–первый мог выразиться точно так же?
Нужно проверить.
— Андрей, ты сказал, что все твои родные погибли.
— Погибли.
— А если не только тебе, а и кому‑нибудь из них удалось спастись? Ведь бывают всякие случаи, бывают прямо‑таки чудеса.
Когут вздрогнул, пристально посмотрел на «писаря» и тут же отрицательно покачал головой.
— Трудно… — сказал он с тяжелым вздохом. —Нет, нет, на это надеяться нельзя. То было бы действительно чудом. Я думаю, они погибли все…
«Все‑таки он оставляет место для чуда, кажется, он хотел бы, чтобы такое чудо произошло, ― ответил про себя Юра. ― Эту тему больше не буду трогать, но можно бросить другой пробный камешек».
— Значит, так, друже, —решительно и чуточку насмешливо сказал помощник капитана Серовола, пристально глядя в глаза новенького. — Никакой ты не Андрей Когут и никто твою семью не уничтожал… Ясно?
Когут–второй сперва не понял, затем изумился и испугался. Да, страх пришел к нему после недоумения, после того, как он понял, что ему не верят. Все было естественным для настоящего Андрея Когута. Но ведь это могло быть только игрой…
— Как так? — вскрикнул новичок, широко раскрывая глаза.
— А вот так… Я доложил капитану о тебе, а капитан приказал… —Юра специально растягивал слова, наблюдая, как меняется выражение лица Когута–второго. — Капитан приказал… перекрестить тебя.
— Зачем?
— А я откуда знаю? Я — писарь. Он мне не докладывает. Может быть, он тебя на какое секретное задание послать собирается и не хочет, чтобы кто‑нибудь узнал, что ты, Андрей Когут, был в партизанском отряде.
Кажется, слова о секретном задании еще больше удивили и испугали Когута–второго.
— А куда пошлют? — обеспокоенно забормотал он. — Я бы тут остался… Я к вам шел…
— Это начальство решает. Запомни: с этой минуты ты не Андрей Когут и никогда им не был. Выбирай любое имя и фамилию.
Когут–второй растерянно молчал.
— Как отца звали? Григорий, кажется?
— Так.
— Значит, отныне ты Григорий, Гриць, Грицко. Фамилия Явор подойдет?
— Может быть… — пожал плечами хлопец.
— Решено. Запомни — Григорий Явор. И чтоб никто не знал твоей настоящей истории. Ты бежал из эшелона, в котором везли людей на работу в Германию. Говори что хочешь, а о том, что случилось в Кружно, — ни слова. Ясно? Тогда все. Сейчас тебя отведут во вторую роту. Счастливо, Грицко!
Новобранца увел в свою родную вторую роту почтарь Василий Долгих, который шел туда, чтобы встретиться и поболтать с дружками.
Юра Коломиец остался наедине со своими мыслями. Ему очень хотелось бы под каким‑нибудь предлогом навестить Когута–первого и еще раз побеседовать с ним, но для этого требовалось согласие Серовола, а капитан, видимо, решил оставить «близнецов» на время в покое. Возможно, он ждет дополнительных сведений о том, что произошло на улице святой Терезы в Кружно, и хочет хорошенько продумать план действий. Вторая змея заползла в отряд… Эту заметили, эта не скроется, а вот первая спряталась, замаскировалась так, что пройдешь рядом и не заметишь…
Кажется, он начал дремать. Пришла мать, протянула обожженные руки: «Сынок, я жива». Юра бросился к ней, ее лицо обуглилось, она упала, и Юра, чуть было не задохнувшийся от горя, понял, что это не его мать, а мать настоящего Андрея Когута. «Нельзя этого делать, ― произнес чей‑то голос умоляюще, ―нужно придумать что‑то другое». Тут вспорхнула «птица системы «голубь», ударила его тугим крылом по лицу, и кто‑то сказал голосом Валерки Москалева: «Глупыш, что ломаешь голову, отправь письмо голубиной почтой».
— Где Третий?
Юра открыл глаза. Перед ним стоял, видимо, только что зашедший в хату Москалев, какой‑то странный, возбужденный, с блуждающим взглядом.
— Художник, где Третий?
— Жду. — Юра растер руками лицо.
— Позови его… — Валерий сел на скамью и охватил руками колени. — Скажи — Москалев пришел, требует.
Юра с удивлением посмотрел на бойца, сказал недовольно:
— Как тебе сильно некогда. Подождешь. У него важное дело.
— Художник! — возвысил голос Москалев. —Сейчас самое важное дело для Третьего — выслушать то, что я собираюсь ему сказать. Понял? Давай сюда капитана. Бегом!
— Ты что, Валерка? — возмутился Юра. — Ты дурака тут не валяй. Дружба — дружбой, а…
Валерий, вытаскивая из‑за пояса пистолет, вскочил на ноги и впился яростными глазами в Юру.
— Слышал, что я сказал? Бегом! Скажи: Москалев явился, желает немедленно признаться, что он окончил немецкую шпионскую школу и был послан в наш… в ваш отряд.
— Ты… ты… — судорожно дыша, Юра попятился от своего приятеля. — Ты с ума сошел, Валерка. Разве можно такими вещами шутить?
— Я тебе серьезно говорю! Чего испугался? Живого шпиона не видел? Смотри… Что? Ага, сразу челюсть отвалилась…
Юра со страхом смотрел на Москалева. Он все еще не мог поверить, что тот говорит правду, но уже понял, что с этим человеком стряслось что‑то ужасное, непоправимое.
— Ты гад, Валерка, если не брешешь… — тихо заговорил Юра, не отрывая взгляда от лица Москалева. — Ты — сволочь, каких нет. Подлец! Таких, как ты… Ну, скажи, что ты сбрехал. Ведь сбрехал, правда?
Вспышка ярости сменилась у Валерия апатией, он опустился на скамью, сказал подавленно:
— Не ругайся, Художник. Сам знаю, как меня можно назвать. Говорю тебе — зови Третьего. Сбегай. А то ведь могу исчезнуть… Возьму да и отправлюсь в мир иной. Ищите тогда… Прикончу одной пулей всю эту карусель.
— Не надо, Валерка! — поняв, о чем говорит Москалев, засуетился Юра. — Я сейчас, я приведу.
Он схватил кепку и бросился к дверям.
— Сумку! Сумку возьми! — закричал ему вслед Валерий, показывая на забытую Коломийцем на скамье сумку.
Юра торопливо вернулся, чтобы взять сумку, растерянно, но благодарно кивнул головой Москалеву, снова бросился к дверям.
— Растяпа… — недовольно пробормотал Валерий, охватывая руками склоненную к коленям голову. — Набрал капитан помощников.
Серовол доложил командованию отряда о появлении «сиамских близнецов» и возвращении Ореста Чернецкого. После горячего обсуждения было решено согласиться с предложением начальника разведки и в течение ближайших дней никаким особым испытаниям «близнецов» не подвергать, а ограничиться лишь тщательным наблюдением за ними. Известие о возвращении Чернецкого и действительной причине его отлучки из отряда вызвало нескрываемую радость у всех. Даже Высоцкий, разрабатывавший свою версию о причинах исчезновения бойца, охотно с нею распрощался.
— Сдаюсь! заявил он, шутливо поднимая руки вверх. — Это тот случай, когда приятно быть побежденным.
Но Чернецкий самым возмутительным образом нарушил дисциплину и должен быть наказан. Такую партизанщину нужно пресекать.
— Да, но ведь недаром говорится — победителей не судят, — засмеялся комиссар.
Бородач долго осматривал привезенные Чернецким документы, оружие, личные вещи убитых полицаев и гитлеровца, хмыкал, качал головой и наконец спросил у начальника разведки:
— Считаешь, дело ясное?
— Ясное, Василий Семенович.
— Ну, тогда зови его.
Через минуту Чернецкий вслед за капитаном вошел в хату и с виноватым видом остановился у порога.
— Подойди ко мне, казак, — поманил его пальцем Бородач.
Боец оглянулся на начальника разведки, как бы прося о заступничестве, и, стиснув зубы, решительно подошел к командиру. Бородач не спеша взял его обеими руками за уши и основательно потрепал их.
— Это, орел, за нарушение дисциплины. В следующий раз за такие художества отдадим под суд. А это за смекалку, отвагу и ловкость.
Командир отряда обнял Чернецкого, поцеловал его в щеку.
— Молодец! Иди отдыхай!
Боец понял,7 что большего наказания ему не будет, и, счастливый, с пунцовыми ушами, с выступившими от боли слезами на глазах пулей вылетел из штабной хаты.
Бородач повернулся к начальнику разведки.
— А как же все‑таки с ответом на главный вопрос: кто тот, что работал на Гильдебрандта, и каким способом он переправлял свои донесения? Ты нам это когда‑нибудь объяснишь?
— Не теряю надежды.
— Надежды юношей питают…
— Знаю. Но ведь это же, Василий Семенович, словно иголку в стоге сена искать. Легко?
В сенях, где находился часовой, послышался шум, перебранка, и в хату вскочил запыхавшийся Юра Коломиец. Закрыв двери поплотней и оглядевшись, он торопливо подошел к Сероволу и зашептал ему что‑то на ухо.
— Тайны секретной службы… — шутливо прокомментировал происходящее Колесник.
Серовол выслушал своего помощника и отшатнулся от него. Сердито, почти гневно спросил:
— Он пьян?
— Нет, — ответил Юра. — Он психует. Говорит, если не приведешь капитана, — застрелюсь.
— Капитан, может быть, вы все‑таки объясните… — ядовито начал Высоцкий.
— Товарищи, — встревоженный Серовол обвел взглядом командиров. — Москалев заявил, что он был заслан в наш отряд как немецкий шпион.
Все точно окаменели, и на несколько секунд наступила та полная тишина, какая бывает после разрыва бомбы. Бородач первым пришел в себя, не поверил, разозлился.
— Ерунда! Мы начинаем подозревать самых лучших бойцов отряда. Домбровский… Чернецкий… Сейчас дошла очередь до Москалева. Да он радистку спас, от позора нас всех избавил… Комиссар, прошу тебя, пойди сам, разберись.