В ночь на 2 января 1492 года Мануэль и Гильермо находились в составе трехтысячного отряда, сопровождавшего из Санта-Фе в Гранаду казначея королевы Гутьерре де Карденаса, верховного кардинала Кастилии Педро Мендосу и двух визирей эмира. Всадники проникли в осажденный город по малоизвестной горной тропе. Ворота открыла группа мавританских рыцарей, после чего оба отряда последовали к Вратам правосудия Альгамбры.

В таинственном полумраке занимающегося рассвета, словно перекликаясь со снежными вершинами гор, легендарная цитадель выглядела еще более волшебной, чем обычно. Под зазубренной башней, украшенной затейливыми арабесками, бежала надпись, сделанная витиеватой арабской вязью.

— Что здесь написано? — спросил старый королевский чиновник Карденас старого визиря Абдель-Касима.

— «Я сад, сотворенный прелестью первых утренних часов», — медленно перевел визирь, и в тишине каждое его слово было отчетливо слышно находящимся вблизи рыцарям.

Вот таким образом Мануэль де Фуэнтес еще раньше, чем король и королева, побывал в известной на весь мир цитадели сарацинов, оказавшейся внутри еще более впечатляющей, чем снаружи.

Вместе с другими участниками ночной встречи Мануэль шагал по ее огромным мраморным залам, где стройные колоны уходят в мглистую высь и раздается плеск фонтанов.

Ступал по отделанному золоченой лепниной мозаичному полу, восхищаясь миртовыми садами, водоемами и замысловатой сетью потолочных углублений, напоминающих пчелиные соты.

Любовался, не веря своим глазам, потолком в Зале двух сестер в Львиной крепости. В ячейки потолка были вкраплены тысячи кристаллов молочного кварца, таинственно мерцавшие, как капли росы на паутине.

Снаружи уже занимался рассвет, когда в Альгамбру прибыл эмир и вручил ключи от цитадели Карденасу и Мендосе.

— Идите, сеньоры, — мрачно и торжественно проговорил худощавый Боабдил, нервно теребя узкую черную бородку, — и владейте этими крепостями от имени ваших монархов.

Вскоре в город вступили войска графа Тендильи. Почти в полной тишине полумесяц ислама был снят с башни Комарес, и теперь на его месте над красноватыми стенами древней крепости, рядом со знаменем Сантьяго возвышался серебряный крест и сияли золотом штандарты кастильского королевства.

Отсюда вся процессия, включая Боабдила со свитой из почти сотни всадников, выехала к воротам города, где на берегу реки Хениль, возле небольшой мечети, их ожидало сверкающее морем геральдических цветов, ликующее христианское воинство. Гранды обоих королевств облачились по этому случаю в самые роскошные доспехи. В переднем ряду всадников сидели верхом на великолепных конях король и королева — в коронах, в мантиях, в расшитых золотом длинных, до пят, плащах поверх доспехов. Рядом с ними пребывали инфанты и придворная свита, среди которых был и командир Мануэля, герцог Кадисский.

Когда кавалькада, в которой находился Мануэль, приближалась к месту встречи, он услышал заключительные слова гимна Те Deum laudamus.

— Miserere nostri Domine, miserere nostri, — пели тысячи голосов в сопровождении ревущих труб. — Fiat misericordia tua, Domine, super nos, quemadmodum speravimus in te.

Эмир сделал движение, словно намереваясь сойти с коня, но король показал жестом, что просит его оставаться верхом. Мясистое лицо дона Фернандо излучало благодушие.

— Я готов целовать руки ваших высочеств, — произнес Боабдил на неплохом кастильском.

— В этом нет необходимости! — великодушно откликнулся арагонский монарх.

Королева кивнула, подтверждая сказанное. Ее белое одутловатое лицо никак не выдавало радости, которая должна была в ней кипеть.

Эмир приблизился к венценосной чете и вложил в правую руку дона Фернандо ключи от ворот Гранады.

По рядам сарацинов прошелестел горестный вздох.

— Эти ключи — ваши трофеи, — произнес Мухаммед Абу-Абдалла, называемый католиками Боабдилом, и голос его дрогнул, — так пожелал Бог. Получите же их с милосердием, которое ваши высочества обещали нам.

— В обещанном не сомневайтесь, — заверил его Фернандо. — Отныне наша дружба восстановит то процветание, которого вы лишились из-за войны.

Мануэль всем существом воспринимал торжественность исторического мига. Как обычно, его переживания звучали для него чем-то вроде музыки. На сей раз это был медленный, набиравший силу, многоголосый хорал с органом.

Боабдил снял с пальца золотое кольцо с крупным драгоценным камнем, который Мануэлю издалека определить не удалось, и отдал его графу Тендилье, назначенному верховным алькальдом Гранады.

— Этим кольцом управлялась Гранада, — сказал он, и на глазах его блеснули слезы. — Берите его и правьте. Пусть Бог сделает вас более удачливым, чем я!

В тот день произошло еще несколько важных событий. Были освобождены христианские пленники, числом более пятисот, в течение многих лет томившиеся в темницах Гранады. Король приветствовал их в ходе торжественной церемонии. Королева собственными руками раздавала им пожертвования. Затем Исабель и Фернандо ненадолго посетили Альгамбру и, оставив в ней крупный гарнизон, вернулись в Санта-Фе. Боабдил с домочадцами и свитой отправился в принадлежащую ему и оставленную по условиям капитуляции местность под названием Лаухар-де-Андарас, в Альпухарре.

В последующие несколько дней их высочества ждали, пока Гранада не будет полностью занята войсками. Наконец, в день праздника Крещения, 6 января, состоялся торжественный въезд католических монархов в Гранаду в сопровождении пышного военного парада. На улицах города раздалась христианская военная музыка и зазвучали звуки кастильской, арагонской, каталонской, галисийской и леонской речи. В главной мечети города, которая была освящена и объявлена собором, состоялся благодарственный молебен в честь чудесного избавления полуострова от нечестивых последователей Магомета, правивших им в течение стольких веков.

В первые дни вступления армии жившие в городе мусульмане сидели в домах, не решаясь появляться на улицах. Но мало-помалу жизнь в городе начала восстанавливаться. В приемный зал Альгамбры, где короли установили трон, приходили знатные жители Гранады, а также посланники из городов и крепостей Альпухарры, чтобы выразить свое почтение. В Гранаду хлынули торговцы из Санта-Фе, и страшная память о голоде стала постепенно уходить в прошлое.

Подразделения Родриго Понсе де Леона, герцога Кадисского, были теперь расквартированы в Гранаде. Мануэль понимал, что еще месяц-другой, и уже не будет необходимости удерживать на одном месте так много войск. Ополчения будут расформированы, рыцари вернутся в свои замки. Воинская служба — пусть и лишенная перспективы покрыть себя славой доблестью и подвигами, но зато гарантирующая постоянное жалованье, — для него скоро завершится, и ему предстояло решить, чем заняться дальше.

Пойти на службу к какому-нибудь графу, маркизу или герцогу? Вступить в «святое братство», как когда-то сделал его отец Фелипе? Отправиться на поиски приключений, рискуя превратиться в одного из рыцарей-разбойников, с которыми Фелипе сражался?

Ответов на эти вопросы пока не было.

В любом случае Мануэль с нетерпением ждал возможности хотя бы ненадолго побывать в Саламанке и повидаться с матерью, по которой он очень соскучился. Сейчас это было невозможно: рыцарям герцога надо было следить за порядком в покоренном городе. Присматривать следовало и за маврами, способными тут и там устраивать беспорядки, и за сорвиголовами из числа победителей, поскольку любителей нарушить закон и поиздеваться над безответными жителями тоже находилось немало.

Вереница исторических событий в сочетании с повседневной рутиной патрулирования помогали Мануэлю заглушить мучительные воспоминания об исчезнувшей Лоле. С того дня, когда он обнаружил пустые дома цыган, прошло уже больше месяца. Бальтасару не удалось выяснить в Альхаме ничего определенного, кроме того, что все три табора покинули окрестности города одновременно, уступив требованиям городского алькальда. Для Мануэля это означало, что Лола пропала не из-за того, что Пако узнал об их близости.

Мануэль неоднократно расспрашивал Бальтасара, где еще можно поискать пропавшую девушку и ее отца. Но тот клялся и божился, что не знает.

— Дон Мануэль! — повторял он. — Цыгане могут отправиться куда угодно, даже далеко за пределы Кастилии.

Саламанкскому рыцарю удалось выхлопотать недельный отпуск для Бальтасара с тем, чтобы тот отправился на поиски группы Пако в других местах Андалусии. Солдат-цыган побывал на цыганских стоянках в районах Кордовы, Севильи, Малаги, но никто из тех, кого он спрашивал, не смог дать ему конкретных сведений.

Мануэль постепенно свыкался с мыслью о том, что ему, возможно, так никогда и не удастся найти возлюбленную.

Обещание, которое он дал Алонсо, Мануэль попытался выполнить сразу же, как только его отряд был расквартирован в Гранаде. Взяв с собой солдата-мориска Рауля, он отправился на поиски дома книготорговца Ибрагима Алькади. Улицу, примыкавшую с южной стороны к Алькайсерии, они нашли без труда. Дом — тоже. Но в доме оказался отряд швейцарских наемников.

— Книготорговец?! — удивился сержант Густав Штаубер, рыжеусый увалень с красным носом любителя пива. — Друзья мои, — обратился он к четверым своим солдатам, — кто-нибудь из вас продает книги?

В ответ они громко загоготали.

— Нет, кабальеро. — Штаубер обвел руками помещение. — Когда мы сюда вселились, здесь никого не было.

— Вам лучше найти себе другое место для постоя, — посоветовал Мануэль. — Этот дом принадлежит временно отсутствующему христианину. Можете не сомневаться, что он вернется и наверняка добьется вашего выселения. Если вам не нужны неприятности, лучше освободить дом прямо сейчас.

— Вы хотите сказать, что в мусульманской Гранаде жили христиане? — недоверчиво спросил сержант. — И ходили на свободе? Что-то в это не верится. Разве вас здесь не было, когда армия освободила сотни христианских невольников?

— Вы не верите кастильскому дворянину? — спросил Мануэль, взявшись за рукоятку меча.

Остальные швейцарцы встали со своих мест. Штаубер сделал шажок назад. Рауль смотрел на них с беспокойством человека, которому меньше всего на свете хочется драться вдвоем против пятерых.

— Разумеется, я вам верю, — сказал наконец сержант, понимая, что в кастильской армии лучше не конфликтовать с местными дворянами, даже если численный перевес не на их стороне. — Но вашему знакомому необходимо сначала объявиться и доказать, что этот дом является его собственностью. Думаю, вы согласитесь со мной, что все мы должны придерживаться закона. На сегодняшний день мы имеем полное право квартировать в пустующем доме в Гранаде.

Формально он был прав, и Мануэль решил не усугублять ситуацию. Тем более что он действительно не имел понятия о планах Алонсо.

Несколько соседних домов оказались брошенными. Затем рыцарь с солдатом попали в харчевню, где никто ничего дельного сказать о книготорговце Ибрагиме не смог, хотя один из слуг из харчевни его знал.

Мануэль с Раулем, воспользовавшись ситуацией, немного подкрепились, на что ушло около получаса. Хозяин-мориск уже успел обзавестись вином. Город на глазах терял мусульманский облик.

Соседний с харчевней дом тоже пустовал. В следующем здании дверь была заперта изнутри, но на стук никто не откликался. Лишь после того, как Рауль выкрикнул что-то по-арабски, дверь со скрипом приоткрылась, и в щель выглянуло морщинистое лицо перепуганной женщины с ребенком на руках. Мальчик и девочка постарше жались к ее юбке, с любопытством разглядывая рыцаря в шлеме, но она быстро затолкала их обратно в помещение.

Обменявшись с женщиной несколькими словами, Рауль объяснил Мануэлю:

— Книготорговец в начале осады жил у себя дома с внучкой. Но потом она слегла от болезни, которую вызывает голод. Эта болезнь унесла многие жизни в Гранаде.

Мануэль чувствовал себя неловко. И женщина, и дети выглядели настолько изголодавшими, что, казалось, кожа была натянута прямо на их скелеты, без жира и мышц.

— Что же стало с внучкой и со стариком? — спросил он.

— Их забрал его друг, высокопоставленный человек при дворе эмира. Где они сейчас и удалось ли им выжить, женщина не знает. Но сам визирь, как я полагаю, находится при дворе эмира в Альпухарре.

— Как зовут визиря? — спросил Мануэль.

Рауль перевел вопрос, и женщина ответила:

— Абдель-Малик.

Мануэль кивнул, вспомнив, как сопровождал этого величественного старца с умным лицом в Альгамбру в ночь передачи ключей.

— Рауль, — тихо сказал он, отведя солдата в сторону и вложив в его руку золотой дублон. — Поблагодари женщину от меня.

— У вас доброе сердце, дон Мануэль. — Рауль был растроган.

Итак, след Ибрагима вел в Альпухарру, в ставку Боабдила. Размышляя об этом, Мануэль на обратном пути время от времени обменивался своими соображениями с солдатом-мориском. Их кони неторопливо ступали по узкой улице. Слева от всадников стояли дома, справа тянулась плетеная ограда рынка.

— Думаю, на следующей неделе у нас будет один или даже два свободных дня. Можно будет отправиться в ставку эмира. На всякий случай возьму весь отряд, если граф не будет возражать. В конце концов, не знаю, какой веры придерживается этот Ибрагим. Судя по тому, что он дружит с визирем, — мусульманской. Но внук у него католик, и его права должны быть защищены. Я уверен, его светлость согласится с этим доводом.

— Дон Мануэль! — вдруг окликнул его Рауль, придержав своего коня. — Видите там группу людей? — Он указал в ту сторону, откуда они пришли. — Они только что покинули дом Алькади.

Действительно, уже знакомые им швейцарцы с окриками и пинками вели кого-то. Хотя расстояние до них было изрядное, Мануэлю показалось, что он узнает мягкую, кошачью походку арестованного.

— Рауль, заведи лошадей за угол дома, чтобы швейцарцы тебя не увидели, — приказал он, спешившись, и быстро перемахнул через рыночную ограду. Переместившись бегом вдоль нее, он вскоре оказался достаточно близко к интересовавшей его группе людей, чтобы можно было отчетливо разглядеть их через щели в ограде.

Арестованным, которого вели иноземные солдаты, действительно оказался его кордовский знакомый, у которого он выяснял тайны мироздания, Алонсо Гардель!

Почему же они его арестовали? Нетрудно было догадаться: видимо, он требовал, чтобы швейцарцы освободили помещение, поскольку дом принадлежит ему. А они, вместо того чтобы выполнить это требование, вели теперь Алонсо в темницу.

Мануэль, стиснув зубы от негодования на наемников, лихорадочно пытался сообразить, как ему поступить. Напасть на них, воспользовавшись тем, что они этого не ожидают? Но даже если ему с Раулем удастся освободить Алонсо, несмотря на то что противников намного больше, после этого обязательно начнется расследование. И как тогда он будет объяснять суду свое нападение на солдат, совершавших арест в захваченном городе?

Нет, решил Мануэль, для того, чтобы Алонсо мог спокойно жить в своем доме, необходимо действовать законным путем.

На следующий день Мануэль отправился к дому, где остановился герцог Кадисский, и попросил у него аудиенции. Родриго Понсе де Леон принял Мануэля в просторном зале.

В помещении, кроме него, находился незнакомый саламанкскому идальго человек лет сорока. Он был такого же роста, как Мануэль, возвышаясь на целую голову над сухощавым седоватым герцогом. У незнакомца был орлиный нос, продолговатое лицо, серо-голубые глаза. В рыжеватой бороде и усах проглядывала преждевременная седина. Он не носил никаких гербов, да и одежда у него была хоть и изысканная, но старая и выцветшая. По виду незнакомца можно было заключить, что он не блещет ни благородством происхождения, ни состоянием, и тем не менее держался он с невероятным достоинством, а герцог говорил с ним как с равным.

— Ваша светлость, примите мое почтение. — Мануэль произнес эти формальные слова с подлинным чувством. Он действительно очень уважал человека, который стал одним из самых влиятельных приближенных королевы Исабель, несмотря на то что в гражданскую войну сражался на стороне ее противницы Хуаны Бельтранехи. Он не только заслужил полное прощение, но и покрыл себя неувядающей славой на полях сражений десятилетней войны с маврами.

— Рад видеть вас, Фуэнтес. — Герцог славился тем, что знал имена всех своих рыцарей, относился к ним приветливо и всегда поддерживал их, если они попадали в передряги. — Сеньор Колон, я рад представить вам одного из лучших моих офицеров, дона Мануэля де Фуэнтеса из Саламанки. Именно такие мужественные, благородные и преданные люди, как он, независимо от возраста и жизненного опыта, составляют цвет и славу Кастилии!

В глазах незнакомца зажглась искорка, но, как вскоре убедился Мануэль, интерес был вызван не лестной характеристикой, данной Мануэлю Понсе де Леоном, а упоминанием его родного города.

— А это — сеньор Кристобаль Колон, прославленный мореход и картограф.

Имя звучало знакомо. Кажется, этого Колона обсуждали в доме Хосе Гарделя. Но что именно о нем говорили, Мануэль не помнил в точности. Что-то касательно поиска морских путей в восточные страны.

Представляя Колона, герцог не добавил приставки «дон». Стало быть, Колон действительно не был дворянином. Интересно было бы узнать, чем он заслужил право находиться в гостях у герцога, да еще и вести себя с такой непринужденностью.

— Итак, вы из Саламанки, дон Мануэль… — произнес Колон.

В его речи сквозил легкий акцент. Мануэлю он показался похожим на галисийский, который он часто слышал в родных краях. Но были и отличия. Возможно, акцент был португальским. Хотя сам Мануэль не знал, как конкретно звучит язык португальцев, он слышал много историй о том, что португальцы и жители Галисии прекрасно понимают друг друга без переводчиков.

А вот фамилия Колон явно звучала не по-португальски и не по-галисийски. Эту фамилию носили многие крещеные евреи в Арагоне. Почему же речь Колона похожа на галисийскую, а не на арагонскую? Откуда он вообще родом?

— Наше фамильное имение находится вблизи Саламанки, — уточнил Мануэль.

— Вы, случайно, не учились там в университете?

Мануэль смутился, сам не зная почему. Он вовсе не считал, что рыцарь непременно должен многие годы корпеть на скамье, штудируя все премудрости астрономии, математики или теологии. Хватит того, что он четырнадцать лет обучается рыцарским дисциплинам.

— Нет, как-то не довелось стать школяром этого прославленного сада наук.

— «Сада наук»! — с желчью воскликнул Колон. — Молодой человек, я хочу предложить вам простую задачу. Как бы вы поступили, если бы потребовалось поставить яйцо вертикально?

Мануэль улыбнулся: вопрос напомнил ему нечто, рассказанное ему лет этак десять назад Пепе Крусом.

— Сеньор Колон, — молвил он, — возможно, у этой задачи есть какое-то мудреное решение. Но я ведь сказал уже, что не учился в университете. Если бы мне предложили сделать это, я поступил бы без особых церемоний, так же как дурачок Хуанело из детской истории.

— И как же он поступил? — оживился картограф.

Герцог с любопытством смотрел на обоих. Его, похоже, забавлял этот диалог.

— Он стукнул яйцо концом об стол, чтобы немного примять скорлупу, а затем поставил его на приплюснутый конец.

Мануэль пожал плечами и смущенно развел руками: дескать, я человек простой и лучшего решения не ведаю.

— Великолепно! — воскликнул сияющий от удовольствия Колон и, к удивлению Мануэля, похвалил его: — Замечательно, мой молодой друг! Это и есть правильное решение, поскольку в формулировке задачи не говорилось, что яйцо необходимо сохранить целым!

— И какое же отношение эта задача имеет к университету Саламанки? — со смехом спросил герцог.

— Такое, ваша светлость, что, в отличие от нашего друга, дона Мануэля, ни кардиналы Талавера и Мендоса, ни инквизитор Диего Деса, ни почтенные теологи и космографы из знаменитого университета не смогут найти этого очевидного ответа. Насколько я изучил их породу, они будут производить в головах самые сложные математические и философские расчеты, которые так и не приведут к решению.

— Выходит, вы экзаменовали столь высокую публику, предлагая ей детские загадки? — герцог Кадис не скрывал, что его изрядно смешит весь этот разговор. — Прошу вас, друг мой, расскажите, как это произошло!

— Нет, пока не экзаменовал, но чувствую, что когда-нибудь это сделаю. Как вы знаете, ваша светлость, — Колон говорил с нарастающей горечью, помогая себе оживленной жестикуляцией, — зимой тысяча четыреста восемьдесят седьмого года в коллегии Святого Эстебана, в Саламанкском университете, завершилась многомесячная работа королевской комиссии, разбиравшей мой проект о снаряжении экспедиции для нахождения западного пути в Индии.

— И которая отказала вам так же, как это сделали до нее такие же комиссии в Португалии и Англии, — кивнул герцог.

— Простите, господа, что я вас перебиваю, — смущаясь, произнес Мануэль. — Но разве путь в Индию лежит не на восток?

— Если Земля имеет форму шара, — объяснил герцог, — то в одно и то же место можно добраться как с востока, так и с запада, не так ли?

— Земля имеет форму шара? — не понял Мануэль. — Как яблоко?

— Многие ученые и в древние времена, и в наши дни считали, что форма Земли шарообразна! — воскликнул Колон. В отличие от герцога он не мог говорить на эту наболевшую для него тему спокойно. — Да что там ученые!

Любой мореход скажет вам, что, когда на горизонте появляется другой корабль, сначала видны его верхние паруса и лишь потом показываются нижние паруса и палуба. Единственное объяснение этому — закругляющаяся поверхность Земли!

— В недавнем разговоре с их высочествами вы приводили еще один интересный довод в защиту своего проекта, ссылаясь на показания португальских моряков, — напомнил Понсе де Леон.

— Да, это верно. Я много лет жил в Португалии и плавал на кораблях под флагом этой страны.

Так вот откуда португальский акцент, понял Мануэль. Хотя происхождения Колона этот факт все еще не прояснял.

— И я не раз слышал, — продолжал Колон, — рассказы моряков о том, что к Азорским островам время от времени прибивает стволы сосен никому не ведомых пород. Разве это не означает, что их принесло течение с земли, находящейся где-то на западе? Однажды на остров Флориш океанские волны вынесли тела двоих людей, обликом похожих на азиатов, а не на европейцев. Да что там говорить, если даже такой авторитет в математике и картографии, как Паоло Тосканелли, одобрил мои планы и прислал мне карту, на которой Азия изображена не только на востоке, но и на западе!

Теперь Колон ходил по комнате, не в силах совладать с охватившим его возбуждением.

— Там, на западе, если плыть через Море Тьмы, лежит земля! Судя по расчетам Тосканелли, это земли Великого Хана, плодородные, полные золота и драгоценных камней страны Азии — Индии, Катай и другие. Это о них писал Марко Поло! Мы объявим все обнаруженные нами территории собственностью кастильской короны, как это было с Канарскими островами и как поступают португальцы, присоединяя к своей стране открытые ими неведомые земли!

— Иными словами, вы предлагаете их высочествам ни больше ни меньше, как превратить Кастилию в империю?! — Похоже было, что воодушевление Колона передается и герцогу Кадисскому.

— Да, именно так! Я предлагаю Кастилии дар, рядом с которым меркнет завоевание Гранады! Подумайте, сколько золота, пряностей, драгоценностей потекут сюда из заморских владений! А возможность окружить Османскую империю и пойти Крестовым походом на святой град Иерусалим?! Поразмышляйте об этом, господа: я предлагаю Кастилии стать империей и возглавить поход, который освободит Гроб Господень! А что могут предложить эти, с позволения сказать, ученые и святоши, дружно отвергшие в Саламанке мой грандиозный план, — что могут предложить они?!

Слушая этот разговор, молодой Фуэнтес начал понимать причины уважения, которое невольно вызывал к себе Колон, каким бы ни было его происхождение. Он, несомненно, был одержим идеей, но если эта идея верна, то он как раз и был человеком, способным подчинить ей все свое существо, чтобы превратить ее в явь. По спине Мануэля пробежал холодок. Глядя на раннюю седину в бороде морехода, он вдруг понял, что прямо сейчас в его жизни может произойти неожиданный поворот, если только он сам его не упустит.

Мануэль уже с трудом следил за ходом беседы, вспоминая речи отца и собственные мечты о морских путешествиях, об открытиях новых стран. Он уже слышал музыку ветра, сопровождаемую аккомпанементом огромных сине-зеленых соленых волн.

— Помилуйте! — Герцог попытался немного охладить пыл Колона. — Кажется, среди ваших противников в Саламанке не все были сторонниками гипотезы о плоской земле. Некоторые возражали вам, ссылаясь на совсем иные и весьма разумные доводы. На тот момент корона не могла тратить средств на дорогостоящие экспедиции, ведь страна буквально отдавала все свои силы войне с Гранадой.

— Да что об этом сейчас вспоминать? — Колон немного успокоился. — Все это было давно, пять лет назад. С тех пор почти все мои тогдашние противники стали сторонниками, чему в немалой степени посодействовали казначей Арагона, дон Луис Сантанхель, и бывший исповедник королевы, брат Хуан Перес. А в последнее время благосклонности по отношению к моим идеям не скрывает и сама донья Исабель. Как вы знаете, несколько месяцев назад в Санта-Фе их высочества обещали вернуться к обсуждению этого вопроса после падения Гранады и дали понять, что на сей раз я могу рассчитывать на положительное решение. Дай-то Бог! После двенадцати лет усилий в разных странах эти великие планы наконец смогут осуществиться…

— Желаю вам и вашим планам успехов, дорогой сеньор Колон! — воскликнул герцог. — Думаю, теперь до их воплощения в жизнь уже осталось совсем немного времени.

— Надеюсь, но не уверен, так как теперь пришел мой черед ставить условия, — мрачно откликнулся Колон.

— Условия? — удивился Понсе де Леон. — Вы будете ставить условия королевской чете?

— Вы полагаете, что сын простого генуэзского ткача не может ставить условий королям? — мгновенно вскипел Колон. — А я полагаю, что ни один гранд никогда не предлагал Кастилии того, что предлагаю я! И вправе ожидать соответствующего вознаграждения. В противном случае я просто отправлюсь в другую страну, например во Францию, и буду добиваться осуществления своих идей уже там.

«Итак, он оказался генуэзцем, итальянцем, — мысленно рассуждал Мануэль. — Но пребывание в Португалии так сильно сказалось на его произношении, что в его речи совсем не слышно итальянского акцента. Чего только не бывает…»

— И какие же условия собираетесь вы выдвинуть их высочествам? — спросил герцог.

— Дворянский титул. Для меня и всех моих потомков по прямой линии. Приставки «дон» перед именем.

— Что ж, вполне возможно, что королева согласится на это, — произнес герцог. — В прошлом людям жаловали дворянство за гораздо менее внушительные заслуги.

— Вот именно! — Колон был доволен тем, что с ним соглашаются, и не скрывал этого. — Кроме того, я потребую себе десятой доли всего дохода, который будет поступать от новооткрытых территорий.

Герцог присвистнул.

— Надеюсь, этим вы ограничитесь! Полагаю, вы ставите свой проект под серьезную угрозу, выдвигая подобные условия.

— Кроме того, — продолжал непреклонный генуэзец, — я получу титул адмирала. А также стану вице-королем и губернатором всех открытых мною земель.

— Вы же загубите этими требованиями весь проект, которого вы добиваетесь уже столько лет! — герцог, качая головой, смотрел на Колона так, словно тот утратил рассудок. — Да и зачем вам нужно быть губернатором? Для чего вам административная должность, когда вы по призванию мореход, первооткрыватель? Вы не боитесь застрять на каком-нибудь острове, разбираясь со всякими неурядицами, которые всегда возникают там, где присутствует человеческое сообщество, вместо того чтобы продолжать свое великое плавание?

— Ваша светлость, — медленно ответил Колон, чеканя каждое слово. — Я не из тех, кто уклоняется от спора. И я бы представил вам все мои доводы, чтобы доказать, что человек чести, каковым я себя считаю, не должен уступать в столь важных вопросах. Если корона считает меня не заслуживающим всех этих почестей, значит, она не сумела по достоинству оценить того, что я ей предлагаю. Что ж, в таком случае я предложу это другим. Но сейчас я вас оставлю, сеньор герцог. Ваш молодой рыцарь пришел, чтобы обсудить с вами что-то. Не буду вам мешать.

— Мне не мешает ваше присутствие, — возразил герцог, пытаясь таким образом загладить впечатление от своей критики в адрес тщеславных требований Колона. — А что скажете вы, дон Мануэль? Требует ли ваш вопрос обсуждения с глазу на глаз или же мы попросим сеньора Колона остаться?

Мануэль, испугавшись, что обидчивый посланник судьбы немедленно покинет дом герцога, подался вперед.

— Сеньор Колон! — воскликнул он. — Я не сомневаюсь, что вы убедите их высочества и в скором времени обязательно возглавите экспедицию на запад через открытый океан!

Генуэзец удивленно взглянул на него:

— Вот как?!

— Я уверен, что все ваши условия будут удовлетворены! Я восхищен вашим мужеством и благородством задачи! И очень хотел бы отправиться вместе с вами в это путешествие, о котором впоследствии будут слагать баллады и писать поэмы!

Щеки Колона порозовели. Он смотрел на молодого идальго с нескрываемым одобрением.

— Да, я понимаю, что вам для такого трудного плавания нужны опытные моряки, а я вообще никогда в жизни не ходил в море, — Мануэль заговорил теперь медленнее, видя, что его внимательно слушают оба собеседника. — Но я умею сражаться. Возможно, я буду бесполезен на палубе, хотя, конечно же, сделаю все, что в моих силах, чтобы научиться морскому делу. Но как знать, что ждет кастильцев в неведомых странах, которые они откроют? Будут ли люди Великого хана готовы без сопротивления стать подданными ее высочества королевы? Вам могут понадобиться не только моряки, но и воины. И тогда вам послужит верой и правдой мой меч!

— Если спросите меня, — ввернул свое слово герцог, — то я, как командир этого горячего молодого человека, могу дать его воинским качествам самую высокую оценку. Я не раз видел его в гуще сражения. Он бесстрашен, и ему сопутствует удача.

— Ну что ж, молодой идальго, — проговорил Кристобаль Колон. — Ваша решимость не может не восхищать. И если вы такой храбрый и искусный вояка, то, возможно, действительно принесете пользу в дальних странах. Но, самое главное, вы, в отличие от зазнавшихся умников из университета, не боитесь простых, быстрых и эффективных решений, что и доказали, правильно решив задачку с яйцом. Я возьму вас в плавание, если оно состоится, потому что вы мне понравились.

Лицо Мануэля не могло скрыть охватившего его восторга.

— И потому что ответили на вопрос о яйце, — улыбнулся Колон. — А теперь, когда вы сумели заинтересовать меня своей персоной, я очень хотел бы узнать, какое дело привело вас к моему другу, дону Родриго.

— Да, конечно. — Мануэль повернулся к герцогу. — Ваша светлость, вчера несколько швейцарских наемников, возглавляемых сержантом Густавом Штаубером, незаконно арестовали моего знакомого, по имени Алонсо Гардель. Я прошу вашей помощи в освобождении сеньора Гарделя.

Герцог нахмурился:

— Откуда вы знаете Гарделя? И за что его арестовали?

— Ваша светлость, этот человек спас мне жизнь в Кордове, когда неизвестные напали на меня и ограбили.

Мануэль рассказал вкратце историю своего знакомства с Алонсо, напирая на то, что его спаситель — христианин, хоть и мавр.

— Если он христианин, то мы должны его защитить, — согласился герцог. — Но сначала необходимо убедиться, что арестован он незаконно. Диего! — позвал он.

Вошел его молодой секретарь, чья острая бородка странно контрастировала с детской припухлостью губ. Понсе де Леон что-то тихо сказал ему. Диего кивнул и удалился.

— Мы наведем справки и сделаем все возможное, — пообещал герцог.

Мануэль поблагодарил его и вышел вместе с Колоном.

— Ну что ж, молодой человек, — сказал ему на прощание генуэзец. — Вы не только сообразительны, но и благородны. Ваша готовность помочь человеку, несмотря на то что он мавр и уроженец Гранады, делает вас еще более симпатичным в моих глазах. Надеюсь, вам удастся спасти вашего спасителя.

На следующий день посыльный передал Мануэлю приглашение немедленно явиться к герцогу. Саламанкский идальго поспешил к нему, взяв с собой всех своих подчиненных и велев им ждать у ворот герцогского дома.

— Ну что ж, Фуэнтес, — сообщил Понсе де Леон. — Вашему знакомому повезло, что вы вовремя узнали о его аресте и попытались вмешаться в его судьбу. Разумеется, у швейцарцев никаких прав на его арест не было. Как выяснил Диего, Гардель прибыл в свой дом и, застав там солдат, потребовал, чтобы они освободили помещение. Им ничего не стоило сделать это, тем более что рядом находится множество пустующих домов. Однако они сочли ниже своего достоинства уступить мавру, пусть даже и крещеному. А поскольку закон на его стороне, то они замыслили передать его Святой Палате по обвинению в том, что он крестился притворно, желая избежать участи других жителей города, а в действительности тайно соблюдает предписания ислама. Думаю, вы понимаете, что, если бы дело попало в ведомство инквизиции, мы уже ничем не смогли бы ему помочь.

— Но этого не произошло?! — с надеждой спросил Мануэль.

— Нет, я успел вовремя вмешаться. Скажите, дон Мануэль, вы убеждены в том, что его христианство не притворно?

— Я абсолютно убежден, что он не исповедует ислам. — Мануэль попытался не отвечать напрямую на заданный вопрос, но этот ответ вполне удовлетворил герцога.

— Ну что ж! Так я и думал. Швейцарцев уже вчера поставили в известность о решении нового верховного алькальда Гранады о том, что им надлежит немедленно покинуть занятый ими дом. А это вам! — С этими словами граф Кадисский протянул Мануэлю предписание градоначальника об освобождении Алонсо Гарделя из-под стражи.

— Благодарю вас, ваша светлость! — воскликнул обрадованный Мануэль, отступил на шаг, отвесил поклон и поспешил к тюрьме, которая располагалась в соседнем квартале.

В узилище, увидев документ, подписанный графом Тендильей, альгвасил в кирасе и шлеме, повозившись с грохочущей связкой ключей, открыл дверь в длинный коридор и провел Мануэля в глубину. Они шли мимо зарешеченных дверей, за которыми находились арестованные. Из дверей в коридор проникал тяжелый запах немытых тел.

— Что это за люди? — спросил Мануэль.

— В основном местные магометане, нападавшие на солдат, — проворчал стражник. — Вот, пришли. Забирайте вашего Гарделя.

Он открыл лязгнувший засов и распахнул дверь.

— Заключенный Гардель! — гаркнул он, не входя внутрь. — Бери свои вещи и следуй за мной.

За дверью послышалась шумная возня, кто-то вскрикнул, и на пороге возник здоровенный араб.

— Я готов, — заявил он.

— Иди на выход! — велел ему альгвасил.

Но Мануэль, выйдя из-за его спины, с силой толкнул араба внутрь камеры и рванулся вместе за ним, обнажая кинжал.

— Прикройте меня, сеньор альгвасил! — крикнул он, но тот уже сообразил, что к чему, и, крикнув в глубину коридора «Ко мне!», встал у выхода. На крик прибежали еще трое стражников.

В камере находилось четыре человека. Двое держали вырывающегося Алонсо. Верзила, которого оттолкнул Мануэль, бросился было на него, но идальго быстрым движением полоснул его кинжалом. Прибежавшие альгвасилы скрутили араба и утащили из камеры. Двое других заключенных отпустили Алонсо и отпрянули назад.

— Все трое получат свое, можете не сомневаться, сеньор! — сказал первый стражник, открывавший дверь. — Гардель, бери вещи и выходи!

Алонсо, потрясенно глядя на Мануэля, взял котомку и вышел из камеры.

Когда ворота тюрьмы остались позади, он сказал:

— Похоже, дон Мануэль, мы с вами квиты.

— Ну не мог же я поступить иначе? — радостно воскликнул Мануэль, глядя на все еще ошеломленное выражение лица Алонсо. — Это противоречило бы воспитанию, полученному мною в христианской Саламанке!

Алонсо покраснел и улыбнулся. Он узнал переиначенную Мануэлем фразу, которую когда-то сказал ему в Кордове.

— Думаю, судьба не случайно нас свела, Алонсо! Вы не будете возражать, если я и мой отряд проводим вас до дома и проследим, чтобы больше никто к вам не цеплялся из-за того, что вы не носите креста? Кстати, в Гранаде вам не помешает такая простая мера предосторожности.

— Вы полагаете, здесь мало таких, кто знал меня раньше и кто истолкует крест на моей груди совсем не в мою пользу?

— Да, пожалуй, в такой ситуации лучше оставаться в Кордове.

Алонсо пожал плечами и ничего не ответил.

— Прошу вас, господин Гардель. — Пепе Крус указал на оседланного жеребца, которого держал под уздцы.

— Благодарю вас всех, господа! — Алонсо влез на жеребца и огляделся по сторонам. Ему не верилось, что в родном городе его защищает отряд христианских всадников. — Я надеюсь, дон Мануэль, — сказал он, — что наши швейцарские друзья еще не покинули моего дома, так как в противном случае мне придется их искать.

— А для чего вам их искать?

— Они вчера позаимствовали у меня кругленькую сумму денег. Мне даже не на что вас всех угостить, а так хочется это сделать!

— Вот мерзавцы! Ну что ж, в таком случае нам не следует терять время! — воскликнул Мануэль и пришпорил Августа, отчего тот заржал и встал на дыбы, на мгновение напомнив единорога на плаще своего наездника.

Дом Алькади оказался пуст. Пол в кухне был усеян осколками разбитых вдребезги тарелок и чашек.

— Это наши швейцарские друзья оставили на память, — заметил Рауль.

Штаубера с двумя солдатами удалось найти довольно быстро, — они обосновались в брошенном доме на соседней улице. Отряд Мануэля застал швейцарцев возвращающимися из харчевни. Мануэль дал знак, и его люди мгновенно окружили наемников перед входом в их новое жилье.

— Для начала придется вернуть деньги, похищенные у моего друга, — потребовал Мануэль, приставив кинжал к горлу побледневшего от бессильной злобы рыжего сержанта.

Штаубер дал знак одному из швейцарцев, тот вынес из дома кожаный мешочек и вручил Алонсо.

— Будете пересчитывать, Алонсо? — спросил Мануэль.

— Разумеется. Я ведь торговец, — откликнулся Алонсо, нисколько не смущаясь. Он отошел в сторонку и аккуратно пересчитал деньги.

— Ну и как? Все на месте? — Мануэль не отпускал Штаубера. Двое других швейцарцев угрюмо стояли посреди круга, образованного кастильцами.

— Нет, не все. Не хватает примерно двух тысяч мараведи.

— А во сколько вы оцениваете ущерб, нанесенный вашим тарелкам, уважаемый Алонсо?

— Ну, с тарелками у нас нет доказательств, что их уничтожение — дело рук тех же самых людей.

— Да, доказательств нет, но мы ведь можем их спросить об этом, не так ли? Бальтасар, не спросишь ли вот у этого белобрысого солдата?

Цыган состроил самое свирепое лицо, на какое был способен, и, вращая глазами, стал приближаться к худощавому блондину. Тот попятился, вскоре наткнувшись на Пепе, и остановился.

— Ну что, беленький? Будешь признаваться сам или придется пощекотать тебя? — тихо спросил Бальтасар.

— Да что вы здесь творите?! — заорал вдруг Штаубер. — Затеваете драку с христианами ради какого-то мавра? Вы в своем уме?

— Господин Штаубер, мы защищаем христианина от банды разбойников, каковой вы стали, когда отказались освободить его дом, ограбили его и запрятали в темницу. Поэтому предлагаю не тянуть времени. Или возвращайте полностью все награбленное, или защищайтесь.

— И как же вы потом будете объяснять эту драку своим командирам?

— О, за нас не беспокойтесь! Мы в своей стране. Это вы здесь чужие. Ну, так что?

— Ваше счастье, что мы через неделю заканчиваем службу и отправляемся на родину, поэтому сейчас нам не с руки связываться с альгвасилами. Но вашему Алонсо я обещаю лично: через какое-то время я сюда специально вернусь, чтобы с ним расквитаться.

— То есть вы все же предпочитаете путь угроз? Ну, что ж, война так война! — Мануэль отскочил назад, спрятал кинжал за пояс и вынул меч. — Этот чудесный клинок, выручавший меня в самые трудные минуты войны, подарил мне дядя присутствующего здесь сеньора Гарделя. Если бы не Алонсо и его родственники, я бы уже давно был на том свете. Этот же клинок поможет мне отомстить вам, господин Штаубер, за оскорбление, которое вы нанесли моему спасителю. Готовы ли вы драться здесь же, на месте?!

— Вы не можете драться со мной, — буркнул багровый от гнева и стыда Штаубер. — Я не дворянин.

— Вы что же, предпочитаете, чтобы мои люди повесили вас на ближайшем дереве? — поинтересовался Мануэль. — Но я же не палач. К тому же вы объявили мне войну, а на войне дворяне сражаются с любым врагом, какого бы он ни был происхождения.

— Я не объявлял вам никакой войны, — нехотя произнес швейцарец. — Не надо так драматизировать. Если это ваш друг, то так бы и сказали. Мы тоже умеем ценить дружбу. Вот только остаток денег мы сможем вернуть лишь послезавтра, когда получим жалованье. А сейчас у нас просто больше ничего нет.

— Алонсо, вы согласны на это предложение? — спросил Мануэль.

— Согласен, — проявил великодушие Алонсо.

Оставив швейцарцев, Алонсо и Мануэль с его людьми провели весь вечер в харчевне. По просьбе Мануэля хозяин усадил его и Алонсо за отдельным от остальных солдат столиком. Им хотелось многое обсудить с глазу на глаз. Алонсо, располагавший теперь финансами, отправился на кухню и распорядился угостить всю компанию так, чтобы она долго помнила этот ужин.

— Даже не знаю, как вас благодарить, — смущенно произнес он, вернувшись к столу и сев напротив Мануэля.

— Когда-то я сказал вашему дяде, дорогой Алонсо, что я его должник. А он на это возразил, что я его гость. Я не могу сказать вам того же, ведь это ваш город. Очень надеюсь, что когда-нибудь вы побываете у нас с матушкой в замке Каса де Фуэнтес, возле Саламанки, и я скажу вам, что вы мой гость. В любом случае прошу вас не забывать, что вы действительно спасли мне жизнь. А я всего лишь помог вам выбраться из тюрьмы раньше, чем вы сделали бы это самостоятельно.

— Ценю вашу скромность, дон Мануэль, но швейцарцы, чтобы наверняка избавиться от меня, могли написать донос в инквизицию. И тогда я бы не выбрался из темницы. Поэтому, как мне сдается, вы тоже спасли мне жизнь.

— Если вы действительно так считаете, то перестаньте называть меня «дон Мануэль». Скажите мне «Мануэль» и «ты».

— «Мануэль» и «ты», — послушно повторил Алонсо, и оба рассмеялись.

— Да, мне тоже непривычно называть вас на «ты», но я все же попробую. — Мануэль набрал полную грудь воздуха и сказал: — Алонсо, ты мой друг.

— Совсем недавно мне то же самое сказала одна восхитительная женщина, — вырвалось у Алонсо. — Причем там, у вас, в Саламанке. О, простите! — спохватился он. — То есть прости! Прости. Конечно, я твой друг. А ты — мой. Извини, что не сразу ответил.

— Что ж, вполне простительно, когда отвлекают мысли о женщине, — вздохнул Мануэль.

Алонсо внимательно посмотрел на него:

— Я тебя чем-то расстроил, когда упомянул женщину?

— Около двух месяцев назад я потерял возлюбленную… — Мануэль совсем погрустнел.

— Хочешь рассказать мне о ней? — Алонсо попытался придать своему голосу как можно больше теплоты.

— Может быть, в другой раз. Мне и без того довольно трудно заставлять себя не думать об этом.

— Вдруг я могу как-то помочь?

Мануэль задумался, затем покачал головой:

— Нет, вряд ли. Вот только, быть может, посоветуешь, как унять тоску?

Алонсо наполнил кубки и пригубил вина. Мануэль последовал его примеру. После пронизывающего январского холода улицы сидеть в натопленном помещении было приятно.

— Могу посоветовать нечто в том же духе, что я говорил тебе в Кордове. Представь себе, что все это тебе снится. Или, если так проще, что ты персонаж какой-то выдуманной истории, книги, поэмы. Кстати, сам я недавно основательно про это забыл и очень сильно привязался к той женщине в Саламанке. Но именно она и дала мне точно такой же совет: воображать, что все, что со мной происходит, — это не явь, а сон.

— Попробую, — не слишком уверенно сказал Мануэль. Он вспомнил, как летом вообразил, что все сон, и вмешался в судьбу поединка. Он до сих пор так и не понял, что тогда произошло и почему все, кроме него, запомнили случившееся иначе. Хотя прошло много месяцев, Мануэль до сих пор не был готов признать, что он изменил тогда реальность. Чтобы не возвращаться мыслями к тому эпизоду, он резко сменил тему:

— Я со своими солдатами искал твоего деда.

— Ты что-нибудь знаешь? — Алонсо так резко подался вперед, что чуть не опрокинул тарелку с мясным рагу. — Так говори же! Он жив? А что с Фатимой?

— Это имя его внучки?

— Да, это моя двоюродная сестра со стороны отца. Ну, так говори же!

Мануэль рассказал о результатах своих поисков.

— Значит, есть надежда, и надо отправляться в Альпухарру! — Алонсо оживился. — А ведь та моя знакомая из Саламанки говорила, что, скорее всего, Абдель-Малик забрал деда к себе.

— Да ты, я вижу, постоянно о ней вспоминаешь! — заметил идальго. — У вас что-то серьезное?

— Да, очень. Мы с ней друзья.

Мануэль с недоумением взглянул на Алонсо:

— Друзья? Просто друзья?

— Нет, не просто друзья, а настоящие друзья! — Алонсо замялся. — Знаешь, я как-то в данную минуту тоже не готов рассказывать об этом. Меня сейчас прежде всего волнует судьба деда. Ты, случайно, не знаешь, где именно в Альпухарре находится ставка эмира, да продлит… — Он поперхнулся и не закончил фразы.

— Знаю, конечно. В армии все это знают. Место, куда он отправился, называется Лаухар-де-Андарас.

— И как туда добраться?

— Я это выясню, и мы поедем туда вместе. Только не завтра, а через два дня, хорошо? Завтра и послезавтра мы должны быть в патруле.

— Ты поедешь со мной? — Алонсо не скрывал радости.

— И я, и вся наша веселая компания.

Компания же тем временем действительно веселилась. Громадный Лопе — солдат из Сеговии, прозванный так за малый рост, — расхваливал еду, не очень похоже, но потешно передразнивая акцент Штаубера. Он любил находиться в центре внимания товарищей и смешить их. Мануэль подозревал, что за спиной он и его передразнивает. Идальго ничего дурного в этом не находил и даже очень хотел бы на это посмотреть, но не решался попросить, чтобы не смущать солдат.

Служанка поставила на стол свежеиспеченные, ароматные лепешки и блюдо с вареными яйцами. При виде их лицо Мануэля просветлело.

— Ты так обрадовался яйцам?! — поразился Алонсо. — Как же дешево тебе достается твое счастье!

— Хочешь задачку? — спросил Мануэль.

— Нет, спасибо. Я с математикой не в ладах.

— Это не математическая задача. Скорее что-то вроде загадки на сообразительность. Возьми одно из этих яиц и поставь его вертикально на стол.

Алонсо сделал это, и яйцо, естественно, покатилось к краю стола, чуть не упав.

— Да нет, — рассмеялся Мануэль. — Поставь так, чтобы оно не падало.

— Есть еще что-то, что ты забыл сказать в первый раз? — полюбопытствовал Алонсо.

— Кажется, нет.

— Тогда скажи мне: обязан ли я при этом сохранить яйцо целым?

Мануэль расхохотался.

— Молодец, ты задаешь правильные вопросы! Нет, не обязан.

— В таком случае вот, пожалуйста, — Алонсо прижал яйцо тупым концом к деревянной столешнице, отчего оно треснуло, и оставил его стоять.

Мануэль захлопал в ладоши.

— Скажи честно, ты ведь вспомнил детскую историю про Хуанело?

— Нет, я не знаю историй, которые рассказывают друг другу дети в Кастилии. Я ведь вырос здесь, в Гранаде. Что это за история?

— Про дурачка Хуанело. В то время как многие ученые люди ломали голову, как решить эту задачу с яйцом, он сделал это сразу, причем именно так, как ты.

— Нет, про Хуанело ничего не знал. А вот про великого Брунеллески слышал точно такую же историю, хотя никогда не верил, что это произошло на самом деле. Лет семьдесят назад во Флоренции решили возобновить прерванное строительство собора Санта-Мария-дель-Фьоре. Городские власти должны были назначить архитектора для возведения купола. Приехали множество зодчих из разных стран. Одним из них был Филиппе Брунеллески, который предложил поручить проект тому из архитекторов, кто сможет поставить яйцо вертикально на стол. И никто, кроме него, не сумел этого сделать.

— А как же он сам это сделал?

— Точно так же, как и дурачок Хуанело.

— И он действительно возвел этот купол? — спросил, развеселившись, Мануэль.

— Да, возвел. Более того, купол по форме очень напоминает яйцо со срезанным концом.

Мануэль, улыбаясь, покачал головой:

— Жаль, что ты незнаком с Кристобалем Колоном. Ему понравился бы твой образ мышления. Может быть, он и тебя согласился бы взять в океанское плавание на поиски западного пути на восток.

— Нет, не взял бы, потому что у меня морская болезнь, — ответил Алонсо, и только после этого до него дошел смысл сказанного Мануэлем. — Ты знаешь Колона? — ошеломленно спросил он, округлив глаза. — И собираешься плыть вместе с ним?

Мануэль рассказал о знакомстве с необыкновенным генуэзцем, и на лице его было написано упоительное счастье.

— Я так рад за тебя! — воскликнул Алонсо. — Надеюсь, король и королева утвердят проект Колона. Только одно меня смущает. Колон собирается найти путь к землям Великого хана, чтобы объявить эти земли собственностью Кастилии и начать выкачивать оттуда золото и драгоценности? Я правильно тебя понял? Иными словами, он считает, что Кастилия вправе просто так прийти в чужую страну, объявить ее своей и ограбить?

Тут, увидев, как счастливое выражение на лице друга начинает угасать, Алонсо спохватился и поспешил исправить впечатление от своих слов:

— Мануэль, это все сейчас не так важно! Главное, что ты нашел достойное тебя занятие. Это действительно великий проект, в этом не может быть тени сомнения. Чем бы он ни завершился, он войдет в историю!

Мануэль, однако, призадумался. Вопрос был не из простых. Вправе ли Кастилия объявить чужие земли своими только потому, что они населены людьми, не знающими учения Христа? Ведь именно так она поступила с Канарскими островами. И то же самое сделали португальцы с Азорским архипелагом. Отец Мануэля, Фелипе, ратовавший за открытие заморских земель, никогда не касался нравственной стороны вопроса.

А ведь дело было не только в морали. Кастилия только что завершила десятилетнюю войну. Ни для кого не было секретом, насколько эта война истощила финансы королевства. Готова ли она к новой войне с неведомым ханом, который правит огромной империей?

«Пожалуй, Алонсо прав, предлагая сейчас не думать об этом, — решил Мануэль. — К тому же, возможно, я просто неверно понял Колона. Главное — отправиться на запад, в открытый океан, куда никто еще не отваживался плыть, и найти морской путь в Азию».

…По причине ураганного ветра и непрекращающихся дождей, перемежавшихся градом, в Альпухарру отправились не через два дня, а только через неделю, когда тучи развеялись и солнце немного отогрело замерзшую Андалусию. Небольшой конный отряд скакал на юг через горные перевалы, когда над ним в напоенном влагой воздухе зажглась исполинская арка сияющей радуги.