— Семнадцать кораблей? — Глаза Росарио расширились. — Это же целая флотилия!

— Семнадцать! — подтвердил Алонсо с нажимом, словно число кораблей во второй экспедиции Кристобаля Колона было его личной заслугой. — Три больших галеона и четырнадцать каравелл.

При каждой своей или ее реплике Алонсо, пользуясь случаем, поднимал голову и смотрел на лицо всадницы, восседавшей на вороной кобыле. Попона была украшена хорошо знакомым ему изображением серебряного единорога на небесно-голубом фоне. Алонсо вел обеих лошадей под уздцы. Сквозь кроны кипарисов и сосен, обступивших со всех сторон древнюю римскую дорогу, на путников падали неяркие лучи сентябрьского солнца.

— Они опять отплыли из того маленького рыбацкого городка? — спросила Росарио.

Белое с синими фестонами платье и черная шелковая накидка с капюшоном подчеркивали редкое сочетание цвета ее волос и глаз. Длинные края капюшона свисали до самого пояса. Настроение Росарио было приподнятым. Известие о том, что Кристобаль Колон вторично направился к открытым им островам, на одном из которых находится Мануэль, не могло не обрадовать хозяйку Каса де Фуэнтес. На ее лице было написано: скоро Манолито вернется домой!

— Из Палоса? — уточнил Алонсо. — Нет, на этот раз выбрали крупный портовый город. Вторая эскадра отчалила из Кадиса. И теперь речь идет уже не о кучке местных жителей, которых силком заставили плыть на край света к верной гибели, как тогда они думали. Помимо моряков и королевских чиновников, с Колоном во второе плавание отправились сотни безземельных дворян, которым после падения Гранады больше нечем заняться, а также десятки священников и монахов. Говорят, в этой экспедиции принимает участие больше полутора тысяч человек.

— Как внушительно! И чем же эти надменные кабальеро намерены заниматься на островах? Зачем нужно столько священнослужителей? Кажется, я догадываюсь, — нахмурилась Росарио.

Всякое упоминание насильственного обращения иноверцев в католичество будило в ней возмущение нескольких поколений ее альбигойских предков.

— Разумеется, вы правы, донья Росарио, — кивнул Алонсо. — Для обращения туземцев. Они берут с собой пятерых индейцев из числа тех, что были привезены сюда после первого путешествия. Эти люди успели прилично овладеть кастильским. Теперь они будут служить переводчиками. Тут ничего не поделаешь. Новооткрытые земли объявлены собственностью Кастилии. Корабли Колона везут туда семена, скот, лошадей и всевозможное имущество для создания постоянных поселений.

— Как странно, — проговорила Росарио. — Значит, опять будет война. Ведь эти земли уже сейчас кому-то принадлежат. Вряд ли их отдадут без сопротивления. Разве их высочества этого не понимают?

— Насколько я помню рассказы моряков, вернувшихся из первого путешествия, индейцы встретили их на редкость дружелюбно и никак не возражали против присутствия на своей земле чужестранцев. На некоторых островах кастильцев даже принимали за богов.

— Да, вы совершенно правы, дорогой Алонсо! — обрадовалась всадница. — Я тоже помню эти рассказы. Мой сосед, старый приятель дона Фелипе, был на приеме Колона в барселонском соборе и говорил мне об этом. Что ж, прочь волнения! Будем думать только о хороших новостях и ждать возвращения Мануэля! Как вы думаете, как скоро может быть организовано отплытие кораблей с Эспаньолы в Кастилию?

Алонсо не успел обдумать ответ на этот вопрос. На опушку леса с боковой тропинки выехало несколько всадников: идальго лет сорока пяти, молодая девушка и трое вооруженных слуг.

— Вот и наш сосед, о котором я вам только что говорила, — понизив голос, сообщила Росарио. — Каспар де Сохо и его дочь Долорес.

Сохо походил бы на римского патриция прямым носом и окаймлявшими лоб и виски кучерявыми волосами, если бы не характерные для кастильского дворянина бородка клинышком и усы. Внешность Долорес производила странное впечатление. Вероятно, в детстве она была хорошенькой, но какая-то деревянная скованность, с которой она держалась, и колючий, недружелюбный взгляд маленьких серых глаз придавали облику девушки странную неестественность.

Отец и дочь были в широких четырехугольных бархатных беретах, украшенных вышивкой и перьями.

— Донья Росарио, рад видеть вас в добром здравии! — громким голосом произнес Сохо.

— Доброго вам дня, дон Каспар! Здравствуйте, сеньорита Долорес! — приветливо откликнулась Росарио. — Рада представить вам близкого друга Мануэля, сеньора Алонсо Гарделя.

Сохо скользнул взглядом по Алонсо, ответил на его полупоклон едва видным кивком и, словно забыв о его существовании, снова обратился к Росарио:

— Как я слышал, несколько дней назад отправилась в океанское плавание новая эскадра Кристобаля Колона. Теперь надо думать, что возвращения вашего сына осталось ждать совсем недолго.

— Благодарю вас, дон Каспар! Сеньор Гардель уже сообщил мне это радостное известие.

Алонсо не был уверен в точности своих наблюдений, но ему показалось, что при упоминании имени Мануэля Долорес слегка поджала губы.

— Не буду мешать вашей прогулке, сеньора, — молвил Каспар де Сохо. — Надеюсь, в скором времени мы увидимся на балу у герцога Альбы де Тормеса.

С этими словами он попрощался, и небольшая кавалькада покинула опушку леса.

Последние слова кабальеро, очевидно, предназначались для того, чтобы произвести особое впечатление на человека неблагородного происхождения, каковым в его глазах являлся Алонсо. Интересно, что бы он сказал, узнав, что книготорговец Алонсо Гардель постоянно видится с упомянутым герцогом Альбой в литературном кружке Консуэло Онесты?

— Я не слишком пришелся по вкусу вашему другу, не так ли? Может быть, дело в том, что я не дворянин?

— Возможно. — Росарио смутилась. — Он полон предрассудков. Но я не утверждала, что он мой друг. Сохо был приятелем дона Фелипе. Что же касается меня, то между нами всегда существовала определенная натянутость, а после того, как Мануэль, вернувшись с войны, не возобновил ухаживаний за сеньоритой Долорес, она усугубилась. Мануэль рассказал мне, что во время осады Гранады он полюбил девушку, которая вскоре куда-то исчезла. Я просила рассказать об этом подробнее, но он обещал сделать это лишь после того, как отыщет пропавшую возлюбленную. Так я о ней ничего и не узнала.

По дороге в Саламанку Алонсо размышлял о том, когда он теперь снова увидит хозяйку Каса де Фуэнтес. С прошлой встречи прошло не более двух недель, однако для сегодняшнего визита была веская причина: он должен был сообщить Росарио об отплытии эскадры Колона. Но теперь появляться у нее чаще чем один раз в месяц или даже в два месяца было бы неприлично. Алонсо уже ловил косые, недоумевающие взгляды Эмилио и Пепе.

Впрочем, после совместной прогулки в лесок, куда уходила римская дорога, Алонсо казалось, что ему вовсе и не хочется так уж часто видеть Росарио. Он словно насытился ее присутствием и теперь полагал, что не питает никакого особого интереса к сеньоре де Фуэнтес.

Так ему казалось еще два дня.

На третий Алонсо заскучал. Бранил себя, негодовал, всячески пытался отвлечься, но все равно тосковал. Днем наведался к Консуэло и поделился с ней своими терзаниями.

— Тебя, несомненно, что-то с ней связывает, — решительно заключила обитательница особняка на предмостной площади. — Не случайно же ты постоянно видел ее во сне на протяжении двух лет.

Да, видимо, он просто привык часто видеть во сне юную синеглазую красавицу. А теперь, после знакомства с Росарио во плоти, эти сны прекратились. Алонсо решил, что он скучает не по нынешней сеньоре де Фуэнтес, матери Мануэля, а по «девушке из медальона».

Алонсо пришла в голову спасительная мысль: он решил, что нынче же ночью непременно увидит ее во сне и это его успокоит. Ведь в попытках воздействовать на сюжеты сновидений он достиг немалых успехов! Пусть он так и не научился влиять мыслью на реальность — уж в своих-то снах, когда он их осознавал, Алонсо был полноправным господином. Почти полноправным, поправил он себя, вспомнив, как пытался превратить приснившегося ему накануне Каспара де Сохо в дружелюбного гнома с высоким колпаком, а тот стал рыжей собакой и завилял хвостом. Главная-то цель все же была достигнута: недоброжелатель превратился в дружелюбное существо.

Алонсо весь вечер набирался решимости и лег спать с таким напряженным ожиданием встречи с синеокой чернокудрой «девушкой из медальона», что полночи вовсе не мог заснуть, а затем, измученный, провалился в глубокое забытье и никаких сновидений наутро не помнил.

Этот недосып, из-за которого Алонсо весь день с трудом держался на ногах, занимаясь делами книжной торговли, свалило его в неурочный час, как только он вернулся домой.

Полежав немного, он встал с кровати и вылетел в окно по солнечному лучу. Все пространство было напоено золотым сиянием. Вскоре Алонсо оказался на римской дороге, пролегавшей внутри огромной залы, напоминавшей неф главного собора в Саламанке.

— В светлой радости усни, — приветствовала его Росарио де Фуэнтес и лучезарно улыбнулась. — Ты родился. Это сны.

Алонсо испытывал облегчение оттого, что теперь не придется искать ее образ в сновидениях. Вот она стоит перед ним во весь рост и улыбается. Только зачем она держит, подобно Афине Палладе, этот длинный сверкающий меч?

Навстречу Росарио выплыла из бокового нефа девушка из медальона. Она была меньше, тоньше, но моложе и быстрее. Она тоже была вооружена, однако напоминала скорее охотницу Артемиду.

— Постарайтесь прожить жизнь, никого не убивая! — крикнул им Алонсо. Но воительницы уже сошлись в смертельной схватке. Алонсо обмирал от ужаса за каждую из них.

Обе мастерски владели мечом и с такой скоростью управлялись с клинками, что те выглядели подобно двум павлиньим хвостам из сверкающих стальных полосок.

— Какой талант! — восхищенно произнес Пако Эль-Рей, поглаживая бороду. На кольце, свисающем с левого уха, проступали контуры черепахи. — Мы с ней одного племени!

— С какой из них? — спросил Алонсо. — С доньей Росарио или с девушкой из медальона?

Пако загадочно взглянул на Алонсо и медленно произнес, чеканя каждое слово:

«Сны? Так это же сон! — догадался Алонсо. — Ну, конечно, это сон, и все в нем будет происходить так, как захочет сам сновидец».

— Вам не надо драться! Вы обе суть одно! — крикнул Алонсо.

Соперницы слились друг с другом в ослепительной вспышке света, и теперь Росарио, юная, восемнадцатилетняя, стройная, стояла за высоким клавесином, и из-под ее пальцев расходились во все стороны серебристо-золотистые дорожки. Ее взгляд упал на Алонсо, и она улыбнулась ему так, как может улыбаться пространство нашего собственного сна, где мы желанны, любимы и где нам ничего не грозит.

Сновидение кончилось, однако состояние сна продолжалось. Алонсо спал и в то же время слышал пение птиц за окном. Судя по отсутствию иных звуков, рассвет только занимался. Алонсо вспомнил лицо юной Росарио, когда она стояла за клавесином, и этот образ снова во всех подробностях возник перед ним. Не так, как бывает в воспоминаниях, а совершенно отчетливо, как наяву. Или как во сне, когда он еще только переживается, а не вспоминается на следующий день.

Это было одновременное пребывание и во сне, и в бодрствовании. На правый глаз упал лучик солнца, отчего Алонсо сдвинулся левее, отвернулся к стене и плотнее закутался в одеяло. В то же самое время в пространстве сна он приставил к правому глазу длинную полую трубку, напоминающую флейту. На другом ее конце что-то обжигающе сверкнуло, но Алонсо покрутил одно половинку трубки, и яркое пятно исчезло.

Он пожелал вспомнить, какой была девушка из медальона во всех предыдущих снах.

И все эти сны тут же явились его взору!

Они возникли все до единого. Давно забытые, как казалось, они таились где-то в глубине памяти. Вереница, гирлянда, длинная цепочка снов, где присутствовала эта девушка. И, наводя зрительную трубку то на одно, то на другое сновидение, Алонсо совершенно отчетливо вспоминал его во всех подробностях. Вот самый первый из них — тот, что приснился ему в памятную ночь, после того как они с Матильдой украдкой вошли в комнату, где лежал в беспамятстве раненый Мануэль, и Матильда заглянула в его медальон. Алонсо тогда впервые увидел этот образ, и ему в ту же ночь приснился сон — про ребенка-единорога и псов-инквизиторов.

Алонсо знал, что уже не в первый раз он попадает в подобный туннель памяти, где перед взором разворачивается вереница сновидений, связанных друг с другом какой-то общей темой. Это с ним уже бывало, но каждый раз при пробуждении забывалось.

Вот откуда бралось так часто преследовавшее его по утрам ощущение, будто он что-то постиг, но забыл, что именно! Впервые оно появилось более двух лет назад, весной 1491 года, когда Алонсо и Сеферина покинули Гранаду — можно сказать, бежали оттуда — и поселились в доме дяди Хосе.

Лишь теперь ему удалось не только уловить гирлянду снов, но и удержать ее, потому что это произошло в момент, когда уровень осознания был выше, чем обычно.

Алонсо направлял воображаемую зрительную трубку на любую выбранную им тему, и перед ним возникали сновидения, связанные с этой темой, даже если он видел их в самом раннем детстве. Поразительным образом Алонсо немедленно вспоминал каждый из них, как только тот всплывал перед его взором! Ни одно сновидение, оказывается, не было по-настоящему стерто из памяти! Они просто где-то прятались, и Алонсо изредка получал доступ к ним, но, просыпаясь, забывал.

Эта только что открытая область его памяти — его необычная, незнакомая прежде вторая память — таила в себе баснословные, неисчерпаемые хранилища снов.

А многообразие сюжетов! Им не видно было конца! Чего только не создавало воображение, когда сон освобождал его, временно отменяя ограничения и рамки так называемой яви.

Может быть, Консуэло была права и способность Алонсо управлять своими сновидениями, точнее, некоторыми из них, по значимости не уступала дару орбинавтов? Во всяком случае, сделанное только что открытие второй памяти представлялось ему чем-то сравнимым со способностью Пако Эль-Рея переходить из свершившегося витка реальности в другой, сделав его тем самым несбывшимся.

Вот сны про неисследованные, тайные помещения и пространства. Как же их много! Оказывается, они снились ему с самого детства, а он, пробуждаясь, о них забывал. Сны про комнаты в доме, которых на самом деле не было, про таинственные чердаки и подвалы, про дворцы и их внутреннее убранство.

Вот чертог, в котором находятся огромные коллекции картин, статуй и книг. Сколько раз Алонсо бывал здесь! Теперь он его вспомнил. Один и тот же дворец, но вечно изменчивый, всегда открывавшийся с нового ракурса. Алонсо так часто испытывал предвосхищение его внутренних богатств, проходя через центральный вход и оказываясь возле ведущей вверх мраморной лестницы с широченными ступенями. Да, он помнил эту лестницу до мельчайших подробностей рисунка на ее перилах! Он знал, что там, наверху, собраны лучшие в мире произведения искусств, самые захватывающие романы, самые изящные поэмы и сонеты, самые интересные путевые заметки, книги о невероятных открытиях! Откуда он это знал?! Конечно, из предыдущих снов. Ведь он бывал здесь бессчетное число раз.

Когда удерживать состояние сна стало уже невозможным, Алонсо пришлось встать: тело бунтовало против горизонтального положения, желудок стягивало от голода, хотелось умыться, одеться, куда-то идти, что-то делать.

За окном простиралась Саламанка, которую он теперь знал в различных ипостасях. Это был не только город из золотистого песчаника, где Алонсо впервые оказался осенью, когда католические войска осаждали Гранаду, но и тот сказочный город, что снился Алонсо с отроческих лет. Со своими каналами, мостиками, лодками, галереями, соединявшими величественные дворцы на уровне высоких этажей.

Об открытии второй памяти хотелось немедленно рассказать близким людям, тем, кто, как и он, постоянно учился распознавать сновидческую природу реальности, — деду, матери, Консуэло, Росарио. Нет. — Одернул себя Алонсо. — Росарио была здесь не при чем, она ничего не знала про «Свет в оазисе». К тому же с какой стати стал бы он делиться впечатлениями о такой интимной сфере, как мир его снов, с матерью своего друга?

Консуэло, узнав о существовании второй памяти, пришла в восторг, расцеловала его и, схватив лютню, извлекла победный аккорд.

— Алонсо, какое чудесное открытие! Теперь осталось выяснить, что именно хранит вторая память: только ли то, что нам снилось, или же и то, что происходило с нами наяву.

— Я уже подумал об этом.

— Мы ведь забываем не только сны, — продолжала Консуэло. — Представь себе, как много всего забывается из яви. Если все это тоже хранится где-то в глубине нашей памяти и если мы можем добраться до этих забытых впечатлений, то это означает, что ничего не пропадает. Это и жутко, и прекрасно!

— Ты считаешь, что мы многое забываем?! — удивился Алонсо. Ему казалось, что с обычной памятью у него все в порядке.

— Разумеется! — воскликнула его собеседница. — Скольких человек ты видел сегодня по дороге сюда? Можешь сказать, во что все они были одеты? А ведь твои глаза это видели! По сути, все, что когда-то слышали уши, видели глаза, ощущало тело, — все это, возможно, хранится во второй памяти. Похоже, ты недооцениваешь значительности собственного открытия.

Алонсо присвистнул.

— Да, ты права. Я как-то не подумал, что сила моей обычной, первой, памяти, на которую я никогда не жаловался, вовсе не распространяется на то, что осталось вне внимания. Действительно, скольких людей я вижу каждый день! Сколько деревьев! Домов! Ведь на большую часть всего этого я вообще не обращаю никакого внимания, просто проходя мимо. Но где-то в памяти могут храниться все эти впечатления! Если твое предположение верно, то мы нашли доступ к удивительному источнику знания.

Пока он говорил, у него возникла новая идея, и Алонсо на мгновение замолчал, чтобы обдумать ее.

— Консуэло, — прошептал он. — а если попробовать вспомнить все, что мы читали или пытались прочесть в нашей рукописи?

Хозяйка особняка недоумевающе нахмурилась. Затем лицо ее прояснилось.

— Вспомнить через вторую память?!

— Вот именно! — воскликнул Алонсо. — Возможно, так нам откроется нечто, что ускользает при чтении и при попытках расшифровки! — Загоревшись идеей, он уже жалел, что не может сразу заснуть, чтобы проверить ее.

Как жаль, что в опытах со снами приходится зависеть от прихотей тела.

— Кстати, — вспомнила вдруг Консуэло. — а ты пробовал влиять на сюжеты снов, используя древо исходов? Помнишь, мы говорили об этом?

— Должен признаться, что я ни разу об этом не вспомнил, — смутился Алонсо. — Когда во сне обретаешь осознанность, можешь просто пожелать чего угодно. Как-то странно думать о том, как мог бы развиваться этот сон, если бы я вылетел не в окно, а в трубу… Проще взять и вылететь.

— Вот тебе еще одно доказательство того, как много всего мы забываем! — победно изрекла Консуэло. — Даже такое чудо памяти, как Алонсо Гардель, не может вспомнить собственное решение. Ладно, давай вернемся к вопросу о второй памяти. Расскажи еще раз, как ты в нее проникаешь. Я правильно поняла, что ты воображаешь, будто смотришь через трубку на то, что тебя интересует?

— Когда привыкаешь, можно обойтись и без этого, — ответил Алонсо. — Но думаю, что для начала лучше действительно вообразить что-то в подобном роде. Так будет легче настроиться на поиск цепочек снов.

Ночью Алонсо не торопился лечь, боялся, что из-за волнения не сможет заснуть. Чтобы утомить себя, он долго сидел над рукописью, вооружившись словарем Небрихи и выбрав в тексте фрагмент, в котором ему до сих пор никак не удавалось разбить сплошной поток букв пробелами и снабдить их недостающими огласовками так, чтобы получилось нечто осмысленное.

На этот раз — в чем помог именно словарь — Алонсо сумел в нескольких местах заметить повторяющееся сочетание, которое он истолковал как «замедленный ум» или «замедленное мышление». Но к чему это относилось, оставалось неясным.

Наконец глаза стали слипаться, и Алонсо лег в постель, стараясь погасить нарастающее возбуждение перед предстоящими опытами.

Ему приснился яркий и длинный сон, который, однако, не был «сказочным», поэтому Алонсо не знал, что все это ему снится. В результате он даже не вспомнил о возможности воздействия на сюжет сновидения. Когда он проснулся, было еще темно. Алонсо чуть было не вскочил, чтобы выпить воды, но вспомнил про вторую память и застыл в том положении, в котором находился, лежа на правом боку, не шевелясь, почти не дыша, чтобы не расплескать неосторожным движением остатков сновидческого настроя.

Он представил себе, что смотрит в зрительную трубку, направляя ее на фрагмент рукописи, над которым корпел в реальности. Сначала воображаемые буквы расплывались и уползали, подобно тонким черным муравьям, и Алонсо стал прикручивать две части трубки, словно фокусируя ее на желанном объекте. Вскоре он забыл про трубку, погрузившись в изучение текста. И довольно быстро увидел то, что прежде ускользало от его внимания. «Ну конечно!» — вскрикнул бы он от радости, если бы у него было хоть малейшее желание издавать звуки. Но такого желания не было — Алонсо опять, как накануне, пребывал в ясном, сконцентрированном и незамутненном состоянии.

Несколько повторяющихся сочетаний букв стали вдруг понятными, благодаря чему Алонсо вскоре удалось полностью расшифровать весь фрагмент. Он сбросил с себя сон, вскочил и быстро открыл рукопись. Убедившись, что вторая память ни в чем не исказила текста, Алонсо поскорее записал его перевод:

«Следует обратить внимание на важность замедления ума. Явь можно уподобить очень неторопливому и вязкому сну. Для воздействия на такой сон необходимо либо ускорить его, либо замедлить собственные мысли. Поскольку наше видение в каждый данный момент уже сформировано, ускорить его чрезвычайно трудно. Орбинавту целесообразно действовать вторым способом, то есть замедлить собственный ум с помощью описанных ниже медитаций. Развивать эту способность желательно в бодрствующем состоянии, ввиду того что скорость перемен в сновидениях слишком высока для подобного упражнения ума».

Так вот оно что! Вот почему мастерства управления снами недостаточно для воздействия на явь. Оказывается, необходимо не только постоянно осознавать сходство реальности и сна, но и владеть загадочным умением «замедлять» мышление. Что именно подразумевалось под этим словом, Алонсо мог пока только гадать. Но он надеялся, что при дальнейшей расшифровке текста придет ясность и по этому поводу.

Итак, проделанный эксперимент оказался удачным и подтвердил предположение Консуэло о том, что вторая память хранит не только сны, но и воспоминания из реальной жизни. Изучение текста через вторую память оказалось более плодотворным, чем в обычном бодрствующем состоянии.

Через несколько дней Алонсо прибыл в Кордову и рассказал о своем открытии деду и матери.

— Несколько лет назад я, кажется, чуть было не обнаружила то же самое, — рассказала Сеферина. — Я тогда заметила, что если после пробуждения еще какое-то время лежать с закрытыми глазами, стараясь не менять положения тела, и вспоминать все подробности только что увиденного сна, то можно вспомнить еще несколько снов на ту же тему. Причем при этом вспоминались и недавние, и давние сновидения — даже такие, которые я видела много лет назад.

— Мне кажется, это и есть вторая память! — воскликнул Алонсо, с уважением глядя на мать.

— Это были просто воспоминания, — возразила Сеферина, — тусклые, наполовину стертые воспоминания. В них не было яркости настоящего переживания.

Когда Алонсо и дед остались наедине, Алонсо задумчиво проговорил:

— Как ты думаешь, если бы ты был орбинавтом, ты мог бы помолодеть?

— Я ведь не знаю, как именно действия орбинавта воздействуют на его тело. — На лице Ибрагима мелькнула улыбка, отчего морщинки вокруг глаз стали еще глубже. — Может быть, никак. В тексте мы ничего на эту тему не читали.

— Какая странная мысль! — поразился Алонсо. — Я вовсе не это имел в виду. Значит, ты допускаешь такую возможность, что изменение реальности орбинавтом как-то сказывается на его теле, независимо от того, что именно и ради чего он меняет? То есть, скажем, ему не понравилось красное вино, и он перешел в такой виток реальности, где он выпил не красное, а белое, а при этом в его теле что-то произошло просто из-за самого перехода? Я-то спрашивал об орбинавте, целью которого является как раз предотвращение старения, а не выбор вина.

— Ты так спокойно говоришь о винах, как будто никогда в жизни не соблюдал мусульманских запретов, — заметил Ибрагим. — А когда-то не верил, что сумеешь приспособиться к католическому обществу.

Алонсо ничего не ответил, спокойно ожидая, когда дед вернется к теме беседы. В последнее время удерживать внимание на обсуждаемом предмете становилось для Ибрагима все более сложной задачей.

Старик, похоже, забыл, о чем они говорили, и молчание стало затягиваться.

Нет, как выяснилось, не забыл.

— Давай поставим вопрос иначе, — предложил вдруг Ибрагим. — Может ли орбинавт предотвратить чье-то старение с помощью переходов в иные витки реальности? Например, может ли любящий внук продлить таким образом жизнь деда на несколько лет?

— Например, так, — согласился Алонсо.

— Увы, дорогой Али, я уверен, что это невозможно.

Алонсо думал так же. Но уверенности у него не было, поэтому ему было интересно узнать доводы Ибрагима.

— Мне кажется, для иллюстрации подойдет твой неблагочестивый пример с вином. Представь себе, что орбинавт находится перед столом, на котором стоят два кувшина — один с красным вином, другой с белым, — а также пустой кубок. Такие моменты в рукописи называются точками ветвления. Орбинавт может выбрать одну из трех возможностей: либо выпить красное, либо выпить белое, либо не выпить ничего. Человек делает свой выбор, наливая себе красное вино. Пьет, морщится и приходит к выводу, что этот виток ему не понравился. И тогда, пуская в ход свой особый дар, он мысленно возвращается к точке ветвления и представляет себе, что выбрал одну из двух оставшихся возможностей — либо выпил белое, либо решил ничего не пить.

— Ты хочешь сказать, что у него нет четвертой возможности? — спросил Алонсо.

— Вот именно, — кивнул Ибрагим, — в точке ветвления у него нет, например, возможности взять со стола кувшин с молоком, потому что на столе такого кувшина нет. Орбинавт может действовать лишь в рамках того выбора, перед которым он находится. Возвращаясь к твоему вопросу, мы можем сказать, что у орбинавта Алонсо нет такой возможности, как нестареющий дед. Либо дед стареет быстрее, либо медленнее. Вот и весь выбор, — заключил Ибрагим будничным голосом.

Алонсо грустно молчал, не сомневаясь в верности рассуждения старого книжника.

— Дорогой Али, — вдруг сказал дед так, будто его осенила новая мысль. — Мне сейчас пришло в голову, что у тебя есть неоспоримые преимущества перед орбинавтом из нашего примера.

— Вот как? — криво улыбнулся в ответ Алонсо. — А мне кажется, никаких преимуществ у обычных людей перед волшебниками нет.

— Не такие уж они и всемогущие волшебники, — возразил Ибрагим. — Как ты знаешь, если после точки ветвления прошло много времени, то есть, говоря языком манускрипта, если глубина ствола достаточно велика, то орбинавту что-то мешает перейти в другой виток. Мы, правда, до сих пор не знаем, что именно. Впрочем, главное в моей мысли то, что ты вовсе не обычный человек. За эти годы ты стал мастером снов. И когда я уйду из этого мира, ты все еще сможешь видеться со мной в своих сновидениях. Мой образ не сотрется из твоей памяти. Ведь теперь ты можешь добраться до любого воспоминания. А орбинавты, похоже, ничего такого делать не умеют. Во всяком случае, если судить по тем частям текста, которые мы уже расшифровали. Вот я и говорю, что тебе лучше, чем орбинавту из нашего примера.

— Он тоже может увидеть во сне деда, — возразил внук.

— А может и не увидеть. От его желания это не слишком зависит. Твои же сны напрямую управляются твоими желаниями. Это большая разница.

— Я предпочел бы видеть тебя наяву, а не во сне, — заупрямился Алонсо. — Ведь во сне это будешь не ты, а порождение моего ума.

— В твоей яви я тоже порождение твоего ума, — заметил старик. — Так же, как в моей яви ты — порождение моего ума. Скоро я узнаю, что еще может породить мой ум, когда закончится этот медленный сон. Вероятно, я забуду эту жизнь так же, как мы забываем сны, когда им на смену приходят новые. Ведь не помним же мы, что с нами происходило до рождения.

Дед с усилием поднял руку и показал на одну из полок, сплошь загроможденных печатными фолиантами и рукописями.

— Али, найди-ка текст Пятикнижия на древнееврейском языке.

— Зачем? — удивился Алонсо.

— Помнишь, как братья называли Иосифа?

— Помню. Сновидцем.

— Да, таков перевод. Но в оригинале там, насколько я помню, не одно, а два слова.

Найти требуемую книгу в царящем на полке беспорядке было непросто. Когда она наконец нашлась, Алонсо быстро отыскал в ней то, что интересовало деда.

— «Бааль а-халомот а-лазэ ба», — прочитал он и перевел: — «Вот пришел этот сновидец». Это слова его братьев.

— Так и есть, — удовлетворенно крякнул Ибрагим. — «Бааль а-халомот». Два слова. Господин снов. Владеющий снами. Мастер снов. Ты теперь тоже мастер снов, Алонсо. Ты уподобился Иосифу Прекрасному. Держись подальше от жены царедворца, ведь она чуть не погубила сновидца…

* * *

Знакомых жен царедворцев у Алонсо не оказалось, а держаться подальше от матери своего друга ему удалось до самого декабря. И воспринимал он этот факт как значительное достижение. Сны, в которых, благодаря второй памяти, постоянно возникала Росарио, вместо того, чтобы гасить, лишь подогревали желание увидеть ее наяву.

Вечером 1 декабря Алонсо твердо решил, что нанесет визит в Каса де Фуэнтес. С прошлого посещения прошло больше месяца. Пора, в конце-то концов, навестить старого серого приятеля Саладина.

На этот раз для прогулок в лесу было слишком холодно и промозгло, и они сидели в небольшой столовой, рядом с кухней. Через окно, выходящее на внутренний двор замка, в противоположной стене были видны крюки для привязывания лошадей. Росарио угощала гостя свежевы-печенными лепешками с перетертой оливковой мякотью. От мяса он отказался, сказав, что не голоден, но небольшую горячую лепешку с удовольствием попробует.

— Я рада, что представился случай уже не в записке, а с глазу на глаз поблагодарить вас за ваш замечательный подарок! — Росарио выглядела растроганной его вниманием. Недавно ей доставили изготовленный по заказу Алонсо высокий стул со ступенькой, чтобы было удобнее играть на клавесине.

Алонсо коротко поклонился. Он с самого начала решил вести себя как можно сдержаннее. И теперь старался не смотреть на это лицо, на эти глаза, не замечать этого наклона головы, движений этих длинных пальцев. Тем более что он все это уже знал наизусть по бесчисленным сновидениям.

Вскоре выяснилось, что Росарио настроена на серьезный лад.

— Мануэль рассказывал мне о разговоре, произошедшем между вами во внутреннем дворике дома вашего дяди, — начала она, и Алонсо снова почувствовал на себе тот пытливый взгляд, который, казалось, делал невозможным все мелочное, скрытное и недостойное. До сих пор она только однажды так смотрела на него: в тот раз, когда вспомнила, что он спас ее сына от смерти. — Вы говорили ему что-то о том, что наша жизнь похожа на сон, и что, вопреки различным вероучениям, творит ее наш собственный разум, а не какое-то доброе, злое или непоследовательное божество.

— Я не подозревал, что дон Мануэль столь точно понял тогда мою мысль, — смутился Алонсо. Выдерживать взгляд Росарио было как-то неуютно. Ему вспомнилось, что нечто подобное он испытывал на цыганской стоянке в обществе странного кузнеца с кольцом в ухе.

— Тот разговор произвел на него сильное впечатление, — продолжала хозяйка замка. — Но позже, после одного весьма необычного происшествия, Мануэль старался больше об этом не думать. Даже не знаю, почему решился рассказать мне обо всем этом. Видимо, что-то не дает ему успокоиться и полностью выкинуть эти мысли из головы.

Алонсо непонимающе глядел на Росарио.

— Сначала расскажите мне поподробнее про сны и реальность, — попросила она.

И тут Алонсо словно прорвало. Испытывая неимоверное облегчение оттого, что может быть искренним с этой женщиной из своих снов, а также оттого, что ее проницательный взгляд сменился на сосредоточенность внимательной слушательницы, он говорил и говорил.

— Позвольте мне подытожить, — произнесла хозяйка замка, когда Алонсо замолчал, — и скажите, правильно ли я вас поняла и не упустила ли чего-то важного. Сходство между сновидением и явью состоит в том, что и во сне и наяву не существует ничего постоянного. Все переменчиво, все уходит, сменяясь чем-то другим, подобно морским волнам. Кроме того, наши воспоминания о событиях, которые мы переживали в прошлом, со временем тускнеют и теряют выразительность и правдоподобие. Точно таким же качеством обладают и наши воспоминания о сновидениях.

Росарио отпила глоток вина и продолжала:

— Большинство людей судят о сновидениях по этим стертым, неясным отпечаткам в памяти и поэтому считают сны синонимом чего-то ненастоящего, туманного, чему не следует придавать значения. Между тем в то время, когда сновидение еще только длится, все, что нам снится, представляется неопровержимо подлинным и реальным. Мы видим, слышим, обоняем, осязаем, переживаем, радуемся, горюем. Лучшим доказательством того, что до наступления пробуждения сон обладает всеми качествами реальности, является факт, что в подавляющем большинстве случаев люди в сновидении даже не догадываются о том, что это сновидение.

— Вы очень отчетливо и последовательно все изложили, — сказал Алонсо с некоторым удивлением.

— За это качество следует благодарить «Латинянку», сеньору Беатрис Галиндо, которая мне его привила! — улыбнулась Росарио.

— Итак, вы замечательно перечислили то, что роднит сон и явь, — менторским тоном произнес Алонсо, входя в роль профессора факультета снов. — А в чем же состоит различие между ними?

— Различие состоит в скорости, с которой происходят события. — Казалось, Росарио не заметила предложенной игры, хотя, возможно, она сознательно уклонилась от участия в ней.

Алонсо тут же устыдился своего нарочито игривого тона.

— Если явь и является разновидностью сна, — продолжала Росарио, — то протекает она во много раз медленнее, чем обычные сновидения, отчего перечисленные выше пункты сходства имеют обыкновение ускользать от нашего внимания, — опять последовал проницательный взгляд. Может быть, Росарио просто не знает о такой особенности своих глаз? — Алонсо, скажите, все эти рассуждения являются плодом ваших собственных размышлений или же вы где-то что-то подобное читали? Признаться, я сама читаю все, что только удается раздобыть, но не могу даже вообразить, чтобы кто-то из числа христианских мыслителей, даже самых отпетых еретиков, мог так рассуждать.

— Я немало размышляю на эти темы, — осторожно ответил Алонсо. — Но первоначально прочитал о таком понимании природы сна и яви в одной древней рукописи. Она была написана далеко отсюда, в Азии, в те времена, когда не было ни христианства, ни ислама.

Он замолчал, мучительно пытаясь разрешить для себя вопрос, можно ли посвящать Росарио в тайну манускрипта. Вне всякого сомнения, она в состоянии понять и не отвергнуть того, что в нем написано. Но иметь общую тайну с матерью друга, который в нее не посвящен?.. Такое поведение Алонсо считал не слишком лояльным по отношению к Мануэлю.

— Что ж, — заметив его колебания, решительно заключила Росарио. — Благодарю вас, Алонсо. Если вы когда-нибудь решитесь рассказать мне больше, чем сегодня, я с огромным интересом выслушаю вас. Я вообще надеюсь, что мы не в последний раз говорим на эту тему. Но сейчас я хотела бы, чтобы вы попытались объяснить мне природу того странного случая, после которого Мануэль стал всячески избегать мыслей на тему о сходстве яви и сна.

— Я постараюсь, хотя не уверен, что смогу. — У Алонсо не было никакой догадки о том, что именно он обещал сейчас сделать, но не мог же он отказать в просьбе доброй хозяйке своего верного кота.

— Во время осады Гранады произошло сражение, которое позже стали называть Боем королевы, — сказала Росарио. — Оно началось с поединка двух рыцарей. Сарацин был сильнее и выбил христианского воина по имени Гарсиласо де Ла Вега из седла. При падении Ла Вега выронил меч, и тот оказался на земле слишком далеко от него.

Алонсо слушал, недоумевая, зачем она ему все это говорит.

— Мусульманский воин, который тоже упал на землю, прижал Ла Вегу к земле. Было ясно, что сейчас он заколет рыцаря кинжалом. Как вы думаете, чем все это закончилось?

Алонсо пожал плечами, не зная, что и думать.

— Может быть, рыцарь успел вынуть какой-нибудь стилет? — предположил он. — Или с неба ударила молния и сожгла мусульманина? Донья Росарио, по правде говоря, из того, что вы до сих пор рассказали, следует, что мусульманин должен был победить в этой схватке.

— Если вы спросите кого-нибудь из тех, кто находился в долине Гранады и наблюдал за поединком, хоть того же Пепе Круса, то он скажет вам, что при падении Гарсиласо де Ла Вега не выпустил из руки меча. И поэтому, уже лежа на земле, он сумел извернуться и первым нанести удар противнику. Именно так он и победил. Как вы это объясните?

Алонсо замялся. Как-то неудобно было в отсутствие Мануэля подвергать критике точность его воспоминаний.

— Вероятно, дон Мануэль наблюдал поединок с такой точки, с которой ему показалось, что Ла Вега выронил меч, хотя на самом деле этого не произошло, — предположил он.

Чтобы как-то справиться со смущением, Алонсо взял с тарелки крупное красное яблоко с белым пятном на румяном боку и разрезал его острым ножиком с перламутровой ручкой.

— Мануэль клянется, — чуть понизив голос, произнесла Росарио, — что все было именно так, как он рассказывает. И что все остальные этого просто не помнят. А коль скоро он клянется, как я могу ему не верить?

Выражение лица Алонсо красноречивее любых слов говорило, что он ничего не понимает.

Росарио выдержала паузу и, внимательно глядя на собеседника, воскликнула:

— Слушайте же, что там произошло! И не вздумайте отрицать собственной ответственности за случившееся!

Недоумение Алонсо уже превзошло все границы. Какую он мог нести ответственность за исход поединка, находясь в то время то ли в Кордове, то ли в Саламанке?

— Когда Гарсиласо выронил меч, — сказала Росарио, — Мануэль вспомнил ваши слова о том, что жизнь по своей природе подобна сну. И тогда он решил: «Если это мой сон, то все будет так, как я хочу». Он закрыл глаза и представил себе, что все было иначе, что Ла Вега не выронил меча. Мануэль несколько раз отчетливо воображал, как тот падает с лошади, крепко сжимая рукоятку. А затем Мануэль открыл глаза, и все уже было именно так, как он и воображал! Вы понимаете? — Росарио торжествующе смотрела на Алонсо. — Он как будто изменил ход событий! Рыцарь проткнул мечом сарацина, и никто вокруг не помнил той реальности, где он потерял меч и был обречен на верную гибель. По крайней мере, никто из тех, с кем Мануэль это обсуждал. Он весь вечер расспрашивал разных людей, утверждая, что ему было плохо видно. И все в один голос твердили, что Ла Вега не ронял меча! Вот после этого Мануэль и решил больше не касаться этой темы даже в мыслях. Она показалась ему слишком опасной. Он не смог поверить в то, что может изменить реальность. Это ведь попахивает не только ересью, но и колдовством, а также вызовом христианскому учению. Что вы на это скажете, сеньор Гардель?

Алонсо растерянно смотрел на собеседницу. Голова его готова была разорваться.

Мануэль — орбинавт?!

Мануэль изменил ход поединка благодаря тому ночному разговору в патио у дяди Хосе?!

А что если этот дар как-то передается по наследству, и тогда, возможно, Росарио тоже наделена им? В этом случае Алонсо считал, что он просто не вправе утаивать от нее такое знание.

— Я думаю, — медленно сказал он, — что дон Мануэль наделен особым, очень редким даром совершать подобные чудеса.

Росарио не перебивала. Ее рука потянулась к локону за ухом. Неяркое солнце неожиданно ворвалось в столовую, отчего стало казаться, что вокруг головы хозяйки замка появился золотистый нимб.

— Мы можем называть это изменением реальности, — продолжал Алонсо, воодушевляясь тем, что она не смотрит на него как на безумца. — Но, если быть более точными, то это не изменение, а переход из одного витка реальности в другой, несбывшийся, который мог бы произойти.

И он стал рассказывать ей о старинной рукописи, которую они с дедом называли «Свет в оазисе», потому что еврейские буквы, из которых составлено название «Орбинавт», случайным образом сложились именно в это сочетание. О том, что именно из этой рукописи он почерпнул учение о единой природе реальности и сновидения. О том, как продвигается расшифровка текста. О медитациях, о работе со снами.

Росарио слушала с такой поглощенностью, словно вдруг стала маленькой девочкой, которой рассказывают увлекательнейшую сказку.

Когда Алонсо закончил рассказ, солнце уже перевалило за стену замка. Внутренний двор лежал теперь в тени.

— Алонсо, вы не шутите? — спросила Росарио. На щеках ее играл румянец. — Это все правда? Есть люди, которые могут вот так переходить в другие витки реальности, то есть, в сущности, путешествовать из сбывшегося в несбывшееся? И еще и прихватывать с собой всех остальных в придачу? И мой сын обладает такой способностью, но не знает об этом, потому что страшится признаться себе?

Алонсо только пожимал плечами. Он не успевал отвечать на этот шквал вопросов.

В глазах Росарио вдруг появилось странное, мечтательное выражение…

…Алонсо замялся. Как-то неудобно было в отсутствие Мануэля подвергать критике точность его воспоминаний.

— Вероятно, дон Мануэль смотрел на поединок с такой точки, с которой ему показалось, что Ла Вега выронил меч, хотя на самом деле этого не произошло, — сказал он и, чтобы как-то справиться со смущением, взял с тарелки крупное красное яблоко с белым пятном.

Росарио звонко рассмеялась, вскочила с места и хлопнула в ладоши! На ее лице играл румянец.

— Получилось, Алонсо! — воскликнула она. — Это невероятно! Если бы не вы, я прожила бы всю жизнь, так и не узнав о своем даре!

— Что у вас получилось, донья Росарио? — не понял он.

— Получилось изменить реальность, Алонсо! Войти в несбывшееся! Я — орбинавт!

Алонсо словно ударила молния.

— Откуда вы знаете это слово?! — Он вскочил на ноги.

— Ах, да, вы же не помните нашего разговора. Ну конечно, как же я сразу не сообразила! — спохватилась Росарио. — Прошу вас, сядьте, постарайтесь успокоиться. И держитесь за стол, иначе можете упасть вместе со стулом от того, что я вам сейчас скажу.

Наклонившись в его сторону, Росарио, понизив голос, почти шепотом произнесла:

— Несколько минут назад я объяснила вам, что Мануэль изменил реальность во время поединка Гарсиласо де Ла Веги с сарацинским воином, произведя переход в такой виток реальности, в котором Ла Вега не выронил меча и поэтому победил. А сделал он это, вспомнив ваши слова о том, что сон похож на явь. Мануэль сказал себе: «Если это мой сон, то все будет так, как я пожелаю». И так и произошло!

Алонсо растерянно смотрел на Росарио. Голова его готова была разорваться.

Мануэль — орбинавт?

— Но это еще не все! — прервала Росарио ход его мыслей. — После этого вы рассказали мне про рукопись «Свет в оазисе».

Услышав это название, Алонсо выронил ножик, и тот со звоном упал на пол. Лучшего доказательства того, что она действительно изменила виток реальности, быть не могло. Откуда иначе она знала бы эти слова?!

— Я же предупреждала, чтобы вы не падали со стула! — засмеялась Росарио. — Но и это еще не все. Когда вы рассказали мне про орбинавтов, я решила попробовать изменить реальность. Если это может делать мой сын, подумала я, то, как знать, может быть, и я тоже могу? И у меня получилось! Ах, Алонсо, Алонсо, вы же полностью изменили весь ход моей жизни! Без вас я никогда бы не узнала, что я — настоящая волшебница!

Ему казалось, она сейчас либо пустится в пляс, либо бросится ему на шею. Он вскочил из-за стола, обогнул его и обнял оторопевшую Росарио.

— Я так рад за вас! — восклицал Алонсо. — Да и за себя тоже! Ведь это такая невероятная удача: найти орбинавта! Дед говорил, что иногда орбинавты не встречаются в течение нескольких поколений подряд. Вы осознаете, какая вы редкость, донья Росарио?!

Хозяйка Каса де Фуэнтес мягко отстранила его.

— Так принято поступать в Гранаде? — спросила она с удивлением. — Обнимать матерей своих друзей?

— О, простите мне мою несдержанность! — Алонсо стало жарко от залившей его лицо краски. — Я так обрадовался за вас, что совершенно потерял голову!

— Похоже, так и было, — рассмеялась Росарио. — Да, ладно, Алонсо, не так все это важно. Вы ведь уже извинились! Все эти условности меркнут по сравнению с тем, что я только что узнала о себе! Кстати, вы же собирались разрезать яблоко, пока я вас не отвлекла. Пожалуйста, сделайте это.

Все еще пунцовый, Алонсо взял со стола чистый нож и разрезал яблоко на четыре части.

— Точно как в тот раз! — радости Росарио не было предела. — Я могла бы предсказать, как вы это сделаете, ведь я уже это видела. Вы провели ножом в точности в этом же месте, где на боку белое пятно. И опять на четыре части. Не на две, не на восемь. На четыре! Кажется, я уже начинаю придавать значение глупым пустякам!

— Что вы чувствовали, когда меняли реальность? — Алонсо начал приходить в себя. Ему пришло в голову, что он может позволить себе задавать такие вопросы, ведь Росарио на самом деле ничего бы не узнала о своих способностях, если бы не он. К тому же Алонсо с семнадцати лет пытался понять, в чем состоит таинственный дар орбинавтов. Уже одно только это давало ему определенное право на нескромные расспросы.

— Я как-то еще не успела это осмыслить, — замялась Росарио, пытаясь вспомнить свои переживания. — Знаете, это какое-то странное чувство, будто прямо через меня проходит какая-то ткань… Ткань бытия… Нет, Алонсо, я пока не могу этого объяснить. Могу лишь сказать, что была пульсация в затылке.

— Пульсация? — Алонсо привстал. — Как будто там что-то вспыхивает?

— Что-то вроде того.

— Мне знакомо это чувство. Оно возникает всякий раз в «сказочных снах» и держится какое-то время после пробуждения.

— Что такое «сказочные» сны? — с интересом спросила Росарио и тут же перебила себя: — Нет, дорогой Алонсо, простите меня, но сейчас я так взбудоражена, что просто не смогу вас выслушать! Обещайте рассказать мне про «сказочные сны» в следующий раз!

— Конечно, я непременно сделаю это.

— И приходите сюда чаще! С кем еще я смогу делиться своими новыми приключениями! Подождите! — Она вытянула вперед ладонь, словно прося его ничего не говорить, и в глазах ее появилось странное мечтательное выражение…

…На этот раз было холодно и промозгло для прогулок в лесу, и они сидели в небольшой столовой, рядом с кухней. Росарио угощала гостя свежевыпеченными лепешками с перетертой оливковой мякотью. От мяса Алонсо отказался, сказав, что не голоден, хотя небольшую горячую лепешку с удовольствием попробует.

— В таком случае давайте перейдем в приемную залу и попросим принести нам еду туда, если вы не возражаете, — предложила Росарио. — Я бы хотела показать вам интересный старинный трактат по алхимии.

— По алхимии? Вы интересуетесь этим? — удивился Алонсо.

— Нет, не особенно. Но в книге красивые иллюстрации. Думаю, вы, как знаток, их оцените.

Вскоре они уже сидели в креслах возле клавесина, и Алонсо с интересом рассматривал огромный том. Книге было никак не меньше двухсот лет. Это действительно было интересное издание, но титульный лист не сохранился, и поэтому Алонсо не смог определить ни названия трактата, ни имени автора.

Росарио коротко вскрикнула и наклонилась вперед, схватившись за голову. Алонсо ринулся к ее креслу:

— Вам плохо, донья Росарио?!

Из стоящего на низком столике графина он налил воды в чашку и поднес к ее губам…

— Вам плохо, донья Росарио?!

Хозяйка замка держалась двумя руками за виски, наклонившись вперед, и длинные черные волосы почти касались стола, за которым они сидели. Прямо за спиной Росарио, за окном столовой, лежал в тени внутренний двор замка. На столе стоял кувшин с водой. Алонсо налил воды в чашку и поднес ее к губам Росарио. Она с усилием отпила, громко задышала и выпрямилась. Лицо ее было белым как полотно.

— Что это было? — спросила Росарио.

— Вы меняли реальность, не так ли?

Она коротко кивнула.

— Где находилась точка ветвления? — спросил Алонсо.

— Вы хотите сказать, с какого момента я начала изменения?

— Да. В рукописи этот момент называется точкой ветвления, а время, которое прошло от этой точки до момента, когда орбинавт решил совершить переход в другой виток, называется глубиной ствола.

— Я начала менять реальность с того момента, — слабым голосом объяснила Росарио, — когда с полчаса назад вы сказали, что сыты и готовы лишь слегка перекусить. Вместо того чтобы остаться здесь и разговаривать об орбинавтах, мы перешли в зал, поели там немного, а затем я показала вам одну старинную книгу. И когда прошло около получаса, то есть когда мы подошли примерно к тому же моменту времени, который у нас сейчас в этом витке, у меня в голове что-то взорвалось! И мы каким-то образом снова оказались в первоначальном витке!

Росарио выглядела испуганной.

— Я попытаюсь объяснить понятнее, — произнесла она. — Я представила себе, что мы прошли отсюда в зал. А когда открыла глаза, мы уже сидели там в двух креслах. Рядом с нами, на маленьком столике — помните, возле клавесина — стояла закуска. Вы разглядывали книгу. Было ощущение, что уже прошло около получаса с того момента, как я предложила вам мяса, а вы отказались. Но в голове царила какая-то страшноватая пустота. У меня словно отсекло часть воспоминаний. Я не имела никакого представления о том, что происходило в течение этого получаса: о чем мы говорили, когда шли в зал, кто из слуг принес еду, что мы обсуждали, когда сидели там и вы ели лепешку, что вы говорили потом о книге. Вместо того я помнила события этого витка — о том, как я рассказывала вам о Мануэле, о поединке рыцарей под Гранадой, а вы потом говорили мне о тайной рукописи и об орбинавтах.

Алонсо слушал ее с предельным вниманием и с волнением, похожим на чувство, будто кто-то водит по позвоночнику кусочком льда. Впервые за эти годы настоящий орбинавт во плоти рассказывал ему, что он испытывал в момент перехода между мирами.

— И тут вдруг эта пустота стала заполняться! — Голос Росарио дрогнул. — Это было не слишком приятно. Как будто что-то лопнуло, взорвалось и стало расширяться, заполняя рассудок. Это приходила память о событиях того витка. Причем очень подробная память, о каждой мелочи, вплоть до того, в какой последовательности каждый из нас переставлял ноги, когда мы шли в приемную залу. Тысячи и тысячи незначительных подробностей, из которых складывалась та реальность. И я вдруг поняла, что мне все это надо как-то удержать.

— Да, именно так и написано в книге! — поддакивал Алонсо.

— Нет, нет, я не совсем точно выразилась, — поспешила продолжить Росарио. — Мне не надо было воображать каждую деталь, да это, вероятно, и невозможно. Понимаете, я должна была как-то сцепить все эти подробности по мере того, как они заполняли пустоту моей памяти, в единое восприятие сбывшейся реальности! Нет, я не могу объяснить! — Росарио была почти в отчаянии.

— Это моя вина, донья Росарио, — извиняющимся голосом произнес Алонсо, пытаясь унять возбуждение. — Я был в таком восторге, обнаружив у вас дар орбинавта, что забыл предупредить об осторожности. В тексте говорится, что чем больше глубина ствола, тем труднее осуществлять переход. Там объясняется, что орбинавт должен увеличивать глубину ствола очень медленно, постепенно, по мере того, как растет его сила. Видимо, полчаса — это слишком много для второго в жизни опыта. В первом опыте глубина ствола составляла всего несколько минут. После этого вы сразу, слишком резко, перешли к тридцати минутам.

— Но как нас выбросило в прежнюю реальность?! — недоумевала Росарио.

— Изменение оказалось нестабильным. Вам не удалось удержать в сознании все перемены, вызванные сменой витков. Это и есть трудность, связанная с глубиной ствола. Как же я не сказал вам об этом?!

История повторялась. Когда-то то же самое не-орбинавт Омар Алькади объяснял орбинавту Франсиско Эль-Рею.

— Не переживайте, Алонсо. — Росарио уже почти пришла в себя и теперь дышала ровно, без усилия. — Ничего страшного не произошло. Отныне я предупреждена и буду осторожна.

— Донья Росарио, вам необходимо иметь собственную копию рукописи «Свет в оазисе». Я изготовлю ее для вас. К сожалению, не смогу сделать это быстро. Каллиграф я неважный, а поручить кому-то другому такую работу нельзя.

— О, благодарю вас, Алонсо, вы так добры ко мне! Но вы ведь, кажется, говорили, что рукопись написана древнееврейскими буквами и к тому же зашифрована?

— Да, это так.

— Не трудитесь, Алонсо, — мягко сказала хозяйка замка. — Не вижу в этом большого смысла. Я попрошу вас поступить иначе. Привезите в следующий раз вашу рукопись сюда, просто покажите мне ее, просмотрите ее при мне и перескажите все то, что вам уже удалось разобрать. А позже, если вы расшифруете еще что-нибудь, не забывайте рассказывать об этом и мне, хорошо?

— Конечно, донья Росарио! Я приеду к вам в ближайшие дни и возьму с собой рукопись.

— И еще одна просьба, — тихим голосом проговорила Росарио. — Пожалуйста, никому не говорите о моем даре. Обещайте мне это!

Алонсо, который в этот момент как раз думал о том, как он обрадует деда и мать, сообщив, что нашел орбинавта, был вынужден дать это обещание.

Выбирать не приходилось — обещания даются не для того, чтобы их нарушать. Поэтому через несколько дней Алонсо выполнил свое второе обещание: приехать к Росарио, чтобы показать рукопись об орбинавтах, содержавшую древнее знание о редчайшем племени людей, к которому относилась и она сама.

В течение ноября Алонсо бывал у Росарио чуть ли не каждые два-три дня. Это было приятное время, создавшее что-то вроде тайного союза волшебницы яви и чародея сна. Росарио рассказывала ему, как проходят ее опыты, Алонсо с интересом расспрашивал ее, рассказывал о содержании манускрипта, делился своими открытиями в управлении сновидениями.

— Я охотно применила бы свои способности и в снах, — признавалась Росарио. — Но, похоже, мне этого не дано.

— Как странно! Что мешает вам делать во сне то же самое, что вы делаете наяву?

— Представьте себе, я не раз принимала такое решение. А потом засыпала и во сне этого уже не помнила. Любой человек, когда ему снятся сны, становится немного другим. Ведь будь он в точности таким же, каким он является в бодрствовании, он помнил бы про свою явь и поэтому знал бы, что сейчас ему просто что-то снится. Но это ведь не так. Вы и сами обнаружили «сказочные сны» лишь после того, как начали выполнять особые упражнения. И, даже несмотря на достигнутые вами поразительные успехи, вам все еще снится намного больше обычных, чем «сказочных», снов, не так ли?

— Вы ни разу не сознавали во сне, что это сон? — Теперь Алонсо уже мог задавать даже настолько личные вопросы.

— Нет, — вздохнула Росарио, — видимо, такого таланта у меня нет. Это ваша территория.

Она улыбнулась, и Алонсо отметил, как разгладилась ее кожа за последнее время. Кроме того, она стала стройнее. Вследствие этих перемен хозяйка замка Фуэнтесов выглядела моложе, чем раньше.

Узнав о своем удивительном даре, Росарио теперь каждый день совершала изменения реальности. Ей хотелось научиться увеличивать ту самую глубину ствола, тот роковой интервал между моментом принятия решения и избранной в недавнем прошлом точкой ветвления реальности.

— Мне удалось дойти до получаса! — воскликнула она как-то раз прямо с порога, забыв даже произнести формальные слова приветствия, словно и не расставалась с Алонсо после их предыдущей встречи.

— И как же вы при этом чувствовали себя? — Алонсо помнил, чего стоила ей первая попытка выбора точки ветвления на получасовой глубине.

— Теперь все в порядке! — заверила Росарио победным тоном. — Я ведь увеличивала глубину постепенно, а не внезапно, как в первый раз. В вашем манускрипте ничего не написано о том, до какой наибольшей величины можно довести глубину ствола? Можно ли, например, уйти на двадцать лет в прошлое и отменить получение инквизицией особых полномочий? Или перейти в такую реальность, где двести лет назад никто не сжигал альбигойцев?

— В расшифрованных фрагментах я таких упоминаний не встречал.

Глаза Росарио сияли, да и вся она лучилась счастьем.

— Итак, отменить войны и казни мне пока не удается, — заключила она, введя Алонсо в приемную залу. — Поэтому я все еще «чудотворничаю» по мелочам, если можно так выразиться. Порой мне приходит в голову, насколько это глупо — использовать такой дар для того, чтобы вовремя обнаружить скисшее молоко или скрыться из замка, чтобы избежать очередной докучной встречи с соседом. Но меня утешает то обстоятельство, что впереди ждут подлинные чудеса!

Алонсо любовался ею почти открыто. Талия Росарио как-то очень наглядно сузилась, и теперь хозяйку Каса де Фуэнтес уже нельзя было назвать женщиной, склонной к полноте. Интересно было бы понять, как ей удалось стать такой стройной и подтянутой. Уж не сумела ли она все-таки убедить сержанта Круса сражаться с ней на деревянных мечах?

При каждой встрече Алонсо приходилось прилагать титанические усилия для того, чтобы не раскрыть своих чувств, несмотря на всю их абсурдность и безнадежность. Он понимал, что подобная несдержанность создаст неловкость и разрушит установившуюся между ними особую доверительность, которую он считал дивным даром судьбы.

И, несмотря на это понимание, слова стискивали грудь, подкатывали к гортани и душили. Казалось, для того, чтобы дышать, им необходимо было дать выход.

В одну из их встреч, в начале декабря, желание высказать Росарио то, что он к ней испытывает, стало настолько сильным и безотлагательным, что мешало Алонсо слушать собеседницу и воспринимать все, что происходило у него на глазах. Он смутно осознавал, как хозяйка замка позвонила в колокольчик, после чего пришел Эмилио, и она вполголоса дала ему какие-то распоряжения. Затем Росарио открыла окна, чтобы проветрить залу. После этого закрыла их, потому что стало прохладно. Один раз Росарио извинилась, сославшись на то, что ей необходимо отлучиться на кухню. Через несколько минут вернулась. Все эти действия и перемещения Алонсо воспринимал как сквозь туман, борясь со всплывающими в сознании воображаемыми сценами признания.

Они стояли на веранде, любуясь редким для конца января солнечным полуднем, когда Алонсо взял ее ладонь. Росарио, не отнимая руки, посмотрела на него с какой-то странной грустью, но без всякого удивления, словно зная наперед, что сейчас произойдет.

— Я люблю вас, Росарио, — произнес он едва слышно, впервые назвав ее просто по имени.

— Знаю, дорогой Алонсо. — В ее голосе звучала совсем не чародейская покорность судьбе.

— Знаете?! — Такого ответа Алонсо не ожидал.

— Знаю. — Росарио осторожно, словно боясь обидеть его, отняла руку. — В первый раз мне пришлось вернуться на несколько минут назад и вызвать Эмилио, чтобы отвлечь вас. Я думала, что, поменяв таким образом ход событий, я сумела предотвратить этот разговор. Не тут-то было…

— Я уже говорил вам, что люблю вас? — прошептал Алонсо, начиная понимать, откуда взялись навязчивые сцены признания в его голове.

— И не один раз. — По ее лицу скользнула улыбка. — Для того чтобы поменять ход событий и помешать вам сделать это признание, я меняла реальность четыре раза! Четыре раза, Алонсо!! Но вас и это не остановило. Вы признавались снова и снова.

— Я так докучаю вам… — Алонсо клял себя за то, что не сумел удержаться.

— О, не казните себя! Это так трогательно! — вырвалось у Росарио. Она решительно повернулась к нему и положила руку ему на плечо.

Сейчас она выглядела не старше чем на тридцать пять лет. У Алонсо уже не было ощущения, что это мать его друга. Скорее, сестра.

— Мой милый Алонсо, мой верный рыцарь, первооткрыватель неизведанных миров, Алонсо, который дал мне понять, что я волшебница. — Он слушал ее словно завороженный.

— Неужели вы не понимаете, что значите для меня?! Какую роль вы играете в моей жизни?! Будь я на двадцать пять лет моложе, я бы ни секунды не смогла устоять перед вашим поразительным обаянием! Прошу вас, не сомневайтесь в этом! — В ее голосе зазвучала страстность и мука, исключавшие всякую возможность говорить все это лишь из сострадания. — Я бы, несомненно, ответила на ваши чувства! Но, к сожалению, мы с вами родились в разное время и принадлежим к разным поколениям!..

Росарио отодвинулась, повернувшись лицом к далеким кипарисам, среди которых они так часто гуляли в прежние дни.

— Я же могла бы быть вашей матерью, — горько произнесла она.

Алонсо горел от стыда. Желание признаться ей наконец вырвалось на свободу и больше не стискивало его грудь, но от испытываемого облегчения Алонсо было стыдно вдвойне: он оказался настолько несдержан, что разрушил все то прекрасное, что связывало их до сих пор!

Алонсо принял твердое решение не приезжать больше в Лас-Вильяс.

— Простите меня, донья Росарио, — произнес он. — Перед тем как покинуть вас, я хотел бы сказать, что вы вовсе не выглядите так, будто могли бы быть моей матерью.

— Женщинам принято делать комплименты, — проговорила Росарио, продолжая глядеть куда-то вдаль, то ли на кипарисы, то ли на исчезающую среди них римскую дорогу. — Но я знаю, что это не комплимент. В последнее время я действительно почему-то стала выглядеть моложе.

Она проводила его вниз, во двор, где была привязана его лошадь. Когда Алонсо уже сидел верхом, Росарио сказала:

— Вы здесь всегда желанный гость, Алонсо. Вы ничем меня не обидели. Пожалуйста, помните об этом.

Он кивнул в знак признательности, но не ответил. После случившегося Алонсо не мог больше навещать ее и смотреть ей в глаза.

Он покидал Каса де Фуэнтес навсегда.

* * *

В конце декабря, за несколько дней до наступления 1494 года, умер Ибрагим. Как-то очень тихо, почти незаметно, без мучений, словно вышел в соседнюю комнату.

Алонсо именно так и приснилось: будто он нашел деда в потайном помещении одного из его сновидческих чертогов. Ибрагим выглядел моложе, чем перед смертью, и даже ходил не опираясь на посох. Он с удовольствием расхаживал среди полок с книгами, которыми зала была уставлена от пола до потолка. Увидев внука, Ибрагим лучезарно улыбнулся и сказал:

— Вот видишь! Я же говорил, что лучше быть повелителем снов, чем орбинавтом. Тебе повезло, Али! Так что утри слезы…

Алонсо попытался это сделать, но, когда проснулся, глаза все еще были влажными.

Через месяц, вернувшись в Саламанку, Алонсо рассказал об этом сне Консуэло. В последнее время они часто делились друг с другом впечатлениями от сновидческих опытов. Консуэло делала успехи, и ее «сказочные» сны стали устойчивее, чем раньше.

— Вчера, когда поняла во сне, что это сон, мне вдруг пришла мысль ущипнуть себя, — сообщила она. — Я думала, что ничего не почувствую. Ведь люди часто щиплют себя, чтобы убедиться, что не спят. Значит, щипок во сне не должен причинять боли. Так вот, знай, уважаемый вестготский собрат, что все это полная чушь! Мне во сне было так же больно, как если бы я ущипнула себя наяву. Но самое удивительное вот это. — Консуэло закатала рукав и показала отчетливый синяк на левой руке. — Как тебе нравится?! Ущипнула во сне, а синяк и сейчас не проходит! Нужно ли тебе лучшее доказательство того, что явь и сон имеют одну природу?

Алонсо удивленно присвистнул. О подобных явлениях он никогда не слышал.

— Так что, Алонсо, не надо щипать себя, если хочешь убедиться, что не спишь. Лучше попытайся взлететь или пройти сквозь стену. Только не набей шишек!

Разговор зашел о работе над расшифровкой текста рукописи. Консуэло попросила Алонсо принести в следующий раз его собственный экземпляр.

— Мне кажется, одно место ты переписал оттуда не совсем точно, — пояснила она.

Торговые дела заставили Алонсо на несколько дней уехать из Саламанки. По просьбе дяди он вместе с Хуаном побывал в Севилье и Толедо, где встречался с новыми клиентами и поставщиками Хосе Гарделя.

В дом возле моста он пришел уже в начале марта. По желанию Консуэло они сверили свои экземпляры рукописи.

— Вот здесь, — Консуэло нашла интересующее ее место, — видишь, копируя для меня текст, ты написал букву «айн».

— В моем экземпляре тоже стоит «айн», — сказал Алонсо, склонившись над рукописью.

— Но эта буква не может соответствовать никакому латинскому звуку!

Консуэло была права. Алонсо не понимал, как он упустил из виду это обстоятельство. Буква «айн» использовалась в еврейском и арабском языках для передачи глубокого гортанного звука, который отсутствовал в латыни.

— Да, — проговорил он, — странно, что я об этом не подумал. Почему же она здесь стоит?

— Возможно, — предположила Консуэло, — что это не «айн», а сочетание букв «йод» и «вав». Вообрази, что у переписчика времен Аврелиана случайно дрогнула рука, и буква «вав» вышла не прямой, а похожей на крючок. В результате она коснулась предыдущей «йод» и получилось то, что ты принял за «айн».

Алонсо с растущим интересом присмотрелся к этому месту в своем экземпляре «Света в оазисе».

— В общем, такое могло произойти, — признал он.

— Но в этом случае мы получаем вполне понятное слово, — торжествующе произнесла Консуэло. — «iuvenes», «молодые»! Алонсо, вооружайся скорей словарем и расшифровывай этот фрагмент исходя из того, что здесь действительно написано «iuvenes»! Меня очень интересует вопрос уходящей молодости. Может быть, здесь объясняется, как ее можно продлить…

Целый вечер борьбы с этим фрагментом при использовании словаря Небрихи привел к тому, что он был частично расшифрован. Недостающие места Алонсо удалось разобрать ночью, через вторую память.

Наутро Алонсо помчался не на предмостную площадь, а в Лас-Вильяс, изменив свое решение больше никогда не видеться с Росарио, так как считал необходимым поделиться с ней содержанием только что расшифрованного абзаца.

Ворота замковой ограды оказались заперты, что обескуражило Алонсо, привыкшего к тому, что они всегда распахнуты. Он несколько раз ударил по столбу висящим на веревке деревянным молотком. Эмилио, отворивший ворота, взглянул на него с некоторым неодобрением — или это только показалось гостю? — и отправился внутрь замка, чтобы сообщить хозяйке о его приезде.

Росарио ждала Алонсо в приемной зале, сидя в глубоком кресле, стоявшем вполоборота к входной двери. Свечи не горели, и в царившем полумраке был виден лишь силуэт хозяйки замка.

— Сеньор Алонсо Гардель! — церемонно доложил Эмилио и вышел.

Росарио встала и приблизилась к Алонсо. Со времени их последней встречи прошло около шести недель. Теперь она выглядела не намного старше собственного сына. Худая, стройная, подтянутая, очень привлекательная молодая женщина. Та самая девушка из медальона, но приобретшая жизненный опыт и уверенность в себе.

— Алонсо, наконец-то вы приехали! — радостно воскликнула она. — Как я соскучилась!

Перед тем как сделать сообщение, ради которого он прибыл, Алонсо пришлось прокашляться.

— Донья Росарио, я должен рассказать вам, что расшифрован важный фрагмент в тексте рукописи! И вас он касается самым прямым образом!

Хозяйка замка внимательно ждала продолжения.

— Там говорится, — произнес Алонсо срывающимся от волнения голосом, — что каждый раз, когда орбинавт совершает переход в виток несбывшейся реальности, этот переход сказывается на его теле — и на внешности, и на внутренних органах. В свое время именно такое предположение высказал мой дед Ибрагим, и оно теперь подтвердилось. Характер воздействий таков, что они придают телу облик, соответствующий представлению орбинавта о своем идеальном теле. Это представление лежит глубоко в уме любого человека. Иными словами, мы теперь знаем, почему за последнее время вы так заметно помолодели, донья Росарио!

— Как вовремя вы пришли с этим объяснением, дорогой Алонсо! — Росарио подошла ближе. — Я ведь и сама уже догадалась, что мое омоложение как-то вызвано опытами с изменением реальности, и в последние дни очень боялась превратиться в новорожденное дитя. Теперь, благодаря вам, я знаю, что этого не произойдет. Вряд ли идеальное представление о себе, которое хранится в глубине моего ума, соответствует беспомощному младенчеству!

Росарио уже находилась к нему ближе, чем позволяли приличия, и Алонсо попытался отступить назад, но почувствовал спиной косяк двери.

— Вы, как всегда, очень быстро поняли суть моих разъяснений, донья Росарио… — Алонсо не договорил, потому что хозяйка замка вдруг обняла его обеими руками и запечатала уста долгим и нежным поцелуем.

— Я же говорила тебе, что, будь я моложе, я не устояла бы перед тобой, — прошептала она.