Саламанка встретила путников ноябрьским проливным дождем. Сквозь гигантскую — от небес до земли — водную пелену, сносимую вбок настойчивым ветром, город с его зданиями, арками, стрельчатыми башнями и окнами, куполами и шпилями выглядел причудливо и неправдоподобно. Это впечатление усиливалось из-за удивительных форм тонкого каменного кружева, украшавшего многие дома.
— Встретимся за ужином, — проронил Хуан при входе в гостиницу, стряхивая воду с капюшона плаща. — Сначала необходимо как следует обсушиться, если в ближайшие дни мы хотим заниматься делами, а не лежать в горячке.
Энрике, Алонсо и двое слуг ничего не ответили, торопясь попасть в тепло.
Гостиница «Пиренейский лев» принадлежала мориску, знавшему толк в омовениях. Помимо комнат для постояльцев, трактирного зала и конюшен, на ее территории находились бани. Промокший до нитки, Алонсо немедленно отправился туда и теперь, вытершись насухо и закутавшись в шерстяной халат, грелся у огня в своей комнате.
Мысли его постоянно возвращались к последним сведениям об осаде Гранады. Вот уже более четырех месяцев в город не поступало никакого продовольствия. Перестрелки и стычки почти полностью прекратились еще в середине лета. Последнее большое сражение произошло 8 июля, когда католические войска уничтожили сады вокруг Гранады, а мусульмане пытались помешать им в этом. Бой, в результате которого эмир Боабдил чуть не попал в плен, а Муса потерял почти всю свою конницу, закончился убедительной победой христиан. Город, окруженный дымом горящих фруктовых садов, оказался в полной блокаде.
Через два дня после этого случайно вспыхнувший пожар полностью уничтожил шатры осадного лагеря. Но христиане, воодушевленные ощущением близости победы, решили извлечь пользу из неприятной неожиданности. Буквально за несколько недель на месте лагеря силами строителей, направленных из девяти городов Кастилии, был возведен новый город из камня и дерева. Это чудо произошло прямо на виду у жителей Гранады, что вряд ли способствовало боевому духу мавров.
Город был назван Санта-Фе. Теперь, до конца осады, он стал официальной ставкой Фернандо и Исабель. Здесь находились все военачальники и министры, придворная знать, высшие иерархи церкви и инквизиции, сюда приезжали послы иностранных государств. Фактически Санта-Фе был временной столицей двух пиренейских монархов.
5 октября воюющие стороны договорились о шестидесятидневном перемирии и начали переговоры об условиях капитуляции эмира. Во время встреч с католическими королями Боабдил дал понять, что в Гранаде действуют противоборствующие группировки. Одни торопили его как можно скорее договориться о сдаче и положить тем самым конец голоду. Другие же, возглавляемые командиром конницы Мусой, требовали драться до конца, как это делали четыре года назад защитники Малаги.
О том, что испытывали все эти месяцы жители голодающей Гранады, можно было только догадываться. Размышления Алонсо на эту тему были неутешительны. Он не находил места из-за беспокойства о дорогих людях, в первую очередь — об Ибрагиме. Где-то в глубине души теплилась, несмотря ни на что, надежда на то, что деду каким-то чудом удалось выжить.
В конце лета Хуан, выждав момент, когда в лавке не было никого, кроме него и Алонсо, поведал кузену по секрету, что он и группа его друзей-морисков собираются отправиться на помощь осажденным в Гранаде.
Алонсо застыл на месте.
— Что могут сделать несколько человек против сильнейшей армии в Европе?! — воскликнул он в недоумении. До сих пор Хуан, при всей его мрачной ненависти к христианству, не казался ему безумцем. Теперь же Алонсо усомнился в своей оценке.
— Это надо продумать, — согласился кузен. — У нас есть главное — решимость, мужество, отказ мириться с нынешним положением. Нам не хватает только конкретного плана. Помоги нам придумать самый верный способ нанести ущерб католикам! Ведь ты совсем недавно жил в Гранаде, знаешь эти места. Может быть, что-нибудь придумаешь? Поройся в памяти, вспомни прочитанные книги. Наверняка в них есть подходящие примеры.
Алонсо лихорадочно соображал. Момент был ответственный. Он прекрасно осознавал, что обязан остановить — если не всю группу безумцев, то хотя бы только Хуана. Обязан защитить от ужасных последствий этой затеи близких ему людей — дядю, тетю, кузенов. Обязан сделать это хотя бы ради того, чтобы уберечь собственную мать.
— Ты же мусульманин! — увещевал его Хуан. — Мы обязаны прийти на помощь нашим братьям! Думай, Алонсо! У нас возникли споры о том, что лучше: пробраться в Санта-Фе и отравить там всю воду или прокрасться в ставку короля и королевы и убить их.
«Как же воздействовать на него?!» — стучало в голове у Алонсо. Внезапно он явственно осознал, что спорить нельзя: Хуан закрыт для доводов рассудка, и прямые попытки отговорить его вызовут лишь противодействие. Сначала надо с ним согласиться и лишь потом, завоевав доверие брата, подтолкнуть его к отказу от этой затеи.
Алонсо заверил кузена в том, что мавры Гранады, несомненно, нуждаются в помощи, и обещал продумать наиболее эффективный метод борьбы с христианами, взяв с Хуана слово ничего не предпринимать до тех пор, пока они не поговорят еще раз.
Через день Хуан предложил ему прогуляться к реке. Было ясно, что теперь уклониться от разговора не удастся, однако Алонсо в какой-то мере подготовился к нему.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Хуан. — Я считаю, что лучше все же лишить Кастилию и Арагона их руководителей. Но не все со мной согласны.
— Хуан, — начал Алонсо, внимательно следя за тем, чтобы его интонация звучала как можно доверительнее, — дед Ибрагим близко знаком с одним весьма высокопоставленным сановником при дворе эмира, да продлит Аллах его годы, и тот однажды посвятил нас обоих в некую тайну.
Хуан не скрывал того, что это сообщение вызвало в нем жгучий интерес.
— И что это за тайна? — с жаром воскликнул он.
— Я не могу сказать, — замялся Алонсо. — Пойми, я поклялся не говорить.
— Тогда зачем ты мне об этом рассказываешь?! — Хуан в раздражении поднял с земли камень и бросил в реку. В том месте, где камень бултыхнулся в воду, по ней пошли круги.
— Потому что я думаю, что могу рассказать тебе, о чем говорил этот человек, не открывая его имени.
— Так говори же!
И Алонсо поведал Хуану историю, сочиненную накануне вечером.
— Как ты думаешь, почему уже несколько столетий христиане в Аль-Андалус побеждают, а правоверные терпят поражения? — спросил он и сам же быстро ответил на свой вопрос. — Потому что мы, мусульмане, — здесь Алонсо сделал небольшую паузу, чтобы до кузена дошло, что к последователям Мухаммеда он причисляет и себя, — раздроблены, а они, напротив, объединяются. Так вот, этот визирь… — он запнулся и тут же поспешил исправить свою, якобы случайную, оговорку, — этот высокопоставленный человек несколько лет назад был в Египте и говорил там с султаном мамлюков, надеясь заручиться его помощью против армии Фернандо. Султан пообещал, что Египет совместно с эмиратами Марокко и Османской империей предпримет массовое вторжение на Пиренеи.
У Хуана при этих словах в глазах зажегся огонь.
— Но страны ислама сделают это лишь в том случае, если будут уверены, что мавры и мориски по всей стране объединятся в борьбе против христиан. Понимаешь, Хуан! Не только в Гранаде! Повсюду! — Алонсо вкладывал в свой голос всю убедительность, на которую был способен. — Вернувшись в Аль-Андалус, человек эмира начал свою деятельность по объединению разрозненных группировок морисков в Кастилии и Арагоне. Но он не успел довести дело до конца, так как началась осада Гранады. Поэтому сейчас главная задача — сохранить как можно больше жизней наших людей. Гранада без массовой поддержки извне все равно падет. Надо, чтобы это произошло на самых мягких условиях. Пусть эмир Боабдил ведет переговоры с врагом, в результате чего, вместо массовой резни и обращения населения в рабство, как это было в Малаге, большинство жителей Гранады выживет. Выживет ради настоящей, победоносной битвы!
Хуан возражал, спорил, но не слишком убежденно, ведь он был уверен, что Алонсо на его стороне и что их разногласия касаются лишь вопросов тактики. В конце концов Алонсо убедил кузена в том, что на сегодняшний день необходимо делать все, чтобы не привлекать к себе внимания властей, — именно с целью уцелеть, переждать и подготовить будущее всеобщее восстание морисков против христиан по всей Кастилии, которое непременно поддержат страны, где реет знамя пророка.
Уговорив двоюродного брата, Алонсо был вынужден повторять те же доводы его друзьям. Но теперь сторонников временного воздержания от активных действий уже было двое, и они постепенно сумели убедить и остальных. Для этого, правда, Алонсо под настойчивым нажимом собеседников все же намекнул на личность «высокопоставленного человека при эмире», дав понять, что это один из его визирей.
Алонсо прекрасно понимал, что, если кто-нибудь из этой группы донесет на него властям, дни его сочтены. Но он решил, что такой риск все же меньше, чем в том случае, если горячие молодые люди отправятся в Санта-Фе с целью совершить покушение на королеву.
Спустя два месяца дядя Хосе предложил Алонсо принять участие в поездке его сыновей в Саламанку для налаживания связей с дворянами-овцеводами и закупок отборной саламанкской шерсти.
— Я очень доволен тем, как быстро ты сумел включиться в наше дело, — сказал ему Хосе.
Алонсо не возражал. Он знал, что умеет вести переговоры искуснее своих кузенов и что дядя ценит его за это. Участие гранадского родственника в семейной торговле тканями, коврами и одеждой уже стало сказываться в форме растущих доходов всей семьи, а также его собственных.
Правда, поначалу Алонсо не подавал особых надежд, поскольку с большим трудом учился отличать одни виды материалов от других. Но постепенно, после множества ошибок и повторений, он все же освоился с этой нелегкой для него наукой, по крайней мере настолько, чтобы она не мешала ему заключать успешные сделки. Лучше всего срабатывала способность Алонсо уговаривать людей в сочетании с умением Хосе или его сыновей подобрать нужную ткань.
— К тому же, — продолжал Хосе, — тебе это поможет хотя бы ненадолго отвлечься от тревожных мыслей о Гранаде. Мы же все видим, как ты изводишь себя.
Этот довод тоже не явился для племянника неожиданностью. И тут дядя все же сумел удивить его:
— Я знаю, что Матильда не случайно говорит о твоей мечте открыть в Саламанке книжную торговлю. Думаю, ты можешь воспользоваться своим пребыванием там и навести справки на эту тему. Я ничего в этом не понимаю, но доверяю тебе. Если ты сочтешь, что такое предприятие может через какой-то разумный период времени принести прибыль, я буду очень рад помочь денежными средствами. Если, конечно, ты не возражаешь против моей помощи.
Алонсо с радостью принял это предложение.
Теперь, постепенно приходя в себя возле камина в гостиничной комнате в Саламанке, он с удивлением осознавал тот факт, что находится в городе своей мечты, но только ничего не может разглядеть из-за царящей за окном темноты и непогоды.
В дверь постучали. Мальчик-слуга, заглянув в комнату, передал, что сеньоры Хуан и Энрике Гардели ждут сеньора Алонсо в трактирном зале.
Внизу было натоплено и уютно. Кузены заняли стол в углу, подальше от остальных посетителей трактира, которых, впрочем, в этот поздний час было всего несколько человек. Рядом с ними сидел хозяин гостиницы Исидро Велес.
— С тех пор как наш дорогой кузен отрастил бородку и усы, он выглядит настоящим кастильским грандом, — заметил Энрике, когда Алонсо сел за стол. Энрике говорил громче обычного, как делал всегда, когда был немного навеселе.
— Думаю, Алонсо, тебя ждет оглушительный успех у саламанкских девиц, — изрек Хуан. Еще совсем недавно невозможно было вообразить его шутящим таким образом, но после памятного разговора в Кордове он старался вести себя как все, что в данном случае означало — заниматься делами, иногда развлекаться и стараться не думать о политике и противостоянии религий.
— О да! — Эта тема была Энрике близка. — Все знают, что в вашем университетском городе нет недостатка в барышнях легкого поведения. Не правда ли, уважаемый сеньор Велес?
Лоснящаяся смуглая физиономия Исидро Велеса с крупным толстым носом отразила все оттенки заговорщической игривости.
— Да, уж грех жаловаться, — подтвердил он, хитро щуря глаза. — В Саламанке тысячи проституток. Почти все они работают в борделях в южной части города, потому что городские власти их прижимают и заставляют состоять при заведениях, которые легко контролировать. Власть — что городская, что королевская — не жалует так называемых вольных гетер, которые сегодня здесь, а завтра там. Куда проще обдирать организованных, бордельных проституток. Хотя не подумайте, что эти дамочки сидят в четырех стенах. Они гуляют по всему городу, как и их лучшие друзья — студенты. В некоторых школах университета на втором этаже идет лекция какого-нибудь всемирно известного профессора, а на первом студиозусы танцуют и развлекаются в обществе блудниц. Так что, господа, если вас интересует продажная любовь, недовольными вы не останетесь.
Все трое гостей из Кордовы с интересом слушали этот рассказ, особенно Алонсо.
— А как же к проституткам относится церковь? — спросил он.
— Конечно, бичует их, поливает презрением и призывает покаяться. Но ничего не делает для того, чтобы прекратить это явление, ибо понимает, что без него нельзя. Что тогда будут делать студенты? Совращать замужних женщин? И что будут делать многие священники, включая прелатов и епископов? — При последних словах Велес понизил голос.
Алонсо поинтересовался, каково отношение к продажной любви со стороны самих горожан.
— Вы же знаете христиан. — Теперь хозяин гостиницы говорил почти шепотом. — Они всегда тянутся к тому, что сами же запрещают. Блудниц презирают, но обходиться без них не могут. Вот эти дамы и находят себе работу по всему городу. В наших банях, — его лицо опять обрело прежнее выражение заговорщика, — тоже есть несколько милых девушек. Если только пожелаете, они с удовольствием помогут вам смыть усталость с ваших чресел…
— Ну что ж, братья, — подал голос Энрике, лукаво улыбаясь. — Завтра встречаемся с доном Лукасом по поводу его шерсти, а потом погружаемся в сладкий грех разврата! Вы не возражаете?
— Я не возражаю. — Будущий мятежник Хуан теперь во всем вел себя, как обычный человек, то есть как его брат.
— А я не возражаю против того, чтобы вы это сделали без меня, — заявил Алонсо. — В Гранаде я не привык обращаться к женщинам, которыми пользуется каждый встречный. Там, как и в других краях ислама, если вы способны заплатить, вы можете пойти к настоящей утонченной куртизанке. Такие были в Древнем Риме, а потом в Византии. Возможно, мусульмане позаимствовали эту традицию у византийцев. Утонченная куртизанка весьма разборчива, она может и отказать. Чтобы наслаждаться ее обществом, вы должны войти в круг ее почитателей. Она начитанна, образованна, умеет вести интересный разговор, танцует, играет на музыкальных инструментах, всегда ухожена, изысканно одета. Многие поэты и знатные люди всю жизнь дружат с куртизанками, даже когда они перестают из-за возраста или обстоятельств делить с ними постель.
— И у тебя были такие женщины? — на сей раз уже с непритворным интересом спросил Хуан. Энрике и Велес тоже смотрели на Алонсо во все глаза.
— Я бывал у одной, — ответил Алонсо. — К сожалению, недолго.
Обыденность его тона не вязалась с ухмылками, усмешками и переглядываниями, которые обычно сопровождали в католическом мире любые мужские разговоры о радостях телесной любви. Но в Гранаде, где он вырос, не было этого двоякого отношения к близости полов. Впрочем, поправился Алонсо, пожалуй, некоторая неоднозначность все-таки присутствовала и там: мусульмане умудрялись свысока относиться к женщине, как к существу низшей категории, но восхищаться тем наслаждением, которое она способна подарить.
Так или иначе, в телесной любви никто не усматривал ничего греховного, и о ней вовсе не надо было говорить шепотом. В раю, обещанном исламом своим праведникам, их ожидают вечные утехи с гуриями, которые никогда не беременеют и способны бесконечно предаваться любви. Если так мыслится вознаграждение за благочестивую жизнь, то что в этом может быть низкого или постыдного?
Алонсо, несмотря на томление плоти, ставшее уже привычным за многие месяцы воздержания, определенно не желал давать выход этому давлению с помощью немытой, доступной всем желающим, дешевой бордельной блудницы — парии христианского мира, без которой, оказывается, не обходятся даже священники, несмотря на обет безбрачия.
Он задумался, вспоминая свой единственный вечер с Надией. Ее искушенность и внимательность позволили Алонсо избежать полного фиаско. Обычно он с неохотой вспоминал этот эпизод, но теперь воспоминание почему-то перестало казаться ему болезненным.
Служанка принесла заново наполненный вином кувшин, и Энрике потянулся к нему. Где-то на полпути его рука застыла, словно он колебался между доводами рассудка и желанием выпить еще. На мгновение он взглянул на Хуана, тот качнул головой, и Энрике, приняв молчаливый совет брата, не стал пить.
А что было бы, если бы он не посмотрел сейчас в сторону Хуана? Алонсо представил себе, как его жизнерадостный, толстощекий кузен берет кувшин и наливает себе вина в кубок. Как и при всех предыдущих попытках оказать таким образом воздействие на реальность, ничего не изменилось. Алонсо утешился тем, что в его сновидениях подобные опыты все чаще и чаще приводили к успеху. Когда-нибудь это произойдет и в реальности.
Вернувшись в комнату, он собирался почитать перед сном рукопись «Свет в оазисе», но уступил навалившейся сонливости и сразу лег в постель.
Алонсо находился в ладье, плывущей мимо дворца, на балконах которого стояли группы мужчин и женщин в нарядных одеяниях. Они беседовали о литературе и музыке, и Алонсо остро чувствовал, что будет принят в любой из этих групп как желанный собеседник. Но как попасть во дворец? Входа нигде не было видно. Алонсо заметил, что лодку тянут три лебедя — черный самец посередине и две белые самки по краям. Они рвались вперед с такой силой, что ладья приподнялась над водой и оказалась на уровне галереи на одном из верхних этажей дворца.
«Это же сон, — догадался Алонсо, — мне все это снится!» Как всегда, мгновение догадки сопровождалось вспышкой радости. Тут же сработало ставшее уже привычным желание как-то изменить обстановку сна, чтобы утвердиться в том, что вся эта красота — дворцы и реки внизу, облака рядом с ним, — все это — мир, созданный его собственным рассудком, и поэтому он волен распоряжаться им по своему усмотрению.
Сновидец Алонсо пожелал увидеть прямо перед собой «даму из медальона». Он часто это делал во сне, и девушка, как обычно, немедленно оказалась перед ним. Она стояла на балконе какого-то невероятно высокого здания, а возле нее проплывало перистое серебристое облако. Синие глаза улыбались, ветер трепал черные локоны. Алонсо направился было к ней, но стал просыпаться. Пытаясь удержать сон, он внимательно разглядывал лепнину балкона прямо перед собой, но, как видно, эта мера была запоздалой, поскольку сон уже себя исчерпал.
Алонсо еще долго лежал, вспоминая в подробностях только что приснившийся сюжет. Его удивляло свойство памяти. Днем он уже не мог вообразить ту синеглазую девушку, чей миниатюрный портрет однажды мельком увидел в медальоне Мануэля де Фуэнтеса. Во сне же ее лицо возникало совершенно отчетливо. Это было странно и манило ощущением некой тайны. Как будто существовали два Алонсо. Один, дневной, уже почти не помнил девушку. Второй же, сновидец, не забывал ничего.
С тех пор, как минувшей весной Алонсо впервые осознал в сновидении, что спит и видит сон, — Алонсо называл такие сны «сказочными» — он каждую ночь ложился в постель, развивая в себе упорное намерение сохранить осознанность, понять во сне, что его окружает мир его собственного воображения, а не действительность, и непременно что-нибудь в этом иллюзорном мире изменить.
Его усилия постепенно приносили плоды. Если поначалу он видел «сказочные» сны не чаще одного раза в месяц-полтора, то теперь они случались один-два раза в неделю. Довольно часто в мгновения, когда интенсивность эмоционального переживания достигала апогея, сон начинал улетучиваться. Из первых «сказочных» сновидений Алонсо выбрасывало практически сразу. Позже ему удалось расшифровать место в рукописи, где содержался совет именно для подобных ситуаций. Неведомый автор древнего текста рекомендовал, сновидцу, чувствующему, что он вот-вот проснется, сосредотачиваться на какой-нибудь детали в мире сна. Это могло продлить сновидение. Алонсо вскоре убедился, что рекомендация действительно часто помогает: его «сказочные» сны стали заметно продолжительнее, чем раньше.
Итак, в том, что касалось управления снами, Алонсо мало-помалу двигался вперед, однако те же самые действия в реальности не оказывали на нее никакого воздействия.
Наутро, когда братья покинули гостиницу, еще моросило и небо было плотно обложено тучами, но во второй половине дня в образовавшийся среди них просвет вдруг словно случайно вплыло солнце, разом озарив город и полностью преобразив его облик. Это было так неожиданно, что ни один из троих Гарделей, возвращавшихся после деловой встречи, не смог удержать восхищенного возгласа.
С холма, на котором они в этот момент находились, их взорам открылся золотой город!
В это невозможно было поверить: дворцы, церкви, коллегии университета и обычные дома приобрели под воздействием солнечных лучей необъяснимое, таинственное, золотистое свечение. Казалось, сам камень, из которого выстроены здания, источает свет. Вдали виднелся многоарочный римский мост через реку Тормес.
— Что за наваждение? — воскликнул Хуан.
Ответа ни у кого не нашлось.
Здесь и там братьям попадались на глаза группки студентов. Их легко можно было узнать по черным камзолам с цветными атласными перевязями и наброшенным на плечи плащам.
В одном месте братья наткнулись на здание, выложенное каменными раковинами. Окна были забраны в замысловатые кованые решетки.
— Какой странный дом! — удивился Алонсо.
— Может быть, он как-то связан с орденом Сантьяго? — предположил знаток геральдики Энрике. — На гербе этого ордена тоже изображена раковина.
Во время обеда в трактирном зале «Пиренейского льва» посетителей было больше, чем накануне вечером. Особенно шумела компания студентов за одним из столов. Они ели, пили и шутили в обществе разряженных молодых женщин, громко смеявшихся их шуткам. Кто-то сделал им замечание, на что один из студентов беззлобно откликнулся:
— Но мы же писцы! Разве вы не знаете, что красивые женщины и доброе вино — возлюбленные всех писцов!
Его товарищи зашлись в гомерическом хохоте, будто никогда не слышали ничего остроумнее. Энрике переглянулся с братьями и недоумевающе пожал плечами.
Через несколько дней Хосе и Энрике, удовлетворенные результатами переговоров с местными овцеводами и шерстяниками, объявили Алонсо, что он может сделать передышку и заняться своими книжными делами. Владелец гостиницы разузнал, где находится типография Антонио де Небрихи, и Алонсо отправился туда не без душевного трепета. Ему предстояло увидеться с человеком, который первым в Кастилии использовал наборные станки для издания книг методом Гуттенберга. И с человеком, предложившим новейший способ классификации грамматических объектов. Причем это был один и тот же человек.
В типографии было шумно и пахло краской. Алонсо спросил у мастера-печатника в синем фартуке, где найти хозяина типографии.
— Кто его спрашивает? — поинтересовался мастер.
— Меня зовут Алонсо Гардель. Я ненадолго прибыл из Кордовы. Имею отношение к книжной торговле в Андалусии.
— Сеньор Небриха сегодня работает в университете, — пожал плечами печатник. — Вы договорились с ним о встрече?
— Нет, мы еще не знакомы. Я хотел бы обсудить с ним один вопрос, который может представить для него интерес.
— Тогда приходите в четверг. По четвергам дон Антонио обычно бывает здесь. Если у него будет свободная минута, он, возможно, согласится поговорить с вами.
Поблагодарив и направившись к выходу, Алонсо увидел еще одно помещение, где вместе с работниками типографии стояли несколько посетителей. Судя по всему, это были покупатели. Решив, что в такой компании он не привлечет к себе лишнего внимания, Алонсо вошел туда.
Пройдя мимо чернокожей девочки-подростка (видимо, это была служанка, присланная кем-то за заказом), он остановился возле молодого человека, разглядывавшего книгу, лежавшую раскрытой на столе. Это был какой-то латинский трактат о лечебных свойствах растений. Рядом с ним лежали в коробке отлитые из металла выпуклые буквы. Ими набирались строки, которые с помощью специального пресса, стоящего в том же помещении, оттискивались на бумаге.
— Я вижу, вам очень хочется взглянуть на этот текст. Нисколько не возражаю, — улыбнулся молодой человек, заметив, как Алонсо косится на буквы. Видимо, решив, что Алонсо — еще один покупатель, пришедший сюда за заказанной книгой, он не догадался, что процесс набора интересует его больше, чем конкретный фолиант. Хотя, разумеется, Алонсо был не из тех, кто отказывается взглянуть на книгу.
— О, благодарю вас! — Алонсо наклонился над текстом и перевел вслух первую попавшуюся фразу: «Настой коры ивы и тополя, растущих при храме Прозерпины, позволит женщине не зачать». Неужели это средство действительно помогало римским матронам?
— Трудно сказать. — Живое лицо собеседника чем-то неуловимо напоминало Алонсо его друга Рафаэля Абула-фию. Алонсо не сомневался в том, что это крещеный еврей. — Насколько мне известно, дамы в местных борделях тоже принимают различные отвары и настои из растений, однако я отнюдь не уверен в их эффективности.
— Для их профессии это действительно вопрос животрепещущий, — заметил Алонсо. — Тем более что церковь не одобряет ни их деятельности, ни предохранения от беременности.
— С неодобрением церкви они как-то справляются. Вторая проблема намного острее: спорить с природой непросто. — В глазах незнакомца вспыхивали смешинки, хотя интонация ничем не выдавала веселости.
— Жаль, что они плохо знакомы с трудами Овидия и Лукреция, — посочувствовал Алонсо саламанкским блудницам.
— Чем же им помогло бы такое знакомство? — полюбопытствовал обладатель смеющихся глаз.
— Оба древних автора упоминают особые чехлы из кишок животных или рыбьих пузырей. Можно также использовать пропитанный каким-нибудь смягчающим раствором пергамент. Такой чехол во время коитуса должен быть надет на детородный орган.
— Никогда не слышал об этом методе! Какая очевидная и простая идея, а ведь забыта на многие столетия! — Собеседник смотрел на Алонсо с интересом. — Позвольте представиться — Фернандо де Рохас, уроженец провинции Толедо. Судя по некоторому налету андалусского акцента, вы не из местных краев?
— Я из Кордовы. Алонсо Гардель, торговец тканями и коврами.
Рохас поднял брови:
— Скажите, уважаемый сеньор Гардель, неужели в Кордове все торговцы коврами читают на латыни Овидия?
Алонсо смутился, не зная, что ответить. Ему не хотелось рассказывать незнакомому человеку о том, где именно он приобрел образование и знакомство с множеством книг.
— Нет, не все, — произнес он наконец, так как оставить вопрос без ответа было бы невежливо. — А вы чем занимаетесь? Приехали в Саламанку, чтобы заказать необходимую вам книгу?
— Я студент факультета права. Как здесь говорят, писец.
— Писец? — Алонсо вспомнил шумных посетителей гостиничного трактира. — Значит, писцы — это студенты?
— Да, так называют студентов факультетов богословия и права.
— Вот, оказывается, чьими возлюбленными являются красивые женщины и доброе вино!
— О, вы уже слышали эту присказку! — рассмеялся Рохас. — Что еще вы знаете о жизни местных школяров?
— Слышал еще одну пословицу: «Quod natura non dat, Salamantica non praestat».
— Да, верно. Даже прославленные профессора и магистры не в состоянии вбить знания в голову студента, если он лишен способностей.
— Но если говорить начистоту, то я знаю об университете очень мало. Ни разу даже не был там.
— В таком случае, — воскликнул Фернандо де Рохас, — я предлагаю вам прогуляться по городу, а затем заглянуть в нашу университетскую школу, или, как стало принято говорить в последнее время, в коллегию.
— С радостью принимаю ваше великодушное предложение!
— Вы уже знаете, отчего здесь так сияют здания? — спросил Рохас, когда они вышли на улицу.
— Хозяин гостиницы, где я остановился, утверждает, что это связано со свойствами камня, но ничего конкретного объяснить не может.
— Это местный песчаник, который называется вилья-майорским камнем. — Рохас с удовольствием демонстрировал свое интеллектуальное превосходство над хозяином «Пиренейского льва». — Его выламывают в карьере возле города. Поначалу он очень мягок, и его легко обрабатывать. Но с годами на открытом воздухе камень постепенно твердеет и становится прочным, как мрамор. За присущий этому песчанику благородный золотистый оттенок Саламанку называют «Ла Дорада» — «Золотая».
Рохас показал Алонсо церковь Святого Мартина, которая была построена в XII веке, вскоре после изгнания из города мавров. Рельеф над порталом церкви изображал сцену, в которой святой разрывает свой плащ, чтобы поделиться с нищим.
— У саламанкских священников много плащей. Видимо, на случай, если придется делиться с нищими. Вот только нищих они обходят стороной, — заметил Рохас, и в глазах его опять вспыхнули смешинки.
Возле дома с раковинами студент-юрист подтвердил догадку Энрике о связи дома с орденом Сантьяго. Как выяснилось, его владелец — рыцарь ордена, некий Родриго Мальдонадо.
В величественном романско-готическом соборе Девы Марии Престольной Алонсо залюбовался строгой простотой картин главного алтаря.
— Это флорентийский художник Николо Делли, — пояснил Фернандо. — У нас его называют Николас Флорентинец. Сейчас в Италии пишут совсем по-другому. Нынешние живописцы Тосканы как будто берут за основу не своих предшественников, а классическое искусство Греции и Рима.
— Я слышал об этом, — кивнул Алонсо, — но никогда не видел.
— Здесь вряд ли увидите. Для этого надо ехать в Италию. И, поверьте мне, дорогой Алонсо, совершив такую поездку, вы не останетесь разочарованным.
Украшавшие свод собора фрески с изображением сцен Страшного суда принадлежали кисти того же живописца.
По дороге на факультет Алонсо признался Рохасу, что ходил в типографию, надеясь познакомиться с Антонио де Небрихой. Он рассказал о своей жизни в Гранаде, о торговле книгами вместе с дедом, о мечте открыть собственное дело в Саламанке, поближе к университету.
— Полагаю, если такой уважаемый ученый человек, как дон Антонио, занимается изданием книг, а я собираюсь книгами торговать, то желательно с самого начала наладить с ним добрые отношения.
— В таком случае, — охладил его пыл Фернандо, — радуйтесь, что вам не удалось сегодня с ним повидаться. Я почти убежден, что незнакомец с улицы, пожаловавший без каких-либо рекомендаций, не вызвал бы у него доверия.
— Вероятно, вы правы, — досадливо поморщился Алонсо, негодуя на собственную несообразительность.
— Не унывайте! — весело воскликнул Рохас. — Теперь вы уже не в одиночестве. Считайте, что по крайней мере один человек в этом городе на вашей стороне. А совместными усилиями мы непременно придумаем, как найти для вас способ стать желанным гостем у сеньора Небри-хи. У меня уже есть кое-какая идея, но прежде, чем поделиться ею, я хочу ее додумать.
Алонсо почувствовал прилив благодарности к человеку, искренне готовому в первый же день знакомства ему помочь.
В университете они вошли в аудиторию посреди лекции по римскому праву. Их взору открылись длинные скамьи, уходящие вниз ступенчатыми рядами. В самом низу, за массивной деревянной кафедрой, стоял профессор и читал на латыни что-то из лежащей перед ним книги. Алонсо, уставший от ходьбы и впечатлений, не был в состоянии воспринимать содержание лекции, и поэтому она показалась ему скучной и невразумительной.
Намного интереснее было наблюдать за студентами. Некоторые перешептывались. Кое-кто дремал. Особо усердные делали пометки: кто на бумаге, а кто и на покрытой воском доске. Бумага — материал дорогой, не каждому по средствам. Судя по пестроте камзолов и головных уборов, студенты здесь были из самых разных стран.
— Благодарю вас за прогулку — столь же поучительную, сколь и приятную, — шепнул Алонсо Рохасу. — Но мне надо идти, чтобы братья не объявили тревоги.
— Вы всегда можете найти меня на факультете права. — Фернандо улыбнулся, и глаза его приветливо засияли. — Буду рад снова повидаться. Появляйтесь. Придумаем, как познакомить вас с Небрихой.
В гостинице Исидро Велес передал Алонсо записку, подписанную некой Консуэло Онестой. Она приглашала Алонсо посетить на следующий день ее дом, где должна была состояться встреча «участников небольшого кружка любителей литературы». Ничего, кроме времени дня и адреса дома, в записке не содержалось.
— Вам знакомо такое имя — Консуэло Онеста? — спросил Алонсо владельца гостиницы.
— Нет, сеньор Гардель, к сожалению, никогда не слышал его.
Алонсо пожал плечами и отправился в комнату Энрике, где его ждали оба кузена.
— В этом городе светятся не только камни, — мрачно сообщил Хуан, когда они закончили обсуждение своих дальнейших действий в Саламанке. — Дон Лукас рассказал мне, что два года назад по настоянию верховного инквизитора Томаса Торквемады здесь устроили торжественное аутодафе. Собрали на площади Сан-Эстебан более шести тысяч книг и торжественно сожгли их.
— Кстати, о книгах. Алонсо, ты уже закончил здесь свои дела? — спросил Энрике, пытаясь поменять тему разговора, но Алонсо на этот раз его не поддержал.
— В чем же провинились эти книги? — спросил он. — Тайно исповедовали иудаизм или ислам?
— Некоторые — явно. — Рука Хуана сжимала рукоятку кинжала за поясом. — Там было несколько еврейских Библий, а остальные книги Святая палата признала «пропитанными заблуждениями иудаизма» или содержащими сведения по чернокнижию и магии.
— Лучше бы отдали все шесть тысяч книг мне, — пробормотал по-арабски Алонсо.
— Что ты сказал? — не понял Энрике.
— Я сказал, что только начал свои книжные дела.
— Но мы уже решили, что послезавтра отправляемся обратно в Кордову. Здесь больше нечего делать. Управишься до этого?
— Ну что ты! — удивился Алонсо наивности кузена. — Конечно нет! Мне может понадобиться не одна неделя для того, чтобы завязать необходимые знакомства. Вы-то пользуетесь старыми и налаженными связями дяди, а мне приходится начинать все с самого начала. Отправляйтесь домой без меня.
— Что это за записка у тебя в руке? — проявил Хуан несвойственное ему любопытство.
— Какая-то дама приглашает меня на встречу литературного кружка у нее дома. Понятия не имею, кто она и как обо мне узнала. Может быть, это как-то связано с университетом… Хотя нет, непонятно. Я, правда, сегодня познакомился с одним студентом. Но он учится на факультете права и никак с литературой не связан. К тому же трудно поверить, что за полчаса, прошедшие с тех пор, как мы с ним расстались, он успел рассказать обо мне этой Консуэло Онесте, а она — прислать сюда слугу с запиской. В общем, сплошные загадки.
— Я же говорил, что тебя ждет успех у местных женщин. — Энрике был доволен, что разговор свернул на безопасную колею.
Дом сеньоры (или, быть может, сеньориты) Онесты оказался на площади Пуэнте, возле моста через Тормес. Алонсо уже не первый раз поразился тому, как древним удалось выстроить мост через такую широкую реку. Он был намного длиннее, чем его собрат в Кордове.
Недолго помешкав возле церкви Святого Иакова, где обычно останавливаются паломники, направляющиеся из центральных и южных областей страны в Сантьяго-де-Комопостела, Алонсо нашел нужный ему адрес. Это был не просто дом, а изящный двухэтажный особняк, окруженный садом и оградой. Во Флоренции его не постеснялись бы назвать палаццо. Консуэло Онеста, очевидно, была супругой весьма состоятельного человека.
Алонсо дернул за веревку, утяжеленную деревянной лисьей головой. Где-то в глубине сада прозвучал приятный звон. Калитка возле главных ворот распахнулась, и за ней оказалась чернокожая девочка, которую Алонсо видел мельком в типографии Небрихи. Сейчас, разглядев ее поближе, он понял, что это уже взрослая девушка, но малый рост и субтильное телосложение придавали ей сходство с подростком.
— Пройдемте в дом, сеньор Гардель, — произнесла она с легким андалусским акцентом.
«Из наших краев», — подумал Алонсо, следуя за девушкой.
— Откуда вы знаете мое имя? — спросил он по-арабски.
Девушка непонимающе взглянула на него, но не стала переспрашивать.
Она ввела его в дом, и Алонсо оказался в широкой прихожей с гобеленами и статуями, чрезвычайно натурально изображавщими сцены любви. Вверх ввела широкая лестница с бронзовыми перилами. На верху лестничного пролета стояла, улыбаясь, молодая женщина среднего роста в красивом зеленом платье и покрывавшей плечи легкой прозрачной накидке. Часть каштановых волос была собрана в пучок, другая свободно спадала на плечи.
— Надеюсь, вам нравится пребывание в нашем городе, сеньор Гардель, — произнесла она мелодичным контральто. — Это я послала вам записку. Очень рада, что вы откликнулись на приглашение.
— Мое почтение, сеньора Онеста.
— Называйте меня Консуэло. Так принято в нашем маленьком кружке. Надеюсь, и вы не будете возражать, если мы будем звать вас по имени?
— Буду только рад. — Поравнявшись с Консуэло, Алонсо увидел вблизи, что она, пожалуй, весьма миловидна. Цепкий взгляд и несколько припухлые губы придавали ее лицу странное сочетание детскости и зрелости.
— Но позвольте полюбопытствовать, — сказал он, — как вы узнали обо мне и почему сочли меня достойным участия в вашем кружке?
— Вам это объяснит один ваш знакомый, — в ее голосе тоже звучало что-то южное, привычное слуху Алонсо.
Консуэло ввела его в небольшую залу на втором этаже, где уже находились двое мужчин. Один был человеком лет пятидесяти — высокий, сухощавый, с длинным носом и ямкой на подбородке. Вторым же оказался студент факультета права Фернандо де Рохас, обладатель смеющихся глаз.
— Дон Антонио, разрешите представить вам нашего нового друга из Кордовы. Это сеньор Алонсо Гардель, знаток тканей и изящной словесности, — произнес Рохас. — А это дон Антонио де Небриха, профессор грамматики и риторики Саламанкского университета, выдающийся переводчик и исследователь языков.
Алонсо, пытаясь справиться с наплывом чувств, обменялся с Небрихой поклоном.
— Дорогой мой Фернандо, я никак не могу взять в толк, как вы успели вчера рассказать обо мне сеньоре Онеста… простите, сеньорите Консуэло.
— А я и не успел. Я сделал это только сегодня и узнал, что вы уже приглашены, — пояснил Рохас и, видя недоумевающее лицо Алонсо, добавил со смешком: — Поверьте, Алонсо, я был удивлен не меньше вашего. Оказывается, нашей прекрасной хозяйке рассказала о вас Суад, ее служанка. Помните, что вы мне говорили в типографии об Овидии и методах предохранения от беременности? Так вот, ваши разъяснения слышала Суад, которая передала эти важные сведения своей хозяйке..
— Но как же вы узнали мое имя, сеньорита Консуэло?
— Просто Консуэло, — поправила его хозяйка, усаживаясь в кресло. — Суад очень хорошо знает, что именно может меня заинтересовать. Поэтому еще до ухода из типографии она спросила мастера-печатника, не знает ли он ваше имя. Оказалось, знает. Кстати, не могли бы вы в точности процитировать слова Овидия относительно предохранительного чехла?
Алонсо начал рассказывать, но Консуэло перебила его:
— Нет, пожалуйста, не переводите. Скажите на латыни.
К его восхищенному изумлению, она подошла к книжному шкафу и записала его слова на листе бумаги.
Алонсо было бы любопытно узнать, какое отношение имеет к литературному кружку студент-юрист, но ему было неловко спрашивать об этом, и он решил, что все в скором времени разъяснится само собой.
В комнату вошел пожилой слуга и поставил на стоящий между креслами низкий столик кувшин с вином и вазочки с сушеными фруктами, орехами и миндалем. Алонсо, окидывая оценивающим взглядом отороченную серебряной бахромой скатерть из камчатного полотна, мысленно поблагодарил дядю и кузенов за то, что они научили его разбираться в тканях. Еще большее внимание привлекал крупный шкаф, на полках которого лежали книги и манускрипты. Это был дом, где ценили искусство и литературу. Однако нигде не было видно его хозяина.
— Друзья! — объявила Консуэло, хлопнув в ладоши. — Сегодня с нами не будет ни герцога Альба де Тормеса, ни дона Гутьерре, ни нашего французского друга Рене. Дон Фадрике сообщил, что хворает. Дон Гутьерре, как вам всем хорошо известно, находится сейчас при ее высочестве в Санта-Фе (при этих словах Алонсо вздрогнул), а наш всеобщий любимец и острослов, мсье Рене де Пуатье, будучи прилежным студентом, готовится к диспуту на факультете. Конечно, он бы запросто побил любого противника, проходи диспут на его родном языке, но, к большому сожалению Рене, диспут придется вести на латыни…
Рохас налил всем вина и подал хозяйке ее кубок. Консуэло поднесла его к губам, отчего обнажилась до локтя точеная, правильной формы рука. Алонсо отметил, что в ее походке и жестах присутствуют женственность, грация и еще что-то, трудноопределимое. Какая-то необычная точность, будто любое, даже самое незначительное движение — шеи, головы, пальцев, колен — тщательно рассчитано и многократно отрепетировано.
— Стало быть, — продолжала хозяйка особняка, — сегодня нам не исполнить того трогательного вильянсико, который мы пели месяц назад. Ведь для него требуется четыре голоса. Хотя, если дон Антонио, вопреки своему обычаю, присоединится к пению, а наш новый друг Алонсо сможет быстро разучить одну из партий, у нас еще есть шанс.
К облегчению Алонсо, не блещущего музыкальными способностями, профессор риторики вежливо, но решительно отклонил это предложение. По просьбе присутствующих Консуэло взяла со стоящего рядом с креслом пуфа темно-коричневую лютню с изогнутым грифом и извлекла из нее несколько аккордов.
Постепенно игра становилась более изощренной, аккорды теперь чередовались с арпеджио и быстрыми переборами. Было приятно смотреть на движения тонких уверенных пальцев. Сделав небольшую паузу, женщина резко ударила по струнам и неожиданно запела. Ритмический рисунок музыки стал проще и в то же время приобрел зажигательность.
Песня была о любви юноши к девушке. Консуэло пела на простом, уличном кастильском, который на сей раз изумил Алонсо своей неожиданной поэтической образностью. Особенно ему понравилось непривычное слово, ласкательное от «неба» — «небушко», сьелито, — как герой песни называл свою возлюбленную. Флорентийский поэт сказал бы: «солнце», «солнышко».
Играет на лютне, знает латынь, ухожена, хороша собой, обладает манерами, знакома с людьми весьма знатными (герцог Альба, подумать только!) и весьма учеными (Антонио де Небриха — ни больше ни меньше!). Живет в очень большом доме, настоящем дворце. Кажется, не замужем. Принимает у себя мужчин. И все это в стране, где редкостью является женщина, просто умеющая читать. Где незамужняя девушка или вдова никогда не встретится с мужчиной без дуэньи.
Судя по всем этим признакам, Консуэло была утонченной куртизанкой. Вот только, насколько было известно Алонсо, таких в католических странах нет. Или уже есть? Быть может, Консуэло — первая? Что это за фамилия — Онеста? Возможно, на самом деле это — прозвище, ироническое указание на ее положение? А имя? Нет ли и в нем иронии и намека?
Песня была встречена возгласами восхищения со стороны слушателей. Все просили Консуэло спеть еще что-нибудь, но она потребовала, чтобы каждый из присутствующих прочитал теперь отрывки из своих сочинений или поведал какую-нибудь интересную историю.
Первым, разумеется, был старший по возрасту и положению дон Антонио. Он рассказал, как в молодости учился в университете Болоньи, как был захвачен процессом проходящего в итальянских странах возрождения классических наук и искусств, как с тех пор мечтает о восстановлении классицизма и здесь, на Пиренеях. Прочитал небольшой фрагмент из своего опубликованного десять лет назад труда «Введение в латынь».
— Насколько я знаю, это первая книга, изданная на нашем полуострове новым типографским способом. Не так ли, дон Антонио? — спросила, слегка наклонившись в его сторону, Консуэло. И опять от Алонсо не ускользнула тонкая пленительность ее движений. В них не было ничего лишнего.
— Да — подтвердил со смущенной улыбкой Небриха. — Чего только я ни делал, чтобы скрыть свою деятельность печатника. Ведь профессора не вправе зарабатывать деньги вне университета. Что толку? Все равно все знают. Да и как скроешь? Впрочем, власти университета проявляют снисходительность и не указывают мне на это нарушение. Если же укажут, передам типографию сыновьям.
Дон Антонио рассказал, что почти завершил работу над двумя новыми книгами и в скором времени намерен их издать. Это «Кастильская грамматика» и «Латинско-испанский словарь». Под «испанским», используя древнеримское название Иберии — Hispania, автор подразумевал вальядолидское наречие кастильского языка.
— Я полагаю, что это самая чистая и возвышенная разновидность всех наречий, на которых говорят в различных областях Кастилии, Леона, Арагона, Каталонии и Андалусии. Думаю, именно вальядолидское наречие должно стать общим языком объединенного королевства, и надеюсь, что это название — «испанский язык» — станет когда-нибудь общепринятым.
— Позвольте мне выразить восхищение вашим титаническим трудом, дон Антонио! — воскликнул Алонсо. — Ведь до сих пор никто никогда не описывал современных языков, наследников латыни. Подобных сводов грамматики нет ни в одном из государств Италии, их нет ни в Португалии, ни во Франции, ни здесь!
— Благодарю вас, молодой человек, — благожелательно ответил довольный похвалой лексикограф. — Будем надеяться, что публикация этого труда не настроит против меня ни корону, ни церковь. Ведь все новое порой видится опасным.
— Если бы вы боялись опасностей, вы не были бы Антонио де Небрихой. — Голос Консуэло был настолько ласков и приятен для слуха, что порой казалось, будто она не говорит, а продолжает петь.
Наступила очередь студента-юриста, и Алонсо наконец узнал, почему Рохас чувствует себя в литературном кружке как в своей стихии. Как оказалось, в свободное от учебы время он сочинял роман в диалогах под названием «Комедия о Калисто и Малибее».
— Почему вы называете ваше произведение романом, а не пьесой? — поинтересовалась Консуэло.
— Разумеется, это пьеса, и я надеюсь, что ее когда-нибудь будут ставить на сцене, — ответил Рохас. — Да только, по моему замыслу, в этой пьесе будет не менее шестнадцати актов. Такой объем сближает ее с романом.
— Как далеко вы продвинулись? — спросил Небриха.
— Я написал совсем мало. Почти уверен, что от завершения труда меня отделяют многие годы. Но это меня нисколько не смущает, поскольку творческая работа доставляет мне немало радости. Зачем же мне ее укорачивать? Но я не уверен, стоит ли зачитывать отрывки из незавершенного текста.
— Есть ли среди присутствующих кто-нибудь, — обратилась сразу ко всем Консуэло, — кому неинтересно послушать отрывок из неоконченной комедии нашего любезного и одаренного друга Фернандо?
Таких не нашлось, и Рохас прочитал несколько страниц. В основе романа лежала история любви молодого рыцаря Калисто к благородной девушке Малибее, которая поначалу не отвечала ему взаимностью. Его страсть была так сильна, что он прибег к помощи старой Селестины — злобной, всегда пьяной сводни из простонародья. Она пустила в ход колдовство, и теперь уже Малибея без памяти влюбилась в рыцаря.
Алонсо слушал затаив дыхание. Рохас был прирожденным писателем. Его повествование увлекало, забавляло, заставляло сопереживать героям и тревожиться за их судьбу. Высоким чувствам противостояли пороки, возвышенная речь сменялась сочным, простонародным языком, на котором до сих пор в Кастилии никто никогда не писал. И тем и другим автор владел в совершенстве. Ну и студент! Ну и юрист!
— Вы не просто «писец»! — вскричал Алонсо, когда Рохас закончил чтение отрывка. — Вы настоящий писатель! Такой литературы здесь еще никто не видел!
Остальные выразили бурное согласие с этой оценкой.
— Мне все же кажется, что вы пишете скорее трагикомедию, чем комедию, — заметила Консуэло.
— Возможно, вы правы, — изящный полупоклон в ее сторону. — Вы ведь знаете, дорогая Консуэло, как я привык считаться с вашим мнением. Непременно обдумаю его.
— Ваша очередь, Алонсо, — улыбнулась хозяйка дома.
— О, что вы, я ничего не пишу! — запротестовал Алонсо. — В этом кружке, где собрались столь выдающиеся таланты, я могу быть лишь благодарным слушателем и читателем!
— Нет-нет, так просто вы не отделаетесь! — наседала Консуэло. — Не каждый день к нам захаживают начитанные знатоки шелков. Вы не пишете сами, но вы, несомненно, много читали. Почему бы вам не рассказать какую-нибудь удивительную историю? Герцог и алькальд тоже не пишут, однако являются участниками нашего кружка.
Алонсо уступил и пересказал две истории из сказок Шахерезады — про мальчика, нашедшего пещеру с сокровищами, и о приключениях некоего Камаля аз-Замана. Как оказалось, никто из присутствующих о них ничего не слышал, и, к удивлению рассказчика, слушатели остались очень довольны. Особенно их позабавила фраза одного из героев: «Мы, жители Ирака, любим крутые бедра».
Настоящим испытанием для Алонсо стал объявленный хозяйкой дома конкурс сонетов. Не помогли никакие уверения в том, что он в жизни не сочинил ни одной стихотворной строки.
— Значит, сегодня вы это сделаете в первый раз. — Таков был неумолимый приговор Консуэло. И что-то в ее веселом и приветливом тоне показало гостю, что она, при всей своей женственности и мягкости, умеет настоять на своем.
Судьей Консуэло назначила себя. Победителю полагался венок из раскрашенных бумажных цветов. Бумага — материал дорогой и ценный…
— Хорошо, — уступил Алонсо, решив, что если он и проиграет, то в этом не будет ничего ужасного («И вообще все это сон»). — Пусть кто-нибудь разъяснит мне, какой должна быть структура сонета. Они ведь бывают разными.
— Очень просто, — с готовностью откликнулся Фернандо. — Первая строфа состоит из четырех строк, вторая — тоже из четырех, затем идут две строфы по три строки или одна из шести, это — как вы сами решите. Всего — четырнадцать строк. Особенно ценится такой сонет, в котором вторая строфа как бы противостоит первой, а последние шесть строк словно примиряют их, порождая некую новую сущность. Тезис-антитезис-синтез. Все очень просто.
— Насколько строгой должна быть схема рифмы?
— На ваше усмотрение. Судья будет учитывать общий результат, а не только формальные стороны. Конечно, было бы весьма изящно, если бы окончания второй и первой строфы совпадали, — я имею в виду схему abba abba cde ecd, — но не в том случае, если выполнение этого требования повредит легкости и изяществу произведения в целом.
Разъяснения Рохаса окончательно убедили Алонсо в том, что ему никогда в жизни не написать мало-мальски приличного сонета. Но затем ему в голову пришла идея, как можно выйти из положения.
Консуэло раздала каждому по вощеной дощечке с палочкой, перевернула песочные часы и объявила, что конкурс начался.
Алонсо, недолго думая, записал свое «произведение». Это заняло несколько секунд. Консуэло ошеломленно взглянула на него, когда он отложил дощечку в сторону. Остальные трудились довольно долго.
После окончания конкурса судья молча прочла все три произведения и, расхохотавшись, провозгласила:
— Ну что ж, Алонсо, вы, как Одиссей, всех перехитрили и заслужили первое место! Думаю, это решение никто не будет оспаривать.
Двое остальных участников радостно поздравили покрасневшего гостя, потребовав, чтобы хозяйка дома зачитала его стихотворение вслух. И Консуэло прочла, делая паузы после строк и еще более продолжительные паузы после строф, сонет, сочиненный Алонсо Гарделем:
Только ты и я
— Рифма безупречна! — заключила Консуэло под общий хохот. — Структура выдержана. Легкость стиля неподражаема, выразительность не знает себе равных! Уважаемый Алонсо Гардель, я собственными руками изготовлю вам венок победителя.
И она приглашающим жестом вытянула в его сторону обе своих руки. При этом они обнажились до локтей, и зрелище это было подобно неожиданной вспышке света.
