Доктор Свенсон секунды три рассматривал багряный камень в раскрытой руке железнодорожника — за это время все стоящие вокруг успели оценить его молчание, бледность и написанное на лице удивление. Левой рукой он взял камень, а в правой держал пистолет мистера Поттса. Говоривший с ним человек все еще показывал рукой на первый вагон. Не сказав ни слова, Свенсон пошел к вагону, ускоряя шаг. В два прыжка он преодолел пять ступенек железной лестницы, а потом — слишком быстро, как ему показалось, — остановился перед открытыми дверями купе.

Элоиза в черном платье лежала, подогнув под себя одну руку, другая была неловко закинута за голову. Доктор положил револьвер на ближайшее сиденье и опустился на колени, шепча ее имя. У себя за спиной в коридоре он услышал чье-то шарканье. Свенсон повернулся, чувствуя, что лицо его пылает, а голос вот-вот сорвется.

— Отправьте людей на поиски! На поиски убийц! Они могут быть где угодно!

Свенсон подвинулся вперед, сунул багряный камушек в карман брюк и снова прошептал как заклинание имя Элоизы. Он приложил два пальца к ее шее, пытаясь нащупать пульс. Кожа все еще была теплой… но остывала… Пульса не было… но вдруг… едва ощутимая дрожь. Неужели? Нет, это дрожали его собственные руки… он был неспособен сделать простейший осмотр, нервы — как у зеленого студента. Если бы он пришел чуточку раньше, хоть на несколько минут! Под ногами что-то неприятно захрустело. Доктор посмотрел вниз и увидел сверкающую пыль — мелкие брызги синего стекла на полированном полу.

Франсис Ксонк. Если бы Свенсон не оказался таким беспомощным и бессильным на шахте… если бы там вместо него был Чань… Элоиза, возможно, была бы жива.

Он осторожно перекатил Элоизу на спину, нахмурился, увидев, как безжизненно наклонилась голова… у основания грудины виднелся темный кружок, размером меньше стеклышка монокля, напитавший черную материю и ясно различимый в свете фонарей… кровь. Крови сравнительно немного — значит, рана глубокая и может стать смертельной. Доктор снова прикоснулся к пятну, чтобы понять, как давно все случилось.

Пятно уже затвердело и напоминало сверкающую черную монету, вделанную в платье. Свенсон постучал ногтем — раздался характерный звук. Это было стекло.

— Нож… поострее… быстро!

Все стали обшаривать карманы. Повернувшись к ним, доктор щелкнул пальцами, понимая, что опять пытается похоронить скорбь под грудой бесполезных усилий. Он посмотрел на мертвенно-бледное лицо Элоизы… Доктор Свенсон и затаил дыхание. Или это лишь игра света? Доктор тут же лихорадочно полез в карман мундира. К нему подошел человек с ножом.

— Не сейчас — не сейчас! — воскликнул Свенсон.

Вытащив свой серебряный портсигар, доктор яростно потер его о брючину, наклонился над Элоизой и, приподняв голову женщины, поднес сверкающую крышку к ее приоткрытым губам. Он ждал… ждал… до крови прикусив губу… и вдруг — о счастье! — поверхность чуть-чуть, едва заметно затуманилась.

— Она жива! — воскликнул он. — Горячая вода! Чистая простыня — что найдете! Только скорее!

Свенсон стянул с себя жуткий заскорузлый мундир, снова щелкнул пальцами и, повернувшись, выхватил у человека нож — старый перочинный ножик, с тонким лезвием, увы, не слишком острым. Он еще раз приложил руку к горлу Элоизы и к холодному, влажному лбу, потом расстегнул черное платье там, где стеклянный кружок, казалось, впаялся в кожу. Осторожно приподняв ткань, доктор быстро вырезал в ней кусок вокруг стекла. Удар пришелся в область нижнего ребра, прямо в хрящ. Остановился ли кинжал Ксонка там или проник глубже и поразил жизненно важные органы? Если поразил, ничего нельзя было бы сделать даже в лучшей операционной.

Доктор бережно прощупал белую кожу вокруг темного стеклянного ромба — не затвердели ли ткани под ней? Это означало бы, что стекло проникло вглубь. Кожа вокруг раны была холоднее, чем в других местах. Губы Элоизы потемнели за те несколько секунд, что она пролежала на спине.

Свенсон свирепо напустился на людей, сгрудившихся в дверях.

— Где вода? Она умрет без воды!

К нему приблизился человек в синей форме и, откашлявшись, сказал:

— Поезд, сэр… расписание…

— Наплевать мне на ваше расписание! — воскликнул Свенсон.

По брюшине Элоизы на его глазах расползалось синее пятно. Он не мог ждать, когда принесут воду, и, натянув кожу пальцами левой руки, подвел нож под стеклянный диск. Острый осколок вышел легко, в ране осталось лишь несколько маленьких. Элоиза издала вздох. Но, судя по ее лицу, сознание пока не возвратилось. Хуже того — часть раны снова остекленела. Оставшееся отверстие было небольшим, шириной едва ли в полдюйма. А глубиной? У доктора не было кровоостанавливающих средств, а потому он не мог расширить рану. И затем, кровь может свертываться, превращаясь в синее стекло, — тогда Элоизе станет только хуже. Свенсон был уверен, что ее убивает содержащийся в стекле яд, а не сама рана. Он вспомнил поврежденные легкие Чаня. Оранжевая жидкость — вот бы сейчас ее сюда! — растворила стекло, которое вдохнул Чань, и тому удалось все выхаркать в виде желеобразной мокроты, какая бывает при простудах. Врачебная практика не знала еще таких способов удаления мокроты из организма. А когда это произошло, силы стали возвращаться к Чаню с поразительной быстротой.

Но оранжевой жидкости не было. А никаких других средств Свенсон не знал. Он ввел нож в рану… и громко выругался по-немецки: вагон дернулся.

— Черт побери! — крикнул он людям в дверях. — Что это за идиотство?

— Это расписание, — возразил охранник в форме. — Я пытался вам объяснить.

— Она умрет! — прокричал Свенсон.

Никто из стоявших в дверях не проронил ни слова. Когда появился охранник, все расступились.

— Я надеюсь, дама останется жить. И я рад отложить вопрос об оплате на потом… пока не будет… понятно, сколько вас — один или двое.

Свенсон смерил охранника убийственным взглядом, но решил промолчать и вернулся к Элоизе, с болью ощущая, как ее тело сотрясают слабые судороги. Он снова расширил рану дрожащими пальцами, кусок стекла, углубляясь дальше, оставлял в блестящей твердой полости новые осколки. От ножа было мало проку. Доктор отложил его, полез в карман за платком и обмотал им пальцы. Резким движением, от которого по телу Элоизы прошла еще одна судорога, он ухватил осколок и извлек из раны, потом свернул платок и приложил его к ране. Ткань обагрилась обычной, красной кровью. Свенсон убрал платок. Рана была неглубокой, стекла в ней не осталось.

Когда наконец принесли горячую воду и полотенце, Свенсон уже успел очистить и обработать рану, после чего уложил Элоизу на сиденье. Он сидел с сигаретой, размышляя, ища на ее лице каких-то неведомых знаков. Возможно, он просто хотел убедиться, что женщина останется в живых. Тогда можно будет с чистой совестью оставить ее, как раньше — мисс Темпл…

Свенсон сидел, выпрямив спину. Глупец, самодовольный идиот! Они уже на много миль удалились от Карта, и вернуться было нельзя. Мисс Темпл, вероятно, прибыла в Карт вместе с Элоизой… может, она сидит в гостинице и ждет возвращения своей спутницы? Или ее убили где-то рядом со станцией таким же осколком стекла? Может, Ксонк выслеживал ее на улице, как и других убитых им жителей деревни?

Свенсон засунул пистолет за пояс, натянул мундир так, чтобы оружия не было видно, и пошел вперед по вагону, где обнаружил охранника: он болтал с двумя предпринимателями, вероятно имевшими дела на шахтах. Свенсон откашлялся. Охранник никак не отреагировал. Свенсон откашлялся еще раз, более демонстративно. Тот поднял голову и с подозрением посмотрел на этого беспокойного иностранца — что ему еще нужно? Разве задержки отправления, беспорядков, таинственным образом спасенной женщины недостаточно для одного вечера? Кивнув двум предпринимателям, он присоединился к Свенсону в коридоре.

— Что-нибудь еще? — твердым голосом спросил он.

— А в поезде нет другой женщины?

— Которую нужно спасать?

— Что-что?…

— Насколько мне известно, в поезде больше нет женщин, — с улыбкой сказал охранник. — А с арифметикой я всегда дружил.

— Не сомневаюсь, — сказал Свенсон. — Но это очень маленькая женщина. Она могла спрятаться где-нибудь.

— Чтобы не платить за проезд?

Свенсон покачал головой.

— На нее мог напасть тот же убийца…

— Убийца?

— Раненая женщина… миссис Дуджонг… на нее напал тот, кто покалечил железнодорожника на станции!

— Это невозможно. На того напала женщина.

— Что-что? — переспросил Свенсон. — Кто это говорит?

— Да все говорят. И сам пострадавший. — Охранник посмотрел на предпринимателей и вскинул брови.

— Почему же мне никто не сообщил об этом?

— Вы были заняты с дамой.

Неужели графиня и в самом деле побывала на станции? Может быть, Ксонк перепутал ее и Элоизу?

— Других женщин среди пассажиров нет? Вы уверены? — еще раз спросил Свенсон.

— Других женщин нет, — подтвердил охранник.

— А в грузовых вагонах с рудой… — Свенсон показал в хвост поезда.

— Там вообще нет людей.

— Обычно нет, но…

— Только грузы.

— А вы их осматривали? — гнул свое Свенсон. — Вдруг там есть пустые вагоны, чтобы принять груз по дороге…

— Пустые вагоны заперты.

— Замок можно вскрыть… нельзя ли как-нибудь осмотреть…

— К тем вагонам не перейти. — Два промышленника теперь явно подслушивали, и охранник говорил и для них тоже — разве его логика не очевидна?

— Но может быть, во время остановки? — спросил Свенсон.

— Остановки долго не будет.

— Да, я понимаю… но когда будет…

— Я непременно вам сообщу об этом, — сказал охранник. — А теперь прошу меня извинить…

Доктор прошел по двум пассажирским вагонам. Охранник сказал правду. В первом вагоне ехали два горнозаводчика и еще четверо рабочих, занимавших другое купе, — они направлялись на юг в поисках работы на заводе. Не устроилась ли мисс Темпл в тормозном вагоне? Чтобы обследовать его, придется дождаться остановки.

Лоб Элоизы стал теплее на ощупь. Свенсон закурил еще одну сигарету. Вытащив из-за пояса пистолет, он сунул его в карман и вытянул ноги. Потом в голову пришла еще одна мысль, и он выудил из кармана багряный камень. Элоиза сжимала его в руке… вряд ли это может что-то значить… но с какой-то неприятной легкостью доктор припомнил: они вдвоем стоят на песчаном берегу, шумят набегающие волны, ветер обдувает ее разрумянившееся лицо…

Свенсон убрал камень. Оставив Элоизу, он не сообщил ей о возможных опасностях. И если теперь он был в состоянии ей помочь, то тем самым лишь искупал вину и не мог рассчитывать на ответное чувство. Свенсон попытался сосредоточиться на известных ему фактах — только так он мог сейчас кому-нибудь помочь.

Почему Элоиза так скоро оказалась в Карте? Очевидно, мисс Темпл пришла в себя… или — доктор остро ощутил свою беспомощность — умерла… но нет — Элоиза тогда осталась бы еще как минимум на день, из-за похорон. Если же мисс Темпл пришла в себя и горячка прошла, то женщинам все равно пришлось бы задержаться еще на день, пока мисс Темпл не наберется сил. Что заставило их так быстро покинуть рыбацкую деревню? Местные жители явно были не в восторге от их присутствия… Или произошли новые убийства? Что они нашли в доме Йоргенса?

Конюхов, совершенно очевидно, прикончил Ксонк. Если графиня действительно осталась в живых, то, вероятно, это она убила рыбака и ранила в лицо железнодорожника. Значит, две женщины оказались на станции одновременно, и Ксонк вполне мог принять Элоизу за графиню.

Свенсон закрыл глаза. Что связывало Франсиса Ксонка с Элоизой?

И что он, Свенсон, может сказать ей? Вернувшись в город, они пойдут каждый своим путем и расстанутся навсегда. Но сперва он обыщет поезд при первой же остановке. И если не найдет мисс Темпл, придется вернуться в Карт, чтобы идти по следам бедняжки… а вдруг, когда Элоиза сможет говорить, она скажет, где сейчас мисс Темпл… вдруг две женщины составили какой-то совместный план… вдруг… глаза Свенсона закрылись… а вдруг он никогда не проснется?

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, где он, а вспомнив, доктор тут же пришел в себя. Поезд стоял. Он посмотрел на Элоизу — та все еще спала, — стал искать пистолет, но не нашел, потом встал и поднял мундир, из которого посреди ночи сделал себе подушку. Оружие каким-то злонамеренным образом оказалось под мундиром. Доктор одной рукой сжал рукоять, другой прошелся по волосам и поспешил в коридор, но его тут же отбросило к дальней стене — поезд резко тронулся.

— Черт побери! — громко выругался доктор и поплелся по коридору — искать проклятого охранника.

Сколько времени прошло? За окнами стоял мрак, а часов у него не было. Он совершенно не заметил эту остановку!

Сколько же он спал? Четверо рабочих сидели, притулившись друг к другу, а горнозаводчики растянулись на сиденьях. В третьем купе сидела пожилая женщина с двумя сонными детьми. Женщина подняла взгляд на Свенсона, когда тот остановился у открытой двери купе.

— Вы не видели охранника?

Она кивнула в сторону головы вагона. Приняв это за ответ, Свенсон пошел туда, но охранника там не оказалось. Он распахнул дверь тамбура и постоял на холодном, хлестком воздухе. Перед ним была узкая площадка с перильцами, замасленная сцепка, а дальше голая стенка тендера и за тендером — паровоз. Свенсона обдавало дымом из трубы, воздух полнился едким, влажным, горелым запахом. Что, если охранник был сзади — во втором вагоне? Доктор направился назад, дошел до двери, открыл ее. С огороженной площадки дальше пройти было нельзя — разве что прыгнуть на металлическую лестницу товарного вагона.

Если поезд останавливался… охранник мог по земле перебраться в тормозной вагон или пройти к паровозу. Но зачем? Тем более в поезде появились новые пассажиры. Свенсон вернулся в свое купе и положил пистолет (неужели он размахивал им перед лицом пожилой дамы?) на сиденье. Куда девался этот тип?

Элоиза резко вздохнула, словно пробудилась от какого-то необыкновенно страшного кошмара; глаза ее распахнулись.

— Франсис?

Это имя было как укол в сердце.

— Нет, моя дорогая, — сказал он. — Это доктор Свенсон.

Но Элоиза его не слышала. Глаза ее были по-прежнему широко раскрыты. Она попыталась сесть и вскрикнула. Свенсон бросился к ней, опустился на колени, одну руку подсунул ей под голову, а другой схватил ладонь, которой Элоиза пыталась пощупать импровизированные бинты.

— Вы не должны шевелиться, Элоиза, — прошептал он.

— Франсис…

— Вас чуть не убили.

Доктор осторожно отпустил ее голову назад на сиденье и сжал руку.

— Вы вели себя так отважно. И вам повезло — стекло вошло неглубоко. А между тем нападавший собирался вас убить.

Впервые глаза Элоизы встретились с его глазами и осветились узнаванием — его лицо, его руки, эта их близость друг к другу… Свенсон сразу же отодвинулся, ожидая, когда она заговорит.

— Мы в поезде?

— Да. Едем из Карта в город.

— Вы были в Карте?

— Был… к счастью. Рассказывать о моих приключениях слишком долго, и все же… — Он перевел дыхание. — Элоиза, я должен извиниться. Я поступил малодушно, но пришлось принимать срочное решение…

— Где Селеста? — перебила его Элоиза.

— Я думал, вы скажете.

— Но ее же убьют!

— Как? Кто?

В ответ Элоиза только застонала, потому что опять попыталась встать. Свенсон ухватил ее обеими руками и снова уложил.

— Вас ранили. Я сделал все, что в моих силах, и рана затянулась, но она откроется снова, если вы…

— Она была в городке — с ними. — Элоиза издала приглушенный крик. — Это я во всем виновата… опять… я пошла в дом… его убили…

— Знаю, дорогая, — прошептал Свенсон и позволил себе откинуть волосы, прилипшие к ее потному лбу. — Бедному мальчику не было и десяти…

— Нет-нет. — Она покачала головой. — Франк был мертв. Но мы почуяли его… и я подумала, что сумею увести его от Селесты, что он, возможно, пойдет следом… я двинулась на станцию за помощью. Но он не пошел следом. Я была одна. Я знала, что должна вернуться, помочь ей, не дать ему…

Свенсон кивнул, поняв наконец, кто стоит за ее местоимениями.

— Франсису Ксонку.

— Но вместо этого… вместо этого… я спряталась под вагоном. Мне было страшно. А потом я увидела ее — она бежала мимо, а потом крики… я вылезла и столкнулась с ним лицом к лицу… Он погнался за мной… — Слова застряли у нее в горле.

— Вам нечего стыдиться. Франсис Ксонк в этот последний день и без того убил столько народу… и едва не прикончил меня.

— Но… но…

— Вы выжили. Рана небольшая, но свойства стекла вам категорически противопоказаны. Железнодорожники решили, что вы мертвы. — Подчиняясь внезапному порыву, доктор открыл ладонь и показал ей камень. — Они дали мне вот это.

Элоиза молчала. Свенсон положил камень ей в руку и снова отодвинулся от нее.

— Но Селеста поправилась? — спросил он. — Она вместе с вами добралась до Карта, а потом вы разделились?

Элоиза кивнула. Свенсон, хотя и корил самого себя за уход из рыбацкой деревни, не понимал, как можно оставить без присмотра выздоравливающего. Но он уже успел достаточно узнать мисс Темпл, а потому подозревал, что в случившемся есть и доля ее вины.

— Она… бывает такой… своенравной…

— Она еще совсем девочка. Это моя вина. Я была так расстроена всем… вы говорили о малодушии. Я не могла говорить правду Селесте, так же как и вы — мне. А теперь…

Если мисс Темпл осталась в Карте, то лучшей помощью для нее будет найти наших врагов. В поезде были и графиня, и Франсис Ксонк. Он мог принять вас за графиню.

Свенсон помолчал и встретился взглядом с Элоизой. Он чувствовал себя неловко, и это добавляло жесткости его голосу.

— Он говорил с вами?

— Нет… все было так неожиданно… он напал сзади…

— Но он видел вас? То есть, конечно, видел… я хотел спросить: он вас узнал?

— Какая разница?

— Вы с ним знакомы… еще до того, как началось все это, вы ведь работали у Траппинга. — Это имя застряло у Свенсона в горле, словно кость, но доктор все же выговорил его. — Поверьте, ничего личного… это не вопрос моих чувств. Речь идет о жизни мисс Темпл — и о жизни нас обоих.

— Не помню, — прошептала Элоиза.

— Помните. Вы помните достаточно.

— Я не могу…

— Нет, Элоиза, вы должны. — Тон доктора стал резким. — Вы завели любовника… что ж, мы взрослые люди, и жизнь есть жизнь. Но этого человека звали Артур Траппинг. Или — я ведь не слепой — Франсис Ксонк. Что было, то было. Важно лишь, кому вы преданы сегодня и что мы знаем сегодня.

— Предана? Но… они пытались меня убить…

Свенсон сердито махнул рукой.

— А кого не пытались? Да они и собственных приверженцев убивали без разбору — это им все равно что раз плюнуть!

— Абеляр…

Доктор встал.

— Выслушайте меня. Мне безразлично ваше прошлое, если только оно не может помочь нам сейчас. Что до пробелов в вашей памяти… мне кажется, это дает вам возможность выбора. Если вы были с ними прежде…

— Я… я не была… не могла быть…

Свенсон оборвал ее:

— У вас есть возможность начать все с чистого листа. Я всеми силами постараюсь вам помочь и защитить вас. А теперь извините — я должен найти нашего охранника.

Доктор вышел из купе, на ощупь найдя пистолет. Его собственные идиотские слова продолжали звучать в голове. Он лишь показал себя ревнивым, злым дураком… а сколько еще часов им придется провести вместе в этом забытом богом поезде? К тому же после ранения Элоизы он не имел права смалодушничать еще раз и оставить ее. Свенсон перешел в следующий вагон, остро чувствуя на себе взгляд каждого пассажира — все они, казалось, проснулись и теперь подозрительно смотрели ему вслед. Охранника по-прежнему нигде не было видно. Свенсон вышел через дальнюю дверь на площадку.

Ветер обжигал холодом. Держась руками за поручни, Свенсон чувствовал свою полную беспомощность, уверенный, что она написана у него на лице. Он смотрел вниз на черные шпалы, мелькавшие с такой быстротой, что сливались в одну, потом глубоко вздохнул, стараясь очистить не только легкие, но и сердце. И тут в нос ударил такой знакомый запах синей глины.

Доктор выдернул из-за пояса пистолет, но видел только ночное небо и очертания тендера. Он присел на корточки перед поручнями, потянул носом — запах слабый, но даже от малейших испарений синей глины щипало в горле… откуда поднимались эти пары? Свенсон проверил подошвы башмаков — не прилипло ли что-нибудь на площадке? Нет: запах шел снизу. Под каждым вагоном были поперечины, и рисковый человек мог путешествовать таким образом… Но ведь ветер должен был тут же уносить любые пары! Свенсон вставил в глазницу монокль и попытался посмотреть вперед, за тендер, но ничего не увидел.

Свенсон вернулся в вагон за фонарем, но крюк для фонаря оказался пуст. Один из горнозаводчиков выглянул в дверь купе и побледнел от страха, увидев, с какой скоростью проносится Свенсон.

— Где охранник? — спросил Свенсон тихо, но требовательно.

— Я его не видел… где-то с час, — пробормотал тот.

Но Свенсон уже шел дальше; он был уверен, что охранника сбросили с поезда или скинули под колеса, когда тот случайно обнаружил Ксонка. А если Ксонк прячется под тендером, что это значит для графини… или мисс Темпл? Неужели с ними тоже расправились, как и со многими другими? Или они едут этим же поездом? Тогда Ксонк не может попасть в товарные вагоны и в тормозной тоже, как и Свенсон… если только — Свенсон еще раз отругал себя — Ксонк не спал, когда поезд делал остановку. Конечно же не спал! Он должен был ждать и, как только поезд остановился, выскочил из своего тайника и волком понесся вдоль поезда. Может быть, в этот самый момент он греется у печурки тормозного вагона, расправившись там со всеми! А если мисс Темпл и графиня тоже нашли там убежище… был ли у них хоть какой-то шанс остановить Ксонка?

Так и не найдя фонаря, Свенсон прошел во второй вагон. Дойдя до купе Элоизы, он обнаружил, что дверь открыта, а один из парней, едущих на юг, стоит внутри. За его спиной стояла Элоиза — бинт на месте, пальцы рук тесно переплетены. Юнец повернулся к Свенсону, скользнул взглядом по пистолету в его руке.

— Я… мы услышали крик этой дамы, — выдавил он. Крик о помощи.

— Элоиза? — проговорил доктор через плечо этого назойливого идиота, смеривая его открыто враждебным взглядом.

— Я спала… не знаю… что-то приснилось… наверное, закричала.

— Отлично… благодарю за помощь. — Свенсон отошел в сторону, освобождая парню выход — четко, как макленбургский солдат на параде. — Если вы не возражаете.

Парень не шелохнулся, по-прежнему не сводя взгляда с пистолета.

— В поезде что-то случилось? — спросил он.

— Не могу найти охранника. — Свенсон старался говорить как можно вежливее. — Возможно, он во время последней остановки перебрался на паровоз.

Молодой человек кивнул, ожидая продолжения, а когда стало ясно, что продолжения не будет, кивнул еще раз. Выскользнув в коридор, он быстро двинулся прочь, потом оглянулся и увидел, что Свенсон сердито смотрит ему в спину. Покидая вагон, парень кивнул в третий раз.

— Уверена, что он хотел только помочь, — прошептала Элоиза.

— Парень в этом возрасте, который остался наедине с раненой женщиной, заслуживает доверия не больше, чем оса, залетевшая в детскую, — заметил Свенсон.

Элоиза не ответила, и доктор остро ощутил, что от его слов все становится только хуже.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Я тут думала, — ответила она так, словно не слышала вопроса. — Вы спрашивали про Франсиса Ксонка. Стекло, которым он ранил меня, я знаю, было из книги с записями. Потому что я почувствовала… плотью и разумом… что меня пронзил не осколок, а… ощущения.

— Вы их помните?

Элоиза вздохнула.

— Положите эту штуку.

Свенсон посмотрел на пистолет.

— Вы не понимаете. Пропал охранник.

— Он мог просто перейти на паровоз…

— Этим поездом едет Ксонк… только я не знаю, где он прячется. Возможно, охранник узнал это и поплатился жизнью.

— Надо было не лгать этому мальчику, а заручиться его поддержкой!

— У нас нет времени, Элоиза, а объяснять пришлось бы слишком много. И он, и все остальные в этом поезде приняли бы меня за ненормального…

— Оказаться один на один с Ксонком без всякой надобности — вот что ненормально! Или вы задумали какую-нибудь дурацкую месть?

Свенсон проглотил сердитый ответ. Он мог сказать, что не стоит издеваться над самой идеей мести, что Элоиза могла бы проявить чуточку благодарности, что он не способен принять ее благодарность… или даже, что она, возможно, права, несмотря ни на что… Доктор стукнул ладонью по металлическому косяку. Сердиться было бессмысленно, и он прогнал это чувство, его эмоции сорвались, как Сизифов камень с вершины горы. Элоиза ждала ответа. Свенсон ухватился за первую мысль, что пришла в голову.

— Вы… недавно вы говорили о стекле, о фрагменте сна. А что это было такое, вы помните?

— Помню. — Она шмыгнула носом и неуверенно села. — Хотя и не понимаю, как это может нам помочь.

— Почему?

— Сон был такой рваный. Мысли внутри стекла, ощущение, воспоминания… содержимое стекла было в беспорядке. Как будто чернила растекаются по намокшей странице, только не на бумаге, а в голове… не могу это описать…

— Фрагмент был очень небольшой…

Элоиза покачала головой.

— Дело не в размерах. Там не было никакой логики… словно пять воспоминаний или пять разных человек, все это наложено одно на другое, как звездочки, наклеенные на окно.

— А нет каких-нибудь подробностей, чтобы установить источник сна?

Она снова покачала головой.

— Слишком много противоречий — сплошной хаос… затиснутый в одно небольшое пространство, которое совсем не одно пространство… и постоянно… да, я забыла, музыка… Элоиза перешла на шепот. — Бессмыслица… хотя я уверена, что воспоминания сами по себе истинны. Каждая часть мелькала… шла внахлест на швы между ними.

— И ни один из этих… элементов не показался вам… знаменательным?

— Не думаю. И вообще, вот теперь когда я пытаюсь, то практически ничего не могу вспомнить…

— Нет-нет, это полезно. — Свенсон закивал, хотя и без убежденности. — Рана от синего стекла… ведь кровь и стекло образуют новое стекло… так вот, для нанесения раны нужен особый контакт между стеклом и жертвой. Понимаете? Кровь сворачивается, соприкасаясь со стеклом, и сама кристаллизуется… плоть затвердевает. Но какова природа этого новообразованного стекла? Раз оно находится в вашем теле… неотделимо от него… содержит ли оно ваши воспоминания? Чем это самовозникающее стекло отличается от того, что изготовил граф?

Мысли Свенсона метались. Каковы могут быть свойства осколка, извлеченного из тела Элоизы? Что этот осколок может рассказать о строении и действии стеклянных книг? На клочке бумаги можно увидеть только часть текста, но такого же размера острый осколок стеклянной книги явно содержал несколько слоев разных воспоминаний. Следовательно, книги не читаются (и не «пишутся») линейным способом: воспоминания существуют в стекле, как цвет в краске, приправа в супе, капилляры в коже. В отломанном куске оказалось искажено то свойство стекла, которое позволяло человеку соблюдать определенный порядок, погружаясь в воспоминания. И поэтому разные воспоминания слились в неестественную, рваную мешанину.

Доктор посмотрел на Элоизу.

— На дирижабле одно только прикосновение к стеклянной книге заставило графиню погрузиться в нее…

— Она убила принца и Лидию только из уязвленного самолюбия…

— Франсис Ксонк прижег куском стекла пулевое ранение, и этот кусок остался в его теле. Ксонк вполне мог лишиться разума. — При этой мысли Свенсон нахмурился. Такую рану мог нанести разве что кусок стекла размером с детский кулачок, и какие видения грызут… нет, разрывают мозг Ксонка? — И еще у него есть стеклянная книга, спасенная с дирижабля. Я не знаю, что там внутри, — но вполне здравомыслящий человек, заглянув в нее, превратился в пустоголовую развалину. Вовсе не случайно Ксонк выбрал именно эту книгу.

Свенсон опустился на колени рядом с женщиной.

— Элоиза, вы, пожалуй, лучше всех знаете его мысли…

— И я вам говорила…

— Он знает, что стекло убьет его, — холодно сказал Свенсон. — В отсутствие графа он попытается завладеть его бумагами, его инструментами — чем угодно, лишь бы избежать смерти. Я должен его найти.

— Абеляр, он убьет вас.

— Если вы знаете что-нибудь еще, Элоиза. Что угодно — его цели, его… пристрастия.

Но она только помотала головой.

У дальней двери Свенсон наконец нашел фонарь на крюке. Вытащив спичку, доктор покрутил фитилек, чтобы фонарь лучше горел, зажег его и, выйдя на площадку, осветил глухую деревянную стену товарного вагона. Он принюхался, ничего не почувствовал и осторожно перегнулся через поручни, держа фонарь перед собой. К вагону была приделана металлическая лестница — без всяких следов крови или синих выделений. Свенсон вернулся в коридор и демонстративно прошел к тендеру мимо Элоизы и других пассажиров. У двери он вытащил пистолет, затаил дыхание, а потом — остро ощущая, что оба промышленника следят за ним, — понял, что с двумя занятыми руками дверь никак не открыть. Он сунул дужку фонаря в руку с пистолетом и стал открывать дверь.

Потолок над ним сотрясся от удара: кто-то прыгнул с тендера на крышу вагона — ловкий маневр — и побежал к товарным вагонам. Свенсон бросился в ту же сторону. Он открыл дверь в тот момент, когда Ксонк перепрыгнул с первого вагона на второй, о чем возвестил удар по крыше.

Свенсон побежал по коридору, на несколько шагов отставая от Ксонка, и прокричал Элоизе: «Оставайтесь на месте!» Добежав до задней двери, он распахнул ее. Шагов наверху не было слышно. Ксонк, видимо, уже перепрыгнул на крышу товарного вагона, но Свенсон не видел его и за стуком колес ничего не слышал. Он повернулся — за его спиной стояли все четверо молодых рабочих.

— Миссис Дуджонг! — крикнул им доктор. — Ей грозит опасность! В поезде есть человек, он на крыше — это убийца!

Прежде чем те успели ответить, он выбежал на площадку, держа фонарь в вытянутой руке, и прикинул расстояние между площадкой и лестницей, чуть не задыхаясь от страха. Засунув пистолет за пояс, он крепко ухватился за поручень и перебросил через него ногу, а потом перехватил руку, отчетливо ощущая, как вибрирует в его пальцах поручень, как несутся внизу полосы шпал, как скользки подошвы ботинок. Просунув носок одного ботинка между прутьями, Свенсон перебросил через поручень другую ногу. Лестница все еще была слишком далеко. Придется прыгать.

Поезд тряхнуло, и Свенсон, потеряв равновесие, рухнул в промежуток между вагонами. Его тело ударилось о металлические ступеньки и начало сползать к бешено вращающимся колесам. Фонарь упал на отсыпную полосу, взорвался снопом искр и тут же исчез из виду. Доктор вскрикнул, как ребенок, когда его правый ботинок задел о шпалу. Наконец руки нашли опору — он вцепился мертвой хваткой в холодный проржавевший стержень.

Стук колес стал другим… поезд тормозил.

Локомотив выпустил напоследок мощную струю пара, и поезд остановился. Свенсон, дрожа, отпустил руки, упал на пути и посмотрел в сторону паровоза: небольшая станционная платформа, люди с фонарями — вероятно, новые пассажиры. Он повернулся в другую сторону, вытащил пистолет из-за пояса и побежал к тормозному вагону. В составе было не меньше пятнадцати товарных вагонов, в каждом — широкая дверь с запиравшим ее тяжелым металлическим засовом. Доктор бежал мимо этих вагонов, поглядывая, не открыт ли где засов, но ничего пока не увидел. На бегу он оглянулся на паровоз. Сколько может простоять поезд? Если он не вернется, Элоиза окажется во власти Ксонка.

Забираясь на площадку тормозного вагона, доктор чувствовал себя загнанной лошадью. Он постучал в дверь рукоятью пистолета и сразу же рванул дверь, держа оружие перед собой. На него испуганно смотрел маленький человечек в синем плаще, с многодневной щетиной на розовом лице. В одной руке у человечка была металлическая кружка, в другой — почерневший от сажи чайник.

— Добрый вечер, — сказал Свенсон. — Извините за вторжение.

Руки железнодорожника так и поднялись вверх — с кружкой и чайником.

— Т-тут нет д-денег, — заикаясь, произнес розоволицый. — Руда еще не обогащена… п-пожалуйста.

— Меня это ничуть не интересует, — сказал Свенсон, оглядывая каморку — стол, печурка, стулья, топографические карты, полки с инструментами; спрятаться здесь было негде. — Где охранник?

— Кто? — переспросил железнодорожник.

— Я ищу одного человека.

— Охранник должен быть впереди.

— Я ищу другого человека, опасного, даже сумасшедшего, и, может быть, даму или двух дам… одна молоденькая, невысокая, другая повыше, черноволосая… возможно, она ранена или даже… убита.

Железнодорожник ничего не ответил. Свенсон дружески улыбнулся ему.

— А где мы сейчас… что это за станция?

— Стерридж.

— Что тут вокруг?

— Овечьи пастбища.

— А до города далеко?

— Часа три.

— Еще будут остановки?

— Только одна — у каналов.

— У каких каналов?

— Станция Парчфелдт, конечно.

— Конечно, — отозвался Свенсон раздраженно, как путешественник, имеющий дело с благодушным идиотизмом аборигенов. — Когда отправляется поезд?

— В любую минуту. — Человек ткнул чайником в пистолет. — Вы иностранный солдат.

— Вовсе нет, — ответил Свенсон. — Но все же советую запереть дверь и никого не впускать. Еще раз прошу прощения за беспокойство.

Доктор спрыгнул с площадки тормозного вагона с поднятым пистолетом, бросил взгляд на крышу, но никого там не увидел. Он поспешил к голове состава. Далеко впереди виднелась зловещая фигура человека в черном плаще — он стоял у дверей товарного вагона, как лисица у курятника, и к чему-то принюхивался, судя по его позе. Свенсон перешел на бег.

Ксонк поднял голову, заслышав приближающиеся шаги. Под капюшоном была едва видна нижняя часть его лица, руки сражались с заржавевшей металлической задвижкой на дверях. Свенсон поднял пистолет, но споткнулся о камень и едва удержался на ногах. Когда он снова поднял взгляд, Ксонка уже не было. Куда он исчез — полез под вагоны или между вагонами, чтобы дождаться, когда доктор пройдет мимо? Или он уже карабкался на крышу? Если так, Ксонк вполне может добраться до пассажирских вагонов и Элоизы, прежде чем Свенсон остановит его. Доктор пробежал мимо товарного вагона, заглянув под него и недоумевая, что тут мог унюхать Ксонк.

Ксонк нигде не поджидал его — Ксонка вообще нигде не было. Свенсон из последних сил добежал до вагона в тот момент, когда послышались свистки железнодорожников в голове поезда. Он со стоном перекинул ноги через поручни. Поезд дернулся, и доктор Свенсон, все еще сжимая пистолет, ввалился в коридор.

Пошатываясь, он шел к купе Элоизы, опять чувствуя, как от страха мурашки бегут по его коже: что, если он опоздал, что, если Элоиза мертва, а Ксонк, как вурдалак, склоняется над ее телом с распоротым горлом? Наконец он добрался до своего купе. Элоиза лежала все там же и спала. Напротив нее с настороженными выражениями на лицах сидели двое из четырех парней.

Свенсон отошел от дверей и, прислонившись спиной к стене, облегченно вздохнул. Все его действия были бестолковой возней в темноте.

Через два часа они будут у каналов Парчфелдта. Элоиза должна знать, как далеко они сейчас от города, ведь в этих краях стоит дом ее дядюшки. Но Свенсон не хотел ни будить женщину, ни ссориться с молодыми людьми, пусть и малоприятными, но исполненными добрых намерений. Доктор достал еще одну сигарету, чиркнул спичкой и принялся смотреть в окно, где одеяло тумана цеплялось к зеленому ковру травы. Клуб дыма ударился о стекло. Свенсон вспомнил Кардинала Чаня. Где он — в городе? Жив ли? Свенсон снова затянулся и покачал головой. Он знал это ощущение со времен морской службы, когда моряки, связанные узами товарищества, при переводе на другой корабль оставляли позади и дружбу, и клятвы преданности, как остатки еды после трапезы. Свенсон стряхнул пепел на пол. Сколько времени он знает Чаня или мисс Темпл в сравнении с экипажем «Ханнании» — с людьми, о которых он никогда не вспоминал, хотя и проплавал с ними три года?

Он вспомнил собственный совет мисс Темпл, данный в падающем дирижабле: разобраться с Баскомбом, пока есть возможность, иначе она всю жизнь будет жалеть… и девушка убила Роджера. Неужели доктор предвидел, что это случится, неужели он толкнул ее на убийство? Баскомб был ничтожеством. И совесть Свенсона отягощала только мысль о том, что мисс Темпл будет тяжко жить с убийством на душе. Доктор Свенсон с горьким сожалением вспомнил обо всех — слишком многих, — кто погиб по его вине. И все же он знал, что совет был правильным. Если бы мисс Темпл просто позволила Баскомбу утонуть, некий важный вопрос (который, словно сложнейшее алхимическое уравнение, был сформулирован и поставлен перед нею всем их совместным приключением) остался бы для нее без ответа. Что, если его собственное путешествие требовало такого же выяснения отношений с Элоизой Дуджонг?

Он загасил окурок носком левого ботинка и вернулся к дверям купе, кивнув парням — мол, возвращайтесь к себе. Свенсон горько улыбнулся при мысли о том, что выбранная им маска бесстрашного, крутого типа вроде Чаня или майора Блаха оказалась весьма удачной: парни угрюмо, но покорно подчинились. Доктор стоял в коридоре, пока не закрылась дальняя дверь вагона, прислушиваясь к приглушенному стуку колес и подавляя в себе желание выкурить еще одну сигарету.

Свалившись на сиденье напротив спящей женщины, доктор Свенсон вытащил из кармана смятый, окровавленный платок и осторожно развернул его на ладони: показался осколок синего стекла, извлеченный из тела Элоизы. Осколок перестал быть гладким острием, отколовшимся от заполненной страницы стеклянной книги. На одной его стороне от соприкосновения с телом Элоизы образовался вихреватый нарост; кровь женщины свернулась, как сок из надсеченного ствола дуба. Доктор взял осколок двумя пальцами, поднес к тускловатому фонарю — и тут же ощутил давление в глазах и желание сглотнуть, словно в горле внезапно пересохло. Однако осколок не поглотил его целиком: видимо, из-за небольшого размера. Но в какой-то мере он все же почувствовал то, о чем говорила Элоиза: содержимое стекла не было единым целым, а потому войти в конкретной точке было нельзя. Свенсон вздохнул. Он задрал рукав мундира, а затем и рубашки, обнажив левую руку над запястьем, в стороне от артерии, потом осторожно взял осколок в правую руку и, бросив быстрый взгляд на Элоизу (спит ли она?), вонзил стекло в свою плоть.

Укол боли мгновенно сменился ощущением холода, распространявшегося с поразительной скоростью и с такой леденящей силой, что доктор почти утратил способность мыслить. Он поборол неожиданную уверенность в том, что совершил какую-то непроходимую глупость, и заставил себя внимательно смотреть на ранку: всепроникающий холод распространялся по венам, но рука от этого не превращалась в стекло. Остекленевший участок был где-то с ноготок ребенка. Свенсон испытал облегчение, но все сильнее кружилась голова. Он моргнул — время с приходом этого чувства неестественно расширилось, и каждый его вздох словно пропадал втуне, — подавил еще один приступ паники. Там… на грани его внимания, словно крысы в трюме корабля, кишели видения, которые были ему нужны… но эти новые миры совершенно не напоминали те соблазнительные царства, что раньше содержались в синем стекле. Эти, новые, были резкими, даже мучительными, беспорядочными, бессвязными. И опять доктор уверился в том, что совершил роковую ошибку. А потом видения захватили его целиком.

Сначала была толстая черная каменная плита с непонятными знаками (непонятно было также, кому принадлежало это воспоминание), которая тут же сменилась другой плитой из другого воспоминания — светлее и мягче, с более четким изображением: некое вымершее существо с головой-луковкой и множеством рук… потом явился совсем уже древний головоногий моллюск, громадный, с присосками, большими, как человеческие глаза… а потом самое странное: Свенсон услышал звук — пение — и понял, что это какая-то порочная, адски порочная молитва. Каждая ее часть резко переходила в следующую, они сталкивались, двигаясь по мерзостным диагоналям, словно клочки воспоминаний, нарезанные ножницами, раскиданные и затем сваленные в кучу или соединенные вместе, наподобие шара из проволоки и гвоздей. Доктор Свенсон, морщась, понимал, что загадочные знаки высечены на другой плите, что музыка звучит вовсе не на пустынном скалистом берегу, а в гостиной, увешанной толстыми коврами, что…

В тот момент, когда вся эта мозгодробительная и бессмысленная вереница образов собиралась повториться, Свенсон ощутил еще одну струю — совсем иное, вполне осязаемое свойство… женское… хотя присутствие женщины было всего лишь слабым намеком, шепотком в ухо, его ощущения слились с ощущениями ее тела. И наконец — словно призраки, выплывающие из тумана над зловещей пустошью, — три последовательных мгновения, четких, как удар хлыста, три сцены, такие резкие в калейдоскопе неотчетливых видений, словно высвеченный молнией силуэт…

Человек в форме сидит на стуле, обхватив голову руками, а из двери доносится пронзительный женский голос… человек поднимает голову, глаза его красны… Артур Траппинг…

Франсис Ксонк в роще стоит на коленях и что-то шепчет трем детям…

Держа за руку возбужденную, решительную Шарлотту Траппинг, служанка открывает дверь, за которой виден стол и женщина, чего-то ждущая на его дальнем конце; ее черные волосы просто перевязаны черной лентой — Каролина Стерн, — а в руке…

Свенсон открыл глаза. Холод добрался до плеча, рука онемела. Он извлек осколок из запястья и с гримасой подвел большой палец правой руки под кругляшок затвердевшей плоти вокруг раны. Боль от рывка оказалась куда сильнее, чем ожидал доктор. Он выдрал остекленевшую плоть, промокнул это место платком и плотно прижал его к ранке, от боли прикусив изнутри щеку. Закрыв глаза, он принялся покачиваться взад-вперед. Холод начал покидать руку, пальцы уже сжимались. Свенсон испустил долгий горестный вздох: он страшно рисковал.

Он поднял глаза; Элоиза смотрела на него.

— Что вы сделали? — прошептала она.

— Так, пришла в голову одна мыслишка, — ответил Свенсон с натянутой улыбкой. — Но ничего не вышло.

— Абеляр…

— Успокойтесь. Клянусь, ничего страшного не случилось.

Элоиза внимательно смотрела на него, не решаясь задать трудный вопрос. Оба прекрасно знали, что он солгал.

И все же, глядя, как Элоиза устраивается поудобнее для сна, Свенсон понял, что напрасно не поговорил с ней откровенно. Три последние сцены были воспоминаниями самой Элоизы, переданными через кристаллизованные частицы ее крови. Может быть, она ощущала эти свои воспоминания, но скрывала их от Свенсона… или же сама не подозревала о них, и они, словно серебряная жила, были вплетены в волокна ее тела? Этот вопрос касался еще одного из главнейших свойств синего стекла. Элоиза утратила часть своих воспоминаний, запечатленных в стеклянной книге… но что, если они все же оставались в глубинах сознания и не исчезли окончательно? Значило ли это, что есть шанс восстановить разум Роберта Вандаариффа или Генри Ксонка?

А если воспоминания можно вернуть… то каким человеком окажется Элоиза? Знала ли она себя самое?

Когда доктор проснулся, было уже довольно светло. За окном между путями и густым зеленым лесом бежала сверкающая лента канала. Элоиза продолжала спать, лежа чуть на боку, лицом к доктору; крови на бинтах не было заметно. Значит, рана не доставляла ей особых неудобств. Свенсон сел. Пистолет все еще был в его руке, но сама рука затекла, когда доктор улегся на нее, и все еще не отошла. Сколько он проспал? Наверное, всего лишь вздремнул ненадолго. И все же, мрачно подумал он, даже нескольких минут хватило бы Ксонку, чтобы расправиться с ними обоими. Но они были живы. Допустим, Ксонк был готов пощадить Элоизу. А его, Свенсона? Едва ли.

Доктор наклонился вперед, разминая пальцы рук, и задумался. Товарный вагон, у которого он засек Ксонка, когда тот принюхивался в попытке проникнуть внутрь… такого человека вряд ли могли интересовать грузы с севера, будь то руда, рыбий жир, сушеная рыба или меха. Он шел по следам Ксонка от одного убийства до другого. Любой поступок Франсиса имел целью или возвращение в город, или овладение стеклянной книгой. Неужели все настолько просто?

Доктор опустился на колени рядом с Элоизой и легонько встряхнул ее руку. Та открыла глаза, увидела его, а потом — так быстро, что у Свенсона екнуло сердце, — надела на лицо маску настороженности.

— Мне нужно знать, как вы себя чувствуете, — сказал он. — Можете ли вы подниматься, ходить?

— Где мы? — спросила Элоиза.

— Приближаемся к Парчфелдт-парку, — ответил Свенсон. — Полагаю, нам стоит сойти на этой остановке.

— И добраться до моего дядюшки?

— Со временем — может быть, — сказал доктор. — Сначала я должен осмотреть один из товарных вагонов. Но оставить вас одну не могу и боюсь, что поезд тронется до того, как я закончу. Если все пройдет быстро и без проблем, может быть, мы вернемся в этот вагон. Но возможно, тайное убежище у вашего дядюшки — это как раз то, что вам сейчас нужно. Там вы скорее поправитесь. — Он посмотрел на нее, скользнул взглядом по бинтам. — Но если вы не можете стоять, то все это разговоры впустую…

— А что в этом вагоне? — спросила Элоиза.

Свенсон встретился с ней глазами и ответил как можно осторожнее:

— Там может прятаться графиня ди Лакер-Сфорца.

— Понятно.

— Я хотел бы добраться до нее раньше Франсиса Ксонка.

— Тогда мне лучше подготовиться.

Рана ее закрылась чисто, раньше, чем предполагал Свенсон, — ведь Элоиза совсем недавно была на волосок от смерти. Но ее постоянно беспокоило головокружение, вызванное стеклом. Доктор с тревогой обнаружил, что и его покачивает, когда он на ходу поддерживает Элоизу, — всего лишь остаточное явление, как если бы он выкурил слишком много сигарет в один присест. Но он знал, что дело не в куреве, что резкий привкус — тоже не от табака, а от едких паров синей глины. Это заставило его быть еще более терпеливым и внимательным. Когда он улучил несколько секунд и затянул потуже носовой платок на запястье, Элоиза заметила это, но ничего не сказала. Свенсон поймал ее взгляд, но (словно оба чувствовали, что разговор окажется трудным, ведь она не знала, зачем он поступил так и что открыл) никто из них не стал заговаривать об этом. Они вышли на заднюю площадку. Доктор, держась за поручни, смотрел на убегающие из-под колес пути внизу. Он почувствовал, что Элоиза повернулась к нему, но не шевельнулся.

— Здесь очень красиво, — сказала она громко, из-за стука колес. — Ребенком я часто бродила в этом парке. И конечно же, считала, что все тут принадлежит мне. В детстве всегда так: думаешь, будто все твое, только потому что ты горячо этого желаешь. Пожалуй, я честно собиралась желать точно так же и своего мужа. И сколько-то времени желала. Я любила его, но потом он умер — умер так далеко, такой бессмысленной смертью… — Она горько рассмеялась и погладила эполет на плече Свенсона. — И вот я стою тут с еще одним военным.

Свенсон повернулся к ней.

— Я не…

— Конечно, вы не военный. — Элоиза улыбнулась. — Доктор — это совсем другое дело, а военный доктор — тем более. Но я не это хотела сказать. А теперь уже и не знаю что… Потеряла нить. — Она вздохнула. — Что-то глубокое, о том, как отступают сны, о том, что чем больше узнаешь о чем-нибудь… о самом себе… тем сильнее боль. Обязательно. А боль от малых снов, думаю, самая острая.

Доктор знал, что нужно ответить… что ответ — это возможность впервые в жизни поведать, забыв все обиды, хотя бы чуть-чуть, о своих борениях, связанных с Коринной и растраченными впустую годами — и с самой Элоизой… Но мысли его смешались. Да и что такое целая жизнь? Как соразмерить его жизнь с жизнью, например, Элоизы? Чего (после всех переживаний и скорбей, растянувшихся, казалось, в годы горьких воспоминаний) ищем мы в прошлом, если не любви? Свенсон все не мог и не мог решиться, молчание затягивалось, а как хотелось сказать, что он был счастлив услышать ее слова!

Но начать никак не удавалось. А потом поезд начал притормаживать.

— Похоже, мы останавливаемся, — сказал он и потянулся к лестнице.

* * *

Подходящий момент ушел. Элоиза печально улыбнулась и кивнула в знак того, что готова. Свенсон перекинул ногу через ограждение и замер в ожидании. Поезд остановился, и Свенсон услышал, как паровоз сбрасывает пар, словно вздыхая с облегчением.

Свенсон спрыгнул на землю и немного спустился по насыпи, глядя на товарный вагон. Около паровоза в ожидании посадки стояло несколько человек — значит, будет хоть сколько-то времени на поиски. Он повернулся к Элоизе. Наверху, между их вагоном и следующим пролетел темный силуэт, и человек глухо приземлился на крышу. Свенсон резко развернулся, понимая, что уже поздно, но все же выстрелил вслед удаляющемуся Ксонку. Пуля прошла мимо, гулкое эхо выстрела громко разнеслось вдоль путей. Элоиза от неожиданности вскрикнула и, свалившись на лестницу, охнула от боли. Свенсон ухватил ее за талию и помог спуститься на землю.

— Сюда, — сказал он и повлек женщину за собой — как можно бережнее. Он бы побежал, но знал, что Элоизе это не по силам.

В дальнем конце поезда из тормозного вагона появился железнодорожник и уставился на них. Слышал ли он выстрел?

— Куда мы идем? — спросила Элоиза, когда Свенсон, присев, посмотрел под вагонами вдоль поезда.

— Она в товарном вагоне, — пояснил он. — Ровно в середине поезда…

— Графиня? — спросила Элоиза.

— Да.

— В этом?

Доктор посмотрел туда, куда она показывала. Дверь вагона была открыта достаточно широко, чтобы выйти наружу… или войти внутрь, если говорить о Ксонке. Свенсон вполголоса выругался по-немецки, таща за собой Элоизу. Между путями и каналом рос довольно высокий тростник: что там внизу — вода? Он посмотрел на деревья за каналом (хотя как графиня могла перебраться на ту сторону?), но ничего не увидел.

А внутри вагона, насколько можно было разглядеть, царили сумрак и пустота. К ним подошел, махая руками, железнодорожник. Люди у паровоза, похоже, замерли. И они тоже слышали выстрел?

Раздался отчетливый всплеск воды в канале, и доктор повернулся в ту сторону. Графиня.

Элоиза громко вскрикнула и дернула его за руку. Обернувшись, Свенсон сквозь промежуток под вагоном увидел Ксонка, который только что спрыгнул откуда-то сверху. Ксонк стоял на карачках, и его с сухим, надрывным хрипом рвало — струя темной желчи лилась изо рта на щебень. Свенсон прицелился, хотя кабели и колеса мешали ему. Ксонк встал на колени, капюшон свалился ему на плечи. Элоиза снова вскрикнула, и ее пальцы впились в руку Свенсона. Лицо Ксонка было искажено мукой — красные глаза напоминали две открытые раны, губы посинели, кожа покрылась пятнами, словно по лицу актера размазали грим. Доктор заколебался. Новая судорога, и Ксонк опять упал на четвереньки, исторгая желчь. Доктор отвернулся, поморщившись (один только вид Ксонка раздражал обоняние). Вдали мелькнула женская фигура — черные волосы, темное платье, белая рука — и исчезла среди деревьев по другую сторону канала.

Он потащил Элоизу за руку и спрыгнул в тростники. Высокие зеленые стебли немилосердно хлестали их.

— Но Франсис… товарный вагон… — воскликнула Элоиза.

— Вагон пуст! — прокричал Свенсон. — Ксонк умирает. Графиня сейчас важнее!

Элоиза не успела ответить, захлебнувшись криком боли — они с разбегу ударились о низенькую кирпичную стенку, шедшую вдоль берега. Эта кирпичная граница канала, плоская, побуревшая, скользкая от мертвого тростника, уходила в темно-зеленую воду.

— Как она перебралась на тот берег? — спросила Элоиза.

— Переплыла?

— Так быстро не переплыть, — возразила она. — Тем более в таком платье.

Канал был от силы ярдов десять в ширину, но бесшумно переправиться в женской одежде через него было нельзя… Да и все равно, выбираясь на другой берег, графиня выдала бы себя всплесками и брызгами, но ничего такого не слышалось. Доктор обвел взглядом берега в обоих направлениях — нет ли там каната или лодки. Элоиза опять дернула его за руку, показывая на что-то вниз по течению. Свенсон вставил монокль и увидел маленькую плоскодонку. Графиня переправилась на ней, а потом оттолкнула ее прочь.

— Можем мы поймать эту лодочку? — спросила Элоиза.

— Выбора у нас нет — разве что пуститься вплавь, — ответил Свенсон.

За спиной у них засвистел паровоз — пронзительно и одиноко. Оба повернулись и помедлили, но догнать поезд при всем желании уже было невозможно. Железные колеса со скрежетом пришли в движение.

— Что ж, будем искать переправу, — сказала Элоиза.

Им удалось обойтись без лодчонки. В тридцати ярдах нашелся узенький мост необычной конструкции: он убирался, позволяя проходить судам, и раскладывался, если у кого-то возникала нужда в переправе. Лодчонка уплывала все дальше и дальше, а доктор тем временем боролся с узлами, удерживавшими дощатые мостки. Наконец система шкивов, противовесов и канатов пришла в движение: мостик перекинулся через зеленый канал наподобие пеньково-древесного богомола и с хлопком опустился на противоположный берег.

Доктор протянул руку Элоизе, помогая ей подняться по заросшему тростником невысокому склону. Они оказались в обширном, окруженном полями зеленом массиве Парчфелдт-парка.

— Вы знаете, где мы? — спросил Свенсон.

Элоиза пожала его руку и тут же отпустила. Доктор вытащил платок из кармана, чтобы протереть монокль.

— Я не уверена, — сказала Элоиза, глубоко вдыхая свежий воздух, и улыбнулась, словно желая прогнать возникшее между ними напряжение. — Видите, какой густой лес. Каналы — дальше на юг, как и дядин дом, но я никогда не приезжала туда по железной дороге. До него, может, двести ярдов, а может, двадцать миль… Понятия не имею.

— Графиня бросилась наутек не только потому, что спасалась от Ксонка. Если бы она намеревалась добраться до города, то скорее выцарапала бы ему глаза, чем покинула поезд. И сошла здесь она не просто так. Не догадываетесь почему?

— Нет.

— Может, когда-нибудь… в разговоре с вами…

— Она никогда не говорила со мной.

— Но видела вас… она знала, что вы едете в этом поезде?

— Понятия не имею.

Доктор Свенсон разрывался между двумя желаниями: резко встряхнуть Элоизу за плечи и нежно погладить ее лицо. Он подавил оба, снова протерев монокль.

— Боюсь, это нам ничего не дает. Хотя я и невежественный иностранец, но пораскинуть мозгами способен. Это королевский заповедник. Кто-нибудь из королевского семейства охотится здесь? Герцог Сталмерский, например? Или тут есть чьи-то еще охотничьи угодья, где графиня может найти убежище?

— Я знаю только малую часть парка…

— Но если эта часть рядом…

— Я не знаю…

— Но если это так… чьи здесь есть еще дома? Где может скрыться графиня?

— Никаких домов нет. Руины — вот все, что осталось от имения, сгоревшего несколько лет назад. Тут есть деревни, лесники, но обо всем этом не стоит и говорить. Конечно, такую женщину всегда примут и накормят…

— Она покинула поезд не для того, чтобы ее накормили в деревне, — сказал Свенсон.

— Это вы так считаете, — отрезала Элоиза.

— Не надо сердиться, нам будет только сложнее.

— Если я сержусь, то потому… потому, что все это… мой разум и мое тело…

Раскрасневшаяся Элоиза тяжело дышала, подняв одну руку, а другой держась за бинты под грудью.

— Послушайте меня. — Доктор заговорил так резко, что она перевела на него взгляд. — Я здесь — в этом лесу — потому, что пытаюсь обрести свое чувство долга. Эта женщина, которую мы преследуем… человек в поезде… убитый чиновник в Карте…

— Кто?

Свенсон отмахнулся от ее вопроса.

— Если графине удастся бежать, умрут другие люди… умрем мы. Я не думаю о себе… или о нас… это меня заботит меньше всего… то, о чем я когда-то думал, на что надеялся… я оставил это.

— Абеляр…

— В ваших воспоминаниях есть пробел, который вы не можете восполнить. Это факт. Но есть и другие факты, которыми вы не поделились по каким-то своим причинам… Но вы должны понимать, что тогда передо мной встает нелегкий выбор. Я вынужден с огорчением признать, что мы по-настоящему не знаем друг друга. Например, мне известно, что в кабинете отеля «Сент-Ройял» вы и Шарлотта Траппинг встречались с Каролиной Стерн.

Доктор ждал ее ответа, но не дождался.

— Вы мне не говорили об этом, — прибавил он.

Элоиза смотрела в сторону — на деревья. После еще одной безнадежной паузы Свенсон указал, куда надо идти.

Минут десять они продирались сквозь пропитанную росой чащу молодых буков, а потом оказались среди дубов повыше с широкими кронами: травы здесь было меньше, идти стало легче. Свенсон то и дело подхватывал Элоизу под руку, когда она спотыкалась. Каждый раз она тихо благодарила его, и после этого доктор шел вперед, расчищая путь от веток. Остальное время они шли в молчании. Правда, однажды доктор все же позволил себе отпустить замечание насчет величия могучих дубов в целом, кивнув при этом на рыжеватую белку, мелькнувшую среди ветвей; он сказал, что каждое из таких деревьев являет собой миниатюрный город в лесу, давая приют обитателям самых разных видов — от гусениц до белок, от певчих птиц до ястребов, гнездящихся на вершинах. Напрашивалось продолжение: почему бы не сравнить дубы с крохотными герцогствами, вместе образующими что-то вроде германского государства? Но, не услышав в ответ ни слова, Свенсон остановился, и его последняя фраза растворилась без следа среди безмолвных деревьев.

За дубовой рощей начиналась тропинка, достаточно широкая для коляски, но густо усыпанная листьями, — ездили тут редко.

— Вы ничего не узнаёте? — спросил доктор.

Элоиза покачала головой, потом показала налево.

— Пожалуй, нам больше повезет, если мы продолжим идти на запад.

— Как вам угодно, — сказал Свенсон, и они пошли дальше.

Молчание становилось невыносимым. Доктор пытался отвлечься, слушая птичьи трели и шорох невидимого ветра. Когда он не мог больше молчать, то пытался было открыть рот, но не находил слов и просто показывал, куда идти, — из-за листьев тропинка была плохо видна.

— Мы идем как по турецкому ковру. Нам не выяснить, прошла здесь графиня или нет.

Элоиза мгновенно повернула к нему голову.

— А вы думаете, прошла?

— Ну, куда-то она ведь должна была пойти.

— Но почему сюда?

— Мы идем на запад. Идти на запад — значит приближаться к городу.

— Если бы графине было нужно в город, она осталась бы в поезде. Вы же сами говорили.

— Говорил. — Вот к каким глупым положениям приводили пустые разговоры. — И все же парк велик. Мы можем только надеяться.

— Надеяться на что?

— Поймать ее, конечно. Остановить.

— Конечно, — со вздохом кивнула Элоиза.

— Или вы предпочитаете видеть ее на свободе? — не без колкости спросил доктор.

— Я бы хотела, чтобы она исчезла из моей жизни.

Но Свенсон не мог уже остановиться.

— А что это за жизнь? Ваш хозяин мертв… ваша хозяйка в панике… повсюду враги. И все же, что за жизнь была у вас раньше, Элоиза? Вы помните, за что так твердо держитесь… или почему?

— То же самое можно сказать, — ответила она тихо и торопливо, — человеку, чей принц умер, чей принц был дураком, человеку, который попусту тратил силы ради идиота и оказался у разбитого корыта.

Свенсон кашлянул от неловкости, глядя на деревья в поисках ответа и ничего не находя. Ее слова были точны, как скальпель.

— Вы, безусловно, правы… — начал он, но замолчал, услышав ее раздраженный вздох.

— Я идиотка, чью жизнь бессчетное число раз спасала именно ваша глупость. Я не имею права говорить что-либо.

Прежде чем он успел возразить, Элоиза остановилась. Свенсон — тоже. Она повернулась назад.

— Что такое? — спросил доктор.

Элоиза показала в сторону — за зелеными деревьями возвышалась серая каменная стена высотой по плечо Свенсону.

— Мы прошли мимо чего-то, — сказала она. — Может быть, это дом.

На дальней стороне стены они нашли руины того, что прежде, видимо, было аббатством: оплетенные плющом камни, пустые провалы окон, сквозь которые виднелись деревья, выросшие на сгнивших балках потолка. Свенсон распознал некоторые фруктовые деревья, корявые и неухоженные, некогда, видимо, предмет гордости какого-нибудь аббата или пожилой дамы. Потом, подойдя поближе, он указал на прерывистую линию из широких плит, ведущую куда-то за руины.

— Вы знаете, что это за место? — спросил Свенсон.

Элоиза отрицательно покачала головой. Она стояла, уставившись на деревья перед собой. Свенсон кивнул в сторону выстланной плитками дорожки.

— Может, посмотрим, куда она ведет?

— В руины, — сказала она.

— Я нахожу руины привлекательными, — сообщил доктор, — в каждой скрыта своя тайна. И потом, эти плитки кажутся довольно ухоженными.

Он пошел вперед, и Элоиза без единого слова двинулась за ним. Любые руины, а особенно скрытые под зеленью, взывали к сердцу Свенсона, и он посмотрел на свою спутницу с одобрительной улыбкой. Та как могла улыбнулась в ответ, и доктор взял ее за руку. Элоиза не стала сопротивляться, шагая с побитым видом, отчего ему захотелось — если бы только неловкость от этого не возросла — отпустить ее.

Дорожка из плит, попетляв, привела их к деревянной калитке с металлической щеколдой. На каменном квадрате под калиткой виднелся высыхающий влажный след… отпечаток маленькой ноги… женского ботинка… или мужского, отчасти уменьшившийся по мере испарения. Свенсон достал пистолет и, знаком велев Элоизе держаться позади него, потянулся к щеколде.

Дорожка продолжалась и за калиткой. Они увидели пару хорошо ухоженных клумб (подрезанные розовые кусты слева и завязывающиеся тюльпаны — красные и желтые — справа), а потом уперлись в низенький каменный дом с соломенной крышей, простиравшейся так далеко, что из-за нее почти не различались ни стены дома, ни два закругленных окошка, ни деревянная дверь. Зеленая трава по сторонам дорожки была влажна от росы, а на плитках впереди виднелись новые следы. Тишина нарушалась только птичьими трелями.

— Вы знаете это место? — снова прошептал доктор.

И снова Элоиза отрицательно покачала головой. Свенсон подкрался к ближайшему следу и присел, разглядывая его: безусловно, женщина — таких заостренных носков не бывает у мужской обуви, даже небольшого размера. Свенсон показал на розовые кусты, где у кола торчала воткнутая в землю лопата. Элоиза вытащила ее и не очень уверенно повертела, словно прикидывая, как лучше держать, чтобы замахнуться.

Они уже слишком долго болтались в саду. Кивнув Элоизе, доктор быстро подошел к двери, встал по одну сторону, а Элоизе жестом велел встать по другую — так, по крайней мере, их не увидят из окон. Элоиза храбро помахивала лопатой, но явно без всякой решимости. Свенсон догадывался, что ее рана открылась и кровоточит. Он должен своими руками схватить графиню, как можно меньше рассчитывая на Элоизу.

Свенсон потянулся к железной защелке. Дверь бесшумно открылась. Комната за ней, на первый взгляд тщательно ухоженная (на камине стояли фарфоровые фигурки, мебель была отполирована и сверкала, на оштукатуренных стенах висели гравюры в рамочках), несла печать заброшенности: цветы на столе завяли, плитки пола покрылись пылью, принесенной ветрами из щели под дверью. Доктор осторожно подошел к камину. Решетка была пуста и холодна.

Он повернулся к Элоизе, неподвижно стоявшей с лопатой в дверях, жестом пригласил ее войти и первым прошел на скромную кухню. Здесь не было ни людей, ни недавних следов их присутствия. Свенсону попалась на глаза бесформенная куча, укрытая материей и засунутая за мясницкий чурбан. Он стянул материю — под ней небрежно (автор наверняка содрогнулся бы) были свалены полотна, составлявшие «Благовещение» Оскара Файляндта, то есть графа д'Орканца. В последний раз Свенсон видел их в лаборатории Харшморт-хауса, где они были повернуты лицевой стороной к стене.

Он поднял глаза. Элоиза пристально всматривалась в верхнюю картину, которой Свенсон не видел прежде, — окруженное ореолом лицо ангела. Этот страшный человек мастерски владел кистью — кожа впавшей в экстаз женщины казалась такой же реальной, как кожа стоящей здесь Элоизы, а синяя поверхность грозного ангела сияла, как само стекло. Рот его был приоткрыт, словно для укуса, а может быть, вестник с небес хрипловато оглашал свое послание. Зубы его были острыми и, к смятению доктора, ярко-оранжевыми, глаза, как у римской статуи, — без радужки или зрачка, такие же синие, как и кожа вокруг них, только более прозрачные на вид: возникало неприятное впечатление, будто коснувшийся полотна палец целиком погрузится в глаз. Доктор поднял картину и перевернул ее, чтобы рассмотреть яркие надписи сзади. Хотя он и разобрал несколько странных слов («поглощать»… «костный мозг»… «контигулярный»), но общего смысла не увидел; задник был исписан символами, часть которых мог разобрать только граф. Свенсона пробрала дрожь при мысли о густых синих выделениях, что стекали по трясущемуся подбородку Лидии Вандаарифф, и он поставил картину на место.

Он повернулся — Элоизы не было.

Свенсон в два прыжка достиг двери. Элоиза стояла в главной комнате и явно только что заглянула в соседнее помещение через занавешенный дверной проем. Едва слышным шепотом доктор проговорил:

— Я не видел, как вы вышли. — Он кивнул на занавеску. — Там что-нибудь есть?

— Наверное, нам лучше уйти, — таким же шепотом ответила Элоиза.

Ее била дрожь. Неужели она увидела что-то в соседней комнате? Или просто он в пылу погони за графиней забыл о том, что Элоиза едва оправилась от раны?

— Мы не можем. Она была здесь, судя по следам.

Доктор сам отодвинул занавеску и увидел темный, неосвещенный коридор, уставленный высокими шкафами черного дерева. В дальнем конце была еще одна занавеска, из-под нее пробивался свет. Он прошел по коридору, подавив желание заглянуть в шкафы, — это на потом, когда будет время. Сзади скрипели половицы: Элоиза шла следом. Он поднял руку с пистолетом, призывая ее хранить молчание, а другой рукой отдернул занавеску: металлическая кровать, моряцкий сундук в ногах, еще один высокий шкаф, письменный стол и над ним — зеркало в рамке со срезанными углами.

Свенсон пересек комнату, направляясь к открытой дверце, выходящей в сад. За порогом обнаружился еще один нечеткий след и другая линия плит, уходившая в глубину леса.

— Она бежала, — повернулся доктор к Элоизе. — И видимо, здесь не задержалась. Почему она просто не обошла дом стороной?

— Вероятно, искала еду, — сказала Элоиза, по-прежнему шепотом.

— Скорее уж оружие. — Доктор вернулся в спальню. — Если бы только обитатели дома могли сказать, где мы и куда могла направиться графиня… будем надеяться, что они не питают к нам вражды…

Он остановился, услышав приглушенные звуки из высокого шкафа в спальне, открыл дверцу и сунул пистолет в лицо сидящего на корточках человека. Тот поднял на него совершенно бездумный, лишенный всякого выражения взгляд. От его одежды отчетливо пахло костром. Это был Роберт Вандаарифф.

Удар пришелся доктору Свенсону по голове сбоку, отчего он тут же свалился в шкаф. Кроме запаха дыма и камфары, последним воспоминанием стала двойная тень у него за спиной — вторая женщина рядом с Элоизой.

* * *

Какую бы камфару ни подкладывали в шкаф, борьба оказалась проиграна: когда доктор пришел в себя, подавляя одновременно желание застонать и позыв к рвоте, и посмотрел вокруг, его мундир был усеян отходами жизнедеятельности моли — пустые коконы, тельца, пыльная паутина. Он принялся стряхивать с себя все это. Итак, руки его свободны и он больше не в шкафу. Его уложили на кровать, подложив под кровоточащую рану на голове плотное полотенце. Свенсон ощупал рану пальцами — небольшой порез оказался крайне чувствительным — и понял, что кости целы, но без легкого сотрясения мозга не обошлось. Вандаарифф куда-то делся. Пистолета нигде не было видно. Как и Элоизы.

Он сел, тут же ощутив головокружение, терпеливо дождался, когда оно пройдет, потом скинул ноги с кровати. На письменном столе лежал клочок бумаги — прежде его не было. Доктор взял его, прищурился, вставил монокль. Женский почерк… «Простите меня». Он сложил записку, потом сложил еще раз, разглаживая кромки, пока мозг искал какой-то разумный выход его эмоциям. Засунув бумажку в карман, он вытащил портсигар, достал сигарету и закурил. Стряхивая пепел в тарелку, наполовину заполненную булавками, он вытягивался так, что его бедра прижимались к краю столешницы. В зеркале он видел свое лицо без каких-либо признаков достоинства, точно морда трижды отхлестанной собаки. Впрочем, это не вызывало в его душе ничего — ни гнева, ни презрения, ни даже отчаяния.

Он побрел через коридор, уставленный шкафами, в главную комнату, а оттуда — на кухню. Картины тоже исчезли. Свенсон нашел керамический кувшин с водой, вымыл голову, вытер ее другим полотенцем — кровотечение довольно быстро прекратилось — и напился. Его мысли, как свинцовые шахматные фигуры, никак не хотели приходить в движение. Он спас ей жизнь в поезде — для чего? Чтобы она не отняла его собственную? Да, справедливая сделка.

Доктор закурил еще одну сигарету, зная, что его может затошнить, и бросил спичку на стол, надеясь оставить отметину. На каминной полке стояли часы, но не заведенные. Сигарета догорела до конца в его пальцах.

Он не был мертв, хотя и не знал, что для него лучше (сколько раз можно наступать на одни и те же грабли?): такое унижение или смерть. В мрачном настроении, но исполненный жестокой решимости, он вернулся в спальню и, роясь в письменном столе, нашел деревянный ящичек, а в нем — перевязанную тесемкой стопку писем. Свенсон узнал ту же руку, что вывела «простите меня», и открыл письмо — написанное двумя годами ранее и адресованное Августу Спарку… «Дорогой дядюшка…» Свенсон уронил письмо на стол, чувствуя себя последним глупцом. Дом ее дядюшки! Конечно! И она дала ему сыграть роль своего защитника, размахивающего пистолетом, хотя с самого начала знала, чем все закончится.

Комната была слишком тесной. Моргая, Свенсон вышел через по-прежнему открытую дверь в сад, где в кронах деревьев распевали птицы.

Доктор похлопал по карманам в поисках платка и сморщился от боли в левой руке. Он забыл о том, что проколол запястье стеклянным шипом. Теперь по его телу пробежала волна ощущений, подергивающаяся лента с нанесенным на нее слоем омерзительных видений — кенотаф, прогалина, окаменелое существо… Но там было и что-то еще, кроме этого, словно звук сладкоголосой скрипки среди труб военного оркестра. Он не в полной мере прочувствовал это в вагоне… восхитительное чувственное благоухание тела Элоизы, воспоминания о том, как он на мгновения становился ею. Источником их было новое стекло, возникшее из ее крови. Воспоминания почти непосильные, но Свенсон не хотел их прогонять. Он сел на деревянный стул, обхватил голову руками и закрыл глаза.

Первая сцена разворачивалась в гостиной: полковник Артур Траппинг, несчастный, никчемный… и Элоиза… звуки ссоры в другой комнате… мужчина и женщина. Свенсон не узнал ни одного из двух голосов, а значит, мужчина не был Франсисом Ксонком. Кто же тогда — его брат Генри? А женщина — Шарлотта Траппинг? На Траппинге был мундир… о чем это они — о переводе драгунского полка в распоряжение дворца? Или вообще об уплате его долгов? Но тогда зачем тут Элоиза?

Вторая сцена — в роще: Франсис Ксонк, стоя на коленях, болтал с тремя детьми Траппинга, подопечными Элоизы, — смешливый, веселый дядюшка. Но потом он посмотрел на Элоизу, и лицо его стало другим. Поначалу Свенсон решил, что тут какой-то заговор, но, сосредоточившись, погрузившись в воспоминания Элоизы, почувствовал что-то еще… капелька страха, словно Элоизу застали на месте преступления. Но что такое мог узнать Ксонк? Или дела обстояли наоборот? Вдруг Элоиза узнала один из его секретов… и вот теперь Ксонк обнаружил это?

Третья сцена оказалась самой тревожной: Элоиза и Шарлотта Траппинг с Каролиной Стерн, одной из главных пособниц графини. «Сент-Ройял», отдельный кабинет. Свенсон понимал очень мало: вот две женщины держатся за руки, Шарлотта Траппинг явно чего-то боится… но он понятия не имел, знали ли они миссис Стерн (знали ли о ее связи с заговорщиками) или только-только познакомились с нею, и не ведал, о чем они говорят, и… Свенсон нахмурился. Когда эта картина уже меркла, миссис Стерн поворачивалась к ним… что-то… да, что-то в ее руке отражало лучик света… карточка синего стекла.

Свенсон откинулся к спинке стула и, моргая, уставился на небо; эти три сцены показывали, как мало он знает о жизни Элоизы. Он ощутил невыносимое одиночество и кое-как встал на ноги. Знала ли графиня об этом доме? Когда Элоиза рассказала ей — в Карте или раньше? Сердце кольнуло при мысли о том, что мисс Темпл, скорее всего, мертва. И все же… он стал вспоминать дом Сорджа и Лины и уверился — да, уверился, — что симпатия Элоизы к мисс Темпл, ее преданность были настоящими. Правда, он уже успел увериться слишком во многом…

Шкаф! Он совсем забыл о Роберте Вандаариффе. Ему-то что здесь было нужно? Как он попал из Харшморта в Парчфелдт? Наверняка не по собственной воле. Но кто тогда мог провернуть это… и что потом с ними случилось? Как графине удалось заблаговременно назначить место встречи в этом доме?

Он вернулся в дом и занялся тщательным поиском — нет ли чего-нибудь, указывающего, куда ушли женщины? Но ничего не находилось. Впрочем, нужно ли отправляться за ними? Стоит ли проводить ночь в незнакомом лесу с риском замерзнуть до смерти? С мрачной решимостью обшаривал он ящики письменного стола и наконец обнаружил, что в один из них вделана потайная дверца. Доктор взломал ее замок перочинным ножом и достал кучку монет, в основном золотых. Перебравшись на кухню, он принялся открывать разные дверцы и ящики в поисках предмета, который послужил бы оружием. Наконец Свенсон нашел подходящий, довольно увесистый молоток (для отбивных? для забоя домашней птицы?). Доктор засунул его за пояс, выпил еще воды и, выйдя через переднюю дверь, направился по плиткам к той самой усыпанной листьями тропинке.

Дойдя до тропинки, он вдруг подумал, что надо вернуться к каналу, — женщины, вероятно, отправились в другую сторону. Руководствуясь то ли страхом, то ли здравым смыслом, Свенсон вспомнил о Чане, ожидающем на вокзале Строппинг, и решил добраться до города.

Обратный путь, как обычно, показался короче, и вскоре доктор, чьи мысли продолжали метаться, оказался у темных вод канала. Вышел он не к тому месту, где перебирался на другой берег с Элоизой, стал искать глазами маленький мостик, не нашел, но вскоре отыскал другой выход: по каналу двигалась низкая баржа, достаточно широкая, чтобы запрыгнуть на нее и так же легко соскочить на другой берег. Человек на барже опасливо помахал ему — возможно, его напугало неожиданное появление доктора — и оглянулся назад, свистнув резко и пронзительно, как рассерженная сойка. Потом он снова перевел взгляд на Свенсона, который старался улыбаться как можно добродушнее.

— Можно мне перебраться туда? — Доктор показал на другой берег.

Из-за больших, укрытых холстиной предметов, принайтовленных к палубе и напоминающих полевые орудия, появились еще трое. А когда нос баржи поравнялся с ним, доктор увидел, что вся палуба заставлена этим странным грузом. Самый дюжий из троих, довольно устрашающего вида, протянул доктору руку, и тот прыгнул на палубу. Человек громко шлепнул доктора по спине, с широкой заговорщицкой улыбкой повел его на другой борт и стал ждать, когда на берегу покажется удобное место для прыжка.

— Эй, отставить! — прокричал с кормы самый пожилой из моряков, в черной фуражке.

Свенсон ждал продолжения, но пожилой лишь почтительно посмотрел на высокого худого человека, закутанного в коричневый плащ. Тот с задумчивым лицом держал сигару в нескольких дюймах от рта.

— Что это за форма? — крикнул он.

Свенсон помедлил, потом, прежде чем остальные успели заметить его неуверенность, разгладил на себе мундир.

— Макленбургское герцогство! — прокричал он в ответ, намеренно усиливая акцент. — Полагаю, вы о таком не слышали.

— Напротив, — заявил человек ровным голосом, все так же держа сигару. — Не удостоите ли меня беседы?

Свенсон нетерпеливо посмотрел на другой берег, но дюжий матрос легко переместился, преграждая доктору путь.

Каюты как таковой не было, но за штурвалом имелось затянутое холстом углубление с небольшой печуркой. Свенсона довольно вежливо направили к деревянному ящику. Он сел. Шкипер в черной фуражке дал ему фаянсовую кружку с чаем и оставил наедине с человеком в плаще. Собеседник Свенсона сел на другой ящик и демонстративно обеими руками разгладил баки.

Свенсон махнул рукой в сторону путей, невидимых теперь за деревьями.

— Если вы знаете о Макленбурге, то, видимо, удивляетесь, как это меня занесло сюда. Дело в том, что сегодня утром я ехал на поезде, но тот остановился — что-то с клапанами у паровоза, — и я решил побродить по этим милым лесам. — Свенсон неопределенно повел рукой в воз духе. — Северная земля… меня всегда влекло горное дело, ведь я родом с гор, где много всяких минералов. И конечно, жизнь рыбаков. Видите пуговицы? Макленбургский флот. Моряка на суше не удержать! Но мне пора возвращаться — поезд скоро должен тронуться… и очень не хотелось бы опоздать…

— Вы — доктор Карла-Хорста фон Маасмарка, — заявил худощавый.

— Господи милостивый, — рассмеялся Свенсон, — вы говорите так, будто знаете всех членов миссии принца.

— И где же ваш принц теперь?

— В Макленбурге, конечно, — сказал Свенсон. — Где же еще? Если только вам неизвестно больше, чем мне.

Собеседник Свенсона прищурился. Доктор позволил себе изобразить недовольство.

— Если есть другие известия, давайте не тратить попусту время…

Он попытался было подняться, чтобы осмотреться и понять, где находятся матросы, но человек в плаще движением руки вернул его на место.

— Не огорчайтесь так, — с присвистом сказал он.

— Но позвольте… мой поезд…

— Забудьте о вашем чертовом поезде! — прокричал человек. Энергия его окрика несколько уменьшалась досадливым неудовольствием, словно ему претила необходимость вести этот разговор и вообще действовало на нервы пребывание на барже.

— Вы задерживаете меня?

— Что у вас с головой? — спросил человек. — Я вижу кровь!

— С паровозом возникли неполадки — я вам уже говорил. Резкая остановка, попадал багаж…

— Тогда не скажете ли вы, что за люди сопровождали принца обратно в Макленбург?

Вопрос был задан небрежно, словно походя. Свенсон пожал плечами и, опять преувеличивая свой акцент, сказал:

— Разве это тайна? Уверен, что ваши газеты…

— В газетах сплошное вранье.

— Но такие простые факты…

— Я требую, чтобы вы назвали их!

Человек сложил руки на коленях и сжал кулаки. Свенсон отвернулся, чтобы выиграть время, — неужели все настолько скверно?

— Ну… если вы настаиваете… так, дайте-ка я вспомню… Ну конечно, предполагаемая невеста принца. Кто еще? Дипломаты — заместитель вашего министра иностранных дел Граббе, его помощник Баскомб… знатные персоны — графиня ди Лакер-Сфорца, граф д'Орканц, это новые друзья принца. Мистер Франсис Ксонк…

Он замолчал, почувствовав, как человек в плаще затаил дыхание. Потом тот наклонился к доктору и тихим голосом спросил:

— И еще, будьте так добры… на каком транспорте они отправились в путь?

— Поймите меня… да, встретить макленбургского военного врача в этом лесу — странно… но также странно встретить человека, который не только знает меня, но и совершает не менее таинственное путешествие… по торговым делам.

— Ничего таинственного! — отрезал человек. — Это канал для торговых судов.

Собеседник Свенсона тоже воспользовался минутой, чтобы выглянуть из-под холстины. Канал еще больше углубился в лес, нависающие ветви пропускали так мало света, что, казалось, наступили сумерки. В гуще леса ветер ослаб, и Свенсон увидел, что весь экипаж, кроме шкипера, работает баграми. Человек в плаще снова уселся на ящик, нахмурившись оттого, что его пленник тоже позволил себе встать.

Свенсон разглядывал своего противника. Коричневый плащ из отличной материи был довольно скромного покроя, как и галстук — шелковый, но не кричащий, цвета апельсиновой мякоти. Утром он, видимо, набриолинил редеющие волосы и аккуратно пригладил их к черепу. Но сейчас, на ветру, они вызывающе растрепались.

— Какой необычный груз. — Доктор махнул рукой в сторону носа. — Все укрыто и такой странной формы… словно части коровьей туши…

Человек ухватил Свенсона за колено. Свенсон уставился на его руку. Тот убрал ее, потом откашлялся и выставил вперед подбородок.

— Скажите, что вам известно о Роберте Вандаариффе.

— Ничего не известно.

— Он уехал вместе с вашим принцем?

— Я что-то слышал о лихорадке… вроде как в Харшморте карантин.

Человек придвинулся вплотную к Свенсону и сложил побелевшие губы трубочкой.

— Еще раз: если Роберт Вандаарифф не отправился тайно вместе с вашим принцем, то где он?

— Может быть, в городе? Или где-нибудь еще — у него ведь немало имений…

— Его нигде нет.

— Если бы я знал, зачем он вам нужен…

— Нет, вы должны ответить!

— Да бросьте вы, — вздохнул Свенсон. — Вы же не полицейский. И я тоже. Ну как тут устроить допрос? Я иностранец, в незнакомой стране… где говорят на чужом мне языке…

— Которым вы прекрасно владеете, — пробормотал человек.

— Но я не чувствую тонкостей. Я могу говорить только без обиняков, мистер… послушайте, разве ваше имя — такая уж тайна? — Свенсон в ожидании поднял брови.

— Мистер… гм… мистер Фрутрикс.

Свенсон кивнул, словно не просек очевидной лжи.

— Что ж, мистер Фрутрикс… похоже — я основываюсь на простейшей логике, — что вы, как говорят ваши соотечественники, попали в переплет.

— Уверяю вас, это совершенно не так.

— Как вам угодно. Но в то же время даже ящики, на которых мы сидим…

— Самая обычная вещь на барже.

— Оставьте, сэр. Я ведь еще и военный. Впрочем, и военным не нужно быть, чтобы узнать столь знаменитую марку под вашим… на вашем ящике.

Человек обескураженно посмотрел на ящик у себя между ног. Там был нанесен черной краской простой герб: три бегущие гончие и под ними — скрещенные орудийные стволы.

— Вы намерены говорить дерзости?

— Важно только одно: кому из Ксонков вы служите, — сказал Свенсон.

— Вы так и не ответили, что случилось с вашей головой, — угрюмо сказал Фрутрикс.

— Свалился багаж. Я же говорил.

— Вы бродите по лесу без вещей! Даже без шляпы или плаща…

— Еще раз, сэр: все это осталось в поезде.

— Я вам не верю!

— А что еще мне здесь делать?

Свенсон раздраженно махнул в сторону деревьев. Канал все глубже уходил в парк, и, когда Свенсон бросил взгляд в небольшой просвет между деревьями, железнодорожной насыпи уже не было видно. Рука его снова пульсировала от боли, ряд тревожных образов прорывался сквозь мысли, как пузыри сквозь болотную топь, — кенотаф, окаменелость, Элоиза… Голова закружилась. Свенсон кивнул на печурку:

— Не найдется еще чаю?

— Не найдется. — Фрутрикс сделался еще мрачнее. Он принюхивался к Свенсону, как тощая подозрительная собака. — Кажется, вам нехорошо.

— Этот… гм… — доктор показал себе на затылок, — удар… саквояж… который упал на меня…

— Вы тут не наблюете мне в баржу? У нее новая латунная отделка.

— И в мыслях такого нет, — прохрипел Свенсон, горло его сжала судорога. Он встал. Шкипер, подошедший без всякого предупреждения, ухватил его за плечо, не давая свалиться за борт. Свенсон опустил глаза на ящик Фрутрикса. — Его открывали, — заметил он.

— Принц не уехал бы без вас! — прорычал Фрутрикс, недовольно бросая сигару в воду. — Вы знаете, где он, где все они, знаете, что случилось! Кто напал на них? Почему мне ничего не известно? Почему они не сообщили дворцу?

Вопросы звучали так резко и вылетали с такой скоростью, что Свенсон моргал при каждом из них. Язык его не слушался, но он знал, что непременно должен совладать с собой. Фрутрикс был из тех неисправимых типов — назойливый придворный, честолюбивый прихвостень, — которыми Свенсон столько лет умело манипулировал, служа Макленбургскому двору.

Небо опрокинулось, словно мимо них пролетела без звука гигантская птица, доктор рухнул на спину и зажмурил изо всех сил глаза, погружаясь в темноту.

Свенсон медленно приходил в себя, чувствуя, что тело его окоченело. Он попытался поднять руку и не смог; повернул разламывающуюся от боли голову и увидел, что его рука привязана к брусу на палубе. И другая рука — тоже. Ноги были связаны в щиколотках и коленях. Доктор лежал, словно распятый, между двумя укрытыми холстиной грузами. Небо было белым и пустым. Он снова закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Баржа больше не двигалась, не слышалось ни шагов, ни окликов, ни разговоров. Открыв глаза, Свенсон повернул голову к ближайшему грузу и ощутил запах синей глины.

Молоток, заткнутый за пояс, исчез. Свенсон поднял ноги и прогнулся в пояснице. До узла на коленях можно было дотянуться зубами. По службе от доктора не требовалось познаний в мореходстве. Но, случалось, в нем вспыхивал давний интерес к морю — когда старые моряки обращались к нему за помощью и попутно рассказывали об исчезнувшем мире парусных судов. Его неловкие, но честные попытки завязать дружбу нередко находили отклик в виде практических уроков (так было проще, чем вести разговоры). Среди прочего доктора учили вязать узлы и работать с канатами. Потянув раз-другой зубами пообтрепавшуюся пеньковую веревку, Свенсон не без гордости понял, что знает этот узел — знакомый моряк называл его «норвежская лошадь» — и умеет развязывать его простейшим способом.

Освободив колени и подтянув под себя ноги, он дотянулся и до веревки на правой руке с таким же узлом (враги оказались не очень-то изобретательными). Через несколько секунд, не считая того времени, что он выплевывал пеньку изо рта, рука была свободна. Освободив вторую руку и обе ноги, Свенсон присел на корточки между накрытыми холстиной грузами и принялся разминать затекшие руки.

Баржа была пришвартована к новенькой пристани. Дорогу, идущую от канала, проложили недавно — ширина гравийного слоя была везде одинаковой. Не увидев никого на пристани, доктор поспешно отвязал конец холстины, прикрывавшей один из грузов. Обнажилась сверкающая стальная опора с рядом отверстий под болты. Свенсон полез за спичками, но карман оказался пуст. Портсигар, грязный платок, спички — все исчезло. Взбешенный этим, доктор схватил холстину обеими руками и стащил с механизма. Его взгляду предстала обитая медью стальная колонна (усеянная циферблатами и измерительными приборами, точно скипетр — драгоценными камнями) с наполненными жидкостью камерами и медными катушками. Свенсон сдернул холстину со следующего груза: диагностический стол со свисающими шлангами — словно ноги пяти ос росли из одной омерзительной груди; на конце каждого шланга — кольцо из синего стекла. Доктор вспомнил отпечатки на теле Анжелики. Этот груз вывозили из «собора» в Харшморте.

Дорога сужалась между густыми зарослями кустарника, а потому доктор почти не обратил внимания на темное вьющееся перо в светлом небе. И только потом он заметил едва намеченную тропинку — здесь прошел всего один крупный человек, прокладывая себе путь сквозь листву. Свенсон повернулся назад, лицом к барже. Может, просто сигнальный костер? Но зачем сторожу отходить так далеко от груза? Он остановился, вставил монокль и посмотрел на дорогу.

Из-за поворота увидеть конец дороги с баржи было невозможно. Но от поворота Свенсон мог наблюдать и баржу, и белое кирпичное здание на другом конце. Почувствовав вдруг свою незащищенность — не следят ли за ним в подзорную трубу? — он бросился прочь с дороги и присел на корточки среди деревьев, вглядываясь сквозь листья плакучего бука в выложенное камнями кольцо. В середине его дымился догорающий костер. На одеяле рядом с кострищем лежали бутылка, клетчатый платок с чем-то, похожим на горбушку хлеба, и кусок мяса, а еще плоский серебряный квадратик… его портсигар!

Дальше лежали багряный камушек, огрызок карандаша, монетки, платок доктора… и еще что-то непонятное — оно отражало свет иначе, нежели портсигар. Где же был тот, кто прикарманил все это?

Свенсон осторожно пошел к кострищу и забрал все, в недоумении поколебавшись при виде последнего предмета. Это была карточка синего стекла, точно такая же, что и найденная им в вазе с цветами у кровати принца, — первое свидетельство связей его подопечного с заговорщиками. Позднее доктор нашел еще одну карточку — на теле Артура Траппинга, но обе они давно были утрачены. Как же эта новая пластинка оказалась среди его вещей?

Кто-то подсунул карточку в его карман — а он и не заметил? Но когда? И кто — кто мог это сделать? Карточки были созданы графом — соблазнительные наживки для вербовки сторонников, каждая содержала несколько сенсационных сценок… каждая обладала такой же роковой притягательностью, как и изысканный вкус впервые отведанного опиума.

Свенсон нахмурился. Багряного камушка в кармане у него тоже не было. Он отдал его Элоизе в поезде…

Какой же он идиот — ведь это послание ему! Элоиза пытается что-то сообщить. И почему он только проверил свои карманы в доме ее дядюшки?! Вдруг в синей карточке говорится, что он должен делать? Вдруг графиня принудила Элоизу… и он зря сомневался в ней? Вдруг еще не слишком поздно?…

Свенсон потер прохладную поверхность стекла пальцем и тут же почувствовал ледяное давление на свой мозг. Он облизнул губы…

По другую сторону кострища раздался какой-то звук. Доктор повернулся в ту сторону, сунул карточку в карман и взял с земли полуобгоревшее полено. Звук доносился из-за ольхи. Свенсон осторожно подошел к ней. Пара ног, видимых наполовину из кустов… шкипер в черной фуражке, кусок материи вокруг его шеи напитан кровью, на которую уже слетались мухи. Свенсон вытащил складной нож из-за пояса шкипера, раскрыл его, перекинул полено в другую руку, чувствуя себя глуповато — он словно подражал действиям настоящего бойца в минуту опасности.

Еще какой-то звук — теперь от костра. Пока Свенсон рассматривал тело, убийца обошел его сзади.

Свенсон заставил себя идти прямо к костру, больше не стараясь шагать тихо. Прутик нагло хлестнул его по уху. У костра кто-то был.

Одной рукой отламывая кусочки еды, лежащей на клетчатом платке, а другой, не видной доктору, упираясь в клетчатое одеяло, там сидела графиня ди Лакер-Сфорца. При виде доктора она издевательски ухмыльнулась.

— Доктор Свенсон, признаюсь, меньше всего я ожидала встретить вас здесь, в этом лесу, разве что ради соблюдения некоей симметрии… но вы идете с таким серьезным видом…

Платье ее было из дешевенького темно-бордового шелка. Черные сапожки были заляпаны грязью, а над голенищем левого белела икра ноги. Графиня протянула руку в сторону одеяла, словно приглашая доктора сесть, и указала в точности на то место, где прежде лежала стеклянная карточка. Она заговорила снова, осторожная, как кобра:

— Не присядете? У старых знакомых всегда найдется о чем поговорить… заболтаемся так, что и конца света не заметим.