Коба

12 июня 1907 года. Ясное солнечное утро. На Эриванской, центральной площади Тифлиса, обычное оживление. Стук колес экипажей по брусчатой мостовой, громкий говор разноплеменной толпы. Щеголеватый офицер прохаживается по площади, остроумными замечаниями сгоняя с нее на тротуары разгулявшихся пешеходов, подальше от того места, где через несколько мгновений развернутся главные события.

На площади показывается казачий конвой, сопровождающий экипаж. В нем мешок с деньгами, в котором ни много ни мало 341 (по другим данным 241) тыс. рублей.

10 часов 45 минут… И вдруг страшной силы взрывы сотрясают воздух. С разных сторон в сторону конвоя летят бомбы — в солдат, под колеса экипажа, под ноги лошадей. Все смешивается в дыму и огне взрывов. Дикие вопли, стоны, ржание лошадей, звон лопнувших в окнах городской управы стекол, звуки выстрелов. Стреляют и нападавшие и казаки, неизвестно куда и в кого. В возникшей суматохе офицер с завидным самообладанием приближается к экипажу и, прихватив с собой мешок с деньгами, спокойно удаляется с площади… Его никто не останавливает… Никто из боевиков не пострадал в перестрелке и не был задержан. Трое казаков из состава конвоя оказались убитыми, человек пятьдесят мирных жителей легко раненными: не напрасно Камо прогонял их подальше от центра площади.

Да, «офицером» был Камо — знаменитый боевик большевистской партии, организатор и участник многих актов «экспроприации» — «эксов» — добычи денег для партийной кассы.

После 1905 года либеральная буржуазия и радикальная интеллигенция значительно сократили поддержку революционеров, рассчитывая через Думу прийти к соглашению с монархией. Рабочий класс не имел достаточных средств для оказания помощи, поэтому приходилось рассчитывать только на собственные силы. Тогда и родилась идея «экспроприаций». Вначале они носили довольно мирный характер. Служащие банков «охотно делились» с боевиками, но затем полицейский контроль усилился, банковские чиновники опомнились, появились жертвы с обеих сторон. Настало время «громких» экспроприаций. Именно в них, в частности в «эксах» в Квирильском и Душетском казначействах и на Эриванской площади Тифлиса, и прославился Камо…

А куда же направился он с захваченным мешком денег? В здание Тифлисской обсерватории, где за несколько лет до этого, после ухода из семинарии, работал бухгалтером его юный друг, Coco Джугашвили (будущий Сталин), имевший там надежных друзей. Камо до поры до времени спрятал мешок в диване директора обсерватории, а впоследствии переправил его за границу.

Напомним читателю вкратце о судьбе Камо. Его настоящая фамилия Тер-Петросян. Он плохо говорил по-русски и однажды в разговоре с Coco вместо «кому?» спросил «камо?». Coco расхохотался и стал дразнить его: «Эх ты, камо, камо». Так появилась эта партийная кличка. Сам Coco к этому времени уже выбрал себе кличку Коба, по имени героя романа грузинского писателя Казбеги «Нуну», вождя горцев.

Крупская вспоминала о Камо: «Этот отчаянной смелости, непоколебимой силы воли, бесстрашный боевик был в то же время каким-то чрезвычайно цельным человеком, немного наивным и нежным товарищем. Он страстно был привязан к Ильичу, Красину и Богданову».

Незадолго до экспроприации на Эриванской площади Камо под видом офицера съездил в Финляндию, был у Ленина и с оружием и взрывчатыми веществами вернулся в Тифлис. Бомбы были получены из лаборатории Красина.

После событий 12 июня 1907 года Камо оказался в Берлине, где его арестовали по доносу провокатора Житомирского, проникшего в заграничную организацию большевиков. У него были изъяты револьверы и динамит. В немецкой тюрьме Камо просидел около полутора лет, симулируя помешательство. При этом он проявил высочайшее мастерство и необыкновенное самообладание. В старых учебниках судебной психиатрии приводился пример того, как во время пыток (ему загоняли иголки под ногти) у него не только не дрогнул ни один мускул на лице, но и не изменилась величина зрачков. Как неизлечимо больной он был выдан России. В Метехском замке, в Тифлисе, на высоком берегу Куры, он просидел еще полтора года, подвергаясь пыткам, затем его перевели в психиатрическую больницу, откуда он бежал. По другой, довольно распространенной версии, он совершил небывалый прыжок из окна своей тюремной камеры в Куру и тем спасся. В Грузии он был легендарной личностью. Одно время я жил в Тбилиси на улице, носившей его имя.

После бегства из Тифлисской тюрьмы Камо уехал в Париж, где по поручению Ленина наладил транспортировку в Россию партийной литературы. В 1912 году он вернулся в Россию, был снова арестован и приговорен к смертной казни, замененной по амнистии 1913 года двадцатью годами каторги. В марте 1917 года был освобожден революцией.

Летом 1919 года Ленин поручил Камо организовать партизанский отряд для действий в тылу врага. В письме в Реввоенсовет и РВС республики он отмечал, что знает Камо «…как человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии». Партизанский отряд во главе с Камо в 1919 году действовал под Курском и Орлом, а потом в тылу войск Деникина. Через Астрахань на рыбацкой лодке Камо доставил в Баку оружие для подпольщиков, а в апреле 1920 года участвовал в подготовке вооруженного восстания в Баку. После победы революции Камо учился в Военной академии в Москве, работал в системе Внешторга, а с начала 1922 года, видимо как специалист по решению денежных проблем — в Наркомфине Грузии. В 1922 году он погиб, когда велосипед, на котором он ехал с крутого спуска, столкнулся с автомобилем.

Коба был не только товарищем Камо, но и его соратником по подготовке актов экспроприации. Ясно, что это требовало проведения хорошо продуманных разведывательных мероприятий. Без своих людей в среде банковских чиновников, инкассаторов, работников охраны здесь не обойтись. Именно этой работой и занимался Коба, обеспечивая их удачное осуществление, не участвуя непосредственно в боевых операциях.

Сталин никогда не подтверждал, что он участвовал в актах экспроприации, но и не отрицал этого.

Бывший советский дипломат-невозвращенец Беседовский утверждал, что «Сталин согласно инструкции Ленина непосредственного участия в экспроприации не принимал». Но сам будто бы впоследствии в узком кругу «хвастал, что это именно он разработал план действий до мельчайших подробностей и что первую бомбу бросил он же с крыши дома князя Сумбатова». Оставим это утверждение на совести Беседовского.

Но вот что сказал Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом в 1931 году. Тот, в частности, спросил Сталина:

— В вашей биографии имеются моменты, так сказать, «разбойных» выступлений. Интересовались ли вы личностью Степана Разина? Каково ваше отношение к нему, как «идейному разбойнику»?

— Мы, большевики, — ответил Сталин, — всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и другие…

Каков ответ? Вроде бы не отказался, но и не подтвердил. В довершение посоветовал Людвигу прочитать брошюрку, где якобы «все сказано». Конечно, в этой брошюрке ничего об экспроприациях сказано не было.

Еще раньше, 18 марта 1918 года, вождь меньшевиков Мартов писал в своей газете: «Что кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода, хорошо известно хотя бы тому же г. Сталину, который в свое время был исключен из партийной организации за прикосновенность к экспроприации».

Сталин потребовал привлечь Мартова к суду революционного трибунала. Но вот что интересно. На суде Сталин заявил: «Никогда в жизни я не судился в партийной организации и не исключался, это гнусная клевета!» Однако он ни словом не обмолвился об экспроприациях и не опроверг заявления Мартова в этой части.

Мартов не угомонился и потребовал вызова свидетелей: «Это, во-первых, известный грузинской социал-демократический деятель Иосиф Рамишвили, состоявший председателем революционного суда, установившего причастность Сталина к экспроприации парохода „Николай I“ в Баку, Ной Жордания, большевик Шаумян и другие члены Закавказского областного комитета 1907— 1908 гг. Во-вторых, группа свидетелей во главе с Гуковским, нынешним комиссаром финансов, под председательством которого рассматривалось дело о покушении на убийство рабочего Жаринова, изобличавшего перед партийной организацией бакинский Комитет и его руководителя Сталина в причастности к экспроприации».

И опять в своем ответе Сталин ни словом не обмолвился ни об экспроприации парохода, ни о покушении на Жаринова, он лишь повторял: «Никогда я не судился; если Мартов утверждает это, то | он гнусный клеветник».

Революционный трибунал не стал рассматривать дело по существу, признав, что клевета в печати ему неподсудна, но приговорил Мартова к «общественному порицанию» за оскорбление советского правительства (Сталин в то время был наркомом по делам национальностей).

В 1925 году меньшевик Дан писал, что на Кавказе такие экспроприаторы, как Орджоникидзе и Сталин, снабжали деньгами большевистскую организацию, однако никаких фактов не привел.

Вот, собственно говоря, все, что известно об участии Сталина в актах экспроприации.

Вернемся, однако, к судьбе тех денег (241 или 341 тыс. рублей), которые были экспроприированы на Эриванской площади Тифлиса.

Эти деньги не принесли пользы. Дело в том, что вся захваченная сумма состояла из 500-рублевых казначейских билетов. После похищения их номера были сообщены во все банковские учреждения России. Таким образом, разменять их в российских банках было невозможно, поэтому деньги вывезли за границу. Но провокатор Житомирский предупредил полицию в Берлине. Информация об этом ушла во все европейские столицы, что вызвало ряд провалов.

Максим Литвинов, будущий нарком иностранных дел СССР, был арестован в Париже при попытке размена купюры. Та же судьба постигла будущего наркома здравоохранения Семашко, арестованного в Женеве, Ольгу Равич, будущую жену Зиновьева, и некоторых других.

Печать смаковала все эти факты. В своих воспоминаниях Н.К. Крупская писала: «Швейцарские обыватели были перепуганы насмерть. Только и разговоров было, что о русских экспроприаторах. Об этом с ужасом говорили за столом и в том пансионе, куда мы с Ильичем ходили обедать».

Все эти неприятности значительно сократили число сторонников экспроприаций в рядах руководства большевистской партии.

Остается добавить, что, несмотря на всю привлекательность версии непосредственного участия Сталина в «эксе» на Эриванской площади, полностью ей доверять нельзя. Многие зарубежные исследователи считают, что она «не вполне корректна». Так, И. Дейчер писал, что «роль Кобы… никогда не была точно установлена». По его мнению, Сталин «играл роль связного между Кавказским большевистским бюро и боевыми дружинами. В этой роли он никогда не участвовал непосредственно в налетах. Он одобрял или отвергал планы действий боевиков, давал им советы, принимал меры по обеспечению операций и наблюдал за их осуществлением со стороны… Царская полиция, — продолжает Дейчер, — никогда не заподозрила его в причастности к эксам. Его умение маскироваться было столь совершенным, что он скрыл эту свою роль даже от партии».

Насчет того, что свое участие в «эксах» Сталин скрывал «даже от партии», Дейчер явно переборщил. Вряд ли Сталин мог оставаться анонимом и «тайным благодетелем», этаким Робин Гудом партии, выполняя ее же задания. Еще раз вспомним, что в споре с Мартовым Сталин не отрицал своего участия в «эксах», он протестовал только против утверждения Мартова об его исключении из партии.

Косвенным свидетельством того, что Сталин не был активным участником «эксов», может служить тот факт, что после ареста Сталина в марте 1908 года полиция не предъявила ему обвинения в участии в налете на Эриванской площади.

В этой связи особенно нелепым выглядит обвинение, выдвинутое О. Гордиенко в книге «Иосиф Сталин», вышедшей в Минске в 1998 году, в адрес Сталина и Шаумяна. По его словам, они якобы изъяли из похищенной суммы 15 тысяч рублей и использовали их «в личных целях» (пропили, что ли?). Тем более, как можно было использовать «меченые ассигнации» в России, если даже в Германии, Франции и других западноевропейских странах они были на учете?

Между тем Сталин продолжал свою революционную деятельность. Мы не будем касаться вопроса о том, какую роль он играл в революционном движении, какие партийные посты занимал.

Отметим лишь, что профессиональному революционеру требовалось иметь и развивать те же навыки, которые необходимы профессиональному разведчику — прежде всего владеть искусством конспирации, уметь заводить и поддерживать полезные контакты, убеждать собеседников в своей правоте, вербовать сторонников и агентов, организовывать бесперебойную нелегальную связь, создавать местные ячейки (по существу те же резидентуры), подбирать конспиративные и явочные квартиры, выявлять наружное наблюдение и т.д. И, конечно же, безусловно верить в то дело, которому служишь. Всеми этими качествами он обладал, и они ему сослужили хорошую службу. И еще одно качество, сформулированное в одной фразе: «Доверяй и проверяй!» Пожалуй, уже в те годы оно зародилось в Сталине и постепенно гипертрофировалось в маниакальную идею: «Никому не доверяй!», а позже и в параноидальное убеждение в том, что он окружен врагами.

Безусловно, в этом сыграло свою роль то время, когда приходилось на каждом шагу опасаться царских агентов и ждать подвоха со стороны полицейских провокаторов, которые были внедрены в революционные, в частности, в большевистские организации. Надо заметить, что в таких же условиях работали и другие революционеры, однако не все они приобрели эти свойственные Сталину «качества».

 

1917-й

Время, предшествующее революциям 1917 года, Сталин провел в сибирской ссылке и участия в партийной работе практически не принимал.

Положение изменилось сразу после февраля 1917 года, когда он вместе с другими ссыльными большевиками вернулся в революционный Петроград. С вокзала Сталин сразу же отправился на квартиру своего будущего тестя большевика Сергея Яковлевича Аллилуева. В тот же день Сталин встретился с несколькими членами ЦК и был введен в состав Русского бюро Центрального Комитета и в состав редакции «Правды».

Однако он не был ни яркой, ни значительной фигурой, не отличался он и ораторскими талантами, короче говоря, не был на первых ролях.

В официальной, отредактированной, а частично и написанной самим Сталиным биографии указывается, что в отсутствие Ленина он фактически руководил партией и готовил ее к вооруженному восстанию. Неофициальные же авторы пишут об этом периоде его жизни значительно скромнее, хотя и они не могут отрицать того, например, факта, что на открывшемся 28 марта 1917 года в Петрограде Всероссийском совещании большевиков, созванном бюро ЦК, главный политический доклад был поручен не Каменеву, а «менее известному Сталину».

Заглянем в книгу Троцкого «Сталин». «В течение следующих двух месяцев (после приезда В.И. Ленина) трудно проследить деятельность Сталина. Он оказался сразу отодвинут куда-то на третий план. Редакцией „Правды“ руководит Ленин… по камертону „Правды“ настраивается партия. В области агитации господствует Зиновьев. Сталин по-прежнему не выступает на митингах. Каменев… представляет партию в Центральном Исполнительном Комитете и в Совете. Сталин почти исчезает с советской арены и мало появляется в Смольном. Руководящая организационная работа сосредоточена в руках Свердлова: он распределяет работников, принимает провинциалов, улаживает конфликты. Помимо дежурства в „Правде“ и участия в заседаниях ЦК, на Сталина ложатся эпизодические поручения то административного, то технического, то д и п л о м атического (разрядка моя. — И.Д.) порядка. Они немногочисленны…»

Вот несколько примеров «дипломатической» деятельности Сталина в те дни.

Разгром июльской демонстрации 1917 года совпал с поступлением телеграмм о прорыве фронта немцами. А тут еще некий Алексинский, бывший большевик и бывший участник троцкистского «августовского блока», а после августа 1914 года сторонник «защиты Отечества», стал распускать слухи о том, что немцам помогают большевики и что Ленин является германским агентом. Эта информация предназначалась для всех петроградских газет.

Но Сталин сумел помешать этому. Он обратился к Председателю ЦИК Советов, своему земляку меньшевику Чхеидзе, давнему знакомому и идейно-политическому противнику по грузинской социал-демократии. Он уговорил его обзвонить редакции всех газет и потребовать не публиковать эти сообщения. Одна лишь малоизвестная газета «Живое слово» не послушалась Чхеидзе и опубликовала версию Алексинского. «Правда» готовила опровержение гнусной клевете, но в ночь с 4 на 5 июля в помещение редакции ворвался отряд юнкеров, разгромивший ее, вследствие чего газета не смогла выйти в свет.

«Эстафетную палочку» от Алексинского принял министр внутренних дел Временного правительства В.Н. Переверзев. Он заявил, что большевистская партия получала деньги от германского генштаба, а в роли связных были большевик Ганецкий (Яков Фюрстенберг), Парвус и другие. Свою связь с германским генштабом, Парвусом, Ганецким Ленин категорически отрицал.

По этому поводу американский исследователь Адам С. Улам в своей книге «Человек и эра» (Бостон, 1987) писал: «Сейчас нет сомнения — как это можно видеть на основе соответствующих документов, — что верной была суть обвинений, но не их интерпретация. Ленин брал деньги у немцев, как он взял бы их для дела революции где угодно, включая Российский Двор Его Императорского Величества, но он не был „немецким агентом“. Известно, что большевистская партия получала средства для революции из разных источников, то обращаясь за помощью к отдельным капиталистам, то прибегая к „экспроприации“. Вероятно то, что большевики не гнушались никакими способами для пополнения своей казны, объяснялось их уверенностью в скорой победе мировой революции, а поэтому они не рассматривали серьезно возможность попасть в политическую или иную зависимость от того, кто снабжал их деньгами».

Ведя в эти тревожные дни переговоры с меньшевистским ЦИКом от имени партии, Сталин умело маневрировал, в ряде случаев шел на уступки.

Вечером 4 июля ЦИК вызвал верный ему Волынский полк для защиты Таврического дворца от большевиков. В ночь на 5 июля ЦИК объявил военное положение, организовал свой военный штаб из меньшевиков и эсеров и решил через министров-социалистов добиваться включения кадетов в состав Временного правительства.

5 июля Сталин возобновил переговоры с ЦИК Советов. Он вспоминал впоследствии: «Мы говорили руководителям Советов: кадеты ушли, блокируйтесь с рабочими. Пусть власть будет ответственна перед Советами. Но они сделали вероломный шаг, они выставили против нас казаков, юнкеров, громил, некоторые полки с фронта… Само собой разумеется, мы не могли принять при таких условиях боя, на который нас толкали меньшевики и эсеры. Мы решили отступить».

Меньшевистский ЦИК Советов требовал от большевиков убрать броневики от особняка Кшесинской и увести матросов из Петропавловской крепости в Кронштадт. Сталин впоследствии объяснял, что принял эти требования «при условии, что ЦИК Советов охраняет наши партийные организации от разгрома». Однако ЦИК Советов «ни одного своего обязательства, — вспоминал Сталин, — не выполнил».

Напротив, ЦИК Советов ужесточал свои требования. 6 июля его представитель, эсер Кузьмин, угрожая применением оружия, потребовал, чтобы большевики покинули дворец Кшесинской. Создалась угроза вооруженного противостояния. «ЦК нашей партии, — вспоминал Сталин, — решил всеми силами избегать кровопролития. ЦК делегировал меня в Петропавловскую крепость, где удалось уговорить гарнизон из матросов не принимать боя». Уговаривая матросов капитулировать, Сталин делал упор на то, что сдаются они не Временному правительству, а руководству Советов.

Но Кузьмин рвался в бой. Он был недоволен тем, что «штатские своим вмешательством всегда ему мешают», — вспоминал Сталин. — Для меня было очевидно, что военные эсеры хотели крови, чтобы «дать урок» рабочим, солдатам и матросам. Мы помешали им выполнить их вероломный план».

В эти же дни были арестованы руководители военной организации большевиков, разгромлена большевистская типография газеты «Труд», отдан приказ об аресте Ленина.

В кронштадтской газете «Пролетарское дело» 15 июля 1917 года Сталин обратился к членам партии: «Первая заповедь — не поддаваться на провокации контрреволюционеров, вооружиться выдержкой и самообладанием, …не допускать никаких преждевременных выступлений».

Разработав и проведя в жизнь тактику отступления, дав партийным организациям указания о политическом курсе в период отступления и уговорив наиболее нетерпеливых большевиков, Сталин, по существу, спас партию от разгрома в июльские дни.

В ходе переговоров с руководителями ЦИК и меньшевиков Сталин вел себя настолько умело и тактично, что вызвал доверие у своих оппонентов, и когда правительство отдало распоряжение арестовать большинство руководителей большевиков, его не тронули, хотя он был членом Центрального Комитета.

Таковы были «эпизодические поручения дипломатического порядка».

Теперь посмотрим, что пишет о Сталине Д. Волкогонов: «Приехав в Петроград, он стал одним из многих партийных функционеров революции. В документах этого периода редко-редко можно встретить фамилию Сталина в списке определенной группы лиц, исполнявших задание Центрального Комитета партии. Да, Сталин входил в высокие политические органы, но ни в одной области деятельности в эти месяцы он не заявил о себе громко. Его почти никто не знал, кроме узкого круга партийцев. У него абсолютно не было популярности. Такова правда».

И далее: «Да, Сталин был членом ЦК, работал в „Правде“, был в ряде других органов, но… мало что можно сказать о конкретном содержании его деятельности».

И все же, почему Сталин был избран в президиум VI съезда РСДРП(б) 26 июля 1917 года, почему именно накануне 25 октября по предложению Ленина он стал членом Центра по руководству восстанием (кроме Сталина в его состав вошли Свердлов, Дзержинский, Бубнов и Урицкий)? Значит, он был не простым партийным функционером, коих десятки и сотни, а имел вес и заслуги перед партией, не вошедшие в официальные отчеты и переписку.

Остается предположить, что деятельность Сталина в этот период складывалась не только из повседневной незаметной работы в аппарате, но и из выполнения особых функций, не нашедших отражения в официальных источниках.

Тот же Волкогонов пишет: «С приездом Ленина роль Сталина стала более определенной: он регулярно выполнял задания партийного руководства.

Находясь в тени, редко попадая в поле зрения революционных масс, Сталин оказался нужным человеком для руководства по части конспиративных вопросов, установления связи с комитетами, организации текущих дел на разных этапах подготовки к вооруженному восстанию». Волкогонов не расшифровывает суть «конспиративных вопросов», которыми занимался Сталин, скорее всего не располагая данными об этом.

Остается предположить, что именно Сталин руководил партийной разведкой и контрразведкой вплоть до Октябрьского переворота. Такое грандиозное мероприятие нельзя было осуществить без наличия надежных сведений о противнике и его замыслах, о возможных союзниках, об агентуре врага, проникшей в партийные ряды, и о десятках других больших или малых проблем, возникающих при подготовке восстания. Кроме того, огромное значение имела связь с провинцией, ведь успех революции во многом зависел от того, какую позицию займут местные партийные организации. Именно они должны были информировать о положении на местах, а в необходимых случаях брать инициативу в свои руки.

Примерно об этом же, но не называя вещи своими именами, пишут венгерские исследователи Ласло Белади и Томаш Краус: «После апреля Сталин, которого считали отошедшим на второй план, выполнял может быть не очень броскую, но весьма подходящую для него задачу, которая имела большое значение для партии, готовящейся к захвату власти. Вместе со Свердловым он стал отвечать за связь с областными и низовыми организациями партии. Такого рода деятельность в партии, естественно, не была связана с гласностью и в новой обстановке. Требовалось по-прежнему соблюдать правила конспирации. Очевидно, об этом этапе деятельности Сталина не сохранилось документальных свидетельств. …Знания, приобретенные в тот период, Сталин смог использовать позднее. Его роль в течение года, хотя он в значительной мере оставался на заднем плане, …ни в коем случае не была второстепенной».

Остается добавить, что, несмотря на пребывание «на заднем плане», на Апрельской конференции он был избран в состав ЦК. В этот орган вошли девять человек. В списки для голосования после подробного обсуждения кандидатур внесли 26 имен. Из максимального количества (109 голосов) Ленин получил 104 голоса, Зиновьев — 101 голос, а на третьем месте оказался Сталин, получивший 97 голосов!

Одним из «конспиративных вопросов», решенных Сталиным (вместе с другими товарищами по партии) был перевод Ленина по поручению ЦК на нелегальное положение в результате событий 1917 года.

После расстрела демонстрации рабочих и солдат 3 июля 1917 года эсеры и меньшевики добровольно сдали власть буржуазии. С двоевластием в стране было покончено, началось наступление контрреволюции. 7 июля правительство отдало приказ об аресте В.И. Ленина (приказ, кстати, был подписан А.Я. Вышинским, будущим сталинским генеральным прокурором). Большевики были обвинены в заговоре, а Ленин и его соратники объявлены агентами германского генштаба. Чтобы опровергнуть эти измышления, Ленин выразил готовность подвергнуться аресту и на суде снять все обвинения в свой адрес.

Руководство партии в тревоге обсуждало вопрос, как быть? Ленин был укрыт на квартире Аллилуева. Теперь, приходя туда, Сталин мог быть (и, наверное, был) счастлив: там жили два любимых им человека — невеста Надя и Владимир Ильич. Что бы ни говорили и ни писали о Сталине, одного нельзя у него отнять: он искренне любил и преклонялся перед ним.

Надо было спасать Ленина, прежде всего, от него самого — убедить его в неприемлемости явки на суд. В споре между большевиками категоричнее всех высказался Сталин: «Юнкера до тюрьмы не довезут, убьют по дороге!» Правоту Сталина подтвердил впоследствии командующий войсками Петроградского округа генерал Половцев, В своих мемуарах он писал: «Офицер, отправляющийся в Териоки (Финляндия) с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю я получить этого господина в целом виде или разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные делают очень часто попытку к побегу». Ясно, что организаторы «суда» имели в виду не «правосудие», а захват и убийство Ленина, как два года спустя произошло в Германии с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург.

Сталину, Орджоникидзе и Ногину удалось сломить сопротивление Ленина. Но до этого они пытались все же получить от правящих партий гарантию, что Ленин не будет растерзан юнкерами. С этой целью Орджоникидзе и Ногин ходили в Таврический дворец, но безуспешно: меньшевики сами были перепуганы и ничего не могли обещать. Позднее, на Петроградской конференции, Сталин докладывал: «Я лично ставил вопрос о явке перед Либером и Анисимовым (меньшевики, члены ЦИК), и они мне ответили, что никаких гарантий они дать не могут». После этой разведки в неприятельском лагере было решено, что Ленин уедет из Петрограда и скроется в глубоком подполье. «Отъезд Ленина взялся организовать Сталин», — вспоминал впоследствии Г. Орджоникидзе.

Ленин сначала скрывался на квартире Аллилуева, затем он был загримирован, переодет (Сталин лично сбрил Ленину усы и бородку) и подготовлен к переезду. На Финляндский вокзал его сопровождали С.Я. Аллилуев, рабочий В.И. Зоф и И.В. Сталин. Некоторое время Ленин скрывался у рабочего Емельянова в Сестрорецке, жил в шалаше в Разливе, затем перебрался в Финляндию. Сталин стал связующим звеном между Лениным и ЦК.

Таким образом, надо признать, что заслуга Сталина в операции по спасению Ленина и созданию ему условий для бесперебойного руководства партией неоспорима.

Открывшийся 26 июля VI съезд РСДРП(б) единогласно одобрил решение о неявке В.И Ленина в суд.

Октябрь 1917 года неуклонно приближался, и вместе с этим возрастала угроза для партии большевиков как со стороны правых сил, так и со стороны западных держав.

Первые — Милюков, Родзянко, генерал Алексеев и другие, потерпевшие поражение в результате провала корниловского мятежа, готовили заговор с целью захвата власти и установления правой диктатуры. Многие из этих заговорщиков не принимали большевиков всерьез, а были в оппозиции к Керенскому, а некоторые даже хотели свергнуть его руками большевиков, а потом расправиться и с ними.

Гораздо серьезнее к большевикам относились западные державы. Они опасались прихода большевиков к власти и выхода России из войны. Уже тогда, задолго до Октября, они начали плести антисоветские заговоры. Именно с этой целью в Петроград прибыл знаменитый английский писатель и разведчик Уильям Сомерсет Моэм. Он должен был «поддерживать меньшевиков против большевиков, выступавших за мир, и удержать Россию в состоянии войны с немцами».

В Петрограде Моэм разместился в отеле «Европа». Британское консульство было предупреждено телеграммой: «М-р В. Сомерсет Моэм направляется в Россию с секретной миссией освещать американской публике определенные фазы российской революции. Просим предоставить ему возможность пользоваться линией связи с Британским консульством в Нью-Йорке». Английский посол сэр Джордж Бьюкенен снабдил Моэма личным кодом, хотя и был взбешен тем, что будет вынужден отправлять телеграммы, с содержанием которых не знаком. Моэма он воспринял, как непрошенного гостя, который лезет не в свои дела, и практически отказался сотрудничать с ним.

Помощь Сомерсету пришла с неожиданной стороны. Он встретил Сашу Кропоткину, дочь знаменитого анархиста, князя Кропоткина, с которой познакомился еще в Лондоне и иногда переписывался. Саша была знакома с членами кабинета Керенского и вызвалась быть помощницей и переводчицей Моэма.

На основании собранной информации Моэм составил свой первый доклад. Он был пессимистичен. Армия находилась в состоянии мятежа, страна на грани голода, у правительства Керенского положение шаткое. Приближалась зима, а топлива не было. Большевики вели агитацию, Ленин скрывался где-то в Петрограде.

С помощью Саши Моэм познакомился с Керенским и несколько раз встречался с ним — в ресторане, в доме Саши, в офисе Керенского. Впечатление о нем вынес грустное: изнуренный человек, подавленный властью, неспособный действовать и всего боящийся.

Гораздо больше Моэму понравился эсер Борис Савинков, военный министр Временного правительства, заявивший ему: «Или Ленин поставит меня к стенке, или я его!»

«Мои доклады оказались никому не нужными в Лондоне», — вспоминает Моэм. Так невинно выглядит миссия Моэма в его изложении. В действительности все было сложнее и страшнее. С помощью чешских разведчиков Моэм связался с руководителями чехословацкого корпуса и привлек их к антибольшевистскому заговору. В нем принял участие и Б. Савинков и видные российские генералы. Моэм отправил в Лондон зашифрованный план государственного переворота, который, как он утверждал впоследствии, был принят и ему были обещаны все необходимые средства. Сомерсет Моэм просто не успел: большевики опередили его. Впоследствии он узнал, что находился в числе лиц, которых собирались арестовать большевики после прихода к власти.

В случае удачи заговора большевики стали бы первыми жертвами переворота и надолго исчезли бы с политической арены, как это впоследствии произошло с их товарищами в Германии, Испании, Чили и других странах.

Поэтому надо было спешить. И Ленин, как и поддержавшие его остальные девять членов ЦК, включая Сталина, понимали, что ситуация, сложившаяся в России осенью 1917 года, не может долго сохраняться и плавно двигаться в сторону конституционного развития демократического порядка, и приступили к решительным действиям.

Сейчас, наверное, невозможно выявить источники, ставившие большевиков в известность о тайной деятельности подданных Великобритании. Однако можно предполагать, что получением таких сведений занималась руководимая Сталиным партийная разведка. Не случайно именно он в статье «Иностранцы и заговор Корнилова», опубликованной 14 сентября 1917 года, обратил внимание на активное участие британских подданных в заговорах.

«Работа Сталина, — писал Троцкий, — развертывается в закрытом сосуде, неведомая для масс, незаметная для врагов. В 1924 году Комиссия по истории партии выпустила в нескольких томах обильную хронику революции. На 422 страницах IV тома, посвященных августу и сентябрю, зарегистрированы все сколько-нибудь заслуживающие внимания события, эпизоды, столкновения, резолюции, речи, статьи. Свердлов, тогда еще мало известный, называется в этом томе 3 раза, Каменев — 46 раз, Троцкий — 31 раз, Ленин, находившийся в подполье, 16 раз, Зиновьев— 6 раз. Сталин не упомянут вовсе. В указателе, заключающем около 500 собственных имен, имени Сталина нет. Это значит, что печать не отметила за эти два месяца ни одного из его действий, ни одной из его речей, и что никто из более видных участников событий ни разу не назвал его имени».

Обращает на себя внимание сравнительно частое отсутствие Сталина на различного рода мероприятиях. Из 24 заседаний ЦК за август, сентябрь и первую неделю октября он отсутствовал 6 раз. Он не участвовал в работе Совета и ЦИКа и не выступал на митингах. На заседании ЦК 24 октября Сталин не присутствовал, в событиях 25 октября участия не принимал. «Чем занимался Сталин — неизвестно», — пишет Волкогонов с немалой долей ехидства.

О чем говорят все эти факты? Они только подтверждают версию, что Сталин явно избегал известности, не стремился быть на виду, действовал втихомолку. То есть его поведение вполне соответствовало тому, как должен вести себя глубокий конспиратор, работе которого чужда гласность. Вряд ли когда-нибудь будут найдены какие-либо документы, подтверждающие или отвергающие это. Протоколов встреч Сталина с его агентами не велось, письменных донесений они не представляли, как не было и письменных указаний с его стороны. Однако вся эта работа, безусловно, велась, ибо как иначе можно объяснить то, что при наличии целой когорты блестящих, многоопытных, красноречивых революционеров именно он пользовался особым доверием Ленина.

Более внимательный, чем Волкогонов и некоторые другие авторы, американский исследователь Дейчер отметил, что Сталин был «упорным и умелым организатором, которому Ленин поручил исполнение ключевой роли в его плане революции». Он же писал: «в то время как целая плеяда ярких трибунов революции, подобных которым Европа не видела со времен Дантона, Робеспьера и Сен-Жюста, красовались перед огнями рамп, Сталин продолжал вести свою работу в тени кулис». Добавим, именно там, где готовились решающие события грандиозной политической драмы, именуемой революция.

 

Coco Джугашвили и царская политическая полиция

Из классической биографии Сталина известно, что его арестовывали 7 раз, 6 раз его судили и 5 раз он бежал из ссылки. Правда, надо отметить, что фактически судился он один раз, все остальные ссылки носили административный характер (его ловили после побегов и снова высылали). Под надзором полиции он находился с 1901 по 1917 год.

Можно предположить, что относительная мягкость этих наказаний породила в будущем — как это ни покажется парадоксальным — его необузданную жестокость. На своем личном примере он убедился, что если с противником обходиться мягко, содержать его в сносных условиях, давать возможность широкого общения с единомышленниками и не особенно препятствовать побегам, то ссылка может превратиться в «партийную школу», место консолидации противников режима, будущих его могильщиков. Поэтому двумя принципами: «С врагами надо действовать по-вражески» и «Если враг не сдается, его уничтожают» он и руководствовался, придя к власти и расправляясь с действительными, потенциальными и мнимыми врагами.

* * *

В полицейских документах сохранились описания внешности Coco Джугашвили.

Он не отличался ни статностью, ни привлекательностью. В его словесном портрете, сделанном в департаменте полиции, сказано, что он «худ», волосы имеет «черные и густые», «бороды нет и усы тонкие», лицо «рябое, с оспенными знаками», форма головы «овальная», лоб «прямой и невысокий», брови «дугообразные», глаза «впалые, карие, с желтизной», нос «прямой», рост «средний 2 аршина 2,5 вершка», телосложения «посредственного», подбородок «острый», голос «тихий». В числе особых примет: «на левом ухе родинка», «левая рука — сухая», на левой ноге «2-й и 3-й пальцы сросшиеся». По эти приметам полицейские ищейки разыскивали Иосифа Джугашвили.

Подпольная работа вынуждала его прибегать к многочисленным кличкам и псевдонимам. Мы уже знаем его как Кобу. Но вот еще: Иванович, Чопура, Гилашвили. Сам Сталин в 1940 году вспоминал, что одно время «ходил под фамилией Чижикова». Были и другие фамилии, без этого подпольщик не мог существовать.

Среди его псевдонимов, под которыми он скрывался от полиции или выступал в газетах, были и такие: «Канос Нижрадзе, житель села Маглаки Кутаисской губернии». «Оганес Вартанович Тотамянц», «Закар Григорян-Меликьянц», «К. Ко…», «Солин», «Стефин», «Салин» и, наконец, «Сталин».

Сталин находился под постоянным наблюдением полиции, которая закрепила за ним кличку «Молочный» (видимо, из-за его любви к молоку. По аналогичной причине — любви к сладостям — Бухарина назвали «Сладким»).

Надзор за Иосифом Джугашвили осуществлялся не только во время ссылки. Один из его друзей вспоминал, что при женитьбе на первой жене (Сванидзе) Иосифу пришлось испрашивать разрешение у урядника. Правда ли это, сказать трудно.

В подполье Сталин приобрел еще одно незаурядное качество — умение перевоплощаться. Нет, он не сбривал усов, не носил парик или фальшивую бороду. Речь идет о внутреннем перевоплощении, которое уже в те времена (впоследствии это умение развилось в значительной степени) позволяло ему быть — или казаться—в одних случаях жестким и непреклонным, в других мягким и обаятельным, в третьих спокойным и невозмутимым. Много лет спустя это его качество позволит ему произвести нужное впечатление на таких знатоков человеческих душ, как Уинстон Черчилль, Франклин Делано Рузвельт, Эмиль Людвиг, Анри Барбюс, Леон Фейхтвангер и другие.

* * *

Немалое место в публикациях о Сталине, особенно распространившихся в годы перестройки, занимали слухи о его сотрудничестве с царской охранкой. Некоторые исследователи утверждают, что такие обвинения впервые были выдвинуты против него еще в дореволюционное время. Однако никаких документальных подтверждений наличия таких обвинений нет.

Правда, в двадцатые годы, во время острейшей борьбы Сталина с троцкистами, его противники пытались распускать подобные слухи, но тогда они были лишь устными и вскоре прекратились. Позже эти слухи опубликовал в эмигрантской прессе руководитель меньшевиков Ной Жордания, но они также не получили распространения.

23 апреля 1956 года в американском журнале «Лайф» появилась статья «Сенсационная тайна проклятия Сталина». Она принадлежала перу бывшего ответственного работника ОГПУ—НКВД Александра Орлова (Льва Фельбина), который в 1938 году, опасаясь ареста, бежал в США с поста резидента НКВД в Испании. Время для ее публикации автор выбрал как нельзя лучше: только что Хрущев выступил с резкой критикой Сталина на XX съезде КПСС, что вызвало всплеск интереса к личности диктатора, умершего три года до этого.

Помимо первой статьи, Орлов опубликовал ряд других. Он объявил, что настало время раскрыть такую темную тайну о бывшем вожде, которую даже Хрущев не разоблачил. Она, по его словам, заключалась в том, что Сталин был осведомителем Охранного отделения и перед революцией выдавал своих товарищей-большевиков. Орлов писал, что его коллега по НКВД Штейн якобы еще в 1937 году обнаружил в архиве тайной полиции папку с агентурными донесениями Иосифа Джугашвили заместителю директора Департамента полиции Виссарионову. Ссылаясь на рассказы тех, кто якобы знакомился с содержанием этих документов, Орлов утверждал: Сталин был агентом полиции вместе с Малиновским, но «решил устранить Малиновского со своего пути на секретной работе в Охранке» и с этой целью написал в полицию письмо против этого провокатора. Орлов, никогда не видевший этого, как мы сказали бы теперь, «виртуального» письма, все же утверждал, что на его полях «была начертана резолюция товарища министра внутренних дел, гласившая, примерно, следующее: „Этот агент ради пользы дела должен быть сослан в Сибирь. Он напрашивается на это“. Несколько недель спустя Сталин был арестован вместе с другими большевиками в Санкт-Петербурге, „по иронии судьбы попав в западню, которая была уготована ему Малиновским“. Каких-либо документов в подтверждение своих слов Орлов не привел.

Еще в одной статье, напечатанной в журнале «Лайф», Орлов утверждал, что он узнал о связи Сталина с охранкой от своего кузена, Зиновия Кацнельсона. По словам Орлова, Зиновий специально приехал в Париж, чтобы рассказать ему об этом в феврале 1937 года, когда Орлов лежал в гипсе в клинике после автокатастрофы. В то время Кацнельсон был не только заместителем начальника НКВД Украины, но и влиятельным лицом в ЦК Украинской компартии. «Я содрогался от ужаса на своей больничной койке, — писал Орлов, — когда слушал историю, которую Зиновий осмелился рассказать мне лишь потому, что между нами всю жизнь существовали взаимное доверие и привязанность».

Позже, в США, во время опроса 15—16 апреля 1965 года, Орлов подтвердил (из протокола опроса): «По мнению [Орлова], подлинная чистка в советской политике окажется возможной, когда, наконец, появятся свидетельства, что Сталин был агентом царской полиции. [Орлов] очень твердо верит в достоверность этого обвинения. Он напомнил, что его двоюродный брат, Кацнельсон, сообщил ему подробности этого утверждения в начале 1937 года на их последней встрече в Париже… Следует напомнить, что [Орлов] считает тайную казнь Тухачевского и военных, организованную Сталиным через НКВД, непосредственно связанной с тем, что эти люди знали тайну Кацнельсона. Конечно, в это же время жертвой чистки стал и сам Кацнельсон. В их последнем разговоре двоюродный брат заверил [Орлова] в том, что он оставляет в СССР официальные свидетельства, способные подкрепить эти обвинения. [Орлов] сказал, что в течение многих лет думал над тем, как выйти на людей и места, которые Кацнельсон мог выбрать, чтобы оставить эти материалы. [Орлов] высказался в том смысле, что он сам думал сделать пластическую операцию, чтобы обеспечить себе возвращение». (Надо думать, для поисков документов Кацнельсона. — И. Д.)

Подобного рода обвинения опубликовал в том же номере журнала «Лайф», а затем и в своей книге «Величайший секрет Сталина», вышедшей в 1937 году, американский журналист Исаак Дон Левин. По утверждению автора, он располагал документами о сотрудничестве Сталина с царской полицией, Левин писал, что Сталин начат сотрудничать с полицией 15 апреля 1906 года, когда был арестован в Тифлисе, Он якобы выдал местонахождение Авлабарской подпольной типографии РСДРП, которая была разгромлена в тот же день. Полиция в благодарность за оказанную ей помощь не только отпустила Сталина на свободу, но и переправила его в Стокгольм для участия в IV (объединительном) съезде РСДРП.

Для подтверждения своих утверждений о сотрудничестве Сталина с полицией Левин приводил машинописное письмо. По его словам, это письмо он получил в 1947 году от трех эмигрантов из России, проживавших после Октябрьской революции 1917 года в Китае. Вот его текст.

«М.В.Д.

Заведывающий особым отделом Департамента полиции.

12 июля 1913 года Совершенно секретно.

Лично. Начальнику Енисейского Охранного отделения А.Ф. Железнякову.

[Штамп «Енисейское Охранное отделение»]. [Входящий штамп Енисейского Охранного отделения].

Милостивый государь Алексей Федорович!

Административно-высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал начальнику Тифлисского г[убернского] ж[андармского] управления ценные агентурные сведения. В 1908 году н[ачальни] к Бакинского Охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного отделения.

Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная. После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Праге Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию правительству и совершенно прекратил связь с Охраной.

Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.

Примите уверения в совершенном к Вам почтении

[Подпись] Еремин».

(Надо отметить, что в приведенном выше протоколе опроса Орлова сказано: «Ясно, что (Орлов) лишь с презрением относится к так наз. документальным доказательствам Исаака Дон Левина, касающимся принадлежности Сталина к охранке. Он рассматривает материалы, опубликованные Левиным, как грубую подделку. Материалы, о которых ему рассказывал Кацнельсон, считает подлинными».)

С любезного разрешения автора Юрия Васильевича Емельянова и издательства «Вече» я привожу отрывок из главы его книги «Сталин. Путь к власти», которая называется «Был ли Сталин агентом царской полиции?» и дает ответы на многие вопросы. Автор заинтересовался сочинением Исаака Дон Левина. И вот что он пишет:

«Левин писал, что он не удовольствовался приобретением этого письма и решил провести собственное расследование в 1950 году в Западной Европе. В окрестностях Парижа он разыскал бывшего генерала жандармерии Александра Спиридовича. По словам Левина, генерал не только узнал подпись своего коллеги Еремина на письме, но даже презентовал Левину серебряный графин с дарственной надписью от сослуживцев, среди которых была выгравирована подпись и Еремина. Генерал заверил Левина, что ему знаком и шрифт письма, и высказал мнение, что письмо было напечатано на машинке типа „Ремингтон“ или „Ундервуд“, которые использовались в России до Первой мировой войны. А.И. Спиридович удостоверил и личность того, кому направлялось письмо, заявив, что „в США находятся несколько беженцев из Сибири, лично знавших Железнякова“. К тому же Спиридович предложил Левину разыскать в Германии некоего офицера охранного отделения, которого он знал по кличке „Николай Золотые очки“. Генерал сказал, что после революции этот офицер долго жил в Берлине и служил под фамилией Добролюбов пономарем в православной церкви. Генерал считал, что „Николай Золотые очки“, „может быть, единственный, кто занимался проблемой отношений Сталина с Охранкой и, возможно, знал его лично“. Левин подробно описал, как он съездил в Западный Берлин, нашел нужную церковь, священника, который ему сказал, что Добролюбов переехал в Висбаден. По словам Левина, приехав в этот город, он нашел на местном кладбище могилу Добролюбова и на этом закончил попытки найти живых свидетелей сотрудничества Сталина с царской полицией.

Версия И.Д. Левина была подвергнута острой критике почти сразу же после выхода в свет его книги видным советологом Дэвидом Даллином. В еженедельнике «Нью-Йорк таймс бук ревью» за 21 октября 1956 года он доказывал, почему «письмо Еремина», на котором держалась версия Левина, можно считать фальшивкой. Он обратил внимание на то, что письмо датировано 12 июля 1913 года, когда полковник Еремин уже не занимал пост в Санкт-Петербурге, а перешел на работу в Финляндию. Полиция никогда не именовала революционеров по их партийным псевдонимам, а использование двойной фамилии «Джугашвили-Сталин» было бы необычно для полицейского документа. Даллин обращал внимание на то, что во всех полицейских документах, в том числе и относившихся к 1913 году, говорилось о «Джугашвили». Кроме того, в этих документах призывалось принять меры против возможного побега. Вряд ли такое предупреждение рассылалось бы, если бы речь шла об агенте полиции. Также известно, что впервые Джугашвили стал подписывать свои работы фамилией «Сталин» лишь с начала 1913 года, в то время как в письме утверждалось, что «Джугашвили-Сталин» сотрудничал с полицией с 1908 года. (Пытаясь оправдаться, Левин, вопреки фактам, уверял, что Сталин подписывался этим псевдонимом за два года до «письма Еремина»).

Совершенно абсурдным показалось Даллину и «заявление» Еремина о том, что полицейский агент разорвал связь с полицией и стал революционером. При этом Даллин обращал внимание на то, что Левин «не пытается» объяснить, каким образом полицейский шпик поразительным образом превратился в революционера и почему полиция не помешала такому развитию событий».

Будучи знакомым с множеством подобных фальшивок, Д. Даллин предположил, что «письмо Еремина» было скорее всего сфабриковано на Дальнем Востоке в среде харбинской эмиграции: «Изготовитель фальшивки, вероятно, был человеком, лично связанным с российской полицией и владевшим образцами официальных писем и подписей. В остальном же он был человеком не слишком искусным и не обремененным глубокими историческими познаниями». Опыт подсказывал Д. Даллину, что «на подобные фабрикации шли обычно люди, испытывавшие сильные финансовые трудности и стремившиеся быстро заработать йены или марки, не обладая достаточными знаниями или временем для проведения исторического исследования, чтобы сделать их документы более правдоподобными».

К мнению Д. Даллина присоединились и многие авторы известных тогда биографий Сталина на Западе, такие как Бертрам Вольф и Борис Суварин. Доказывая поддельный характер «письма Еремина», Г. Аронсон в журнале «Нью Лидер» от 20 августа 1956 года писал: «Стиль документа противоречит тому, который обычно использовался в царском департаменте полиции. Например, в этом предполагаемом официальном документе приставка „Санкт“ опущена в слове Санкт-Петербург, что было немыслимо в 1913 году. Более того, Сталин упоминается не только его подлинным именем — Джугашвили, но также псевдонимом — Сталин, хотя он принял его только недавно, что не было широко известно. В те дни Сталин был известен в подпольных кругах, как… Коба, Иванович и Васильев, а не Сталин. В документе Сталин фигурирует как „агент“, в то время как агенты Охранки на самом деле назывались „секретными сотрудниками“. Наконец, Сталин подается как член Центрального комитета партии, не уточняя, какой партии. В 1913 году в царской России существовали ряд партий социалистических и иных, на легальной и полулегальной основе».

Вскоре появилось еще одно опровержение версии Левина и его «документа». Сотрудник Нью-йоркского университета штата Нью-Йорк М. Титтел, который специализировался на изучении машинописных шрифтов, без труда установил, что «письмо Еремина» было отпечатано не на машинках «Ремингтон» или «Ундервуд», а на машинке «Адлер» германского производства, на которой стали применять русский шрифт лишь в 1912 году. Однако так как шрифт «письма» был изношен и разбит, то Титтел пришел к выводу, что текст был написан значительно позже. Знакомство Титтела в Хельсинки, где до революции служил Еремин, с документами, подписанными им, убедили его и финских графологов, что подпись Еремина не похожа на ту, что в письме, представленном Левиным. Приехав в Западный Берлин и посетив церковь, в которой якобы служил «Николай Золотые очки», Титтел побеседовал с отцом Сергием и отцом Михаилом, которые заверили американца, что в их церкви никогда не было пономаря «Добролюбова», ни кого-либо, соответствующего описаниям Спиридовича. Поиски на кладбище Висбадена не позволили найти никаких следов Добролюбова». Расследование Титтела поставило под сомнение добросовестность Левина как исследователя, реальность его встречи со Спиридовичем и подлинность серебряного графина. (Правда, Левин пытался оправдаться, заявив, что на висбаденском кладбище похоронен некий Добровольский, а это, мол, у русских в сущности одно и то же, что и Добролюбов.)

Казалось бы, фальшивка Левина была разоблачена. Однако в борьбе против Сталина даже добросовестные исследователи готовы были пожертвовать профессиональной этикой. Поразительным образом уничтожив версию Левина буквально «на корню», Д. Даллин не считал необходимым отказаться от ее использования в дальнейшем и в заключение своей рецензии написал: «В отношении Сталина все сгодится и чем грязнее подозрение, тем больше оснований, что оно окажется правдивым». На деле «правдивость» означала лишь внешнее правдоподобие «грязного подозрения», достигавшееся с помощью приемов грязной пропаганды.

Эта идея Левина была взята на вооружение. Хотя «письмо Еремина» было признано фальшивкой всеми видными исследователями деятельности Сталина, включая Роберта Таккера и Роберта Конквеста, «грязное подозрение» вновь «сгодилось» через три десятка лет в нашей стране в разгар антисталинской кампании. Профессор Г. Арутюнов и профессор Ф. Волков в своей статье «Перед судом истории», опубликованной в «Московской правде» 30 марта 1989 года, утверждали, что один из авторов статьи (Арутюнов) обнаружил в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства письмо, из которого следовало, что Сталин был агентом царской полиции. Письмо было подписано Ереминым и дословно соответствовало «письму», обнародованному Левиным в 1956 году. Авторы статьи добавили к известной фальшивке пересказ версии А. Орлова и высказывания О.Г. Шатуновской, которая утверждала, будто, по словам Шаумяна, «Сталин был агентом царской охранки с 1906 г.».

Правда, все попытки найти это «письмо Еремина» в московском архиве оказались тщетными по той простой причине, что оно находилось в США. И все же активное использование «письма Еремина» заставило отечественных исследователей заняться изучением этой фальшивки. В статье «Был ли Сталин агентом охранки?», опубликованной в журнале «Родина» (1989, № 5), Б. Каптелов и 3. Перегудова обратили внимание на то, что «письмо Еремина» составлено с вопиющими нарушениями правил делопроизводства тех лет: угловой штамп документа существенно отличается от типографски выполненного штампа. Вместо «Заведующий Особым отделом Департамента полиции» — «М.В.Д. Заведывающий Особым отделом Департамента полиции». В просмотренных нами материалах Особого отдела за 1906—1913 годы мы не встретили ни одного штампа, который был бы идентичен приводимому ни по расположению строк, ни по шрифту». По оценке исследователей, «недоумение вызывает и штамп входящей документации», «из Особого отдела не мог выйти документ с приведенным выше исходящим номером». С таким номером было обнаружено другое письмо по поводу «дерзкой выходки трех неизвестных злоумышленников» по отношению к городовому. Авторы утверждали, что «согласно правилам дореволюционного правописания, в материалах Департамента полиции вместо отчества — Петрович, Васильевич, Виссарионович — указывается Иван Иванов, Михаил Петров, Иосиф Виссарионов. В так называемом „письме Еремина“ читаем: „Иосиф Виссарионович“.

Б. Каптелов и 3. Перегудова отметили, что из текста «письма» «можно понять, что Сталин был участником Пражской конференции, хотя известно, что на этой конференции в ЦК он был избран заочно. Заметили они и то, что „Енисейского Охранного отделения“, куда было адресовано „письмо Еремина“, никогда не существовало. Хотя среди жандармов в этом крае был Железняков, но его звали не „Алексей Федорович“, как указывалось в „письме Еремина“, а „Владимир Федорович“, и служил он не в Охранном отделении, а в Енисейском розыскном пункте. Авторы также установили, что подпись Еремина не похожа на ту, что поставлена в „письме“. Авторы разыскали рапорт Еремина о предоставлении ему отпуска перед переводом из Санкт-Петербурга в Гельсингфорс от 10 мая 1913 года и циркуляр директора департамента полиции С. Белецкого об освобождении Еремина от обязанностей в связи с его назначением начальником Финляндского жандармского управления от 19 июня, т.е. почти за месяц до даты, обозначенной в „письме Еремина“. Авторы уверенно заключали: „Эти документы, свидетельствующие о том, что Еремин никак не мог подписать документ за № 2898 от 12 июля 1913 г., и позволяют нам утверждать, что документ не является подлинным“.

Авторы статьи обнаружили, что, выдвигая версию о переходе Сталина на службу царской полиции, Левин продемонстрировал элементарное невежество: он не учел разницу между григорианским и юлианским календарным стилем. Мнимый арест Сталина 15 апреля 1906 года, после которого, по утверждению Левина, он выдал Авлабарскую типографию и стал сотрудничать с полицией, не мог иметь места, так как с 10 по 25 апреля проходил IV съезд партии. Дело в том, что Левин указал дату разгрома Авлабарской типографии по старому стилю (15 апреля), а дни работы съезда — по новому стилю (23 апреля — 8 мая). Не заметили этой вопиющей неграмотности и отечественные ученые Г. Арутюнов и Ф. Волков, которые не только повторили версию Левина, но к тому же присвоили себе «лавры» открывателей фальшивого «письма Еремина».

Б. Каптелов и 3. Перегудова не ограничились разоблачением фальшивки Левина, а доказали безосновательность использования и других документов из архива царской полиции для обвинения Сталина в связи с ней. В их числе и пресловутое «донесение» «Фикуса». (Под кличкой «Фикус» скрывался Николай Степанович Ериков, по паспорту Бакрадзе Давид Виссарионович. В вышедшей в конце 1980-х годов повести А. Адамовича «Каратели» утверждалось, что Сталин был агентом царской полиции под кличкой «Фикус».) Читателю, особенно заинтересовавшемуся этой темой, можно порекомендовать ознакомиться с упомянутой выше статьей в журнале «Родина», а также с обстоятельной монографией историка А. Островского «Кто стоял за спиной Сталина?», изданной в 2002 году.

Существуют и другие бесспорные доказательства отсутствия связи Сталина с охранкой. Известно, что после Февральской революции 1917 года были рассекречены и широко опубликованы имена всех явных и тайных агентов и сотрудников царской полиции. Их список был составлен Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства. Помимо обнародования документальных материалов из действующих дел и архивов, Комиссия заслушала на своих заседаниях самые откровенные признания ведущих чиновников полицейского департамента. Они называли десятки и сотни имен, но ни один из них — ни Белецкий, ни Макаров, ни Виссарионов, ни кто-либо другой не назвали в числе прочих Иосифа Джугашвили. Бывший шеф санкт-петербургской охранки Герасимов и такие весьма информированные чиновники полиции, как Спиридович и Заварзин, находясь за границей, не вспомнили про него. Провокатор Малиновский, якобы сотрудничавший с ним, не упомянул его во время суда в 1918 году.

Ко всему сказанному выше надо добавить следующее.

Находясь в течение четырех лет в Туруханской ссылке, Сталин ничем не проявил себя. С февраля 1913 по март 1917 года он не написал ни одной строчки, которая была бы опубликована. Более того, он не поддерживал никаких партийных связей даже с двумя членами Русского бюро РСДРП — Я.М. Свердловым и Ф.И. Голощекиным. Он вел себя заносчиво, был неизменно горд, замыкался в себе. Попытки ввести его в политический кружок потерпели крах. Он уединялся с книгами, доставшимися ему от погибшего весной 1913 года большевика Дубровинского, и очевидно все свое время посвящал самообразованию.

Замкнутость была не только свойством его характера, но и помогала ему в нелегальной работе, являлась неотъемлемой чертой прирожденного конспиратора.

Поведение Сталина в ссылке является дополнительным опровержением легенд и слухов, которые систематически появлялись в течение ряда лет о так называемой «связи Сталина с царской охранкой». Как бы вел себя агент охранки, окажись он в сибирской ссылке, в самом центре «нераскаявшихся» большевиков и других революционеров? Неумелый агент пытался бы втереться в доверие к ссыльным, выуживал бы их секреты и т.д. Умелый, опытный агент постарался бы вызвать доверие и приязнь к себе, стать человеком, к которому приходили бы «исповедоваться». Сталин не делал ни того, ни другого. Он жил подчеркнуто замкнуто и старался ни с кем не общаться.

Слухи о связи Сталина с охранкой возникали неоднократно, но не получили ни малейшего подтверждения.

И, наконец, несмотря на то, что архивы секретной полиции царской России, содержащие сведения о руководителях РСДРП, были вывезены послом Маклаковым за границу и в большинстве своем опубликованы, среди них не было ни одного, хотя бы косвенно указывавшего на связь Сталина с охранкой. Если бы они существовали, то, надо думать, противники Сталина приложили бы все силы, чтобы найти их и пустить в оборот.