1

Воскресенье, 14 декабря

Когда самолет пошел на посадку и капитан предупредил, что они приближаются к аэропорту города Осло, Лисс проснулась в хаосе мыслей. Две из них повисли в воздухе: «Майлин пропала. Я должна найти Майлин».

Ранний вечер воскресенья. Пятый час. Она провела ночь в кресле в Схиполе, до утра все рейсы были заняты. С тех пор как она сидела в кафе на Хаарлеммердайк, прошли почти сутки. Полицейского, который ответил по телефону Зако, звали Воутерс. Разве можно забыть эту фамилию? «Неправда, что я видела Зако неделю назад. Я была там той ночью. Прямо перед его смертью…» Закрыть эти мысли в комнате. Запереть на ключ. Перед дверью стоит Воутерс с табличкой. Ее нельзя открывать. Разве можно забыть, что в этой комнате что-то есть? Начиная с фамилии, Воутерс, забыть, как зовут полицейского. Забыть его голос и все, что он рассказал. Тогда можно будет забыть, где она была ночью. «Я должна найти Майлин. На остальное мне насрать».

Дама в соседнем кресле дочитала газету. Она протянула ее Лисс, хотя та об этом не просила.

Она листала не вчитываясь. Через несколько страниц она наткнулась на большой заголовок и уставилась на него: «Пропавшая женщина (29 лет) должна была участвовать в передаче „Табу“». Это про Майлин. Ее парень упоминал какую-то передачу. Газета называла это «скандальным телевидением». Ток-шоу Бергера, прочитала Лисс, этот тип ассоциировался у нее с устаревшей рок-музыкой. Теперь он создал зрительский ажиотаж этим шоу, где обсуждались табу. Вчерашняя передача была посвящена вроде как сексуальности. Все началось, когда Бергер сказал, что иметь секс с детьми, может быть, и нормально. Лисс изо всех сил пыталась понять, как это все связано. Что Майлин, такая дотошная в отношении источника своих доходов, забыла на таком шоу? «Психолог двадцати девяти лет так и не появилась в студии Канала-шесть в Нюдалене. Никто не знает, где она с того вечера. Во время передачи Бергер несколько раз подтрунивал, что у нее оказалась кишка тонка. Теперь он отказывается давать какие-либо комментарии».

Женщина в соседнем кресле сидела с закрытыми глазами и держалась за подлокотники. Лисс сунула газету в кармашек ее сиденья, прислонилась головой к иллюминатору. Слой облаков под самолетом утоньшился. Она разглядела внизу фьорд и крепость на краю. Когда она уезжала отсюда почти четыре года назад, она думала, что уже никогда не вернется.

«Как ты справишься, Лисс?»

*

Шоферу она называла Экебергсгате, но не сказала номер дома. Когда они подъехали, она попросила остановиться. Заплатила кредиткой и вышла.

Здесь на склоне над Осло был собачий холод. Лисс была одета для теплого дня в Амстердаме и отправилась в аэропорт, не заезжая домой, чтобы собрать вещи. Градусник на панели в такси показывал минус двенадцать. Она застегнула легкую куртку до самого верха, но это не помогло, попыталась сунуть руки в малюсенькие кармашки.

Она нашла дом — большую светло-желтую виллу в стиле фанк. Имя на почтовом ящике совпадало. Подъезд к вилле был устлан красной каменной плиткой, такой скользкой, что Лисс пришлось семенить, как старушке. Она позвонила. Повторила слишком быстро, потому что изнутри уже послышались шаги. Из дверей выглянула женщина. Темные волосы, собранные на затылке, умелый макияж. Ей могло быть около тридцати пяти, примерно лет на десять старше Лисс.

— Юдит ван Равенс?

Женщина ответила легкой улыбкой, будто бы сидела дома и ждала посыльного с цветами. Лисс заметила у нее в руках что-то завернутое в вязаное покрывало.

— Мне надо с вами поговорить, — продолжила она по-голландски и показала в сторону прихожей.

Взгляд женщины стал враждебным.

— По какому поводу?

Лисс старалась держать себя в руках. Она замерзла от кончиков пальцев до корней волос. Она не спала уже больше суток. Она убила человека. Но только две мысли она удерживала: «Майлин пропала. Я должна найти Майлин».

— Дайте мне зайти на секунду, и я все объясню.

Женщина решительно покачала головой и покрепче перехватила сверток. Она уже собралась закрыть дверь. Лисс выставила ногу на порог. Из сумки она выхватила фотографию сестры и сунула прямо в лицо женщине. Та заморгала, отпустила дверь. Лисс толкнула дверь и прошла мимо нее внутрь.

Большая гостиная казалась почти пустой. Мягкая мебель, купленная, может быть, даже в ИКЕА, обеденный стол в углу, большая блеклая картина на самой длинной стене.

— Мы здесь временно, — извинилась женщина. — Мой муж работает в «Статойле». Он в основном в Ставангере, но я там жить не могу.

Неуверенность придавала ей разговорчивости. Если история про «Статойл» не выдумана, чтобы произвести впечатление и показать, какие за ней силы. Она все еще прижимала сверток к груди. На диване лежала переноска от коляски, — возможно, она побоялась оставить спящего ребенка одного.

Лисс стояла посреди комнаты. Женщина не приглашала ее сесть.

— Что с фотографией?

— Вы ее сделали, — констатировала Лисс как можно спокойнее.

— Да?

— Она отправлена с вашего телефона абоненту в Амстердаме.

Женщина задержала дыхание, Лисс напряглась. Целая свора супругов может ворваться сюда в любой момент, чтобы вышвырнуть ее. Может, они даже вызовут полицейский патруль. Но она ни за что не уйдет из этого дома, пока не узнает, зачем были сделаны эти фотографии Майлин. На секунду она представила, что может схватить ребенка, угрожая, что будет бить маленькой головкой о стену, пока женщина не расскажет все, что знает.

Казалось, эта угроза из ее темной, глубинной фантазии материализовалась, сделала круг по комнате и задела что-то в Юдит ван Равенс. Она взяла переноску и пошла к дверям:

— Только уложу ее. Сейчас вернусь.

Лисс представила себе, что она воспользуется возможностью и позвонит мужу, если он не дома на самом деле, или соседям, или по телефону экстренной помощи. Ей было совершенно все равно. Она знала, что пришла по нужному адресу.

Вскоре Юдит ван Равенс снова появилась в гостиной.

— Вы правы, — начала она, прежде чем Лисс успела что-либо сказать. — Я сделала эту фотографию, и я не вижу, чтобы это давало вам повод врываться вот так сюда. Мне скоро надо кормить дочь, у меня тысяча других дел, я жду гостей…

— Женщина на фотографии пропала.

Юдит ван Равенс уставилась на нее:

— То есть?

Лисс достала газету, которую прихватила в самолете, пролистнула ее и положила на стол. Юдит ван Равенс прочитала, посмотрела на нее, прочитала еще раз:

— Откуда вы знаете?..

— Это моя сестра, — бесцветным голосом произнесла Лисс. — Пропала моя сестра. И прежде чем я уйду отсюда, вы мне расскажете все об этих фотографиях. А потом я пойду в полицию.

— Полиция? Это так необходимо?

— Это уже я буду решать, — твердо сказала Лисс.

Юдит ван Равенс встала у окна.

— Я не сделала ничего плохого, — сказала она, как подросток, которого притащили в кабинет директора. — Я не хочу только, чтобы муж что-нибудь узнал. — Она взглянула на Лисс. — Это правда, что я отправила несколько фотографий этой женщины в Амстердам, одному знакомому.

— Зако.

— Вы его знаете?

Лисс пожала плечами:

— Зачем?

Юдит ван Равенс провела руками по щекам:

— Я… знала Зако много лет назад. Мы друзья.

Лисс собралась прервать ее, но удержалась. У Зако нет друзей-женщин, могла бы она сказать, но тут же представила себе его на диване в луже блевотины. Услышала голос полицейского по фамилии Воутерс, того, кто ждал, что она явится и расскажет, что случилось той ночью.

— Иногда мы созваниваемся, — продолжала Юдит ван Равенс, — и, когда я приезжаю в Амстердам, мы порой встречаемся.

Она была стройной, ростом чуть ниже среднего, с округлыми бедрами, но не слишком большой грудью, хотя наверняка кормила. «Не типичная девочка Зако», — подумала Лисс.

— И этого ваш муж не должен знать, — прокомментировала она с легким презрением.

— Вообще-то, когда мы с Зако встречаемся, ничего не происходит, — торжественно заверила Юдит ван Равенс. — Не так много, — поправилась она, — но мужу необязательно знать все, чем я занимаюсь. Он из ревнивых.

— А как насчет фотографии?

Юдит ван Равенс опять провела по щекам, продолжив движение по гладким волосам.

— Зако позвонил несколько недель назад. Попросил об услуге. Он хотел удивить какого-то знакомого, ради шутки. Наверное, вас?

— Продолжайте.

— Мне надо было незаметно сделать несколько фотографий одной женщины. Мне дали имя и адрес офиса. Я ждала снаружи в машине, пока она не появилась. Потом пошла за ней до трамвайной остановки. Она была с мужчиной… Это была шутка!

— Когда это было?

Юдит ван Равенс, кажется, задумалась:

— Три недели назад, наверное. В конце прошлого месяца. Мы потом уехали в Хьюстон через неделю.

Три недели назад совпадало с датой, которую Лисс записала в квартире у Зако.

— А как долго вы были в Штатах?

— Вернулись в пятницу вечером. Я до сих пор еще не могу привыкнуть к другому времени. — Юдит ван Равенс закрыла глаза. — Я была должна ему одну услугу. Исчезновение этой женщины, вашей сестры, никак не может быть связано с фотографиями. Мы с Зако вместе учились в киношколе. Он очень непростой, придумывает странные дела, но не может быть замешан в похищении.

— Зако мертв.

Женщина у окна застыла. Остатки краски исчезли с ее и без того бледного лица.

— Несчастный случай, — продолжила Лисс. В этих словах было какое-то утешение. В это она могла и сама поверить от частого повторения.

— Как?..

Лисс села на стул у журнального столика:

— Передоз. Намешал разного. Он заснул, его вырвало, и сам же в этом захлебнулся.

Юдит ван Равенс плюхнулась на диван:

— Это невозможно! Зако этим не занимается. У него все под контролем.

Лисс не ответила. Какое-то время они обе сидели молча. В другой комнате зазвонил мобильный. Юдит ван Равенс не реагировала. Сидела, наклонившись вперед, скрестив ноги, и смотрела в стол. И вдруг сказала:

— Нам надо пойти в полицию. Для меня это будет ад, но мы должны.

— Зачем?

Она не поднимала взгляда.

— С этими фотографиями все не случайно. Если Зако влез в какие-то дела и кто-то инсценировал несчастный случай…

Лисс прервала ее:

— Я уверена, вы правы… все было просто шуткой.

Юдит ван Равенс покосилась на нее:

— Правда?

Лисс решительно кивнула:

— Поговорив с вами, я в этом убеждаюсь.

— У вас… были отношения?

Лисс сделала вид, что не слышала вопроса.

— Все так и есть. Зако хотел удивить меня. Ничего дурного он не замышлял. И это совпадение, что сестра пропала сразу после того, как вы ее сфотографировали.

Мгновенное облегчение: что бы ни случилось с Майлин, это не из-за нее, не из-за Лисс. Но через несколько секунд снова закралось сомнение.

— А фотографии все еще у вас?

Юдит ван Равенс встала, ушла в соседнюю комнату, вернулась с телефоном.

— Я их не удалила, — сказала она и показала Лисс ММС. — Забыла уже про все это.

В эту секунду в другой комнате закричал младенец.

— Вы считаете, не надо мне идти в полицию?

Лисс помедлила несколько секунд, а потом ответила:

— Насколько я знаю, никто не сомневается, что Зако умер из-за несчастного случая.

 

2

Ей нужно было пройтись. Она шла в город по Конгсвайен. Снега выпало очень много, а тротуар не расчистили. Ее тонкие полусапожки заиндевели, и она скользила по льду. Зазвонил телефон. Она подумала, что полицейский Воутерс. Рано или поздно они выяснят это, Лисс. Что кто-то был там той ночью. Что это была женщина, лет двадцати пяти, ростом выше среднего, очень худая, с длинными рыжеватыми волосами. Им даже не надо ничего расследовать, чтобы найти ее. Каждый, кто знаком с Зако, укажет на нее… Звонила Рикке. Вскорости от нее пришло сообщение: «Где ты? Надо поговорить».

Почти целый час она добиралась до площади Харальда Хардроде. Забежала в киоск, купила пачку «Мальборо» и бутылку воды, закурила, как только вышла на улицу. Дальше на Швейгорсгате была квартира, которую она снимала с компанией перед отъездом. Наверняка ее еще снимают. Теперь туда въехали другие. Катрин все еще время от времени посылала сообщения, она даже навещала ее пару раз в Амстердаме. Пожалуй, она самая близкая подруга Лисс.

Она достала телефон, чтобы ей позвонить. Катрин жила в студенческой общаге. Она тоже перестала бросать камни и бутылки в заграждения из полицейских, экипированных шлемами и щитами. Два года назад она пошла учиться на политолога в университет и утверждала, что придумала способ сопротивления получше. Для Лисс было недостаточно переехать в другой конец города. Надо было сбежать еще дальше.

Трубку не брали, и она сунула мобильный обратно в сумку, зашагала по Грёнландслайре к церкви. Там она остановилась. Обернулась и посмотрела на бетонного монстра, в котором размещалась полиция Осло. С задней стороны было отделение с камерами, где она провела очень много часов. Нет ничего неприятнее звука захлопывающейся за тобой двери. Быть запертой. Не знать на сколько… Справа от полиции была аллея, ведущая к тюрьме. Какой срок дают за убийство? По неосторожности, если ей поверят. Ее экстрадируют в Нидерланды. Интересно, судьи там более суровые? Пять лет? Десять или пятнадцать? Может, больше сорока, потому что она опять сбежала… Быть взаперти. Не на несколько часов или ночь, а на месяцы и годы. Этого она боялась больше всего. Когда не можешь выйти, если поймешь, что надо. Безвольно топать по крошечной закрытой камере. Рвать решетку, царапать стены. Ждать шагов в коридоре, звона ключей. Отведенное время для прогулки. Знать, что так оно все и будет до старости. «Тут речь не о тебе, Лисс», — попыталась думать она. Единственное, что важно, — чтобы нашлась Майлин. Все остальное не имеет значения.

Она потащилась вверх в горку ко входу в полицию. Что бы ты сказала, Майлин? Она попробовала передразнить голос сестры: «Никто за тебя этот выбор сделать не может, Лисс». Это не сильно помогло. Она попробовала опять: «Я не хочу, чтобы тебе было плохо, Лисс. В мире для меня нет ничего важнее тебя».

Она потянула на себя тяжелую дверь. Ее не сдвинуть. «Знак, — подумала она, — просто так тебя не впускают». Но тут дверь рядом разъехалась, и она вошла в большой зал.

На контроле сидела девушка ее лет в форме охраны. Две тонкие бледные косички свисали по воротничку. Кажется, она научилась краситься в детском театре.

— Чем могу помочь? — пробурчала она.

Лисс взглянула на галереи в зале. Разные отделы, догадалась она, были выкрашены в красный, синий и желтый.

— Я здесь из-за сестры. Она пропала.

— А-а, — отозвалась блондинка безучастно. — Хотите заявить об исчезновении?

Лисс покачала головой:

— Вы ее уже ищете пять дней. — Больше она не хотела ничего рассказывать этому жующему жвачку существу. — Те, кто расследует дело, наверняка хотят со мной поговорить.

— Как зовут вашу сестру?

— Майлин. Майлин Сюннёве Бьерке.

— Посидите вон там и подождите.

Через пару минут Лисс пригласили обратно к стойке:

— Никто из следователей по этому делу не может поговорить с вами сейчас. Напишите имя и номер телефона вот здесь, на листке, и вам перезвонят.

 

3

Понедельник, 15 декабря

Водитель такси вернул Лисс кредитку. Она уже довольно давно жила по этой карточке. Не знала, сколько еще можно вытянуть из нее, но не хотела выяснять. Шагнула в слякоть. Накануне вечером установилась теплая погода. Большую часть ночи она провела у окна гостиницы на Парквайен, сидела и смотрела на дождь.

Она осторожно пробиралась между луж на дорожке к дому. Почти четыре года прошло с тех пор, как она была здесь в последний раз.

Как только она позвонила, дверь осторожно открыли. Появилась голова Таге.

— Лисс! — воскликнул он и схватился за лоб.

Он отрастил бороду, короткую и седую. На самой же голове едва ли осталась хотя бы одна волосинка. И глаза уменьшились за круглыми очками. Ей стало как-то легче, когда она его увидела. Может, потому, что не мама открыла.

Секунду казалось, он хочет ее обнять, но, по счастью, передумал.

— Какими судьбами? Ну заходи же. — Он крикнул в глубину дома: — Рагнхильд!

Таге все еще произносил ее имя на этот странный шведский манер. Они так к этому и не привыкли. Она помнит, что подумала в тот день, пятнадцать лет назад, когда он впервые к ним пришел: «Тот, кто так странно произносит мамино имя, в наш дом не переедет». Но это не помогло.

Таге никто не ответил, и он крикнул еще раз, добавив:

— Это Лисс.

Лисс услышала какой-то звук в гостиной. Мать стояла в дверях, измученная и ненакрашенная. Она смотрела, разинув рот, но взгляд был далеко.

— Лисс, — пробормотала она и осталась на месте.

Лисс стащила полусапожки, шагнула через порог в коридор. Заранее решила обнять маму, но тут у нее ничего не вышло.

— Ты здесь. — Мать подошла и схватила ее за руку, будто хотела удостовериться, что глаза ее не обманывают. — Вот видишь, Таге, она приехала.

— А я другого и не говорил, — заявил Таге и оглядел прихожую. — А где вещи?

— Какие вещи?

— Чемодан или сумка.

— Я просто уехала.

— Вот как, — констатировал Таге.

Он был старшим преподавателем социологии, если, конечно, наконец-то не получил должность профессора, на которую подавал сотни раз. Он всегда все констатировал, прежде чем позволял себе выразить мнение.

Они сидели в гостиной. Сказано было не так много. Лисс повторяла, что не могла сидеть спокойно в Амстердаме и ждать. Мать только кивала, особо не слушая. Казалась еще дальше, чем когда Лисс вошла в дом. Наверное, приняла какие-нибудь успокоительные. Так на нее не похоже, она никогда не притрагивалась к таблеткам. Но теперь веки были тяжелыми, а зрачки маленькими.

Таге удалился на кухню, чтобы «подогреть кое-какие остатки», хотя Лисс сначала отказалась. Он хотел принести еду в гостиную, но она предпочла поесть на кухне. Он сел рядом с ней. Мать осталась на диване. Она листала газету, слушала Лисс.

— Ты на сколько приехала? — интересовался Таге.

Будто на этот вопрос можно ответить.

— Как получится.

Он кивнул, очевидно, понимающе.

— Расскажи, что знаешь о Майлин, — попросила она.

Впервые, зайдя в дом, она произнесла ее имя. На этой кухне, где они с Майлин вместе сидели с детства. Лисс не знала, что она помнит на самом деле, а что помнит по старым фотографиям, но она представила себе, как они сидят за этим сосновым столом и завтракают, ужинают, вырезают, и приклеивают, и бросают фишки.

— Она, кажется, в четверг пропала?

Таге потер кончик носа:

— Ее никто не видел со среды. Насколько мы знаем.

—: Что ты имеешь в виду?

Он покачал головой:

— Я не знаю, что имею в виду, Лисс. Я не вправе ничего иметь в виду.

— Я должна знать все. — Голос ее звучал подавленно.

Таге снял очки, протер их платком. Жир, наверняка брызнувший со сковородки, не стерся, а лег тонкой пленкой на очках. Он подул на них, чтобы они затуманились, снова протер, но и это не помогло.

— Она поехала на дачу, — сказал он, перестав протирать очки и надев их обратно. — Это было в среду вечером. Ты знаешь, она туда постоянно уезжает, когда работает над сложными проектами.

Лисс знала. Их общая дача, ее и Майлин. Отец оставил ее им.

— Она переночевала там, выехала поздним днем, кажется. Люди, которые шли в кафе, там, в лесу…

— Ванген, — сказала Лисс.

— Да-да. Ванген. Так вот, люди оттуда видели ее машину на парковке у…

— Бюстермусан.

— Они видели ее в среду вечером и на следующее утро. А днем она пропала.

— Куда-то она ведь поехала?

Образ Майлин, сидящей зажатой в остове машине в глубокой канаве. Или в горной расщелине. Мысленно Лисс искала ее по дороге, которую так хорошо знала.

— Мы нашли ее машину, — сообщил Таге. — Она стояла на парковке на улице Вельхавена у ее офиса. Видимо, она приехала туда днем в четверг. Она должна была участвовать в ток-шоу.

— Я читала в газете. Этот старый рок-проповедник Бергер.

Таге откашлялся:

— Никто из нас не понимает, зачем ей туда понадобилось. Мужик этот — тот еще говнюк, говоря на хорошем норвежском.

Лисс пожала плечами:

— Он хочет разрушить какие-то табу. Разве это так плохо?

— Дорогая Лисс, Бергер и его апостолы — мошенники от свободной мысли, — объявил Таге. — Но скоро уже никто не осмелится говорить это вслух. Страх получить клеймо неполиткорректного человека стал эффективнее любой цензуры, какую только могли изобрести диктатуры.

Очевидно, он оседлал своего конька. Таге подошел к холодильнику, достал пиво и два стакана.

— Прикрываясь разговорами об освобождении нас от старых предрассудков, они создают новые, которые намного хуже. — Таге, казалось, был раздражен — редкий случай. Он мог быть мрачным и ворчливым, но всегда умел скрывать злость. — Хуже всего, что молодежь его боготворит. Даже самые умные мои студенты смотрят на него как на революционера. Теперь ты подумала, что я старый хрен, который ничего не понимает в новой жизни, или, еще того хуже, что у меня нет чувства юмора.

Вообще-то, она всегда думала, что он — старый хрен. Но особую форму саркастичного интеллектуального юмора она за ним признавала. Он даже мог ее рассмешить своей игрой слов. И в целом он был человек добродушный. Просто он ей никогда не нравился.

— Бергер заигрывает с героином, педофилией и сатанизмом, переворачивая все представления о правильном и неправильном. Но я говорю студентам, Лисс, что мнение, высказанное публично, обязывает, это общественный поступок и значит совсем не то, что костюм, который ты выбираешь для выхода.

— Майлин хотела принять участие в его программе, — напомнила Лисс.

Таге глубоко вздохнул:

— У нее наверняка были лучшие намерения. Но я сомневаюсь, что ей удалось бы уйти оттуда, не убедившись, что право быть говнюком — первичное, если этим ты развлекаешь публику. — Казалось, он выплеснул давно сдерживаемую фрустрацию, отругав старого, отжившего рокера, которому разрешили торчать в телевизоре.

«Тот, кого такие вещи провоцируют, должен быть очень наивным, — подумала Лисс. — И норвежцем. Или шведонорвежцем. В Голландии такое уже давно не привлекает внимания».

Она дала ему выговориться, дожевывая еду. Потом прервала:

— Ты сказал, ее машина стояла припаркованной прямо перед офисом.

Таге подергал себя за бороду:

— Вероятно, она заехала туда, перед тем как идти в студию. Мы сели посмотреть программу, но, когда передача началась, ее там не было. А это дерьмо на палочке на ее счет еще и отпускал шуточки. Что она испугалась прийти и прочее бесстыдство.

— И никто ее не видел с тех пор?

Лисс слышала, как мать встала с дивана в гостиной и пришла к ним на кухню.

— Поела? — сказала она бесцветно и положила руку Лисс на плечо. — Я пойду прилягу ненадолго.

Она вышла и поднялась по лестнице.

Таге посмотрел ей вслед:

— Не знаю, как она справится, если что-то случилось по-настоящему.

«Случилось по-настоящему», — собралась выкрикнуть Лисс. Прошло уже четыре дня, с тех пор как видели Майлин. Лисс воткнула вилку в спагетти, сунула в рот пол-ложки мясного соуса. Он был безвкусным. Наверное, сутки прошли, как она последний раз ела, но никакого намека на голод не чувствовала. Осушила стакан пива.

— Полиция?

Таге налил еще:

— Они спрашивали нас обо всем на свете. Была ли она в депрессии, пропадала ли она раньше и все в таком духе. Об отношениях между ней и Вильямом.

— А что ты об этом думаешь?

Он почесал пальцем запачканную лысину:

— А что тут думать? Все могло случиться… Дорогая Лисс, мы убиты страхом. Ты, наверное, тоже.

Была ли она убита страхом? Она входила в разные состояния, потом из них выходила. Но по большей части чувствовала отчуждение. Время от времени ей казалось, что ее разрывает на куски. И вдруг наступало облегчение: все может кончиться. И снова ее поглощала чернота и парализовала. Она убила. В кармане куртки лежала фотография Майлин. Она могла швырнуть ее на стол перед Таге: «Отведи меня в полицию. Запри меня там. Но я не могу говорить об этом».

Он легонько похлопал ее по руке:

— Конечно, полиция расследует все, что важно, чтобы разобраться. И раньше случалось, что люди, которые живут друг с другом, ссорятся и… — Он закашлялся. — Ты, кстати, знакома с Вильямом?

Она покачала головой:

— Говорила с ним по телефону три дня назад. Вот и все.

Майлин никогда ничего особо про этого Вильяма не рассказывала, но она никогда не распространялась о мужчинах, а Лисс и не хотела больше про него ничего знать. Она вспомнила сообщение: «Не занимай праздник Ивана Купалы будущим летом».

— Он вроде учится на юриста?

— Точно, — подтвердил Таге. — Они вместе уже больше двух лет. Мне он кажется симпатичным молодым человеком. Для Рагнхильд он не тот, кто нужен Майлин, но ты знаешь… — Он взглянул на дверь, за которой исчезла его жена. — Рагнхильд намекает, что он оставляет какие-то странные ощущения. Она не может его раскусить.

Лисс почувствовала, как в ней шевельнулось старое раздражение. В глазах матери ни один из парней Майлин не был ее достоин. Она всегда говорила, что дочери должны выбирать свободно, и в то же время не оставляла сомнений в том, что им следовало делать. И чаще всего не унималась, пока они не сделают, как хочет она.

— А полиция считает, этот Вильям мог… сделать что-нибудь?

Таге раздумывал.

— Они допрашивали его дважды. Но он был на работе вместе с другими студентами весь день, когда исчезла Майлин. Я забрал его оттуда, он приехал сюда, чтобы посмотреть с нами передачу. Потом Майлин должна была зайти… Мы с Вильямом вместе ездили и искали ее всю ночь. А утром поехали на дачу, вдвоем, чтобы искать ее там. Кажется, он так же раздавлен, как и мы.

— Зачем вы поехали на дачу? Ты же сказал, что машину нашли в городе?

— Мы не знали, что делать. Надо было испробовать все.

— Она могла куда-нибудь уехать?

Она сама слышала, как неправдоподобно это звучит, но должна была спросить, чтобы просто остаться на месте, продолжать разговор, не дать себя утянуть… Конечно, Майлин никуда бы не поехала, не предупредив. Она была не из тех, кто заставляет людей волноваться. Лисс могла бы свалить. Майлин, наоборот, хотела, чтобы все знали, где она.

— Мы уже задавались всеми возможными вопросами, — сказал Таге мягко. Эта мягкость всегда скрывалась в его голосе и, возможно, выражала покой. — Но куда она могла отправиться и зачем? Рагнхильд даже в Канаду звонила, чтобы спросить твоего отца, не появилась ли Майлин у него. Абсурдная мысль, но поскольку теоретически это возможно…

Рагнхильд звонила отцу. Лисс знала, что они не общались уже много лет. Пятнадцать, может быть, или даже двадцать.

— И что он сказал? — поинтересовалась она.

— Она не дозвонилась. Он, наверное, куда-нибудь уехал.

В голосе Таге не звучало никаких скрытых намеков. Он всегда был достаточно умен, чтобы даже намека на критику не было в его словах.

Лисс разом обессилела.

Она легла в бывшей комнате Майлин, в ее кровать. Слишком измотанная, чтобы заснуть, пульс стучал в горле. Она не ночевала в этом доме с тех пор, как закончила школу. Пришлось встать и походить по комнате между дверью и окном. Включила свет, села за стол и замерла. Над столом все еще висели фотографии. Одна с выпускного Майлин. Светлые волосы, светлые глаза, похожие на мамины, но жизнерадостнее. Другая фотография — они вдвоем с Майлин. Ей, наверное, восемь, и Майлин, стало быть, двенадцать. Они стоят на камне на даче, с которого они прыгали в озеро. Лисс машет руками, кажется, она вот-вот упадет. Майлин держит ее.

Она сняла фотографию, изучая каждую деталь. Елка рядом с камнем. Свет, рисующий эллипс на озере далеко за ними. И испуганное лицо Майлин. «Как ты справишься, Лисс?»

Она не помнит, как ее снимали, но помнит, каково было стоять, размахивать руками, падать, но тебя снова ловят.

— Никогда никого ближе тебя у меня не будет, — пробормотала она. — Я должна тебя найти, Майлин.

 

4

Вторник, 16 декабря

Она поехала на метро до вокзала. В сиденье была засунута газета. Двухдневной давности. Заметка в самом низу восьмой страницы: «Женщина двадцати девяти лет пропала в Осло. Ее не видели с четверга», — прочла она. Полиция до сих пор не может определить, есть ли в этом следы преступления. Семь строчек, ни имени, ни фотографии.

Она листала дальше. Полгода назад про нее писали в приложении к «Дагбладе». Лисс снималась в рекламе, которую показывали в кино в Голландии. Неизвестно, как «Дагбладе» до нее докопалась. Один журналист и один фотограф зашли в квартиру на Марникскаде. Зако утверждал, что это он им посоветовал. Им была нужна «история». Молодая норвежка на пороге модельной карьеры. Они все исковеркали, преувеличили, сделали фотографию, на нее не похожую. «Не трудно ли девушке в этой отрасли, с таким вниманием к внешности?» Такой стандартный вопрос. «Как вы относитесь к анорексии, наркотикам, к тому, что вас используют и бросают?» Журналисты хотели, чтобы в интервью был налет гламура и политкорректного скепсиса. «Надо знать, чего хочешь, — отвечала Лисс. — Надо брать управление в свои руки и не отпускать». — «Что вы думаете о женщинах как объекте мужского внимания?» Ей начинало надоедать интервью. «Я не имею ничего против того, чтобы быть объектом», — сказала она и заметила, что искренне так считает. Она могла бы уточнить и развить эту мысль, донести ее до всех, но не посмела. Напротив, она позволила заманить себя острыми формулировками и показаться интересной. Результат был представлен как пример мышления у нового поколения женщин. Они собирали сливки с того, за что боролись их матери, и пользовались этим, когда удобно. Наслаждались жизнью и самими собой. Майлин позвонила и поздравила, когда прочла интервью, хотя и отнеслась к основной его мысли скептически. От матери Лисс ничего не услышала.

Она оторвала взгляд от газеты, обнаружила, что поезд остановился на площади Карла Бернера, и выскочила, когда двери уже захлопывались. Взбежала вверх по лестнице к свету. Полусапожки снова высохли, на обоих появился затейливый серый кантик в основании подъема. Несколько дней назад это ее разозлило бы. В ее прежней жизни каждая деталь красоты была значима. А теперь — нет. Не в этом туманном зимнем городе.

Она собиралась встретиться с парнем Майлин. Прошла почту. «Воутерс», — подумала она, увидев вывеску. Представила себе фамилию полицейского на табличке. Она стоит перед его дверью с письмом в руке. Она точно описала, что произошло той ночью в квартире Зако. Как она подсыпала ему рогипнол, сидела и смотрела, каким беспомощным он становился. Почему она уехала оттуда и позволила ему утонуть в собственной рвоте. «Майлин пропала, — возражала она. — Я ничем не смогу ей помочь, если напишу это письмо».

Она шла к Руделёкке. Что-то в них было, в возлюбленных Майлин. Когда Лисс была помладше, ее одолевало желание разгадать их. Как будто в них крылся код, подсказка, кого она сама должна искать. Однажды, в очередной попытке расшифровать этот код, она дала себя совратить. И больше уже не хотела ничего знать о мужчинах сестры.

Дом находился в дальнем конце Ланггата. Она позвонила, подождала, позвонила еще раз. Входная дверь была не заперта. Она открыла и заглянула внутрь. Свет в коридоре и на лестнице справа.

— Ау!

Она услышала, как наверху открылась дверь. Он появился на лестнице. Потом спустился к ней:

— Сорри, я был в ванной.

Он остановился, не дойдя до низа. У него были очень большие глаза, высокие скулы. Темные волосы средней длины зачесаны назад. Он улыбнулся, спустился вниз и протянул руку:

— Вильям.

Он был намного выше ее, но не намного крепче. Она удивилась, представляя его себе по фотографиям в мобильнике Зако. Но из дверей вместе с Майлин выходил не он.

Он сжал ее руку, не сильно, и тут же отпустил. Щеки были небритые, но щетина эффектно обрамляла и была аккуратно подстрижена. Он самый красивый из всех мужчин Майлин, осенило ее. Он казался спокойным и, возможно, старался сохранять это спокойствие изо всех сил. Она никогда не доверяла первому впечатлению от людей. Оно всегда противоречивое, и люди часто врут. Она приняла поток сигналов, полных потаенных значений. «И подготовка тут не поможет», — думала она, когда Вильям прошел вперед по коридору. Большую часть впечатлений она была в состоянии рассортировать только после окончания встречи, а часто и позже.

Лисс огляделась в гостиной. Потолки были очень высокими, в полтора этажа. Картина на стене — зимний пейзаж: снег между черными деревьями под серым небом. Приглушенная, но полная света.

— Это ваш дом? — спросила она, хотя знала, почему они здесь живут.

— Мы дешево снимаем, — просветил ее Вильям. — Друг Линне уехал работать в Штаты на неопределенное время. Не факт, что вообще вернется. В таком случае мы, может быть, и купим дом.

Он называл ее Линне. Она тоже раньше так называла сестру.

Вильям отвел ее на второй этаж и устроил экскурсию. Спальня была в светлых тонах, с солидной дубовой кроватью. В кабинете стояла кровать для гостей. Лисс попыталась вычислить, что в дом привнесла Майлин. Кровать и темно-коричневую кожаную мебель, орхидеи на подоконнике в гостиной, картину, пианино.

Потом они сели на кухне за барной стойкой, торчавшей из стены и делившей пространство пополам.

Вильям налил кофе из френч-пресса.

— Каждую секунду я жду, что она откроет входную дверь, — сказал он, — отряхнет снег.

Он отхлебнул кофе, отвернулся. Лисс рассматривала его руки. Пальцы длинные и тонкие. Она взглянула на профиль, освещенный послеполуденным светом из окна. Подумала, что сказал Таге об отношении Рагнхильд, что Вильям рождает странные ощущения… Ее предчувствия всегда наполняли пространство вокруг чем-то текучим и невидимым, дома они в этом просто купались. Лисс вспомнила, почему она уехала и не собиралась возвращаться.

— Майлин говорила, ты учишься на юриста. И еще работаешь.

Он кивнул:

— «Юр-авто». Добровольная юридическая помощь людям, которые не в состоянии за нее заплатить.

Пытался ли он скрыть что-то? По словам Таге, Вильям был на работе с другими студентами, когда Майлин исчезла. А остаток вечера, и ночь, и весь следующий день он был у них дома в Лёренскуге.

Она глотнула кофе. Он был черный и крепкий, как ей нравилось.

— В тот день по телефону ты сказал, что Майлин собиралась мне звонить.

Даже в свете из окна его глаза были темно-синими. И до сих пор она не могла понять, что думает про него. Он был во вкусе Майлин.

— Она сказала, что хочет о чем-то с тобой поговорить, — ответил он. — Не знаю о чем. А потом поехала на дачу.

— Только на один день? — Лисс слышала, что ее вопрос звучит скептически.

— Она в последнее время часто там бывала. Работала над сложным проектом. Часть докторской. Говорила, что там ей лучше думается. И ничего не отвлекает. А в четверг она должны была быть на «Табу».

Лисс представила себе сестру, как та сидит перед большими окнами в гостиной на даче. Вид на кусочек озера среди деревьев.

— Значит, старый рок-идол Бергер решил вести ток-шоу, — прокомментировала она.

— Ты не видела «Табу»? О нем сейчас все говорят.

— Последний раз я смотрела норвежскую передачу несколько лет назад. Конечно, я многое упустила.

Вильям допил кофе, долил себе и ей.

— Прочитала об этом в газете в самолете, — добавила она. — Каждую неделю он рассматривает какое-нибудь новое табу, которое, он считает, мы должны преодолеть в себе. Умный тип.

Вильям растягивал слова:

— Бергер — безжалостная скотина, привлекающий внимание тем, что копается в дерьме.

Лисс не была уверена, звучало ли в его голосе раздражение.

— По первости он был прокаженным изгоем. А теперь крут. Все, кто живет ради своей рожи на экранах, всегда к его услугам с виляющими хвостиками.

— И Майлин тоже? — спросила она.

Он покачал головой:

— Я был очень расстроен, когда она согласилась участвовать. Потом я понял, что у нее есть свои цели. Она писала колонку о его шоу. — Он взял газетную вырезку с пробковой доски: «Бергер — герой нашего времени». Вырезка из «Афтенпостен» от первого декабря. — Она разбирала то, чем он занимался, и демонстрировала, какой он на самом деле мелкий тупица.

Лисс прочитала колонку. Какой же безжалостной бывала Майлин, когда ей что-то не нравилось!

— Она же исследовала насилие и инцест много лет, — продолжал Вильям. — Ты же знаешь, об этом она и пишет докторскую. В программе в четверг Бергер признался, что в детстве имел связь со взрослым мужчиной. Для него это не было травматично. Наоборот, такие отношения могут быть полезны для детей.

— Я об этом читала в газете. Куча злобных отзывов.

— Бергер позвонил Майлин несколько недель назад. Она с ним не раз встречалась. Он утверждает, что табу вокруг педофилии мешают естественному течению жизни. Он пытается предстать эдаким спасителем. Все прекрасно понимают, что он жирует на тяге людей к скандалам. Чем больше разъяренных зрителей и христиан, угрожающих бойкотом, а еще лучше убийством, тем лучше для его имиджа и рейтинга.

Вильям встал и достал какую-то упаковку из морозилки:

— Подогрею несколько булочек.

— Майлин никогда бы не дала такому типу себя использовать, — сказала Лисс. — Она для этого слишком умная.

Вильям разрезал пакет тонким ножом в виде сабли:

— Согласен. Это она хотела использовать его. — Он сунул булочки в микроволновку. — Она очень щепетильна в отношении чужих тайн. Но за день до участия в «Табу» она кое-что рассказала… Что-то она выяснила. И собиралась разоблачить это в программе. Всего я не знаю.

Больше он ничего не сказал.

— А Бергер об этом не знал? — спросила Лисс.

— Она сказала мне, что хочет дать ему шанс. Она собиралась договориться с ним еще об одной встрече. Поговорить прямо перед эфиром. И он должен был решить, пускать это в эфир или нет.

— Но он этого не сделал.

— Наоборот. Он выставил ее дурой, будто она облажалась. Вывалил кучу дерьма. Ни одного слова о причине, по которой она не пришла.

— Наверное, Бергер не знал об этом во время передачи?

Вильям пожал плечами:

— Сначала я решил, она передумала. Что все-таки решила не оказывать Бергеру услуги и не явиться. Но все, кто знает Майлин, считают, что она не из тех, кто меняет решение.

Булочки подогрелись, он вынул их из микроволновки, положил на блюдо. Достал сыр и варенье.

— После окончания «Табу» я был уверен, она появится в Лёренскуге. Мы сидели и ждали — Таге, и Рагнхильд, и я. А потом начали названивать. Посреди ночи мы позвонили в полицию. Они не смогли ничего сделать, пока я не перезвонил на следующий день. Тогда меня попросили зайти и дать показания.

Лисс облокотилась на стол:

— Ты им рассказал о Бергере и о встрече, которую она планировала?

Вильям плюхнулся на стул:

— Конечно. Но их больше интересовало, чем я занимался в последние сутки.

В его глазах она заметила страх. «Муж или любовник — первый подозреваемый», — подумала она. Был ли Вильям в состоянии совершить нечто подобное? И что это подобное? Вдруг она поняла, что смотрит на него такими же испуганными глазами. Она извинилась, отодвинула тарелку с горячими булочками, вышла в коридор и поднялась наверх.

Там она свесилась над унитазом и представила голое тело Майлин в темноте.

— Она мертва, — пробормотала Лисс. — Майлин мертва.

 

5

Она шла в центр по Саннергата. Машины ехали навстречу, оставляя за собой пыль и шум. У моста она свернула, пошла по пешеходной дорожке вдоль реки. Остановилась у скамейки, не садясь. Шел легкий снежок, и на увядшей траве двое мальчишек гоняли мяч. Женщина в бирюзовом костюме, укутанная в шаль, что-то им кричала резко и пронзительно на непонятном языке. Мальчишки не слушались и мчались вниз по берегу реки.

Что же было в Вильяме, что вызывало у Рагнхильд странные предчувствия? Может, просто ревность оттого, что Майлин выбрала его?.. «Вильям не просто обескуражен, — думала она. — Не просто испуган». Или ей показалось? Иногда она была уверена, что замечает, когда люди ей врут. Может, это тоже только показалось?

Пока она шла, снег перестал. Столпы света просачивались сквозь облака. Казалось, солнце хочет пробиться наружу. Она зашла на кладбище Спасителя. Завибрировал мобильник. Она увидела номер Рикке и ответила.

— Лисс, куда ты пропала? Пытаюсь найти тебя уже несколько дней.

— Я в Осло.

Не успела Рикке спросить, Лисс уже рассказала о Майлин. В нескольких словах. И на другом конце замолчали.

— Мне пришлось ехать домой.

— Сначала Зако, потом твоя сестра. Это безумие какое-то!

— Они выяснили, отчего он умер?

— Я была на допросе. Зако был у меня в квартире, перед тем как отправиться домой.

Она наверняка боялась, что Лисс спросит, чем они там занимались.

— Все в порядке, Рикке. Не надо мне всего рассказывать.

На другом конце раздался жалобный крик:

— Я редкая сука, Лисс! Понимаю, отчего ты была в ярости.

— Я не в ярости. Что говорят в полиции?

— Они расспросили меня обо всем. Когда он выехал, что мы принимали? Был ли у нас секс? Поехала ли я к нему потом? Очень было гадко. Знаю ли я, отчего у него передоз? Еще про тебя спрашивали.

— И что ты сказала?

— А что мне было говорить? Ты же не видела его больше недели. Так?

— Да.

— Когда ты вернешься?

— Не знаю.

— Понятно.

— Что?

— Что тебе сейчас очень херово.

Дверь внизу была заперта. Она взглянула на фамилии на звонках, нашла Майлин. Под ней еще одну знакомую фамилию. Пока до нее доходило, как они связаны, она уже развернулась, чтобы уйти. Постояла немного и передумала, позвонила в другой звонок. Написано было: «Т. Габриэльсен». Женский голос спросил в домофон, по какому поводу. Лисс назвалась, дверь открылась.

На лестнице пахло плесенью. Древесина сносилась, и штукатурка облупилась. Из двери на втором этаже вышла женщина:

— Значит, ты Лисс. Майлин рассказывала о тебе. Я — Турюнн. Это ужасно. То, что мы незнакомы. Ну, ты понимаешь.

Лисс не ответила. Эта Турюнн, которая и была Габриэльсен, была лет тридцати. Она доставала Лисс до подбородка, зато была довольно полной. Волосы средней длины смоляного цвета, но корни выдавали их настоящую седину.

— Офис Майлин на третьем. У тебя есть ключ? Я жду клиента. Скажи, если понадобится помощь. — Когда Лисс уже прошла половину пролета, она продолжила: — Кстати, а что ты ищешь? Полиция здесь уже была. — Она вздрогнула, сняла очки и протерла глаза.

— Ничего особенного, — ответила Лисс. — Просто хочу посмотреть ее кабинет.

«Хочу поискать ее», — могла бы она сказать.

Женщина кивнула, будто бы понимающе.

На третьем этаже Лисс заперлась в комнате, служившей приемной. Диван, несколько стульев, радио на столе в углу, плакаты на стенах. Две двери вели дальше. «Психолог Пол Эвербю» — было написано на одной из них. И снова ей захотелось отсюда уйти. Какая-то боль в животе опустилась в самый низ. «Не Полу Эвербю решать, что мне делать, а что — нет», — подумала она и отвернулась от его двери.

На второй было имя Майлин на латунной табличке. Лисс взглянула на связку запасных ключей, которые дал ей Вильям, выбрала самый большой и заперлась в кабинете. Он был не очень просторный, но с высокими потолками, как, наверное, все комнаты в этом старом доме. И здесь тоже краска начала отшелушиваться, но обветшалость была отчасти скрыта ковром на стене с изображением двоих детей, тянущихся к солнцу. И рыжеватым толстым ковром на полу, очень приятным на ощупь. Стол Лисс сразу узнала — бабушкино наследство. Он был из темного дерева и великоват для кабинета. Над столом висели три полки с книжками и папками.

Она села в рабочее кресло, наклонилась над столом. Вид улицы внизу, трамвайные провода, светофоры. Она сидела там долго. Где-то в глубине кабинета был голос Майлин. Если закрыть глаза и напрячься, можно его услышать.

«Как ты справишься, Лисс?»

Майлин решила помогать тем, кому хуже всего. Она занималась людьми, пережившими самое ужасное. Нападение. Насилие. Инцест. «Теми, кто имел все основания чувствовать себя ужасно, — подумала Лисс. — Не такие, как я, у кого были возможности, но они от них отказались». Она скользнула взглядом по папкам на полках, Майлин написала на обложках их содержание. На корешках книг были известные имена: Фрейд, Юнг, Райх. Других она никогда не слышала: Игра, Бион, Ференци, Кохут. Лисс иногда испытывала такое же любопытство, как сестра. Понять, как все в мире связано. Как нас формирует язык. Почему мы копим воспоминания и почему отбрасываем их. Но в ней никогда не было спокойствия Майлин. Не могла сидеть часами за книжками. Должна была прерываться, делать что-то. Наполнять мысли чем-то, кроме букв. Звуками и образами, чем-то движущимся.

Рядом с полкой висела пробковая доска. Наверху были две газетные вырезки, одна — интервью с Бергером. Лисс включила настольную лампу, прочитала подчеркнутое Майлин: «Нет зрелища более скучного для меня, чем перемещающееся быдло». Еще висела открытка. Из Амстердама, Цветочный рынок, — Лисс ее узнала. Она послала ее давно, не меньше года тому назад, а Майлин до сих пор держала ее на доске. В самом низу она обнаружила стикер. Что-то было на нем нацарапано, и Лисс повернула лампу, чтобы разобрать надпись. Хоть что-то у нее было лучше, чем у сестры, — почерк. «Спросить его о „Death by water“» — было написано корявыми буквами.

Лисс снова повернулась к столу. Он был прибран. Несколько документов в держателе. Она открыла верхний ящик, обнаружила степлер, ручки и коробку скрепок. Ящик ниже был заперт. Она открыла его самым маленьким ключиком на связке. Там лежал небольшой сшитый блокнот в бордовой обложке. Она была мягкая, плюшевая, и Лисс провела по ней пальцами. «Майлин С. Бьерке» — было написано внутри. Но все страницы были пустыми. Чем ты собиралась их заполнить, Майлин? Писать что-то о пациентах? Или записывать собственные мысли? Лисс сунула блокнот к себе в сумку.

В глубине ящика она обнаружила ежедневник. Дни были заполнены инициалами рядом с указанием времени, — наверное, это пациенты сестры. Шесть-семь каждый день, иногда даже восемь. Все приходили к ней со своими историями. И всех она должна была выслушать, оберегать и исцелять их. Все забито инициалами, каждый час кто-то переступал порог и облегчал свою участь, а Майлин должна была сидеть и принимать их, и глотать их истории, пока голова не шла кругом… Лисс пролистала ежедневник до конца года. В четверг, одиннадцатого декабря, было пусто, но внизу было написано: «17:00 Й. X.»

Ей захотелось в туалет, она вышла в коридор. В конце она обнаружила тесную каморку с унитазом и раковиной. Запершись там, она услышала открывающуюся дверь, потом шаги. Они стихли, наверняка в приемной. На секунду закралась мысль: «Пол Эвербю шагает по коридору, распахивает дверь и обнаруживает ее на горшке…» Она закончила, рванула обратно в кабинет. Дверь была приоткрыта. Какой-то мужчина склонился над письменным столом, обернулся, услышав ее.

— Я тут ищу кое-кого, — сказал он и недоуменно оглянулся. — Майлин еще здесь принимает?

Лисс осталась в дверях:

— Ее здесь нет.

Парень был не намного старше ее. Худой и долговязый, в темно-синем бушлате с отложным воротником и якорем на нагрудном кармане.

— Вижу, — отозвался он. — Что ее здесь нет. А вы кто?

Лисс ничего не заподозрила. Она прикрыла за собой дверь.

— У вас назначено время? — спросила она твердо.

Мужчина выглянул в окно. Черные вьющиеся волосы были нагелены и волной спускались на одну сторону лба.

— Не сегодня. Я был здесь раньше, некоторое время назад. Бросил. Пытался связаться с Майлин, чтобы мне назначили новое время, но она не отвечает. Решил зайти. Она будет позже?

Лисс внимательно его изучала. Глаза были темные и беспокойные. Он потирал руки и, очевидно, с трудом удерживал их в покое. Абстиненция, дошло до нее.

— Не знаю, когда она придет, — ответила Лисс. «Если вообще придет, — могла бы она ответить. — Майлин больше не придет». — Я запишу, что вы здесь были. Как вас зовут?

Взгляд мужчины метался к ковру на стене, снова к окну. У него было так много геля в волосах, что они напомнили ей перья морской птицы, попавшей в нефтяную лужу.

— Ничего страшного, — пробормотал он. — Свяжусь с ней позже.

Он протиснулся мимо нее к выходу.

— Я тоже ищу Майлин, — сказала Лисс.

Он остановился. Стоял, моргая, на пороге:

— Вы здесь ее ждете?

Она закрыла глаза. Именно так.

— Мне пора, — пробормотал молодой человек и исчез.

Лисс снова плюхнулась в кресло. И тут же обнаружила, что ежедневник, который она оставила на столе, вернулся обратно в ящик. Она достала его, перелистала. Страница с одиннадцатым декабря была вырвана. Она вылетела в коридор. Услышала, как внизу захлопнулась входная дверь.

 

6

Ей на волосы падали огромные мокрые хлопья, она давно промокла насквозь и собиралась уже идти назад, когда Вильям открыл. Тяжелый взгляд и полосы на бледной щеке выдали, чем он занимался после того, как она уехала несколько часов назад.

— Хотела только занести вот это. — Она протянула ключи от офиса. — Прости, что разбудила.

Он моргнул несколько раз от дневного света:

— Ничего, заходи. Кофе будешь?

Она стащила с себя промокшие полусапожки:

— Разве тебе не надо на лекции или куда еще?

— Как видишь. — На кухне он добавил: — Все равно до меня сейчас ничего не доходит. Не сплю по ночам.

Лисс положила ключи на стол. Решила рассказать о неожиданно всплывшем и исчезнувшем пациенте.

— Он вырвал страницу из ежедневника? — прервал ее Вильям.

— Да, с записью на то число, когда Майлин пропала.

— А ты позвонила в полицию?

Она звонила. И все еще на месте не было никого, кто занимался этим делом. Она оставила еще одно сообщение.

— Они ничего не предпринимают, — проворчала она. — Просто ни хрена.

Это он не прокомментировал, но, достав булочки, оставшиеся с утра, спросил:

— Как выглядел этот тип?

Она описала. Черноволосый, кудрявый, неопрятный. Следы от прыщей на щеках, блуждающий взгляд.

— У меня было чувство, что он что-то замышляет.

Вильям щедро налил кофе из френч-пресса.

— У Майлин много таких пациентов. Я спрашивал ее, безопасно ли держать офис без сигнализации. Она только отмахивалась.

Лисс тайком разглядывала его темно-синие глаза, пока он жевал половину пустой булочки. У него сильно отросла щетина, и он до сих пор не побрился. С другой стороны, тонкий нос и пухлые губы подчеркивали женственную красоту его лица. Неудивительно, что он привлекал Майлин. Впрочем, сестру всегда занимало больше скрытое за внешностью. Она уходила вглубь, чтобы исследовать неочевидное. Лисс, наоборот, больше привлекали поверхности, маски, а не то, что за ними скрывалось. И все равно она тоже пыталась следовать предчувствиям, если надо было решить, на кого можно положиться. Что до Вильяма, она до сих пор не могла определиться.

— Ты нашла, что искала у нее в кабинете?

Она не знала, что искала. Если ответить, что искала она Майлин, возможно, он перестанет спрашивать.

— Я провела вечер у матери, — сказала она вместо этого. — Она сидит совершенно обессиленная и не может вымолвить ни слова. Никнет прямо на глазах.

Она провела пальцами по волосам, они застряли в колтуне, который она принялась разбирать.

— Мне надо что-то делать. Что угодно. Мысленно проследить каждое малейшее действие Майлин в последнее время. Съездить туда, где она была. Только не сидеть и ждать.

Он не ответил, сел и уставился в стол.

— А что насчет ее диссертации? — спросила она. — Она где-нибудь есть?

Он допил кофе.

— Ее ноутбук пропал. В машине его не было. В офисе тоже нет, и на даче тоже. Глупо.

Лисс задумалась:

— А для чего еще он ей был нужен?

— Записи. Все, кого она у себя принимала.

— Наверно, у нее была резервная копия?

— Скорее всего. Давай посмотрим у нее в кабинете.

Он пошел наверх, в маленькую комнату с письменным столом и диваном. Под потолком висела модель чайки, и поток воздуха от открывающейся двери приводил крылья в движение.

— Она очень хорошо все систематизировала, — отметил Вильям. — Конечно, у нее нигде не было разбросанных записей. Я помогал ей купить огнеупорный сейф в офис. Она делит его с другими коллегами.

Они посмотрели в ящиках, не нашли ничего интересного.

— Что ты ищешь? — спросил Вильям.

— Не знаю. Надо понять, чем она занималась.

Когда они снова отправились вниз, она сказала:

— Я бросилась в аэропорт в воскресенье, не успела ничего с собой прихватить. Можно, я посмотрю, нельзя ли одолжить у Майлин какую-нибудь одежду?

Вильям взглянул на нее. Очевидно, только теперь он заметил ее мокрые волосы и куртку с огромными мокрыми пятнами на плечах и груди. Он открыл дверь в спальню:

— Дальний шкаф — ее.

Он отправился в ванную, вернулся с полотенцем.

— Прости, что не подумал раньше, — сказал он и снова исчез.

В шкафу Лисс нашла что нужно. Надела чистые трусы, но лифчики были на два размера больше, и она их отложила. Взяла пару футболок, белье и кашемировый пиджак бутылочного цвета. Брюки Майлин были ей коротковаты, она надела собственные.

— Я много о тебе слышал, — сказал Вильям, когда она спустилась. — Майлин нравилось говорить о тебе.

— Вот как? Наверное, ты знаешь худшее?

— Напротив. Но то, что ты примчишься в Норвегию, не имея даже смены белья, и воспользуешься ее шкафом, как своим, очень даже соответствует.

Вдруг его лицо просветлело. Ей стало легче, оттого что он так к этому отнесся.

— У нее прежний руководитель? — спросила она, сунув ноги в мокрые полусапожки. — Она все еще у Далстрёма?

— Далстрём? Ты его знаешь? — спросил удивленно Вильям.

— Мы познакомились, когда они с Майлин были на конгрессе в Амстердаме. Я хотела бы с ним поговорить. — Она посмотрела на часы. — Кстати, встретила одну коллегу Майлин в офисе. Это она меня впустила. Турюнн Габриэльсен, знаешь ее?

— Немного.

Вообще-то, она хотела спросить про другого коллегу. Как так получилось, что Майлин делила с ним приемную? Интересно, знал ли Вильям, что Пол Эвербю и Майлин когда-то были вместе. От этой мысли ее охватило беспокойство, и она больше уже не могла ни о чем спрашивать.

*

Мокрый снег прекратился. Казалось, улицы искупались в масле. У нее не было никакой цели. Пересекла парк. Спустилась по узкой улице. На дальнем конце было кафе. Она заглянула. Только два посетителя, они сидели глубоко в полутьме, пожилая пара с двумя кружками пива. Она выбрала столик у окна. С видом на проходную завода и круговое движение. На тротуаре рос куст, украшенный яркими рождественскими гирляндами. Зазвонил телефон. Она вздрогнула. «Воутерс», — екнуло внутри. Они все выяснили. Скоро явятся, чтобы ее забрать.

— Лисс Бьерке? Это Юдит ван Равенс.

— Как вы нашли мой телефон?

— Список звонков. Вы мне звонили несколько раз, перед тем как появиться.

Все, что касалось Зако, было заперто. Лисс старалась обходить стороной эту дальнюю дверь. А теперь дверь распахнули, и все, что там было сложено, вырвалось наружу. Она разозлилась. «Почему вы не стерли мой номер?» — могла бы она выкрикнуть.

— Я так много думала, — раздалось на другом конце.

— А теперь звоните с признанием?

Юдит ван Равенс вздохнула:

— Мне надо выпутаться из этого.

— Из чего?

— Из истории с фотографией вашей сестры, зачем она была нужна Зако… Я не могла заснуть после вашего визита. Звонила друзьям в Амстердам. Полиция считает, он умер от несчастного случая.

— Я так вам и сказала.

— И все равно мне надо бы сходить к ним с этими фотографиями. Правда?

Лисс промолчала. В голове все еще носились мысли. Образ Зако на диване. Руки, полощущие бутылки под краном. Это ее руки.

— Не думаю.

— Почему? — Юдит ван Равенс насторожилась, будто сомнение в любой момент готово было перерасти в подозрения.

— Я хочу, чтобы полиция нашла мою сестру. Это единственное что-то значит для меня. Если им предоставить чересчур много сведений, которые собьют их с толку, поиски займут больше времени, и тогда, возможно, будет слишком поздно. Как-то так, если вы поняли.

Она допила кофе, оказавшийся на столе. Незачем сидеть здесь. Но больше некуда идти. Сунула руку в сумку за сигаретами и наткнулась на что-то другое. Она достала блокнот, который забрала из кабинета Майлин. Смотрела, как сестра написала свое имя с обратной стороны обложки. Потом написала его сама строчкой ниже, каллиграфическим почерком. Майлин всегда лучше ее пользовалась головой. Она была сильнее, сдержаннее, но руки у нее жили в каком-то другом мире.

Лисс.

Она сидела и долго смотрела на эти четыре буквы.

Лисс — сестра Майлин, — написала она еще. — Лисс Бьерке.

Лисс Бьерке связывалась с полицией. Они так и не перезвонили. Знает ли она что-нибудь, что поможет им найти Майлин?

Пациент, назначенный на 11 декабря, в день, когда она пропала: Й. X.

Образ Зако на диване потускнел, пока она это писала. Не исчез совсем, но оторвался от других мыслей.

Думать о тебе помогает, Майлин.

Что ты хотела рассказать Бергеру перед передачей?

Вильям знает. Надо, чтобы он признался.

Не знала, откуда это взялось. Она заказала еще эспрессо. Официант с виду был с Ближнего Востока или из Пакистана. Он скользнул по ней однозначным взглядом. Он хотел ее тела, не зная о ней ровным счетом ничего. Как все просто. И пробудил в ней ответ, который она контролировала. Она держала его взгляд, пока он сам не отвернулся. Он пришел с кофе, поставил его на стол и остался рядом, будто ждал чего-то.

— Мне сразу заплатить?

— Заплатите перед уходом.

Он слегка поклонился. У него были густые волосы и тонкие брови. Пахло от него чем-то соленым и жирным, настолько отвратительно, что она на несколько секунд даже перестала думать.

Когда он возвращался к стойке, она следила за ним взглядом. Так пристально вглядывалась она в его широкую спину и узкие бедра, что он не мог не заметить.

Она снова достала блокнот.

Рассказать все Майлин. Что случилось на Блёмстраат.

Зако задохнулся. Кто-то подсыпал ему снотворное в пиво.

Что бы ты сказала, Майлин?

Попросила бы меня с кем-нибудь об этом поговорить.

Позвонить Далстрёму.

Она посидела, прижимая ручку ко лбу.

Не исчезай, Майлин. Ты мне нужна.

 

7

Среда, 17 декабря

Турмуд Далстрём взял ее за руку и долго держал, очевидно выражая сочувствие. Она знала, что ему около пятидесяти пяти, но отчего-то он выглядел моложе. Причиной тому был не выдающийся подбородок и не контур почти лысой макушки под легким зачесом светлых волос. Может, голубые, глубоко посаженные глаза, решила она. Она познакомилась с ним четыре года назад. Во второй раз они виделись полгода назад, когда они с Майлин приезжали на конгресс в Амстердам. Он делал основной доклад, хвасталась сестра и настаивала, чтобы Лисс показала им хороший ресторан. Лисс заподозрила, отчего сестра так волнуется, но все равно согласилась. Далстрём много лет вел полосу в газете «Дагбладе», куда люди писали и рассказывали о своих проблемах. Он комментировал их сложные супружеские отношения, игорную зависимость, злоупотребление спиртным, неверность, отсутствие сексуального влечения и даже нарушения аппетита. О последнем он написал несколько книг, заметила ей Майлин.

Кабинет Далстрёма был в цокольном этаже его виллы с видом на парк и ели у дороги на Фрогнерсетер.

— Вы по-прежнему ее научный руководитель? — спросила Лисс, сев в мягкое кожаное кресло.

— А вы это знали? — Казалось, он удивился. — Майлин обычно не распространяется о том, кто ее руководитель.

— Мне она много чего рассказывает. Она мне доверяет.

— Я не это имел в виду, — уверил ее Далстрём.

Она не поверила. Но поняла, что Майлин рассказывала ему о ней, а теперь она сидит тут с неотвязным ощущением, что он знает, что происходит в ее голове.

Он принес кофе, попробовал его и скорчил гримасу, предложил сварить новый. Она отказалась, в соседней комнате сидела девушка ее лет и ждала.

— Я не много времени у вас отниму, я знаю, вы очень заняты.

— Я рад, что вы захотели со мной пообщаться, — сказал он.

Лисс всегда была начеку, разговаривая с коллегами сестры. Когда она была совсем юной и Майлин представляла ее своим однокурсникам, у нее возникло ощущение, что психологи видят людей насквозь и что малейшая ее фраза или действие могут выдать ее. Постепенно эта вера в магические способности утихла, и теперь ей приходилось сдерживать раздражение. Она старалась не дать распуститься желанию провоцировать, пробуждаемому в ней психотерапевтами. Дважды она сама начинала курс и оба раза прерывала его после первых сеансов. Она поклялась больше никогда не ходить к психологам, уж точно не к психиатрам.

А Далстрём был как раз психиатром.

— Мне тоже непросто сейчас вести себя как обычно, — добавил он. — Нелегко думать о чем-то, кроме Майлин.

Казалось, он был искренен. Он стал расспрашивать о настроении дома в Лёренскуге, и ей ничего не стоило рассказать о реакции матери и о благонамеренных, но бесполезных попытках Таге ее утешить. Но Далстрём захотел узнать, как чувствует себя она сама.

— А что вы думаете о ток-шоу, в котором Майлин должна была участвовать? — прервала она его.

Он потер переносицу, кривую, вероятно сломанную. Когда они сидели в ресторане «Вермеер» в Амстердаме, он шутил, рассказывая, как в юности занимался боксом.

— Я руковожу Майлин по поводу лечения пациентов, — ответил он. — Что до остальных ее дел, разумеется, меня это не касается. Но она спрашивала, не против ли я, если она вмешается как-то в деятельность Бергера.

— Вам он не нравится, — признала Лисс. — И вам тоже.

Далстрём, кажется, задумался.

— Всякий наглец с минимумом таланта и достаточным запасом жестокости обречен на успех, — изрек он.

— Разве может повредить самоирония?

— Нет, это очень полезно, Лисс. Но для нас, работающих с жертвами цинизма, мир выглядит по-другому. — Он скрестил ноги и откинулся в кресле. — Мы можем болтать о чем угодно. Ты не нарушаешь никаких табу, когда говоришь о сексе, смерти или Боге. Пока говоришь с иронией. Табу нашего времени — серьезность. Табу сместилось от содержания к форме.

Тут же Лисс ответила:

— Майлин что-то про него выяснила. Что-то, что Бергер наделал. Она хотела разоблачить это по телевизору в тот вечер. Она собиралась поговорить с ним перед самым эфиром, чтобы дать ему шанс отменить передачу.

— Откуда вы это знаете?

— Вильям, ее парень.

«Но я не уверена, можно ли ему доверять», — собралась она было добавить.

Далстрём выпрямился и внимательно посмотрел на нее:

— А полиция знает об этом?

— Вильям попытался им это рассказать. Но кажется, им неинтересно. По крайней мере, он так считает.

— Они вынуждены работать с огромным количеством информации.

— Мне кажется, они вообще ни с чем не работают.

— Это неправда, — заявил Далстрём. — Но я сделаю один звонок. Я знаю одного человека в полиции, с кем стоит поговорить.

Лисс приготовилась закончить разговор. Она заметила, как уютно сидеть рядом с этим человеком, которым так восхищалась Майлин и которому она так доверяла. Если просидеть здесь подольше, она расскажет то, что ему знать не надо.

— Невозможно представить себе, что кто-то хотел причинить зло Майлин.

Далстрём кивнул:

— Майлин я называю основополагающе хорошим человеком. И в то же время она мужественна. Поэтому она создает себе противников. Кроме того, она давно работала на минном поле. — Он сидел, наморщив лоб, и смотрел в окно.

— Понятно, что вы ничего не можете рассказать о пациентах Майлин, — сказала Лисс. — Но я знаю, что она пишет диссертацию об инцесте и прочем. Это ведь не тайна?

Он ответил не сразу:

— Конечно нет. Она же будет опубликована… Она рассматривает группу молодых людей, подвергавшихся серьезным нападениям.

— А кто-нибудь из них не мог ей повредить?

Далстрём поднял чашку, передумал, поставил обратно на стол.

— Когда Майлин начала свое исследование пару лет назад, она выбрала семерых мужчин, за которыми собиралась наблюдать долгое время. Она с большой осторожностью находила жертв, которые сами не стали насильниками. Именно это она и хотела изучать — что приводит к тому, что замкнутый круг сексуального насилия и унижения вдруг разрывается, что кто-то предпочитает нести боль, причиненную ему, и не вымещать ее на других невинных.

Лисс задумалась.

— Вы же не знаете наверняка, вдруг кто-нибудь из этих семерых мужчин имеет склонность к насилию? — возразила она. — Пусть даже они и отрицают это, когда их спрашивают.

— Верно. Майлин приходится верить им на слово и тому, что они не были судимы. Но теперь мы подошли к границе дозволенного разговора с вами, Лисс. Надеюсь, вы понимаете.

— Но вы бы отправились в полицию с вашими сведениями, если кто-то из пациентов стал ей угрожать?

— Можете быть уверены, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы предотвратить несчастье…

— Но ее нет уже шесть суток! — возмутилась Лисс. — Мы не можем просто сидеть и ждать.

— А я и не жду, — уверил он. — Я уже говорил с полицией и поговорю еще.

— Надо бы и мне, — пробормотала она.

Далстрём посмотрел на нее вопрошающе. «Вот и скажи теперь, — пронеслось в ее голове, — ты убила человека, Лисс Бьерке».

— Я же ее сестра, — добавила она быстро. — Я знаю ее лучше всех.

Далстрём следил за ней неотрывно и ничего не упускал. Он бы ни секунды не сомневался, как ей следовало бы поступить… Она должна сейчас же подняться с этого кресла, пока не начнет рассказывать без остановки.

 

8

Вечером она отправилась на автобусе в Лёренскуг. Больше ей некуда было ехать. Таге дал ей запасной ключ. Он ничего не сказал, просто сунул его в руку, когда она выходила накануне.

Она открыла дверь.

— Таге, это ты? — услышала она голос матери из гостиной.

Лисс потащилась к ней. Мать сидела на диване ровно там же, где сидела полтора дня назад. Но она зажгла свет, на столике перед ней лежала стопка газет, а в руках она держала книжку.

— Ты голодная, Лисс? Могу что-нибудь тебе разогреть.

Лисс не хотела есть. Запихнула в себя половину кебаба по дороге к автобусу. Хотела только подняться в комнату, забраться в кровать.

Лисс села в кресло в торце стола.

— Мне очень жаль, — сказала мать.

— Чего?

Мать отложила книгу:

— Я рада, что ты здесь, Лисс.

Лисс коротко кивнула.

— Но сейчас так трудно радоваться, — продолжала мама.

— Знаю.

— Я так о многом хотела тебя спросить. Об Амстердаме. О том, чем ты там занимаешься.

Лисс встала, вышла на кухню, поставила кофе. Вернулась с чашками, стаканами и кувшином воды.

— У тебя новая одежда? Это разве не Майлин вещи?

— Пришлось у нее одолжить. Не успела даже взять во что переодеться.

Мать подняла руку и потрогала кашемировый пиджак бутылочного цвета. На лице ее появилось подобие улыбки.

— Сколько ты можешь здесь пробыть? — спросила она.

Лисс налила воду. Она была холоднее льда. Лисс опустошила весь стакан, боль пробежала тонкой нитью вниз по горлу к плечам.

— Не уеду, пока мы не узнаем.

«Пока не найдем Майлин», — добавила она про себя.

Чтобы избежать молчания, она спросила:

— Что ты читаешь?

Мать подняла книгу. «Пармская обитель».

Она подержала книгу на весу, будто доказывая Лисс, что существует книга с таким названием.

— Стендаль, — продолжила она. — Я всегда читаю Стендаля, когда мне нужно убежать от себя.

Лисс села в кабинете Таге, включила компьютер. Он дал ей гостевой пароль.

Открыла «Гугл». В строке поиска набрала «убийство по неосторожности + срок». Стерла. Вместо этого набрала «Death by water», то, что было нацарапано у Майлин на стикере и висело на доске в кабинете. Получила 46 700 ответов. Статьи об отравлении воды, Силиконовой долине и шекспировской Офелии. Беспокойство не дало ей отсортировать всю кипу. Поискала «Бергер + Табу». Больше 12 000 ответов. Кликнула на «Википедию». На самом деле ведущего ток-шоу звали Элиас Бергерсен Фрельсёй, пока он не взял псевдоним Бергер. По образованию теолог. Основал рок-группу «Баал-зебуб» в 1976 году, потом был известен как солист. В середине девяностых выпустил пару хитов. Постепенно стал более заметен как комик, а в последние годы прославился благодаря телевидению и ряду широко обсуждаемых программ.

Она нашла много комментариев к ток-шоу «Табу», которое шло по Каналу-шесть с ранней осени. В статье в газете «Наша страна» под заголовком «Пора подвести черту» было написано, что Бергер является членом международной сети, целью которой является уничтожить христианство и заменить его сатанизмом. Какой-то сайт под названием «Магазин» призывал всех христиан бойкотировать компании, оказывающие финансовую поддержку его телепередачам. Одна статья в интеллектуальной газете «Моргенбладет» называлась «Бергер — дитя своего времени» и выглядела одой создателю «Табу»: «Многие деятели плещутся в мертвой воде после открывшейся в последнее десятилетие иронии и освобождения от политической корректности, в то время как Бергер играет в собственной лиге. Он откровенно использует самого себя и других и тем самым раздвигает границы, определяющие место развлечения в нашей жизни, расстояние между развлекающим и зрителями. Он пробивает себе путь в норвежской действительности и выводит из спячки потребителей культуры. Есть тут кто живой?»

Лисс услышала, как к гаражу подъезжает машина, вскоре в прихожей появился Таге. Было ближе к полуночи. Она выключила компьютер, поплелась на кухню. Он заглянул туда:

— Привет, Лисс. Рагнхильд уже легла?

Она предложила ему чашку кофе. Будто это она здесь жила.

— Я больше не переношу кофеин, — отказался он. — Особенно так поздно. — Он достал им обоим пиво и сел за стол. — Я волнуюсь за нее.

— Майлин? — спросила Лисс, сознательно ошибаясь.

— Да, конечно. Но и за Рагнхильд. Не знаю, переживет ли она. Если вправду что-то случилось. У них всегда были особенные отношения, у Рагнхильд и Майлин. — Он снял очки, потер глаза и сощурился, близорукий, как старый крот. — Ни ты, ни я не займем ее места. — Он нацепил очки обратно на нос и посмотрел на дверь, потом продолжил: — Впрочем, я всегда думал, по моему скромному разумению, их отношения слишком близки. Во всяком случае, со стороны Рагнхильд. Но Майлин хорошо справлялась. Она казалась самой надежной из всего окружения.

Он отпил прямо из бутылки. Почти ее осушил в два мощных глотка.

— Но, дорогая Лисс, могу ли я что-нибудь сделать для тебя…

Он похлопал ее по руке. Она покосилась на него, как всегда начеку, когда кто-нибудь к ней притрагивался. Отметила, что это ее не раздражает. Даже это его постоянное натужное «дорогая Лисс», которое она всегда презирала, ее больше не раздражает. Таге с самого начала хотел познакомиться с Майлин и с ней. Все годы, что они жили под одной крышей, его презирали и над ним смеялись. «Так и должно быть, — думал, наверно, он, — когда оказываешься заменой отсутствующему отцу». После свадьбы он взял их фамилию, и преданность его Рагнхильд была такой глубокой, что он был повсюду. Как воспитанная собачка, думала Лисс, но на секунду отпустила свое презрение к нему и почувствовала благодарность к этому мужчине, нашедшему свое место в доме с женщинами, которые его не любили, ни одна.

*

Она закрылась в своей бывшей комнате. Там был порядок и чистота. Никаких плакатов на стенах, но стены по-прежнему карминно-красные, а двери и плинтусы черные. Лисс заставила покрасить комнату в эти цвета, когда ей было шестнадцать. Мать в конце концов сдалась и почему-то не перекрасила их даже семь лет спустя после ее отъезда.

Она выключила свет и голой забралась под одеяло, лежала и терла пятки друг о друга, чтобы согреть их. Все еще замерзшая, она впала в состояние между сном и явью. Кто-то ей привиделся, мужчина в длинном пальто, поднимающийся по лестнице. Его зовут Воутерс, Лисс. Ты никогда не сможешь это забыть. Она бежит в темную гостиную. Наклоняется над Зако и прислушивается к его дыханию. Оно глубокое и неровное.

В дверь стучат.

«Не открывай, Лисс. Не открывай».

Майлин стоит посреди комнаты. Пижама на ней не голубая, а желтая и светится в темноте. И она подстриглась.

Лисс вскочила, стояла и слушала в темноте, уверенная, что кто-то стучался на самом деле.

По спине струился холодный пот, она открыла окно и включила свет. Достала блокнот из сумки и взяла его с собой в кровать. Долго сидела и гладила плюшевую обложку, потом открыла блокнот и написала:

Может, это было не один раз, Майлин, ты приходила сюда и запирала дверь? Забиралась в кровать и обнимала меня. Затыкала мне уши, чтобы я не слышала, как колотят в дверь. Чтобы я не слышала голос снаружи и что он кричал нам.

 

9

Четверг, 18 декабря

Лисс заперлась в кабинете Майлин и включила свет. В этот день она тоже не знала, что ищет, но у нее родилась идея, с чего начать. Она подошла к полке и сняла три папки с надписью «Докторская». Две из них были заполнены статьями, многие распечатаны из Сети. Она отложила их в сторону, открыла третью. Она содержала документы, написанные вроде бы Майлин, систематизированные нумерованными листками. Спереди был список литературы. И титульный лист: «Жертвы и насильники. Исследование восьмерых молодых мужчин, подвергшихся сексуальному насилию». Она пролистнула несколько заметок, некоторые были написаны от руки. За следующим разделительным листком она нашла нечто напоминающее связный текст:

«Исходя из тезиса Ференци (см. „Confusions of tongues between adult and child“,1933), следует отметить два пункта. 1) Детское стремление к нежности может приобретать инфантильные эротические черты, но и это направлено на игру, надежность и удовлетворение. Напротив, взрослая страстная сексуальность в напряжении между любовью и ненавистью является движением к переизбытку, которое также может нести черты разрушения. 2) Насилие происходит, когда ребенок ищет нежности и заботы и встречается со страстью взрослого. Страсть может иметь характер сексуального вожделения, или быть агрессивной/наказующей, или также состоять в том, что на ребенка налагается чувство вины со стороны взрослого».

Лисс пролистала дальше до третьего разделительного листка: «Я хочу в этой главе представить восьмерых пациентов мужского пола, которые подверглись сексуальному насилию. В данный момент исключено, что они сами осуществляли акты насилия. Эти восемь человек были проинтервьюированы перед началом лечения, затем каждый седьмой месяц в течение трех лет. В качестве инструмента оценки агрессивного поведения, а также депрессии, страха и общего качества жизни будет использовано…»

Несколько страниц с описанием использованных методов, но Майлин, естественно, не хранила сведения об этих восьми пациентах в папке на полке. Может, остальная часть работы лежала в архивном сейфе, который она делила с коллегами?

Лисс взглянула на мокрые пятна, размазанные по серо-желтому фасаду на другой стороне улицы Вельхавена. За городом, в лесу, было наверняка достаточно холодно, чтобы снег уже не таял. Она могла отправиться на автобусе в Лёренскуг, взять лыжи из маминого гаража и отправиться на дачу. Пока тишина ее не обступит. Она решила поехать туда на следующий день.

Еще раз она рассмотрела открытку с Цветочным рынком в Амстердаме, которую она отправила Майлин. Удержалась от соблазна снять ее с доски. Всегда болезненно перечитывать собственные записи. Вместо этого она схватила стикер. «Спросить его о „Death by water“», нацарапала на нем Майлин. Мысль очень быстро, кажется, пролетела в ее голове, пока она была занята чем-то другим, но почему-то не захотела ее упустить. Лисс сунула стикер в блокнот, который забрала в прошлый раз.

Когда она опять вышла из кабинета, дверь на другом конце приемной была открыта. Мужчина, вышедший оттуда, был среднего роста, с узкими плечами, в пиджаке и синих джинсах.

— А, это ты! — воскликнул он и вдруг остановился и посмотрел на нее. Потом он пересек комнату и неожиданно оказался слишком близко. Она отступила на шаг назад, к двери в кабинет Майлин.

Пол Эвербю стал старше и отрастил жидкую бороденку, но пахло от него так же. Табаком и чем-то вроде жевательной резинки, смешанной с дезодорантом от Кельвина Кляйна.

— Слышал, ты заходила пару дней назад, — сказал он тихо.

— Хотела посмотреть ее кабинет, — выдавила Лисс.

Пол Эвербю покачал головой:

— Эта история с Майлин, это просто… — казалось, он ищет подходящее слово, — немыслимо, в общем-то.

Она не ответила. Разговор о Майлин был просто предлогом навязаться, дошло до нее. Но она не могла поднять руки, чтобы оттолкнуть его.

В этот момент открылась дверь в приемную. Пол Эвербю вздрогнул. Лисс узнала заглянувшую женщину, это была Турюнн Габриэльсен, которая сидела этажом ниже.

— Я жду, — сказала она нетерпеливо, и Лисс поняла по тону, что Пол Эвербю — ее собственность.

— А, это ты, — добавила она Лисс и помахала рукой, будто решая, что тут без нее происходило.

Только теперь Лисс поняла, насколько была раздражена.

— Я тут кое-что в прошлый раз забыла, — проворчала она.

— Ужасно, — пожаловалась Турюнн Габриэльсен и вдруг сменила подозрительный тон. — Ходить вот так и ничего не знать. Я, можно сказать, не сплю по ночам. — Она не выглядела измученной бессонницей.

— Присядь, Лисс. Нам надо немного поговорить.

— А мы разве не собирались?.. — спросил Пол Эвербю.

— Лисс хуже, чем нам, Пол, и мы можем хотя бы поинтересоваться, как обстоят дела.

— Вовсе это не обязательно, — возразила Лисс, но села в одно из кресел. — Я справляюсь.

Пол Эвербю стоял у нее за спиной. Она заерзала, хотела понять, где он.

— Я знаю, что вы с Майлин были очень близки, — сказала Турюнн и плюхнулась на диван.

Лисс слышала, что она старалась придать сочувствие своему голосу.

— Наверно, — сказала она и попыталась перевести разговор: — А вы вместе работали?

Психологи обменялись взглядами. Пол Эвербю сказал:

— У нас общая столовая. Мы обедаем все вместе.

И у него все еще был этот смешной американский акцент. Лисс он всегда казался деланым.

— Майлин была здесь в четверг после обеда. Вы ее видели?

Снова эти двое переглянулись, Лисс показалось, они договариваются между собой, как им отвечать.

— Мы говорили об этом с полицией, Лисс, — сказала Турюнн Габриэльсен по-матерински. — Ее машина была припаркована на этой улице, но нас здесь не было, когда она заходила. — Турюнн Габриэльсен щурилась сквозь очки, может, они были слабоваты для нее, и, казалось, она не меняла их с восьмидесятых годов.

— А насколько хорошо вы знаете, над чем Майлин работала? — поинтересовалась Лисс.

— Иногда мы обсуждаем сложные случаи за обедом, — ответил Пол Эвербю. — Это необходимо в нашем деле — друг друга поддерживать.

Он был любовником Майлин. Уже почти десять лет назад. Лисс не могла вообразить, чтобы сестре нужна была вот такая поддержка.

— Мы с Майлин раньше сотрудничали очень тесно, — сказала Турюнн Габриэльсен. — Мы даже несколько статей вместе написали.

— О чем?

— Насилие над женщинами. Угрозы, психический террор, сексуальное насилие. Мы хотим жить в городе, безопасном для всех, невзирая на пол.

— А больше вы не сотрудничаете?

— Не так много. — Турюнн Габриэльсен застегнула пиджак.

— Они не могут договориться, — хмыкнул Пол Эвербю. — И все время ссорятся.

Она холодно на него посмотрела:

— Ты не понимаешь, Пол, и нечего мучить этим Лисс. Ей и без того хватает о чем подумать.

Лисс вмешалась:

— В тот четверг Майлин должна была принять пациента в пять часов. Его инициалы Й. X. Вы не знаете, кто это может быть? — Она почувствовала на себе их взгляды, они давили на нее с обеих сторон.

— Такое ощущение, будто ты расследуешь дело, — прокомментировал Пол Эвербю. Он улыбался так, словно Лисс пришла к нему на свидание.

— Успокойся, Пол, — зашипела Турюнн Габриэльсен. — Даже ты понимаешь, почему она хочет знать, что случилось. — Она снова повернулась к Лисс. — Я не знаю, с кем Майлин договаривалась в тот день. Мы не знаем пациентов друг друга.

Казалось, она с усилием сохраняет спокойствие, и Лисс подозревала, почему она так злится.

— Но у вас же общий сейф?

Турюнн Габриэльсен встала:

— У нас нет доступа к заметкам Майлин. У нее свои ящики под замком.

 

10

Турюнн Габриэльсен закончила работу с последним пациентом и выпустила его из офиса. Весь день она была очень рассеянна и плохо работала, но умудрялась держать лицо. В мыслях она проклинала то, что случилось утром. Когда она поднялась в приемную на третьем этаже и застала Пола, подъезжающего к Лисс Бьерке…

Турюнн видела ее фотографии в приложении к «Дагбладе» несколько месяцев назад. Лисс была совершенно не похожа на сестру, с особой красотой, и даже ее идиотские высказывания о доле молодой женщины не могли испортить впечатление. На самом деле ее лицо обладало еще более притягательной силой, чем на фотографиях, — смесь чего-то наивного и самоуверенного, и это сбивало с толку. Майлин часто говорила о сестре. У Турюнн создалось впечатление, что Лисс была вроде паломника на опасном пути в мир. Эти истории о хрупкой и ранимой младшей сестре ее мало интересовали, пока она не узнала про Пола и Лисс.

Она сунула руку в сумку под столом, достала телефон, ей нужно было с кем-то поговорить. Уже больше года она не говорила с Турмудом Далстрёмом. Она сама предложила ему закончить руководство ее проектом. Надеялась, он будет возражать, уговаривать ее продолжить, объяснить причины, по которым она решила бросить диссертацию. Ничего такого он не сделал. Он принял названную причину, хотя наверняка подумал иначе, и это только разожгло в ней злость.

Вместо того чтобы позвонить ему, она закончила запись в журнале и швырнула несколько документов в ящик, закрыла его, взлетела вверх по лестнице. Дверь в кабинет Пола была приоткрыта, как обычно, когда у него не было пациентов. Она один раз стукнула, распахнула дверь и остановилась внутри. Он щелкал по клавишам, будто ничего не случилось. Она закрыла за собой дверь.

— Что ей от тебя было надо? — начала она.

Он наморщил лоб, словно не понимал, куда она метила:

— Ты имеешь в виду Лисс? Лисс Бьерке?

Она не смела подтвердить, что речь идет о Лисс. Она знала, когда он врет, когда блефует и когда только собирается, потому что она знала каждую черту на этой физиономии и читала ее, как детскую книгу. Он оставил эту бессмысленную игру, так сказать, еще до ее начала.

— Ты же сама слышала. Она пытается выяснить, что случилось с Майлин. Не всем, знаешь ли, наплевать, когда исчезают близкие.

Если он намекал на нее, он вел себя очень грубо. Она сделала несколько шагов вглубь кабинета.

— Держись от нее подальше, — сказала она жестко. — Очень далеко.

Снова он наморщил лоб и теперь действительно удивился:

— Что за хрень?! Кто-то запирается в кабинете Майлин, я иду посмотреть, кто там копается. Понятия не имел, что это младшая сестра.

Турюнн ненавидела, когда он ругался.

— Я говорю только, чтобы ты держался от нее подальше.

Она заметила, как он начинает злиться. Сначала вытянул шею, потом злость появилась в глазах.

— Если бы она пришла из-за меня, ты, — он показал на нее, — Габриэльсен, к этому отношения не имела бы, ни в малейшей, черт подери, степени!

Она еще на шаг приблизилась к нему.

— Я ради тебя соврала полиции, — сказала она сквозь зубы. — Во время допроса. Надеюсь, ты не забыл. Дала ложные показания. Это наказуемо. Я могла бы изменить показания, дорогой Пол. Могла бы прийти и рассказать правду: что ты не был дома в шесть часов вечера в день, когда пропала Майлин, что ты появился только после девяти и что был не в себе. И что дело не касалось одного из твоих пациентов, как ты пытался меня уверить.

— Я сказал это, думая о тебе.

— Ах, ты, значит, меня защищаешь? Бедная Турюнн, надо о ней позаботиться. Избавь меня от своего притворства, меня от этого тошнит.

Он сдался. Всегда сдавался. Мог швырнуть что-нибудь со злости. Больно ужалить ее, но потом он сдавался. Он был не в состоянии это терпеть, будь то ссора или наоборот.

— Мне надо поработать, — сказал он сдержанно. — Надо закончить. — Он показал на какие-то документы на столе, но она не верила, что он собирается заниматься бумажной работой. Он ненавидел ее, и едва ли оставлял журнальные записи, и заявлений никогда не писал. — Или ты сама заберешь Уду из садика?

Она так и думала. Что все закончится этим. Бросит что-нибудь насчет дочери.

— Ты ее забираешь, — сказала она как можно холоднее. — Разве мы не договорились?

Он пожал плечами:

— Ну так дай мне закончить.

Его высокомерие разожгло в ней ярость.

— Она тогда все узнала про тебя и Лисс.

— Кто что узнал?

Турюнн поняла, что в нем что-то перевернулось. Он ничего больше не сказал, но, очевидно, догадался, что она имела в виду.

— So what? — попытался он казаться невозмутимым, но она заметила, как он втянул шею. Либо он взовьется, либо притихнет и заскулит. Она победила и добавила для верности:

— Я рассказала Майлин.

— Выйди! — прошипел он, продолжая стучать по клавишам.

Вернувшись в свой кабинет, она снова достала мобильник и открыла «Контакты». Связаться с Турмудом Далстрёмом, когда Майлин понадобился новый руководитель три года назад, предложила она. Она же порекомендовала Далстрёму свою подругу, назвала ее совестливой, талантливой и основательной. Если бы только она знала, что Майлин так его охмурит, даже уговорит руководить исследовательским проектом, она бы никогда их не свела. У Далстрёма было очень мало свободного времени, — в частности, он отказался руководить проектом самой Турюнн, когда она просила его за год до этого. Она давно уже анализировала свою злость, признала, что в основе всего зависть и ревность, но это ничуть не уменьшило ее ярости. А то, что Далстрём поддерживал Майлин в их профессиональных спорах, только усугубило ситуацию. Но после всего случившегося, может быть, можно про все это забыть и двигаться дальше.

Она сидела, уставившись на экран. Подумала, что теперь делает Уда. Был четверг, в садике кормили обедом. Наверное, они уже поели и играют на улице… Надо выяснить отношения с Полом. Узнать, что он делал вечером, когда пропала Майлин. Она не могла жить в этой неизвестности. Она встала и подошла к двери, но остановилась, взявшись за ручку. Надо подождать, пока он успокоится, сообразила она. Погладить его по головке. Когда он ворчит, его клинит. Когда он злится, он деструктивен для самого себя. В последнее время он много пьет. И снова начал напоминать ей, что был с Майлин почти три года. Использует это против нее. Все, чем была Майлин и никогда не будет она сама. Турюнн делала вид, будто ничего не слышит, не хотела показывать свою слабость. Во время какой-то ссоры пару недель назад он проболтался о Майлин. Потом добавил что-то о Лисс. Турюнн сделала вид, что ей это совершенно неинтересно. Но ее затошнило от ярости, когда она поняла, что его пьяный бред обоснован. Она сделала так, чтобы он выдал и все остальное. Потом он называл это все болтовней. «Пьяные бредни», — говорил он. И правда, он частенько придумывал какие-то невероятные вещи по пьяни. Но не это, про Лисс.

Всего около недели назад Турюнн обедала вместе с Майлин. В последнее время это случалось нечасто. После всех ссор из-за статей Майлин было тяжело сидеть и есть вместе. И снова Майлин выразила беспокойство о своей младшей сестре, которая, очевидно, заплыла в опасные воды. Может, она заговорила об этом, потому что оно никак не было связано с их профессиональным конфликтом. Турюнн воспользовалась возможностью расспросить побольше о Лисс, и Майлин, казалось, стало легче оттого, что она заинтересовалась сестрой. Осторожно Турюнн приблизилась ко времени девяти- или десятилетней давности, когда Майлин была вместе с Полом. И получила подтверждение того, чего знать не хотела.

 

11

Лисс сидела в кафе рядом с заводской проходной, разложив перед собой газеты. Был четверг, прошла уже целая неделя с исчезновения Майлин, и теперь сестра выбралась на первые полосы центральных газет. Накануне к матери обратились из полиции. Они хотели расширить информацию, с именем и фотографией, в надежде получить больше зацепок. Мать спросила Лисс, что она думает, хотя, конечно, уже приняла решение согласиться.

Лисс все откладывала чтение газет. Но фотография Майлин встречалась ей в каждом киоске и супермаркете. Отворачиваться не помогало. В «ВГ» она обнаружила большой материал о Бергере под заголовком «Не жалеет». Ведущий ток-шоу не видел ничего плохого в том, что высмеивал гостя передачи, не явившегося на «Табу». Была процитирована одна из его реплик с передачи: «Кажется, молодая психолог-феминистка так и не удостоит нас своим визитом. В последнюю секунду, видимо, ее снова призвало к себе быдло».

В «Дагбладе» была большая статья о Майлин. О ее работе с жертвами насилия, мнение двух бывших пациентов, которым она помогла. На следующей странице интервью с Турмудом Далстрёмом, который хвалил научную работу Майлин. Под ней заголовок «Коллеги в шоке». Фотография Турюнн Габриэльсен и его, Пола Эвербю. Кажется, ее сделали в приемной, где Лисс разговаривала с ними несколько часов назад.

Она сидела и смотрела на маленькое, украшенное к Рождеству деревце, мерцающее цветными лампочками. Люди проходили мимо с полными мешками покупок. Они суетились, покупали подарки к Рождеству, будто ничего не случилось, будто бы лицо Майлин на первых полосах ничего им не говорило… И «Дагбладе», и «ВГ» напечатали ее фотографию, которую Лисс раньше не видела, наверное недавнюю. Где-то в глубине спокойного взгляда Лисс заметила, что он молит о помощи. Она свернула газеты и бросила на пол.

Официант тут же оказался у ее столика. Очевидно, он ее узнал.

— Эспрессо? — спросил он.

— Двойной.

— Еще что-нибудь?

Много чего еще. Ее вдруг озарило. Попросить его сесть за столик и положить огромные ручищи поверх ее. Тыльные стороны ладоней были сплошь покрыты маленькими черными волосиками. Напомнили руки Зако.

Через секунду он вернулся с кофе. Положил на блюдце маленькую шоколадку в золотой фольге.

— Скоро Рождество, — сказал он с подобием улыбки в глазах.

Она достала красный блокнот. Рассмотрела почерк Майлин. Буквы были косыми и неровными, почти как у ребенка, подумалось ей. И вообще, в Майлин было что-то детское. Притом что она всегда знала, что делать.

Она написала:

Почти всему, что я знаю, меня научила Майлин. Но только не тому, что с этим делать.

Страсть — это только ненависть и любовь.

Ребенок, ищущий любви, сталкивается со страстью.

Была ли Майлин в офисе в тот вечер?

Турюнн Габриэльсен. Ревность.

Спросить Далстрёма, что произошло между ней и Майлин.

Руки Пола всегда холодные и склизкие.

Майлин: на дачу вечером в среду. Позвонила Вильяму. Еще кому-нибудь? Послала мне сообщение в четверг. Связалась с Бергером? Виделась ли она с Бергером?

Табу. Нам нужны табу.

Пациент, с которым она договаривалась: Й. X. Виделась ли она с ним?

Death by water. Какое-то название. Фильм? Можно ли умереть, если выпить слишком много воды? Офелия.

Как насчет Вильяма? Видела ли Майлин, кого он напоминает?

Она долго смотрела на последнее предложение. Сама не думала об этом сходстве, пока не написала.

Его манера говорить. И еще мимика.

Когда мы в последний раз говорили с отцом?

Папа.

Она сунула блокнот обратно в сумку. Хорошо, когда он там. Блокнот Майлин. Теперь он ее. Может, Майлин хотела, чтобы она в нем писала. Подумав об этом, она снова вытащила блокнот.

Почему я почти ничего не помню из детства?

Я помню дорогу в школу, пару учителей, даже имена некоторых. Я помню, как Таге пришел к нам домой и что мы его ненавидели. Я помню, как мы сидели на диване и смотрели отца по телевизору, а мать вышла, не хотела сидеть вместе с нами. Но обо всем остальном мне надо было спросить тебя, Майлин. Я не помню отца, пока он не уехал. И все равно я его ясно себе представляю.

Куда делись воспоминания? Они совсем исчезли или распиханы по ящикам, которые больше не открыть?

Полицейского в Амстердаме зовут Воутерс. Я пыталась забыть его фамилию. Не могу, может, я смогу забыть, что там произошло? Если придумаю себе другую историю о ночи на Блёмстраат. Буду рассказывать ее снова и снова. Так много раз, что она превратится в воспоминание и вытолкнет то, что я вижу сейчас.

Она доехала на трамвае до вокзала, поднялась по лестнице в здание. Еще полчаса оставалось до автобуса в Лёренскуг. Боялась ехать туда. Мать попыталась что-то украсить. Повесила звездочку на окно. Достала вертеп, который всегда стоял на книжной полке перед Рождеством. Раньше Майлин и Лисс по очереди добавляли в него фигурки каждый день. Осликов и Иосифа, волхвов, пастухов, ангелов, Марию, младенца Иисуса клали только утром в само Рождество. Мать сохраняла ритуал после переезда. Ни одной секунды за свою жизнь она не верила в то, что происходило в этих яслях. Но фигурки надо было расставлять, одна и та же церемония год за годом. А теперь казалось, она их достала, чтобы они привели Майлин домой к Рождеству, она ведь всегда была дома, когда выставлялась колыбель с младенцем.

Лисс медленно шла по переходу к автовокзалу. На полпути развернулась. Мысль провести ночь в доме в Лёренскуге была невыносима. Потащилась обратно в здание вокзала. И в этот момент заметила человека у газетного киоска. Он был худой, костлявый, с взъерошенными черными волосами. Она тут же узнала того типа, что появился в кабинете у Майлин в первый день ее приезда. На нем был тот же самый бушлат с якорем на нагрудном кармане. Теперь он разговаривал с какой-то девушкой в пуховике и грязных джинсах.

Лисс подошла к нему:

— Узнаешь меня?

Парень взглянул на нее. У него была вмятина на лбу под челкой.

— А должен? — спросил он равнодушно.

— Мы виделись два дня назад. В кабинете Майлин Бьерке.

В нем не было ни капли давешнего беспокойства.

— Не знаю, о чем вы.

Но у Лисс всегда была отменная память на лица.

— Это был ты. Ты что-то оттуда забрал. Как тебя зовут?

Он повернулся спиной и поспешил прочь вместе с девушкой в пуховике. Лисс побежала за ними:

— Зачем ты вырвал страницу из ее ежедневника?

— Да хрена ли ты ко мне привязалась?

— Я все рассказала полиции. Они тебя ищут.

Он остановился, подошел к ней:

— Заговоришь со мной еще раз, получишь в морду.

Он схватил девушку за руку и исчез в дверях.

 

12

Пятница, 19 декабря

Она позвонила Вильяму. Когда он ответил, кто-то громко кричал на фоне, и он ее не слышал, ей пришлось перезвонить.

— Я на семинаре, — извинился он. — Осталась минута до конца перерыва. Что там с машиной Майлин?

— Мне надо ее одолжить.

— Одолжить машину? А можно?

— Почему нет?

— Не знаю. Может, она — доказательство… Извини, Лисс, я совсем плохо соображаю. Наверняка можно. У меня есть запасные ключи на связке. Когда она тебе нужна?

У нее не было определенных планов.

— Собираюсь на дачу ближе к вечеру. Могу заехать и захватить ключи. Мне еще кое-что надо сделать до этого.

*

Мужчина, открывший дверь, был лет сорока с лишним, тощий, с редкими волосами и большими залысинами. Хотя было еще очень рано, он был в костюме и белой рубашке, впрочем не застегнутой доверху.

— Лисс Бьерке, осмелюсь предположить? — произнес он с легкой шепелявостью.

Она это подтвердила, и он впустил ее:

— Я — Одд. Его дворецкий. — Последнее он произнес с небольшим поклоном, после чего шагнул с ковровой дорожки в коридоре и открыл еще одну дверь. — Бергер, визитер пожаловал.

Лисс услышала в ответ какое-то ворчание. Мужчина, назвавшийся Оддом, помахал ей:

— Бергер принимает в гостиной.

Она была готова вот-вот расхохотаться от этой торжественной манеры изъясняться, но сдержалась.

Гостиная была светлая, с широкими окнами и эркером, выходящим на улицу Лёвеншольд. Мужчина, узнаваемый по фотографиям в газетах и телепередачам, сидел за письменным столом у окна и тюкал двумя пальцами по клавиатуре. В жизни он выглядел старше, лицо было желтое, осунувшееся.

— Садитесь, — сказал он, не поднимая взгляда.

Она осталась стоять. Ей никогда не нравились приказы, особенно от пожилых мужчин.

Наконец-то Бергер обернулся.

— Хорошо, что вы все еще стоите, — улыбнулся он и скользнул по ней взглядом. — Женщина вроде вас не должна садиться, пока ее не разглядят. — Он указал на диван у противоположной стены. — Вы не похожи на сестру, — заявил он. — Совсем не похожи. Кофе?

Он встал, заполнив собой комнату. На письменном столе стоял латунный колокольчик, он схватил его, позвонил. Тут же в дверях появился Одд.

— Подай нам кофе, пожалуйста, — попросил Бергер.

Одд повернулся к Лисс:

— Латте? Эспрессо? Американо?

Его шепелявость стала отчетливее, и Лисс заподозрила, что это нарочно.

— Эспрессо, — ответила она, — лучше двойной.

Снова небольшой поклон, и Одд исчез. Теперь все выглядело еще смешнее, и Лисс подумала: что это за пьеса разыгрывается перед ней?

— Он представился как ваш дворецкий, — сказала она и с некоторым колебанием села.

— Так он и есть дворецкий, — признался Бергер. — Получил образование в лучшей академии дворецких в Лондоне. Понятия не имею, что бы я без него делал.

— Наверняка хорошо для вашего имиджа, — прокомментировала Лисс.

Бергер, хромая, подошел к креслу с другой стороны стола.

— Разумеется. За счет него я и живу. Годовая зарплата дворецкого не такая уж высокая, и она себя оправдывает.

Он достал пачку сигарет, французских, «Голуаз», предложил ей и прикурил от золотой зажигалки с выгравированными инициалами Э. Б.

— Подарок от спонсоров, — улыбнулся он, заметив, что она разглядывает зажигалку. — Самое большое милосердие в моей жизни демонстрируют спонсоры. Я живу за счет милосердия. Из милосердия.

Дверь беззвучно растворилась, и появился Одд с подносом. На нем стоял серебряный кофейник, чашки, блюдца, сахар и маленький сливочник с молоком. На руках дворецкого красовались белые перчатки, и тут уж Лисс не удержалась от смешка. Никто не спросил, над чем она смеется, а Одд удалился, разлив кофе по чашкам, так же тихо, как появился.

— Я, как вы знаете, виделся с вашей сестрой, — сказал Бергер. — Но не в тот вечер, когда она должна была появиться в студии.

Лисс почувствовала, что он заговорил об этом, чтобы опередить ее.

Он все еще сидел и разглядывал ее.

— А теперь вы хотите узнать, что случилось с Майлин. Это естественно. Вы только что вернулись из Амстердама, как я слышал.

Он обнажил зубы, очень белые, крошечные, похожие на молочные. От этого улыбка его стала шаловливо-детской, по контрасту с помятым лицом и огромным телом.

— А вы защищаете насилие над детьми, как я слышала, — сказала она и затянулась крепкой сигаретой.

— Правда? — Он зевнул. — Это моя работа — провоцировать людей, говорить о том, что их злит и что они обожают слушать. Вы наверняка видели рейтинги моего шоу. Да? Последнюю передачу посмотрело более девятисот тысяч. Мы приближаемся к магическому миллиону. После каждого эфира мы вынуждены останавливать работу телефонных операторов из-за перегрузки. Газеты одного только Осло написали о «Табу» больше двадцати пяти полос. Но разве об этом мы собирались говорить? У меня редко бывают гости, особенно незнакомые дамы.

— О чем же мы собирались говорить?

— О вас, Лисс Бьерке. Это куда интереснее. Молодая женщина отправляется в Амстердам учиться дизайну. И все больше работает моделью. Причем работа все больше сомнительного свойства, по крайней мере с точки зрения обывателя. Давайте поговорим о вашей показной богемности и выборе любовников.

Она со звоном поставила чашку на блюдце.

«Откуда, черт возьми, вы это знаете?» — могла бы она спросить, но заставила себя промолчать. Прогнала мысль, что в эту секунду кто-то ходит по Осло и наводит справки о ее местонахождении. «Воутерс», — промелькнуло у нее в голове.

— Расскажите о себе, Лисс, — призывал Бергер. — Я падок на хорошие истории.

Она моргнула несколько раз, снова пришла в себя. Неужели Майлин рассказывала о ней этому типу? Не похоже на нее. Лисс взглянула на Бергера. Черная челка, свисающая на лоб, скорее подчеркивала, а не скрывала опустошенность на лице. Но посреди этого поля битвы взгляд за узкими прямоугольными очками был мягким и светлым. Она видела отрывки «Табу», выложенные в Сети. Бергер говорил о детях, что их сексуальность неизбежно становится товаром в рыночном обществе, когда все продается и покупается. Он говорил о допинге как о необходимости, если спорту суждено по-прежнему соответствовать нашему запросу на сверхчеловеческое. О легализации героина, более интересного и чистого наркотического вещества, чем алкоголь. Героин убивает удивительно мало людей. К смерти приводит криминализация наркотиков и все, что с ней связано: грязные шприцы, грязный секс, убийства как следствие неоплаченных долгов.

— Я падок на истории, — повторил он. — Особенно когда их рассказывает кто-то вроде вас, хотя мой интерес к красивым молодым женщинам переходит все больше в область академическую. — Он сделал беспомощный жест от области паха к голове. — Все больше в этом направлении, — вздохнул он. — Ну, хватит об этом, расскажите о себе. Тогда я взамен пообещаю: вы узнаете то, зачем пришли.

К этому она была не готова. На секунду так смутилась, что могла бы даже сесть к нему на коленки, как маленькая девочка, стоило только ему попросить. «Надо собраться», — подумала она и сказала что-то о дизайнерских планах. На это он улыбнулся из облака «Голуаза», отчего она проговорила что-то о своих попытках быть моделью: для нее это не имело значения, но кто-то, непонятно зачем, призывал ее заняться этим на полную.

— Не притворяйтесь, будто не понимаете зачем, — скомандовал Бергер. — Вы уже давно заметили, как ваше присутствие действует на других. Может, даже всегда это знали.

— Не всегда, — выпалила она. — Я типичный гадкий утенок, оказавшийся в чужой стае. В начальной школе со мной никто не водился. Да и в средней тоже.

— Могу себе представить, — кивнул он.

Она хотела на этом остановиться, но продолжала рассказывать. О жизни в Амстердаме. Фотосессиях. Вечеринках. Хотела было упомянуть Зако. В последнюю секунду резко повернула разговор:

— Вы собирались рассказать о Майлин. Как вы с ней познакомились.

Снова уголки губ раздвинулись и обнаружили белые мышиные зубки. Без сомнения, он обратил внимание, как резко она сменила тему.

— Майлин мне понравилась, — сказал он. — Вы мне обе нравитесь — такие разные.

— Зачем вы хотели, чтобы она участвовала в «Табу»?

Он откинулся в кресле, скорчив гримасу, будто у него болела спина:

— То, чем я занимаюсь, Лисс, отличается от этих вечных реалити-шоу, которые всем давным-давно надоели. Когда я появляюсь на экране, что-то происходит. В моих шоу есть что-то неподконтрольное, определенно неприятное, даже потенциально опасное. Во-первых, я использую самого себя, свою жизнь. Свои собственные злоупотребления. Насилие, секс и разрушение. А еще я приглашаю много клоунов, которые душу продадут, лишь бы оказаться на экранах. Сначала я был как прокаженный, теперь меня не гнушаются политики и паразиты от СМИ. Это дает им очки. Этих гостей я могу отчитывать и делать с ними что угодно. Все равно, что бы я ни говорил, они одинаково мило улыбаются и стараются выглядеть круто. — Он гулко засмеялся и закашлялся. — Но других я приглашаю, чтобы было сопротивление, — продолжал он, успокоившись. — Я читал некоторые статьи Майлин в газетах и позвонил ей. Она такая же резкая на самом деле, как я предполагал. Но по-другому. Никакой феминистской болтовни. Ее волнует мир вокруг, а не идеология.

— Вы встречались не раз?

— Три. Она была у меня в гостях несколько недель назад. Мы сидели здесь и планировали шоу.

— Я в это не верю, Майлин никогда бы не дала использовать себя для ваших целей.

Он снова засмеялся:

— На это ответа у нас нет. Она хотела превратить передачу в нечто отличное от задуманного мной. И ладно. Лишь бы был градус. Мне нравится, когда люди говорят напрямую. А потом она не появилась.

— Она с вами связывалась.

— Позвонила накануне, — подтвердил он. — Сказала, что хочет со мной поговорить. Какие-то практические вопросы, которые надо разъяснить перед эфиром. Она чудовищно дотошная. Мы договорились, что я загляну к ней в офис по дороге в студию. Что я и сделал.

— Значит, вы все-таки виделись в тот вечер?

— Она послала мне сообщение, что опаздывает, отправила мне код от входной двери и попросила подождать в приемной. Но, как я сказал, она не появилась.

— А вы там сидели?

— Эй, Лисс, я все это уже сообщил в показаниях полиции. Будете еще спрашивать, я решу, что вы работаете на них.

За его дразнящим тоном она заприметила что-то более серьезное, вроде предупреждения. Она затушила сигарету, решила зайти с другой стороны:

— Думаете, мы можем обойтись без табу?

Он глубоко затянулся, подержал немного дым в легких и потом с шипением выпустил его сквозь зубы.

— От каких-то мы избавляемся, но все время появляются новые. Я работаю, чтобы разрушать их быстрее, чем они успевают появиться.

— Зачем?

— Потому что я — революционер, визионер, тот, кто хочет открыть что-то более честное и чистое, чем эта пустая культура, которая нас вот-вот задушит… — Он посмотрел на нее очень серьезно. Потом вдруг осклабился. — Не пытайтесь меня обмануть. Конечно, это никакого отношения к политике не имеет. Я занимаюсь тем, что мне всегда нравилось, — провокациями. Понимаете, почему я перестал быть священником? Если дать детям игрушки, большинство сядет с ними играть. Но некоторые тут же примутся их разбирать, чтобы посмотреть, что там внутри. А потом отбросят их в сторону. Я — такой ребенок. И никогда другим не буду. И прекрасно, что на этом можно заработать кучу денег. — Он снова гулко засмеялся. — Но сейчас я подумываю завязать.

— С телевидением?

— Вообще-то, со всем… Передача после Нового года будет последней. Знаете о чем?

Она не знала.

— О смерти! Смерть — абсолютное табу. Она поглощает все. Ее даже не зацепить.

— Ток-шоу о смерти? Вы, наверно, не первый, кто до этого додумался?

— Я сделаю это по-другому. — Он замолчал.

— Вы меня заинтриговали, — сказала Лисс.

— Ничего не получится без иронии, — улыбнулся он гордо. — И тем не менее все должно быть до смерти серьезно. Больше я ничего не скажу. Вы и так заставили меня выдать слишком много.

 

13

Она запрыгнула в трамвай на Фрогнервайен. Встала в заднем вагоне, не платя за проезд. Послала сообщение Вильяму. Он все еще был на семинаре, но ответил: «Кафе „Пер на углу“, в час?»

Она была там без четверти. Выпила эспрессо. Вышла, покурила на холоде, купила газету и снова села внутри. Он появился в двадцать минут второго, и это ее разозлило.

— Тебе не надоело зубрить эти законы и параграфы? — сказала она только.

— Давай не будем!

Он заказал кофе латте, она — еще один эспрессо. Неожиданно почувствовала желание, бодрящее больше кофе.

— В этом городе так темно. Свет все время исчезает.

— В Амстердаме, наверно, не сильно светлее зимой, — заметил Вильям.

Лисс не хотела говорить об Амстердаме.

— Я сегодня была у Бергера.

— У Бергера? — воскликнул он. — Что ты там забыла?

Она не ответила. Мимо по тротуару туда-сюда бродила пожилая дама. В руках она держала крошечную шляпку.

— Там безветрие.

Вильям отхлебнул кофе:

— Ты поехала туда, потому что там нет ветра?

Она взглянула на него. Под глазами у него были темные круги.

— Ты говорил, что Майлин выяснила что-то про Бергера. И хотела надавить на него перед эфиром.

— Ты спросила его об этом?

— Я заехала, чтобы составить впечатление. В следующий раз, может быть, спрошу его прямо.

Вильям покачал головой:

— И что, ты думаешь, из этого выйдет? Он рухнет на колени и признается в чем-нибудь? — Вильям казался совершенно потерянным. — Предоставь это полиции, Лисс. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты можешь только запутать все дело. — Он откинул со лба длинную челку. — Я тоже недоволен их работой, — сказал он тихо. — Кажется, они не понимают, что шансы с каждым днем уменьшаются. Если только что-нибудь не произойдет в ближайшее время…

Лисс ждала. То, что он оставил за скобками, повисло где-то между ними. Она втянула в себя кофе двумя большими глотками, вздрогнула и отставила чашку.

— Я уверена, ты знаешь, что Майлин выяснила про Бергера.

— Ты права, — ответил он.

Он молчал, она теряла терпение.

— Я хочу, чтобы ты сказал.

Она видела, как у него заходили желваки. Потом он тяжело вздохнул.

— Майлин, очевидно, с кем-то о нем разговаривала, — сказал он. — С кем-то, кого Бергер много лет назад ввел в тайны взрослой жизни. И именно это она хотела выдать в эфире. Рассказать, глядя прямо в камеру.

Лисс закрыла руками глаза:

— Разоблачить Бергера как педофила в прямом эфире?

Вильям взял салфетку и стал ее теребить:

— Она хотела заставить его отменить передачу, чтобы продемонстрировать, что всему есть предел. Я спросил, понимает ли она, какая может быть реакция. Она утверждала, что да. Боюсь, она ошибалась.

Лисс задумалась, потом сказала:

— Бергер уверяет, что она так и не пришла на встречу.

Салфетка порвалась. Вильям уронил кусочек на пол.

— Может, он и говорит правду.

Лисс показалось, что все вокруг затихло. Будто за соседними столиками все замолчали. «Ему больно, — подумала она. — И тебе больно, Лисс».

Она дотронулась до его руки:

— Пойдем прогуляемся. У тебя есть время?

Они пересекли площадь перед Ратушей, пошли дальше по набережной. Во всех окнах горели рождественские звезды.

— Вы собирались пожениться летом, — произнесла она в никуда.

Вильям покосился на нее:

— Откуда ты знаешь?

— Майлин послала мне сообщение. Попросила меня не занимать праздник Ивана Купалы на будущий год.

— Мы же договорились никому не говорить, до Рождества. — Он смотрел прямо перед собой. — Она восхищалась тобой, — сказал он неожиданно.

Лисс вздрогнула:

— Кто?

— Майлин говорила, ты всегда была мужественнее ее. Ничего не боялась. Забиралась на крутые склоны, всегда первая. Прыгала с высоких камней.

Лисс присвистнула.

— Ты все бросила и свалила в Амстердам, — продолжал он. — Майлин же чувствовала себя привязанной к дому.

«Как ты справишься, Лисс?»

— А как насчет тебя? — спросила она, чтобы переменить тему. — Ты смелый?

— Когда надо.

Они стояли у факела мира, на самом краю набережной. Несколько кораблей качались на воде в холодном фьорде. Поднимался ветер. Легкие снежинки кружились на ветру и никак не могли приземлиться.

— Когда ты едешь на дачу?

— После обеда.

Он достал связку ключей, открыл брелок и снял ключ от машины.

— Думаешь, выяснишь там что-нибудь про Майлин?

Она покачала головой:

— Вы же были там с Таге. И полиция тоже.

Она повернулась к пламени, горевшему в листовидном сосуде, протянула к нему руки. Проверила, насколько близко можно поднести руки и не обжечься.

 

14

Лисс припарковала машину Майлин у Бюстермусан. Поднялась пешком вверх по лесной дороге в тишину. Не в тишину, а в звуки леса: шум зимних птиц, ветер в кронах, собственные шаги.

Она дошла до места, где надо было сворачивать с дороги. Снег растаял и снова примерз. Можно было идти без снегоступов. Сначала очень круто вверх. Она не была здесь почти четыре года, но помнила почти каждое дерево и каждый пригорок. Куда бы она ни отправлялась, она всегда носила с собой этот пейзаж.

Она забралась на вершину и увидела крышу дачи сквозь деревья. Стояла и смотрела на озеро и хребет на другой стороне. Только с наступлением сумерек она спустилась.

Сильно пахло морилкой. Она вспомнила, Майлин как-то осенью говорила, что они с Вильямом собирались здесь красить. Спрашивала, не приедет ли Лисс им помочь. Лисс провела рукой по шершавым доскам снаружи. Прикосновение вызвало воспоминания о Майлин. Казалось, она здесь, и на секунду Лисс потеряла уверенность, что сможет войти в дом.

Она зажгла парафиновую лампу на кухне, взяла ее в гостиную. Обнаружила выгоревшие дрова в глубине камина. Видно, Майлин спешила. Никогда они не уезжали с дачи, бросив недогоревший камин. Все должно быть прибрано, зола сметена и заложены новые дрова, чтобы в следующий приезд оставалось только зажечь спичку. Теперь Лисс пришлось выметать камин и идти в сарай за дровами. Вильям и Таге только бегло заглянули, и еще кто-то из полиции. Кто-нибудь из них разжигал камин? На Майлин было так непохоже нарушать строгие правила, ими же самими придуманные.

Потом Лисс включила радио, нашла фортепианную музыку. И даже этого было слишком много, она ее выключила, надо было оставить комнату без звуков. Она встала у окна и смотрела на озеро в сумерках. Много лет назад они стояли здесь так же, Майлин рядом, тоже зимой, солнце вот-вот собиралось закатиться за склоны, деревья блестели иголками. «Это место мы никому не отдадим, Лисс. Оно наше, твое и мое».

Лисс плакала. Не понимала, что происходило, потрогала щеки.

— Майлин, — пробормотала она, — если это моя вина…

«Это не твоя вина. Ты ни при чем».

Мне надо явиться с повинной. Я его убила.

Она нацепила фонарик на голову, схватила два ведра и спустилась между деревьев. Шла по руслу ручья к большому камню. Он был крутой, как скала. Внизу — страшная глубина. Отсюда они прыгали летом. Надо было прыгнуть немного вперед, чтобы выбраться из ключа. Внизу была полынья. Если она замерзала, лед был тоньше хрупкого стекла. Бьющая из ключа вода не давала озеру в этом месте замерзнуть даже в самый лютый мороз. В глубине лежали гниющие стволы деревьев, и тепло, которое они выделяли, тоже мешало льду установиться. Она выбросила цинковое ведро, держа его на веревке, оно пролетело почти три метра и только потом плюхнулось где-то внизу. Она осторожно вытянула его и повторила то же со вторым.

Невдалеке слева была небольшая бухта. «Наш пляж», — называли они ее, потому что она была покрыта крупным песком. Пляжика хватало только-только, чтобы им вдвоем лечь загорать на солнце. Голышом, если никого вокруг больше не было. Над ним среди деревьев стоял старый лодочный сарай с лодкой и каноэ.

Она зашагала по снегу к пляжику. Поставила ногу на лед, перенесла на нее весь вес, он выдержал бы, если по нему пойти прямо. Но если пойти направо, к камню и ключам, лед начнет трескаться и можно провалиться, погрузиться в ледяную воду. «Death by water», — вспомнила она. Если Майлин пошла этой дорогой… Но она не пошла. Машину нашли в Осло. Мог ли кто-нибудь переправить ее туда?

Она затопила печку, поставила воду для кофе и супа. Вышла на крыльцо и зажгла сигарету. Майлин терпеть не могла, когда внутри курили. Будет вонять потом годами, считала она, и Лисс никогда не нарушала запрета.

Влив в себя миску супа минестроне, она занялась гостиной, кухней и двумя спальнями. Она смотрела в шкафах, зажигала фонарик и светила под кроватями. Поднимала матрас на кровати-чердаке, где обычно спала Майлин. Кроме камина, все выглядело как обычно.

Она подложила пару поленьев, села на диван, подобрав под себя ноги. Осмотрелась вокруг. Рога на стене, рядом с барометром. Они были огромные, наверное с гигантского лося. Это она их нашла. Внизу, у озер Бёртерванн. Летом они брали каноэ и проносили его между озерами. Искали бобровые запруды. Ночевали под открытым небом. Просыпались с рассветом и прокрадывались к токующим глухарям. Все это она помнит прекрасно. Ей было двенадцать, а Майлин шестнадцать. Но от более раннего детства у нее остались только разорванные воспоминания и неясные картинки. Когда Майлин рассказывала об их детстве, ее всегда поражало, как мало помнит Лисс. «Ты не помнишь, как чуть не утонула в Моррванне?» Лисс не помнила. «Ты ходила в первый класс и решила, что научилась плавать. Мне пришлось прыгать в воду прямо в одежде, чтобы вытащить тебя».

Ее взгляд остановился на фотоальбомах на полке. Они остались от отца. Дома у них от него ничего не было, но, поскольку дача принадлежала ему, пока он не передал ее им с Майлин, он перевез альбомы сюда. Она сняла с полки один. Не перелистывала их лет с одиннадцати-двенадцати. В этом было что-то почти запретное. Прошлое отца. С этой частью семьи всегда что-то было не так. О ней никогда не говорили. Дедушку Лисс едва помнила, он был огромный, с седой бородой. Майлин говорила, что он всегда ходил в костюме и подражал голосам разных птиц: кукушке, и вороне, и, конечно, синице, потому что они все время пели вокруг. Но он подражал и грифам, кондорам и фламинго. Трудно сказать, откуда он это знал, он никогда никуда не ездил и почти никогда не смотрел телевизор.

С одной из фотографий на нее очень серьезно смотрел отец. Высокий и бледный, с длинными волосами, он стоял перед родительским домом на краю леса. Дом снесли много лет назад. Теперь там находилось учреждение для трудных подростков. На другой фотографии отец был где-то в горах, на нем был анорак с низко надвинутым капюшоном, и он карабкался вверх на лыжах. Лисс перелистала альбом до фотографии, которая ей нравилась больше всего. Она сидела высоко у него на закорках, держала его за длинные каштановые волосы, будто за вожжи на лошади. Когда она увидела фотографию, в животе защекотало, и тут же она вспомнила: он спотыкается, а она кричит, летя к земле, в последнюю секунду ему удается сохранить равновесие. Потом он повторяет тот же трюк. Она рыдает и просит его остановиться, отпустить ее, но он понимает, что на самом деле ей хочется еще и еще.

Коричневый фотоальбом был старый. Из папиного детства. Отец помогал по хозяйству на каком-то соседнем хуторе, Майлин ей его показывала. Отец собирал коров по вечерам. Или вешал сено на просушку. Он был худым и долговязым, как Лисс. В дверях стояла она, его мать. «Ты похожа на нее. Как две капли. Видишь?». Это голос отца. Она даже его помнит. Может, они сидели здесь, на даче, на этом диване? Они листают этот альбом вместе, когда он говорит ей об этом сходстве, будто тайну, которую никому больше нельзя рассказывать… Фотография бабушки черно-белая, но Лисс уверена, что и цветом глаз и волос она пошла в бабку. Высокая худая женщина в блузе и длинной юбке, бледная, со странным взглядом, наполовину отсутствующим, наполовину мечтательным. Волосы убраны на старинный манер. На другой фотографии она стояла на крыльце и улыбалась и была еще больше похожа на собственные фотографии Лисс. Все, что она знала о бабушке, она слышала от Рагнхильд. У бабушки была собственная студия, где она рисовала дни напролет, но из этого, очевидно, ничего не вышло. Она уехала от семьи, когда отцу было десять лет, но Лисс не знала куда. Может, даже отец этого не знал. По словам Рагнхильд, она страдала каким-то заболеванием и кончила свои дни в психушке в Гаустаде.

Лисс взяла блокнот. Доставшийся от Майлин.

Почему, Майлин, ты помнишь все, а я все забыла?

Она сидела, думая над этим вопросом, потом продолжила:

Все, о чем я тебя расспрошу, когда ты вернешься.

У Вильяма есть что-то во взгляде, напоминающее отца, ты заметила? И вокруг лба тоже. И что-то в манере говорить. Но рот другой.

Майлин, я скучаю по тебе.

«Я тоже скучаю по тебе, Лисс. Как ты справляешься?»

Почему ты не прибрала в камине перед отъездом?

«Не могу этого рассказать».

До Рождества осталось пять дней. Я хочу, чтобы ты вернулась.

Она записала до малейших деталей, что Майлин могла делать на даче в последний вечер: приготовила себе еду, посидела с бокалом вина, глядя на огонь в камине, или поработала за ноутбуком при свете парафиновой лампы. Она записала, о чем сестра могла думать перед сном. Как она собрала вещи на следующий день, вдруг у нее осталось очень мало времени, потому что надо было с кем-то встретиться, и она не успела прибрать в камине. Она поспешила через лес к машине. Выехала с парковки.

Что случилось потом, Лисс не могла себе представить.

 

15

Вторник, 23 декабря

Общая кухня была не сильно заставлена. Холодильник, стол с пятью стульями, маленькая плита, микроволновка. На стене висел плакат — тающие часы Сальвадора Дали.

Какой-то парень в кенгурушке зашел, взглянул на Лисс, достал что-то из холодильника — кажется, печеночный паштет. Он отрезал кусок хлеба, намазал паштетом и вышел из кухни с бутербродом в руках.

В этот момент из туалета вернулась Катрин.

— Пообещай, что никогда не переедешь в студенческую общагу, — потребовала она. — Как только у меня появятся деньги на что-нибудь получше, я съеду отсюда моментально. — Она покосилась на столешницу, заставленную немытой посудой и остатками еды. — Ты представить себе не можешь, как мне надоело, что никто за собой не убирает. Парень, который только что заходил, — просто редкостная свинья. И это еще мягко сказано.

Когда они вместе делили квартиру на Швейгорсгате, Катрин часто ругалась из-за того же — свиньи, обычно мужского пола, которые никогда не прибираются. Лисс освежила память подруге, и Катрин пришлось признать, что она жила еще в паре квартир с другими, и там было так же гадко.

— Если мне суждено жить с каким-нибудь мужчиной, пусть это будет медбрат, — заявила она. — Их, по крайней мере, учат соблюдать чистоту.

— Я с трудом представляю тебя вместе с медбратом, — прокомментировала Лисс.

— Почему же? Если он будет заинькой по отношению ко мне. Пусть даже геем. Только бы прибрал за собой, прежде чем смыться.

В последний раз они виделись больше трех лет назад. Катрин отрастила волосы и покрасила их в темный цвет. Стиль в одежде тоже сменился — от мешковатых свитеров к узорчатым футболкам в облипку и кружевным лифчикам под ними, от широких джинсов унисекс к брюкам стретч, в которых она выглядела очень стройной. Когда Лисс спросила, в чем дело, Катрин призналась, что стала заглядывать в фитнес-центр. Она все еще интересовалась политикой, но уже несколько лет как перестала занимать заброшенные дома и драться с полицией. Теперь она училась на политолога и заседала в совете студенческой организации.

— Как там у вас дома?

Лисс не думала о Лёренскуге как о доме, но не стала спорить:

— Можешь сама себе представить.

Катрин кивнула:

— У меня это просто в голове не укладывается. Для вас это, наверно, вообще…

Она не смогла закончить, а Лисс не ответила. Она зашла к Катрин, чтобы передохнуть. Перестать говорить о том, что ее мучило. Подруга, очевидно, это поняла. Она встала, достала кофе, яблочный сок и крекеры.

— Ты все еще живешь на отрицательном калорийном бюджете? — спросила Лисс, заметив упаковку.

— Ага.

— И мяса по-прежнему не ешь?

— Иногда ем. Только не медвежатину и не волчатину.

Лисс улыбнулась. На секунду ей полегчало, но потом мысли снова принялись ее терзать.

— Что у тебя ассоциируется с «Death by water»? — спросила она и насыпала в чашку три ложки с горкой растворимого кофе. — «Гугл» дал огромную кучу ответов. Мне кажется, это название фильма. Или романа.

Катрин была более образованна и всегда любила авторское кино.

— Известное название, — согласилась она. — Может, рок-группа?

Она сходила в комнату, вернулась с ноутбуком, вышла в Сеть. И сразу же воскликнула:

— Конечно! «The Waste Land», поэма Т. С. Элиота. Я ее даже читала когда-то.

Лисс посмотрела на экран поверх ее плеча: «Phlebas the Phoenician, a fortnight dead, Forgot the cry of gulls, and the deep sea swell».

— Ты полюбила стихи? — удивилась Катрин. — Ты же никогда этим не увлекалась.

— Нет, просто всплыло… Мне нравится. Утонувший финикиец.

Она дочитала до конца. Шепчущее подводное течение вычищало кости утопленника. Он лежит там глубоко в море, поднимается и падает, проплывает сквозь образы в бурлящем потоке.

— Это может иметь какое-то отношение к Майлин, — сказала Лисс. — Она написала на стикере: «Спросить его о „Death by water“» — и приклеила стикер на доску.

Катрин кликнула на какой-то комментарий и прочла вслух:

— «Поэма „Бесплодная земля“ — это блуждание в калейдоскопическом мире, пораженном проклятием бесплодия. И ни один персонаж в этой охваченной заклятием земле не видит надежды, почти все они слепы». — Она повернулась к Лисс. — Думаешь, это как-то связано с исчезновением Майлин?

— Наверняка нет. Но все, что я нахожу после нее, имеет значение для меня. Все, что сообщает о ее мыслях и делах.

После кофе Катрин принесла бутылку ликера «Southern Comfort». Она всегда любила сладкое. После пары рюмок она предложила Лисс отправиться куда-нибудь в город. Лисс не знала, что ответить. Она не была уверена, что подруга действительно хочет провести с ней вечер. Она чувствовала, что как будто окружена пленкой. Это ее защищало, но в то же время делало недоступной.

— Я сейчас не самая крутая компания для похода по кабакам, — сказала она.

— Приди в себя, Лисс Бьерке, — ответила Катрин с раздражением. — Если ты думаешь, что я ищу только развлечений…

— В любом случае мне не помешает дать мозгу какую-то новую пищу, — прервала ее Лисс и опустошила рюмку. Мысль провести вечер в Лёренскуге с матерью и Таге была ей отвратительна.

Несмотря на скудость гардероба, Катрин целый час выбирала себе одежду. Лисс выступала в качестве стилиста, к чему, по мнению подруги, у нее были прекрасные способности, тем более что, как с приличной дозой иронии намекнула Катрин, автор заметки в «Дагбладе» утверждал, что Лисс «стоит на пороге модельной карьеры». Лисс не стала говорить, что потратила не более десяти минут на то, чтобы собраться перед выходом. Она взяла один из свитеров из шкафа Майлин. Кожаная куртка наконец-то высохла, но на ней остались уродливые пятна. Катрин, в свою очередь, остановилась на коротком облегающем шелковом платье. Она легла на пол и натянула прозрачные колготки, но не надела трусов. Она собиралась встретиться с однокурсницей. Ее звали Тереза, и у нее начинался роман с футболистом.

— Он играет в элитной серии, — поведала Катрин, когда они сели в метро в сторону центра. — Наверняка кусок мяса высшего качества.

Тереза стояла перед клубом «Моно» и что-то щелкала на мобильнике. Она была темноволосая, маленького роста, с очень выразительными черными глазами. Между узкими губами была зажата незажженная сигарета.

— Как насчет филе? — спросила Катрин.

— По ходу.

Лисс едва ли интересовал их кодовый язык, но Катрин, видимо, решила не давать подруге чувствовать себя лишней в этот вечер.

— Мы с Терезой разработали классификацию интересующих нас мужчин, — объяснила она.

— Это ужасно просто, — призналась Тереза. — Те же названия, что на мясном прилавке. В общем, лопатка и бескостная говядина — это ziemlich schlecht.

— Хуже всего потроха, — скорчила рожицу Катрин. — Я терпеть не могу печенку.

— О’кей, печень и потроха — хуже всего, — согласилась Тереза. — Потом идут лопатка, грудинка и т. п. Котлеты на кости и ветчина приемлемы.

— А сегодняшний твой тип — это филейная часть, — вмешалась Лисс, чтобы показать, что все поняла. — Как насчет срока годности?

— Вот-вот, — ликовала Катрин. — Надо это ввести. Употребить до даты.

— Пригодно до, — добавила Тереза.

Им предложили место на диване в старинном стиле в глубине кафе. Катрин прижалась к Лисс и прокричала сквозь музыку, раздающуюся из динамиков на потолке:

— Я скажу Терезе, чтобы она знала… Лисс — сестра Майлин Бьерке.

Тереза уставилась на нее. Лисс определенно нравились ее темные глаза.

— Та, что… А, черт. Сочувствую.

Лисс коротко сжала ее руку:

— Все в порядке. Катрин меня потащила с собой, чтобы я развеялась. Лучше расскажи про своего футболиста.

Тереза быстро пришла в себя:

— Эй, Катрин, я думала, тебе можно рассказать что-то и чтобы весь город об этом не узнал.

— Я только Лисс рассказала, честное слово. А ей можно доверять.

Выпили по первому пиву и взяли еще по бокалу. Лисс почти ничего не ела и почувствовала, что опьянеет в два счета.

— Я точно никому не расскажу, — поклялась она и начертила крест в воздухе. Этот разговор о хранении секретов ее успокаивал.

— Он такой секси, что я даже готова пойти на футбольный матч, — призналась Тереза. — Я с трудом могу себе представить более тупое занятие, но если он там будет бегать в коротких узких шортах…

— У футболистов огромные шорты, — просветила ее Катрин. — Наверняка чтобы хватило место чудовищному хозяйству. Это у гандболистов шорты короткие и облегающие.

Лисс захихикала. Катрин всегда интересовалась мужской анатомией и проводила полевые исследования чуть ли не с детского сада.

— Так как зовут это твое филе?

— Йомар.

Катрин раскрыла рот от изумления:

— Ты собираешься встречаться с мужиком по имени Йомар?

— Именно.

— Можно называть его как-нибудь по-другому, — предложила Лисс. — Например, Джей.

— И еще надо побольше почитать про футбол, — дразнила подругу Катрин. — Выучить наизусть таблицы из Германии и Бельгии.

Тереза отодвинула бокал:

— Он не такой. Может и о другом поговорить. Он учится.

— В институте физкультуры, — сообщила Катрин и отправила Лисс многозначительный взгляд.

Тереза присвистнула:

— А ты хотела бы встречаться с какими-нибудь лохами с политологии?

— Pas du tout, — заявила Катрин. — Если бы мне, конечно, нужен был именно секс.

— Не нужен, что ли?

— Я не отправлюсь к кому-нибудь в гости субботним вечером, чтобы обсудить норвежскую социальную систему, если ты об этом…

— Bad guys for fun, — сказала Тереза, — good guys for…

— Коллоквиумов, — прервала ее Катрин.

Лисс расхохоталась. Пленка, в которую она была завернута, была невидимой, и, может быть, другие ее даже не замечали. Она подумала, что надо будет обязательно общаться с Катрин и дальше. А Терезу с черными глазами ей так хотелось обнять и прижать к себе.

Он появился после половины двенадцатого. Почему-то Лисс сразу поняла, что в дверях их зала появился футболист. Он был высокий, его голова торчала над головами всех, кто оказался рядом. У него были всклокоченные светлые волосы, с виду высветленные. Тереза заметила его, помахала и окликнула. Он подошел вместе с другим парнем, темноволосым, с дредами.

Тереза их коротко представила:

— Катрин, это Йомар Виндхейм.

На нем был костюм, кожаная куртка, белый с золотыми нитями шарф на шее. Катрин улыбнулась несколько язвительно, наверняка оттого, что это имя так много уже обсуждалось.

— Йомар, это Катрин, а это…

Он повернулся к Лисс. Взял ее за руку. Удивившись, она попыталась вырвать руку, но он ее удержал. Его глаза были сероватыми в свете лампочек на стене и немного косили.

— Йомар, — сказал он.

— Лисс, — сказала она и высвободила руку.

Его товарища звали Дидье, и, как оказалось, клуб недавно его купил из Камеруна. Неожиданно и Катрин и Тереза загорелись интересом к футболу. И знали обе подозрительно много.

— Клуб «Люн» играет четыре в линию? — поинтересовалась Катрин.

— Одиннадцать в линию, — поправил Йомар и перевел Дидье, который расхохотался до икоты.

— Bright girl, — сказал он и похлопал ее по руке.

— Bien sure, comme une vache, — ответила она с самой обворожительной улыбкой.

Бабушка Катрин была бельгийкой, и Лисс не удивилась, когда однажды подруга взялась за французский. На Дидье было легко произвести впечатление, и он показался легкой жертвой. На другом конце столика Тереза просто приклеилась к своему филе. Она с первой же секунды охраняла его, обвела вокруг него невидимый, но отчетливый крут, отметила территорию, которую она будет охранять при необходимости любыми способами. Лисс сидела в углу дивана. Это было для нее самое подходящее место, чтобы вовсе не выпасть из компании.

 

16

«БМВ» Йомара Виндхейма был припаркован прямо перед кафе. Он сам собрался сесть за руль, потому что, как он торжественно заявил, он, так сказать, не выпивал. Тереза шмякнулась рядом с ним. Дидье заполз в середину на заднем сиденье. Время от времени он прерывал разговор по-французски с Катрин и обращался на афро-английском к Лисс. Он обнял обеих, и от него пахло незнакомыми духами. Лисс нравилось ощущать тяжесть его ладони на плече.

Они прошуршали вверх по Трондхеймсвайен, через площадь Карла Бернера. Йомар искал какой-то дом в районе Синсен. Когда они вылезали из машины, снова пошел снег. Тяжелые хлопья плюхались на землю и тут же таяли. Из открытого окна была слышна музыка. Лисс все еще чувствовала только очень легкое опьянение.

Они поднялись в большую квартиру на четвертом этаже. Внутри музыка играла так громко, что Лисс перестала разговаривать, бродила по комнатам и встречала взгляды, иногда равнодушные, иногда заинтересованные. Нашла место на диване в самой темной комнате. Села и стала смотреть на танцующих. Кто-то закурил косяк. Он оказался у нее между пальцев и пах чем-то сладковатым, она сделала две глубокие затяжки и пустила его дальше по кругу. Он был крепче обычного, она тут же заметила, что выпадает из пространства, но тут кто-то поставил музыку в этностиле раи, очень похожую на ту, что слушал Зако. Его имя промчалось сквозь нее. Оно стремилось попасть в ту закрытую комнату. За дверью он все еще лежал на спине на своем диване. Но она не открыла, и музыка, вязкая, как конопляное масло, уводила ее все дальше. Она взглянула на Катрин, переместившую Дидье в угол комнаты. «Вечер для нее не прошел напрасно», — подумала Лисс и закрыла глаза, ускользая все дальше вместе с музыкой. Покачала головой, когда кто-то предложил потанцевать.

— Я не сдамся, — сказал он.

Лисс открыла глаза. Йомар Виндхейм сидел перед ней на корточках:

— Я хочу потанцевать с тобой.

Она снова покачала головой. Но когда он взял ее за руку и поднял с дивана, она не стала сопротивляться. Огляделась в поисках Терезы, но не нашла ее.

Он не прижимался к ней. Только вел немного не в ритм, но она не осмеливалась усложнять ситуацию. Комната наполнялась арабской музыкой рай, очень медленной, с тяжелым ароматом. Она была в саду со свисающими цветами, там, где никто не мог ее достать.

— Тереза послала мне сообщение еще до того, как мы встретились в «Моно». Рассказала, что ты — сестра…

Она наполовину отвернулась, давая понять, что об этом она говорить не хочет. Он положил руку ей на голое плечо, палец соскользнул к затылку.

— Нам надо встретиться еще, — сказал он.

— Мне нравится Тереза, — ответила она.

— Мне тоже. Но мы должны встретиться.

В эту секунду появилась Тереза, Лисс высвободилась и отошла обратно к дивану. Там она снова погрузилась в созданный ей самой сад. Она поглядывала на танцующих между рядов жасмина и маков. Катрин где-то раздобыла колпак Санта-Клауса с мигающим огоньком на помпоне. Она висела у Дидье на шее. Его руки уверенно держали ее за крепкие ягодицы. Немного в стороне Тереза поднялась на цыпочки и поцеловала свое филе в щечку. Он отвернулся. Лисс встретилась с ним взглядом и еще раз покачала головой.

Выйдя из туалета, Лисс забрела в дальнюю спальню. Она подозревала, что там происходит. И вид выходивших из комнаты и входивших в нее это подтверждал. Какой-то парень в джинсовой куртке без волос на голове сидел за стеклянным столиком и сыпал на него снежок.

— Первый раунд на дому, — зевнул он.

Он сделал три дорожки. Парень, сидевший рядом с Лисс на диване, безнадежно пытавшийся ее склеить, достал латунную трубочку, вдохнул в себя дорожку и протянул ей. Казалось, ему не больше семнадцати. Она наклонилась, втянула всю дозу. В носу защекотало, до самой макушки. Мгновение отчаянной радости. Перед глазами появилась дача. Лежать в снегу между деревьями на болоте, смотреть в черное небо.

— Вернусь туда завтра, — сказала она вслух.

Парень прижался к ней. На нем были желтые брюки в обтяжку, которые напомнили ей портреты принцев эпохи Возрождения. «Ему не хватает только гульфика», — подумала она и засмеялась.

— Куда ты вернешься? — спросил он, явно обнадеженный.

— Never mind, — сказала она.

— Neverland?

Она кивнула.

— Ты крутая. Ты мне нравишься. — Он обнял ее, провел пальцем по декольте.

Она вывернулась, с сияющей улыбкой похлопала его по голове, выскользнула в коридор и застыла в дверях.

Парень, который был на раздаче, вышел за ней, открыл входную дверь. За ней стоял человек с черными кудрявыми волосами, в бушлате. Она тотчас его узнала. Он заходил в тот день в кабинет Майлин и вырвал листок из ее ежедневника. Тут же откуда-то появился Йомар и что-то ему сказал.

— Да пошел ты! — буркнул парень в бушлате и протянул руку с пакетом раздающему.

В ответ ему был выдан конверт, он изучил содержимое и исчез.

Лисс вылетела на лестницу, тип в бушлате уже спустился на один пролет.

— Эй! — крикнула она.

Он не отвечал, продолжая спускаться. Она побежала следом, настигнув его у выхода.

— Я с тобой говорю, — сказала она и почувствовала себя необыкновенно сильной.

Парень обернулся с тем же самым блуждающим взглядом, какой она видела тогда в кабинете:

— Зачем ты меня преследуешь?

— Ты прекрасно знаешь! — прошипела она.

Он попытался просочиться за дверь, но она ухватила его за руку:

— Ты заходил в тот день в кабинет Майлин.

— Ну и?

— Ты знал, что ее там не было, и все-таки копался в ее вещах.

Он таращился на нее:

— Ты, сука, перебрала!

— Зачем ты вырвал страницу из ее ежедневника?

Ее охватила невероятная ярость, захотелось наброситься на него, дать ему в рожу, вцепиться зубами в горло.

— Проблемы, да? — выкрикнул он и грохнул ее о стену. — Держись от меня подальше, психованная.

Он сжал ей горло. В глазах почернело, и она почувствовала, как голова пустеет, все могло кончиться прямо здесь, вот так… Где-то вдалеке раздались шаги вниз по лестнице.

Она обмякла. Кто-то бил ее по щеке. Повторял ее имя, снова и снова.

Она взглянула в лицо Йомару Виндхейму. Его глаза были полны злости.

— Какая скотина это сделала?

— Забудь, — прокашляла она. — Я сама виновата.

*

Она проснулась в запахе сладкой воды. Лосьон после бритья. Она была у мужчины. Огляделась. Одна в широкой кровати. Провела руками по телу: одежда на ней. В комнате было темно, но луч света проглядывал сквозь опущенную гардину.

Не особо весело собирать кусочки вчерашнего пазла, чтобы понять, как она оказалась в этой кровати. Пришлось придерживаться внешних обстоятельств. Нельзя дать воспоминаниям нахлынуть: пошли гулять с Катрин. Встретили Терезу. Филе и африканец. Вечеринка в Синсене. Парень, который был в кабинете Майлин. Она налетела на него. Филе, которого зовут Йомар, отнес ее в машину и положил на заднее сиденье. Когда он остановился у травмпункта, она выпрямилась. Отказалась туда идти. И он отвез ее к себе домой. Она была не в силах спорить, но, кажется, много болтала в его машине. О Майлин. О даче у озера. Еще об Амстердаме, кажется. Говорила ли она про Зако?.. Она замолчала, как только они вошли в квартиру. Рецепт идиотизма: нажраться в дрова, закончить дома у незнакомого мужика, не в состоянии себя контролировать… Он ее и пальцем не тронул, она это поняла сразу. Положил ее в эту кровать и отправился спать в другое место.

Она выползла из кровати, вышла в гостиную. Часы на телевизоре показывали без четверти восемь. Одна дверь вела на кухню, вторая — в коридор. Третья была приоткрыта. Она слышала за этой дверью его ровное и глубокое дыхание.

Холод ударил ей в лицо, как только она распахнула входную дверь. На ней был только самый тонкий свитер Майлин, куртка осталась на вечеринке. Она попятилась обратно. На вешалке висела верхняя одежда. Ковбойская кожаная куртка, в которой красовался Йомар накануне, две демисезонные куртки, пиджаки и лыжный костюм. Она взяла куртку, которая выглядела самой старой. Проверила карманы, достала жвачку, несколько чеков и пачку презервативов, положила на столик в прихожей. Снова открыла дверь и спустилась по лестнице.

 

17

Среда, 24 декабря

Она пришла, когда Турмуд Далстрём еще принимал пациента. Скорее всего, женщину, судя по шубе на вешалке прямо перед приемной. Лисс плюхнулась в кожаное кресло и стала листать «Вог», не читая, даже не разглядывая фотографии. Из кабинета доносился гул голосов, прерываемых долгими паузами. Потом несколько предложений, и новая пауза. Она взяла приложение к «Дагбладе». С первой полосы ей широко улыбался Бергер, открывая свои мышиные зубки. Она раскрыла интервью. Он рассказывал о своем детстве. Отец был пастором в общине пятидесятников. Как он был рад, что вырос с пониманием разницы между черным и белым, между тем, что принадлежало Христу, а что — Сатане.

Дверь в кабинет приоткрылась, и вышла женщина в темно-зеленом костюме. Она была намного старше Лисс. Нос и рот она прикрыла носовым платком и не заметила Лисс, поэтому той понадобилось несколько секунд, чтобы узнать женщину, которая часто появлялась на первых полосах журналов на протяжении многих лет, даже в Амстердаме. Женщина сняла шубу с вешалки и вышла, не одеваясь.

Далстрём появился в дверях.

— Я и не подозревала, что вы принимаете в сочельник. Простите, что я…

— Все в порядке, — уверил он. — У меня сегодня все равно один пациент отменился. — Он добавил: — Рад вас видеть.

И взгляд, и тон указывали на его искренность. Лисс попыталась найти какой-нибудь подвох, который разоблачил бы скрытый смысл, но ничего не вышло.

— Принимая во внимание, кто отсюда только что вышел… — Далстрём приложил палец к тонким губам. — Рассчитываю на ваш такт.

— Конечно, — ответила Лисс. — Не буду больше думать о тех тысячах, которые могла бы заработать от желтой прессы.

— Это, несомненно, была бы толстая пачка, — согласился он и показал рукой на еще более мягкое кожаное кресло в кабинете.

— А у вас есть еще пациенты, известные по всей Европе?

— Без комментариев. — Он улыбнулся, от этого его глубоко посаженные глаза стали будто бы ближе. — Поскольку я сам написал несколько книг и демонстрировал свою физиономию по телевизору ко времени и просто так, многие знаменитости считают, что я лучше понимаю, отчего они страдают. — Лицо снова стало серьезным, а глаза вернулись в глубокие глазницы, откуда они обозревали мир и все примечали. — Как дела у матери?

Лисс пожала плечами:

— Я там уже не была несколько дней.

— Живете у друзей?

— Ну так, везде понемногу.

Наверняка по ней было заметно, что она еще не приземлилась после ночного взрыва, но он оставил это без внимания. У нее была причина появиться здесь, что-то, о чем она хотела поговорить, но она не могла произнести ни слова.

— С каждым днем нам приходится все дальше отметать надежду, за которую мы цепляемся, — сказал он. — И часа не проходит, чтобы я не думал о Майлин. Я плохо себя чувствую, Лисс, и психологически, и физически. Просто невозможно себе представить, что она больше сюда не придет, не постучится в дверь… Мне все время кажется, что это она.

Лисс снова очнулась.

— Если Майлин пропадет совсем, то пропаду и я, — сказала она.

Далстрём выпрямился:

— Пропадете?

Она посмотрела в стол, почувствовав тяжесть его взгляда.

— Не буквально. Я не то имела в виду. Но я стану кем-то другим без нее.

Казалось, он это обдумывал. Потом сказал:

— Мне кажется, вас что-то гложет. Не только исчезновение Майлин.

Она съежилась. Он видел ее насквозь. Она почувствовала себя совершенно раздетой. Начать прямо сейчас. Потом рассказать о вечеринке в Синсене, о парне в бушлате… Это надо запомнить, то, что она видела в той квартире. Все это выскальзывало и выметалось из мыслей, все, что случилось после ее возвращения и раньше, Блёмстраат, Зако мертвый на диване, фотография Майлин… Четыре года в бегах, Амстердам, и все до него, отъезд, квартира на Швейгорсгате, и еще раньше, жизнь с матерью и Таге, и времена до отъезда Майлин из дома, Майлин, хорошая девочка, Майлин, которой так гордилась мама, на которую возлагались все надежды, из которой должен был выйти толк. И еще раньше, с другого берега, куда память не хочет проникать… «Лисс, ты откуда?»

Она собралась, отмела желание все это ему рассказать.

— Я чувствую, что должна искать Майлин, — сказала она. — Но искать негде… Я начала все записывать.

Он посмотрел на нее с интересом:

— Что?

Она ухватила локон и стала вертеть его вокруг пальца:

— Мысли. И вопросы. Что могло бы с ней произойти. Где она была, когда, с кем встречалась. Ну и так далее.

— То, что должна делать полиция, — прокомментировал он.

— Я еще записала, о чем хотела спросить вас, — сказала она. — О тех, с кем она работала на улице Вельхавена. Вы их знаете?

— Я знаю Турюнн Габриэльсен.

— А Пола Эвербю?

Далстрём провел по светлому пушку, все еще прикрывавшему макушку:

— Я видел его пару раз. Психолог, применяющий нетрадиционные методы с пациентами. А почему вы спрашиваете?

Лисс не знала почему. Пожалуй, хотела услышать что-нибудь в подтверждение своих мыслей.

— Турюнн Габриэльсен — его жена, да? Кажется, она ревновала к тому, что Пол был когда-то с Майлин.

— Об этом я ничего не знаю, — ответил Далстрём. — Но мне кажется, Турюнн Габриэльсен злится на Майлин совсем по другой причине. — Казалось, он задумался. — Это все сплетни, Лисс. Я не привык распространяться о коллегах, но у нас ведь особенный случай… Я отказывался верить, что кто-нибудь мог причинить Майлин зло. Это же так трудно себе представить, правда? Но когда все другие возможности исключены…

Лисс прекрасно понимала, что он имеет в виду.

— Майлин и Турюнн Габриэльсен вместе работали в редакции «Стимена». Знаете такой журнал?

Она листала несколько экземпляров, присланных когда-то Майлин.

— Вы наверняка также знаете, что они вместе издали книгу, — продолжал он. — Но в какой-то момент они поссорились. Майлин занималась жертвами насилия со времен учебы. Ее работа теперь привлекает много внимания, она удивительно умная.

— О детском стремлении к нежности и взрослой страсти?

Далстрём откинулся на спинку кресла с другой стороны стеклянного столика:

— Майлин увлекают идеи венгерского психоаналитика по фамилии Ференци. Один из ближайших коллег Фрейда, но очень спорный.

Лисс видела несколько его книг на полке в кабинете сестры.

— Ференци был убежден, что насилие над детьми было очень распространено, во всех слоях общества. Фрейд закончил тем, что признал, что это явление — результат детского бессознательного и фантазии.

— Но что же такого есть в работе Майлин, что так провоцирует других коллег из журнала? — прервала его Лисс.

— Майлин занимает то, что жертвы, ведущие себя определенным образом, подвергают себя риску, — ответил Далстрём. — Она хотела показать, как люди, и мужчины и женщины, могут сами позаботиться о себе даже в том мире, где они живут. И она много писала, как отдельные жертвы насилия постоянно повторяют ситуации, в которых подвергаются насилию. Травмы, оставшиеся в их душе, затягивают их в повторяющуюся схему. Турюнн и другие в редакции считают, что освещать это — значит отвлекать внимание от тех, кто совершает преступления. Они даже обвиняли Майлин в оправдании насилия над женщинами. — Он провел пальцем по переносице. — Несколько месяцев назад Майлин написала ответ в «Дагбладе». Она критиковала редакцию своего бывшего журнала за то, что они избегают любого разговора о поведении женщин — жертв насилия — и тем самым лишают многих из них возможности строить дальше свою жизнь. Она была очень резкой, какой она бывает, если ее спровоцировать.

Далстрём встал, подошел к кофеварке, достал кофейник и понюхал.

— Турюнн Габриэльсен использует метод, когда пациент должен в точности вспомнить пережитое насилие. Суть тут в том, чтобы через воспоминание нейтрализовать травмы. Майлин относится к этому методу все более и более скептически. Она считает, что повторное проживание в малейших деталях травмирующего события только причиняет ненужную боль жертве. Это может переживаться как новое насилие. Турюнн тоже увлекается Ференци, но Майлин истолковывает его по-другому. Она написала статью о его работах, в которой признается, что научиться забывать так же важно, как помнить. И это она тоже хочет рассмотреть в диссертации, работая с семью молодыми людьми.

— Семью? — перебила его Лисс. — Не восемью? Я заглядывала в одну из папок в ее кабинете. Уверена, что в исследовании должны были принимать участие восемь мужчин.

Далстрём посмотрел на нее с удивлением:

— Вы основательно подходите к делу, Лисс, должен признать. Правильно, изначально планировалось восемь человек. Один из них отказался или не смог. Это было в самом начале, больше двух лет назад. — Он налил кофе в две чашки, одну протянул Лисс. — Давайте попробуем этот сегодня.

— Он простоял с прошлого раза?

— Не помню, — подмигнул он. — Вообще-то, я очень рассеян.

Он казался вовсе не рассеянным, наоборот, отмечал каждое малейшее ее движение.

— Как оно, жить в Амстердаме? Это замечательный город.

Лисс хмыкнула:

— Майлин говорила, у вас там появилась привязанность.

Говорила ли Майлин с Далстрёмом о ней? И о Зако?

— Тогда она что-то не так поняла — или вы. У меня нет никакой привязанности.

«Зако никогда не был твоим возлюбленным, он использовал тебя. Ты позволила ему себя использовать. Зако мертв. Ты убила его, Лисс Бьерке».

— Со мной что-то не так.

Небо за окном стало темно-серым. Она вдруг почувствовала себя мешком, готовым вот-вот разорваться. «Не надо было сюда ехать», — пронеслось у нее голове.

— Простите. Я пришла и стала говорить о себе. Вы же не мой аналитик.

— Не берите в голову, Лисс.

— Я всегда была непохожа на других, — пробормотала она.

— Многие так думают. Может, даже большинство.

— Я откуда-то издалека. Понятия не имею, как я здесь очутилась. И все — сплошное недоразумение. Не знаю никого, кто…

В дверь постучали. Далстрём встал и приоткрыл дверь.

— Две минуты, — сообщил он и снова повернулся к ней. — Лисс, я рад, что мы поговорили. Очень хочу, чтобы вы пришли еще. — Он добавил: — И я вовсе не собираюсь быть вашим терапевтом.

 

18

Снег еще не перестал, когда она шла по Шлемдалсвайен. Похолодало, и ветер усилился, наметая маленькие сугробы на тротуаре. Лисс получше укуталась в куртку. Она была размера XL и вмещала две ее. Мысль, как вернуть ее хозяину, обожгла ее. Нельзя с ним встречаться. Образы прошедшей ночи всплыли опять, но были нечеткими и уже вызывали не так много чувств. Может, разговор с Далстрёмом так на нее подействовал? Осознание, что есть человек, с которым можно поговорить, успокаивало ее.

Рядом с церковью прошел человек в костюме Деда Мороза и легких туфлях. Он с трудом держался на ногах и все время скользил. Через плечо был перекинут холщовый мешок. Он поднялся на тротуар, сделал несколько осторожных шагов по льду, заскользил, упал и выругался. Зрелище напомнило ей, что на дворе сочельник. Лисс с ужасом подумала о доме в Лёренскуге, но она почти не спала, нужно было принять душ и даже съесть что-нибудь… Сидеть и смотреть на раскисающую Рагнхильд. И безнадежные попытки Таге собрать ее.

Короткий толчок мобильного. Она достала его. На дисплее высветилось: «Сука!» — больше ничего. Она не знала номера Терезы, но поняла, от кого сообщение. Оно прекрасно описывало ее самоощущение, в котором она ступала по снегу.

Вильям, казалось, только что вышел из душа. Темные волосы были мокрые и зачесаны назад. Ей необязательно было заезжать, чтобы пожелать хорошего Рождества. Можно было ограничиться сообщением.

— Плачу десять крон за душ, чистую одежду и чашку кофе, — предложила она.

Впервые она заметила подобие радости в темно-синих глазах.

— Что, Армия спасения уже закрыта? — спросил он.

— Туда я поеду за миской супа.

Он поймал ее на слове. Когда она спустилась, помывшись, с душистыми волосами и в чистом белье из гардероба Майлин, он стоял на кухне и что-то мешал в кастрюле. Она принюхалась.

— Мексиканский томатный суп, — сообщил он. — Для пакетика очень неплохо.

Он подогрел булочки и поставил на стол сыр и блюдо с яблоками.

— Какой молодец, помог кривой старухе, — сказала она дребезжащим голосом старой тролльчихи из фильма, который он, конечно же, тоже смотрел в детстве.

Он улыбнулся.

— Я смотрю, тебе кто-то дал новую куртку, — заметил он. — Ты явно взываешь к человеческой доброте.

Она отхлебнула супу, желания делиться событиями предыдущего дня не было.

— Куда ты собираешься сегодня вечером? — спросила она, чтобы перевести разговор.

— Мы с Майлин собирались на рождественский ужин к Рагнхильд и Таге. Теперь не знаю, — протянул он.

— Поехали все равно, — попросила она, — тогда мне не придется сидеть с ними одной.

— Может быть… А что, кстати, у вас с мамой?

Она была начеку:

— У нас с мамой что-то не так?

Он слегка наклонил голову:

— Ничего, кроме того, что ты, кажется, ее не выносишь.

— Это не так. У меня к ней нет никакого отношения — ни плохого, ни хорошего.

— К собственной матери? Звучит странно. Но Майлин и Рагнхильд очень близки.

Она не могла не ответить:

— А теперь ты думаешь, я ревнивая младшая сестричка?

— Ничего я не думаю. Можешь вообще об этом не говорить.

— Да тут и говорить нечего, — упорствовала она. — Рагнхильд просто такая. С ней невозможно жить, если только ты не резиновый, как Таге. У нее есть свое мнение обо всем в мире, и если твое мнение отличается, ты — дурак. Она сделала жизнь отца невыносимой. Она его выморозила.

Вильям смотрел на нее какое-то время:

— Майлин считает по-другому.

Лисс отодвинула тарелку с супом:

— Майлин приспосабливается. А я — нет.

Она выглянула в окно. Снег почти перестал. Мужчина спешил по улице, таща с собой двух нарядных детишек. Остановилась почтовая машина.

— Пойду покурю, — сказала она и встала.

Она вышла на крыльцо. У сигареты был привкус овечьей шерсти, но ей нужно было покурить. Нужно было что-нибудь покрепче, что могло бы поддержать ее, помочь пережить этот день… Уже полторы недели она в Осло. Оставаться она не собиралась. И возвращаться тоже. Ну просто пазл какой-то! Что-то должно произойти. Она затоптала наполовину недокуренную сигарету между двумя припаркованными машинами, открыла почтовый ящик и достала письма и брошюры, газету и пакет в толстом коричневом конверте.

Стопку она положила на стол на кухне.

— Рождественская почта, — крикнула она Вильяму, который ушел в гостиную.

— Отлично, — ответил он без особого энтузиазма.

Она села доедать суп. Он остыл, но все равно был невероятно вкусным. Она сидела и смотрела на почту. Вдруг ее осенило. Она пролистала всю пачку. Коричневый конверт был адресован Майлин, имя написано черной тушью. Без обратного адреса.

— Вильям?

Он пришел из гостиной.

— Надо открыть, — сказала она и показала на конверт.

— Наверно.

Казалось, ему не очень хочется. Она осторожно сжала толстый конверт. В нем лежал твердый предмет. И вдруг у нее возникло подозрение.

— Нет, невозможно… — Она глотнула кофе, сунула руку в конверт и вытащила мобильник.

Вильям уставился на него.

— Ее? — спросила она.

— Положи обратно. Не трогай! Надо, чтобы полиция взяла его без наших отпечатков…

— Уже поздно.

Она включила его:

— Ты знаешь ПИН-код?

— Лисс, по-моему, не стоит.

— Хочу посмотреть, — отрезала она.

Она села за стол:

— У нее часто код был — дата рождения.

Лисс попробовала и ошиблась.

— А как насчет твоего?

Он назвал четыре цифры. И тоже не сработало.

— Сдаюсь, поехали в полицию.

Она попробовала в последний раз. Свой день рождения. Дисплей замигал.

— Черт! — крикнула она и протянула ему телефон. Он искал сеть. Аккумулятор почти разрядился. Она открыла меню.

— Лисс, пусть этим займется полиция.

Она его не услышала, посмотрела список звонков. Последний звонок — исходящий. Одиннадцатого декабря в 19.03. Она схватила ручку и лист бумаги.

— Что ты делаешь? — Казалось, он дрожит не меньше ее.

— Мне нужен этот список звонков.

Она открыла сообщения. Все время записывая. Нашла сообщение, отправленное ей: «Не занимай праздник Ивана Купалы. Перезвоню». Когда она закончила писать, набралось полных две страницы.

— Ты не доверяешь полиции?

— Тебя что, впечатлило, как они отлично работают? — спросила она и заглянула в папку с фотографиями.

— Она редко фотографировала на телефон, — сообщил Вильям. — Летом она купила хорошую цифровую мыльницу. Носила ее всегда с собой.

Похоже, так и было. Последняя фотография сделана четырнадцать дней назад, в ресторане. Лицо Вильяма в желто-коричневом цвете.

Он коротко улыбнулся:

— «Второй этаж». Вечер нашей помолвки. Я ее удивил.

Лисс открыла список видео и замерла.

— Что такое? — Вильям встал и подошел к Лисс.

Она показывала на дисплей. Последняя запись сделана двенадцатого декабря в 5.35.

— На следующий день после того, как она пропала…

— Послушай, Лисс, я же сказал, мы должны сдать его немедленно.

Она не ответила. Включила видео.

В помещении темно, трудно разглядеть детали. Зажигается фонарик, — видимо, его держит тот, кто снимает. Освещается пол. Какие-то газеты, бутылки. Кто-то лежит, крепко привязанный.

— Майлин, — вскрикнула Лисс и прикусила губу.

Увеличение, фонарик светит в лицо. И тут же голос Майлин: «Это ты, тут свет?»

— Что с ее глазами?.. — прошептала Лисс.

Глаза сестры были изранены, они слепо смотрели на свет и не мигали. «Что ты делаешь? Снимаешь меня?»

Камера быстро выхватывает всю комнату, какие-то ящики у стены, колесо рядом с двумя бочками. Возвращается к лицу Майлин.

«Пес…»

Она произнесла еще что-то, нечетко. Потом крикнула: «Лисс!»

Все прервалось. Потом кусочек здания.

* * *

В тот вечер я сидел в темноте на пляже, слушал шум прибоя и уже был готов решиться. Пойти вперед и исчезнуть в ночи, дать волнам себя поглотить и погрузить во мрак, где финикиец и другие утопленные тела разлагались водой.

И тут у каменной лестницы появилась фигура. Я подозревал, что это Йо. Он прошел в темноте, не заметив меня, прошелестел по песку. Я видел, что он раздевается. Худое белое мальчишечье тело в холодном свете луны. Я подождал, когда он совсем разденется, потом встал и сделал вид, что оказался там случайно. Он стоял, смотрел на море и все еще меня не замечал. В одной его кроссовке была записка. Там было что-то вроде «Забудьте меня» большими неровными буквами. Он хотел утопиться. Я спас его, Лисс. Он спас меня. На пляже в ту ночь, под шум прибоя, доходившего до наших ног, мы дали друг другу обещание, не говоря при этом ни слова.