Взгляд Медузы

Дамхауг Торкиль

Часть III

 

 

33

Четверг, 18 октября

Нина Йенсен пришла на работу к половине восьмого. Ей хотелось довести до ума реферат утренней оперативки и нужно было обзвонить нескольких свидетелей, в том числе бывшего диктора государственного телевизионного канала, имя которого фигурировало в списке лиц, замеченных по пути к Уллевол-сетеру в тот день, когда пропала Хильда Паульсен.

Ей в очередной раз не удалось связаться с этой знаменитостью. Секретарша в компании, где он теперь работал, утверждала, что он уехал в отпуск в Танзанию. Когда Нина пробовала дозвониться до него накануне, ей выдали совсем другое объяснение: мол, его нет на месте. Впрочем, это ее не удивляло: человек, с которым она пыталась поговорить, принадлежал к узкому кругу лиц, которые сумели завоевать право и возможность быть недоступными.

От вчерашней поездки в Оснес, в далекой области Хедмарк, тоже было мало толку, но Викену могло прийти в голову потребовать отчета о мельчайших подробностях, и, если бы она не нашлась что ответить, он поджарил бы ее на медленном огне. Уж о своем посещении приюта для даунов она сможет рассказать. Беседа с вредной старой каргой за чашкой кофе показалась ей горше самого напитка. Завершая отчет о пансионате в Рейн-коллене, она открыла на компьютере страничку под названием УГДЕ — реестр уголовных дел, напечатала в окошке «поиск» фамилию Охейм; компьютер выдал два совпадения. Одного из этих людей звали Рогер, он был владельцем хутора и вдобавок хозяином бензоколонки «Эссо» в местечке Омуэн, под Оснесом. Иными словами, там, куда она заехала и где справлялась о дороге к Рейн-коллену. Она с отвращением вспомнила молодого лоботряса, стоявшего за стойкой; он лишь подтвердил ее мнение относительно жителей сельской Норвегии. Нина перечитала свои записи, обнаружила, что владелец бензоколонки, должно быть, и есть тот самый двоюродный брат, с которым муж Осе Берит Нюторпет уехал на рыбалку. Она наклонилась поближе к монитору, раздвинула мышкой разделитель страниц. На экране открылся список уголовных дел. Пятнадцать лет тому назад этот самый Рогер Охейм отбыл наказание за нанесение телесных повреждений с использованием оружия. Ниже в списке она обнаружила два обвинения в изнасиловании. Одно дело завершилось освобождением обвиняемого за недостатком улик. Другое, одиннадцатилетней давности, гласило, что обвиняемый похитил девятнадцатилетнюю женщину. Врачами были зафиксированы легкие повреждения лица и верхней части тела. Охейм утверждал, что девушка поехала с ним добровольно; все дело строилось лишь на их показаниях, полностью противоречивших одно другому, и обвинение пришлось снять. Нина прошлась по списку еще раз, нашла приговор восьмилетней давности за нарушение экологического законодательства. Незаконная охота на рысь. Рогер Охейм заявил, что действовал в пределах необходимой обороны, но ему не поверили; не стало бы это пугливое животное само нападать на человека. К тому же по ходу расследования Охейм несколько раз менял свои показания.

Она услышала, как Викен отпирает дверь своего кабинета. Подождала пару минут, потом постучалась к нему и показала распечатку информации, найденной в реестре УГДЕ. Викен просмотрел листки, покачал головой, на лбу залегла глубокая морщина.

— Позвоню-ка я их начальнику полиции; если судить по нашему с ним разговору, мужик правильный.

Прошло пять минут, и Викен зашел к ней в кабинет:

— Готовься-ка к новому путешествию к черту на кулички. Поедем сразу после утренней оперативки.

Пока они ехали на север по шоссе Е6, Нина ломала голову, что же подвигло Викена потратить весь день на то, чтобы проверить такую косвенную информацию. Он же мог поручить грубую подготовительную работу местной полиции. Напрашивался очевидный вывод, что Викен принадлежит к тому типу людей, которым все нравится делать самим. Волк-одиночка, который полностью не доверяет никому. А это не особенно эффективно, подумала она, хотя, конечно, его работоспособность впечатляла. И с какой стати он потащил в эту поездку ее, ведь на это уйдет целый рабочий день! Не то чтобы ей не хотелось поработать с ним; она ладит с ним лучше, чем большинство других следователей. Вот Сигге Хельгарссон, например, шарахался от Викена как от чумы, что вовсе не удивительно, ведь инспектор не упускал возможности съязвить в его адрес. Было очевидно, что он предпочитает работать в паре с Арве Нурбакком, к тому же Арве хорошо знал Хедмаркскую область. Но на этот раз, значит, Викен выбрал ее, и ей не хотелось гадать о причинах этого.

— Чего вы ждете от этой поездки? — решилась она спросить.

Викен вел машину на удивление ровно. Он достал из бардачка темные пилотские очки, откинулся на спинку сиденья и окинул взглядом привольный румерикский пейзаж.

— Да не то чтобы решающего поворота в деле, — промолвил он безмятежно. — Хотя этот Рогер Охейм много чего натворил — и насильничал, и природу губил.

Она не стала спрашивать, зачем же тогда тратить на это целый день, но он, видимо, сам почувствовал, что этот вопрос висит в воздухе.

— Так частенько бывает, что к раскрытию трудных дел ведут окольные пути, — заявил он.

Нине страшно хотелось курить, она пыталась вызвать в памяти голос психолога, у которого недавно прошла курс избавления от табачной зависимости.

— У нас так туго идет это дело, потому что мы никак не можем понять мотив, — сказала она.

Инспектор бросил на нее удивленный взгляд:

— И как часто ты находишь четкий мотив в делах об убийстве?

Она смутилась:

— Вопрос в том, что понимать под мотивом.

— До того как попасть в сектор расследования насильственных преступлений, я занимался экономической преступностью, — сообщил Викен. — Начальник финансового отдела совершает растрату, чтобы купить себе летний дом в Испании. Нетерпеливый маклер удваивает свое состояние, торгуя конфиденциальной информацией. Путь от мотива к деянию просматривается вполне отчетливо, риски можно просчитать, равно как издержки и прибыль. Но за все двадцать лет службы в секторе расследования насильственных преступлений мне хорошо если одно убийство попалось, где было просто определить мотив. А уж когда речь идет о преднамеренных убийствах, так вообще не бывает.

В который уже раз Нина убедилась в том, насколько мало на первый взгляд его задевал весь тот ужас, в котором им приходилось разбираться. Может быть, именно эта способность сохранять дистанцию и делала его одним из самых успешных следователей.

— В последний раз меня послали в Манчестер в рамках программы сотрудничества расследовать дело об убийстве в девяносто восьмом году, — продолжил Викен. — Это когда начали раскручивать дело Шипмена.

— Это тот врач, который поубивал кучу своих пациентов?

— Может, их было пятнадцать, или двести пятьдесят, или вдвое больше, неизвестно. Ты же знаешь, он повесился в тюрьме. По этой же причине мы никогда не узнаем, что превратило его в серийного убийцу, хотя книг о нем написано уже килограммы. Только в паре случаев просматривается слабый намек на экономическую выгоду. Чтобы осознать, что движет таким типом, не обойтись без психологического профилирования.

Когда Викен читал лекцию об этом, многие их коллеги из сектора расследования насильственных преступлений ее проигнорировали, но Нина на ней присутствовала. Сейчас он покосился на нее, чтобы убедиться, что до нее дошли его аргументы.

— Вероятна психологическая травма в детстве, — сказала она, подумав. — Может, он пострадал от взрослых в той или иной форме и позднее у него развилась маниакальная потребность манипулировать чужими жизнью и смертью. Контролировать свою нестерпимую боль, причиняя ее другим.

— Это все прекрасно, — кивнул он, — Шипмен тут попал прямо в точку. И все-таки то, что он делал, абсолютно недоступно пониманию. Что-то такое есть в основе любого убийства, что разбивает в пух и прах все попытки объяснения. Если слишком зацикливаться на мотиве, то нередко он заводит нас в тупик.

Нина откинулась на спинку сиденья, искоса разглядывая руки инспектора. Не то чтобы они были очень красивы, но от них трудно было оторвать взгляд — узкие и костистые, с необычайно длинными пальцами.

— И вот поэтому мы сейчас поднимаемся по горной дороге в лесные дебри Хедмарка, — усмехнулась Нина, пытаясь замаскировать иронию нарочито детской интонацией.

Викен расхохотался. Он смеялся очень долго; она не могла припомнить, чтобы он когда-нибудь так искренне смеялся, и почувствовала облегчение, даже гордость из-за того, что именно ей удалось так его рассмешить.

— Похоже, ты таки поняла мои аргументы, — сказал он, резко оборвав смех.

Нина задумалась:

— Значит, вы говорите, что не следует искать мотивы?

— Я говорю, что мы не должны ставить этот поиск во главу угла в делах вроде этого. Постепенно многое встанет на свои места, но всё — никогда, даже после полного признания вины и обработки преступника мозговых дел мастерами. Особенно после этого.

— И все-таки мне слышится в вашем голосе оптимизм, — заметила она.

Он прибавил скорость, несмотря на то что они свернули с автострады и теперь ехали по узкой дороге.

— Я ни на мгновение не сомневаюсь в том, что мы распутаем это дело, Йенсен. Мы охотимся за преступником, который уже рассказал нам многое о том, что он за человек. Вопрос только в том, успеем ли мы схватить его, пока не произошло еще что-нибудь.

Проехав Омуэн, они через несколько километров увидели знак, на котором было написано «Охейм». Они свернули с шоссе и двинулись по проселочной дороге на север.

— Мне кажется, на характер людей накладывает отпечаток пейзаж, среди которого они растут. А вы как думаете? — задумчиво произнесла Нина Йенсен, пытаясь увидеть что-нибудь за плотной стеной еловых стволов.

У Викена не оказалось определенного мнения на этот счет. Они миновали съезд на дорогу, уходившую влево; он посмотрел по карте, куда она ведет, но двинулся дальше тем же путем, что и раньше. Незадолго перед этим он позвонил в полицию Оснеса и получил подробные указания о том, как ехать. Начальник местной полиции вызвался проводить их, но Викен отклонил это предложение. Ему не хотелось, чтобы местные путались под ногами, пояснил он позже, — это бы их только отвлекало.

— Я никогда не смогла бы жить в этой чащобе! — воскликнула Нина. — Через десять минут свихнулась бы от клаустрофобии.

Викен пропустил ее высказывание мимо ушей.

— Чтобы найти того, кто совершил эти убийства, нам необходимо поставить себя на его место, — сказал он. — Аналитической работы тут недостаточно, наоборот, нужно постараться отвлечься от собственного разума и нравственности, раскопать в себе нечто, что сделало бы возможным выследить человека, который не думает как человек.

Нина и раньше слышала от него подобные высказывания, но не могла себе представить, как на основе этого можно выработать особый метод.

— Я хочу сказать, ведь и это тоже человеческое поведение, — продолжал Викен. — Животные не чудовища, животное не может вести себя как чудовище, это только люди могут. Каждый, кто планирует убийство, носит это в себе. Это отклонение, но и ты, и я можем откопать в себе самих нечто, благодаря чему мы способны мысленно проследить за тем, что делает и собирается сделать такой человек.

— Вы уверены, что мы по той дороге едем? — забеспокоилась Нина. — В такой непроходимой чащобе вряд ли может находиться хутор.

— Ну, на слова начальника полиции мы должны же полагаться. — Викен свернул направо, на еще более узкую дорогу, и невозмутимо продолжил свои поучения: — Каждое отдельное предумышленное убийство имеет свою особенность. Именно она служит проводником в тот больной мозг, где родилась идея этого убийства.

— И тут это, значит, медвежьи следы? — уточнила Нина.

— И то, как истерзаны тела. Будто это сделало дикое животное. Восприняв сигналы, которые подает убийца, можно составить себе представление о нем. Это не так уж и трудно, гораздо сложнее распознать в самом себе тот примитивный инстинкт, который позволил бы постичь сущность преступника. Посмотреть на мир его глазами, попытаться двигаться, как он, думать, как он. Если тебе это удастся, ты будешь уже дышать ему в затылок.

Нина еще раз покосилась на приборную панель: они проехали уже пять километров после поворота. Но ее начальник был спокоен.

— Стоя на горушке в Нурмарке, я смотрел на тело убитой женщины, лежащее в ложбинке, и пытался очертить для себя профиль этого человека. Я могу тебе сказать, что тот, за кем мы охотимся, — мужчина в возрасте тридцати с чем-то лет, ну, может быть, ему капельку за сорок. Он обладает интеллектом намного выше среднего уровня, и совсем не обязательно, что он чурается других людей. Если у него есть семья, то он живет двойной жизнью, — вероятно, он страдает раздвоением личности. Возможно, что он получил неплохое образование и имеет хорошую работу. До этого он не убивал, но я склонен полагать, за ним числится не одно насильственное, в той или иной форме, действие в отношении женщин. Об этом свидетельствуют повреждения на телах жертв, та ярость, которую он вымещал на этих женщинах. Рос он в непростых условиях, с доминирующей и бесчувственной матерью. Он не раскаивается в том, что совершил, напротив — ощущает удовлетворение от этого, и он в состоянии убить еще.

Лес вокруг них, казалось, смыкался все теснее, а дорога становилась все более ухабистой и каменистой. Нине вдруг вспомнился ее собственный отец, упрямый старый портовый грузчик, который ни у кого не спрашивал дорогу, и уж тем более если сбился с пути. Дорога сделала резкий поворот, за ним оказался крутой подъем. На вершине дорога заканчивалась шлагбаумом. Викен, прищурившись, разглядывал его несколько секунд, потом выскочил из машины и подергал висячий замок, на который тот был заперт.

— Заперто, — констатировал он и, пошаркав ногами, чтобы очистить туфли от грязи, снова забрался в автомобиль. — Этот негодяй — начальник полиции, должно быть, неправильно рассказал мне, как ехать.

Нина отважилась пошутить:

— Я уж не знаю, что и думать; завезли женщину на пустынную лесную дорогу…

Викен шутку не подхватил: он сосредоточенно и осторожно пытался съехать задним ходом по узкому и осыпающемуся под колесами склону.

«Вот тебе и развитый инстинкт», — подумала Нина, но вслух говорить этого не стала. Ей пришло в голову, что у этого расследования было нечто общее с дорогой, заканчивающейся шлагбаумом.

 

34

Раздосадованный, Викен завернул на бензоколонку «Эссо» в Омуэне. Он снова позвонил начальнику полиции Стуракеру и сказал, что описание дороги, полученное ими, видимо, не соответствует действительности. После недолгих препирательств Стуракер заявил, что сейчас сам приедет и покажет им дорогу.

— Я буду в Омуэне самое позднее через пятнадцать минут, — заверил он.

Назвать начальника полиции Хьелля Руара Стуракера крупным явилось бы сильным преуменьшением. Он ходил пригибаясь даже и в тех случаях, когда поблизости не было ни единого объекта, расположенного на высоте человеческой головы, как, например, на парковке перед бензоколонкой. Это наверняка явилось результатом несчетного числа столкновений с притолоками и потолочными балками, угадал Викен. Ладонь, протянутая полицейским для рукопожатия, размером была со сковороду.

— Хозяин этой бензоколонки — Рогер Охейм, как раз тот человек, которого мы ищем, — сообщил он.

Викен коротко кивнул — это ему уже было известно.

— Это нам не поможет: его же здесь нет.

Начальник местной полиции все же предложил выпить по чашечке кофе с рогаликом у стойки в торговом зале. Викен не хотел попусту терять время, потому, насколько мог вежливо, отказался от этого предложения, хотя Йенсен, по всей видимости, уже предвкушала трапезу. «Ничего, ей не вредно и поголодать», — позлорадствовал он, снова садясь за руль.

Пока он разогревал мотор, из павильона бензоколонки показался длинный и тощий как жердь тип, с почти наголо остриженной головой, в заляпанном машинным маслом комбинезоне. Он подложил газет в штатив, стоявший перед дверью.

— Если хотите стать настоящим мачо, спросите совета вон у того типа, — показала на него Нина.

Викен покосился на нее. Он и так считал себя вполне даже мачо.

— Ты его знаешь, что ли?

Она рассказала о своем первом визите в эти места, что, мол, этот молодец, торчавший за прилавком бензоколонки, показался ей совершенно чокнутым: нахамил ей, совершенно ему незнакомой женщине. Викен выслушал ее вполуха.

Когда они во второй раз свернули с шоссе там, где стоял указатель на Охейм, Викен пристроился почти вплотную за «вольво» начальника местной полиции. Близились выходные, и народу у них тут наверняка не хватало, но Стуракер, казалось, был совсем не против прокатиться, да еще и прихватил с собой инспектора. Не каждый день, должно быть, у них появлялась возможность поспособствовать раскрытию убийства.

Они свернули на первый же поворот налево. Этого начальник полиции ему не говорил, проворчал Викен. Вот поэтому-то они тогда и забрались так далеко в лес. Из-за такой халатности они зря потеряли целый час. Он выругался и стукнул кулаком по баранке. И тут у него зазвонил мобильник. Он сунул наушник в ухо. Женщина на другом конце провода представилась, но сильный австралийский акцент и сам по себе служил хорошей характеристикой. Люди, незнакомые с Дженнифер Плотерюд, часто принимали ее за американку, что она всякий раз с возмущением опровергала.

— Мы нашли крайне мало следов биологического материала на Сесилии Давидсен, — сообщила судебный медик. — А те, что нашли, похоже, оставлены либо ею самой, либо ее ближайшими родственниками.

— Иными словами, перед нами преступник, который знает, что делает, — прокомментировал Викен.

— Зато мы нашли кое-что другое — пыль и мельчайшие частицы штукатурки у нее под ногтями и на одежде. В высшей степени вероятно, что это штукатурка того же типа, что мы выявили и на первой жертве, Хильде Паульсен. Мы выяснили состав смеси, которой в последние шестьдесят — семьдесят лет пользуются редко, — с высоким содержанием извести и добавлением глины. Если бы речь шла об одной жертве, мы могли бы подумать, что это случайность. Но мы обнаружили ее на обеих жертвах.

— Это хорошо, — вставил Викен. — А что со следами когтей?

— Мы получили ответ от нашего коллеги из Эдмонтона в Канаде. Они сравнили присланные нами фото с материалами, которые имеются у них, в частности с фото других людей, пострадавших от нападения медведя. Они полагают, что в нашем случае имеет место то же самое.

Викен едва успел объехать глубокую яму на дороге.

— Как вы считаете, не могли бы такие повреждения быть нанесены когтями, срезанными с чучела медведя? — спросил он. — В таком случае это одна из особенностей почерка убийцы или, если хотите, его послание нам. На ваш взгляд, возможно такое?

— Отрезанные медвежьи лапы? Ладно, постараюсь разобраться в этом. Не потому, что я верю, будто мертвый медведь может кого-нибудь ободрать. Во всяком случае, не так ужасно.

Викен передал Нине информацию, поступившую от патологоанатомов.

— Выходит, мы были правы! — воодушевилась она. — Жертвы привезены туда, где мы их нашли, и выброшены там. Вероятно, обеих женщин убили в подвале.

— В подвале дома, построенного до войны, — заметил Викен, — или в лесной избушке. Этот подвал должен находиться в месте, где можно прятать человека изо дня в день и никто этого не заметит.

Наконец они из густого леса выбрались на опушку. Повернув еще раз, подъехали к хутору. На участке стояли жилой дом, внушительных размеров сарай и еще одно строеньице, поменьше. Перед сарайчиком был припаркован белый «мерседес», а рядом стоял трактор с прицепом, доверху забитым огромными пластиковыми канистрами. Позади гаража виднелся еще один автомобиль, тоже «мерседес», но более раннего выпуска и без номерных знаков. Над трубой жилого дома вился дымок.

Полицейские выбрались из машин и направились к дому.

— Я тут еще разок попробовал дозвониться, — сообщил Стуракер. — Рогер Охейм, он тот еще мужик, на звонки отвечает, только когда захочет.

— Я его понимаю, сам бы предпочел иметь возможность так же поступать, — отозвался Викен.

Женщине, которая открыла им, наверняка уже перевалило за восемьдесят. Седые волосы были коротко пострижены и, очевидно, недавно завиты, придавая ей сходство со старым грустным пуделем. Но одета она была в спортивный костюм и кроссовки и выглядела бодрой для своего возраста. Начальник полиции Стуракер представился и представил коллег, на что она отвечала, что уж начальника-то полиции она и так знает, покосившись подозрительно на всех остальных.

— Мы приехали переговорить с Рогером Охеймом, — пояснил Стуракер. — Он ведь ваш сын, если я не ошибаюсь? Дома он?

— Я это… — прохрипела старуха. — Подождите тут, а я пойду узнаю.

Она ушла в дом, закрыв за собой дверь.

— Странно, — заметил Викен, — если живешь в таком месте, как это, трудно не знать, кто дома, а кого нет.

Пока старуха не вернулась, он успел пересечь двор, подойти к сараю и вернуться назад.

— А вы по какому делу-то? — спросила старуха хмуро, но начальник полиции, похоже, был столь же добродушен, сколь и огромен.

Не повышая голоса, он сказал:

— А вы приведите его сюда, сыночка-то своего, уж мы ему расскажем, по какому делу. Или, может, вы нам и войти позволите?

Бабка неохотно впустила их в дом.

По лестнице со второго этажа спускался загорелый мужчина лет пятидесяти с лишним, в спортивных штанах и с обширной лысиной. На мужике была футболка, и видно было, что он немало железа покачал в своей жизни.

— Елки зеленые, гости пожаловали! — процедил мужчина.

Стуракер расплылся в добродушной улыбке:

— Не думаю, что мне стоит представляться, Охейм, а это мои коллеги из полиции Осло.

— Надо же, какая честь!

— Я не собираюсь ходить вокруг да около, — заявил начальник полиции. — Пару лет назад тебя судили за то, что ты подстрелил рысь. И еще тебя судили за то, что ты накинулся на мужика с «розочкой».

Рогер Охейм развел руками — толстая золотая цепочка на запястье звякнула.

— Что было, то прошло, тебе ли не знать, Хьелль Руар?

— А в деревне-то кое-какие слухи еще ходят, — продолжал Стуракер, которому, похоже, не очень уютно было оттого, что хозяин хутора называет его по имени.

— Ах слухи, ну уж как без этого-то? — И Охейм подмигнул Нине Йенсен. — Здесь у нас всяких слухов поболе, чем комарья на Ивана Купалу.

— Есть тут народец, что поговаривает, будто ты незаконной охотой промышляешь, — гнул свое Стуракер.

Охейм спустился наконец с лестницы, даже в деревянных клогах он был на полголовы ниже Викена.

— Вам чё, делать больше нечего, как болтаться по округе и сплетни собирать?

— И это тоже часть нашей работы, — подтвердил начальник полиции. — Но если я скажу, что здесь давеча, может статься, на медведя охотились, что ты мне ответишь?

Рогер Охейм покачал головой:

— Не, это навряд.

Нина Йенсен вступила в разговор:

— А если бы так, вы бы знали?

Он окинул ее оценивающим взглядом с головы до ног и повернулся к начальнику полиции:

— Вот как на духу скажу тебе сейчас, Хьелль Руар, честно, я такими делами не занимаюсь. А если кто еще ищет на свою жопу таких приключений, так мне это по барабану.

У Викена на лице никак не отразилось то, что он думает о людях, которые особо подчеркивают те редкие случаи, когда поступают честно. Он достал из кармана распечатку:

— Ты тут как-то в газете «Гломдален» вот что писал. Ты и один родственник твой, Одд Гюннар Нюторпет… «Вот взял бы кто да изловил голодного медведя, а потом выпустил его в лесочке прям рядом с Осло; вот посмотрели бы мы тогда, как они запоют, чинуши да политики, которых хлебом не корми — дай только пожалеть всяких диких зверей».

— Да японский бог! — воскликнул Охейм. — Да это ж когда было-то, тому лет десять. Ты ж не думаешь, что кто-нить из нас на самом деле собирался такое сотворить? Мы в свободной стране живем. Каждый может говорить что захочет.

— А еще не вредно подумать, прежде чем ляпнуть что-нибудь, — наставительно произнесла Нина. — Особенно если то, что говорится, собираются напечатать в газете.

За спиной Викена отворилась дверь. В комнату вошла молодая женщина. «Из Юго-Восточной Азии, откуда-то оттуда», — догадался он. На руках она держала грудного младенца.

— Гости у тебя? — спросил он Охейма.

— Не, какие гости, это моя будет. — Непонятно было, имеет он в виду женщину или ребенка, скорее всего обоих.

Шестьдесят лет — и молодой папаша, во дела! Не захочешь, а задумаешься о том, каким ветром эту молодую женщину занесло сюда на хутор.

— А в сарае у тебя что? — спросил Викен.

Охейм дернулся. Он взял ребенка из рук женщины и начал укачивать, хотя видно было, что тот и так крепко спит.

— В сарае-то? Ну, солома, корма для свиней, инвентарь… А чё?

— Пойдемте вместе, посмотрим.

Охейм медлил:

— А он заперт.

— Да я видел. Замки-то здоровенные какие раздобыл! Может статься, у тебя и ключик от них найдется?

— Я часть сарая сдаю. К той двери у меня нету ключа.

Викен постарался улыбнуться поласковее:

— Ну что мы будем с этим делать, Стуракер?

Начальник полиции уже стоял на пороге:

— У меня клещи есть в машине, огроменные такие!

— Хрен, — буркнул Охейм и сунул сверток назад бабенке, за которой он наверняка прокатился в Таиланд. — Пойду гляну, может, у меня где запасной ключ завалялся.

Он снова поднялся на второй этаж. Женщина улыбнулась:

— У нас и покушать есть чё подать, и кофейку нальем, коли не побрезгуете.

Сказано это было на местном диалекте и без малейшего акцента, так что даже Викену пришлось признать свою версию ее биографии ошибочной.

Рогер Охейм подвел их к сараю и распахнул дверь в торцевой стене. У Стуракера был с собой мощный фонарь. В просторном помещении полицейские обнаружили плуг и небольшой трактор, в глубине виднелись два закута с сеном.

— Я смотрю, у тебя здесь проводка какая-то, — сказал Викен. — На что тебе тут электричество?

Рогер Охейм наморщил нос:

— Инструмент разный подключаю — высоконапорный насос, зарядные устройства.

— А покажи нам распределительный щит.

Хозяин не торопился:

— Как там вас звать-то, я позабыл?

Викен не представился, не собирался он этого делать и теперь:

— Это тебе не обязательно знать, чтобы показать какой-то там завалящий ящик с предохранителями.

Охейм повернулся к начальнику полиции.

— Тут такое дело щекотливое, Хьелль Руар, — пробурчал он, — есть тут у меня кое-какое оборудование…

Он повел их к двери, отпер ее, щелкнул расположенным с внутренней стороны выключателем. На столе стоял аппарат, вне всякого сомнения предназначенный для перегонки жидкости. Вдоль стенки приткнулись четыре белых пластиковых жбана. Стуракер отвернул пробку на одном из них и принюхался:

— Ну, Охейм, товар высшего качества!

— Для личного потребления, — заверил хозяин.

Начальник полиции громко заржал:

— От твоей печени рожки да ножки останутся, если ты все это сам усидишь, тут ведь, пожалуй, поболе пятидесяти литров будет.

— Вот ей-богу, честно тебе скажу, Хьелль Руар, есть пара мужиков у меня, что время от времени заглядывают и берут понемножку. Но чтоб платить — боже упаси, даром угощаю.

Викен, не обращая внимания на хозяина хутора, попробовал открыть шкаф, стоявший в углу.

— А есть тут у вас на хуторе хоть одна незапертая дверь? — поинтересовался он.

Охейм принялся перебирать ключи в связке:

— Ну есть тут у меня в хозяйстве всякие штуки, которые лучше держать под замком. Я всю жисть осторожный такой. Тут еще к тому же детишки шастают, не ровен час…

— Ну давай отпирай, посмотрим, что это за штуки такие у тебя.

На полках шкафа стояли ящики с растворителем и крысиным ядом, канистры с инсектицидами и средствами против сорняков. Сняв их с полок, полицейские обнаружили две бутылки поменьше. К своей досаде, Викену пришлось достать очки, чтобы прочитать, что написано на этикетках.

— И на что тебе диметилэфир? — пробурчал он.

— Да я раньше свиней держал, бывало, их надо было усыпить.

— Эфир — это не снотворное все-таки.

— А пользоваться им закон разрешает, — заявил Охейм.

Викен вытащил из шкафа коробку с бутылочками еще меньшего размера:

— А это что еще такое… что за золетил?

Хозяин выхватил у него из рук коробку, принялся разглядывать ее содержимое:

— Осталось еще кое-что, оказывается… Это с тех времен, когда я входил в комиссию по защите диких животных. Приходилось иногда усыплять крупных зверей.

Он протянул коробку назад:

— Я в деревне, считается, лучший стрелок.

В самом углу шкафа Викен заметил два маленьких пузырька.

— Вот черт! — воскликнул он, прочитав, и протянул пузырек Йенсен.

— Натрия пентотал, — прочитала она, — для внутривенного использования, содержит тиопентал натрия. Пятьсот миллиграммов…

Викен устремил вопросительный взгляд в сторону хозяина хутора:

— Откуда у тебя это?

Тот пожал плечами:

— Да ветеринар привозил как-то, я и храню. Он этой штукой пользуется, когда с обычными снотворными не получается. Уж несколько лет стоят. Просто забыл отдать ему, вот и все.

Когда они вышли во двор и хозяин уже собирался запереть за ними дверь, инспектор сказал:

— А сейчас тебе придется показать нам, что у тебя в подвалах, заперты они или нет.

Нина Йенсен положила руку ему на плечо:

— В сарае есть чердак.

Викен нахмурился:

— Над кладовкой с самогоном односкатная крыша, а с другой-то стороны плоская.

— Да, есть, — согласился Охейм, защелкивая замок. — Так, чуланчик, рухлядь всякая валяется.

— Может, какой ключик подойдет? — съязвил Викен, кивнув на связку. — Или пусть лучше Стуракер сходит принесет из машины свой инструмент?

— У меня в полиции Осло знакомые есть, — вдруг оповестил Охейм.

Если это было попыткой завязать светскую беседу, чтобы отвлечь внимание, то попытка эта провалилась: Викен повернулся к хозяину спиной.

— Принеси-ка нам стремянку, — предложил Стуракер.

— Дело-то такое щекотливое… — заныл было Охейм, но быстро сдался и понуро побрел к хозяйственной постройке. Когда он вернулся, настроение у него было хуже некуда.

— Что, весь день теперь с вами тут торчать?

Стуракер приставил лестницу и полез наверх.

— Дверца здесь какая-то, — сообщил он, взобравшись на тесную площадку под самой крышей.

— Вот я как раз это и сдаю! — заорал снизу Охейм. — Нету у меня ключа от этой двери.

Стуракер махнул рукой инспектору, тот побежал к машине.

— Как там его зовут, говоришь, мужика-то, который у тебя снимает? — крикнул Стуракер Охейму.

Ответа он не получил.

Не прошло и минуты, как начальник полиции продемонстрировал всем, что пресловутые клещи свое дело делают прекрасно. Амбарный замок был сорван одним движением. Стуракер осветил фонариком каморку за дверью.

— Вот блин! — пробормотал он так громко, что остававшиеся внизу, в сарае, его услышали.

Викен и Йенсен взобрались наверх. Стуракер показал рукой на чердачную комнатку, освещавшуюся маленьким оконцем под самым коньком крыши. В комнатке стояло два больших морозильных ларя.

— Как их еще сюда затащили-то!

Викен, согнувшись в три погибели, зашел в каморку. Открыл крышку одного из ларей, вытащил оттуда смерзшийся в ком мешок из дерюги, вспорол его карманным ножиком.

— А мужик-то прав! — воскликнул он, когда их взорам предстала крупная голова, похожая на кошачью. — Вот уж действительно дело щекотливое.

 

35

Пятница, 19 октября

Анита Эльвестранн уже убрала картонную коробку с вином в холодильник, но так хотелось добавить, что пришлось снова ее достать. Она считала выпитые стаканы, остановилась на пяти, но потом решила, что еще один будет нелишним. Вино на нее хорошо действовало: от него она становилась веселой, а не плаксивой и склочной.

По телику талдычили о похудении. Там сидел этот самый профессор — он еще всегда носит галстук-бабочку и полосатый пиджак и похож на директора цирка — и нес по кочкам то, что он назвал «тиранией здорового образа жизни». А очень, кстати, клевое выражение, одобрительно кивнула она, соглашаясь. Один из немногих профессоров, кого стоит послушать. Вино — это же настоящее лекарство для сердца, это ученые выяснили, и даже тот бестолковый докторишка, который достался ей в участковые, вынужден был с этим согласиться. Вина можно пить понемножку каждый день — вот что он еще говорил, но не больше одного стакана. Вчера она не выпила ни капли, так что было что наверстывать.

До этого она поднималась наверх и звонила к Мириам, собиралась пригласить ее на стаканчик, но той не было дома. Соседка говорила, что уедет на выходные с подругами, но Анита до последнего надеялась, что она передумает. «Мириам — самый замечательный человек среди моих знакомых, — подумала она и допила остатки вина. — Не стоит ее без надобности теребить, надоедать ей бесконечно». Даже когда Анита звонила к ней в дверь в неподходящий момент, Мириам не обижалась. Вчера у нее был кто-то в гостях, и Анита сразу поняла, что это мужик пришел. Но даже и тогда Мириам нашла минутку поболтать с ней в коридоре. А когда ее обнимешь, так приятно прижаться к ней: кожа такая нежная и пахнет от нее всегда так хорошо! Позже тем же вечером предположения Аниты о том, что в гости к соседке пришел мужчина, подтвердились. Слышимость через перекрытия была прекрасная, и нужно было совсем уж тугоухим быть, чтобы не сообразить, чем они там занимаются. И не один раз. Анита много раздумывала над странностями Мириам. Та собиралась стать врачом и всегда была готова помочь. По воскресеньям она ходила в какой-то там костел. Анита даже думала иногда, что она как бы вообще не от мира сего. А тут она кувыркается в постели и позволяет мужику делать с собой все, что он ни захочет, и вскрикивает, как самая обыкновенная девчонка, которой приспичило погулять. Но Аниту вовсе не смущало то, что она слышала. Наоборот, она до такой степени желала Мириам всех плотских радостей, что чуть ли не сама начинала ощущать их.

Мириам заглядывала к ней сегодня в первой половине дня. Анита спросила тогда, что, мол, она себе парня, наверное, завела, потому что не похожа она на тех, кто будет водить к себе мужиков на одну ночь. Мириам не сразу ответила: «Я не знаю, как все сложится». — «Но ты влюбилась?» — не унималась Анита. «Более чем». — «Так, а что вам мешает тогда?»

Она спрашивала не из одного только любопытства: с Мириам что-то было не так. У нее, всегда такой веселой и спокойной, залегли тени под глазами, а взгляд стал растерянным, каким-то даже испуганным.

«Он никогда не уйдет из семьи, — сказала она, — он не такой». — «Это что, тот врач, у которого ты практику проходила? Это он был здесь вчера?» Мириам кивнула. «Не стоит тогда, наверное, слишком уж серьезно к этому подходить?» Мириам посидела немного молча, глядя в окно, потом ответила: «Может, все как раз так именно потому, что он никогда не сможет мне принадлежать».

Анита уже потеряла счет стаканам. Да и какая разница? Впереди у нее целая суббота, чтобы привести себя в порядок. А в воскресенье она поедет за Викторией. Намытая, причесанная и трезвая как стеклышко. Но субботним вечером она вполне может позволить себе выйти в город, посидеть в кафе. В питейных заведениях она никогда не пила помногу. Адвокат каждый раз назойливо твердил, насколько именно это важно. У нее есть шанс вернуть Викторию, но для этого ей необходимо держать себя в руках и обходить злачные места стороной.

Позвонили в дверь. Она вздрогнула. Мириам, что ли, вернулась все-таки? Но Мириам обычно стучалась, а не звонила. За дверью стоял мужчина, которого она раньше не видела.

— Вы Анита Эльвестранн?

Она кивнула.

— Произошел несчастный случай.

Она впилась в него взглядом.

— С Викторией, — сказал он. — Пойдемте скорее со мной.

Она едва удержалась на ногах. Пришлось ухватиться за дверной косяк.

— Вы… Кто вы?

— Я врач, произошло несчастье.

— Здесь? Я не понимаю!

— Пойдемте со мной, я объясню по пути. Мы пробовали вам дозвониться, но вы не брали трубку.

Хватая пальто с вешалки, всовывая ноги в сапоги, она все еще ощущала головокружение. Он сбежал по лестнице впереди нее, подождал и придержал перед ней дверь.

— Куда мы идем?

— Они сидят в машине, тут прямо за углом.

Мужчина придержал ее за руку повыше локтя, довел до конца квартала. Свернув в переулок, он щелкнул электронным ключом: автомобиль пискнул и мигнули фары. Он открыл дверцу со стороны сиденья для пассажира. Ей было не по себе, приспичило в туалет и от страха хотелось плакать.

— Где Виктория?

— Я отвезу вас туда, — сказал он, усаживаясь на водительское место.

Внезапно он обхватил ее одной рукой и пригнул вперед. Анита почувствовала, что он прижимает к ее лицу какую-то тряпку. Она воняла чем-то полным острых осколков, вызывая целый мир воспоминаний: коридоры, и кровати, и медсестры в белых халатах, и кляп во рту под слепящими лампами.

Вонь отделилась от тряпки и поглотила Аниту.

 

36

Суббота, 20 октября

Ноги утопали в иле, сквозь мутную воду дна было не видать. «Там, внизу, жизни нет, — пытается он сказать, продолжая брести прочь от берега. — Я не могу здесь нырять». Откуда-то издалека: звонок телефона. Раньше Аксель не слышал звонка с такой мелодией, но звонят ему. Откуда-то доносится голос Бии; пока она здесь, он не может ответить на этот звонок. Снова проваливается в сон.

Когда он проснулся, жена сидела на краешке его постели. Даже через занавески солнце светило ярко. Она погладила его по голове:

— Я уж стала беспокоиться за тебя, Аксель. Ты вчера часов в шесть прилег отдохнуть и с тех пор так и не просыпался.

Он сел в постели:

— Кто-нибудь звонил?

— Тебе? Нет, в кои-то веки внешний мир хоть ненадолго оставил тебя в покое.

Бия обвила его рукой за талию, крепко прижала к себе:

— Ты слишком много работаешь, Аксель. Не пора ли тебе научиться говорить «нет», когда тебе предлагают ночные дежурства?

Он буркнул что-то в ответ.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты со мной еще пожил, знаешь ли. Ты не представляешь, на что ты вчера был похож, когда пришел домой… Тебе ведь не двадцать лет.

Она навалилась на него, опрокинула на постель, положила одну ногу поперек его нагого живота.

— Ты знаешь, что ты — самое ценное, что у меня есть, знаешь ведь? — пробормотала она.

Он не смог вспомнить, когда она в последний раз говорила что-либо подобное.

— Что ты знаешь о Бреде? — спросил он ни с того ни с сего.

Она приподнялась на локте:

— О Бреде, о твоем брате? Почему ты спрашиваешь?

— Что ты знаешь о нем, Бия?

Она изучающе посмотрела вниз, ему в лицо:

— Да только то, что ты рассказывал. Что все, к чему бы он ни прикоснулся, он разрушал. Что для твоих родителей стало невозможным оставить его жить дома.

— Есть еще кое-что, чего я не рассказывал. Мы с ним заключили договор никогда не ябедничать друг на друга.

Она встала и раздвинула занавески, потом снова легла.

— С чего ты вдруг вспомнил о нем именно сейчас?

Он смотрел на потолок, где к пульсирующему белому свету примешался легкий оттенок незабудок — любимый цвет Бии.

— Я тут как-то видел его в городе. Но не успел я к нему подойти, как он исчез.

— А ты уверен, что это был он? Ты же думал, что он умер.

— Он не умер. Ты многого не знаешь.

Бия провела своими длинными ногтями вниз по его груди, слегка царапая его.

— Да я уж поняла, что я многого не знаю. Думаешь, меня не удивляло, что никто в вашей семье ни разу не упоминал его имени за все те годы, что мы с тобой знакомы?

Она наклонилась и поцеловала его в пупок.

— Бывают такие воспоминания, Аксель, которые лучше не ворошить. Если тратить свою жизнь на то, чтобы копаться в шкафах и искать там забытые скелеты, не останется сил ни на что другое.

Он перевернулся на бок, спустил ноги на пол. Нащупал трусы рядом с кроватью, натянул их.

— Ты что, уходишь?

По ее интонации он понял, что у нее на уме.

— У меня сейчас мочевой пузырь размером с матку на девятом месяце беременности, — усмехнулся он. — Глядишь, вот-вот воды отойдут.

— Ты ведь не забыл, что мы приглашены в гости сегодня вечером?

Он застонал, как от зубной боли.

— Я так и думала, — ядовито заметила она.

Электронное письмо от Даниэля. Раньше он писал каждую неделю, но теперь они уже давно ничего от него не получали. При других обстоятельствах это обеспокоило бы Акселя — парню двадцать лет, а он в Нью-Йорке один, — но сейчас он просто не успевал об этом задуматься. Открывая электронное письмо, он почувствовал, как его исподволь охватывает тоска по старшему сыну. Так вот сделаешь что-нибудь невзначай, и вдруг это действие пробудит целый ворох воспоминаний.

Накануне Даниэль сдавал экзамен по экономике, и все последние недели он готовился к нему день и ночь. В очередной раз он заверил родителей в том, что в наше время Нью-Йорк — один из самых безопасных для жизни городов мира. А вот про Осло этого не скажешь. «В кои-то веки „Нью-Йорк таймс“ напечатала хоть что-то о Норвегии. Целый разворот посвящен двум этим убийствам. Мол, люди боятся медведя, который бродит в центре столицы. В сетевых изданиях норвежских газет я не мог найти ничего, что бы опровергало такие заявления. Что же случилось-то? Если верить статье в „Нью-Йорк таймс“, город охвачен каким-то средневековым ужасом. Все боятся, что на темных ночных улицах на них накинется медведь. Многие вообще не выходят из дому (неужели это правда?), и еще журналист пишет, что ощущение такое, будто находишься в городе, вокруг которого не стоило сносить городские стены. Лучшей рекламы и придумать нельзя. К вам теперь валом повалят туристы, жаждущие найти экзотику и первозданность в самом сердце современного столичного города. Мне постоянно приходится заверять своих однокурсников в том, что и в Норвегию тоже проведено электричество, что у нас даже и телевидение есть и, что немаловажно для американцев, что и у нас тоже есть уборные, где воду можно спустить».

Бия собрала семью за обеденным столом. Разогрела багет, сварила яйца.

— Ты что делаешь сегодня вечером? — спросил Аксель Тома, когда сын появился наконец в столовой.

— Ну, не знаю. Пойду к Финдюсу.

— Репетировать будете?

Том пожал плечами.

— А меня ты не хочешь спросить? — фыркнула Марлен, положив Кассиопею рядом со своей тарелкой. Голова и ноги черепахи медленно втянулись в панцирь.

— Разумеется, хочу. А ты чем собираешься заняться сегодня вечером, Марлен?

Она вскинула подбородок:

— Не скажу.

Аксель не сдавался:

— Ну не будь такой противной! Что-нибудь ты ведь можешь рассказать.

— Во всяком случае, ничего, что нужно знать тебе! — Она вдруг резко вдохнула и обчихала всю тарелку.

Сказано это было таким наглым тоном, что Аксель уже собрался сделать ей замечание. Но в этот момент она чихнула снова, на этот раз в салфетку, которой Бия успела прикрыть ее нос. Высморкавшись, девочка заявила:

— Чихать — самое приятное занятие на свете. Будто путешествуешь на космическом корабле. Щекотно, а потом будто совсем отлетаешь. А это опасно?

— Ты же можешь спросить врача, — посоветовала Бия.

— Нет, не опасно, — успокоил Аксель, — главное только — вернуться назад, на Землю.

 

37

Бия осталась внизу, в холле, чтобы побеседовать с юбиляром, Акселя же хозяйка повела наверх по устланной ковровой дорожкой лестнице. Не успел он ступить в просторную гостиную, как увидел Ингрид Брудал с мужем. Они стояли рядом у камина, в стороне от остальных гостей, сбившихся в группы по нескольку человек. Та самая Ингрид Брудал, которая цеплялась за его руку и кричала. В его воображении вновь возникли картины той ночи. И чувство беспомощности. Когда он увидел их там, у камина, его первой мыслью было повернуться и уйти. После похорон он подошел к ней в общем потоке соболезнующих. Ингрид держалась скованно, ее лицо посерело, но, когда она осознала, что это именно его руку она пожимает, ее ноги подкосились, так что мужу пришлось приобнять ее и увести прочь. Если он заговорит с ней сейчас, в гостях, возможно, она снова потеряет самообладание. Может быть, для нее он теперь всегда будет ассоциироваться с тем, кто приходит среди ночи, чтобы сообщить, что их семью посетила смерть.

Он подошел и встал рядом с ней. Когда они поздоровались, она не выпустила его руку из своей, молча посмотрела на него остекленелым взглядом, но не расплакалась. «Как в капсуле хранит в себе свое горе», — подумал он.

Аксель стоял в темноте на террасе. Из приоткрытой двери гостиной доносились карибские ритмы. Обычно на праздниках он мало видел Бию: никто из них не возражал против того, чтобы ненадолго отпустить другого в свободное плавание. Но сегодня вечером она все время оказывалась поблизости. Настояла на том, чтобы танцевать с ним, крепко обняла его, целуя, надолго приникла к его губам, так что их можно было принять за влюбленную пару. Он покорно протанцевал несколько кругов в обнимку с ней, потом отстранился.

— Случилось что-нибудь, Аксель? — спросила она.

Он чуть было не сказал: «Случилось, Бия, и я не знаю, сумею ли я отказаться от этого», но только покачал головой. Она погладила его по затылку и сказала, что понимает: он все еще не оправился от усталости, привстала на цыпочки и шепнула на ухо, что совсем не прочь уйти домой пораньше.

Он сделал большой глоток из бокала с коньяком. Терраса здесь выходила не на запад, как у них дома, а на север, и отсюда был хорошо виден центр города на другой стороне фьорда — крепость, ратуша, чуть правее площадь Карла Бернера и микрорайон Руделёкка. Он подумал, что Мириам нет дома. Она говорила, что собирается уехать на выходные. Как хорошо, что ее там нет, она уехала куда-то, где он не может до нее добраться. Если они больше никогда не встретятся, сколько потребуется времени, чтобы он перестал постоянно видеть перед глазами ее лицо? Он не будет предпринимать ничего, пока ее образ не поблекнет и все это не останется в прошлом.

Небо над головой было ясным и прозрачным, как черное стекло. Он отыскал созвездие Близнецов и медленно перевел глаза дальше, на Возничего и на Персея, который держал голову Медузы с ее страшным глазом. После дня рождения Марлен ему несколько раз пришлось ей повторять, что звезда Алголь пульсирует потому, что это, собственно говоря, две звезды, которые поочередно бросают тень одна на другую. Это помогло. Во всяком случае, она осмелилась снова посмотреть на ночное небо. Неделю тому назад она написала историю и прочитала ему ее. Про астронавта, которого отправили в космос и он оказался поблизости от ужасной двойной звезды Алголь, глаза Медузы. И он так и не вернулся назад. Он превратился в камень, вечно паривший там, на краю бездны. Истории тоже могут ходить вокруг да около и отбрасывать тень одна на другую, пришло вдруг Акселю в голову, когда она закончила чтение.

Он допил коньяк. Вспомнил прочитанное недавно в газете — про опрос, проведенный среди итальянских мужчин. Те, что изменяли женам, набрали больше баллов по шкале, определявшей, насколько хорошие они семьянины. Это было истолковано таким образом, что чувство вины побуждает мужчин проявлять свои лучшие качества отцов семейства. Он сунул руку в карман, достал мобильный телефон. «Ты спишь?» — напечатал он.

Отправляя сообщение, он услышал за спиной шаги. Ингрид Брудал. За столом они оказались далеко друг от друга, но она несколько раз поглядывала в его сторону, и он подумал тогда, что она, наверное, подойдет к нему попозже. И вот теперь она стояла рядом, держа в руке бокал с вином.

— Я видела, что вы пошли сюда, — сказала Ингрид.

Когда она двигалась, ее платье переливалось в свете, падавшем из гостиной.

— Захотелось подышать свежим воздухом. Вы вернулись на работу?

Он знал, что она занимает высокую должность в одном из министерств, кажется в Министерстве культуры.

— Выхожу в понедельник. И меня это нисколько не волнует и не пугает. Такие вещи очень мало трогают меня теперь, как и хождение в гости. — Она не сводила с него взгляда. — Я хотела сказать вам это раньше, когда вы только появились здесь, но растерялась, так что… Спасибо за то, что вы пришли тогда.

Аксель предположил, что она имеет в виду похороны, и пробормотал что-то в том смысле, что как же иначе.

— В ту ночь, — ровным голосом уточнила она. — Я знаю, вы могли поручить кому-нибудь другому поехать к нам. Я не в состоянии испытывать благодарность к кому-либо, но я хочу, чтобы вы знали это. Хорошо, что тогда пришли именно вы.

Он посмотрел на нее. В этой женщине всегда чувствовалась какая-то неприступность, ирония, удерживающая на расстоянии даже близких. А теперь создавалось впечатление, что окружающий мир вдруг прорвался к ней, сметая все на своем пути.

Она дотронулась до его руки:

— Когда вы нашли ее, как она лежала?

Аксель сделал глубокий вдох, ощутив ту же беспомощность, что и той ночью.

— Лиза… — добавила она почти неслышно.

Внезапно он начал рассказывать: не найдя ее в автомобиле, он пошел искать ее вдоль канавы. Рассказывая, он нечаянно ляпнул, что поначалу ему показалось, будто Лиза спит.

Ингрид Брудал крепко сжала его запястье, и он испугался, что она не совладает с собой. Она открыла сумочку, отыскала носовой платок, прижала его к носу.

В кармане его пиджака завибрировал мобильник.

— Я могу зайти к вам как-нибудь на днях, — сказал он. — Тогда мы сможем еще поговорить об этом. Если вы захотите.

Не поднимая глаз, она ответила:

— Хорошо, что есть такие люди, как вы. Наверное, благодаря этому когда-нибудь жизнь сможет продолжиться.

Бия свернулась клубочком на заднем сиденье такси, пристроив голову к нему на грудь. Он приобнял ее, поцеловал в лоб. От ее волос пахло розами и дымом. Он погладил ее по щеке, обвел пальцем очертания губ. Она обхватила его палец губами и слегка прикусила.

— Вы очень устали, доктор Гленне, собственно говоря? — спросила она и, расстегнув пару пуговиц на его рубашке, осторожно коснулась рукой его груди.

— Я уже сплю.

Ее рука скользнула вниз по животу и дальше, под ремень брюк.

— Упс! Это явно не всех твоих членов касается.

— Нет, — вынужден был он признать, — некоторые из них встают и ложатся по своему усмотрению, каким бы строгим я с ними ни был.

— За такое непослушание надо наказывать, — мурлыкнула она.

Дома Аксель разделся и с бокалом коньяка подсел к маленькому столику в углу спальни. Взял в руку пульт и включил плеер, какой-то из дисков Бии с фортепьянной музыкой уже был вставлен в проигрыватель. Она вернулась из ванной и встала перед ним — в одних только прозрачных стрингах.

— Когда это ты начала подбриваться? — поинтересовался он, все еще сдержанно.

Она капризно вздернула подбородок, и это движение показалось ему провокационным. Он тут же вскочил, схватил ее и затащил в постель. Когда-то они купили наручники, давно уже не пользовались ими, и он не мог вспомнить, куда их засунул. Вместо них он сдернул с вешалки шелковый галстук и затянул вокруг ее запястий, а другой конец привязал к спинке кровати. Когда он рывком раздвинул ей ноги, она извернулась и укусила его в плечо.

— Здоровый бык какой! — прошипела она.

Он ощупью пробирается по какому-то коридору, освещаемому маленькими голубыми лампочками в полу. На одной из табличек написано: «Виктор». Дверь открывается. Внутри комната для допросов. Там сидит инспектор полиции, но его зовут не Виктором.

«Мы ждали тебя, Бреде».

Он открывает рот, чтобы возразить: они должны прекратить называть его Бреде, он не желает больше этого терпеть! Инспектор грубо хватает его за руку, тащит в другое помещение, в большой зал, с экраном во всю стену.

«Нам удалось заснять его. Мы сумели заснять его благодаря тебе, Бреде».

В первом ряду сидят пять-шесть человек, дальше зал пуст. Один из присутствующих оборачивается, попадает под луч зеленого света — это его мать.

«Я горжусь тобой, Аксель. Горжусь тобой».

Он чувствует облегчение оттого, что она узнала его, и хочет попросить ее объяснить всем эту путаницу с Бреде. «Расскажи им, кто я», — собирается он сказать, но не успевает, потому что его толкают на сиденье.

«Восьмой ряд. И за это скажи спасибо, это было лучшее место из тех, что удалось достать».

Инспектор полиции Виктор пристраивается рядом, плечом к плечу, кладет руку ему на бедро.

«Вот подожди только, и увидишь, Гленне».

Вот теперь он понял, ведь он больше не называет его Бреде.

Виктор оборачивается и щелкает пальцами. В конце зала установлен старый кинопроектор, запускает его Рита. На экране возникают картинки. Предрассветные сумерки. Камера скользит между голыми ветвями деревьев.

«Я не хочу смотреть это!»

Виктор кладет руку ему на плечо, прижимает к себе. Он пробует отодвинуться, но с другой стороны тоже кто-то сидит. От этого пахнет сырым мясом. Ему не удается повернуть голову так, чтобы разглядеть, кто это.

«Мы не отстанем, пока ты не посмотришь всё».

Камера приближается к озерцу. На берегу кто-то стоит, мужчина в белом исподнем и сапогах, на голове котелок. В руке он держит камень. Перед ним лежит нагая женщина, ее черные волосы покачиваются на кромке воды. Вокруг головы расплывается красное пятно. Обзор камере заслоняет ствол дерева.

«Не пропусти, Гленне, — шепчет Виктор ему в ухо. — Не пропусти, щас ты увидишь лицо Медузы».

Камера выезжает из-за дерева, изображение приближается. Стоящий на берегу мужчина оборачивается. Его лицо заполняет весь экран. Злобная ухмылка и смех, которого не слышно.

Главное — не смотреть ей в глаза. Он вырывается и вскакивает, верещит, как животное, пытаясь заглушить голос Виктора: «Что, узнаёшь себя, доктор Гленне, узнаёшь наконец самого себя?»

 

38

Понедельник, 22 октября

Начальница сектора Агнес Паянен сидела перед развернутой на столе газетой «ВГ», с чашкой кофе в руке. Всю первую полосу занимал один заголовок: «ПОЛИЦИЯ ПОДОЗРЕВАЕТ ЭКОТЕРРОРИСТОВ». Дальше шел рассказ об обыске полицией сарая на хуторе в Оснесском районе области Хедмарк, размазанный на целых три страницы, и подано это было как обнаружение полицией важнейших улик при расследовании так называемых медвежьих убийств. Паянен только что вернулась с совещания у начальника Управления полиции и ведущего криминалиста. Они потребовали от нее разъяснений относительно того, почему информацию о ходе расследования они вынуждены узнавать из газет. Она не нашлась что ответить и почти целый час вынуждена была терпеть разнос. В конце концов ей дали времени до обеда, чтобы представить отчет об этом деле.

Она позвонила Викену и попросила его зайти. Немедленно, хотела бы она сказать, но Викен был из тех, кого приходится просить сделать что-либо, а не приказывать. Об этом господине у каждого было свое мнение, быстро уяснила она для себя, получив назначение в этот сектор. Ей прекрасно удалось с ним сработаться. Поначалу у нее были кое-какие сомнения, в немалой степени и потому, что он ведь тоже претендовал на ту должность, что досталась ей. Но он никогда не пытался открыто противостоять ей или соперничать с ней, напротив, с первого же дня она ощущала его лояльность, а зачастую поддержку. Это заслуживает уважения, казалось ей, когда человек ставит успех общего дела выше личных амбиций. Он безоговорочно считался одним из лучших следователей в их управлении, и даже самые опытные детективы прислушивались к его словам. Он руководил расследованием ряда серийных изнасилований, и практически все они были раскрыты. Под влиянием американских профайлеров — составителей психологических профилей преступников — Викен выработал собственный подход к пониманию психики лиц, совершающих серийные преступления. Он читал лекции, в которых объяснял, каким образом обнаруженные техниками-криминалистами на месте преступления следы и артефакты могут рассказать о внутренней жизни преступника. Паянен находила это весьма интересным, но обнаружила, что, вообще-то, в их конторе особого интереса к тому, чем он занимался, не проявляли. Она же была уверена в том, что дальнейшее развитие методики расследований докажет его правоту, и готова была пойти за него на баррикады. Она не раз видела, насколько удачно и эффективно, до мурашек по коже, Викену удавалось во время допросов применять свои знания в области психологии, чтобы добиться от преступника признания вины. А вот в качестве руководителя сектора он никуда не годился и развалил бы всю работу, и на седьмом этаже это поняли уже давно. Как лидер он представлял собой тип одинокого волка: инспектор с большой неохотой поручал хоть какую-то часть работы другим. Но еще хуже было то, что как личность он создавал вокруг себя два полюса — за него или против. Те, что были за, по всей видимости, готовы были отдать за него жизнь, но даже эти люди скорее боялись его, чем любили.

В полуоткрытую дверь постучали, и вошел Викен. Как всегда, он был одет в белую рубашку, расстегнутую у ворота.

— Присядем или стоя будем беседовать? — спросил он с усмешкой, в искренности которой начальница сектора долго сомневалась, но которую в конце концов стала находить довольно привлекательной.

— Да, садитесь, пожалуйста. Вы видели «ВГ»?

— Ни дня без этого.

— Ну что скажете?

— Они раздобыли больше информации, чем нам хотелось бы.

Он казался ни капельки не озабоченным.

— И откуда она? — поинтересовалась Паянен.

Он поскреб ногтями под подбородком.

— Возможно, из густых лесов в Хедмарке, возможно, от нас.

— Если так, то у нас проблема.

Он откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Остроносые туфли сияли, выдавая, что начистили их совсем недавно.

— Я еще разок пройдусь по этому делу, шеф. Если мы найдем источник, то вы будете первой, кто об этом узнает. Но тем не менее могло быть хуже.

— Что вы имеете в виду?

— Журналисты ведь как стая волков. Найдут кость, и все набросятся на нее. А если ничего не найдут, набросятся на нас. А это гораздо больше повредило бы расследованию.

Паянен не знала, как расценивать его метафору.

— Ведущий криминалист не совсем разделяет ваши представления, да и начальник Управления полиции тоже.

Викен ухмыльнулся и стал похож на волка.

— Пусть Бастиан поворчит — такая уж у него работа, он не кусается.

Тут уж и она не смогла сдержать улыбку, главным образом из-за забавной клички начальника Управления полиции. И это лишний раз напомнило ей, как полезно иметь в команде такого надежного человека, как Викен, к которому она могла обратиться за поддержкой, когда вокруг нее поднималась буча.

— А есть ли хоть крупица истины в том, что пишет «ВГ»?

Он решительно покачал головой:

— Экологическая преступность — да. Охота на охраняемые виды животных, продажа шкур и чучел за границу. Но убийства и террор? I don’t think so. Конечно, у арестованного обнаружены те же наркотические средства, при помощи которых были убиты жертвы, но я все же склоняюсь к тому, чтобы поверить, что он пользовался ими для усыпления диких животных, а не людей. Кроме того, у него есть алиби на те дни, которые нас интересуют. — Он усмехнулся. — И кому это пришло в голову, что у нас в Норвегии найдутся террористы, готовые лишить человека жизни, чтобы выразить протест против политики в области охраны дикой фауны? Мы бы уже давно знали о наличии таких кругов. Но в качестве питательной среды для газетчиков этого хватит на день или два: вы же видели, как они расходились, фантазируя на темы о том, что по городу рыщет смертельно опасный хищник! Ни один человек в возрасте старше пяти лет не верит, что на этих женщин напал медведь, но, как вам известно, народ обожает читать подобные вещи. Если бы журналисты написали, что мы охотимся за троллем с девятью головами, газеты продавались бы еще лучше.

Паянен вынуждена была с ним согласиться:

— Я еще подумаю, может, намекнуть ведущему криминалисту, что неплохо бы пригласить эксперта, разбирающегося в психологическом профилировании. Вам тогда будет с кем это дело обсудить. Оно все же такое необычное, что, возможно, к нашему мнению и прислушаются. Что вы на это скажете?

Викен задумался:

— Сделав это, мы во всеуслышание заявим о своих подозрениях, что мы здесь имеем дело с серийным убийцей. Уж это точно приведет к не меньшей истерии, чем слухи о медведе-людоеде.

— Газеты уже и так намекают на это, независимо от тех шагов, какие предпринимаем мы. Но нужен ли нам такой психолог?

— Ну есть тут в нашем захолустье парочка типов, которые считают, что разбираются в психологическом профилировании. Они выдадут сорок бочек арестантов избитых истин и еще больше счетов. Чтобы привлечь к делу кого-нибудь, кто бы действительно в этом кумекал, нужно обращаться за границу.

— Поразмыслите над этим, любые предложения приветствуются.

— А пока придется задействовать наличные ресурсы, — подвел итог Викен.

 

39

Нина Йенсен открыла оперативный сайт полиции, чтобы посмотреть, нет ли записей, которые могли бы иметь отношение к двум их делам об убийстве. За выходные было зарегистрировано тридцать пять обращений, и некоторым из них она уделила более пристальное внимание. Точных данных о числе людей, объявленных в розыск после того, как газеты начали писать об убийствах, у нее не было. Речь шла главным образом о женщинах, которые после нескольких часов отсутствия объявлялись дома сами.

Из все еще актуальных сообщений на сайте об ушедших из дому и не вернувшихся одно показалось Нине интересным, стоило выслать туда патруль для более подробного сбора информации. Адрес в районе Руделёкка. Женщина тридцати шести лет, которую не видели со второй половины дня в пятницу. Бывшая наркоманка, сидевшая на игле. Первое, что приходит в голову, — это что она сорвалась, вновь пустилась во все тяжкие и через несколько дней окажется на больничной койке, в лучшем случае — в хосписе. Но соседка, которая и сообщила об исчезновении, похоже, не верила в такое развитие событий. Вернувшись с загородной прогулки вечером в воскресенье, она обнаружила дверь в квартиру потерпевшей полуоткрытой, телевизор был включен. Нина записала данные женщины и стала читать сообщения дальше.

Она просмотрела их почти все, когда зазвонил телефон. На центральный пост позвонил человек — они удерживали его на линии, — который настаивал на разговоре с Викеном, а тот на совещании. Нина напомнила о том, что, прежде чем переключать звонки на сектор насильственных преступлений, необходимо отсеивать всякую ерунду. После того как Викена несколько раз проинтервьюировали в газетах и даже по телевидению, и жук, и жаба жаждали разговаривать только с ним самим. «А что тогда делать с теми, кто категорически отказывается хоть что-нибудь сказать другим? — желал знать оперативный дежурный. — С теми, кто утверждают, будто обладают важной информацией об этих убийствах?» Нина со вздохом сдалась и попросила дежурного переключить разговор на нее.

— Викен? — гаркнул женский голос прямо ей в ухо.

— Викен на совещании, — сообщила Нина. — С кем имею честь?

— Вы должны сделать что-нибудь! — продолжала женщина, и Нина уже пожалела о собственной уступчивости.

— Мы все время что-нибудь делаем, — успокоила она звонившую. — Можете не сомневаться.

— Вы не делаете того, что от вас требуется, — настаивала женщина, и Нина посмотрела на часы.

Она даст этой женщине тридцать секунд, а потом повесит трубку.

— Это ведь снова случится, а вы ничего не делаете. — Внезапно голос изменился — он стал глубже, звонившая заговорила медленнее: — Вы не можете ничего сделать. Это все равно случится.

— Может быть, вы бы пояснили, что вы имеете в виду? — предложила Нина.

— Да уж поясню, коза ты бергенская, не сомневайся. Имеющий очи да увидит. По мне, так, право, можете все как один отправляться в ад. Туда вам и дорога. Вам его не спасти.

— Кого нам не спасти?

— Один только есть праведник в этом городе, и почти никто не знает, кто он на самом деле. И вовеки святится имя его. Запиши себе, козочка: просвет в лесу, по-норвежски гленне, просветление in the wilderness. Но это за ним они охотятся, убивцы и тати презренные, ибо, коли схватят они его, будут вам Содом и Гоморра, и Ерусалим падет, и если есть чего у вас в башке, то вы будете охранять его день и ночь и twenty four seven. Но избранные последуют за ним. Я и раньше за ним следовала, прям к конечной станции путь-то шел, конечной станции, и Господь знает, что я и дальше за ним последую. Просвет — Гленне — в лесу. Но его время скоро истекает, а вы этого не понимаете.

Говорившая повесила трубку. Нина Йенсен какое-то время сидела на стуле, глядя на экран компьютера, потом открыла новый документ и записала несколько строк об этом разговоре. И почему это всяких чокнутых так притягивают нераскрытые дела об убийствах? Точь-в-точь как свет притягивает мотыльков.

 

40

Аксель поспешно поднимался по покосившейся лестнице. Желто-коричневая дорожка в центре была протерта до дыр, а ступеньки клонились на сторону, отчего у него возникло странное ощущение, будто он падает. Она прислала ему сообщение: «Необходимо поговорить». Ему тоже было необходимо с ней поговорить в последний раз.

Она открыла дверь и впустила его в квартиру. Остановилась в полутемной прихожей и посмотрела ему в глаза:

— Спасибо, что пришел.

Он купил по пути две бутылки вина. Когда он ставил пакет на пол, они звякнули.

— Я боюсь, Аксель.

Он притянул ее к себе и засомневался в том, что сможет сказать ей то, зачем пришел.

— Как бы я хотела, чтобы ты мог остаться у меня и больше никогда не уходил!

— Чего ты боишься? — пробормотал он ей на ухо.

— Анита пропала.

— Анита?

— Это она живет в квартире подо мной.

— У которой дочь отдали в приемную семью?

Мириам кивнула:

— Когда я вчера вернулась домой, дверь к ней была распахнута настежь, телевизор был включен, свет везде горел. Я сразу поняла, что что-то неладно. Я позвонила в полицию. Они уже приезжали.

Она взяла его за руку, потянула за собой в гостиную.

— Вчера вечером она собиралась забрать Викторию, но у приемных родителей дочери она так и не появилась.

— А не могла она уехать куда-нибудь?

— Не предупредив? Когда Виктории наконец позволили у нее переночевать? Для Аниты ничего на свете нет важнее. Она так радовалась!

Аксель не стал говорить, о чем он подумал. О том, что когда бывшая наркоманка внезапно куда-то пропадает…

— Я знаю, что с ней приключилось что-то плохое. После всего, что произошло раньше…

Мириам села на диван, закуталась в плед.

— Ты думаешь о тех двух убитых женщинах, — сказал Аксель. — О том, что пишут в газетах, о рекомендациях не выходить из дому с наступлением сумерек.

Она закусила губу:

— Мне кажется, что все это имеет отношение ко мне.

— Так нам всегда кажется, когда нам страшно, — успокоил он ее. — Нет в городе человека, который бы безучастно к этому относился.

— Тут еще другое…

Мириам протянула к нему руку. Он склонился над ней.

— Я хочу, чтобы ты лег рядом со мной, — прошептала она. — Я хочу, чтобы ты меня обнял крепко-крепко.

Лежать на ее диване, в этой крохотной квартирке… И это чувство, что не нужно ничего говорить, что она в тишине пристроилась у него под боком. «Мне нравится тот человек, каким я становлюсь рядом с ней, — подумал он. — Тот, каков я вместе с ней, мне нравится больше, чем все иные ипостаси Акселя Гленне. И вот теперь я должен отказаться от этого. Должен ли?»

Он отправил сообщение о том, что не придет домой. Без каких-либо объяснений. Он не желал опять сочинять какое-нибудь вранье.

Было уже половина восьмого. Одну бутылку они почти опустошили. Бия пыталась дозвониться до него, но он отключил звук. Она прислала сообщение: «Что происходит, Аксель?» Этот вопрос принес ему облегчение. Теперь ему хочешь не хочешь придется с ней объясниться. «Завтра расскажу», — ответил он.

— Твой отец был героем войны, — вдруг сказала Мириам.

Аксель разлил по бокалам остатки вина. Он не удивился тому, что она знала о его отце.

— Настоящий норвежский герой войны, — подтвердил он. — У нас же есть даже такое понятие — «парни из леса». Ему пришлось целую зиму прятаться в маленькой избушке, одному как перст, в сотнях километров от человеческого жилья.

— Я много слышала о войне в Норвегии, — сказала она. — С тех пор как я приехала сюда, я от многих слышала, что Германия была побеждена благодаря отважным норвежцам. Я даже побывала в такой избушке, о которой ты рассказываешь, глубоко-глубоко в лесу. В потайном подвале у них был оперативный центр. Дедушка хозяина избушки был тем, кого потом называли… как это… проводником?

— Правильно.

— Он помогал людям переправляться в Швецию. В конце концов его схватили и отправили в концентрационный лагерь.

Аксель откупорил вторую бутылку.

— Это было смертельно опасное занятие, — кивнул он. — Когда мы были маленькими, отец нам начертил целую сеть таких избушек и маршрутов пересечения границы. По карте он всеми этими путями прошел вместе с нами. Он много рассказывал о том случае, когда он чудом спасся от гестапо. Мы каждый раз страшно переживали. Даже Бреде сидел не шевелясь и слушал. А как его звали, ты сказала, того дедушку, который был проводником?

— Этого я не помню, Аксель. Не могу же я всего помнить, что-то приходится и забывать.

Ему показалось, что она как-то исподволь пытается разговорить его, что ей хочется, чтобы он еще порасспрашивал ее о том, что же это приходится забывать, хочется посвятить его в истории, которые связаны с ее прошлым, завести его в них как в лабиринт. Под конец будет невозможно выбраться оттуда.

Он спросил:

— А ты умеешь забывать?

Ее брови взметнулись кверху и дрогнули пару раз. Она не ответила.

— Если бы я попросил тебя об этом, смогла бы ты забыть то, что у нас с тобой было?

Она прильнула к нему:

— Ты говоришь так, будто все это уже в прошлом.

Он близко подошел к тому, что собирался сказать, но смалодушничал. Ухватился за другую мысль, вроде бы пустяковую:

— Ты забыла конверт в кабинете, который мы отвели тебе для работы в клинике.

Он не стал говорить, что чуть было не открыл его, не сунул нос в ее жизнь, о которой он меньше всего хотел бы знать.

— Забери его с собой в следующий раз, когда придешь, — сказала она задумчиво. — Если ты придешь.

Она снова предоставила ему возможность сказать то, что он собирался сказать, идя к ней.

Где-то далеко звонит телефон. Это ему звонят, но он не может понять, откуда раздается звук. Он лежит на каменном полу, ему холодно. По лестнице к нему спускается Бреде. Это не Бреде. Это Том спускается, ступенька за ступенькой, и никак не может добраться до него.

Аксель открыл глаза в темноте, сел в постели, услышал размеренное дыхание Мириам. Глаз едва различал ее волосы, раскинувшиеся по подушке. Книги на полке и фотография офицера в морской форме обрели очертания. Это было единственное фото, которое он у нее видел. Должно быть, ее отец. Он не стал спрашивать. Ему вдруг вспомнилось последнее, что он ей сказал перед тем, как она уснула: «Как-нибудь я расскажу тебе кое-что о моем брате-близнеце». — «Как-нибудь?» — пробормотала она в полусне. «Когда я приду в следующий раз, — сказал он. — Ты будешь первой, кто про это узнает. Про то, что случилось тем летом, когда его отослали из дому».

Было без двух минут пять. Он тихонечко оделся. В прихожей он подобрал с полу туфли. Повеяло каким-то гнилостным запахом, и ему вдруг показалось, что это от него самого так пахнет. Он приоткрыл дверь квартиры — запах усилился. Он попробовал открыть дверь пошире — что-то мешало. Он поднажал, дверь открылась наполовину. И Аксель сразу понял, что же напоминал ему этот запах: анатомичку, вонь при вскрытии. Он зажег свет в прихожей. Лампа отбросила желтоватый конус света на площадку лестницы. Там лежала человеческая рука, изодранная в клочья и окровавленная. Он кинулся к двери и, спотыкаясь, вышел в одних носках, встал во что-то мокрое и липкое. Лежавшее там и не дававшее открыться двери тело было обнажено. Это была женщина, без ног. Волосы превратились в комок запекшейся крови, лицо было разодрано. Глаз он не смог разглядеть. Он осторожно вернулся назад в прихожую, защелкнул дверь.

Из алькова послышался голос Мириам. Она позвала его по имени. Он, шатаясь, пошел к ней.

— Где ты был? Чем это пахнет? Аксель, почему ты ничего не говоришь?

Он прокашлялся:

— Там… опять это случилось.

Она выскочила из алькова:

— Что случилось?

Тело не слушалось его, ноги подгибались, он вцепился в спинку стула:

— За твоей дверью.

Она тут же направилась туда, он удержал ее:

— Там кто-то лежит, Мириам. Женщина.

— Да ты что!

— Она… Только не выходи туда.

— Анита, — прошептала Мириам.

Он выпустил ее, попытался собраться с мыслями. Сумел сформулировать одну:

— Выжди пять минут после того, как я уйду. Потом позвони в полицию. Запри дверь и никуда не выходи до их приезда, не открывай больше никому.

Она смотрела на него с недоумением:

— Ты уходишь?

— Мне нужно поговорить с Бией. Она должна узнать об этом от меня… О том, что я провел эту ночь здесь. Ты понимаешь, Мириам, ты должна сказать полицейским, что ты была здесь одна. Что тебе не удавалось открыть дверь. Что ты увидела окровавленную руку и побоялась выходить, пока они не приедут.

Она все так же не сводила с него глаз — похоже, не понимала ничего из того, что он ей говорит.

— Мириам.

Он взял ее лицо в ладони, заглянул в глаза. Они будто застыли.

— Не забудешь? Не забудешь позвонить?

Он крепко обнял ее и поцеловал в щеку. Ее руки безвольно висели вдоль тела.

— Не уходи сейчас, Аксель, — прошептала она.

Он протиснулся в дверь, стараясь не дышать, не смотреть вниз — на то, что там лежало. Неуклюже спустился по шаткой лестнице, вышел на задний двор. Он не успел отворить дверь на улицу — она открылась снаружи. Он отскочил на шаг назад, затаился в полутьме. В подворотню зашел мужчина в вязаной шапочке, низко натянутой на лоб; за собой он тащил тележку с газетами. На какое-то мгновение Аксель встретился с ним взглядом.

— Добри утра, — поздоровался мужчина на ломаном норвежском.

Аксель проскочил мимо него.

С восточной стороны на небе появилась бледная полоса серебристого света. Он посмотрел на часы. Десять минут шестого. Он быстрым шагом двинулся к площади Карла Бернера, потом вдруг понял, что идет не в ту сторону, и повернул назад. «На такси нельзя, — подумал он, — меня никто не должен здесь видеть. Не знаю даже, куда пойти».

Через полчаса он нажал кнопку звонка в доме на улице Тосен-вейен.

 

41

Вторник, 23 октября, утро

Стоя на верхней ступеньке лестницы, Викен дышал с трудом. Не потому, что он был в такой плохой форме, что запыхался бы, поднявшись на несколько ступенек; но то, на что он смотрел, чего он ожидал, все-таки оказалось гораздо хуже, так что дыхание у него перехватило; к тому же исходивший от мертвого тела смрад было практически невыносимо вдыхать.

Нина Йенсен остановилась на ступеньке позади него. Он заехал за ней по пути сюда, хотя у него и мелькнула мысль оградить ее от этого зрелища. Мертвая женщина — то, что от нее оставалось, — лежала с вывернутой в сторону головой, уставившись глазами в сторону лестницы, по которой они только что поднялись, хотя глаза были почти скрыты коркой запекшейся крови. Вся нижняя часть лица, плечи и спина были покрыты глубокими бороздами, как от когтей. Рот был порван с одного бока, и из рваной раны в щеке вываливался язык.

Викен бросил взгляд на констебля, стоявшего возле двери:

— В диспетчерскую вот эта соседка звонила?

На табличке рядом со звонком было написано:

«Мириам Гайзаускас».

— Да, она позвонила по номеру экстренного вызова, — констебль посмотрел на часы, — примерно пятьдесят пять минут тому назад.

— Техники-криминалисты?

— Еще не появлялись.

Викен спустился на этаж ниже.

— Йенсен! — крикнул он оттуда.

Нина медленно шла по шаткой лестнице; она была бледна и цеплялась за перила, будто боялась, что деревянная конструкция вот-вот рухнет.

Викен показал на табличку: «Здесь живут Анита и Виктория Эльвестранн».

— Женщина, объявленная в розыск, — подтвердила она.

Викен снова поспешил наверх, он уже справился с собой; одолжив у констебля фонарик, он осмотрел пол вокруг изуродованного тела. Крови натекло немного, — очевидно, убийство было совершено не здесь. Та кровь, что собралась на полу, сочилась из культей ног. В луже крови он увидел четкий отпечаток ступни.

Кто-то разговаривал, поднимаясь по лестнице. Викен узнал голос одного из коллег из технического отдела. Он присел на корточки и осветил фонариком дверь. Широкое углубление в деревянном полотнище, пять глубоких вертикальных борозд.

— Скажи первое, что тебе придет в голову при виде вот этого, Йенсен.

Она подошла к нему и наклонилась поближе.

— Когти, — сказала она, ни минуты не колеблясь. — Следы огромной лапы с когтями.

Мириам Гайзаускас, поджав под себя ноги, сидела на диване. На ней были спортивные брюки и толстый свитер. Она раскачивалась из стороны в сторону и смотрела прямо перед собой.

— Так ты, значит, ничего не слышала, перед тем как попыталась открыть дверь? — повторил Викен.

Она покачала головой.

— Послушай, Мириам, ты позвонила на центральный пост в семнадцать минут шестого. Не могла бы ты нам пояснить, куда это и зачем ты так рано собралась?

Она покосилась на него, потом на Нину. Зрачки у нее были сильно расширены. «Подсела на что или это просто шок?» — подумал Викен.

— Я… рано проснулась. Не спалось. Потом я услышала, что кто-то возится в подворотне, подумала, это пришел почтальон с газетами. Я встала и пошла за газетой.

— И ты не слышала и не видела больше ничего необычного с тех пор, как легла спать около половины двенадцатого, и до тех пор, пока в подворотню не вошел кто-то?

Мириам смотрела в пол.

— Не торопись с ответом, — подбодрил ее Викен, — мы в любом случае вернемся к этому.

— Я никого не видела, ничего не слышала.

Через полчаса инспектор кивнул Нине Йенсен: пора закругляться.

— Мы не знаем еще, кто это там, за дверью, лежит, — сказала Нина, — но мы не можем исключить, что это ваша соседка.

Мириам вздрогнула.

— Это она, — произнесла она еле слышно.

— Вы так думаете?

— Что-то ужасное происходит, я все время это чувствовала.

— Ты ее довольно хорошо знала, как я понял, — сказал Викен. — Я тебя попрошу об одной услуге. Это будет тяжело. Это и для нас тяжело, если это может служить хоть каким-то утешением. И ты можешь отказаться, если ты категорически не в состоянии этого сделать.

Мириам убрала руки с коленей, спустила ноги на пол. Зазвонил ее телефон, лежавший на столе в гостиной. Она взяла его в руку, кинула быстрый взгляд на дисплей и выключила телефон.

— Я попробую, — сказала она. — Я пойду с вами и посмотрю, она ли это.

Нина повела ее на лестницу, а Викен, оставшись один, осмотрелся в квартире. Когда женщины вернулись, Нина уточнила:

— Ты уверена?

— Я узнала татуировку, — пробормотала девушка. — На плече. Изображение обнаженного мужчины.

— У тебя вчера были гости? — спросил Викен.

Мириам не ответила.

— Я вижу, на кухне стоят два бокала из-под красного вина и две бутылки — одна пустая, другая наполовину полная.

— Гостей у меня не было, это я пила вино. Такое у меня настроение в последнее время.

— Иными словами, ты любительница вина, — решил Викен. — А вчера вечером ты много выпила?

Она закрыла глаза:

— Да, перебрала, пожалуй. Я, видимо, просто отрубилась.

Уходя из гостиной, Викен заглянул в спальный альков и приподнял одеяло и два пледа, лежавшие на постели.

 

42

В час дня во вторник следственная бригада собралась в помещении для совещаний. Группу усилили еще четырьмя оперативниками. Присутствовали начальница сектора Агнес Паянен и старший полицейский юрист Ярле Фрёэн, который формально, хотя на деле никоим образом, руководил ходом расследования. Помещение было разделено раздвижными перегородками, и в той части, где сидели они, не было окон. Воздух уже стал спертым и тяжелым.

Инспектор Викен сообщил о том, что удалось выяснить:

— Результатов анализа ДНК мы сегодня не получим, но мы можем исходить из того, что убитая — это Анита Эльвестранн, тридцати шести лет, которая была объявлена в розыск как исчезнувшая из своей квартиры во второй половине дня воскресенья по заявлению соседки, живущей этажом выше. Та же самая соседка с уверенностью опознала личность убитой.

— А с родными что? — спросила Паянен.

Викен кивнул Арве Нурбакку.

— Родителей нет в живых, — сообщил младший инспектор. — У нее есть сестра, проживающая в Испании, и брат, который работает на нефтепромысле «Гюлльфакс». Они оповещены, но никто из них не сможет приехать сюда в ближайшие дни.

Викен снова взял слово:

— Соседку, кстати, зовут Мириам Гайзаускас, она гражданка Литвы, а в Осло изучает медицину. Мы к ней еще вернемся. А сначала давайте-ка посмотрим на фото, которые нам переслали из Института судебно-медицинской экспертизы. — Он вывел изображение на экран компьютера. — Йенсен и я там были и видели этот кошмар. Так что предупреждаю, впечатления вас ожидают сильные… Но у вас имеется существенное преимущество: фотографии не пахнут.

Сигге Хельгарссон, казалось, собрался уже прокомментировать это замечание, но отшатнулся и промолчал.

Викен растянул фото во весь экран.

— Как собравшиеся сразу же смогут заметить, жертве нанесены характерные повреждения — на лице, затылке и по всей спине.

Щелкая мышью, он продемонстрировал серию снимков изуродованного тела.

— Как вы также можете видеть, эти повреждения схожи с теми, которые мы видели на двух других жертвах убийств в последнее время. А вот здесь то, что осталось от нижней части тела. Обе ноги отделены, прямо под бедренным суставом.

— Жуть какая! — вырвалось у Хельгарссона.

— Именно, Сигге, — бросил Викен, — я именно это и хотел сказать.

Он показал увеличенное фото одной культи.

— Похоже разве на ногу, от которой часть откушена животным?

— Вроде бы она отпилена, — предположил Нурбакк.

— То же самое говорит и доктор Плотерюд. Таким образом, мы имеем дело с преступником, который с каждым разом все сильнее калечит свои жертвы. Это известный феномен в такого рода преступлениях.

Викен показал фото руки, приблизил изображение. Стала видна татуировка — обнаженный мускулистый мужчина.

— Именно эту татуировку узнала соседка.

Он еще увеличил разрешение.

— А это вот что? — спросил он, показывая на четыре крохотные точечки у самого плеча.

Всем стало видно небольшое вздутие под каждой из точек.

— След от укола, — уверенно заявил Нурбакк.

— Вне всяких сомнений. Что вы об этом думаете?

— Она баловалась с наркотиками, — предположил один из новеньких, молодой прыщавый парень.

Его прислали на подмогу из районного отделения Майурстюа, непохоже было, чтобы такой молокосос мог сдвинуть расследование с мертвой точки. Когда Викен просил выделить им ресурсы, то надеялся, что его группу пополнят опытными специалистами, а не зелеными юнцами, которым не нашлось применения в районе. И вот теперь инспектор стоял, усмехаясь, и походил на учителя, который собирается осадить сплоховавшего ученика.

— Вроде бы бросила это дело много лет тому назад, — сообщил Викен. — К тому же дырки-то на внешней стороне руки, далеко от крупных артерий, да и в крови у нее никаких следов самых распространенных веществ.

Он показал следующие фото.

— А вот правая рука Сесилии Давидсен, три такие же точки и пять на бедре. Хильда Паульсен: четыре точки на левой руке, по четыре на бедрах.

— Снотворное, — поправился парень, прикомандированный от Майурстюа.

— Именно, — подтвердил Викен; он ничего не имел против новичков, лишь бы молоко у них на губах слегка обсохло. — Доктор Плотерюд обнаружила то же наркотическое средство, что и у других жертв.

— Спорим, что с ней и обошлись таким же образом, — бросил Нурбакк, — пару раз усыпили, пока не перебрали с дозой.

— Так и было.

Викен показал очередной снимок.

— Кто-то для нас оставил след ноги на запачканном полу. На том, кто это сделал, был надет черный носок из стопроцентного хлопка. Размер ноги сорок седьмой. Эксперты исследуют волокна хлопка, — может, удастся что-то уточнить.

— И сколько черных мужских носков у нас есть в этом городе? — поинтересовался Сигге Хельгарссон.

— А вот ты и выясни, — парировал Викен, — вот и тебе дело нашлось. Вообще-то, под ногтями погибшей обнаружено приличное количество частиц кожи. Надеюсь, она не саму себя царапала.

Демонстрируя следующую фотографию, он продолжал:

— Вот дверь, к которой она была прислонена, когда ее нашли.

Он приблизил изображение и показал.

— Пять глубоких борозд по дереву, они тянутся сверху вниз, почти до самого порога.

Вмешался новенький из Майурстюа:

— Будто когтями процарапаны.

— Да что ты говоришь! Арве, может это быть сделано медвежьей лапой?

— Похоже на то. Дикость какая-то…

— Согласен, — сказал Викен спокойно. — Куда большая дикость, чем то, с чем приходилось раньше сталкиваться любому из нас.

Он выключил компьютер.

— Я готов биться об заклад, что у этой соседки, Мириам Гайзаускас, вчера побывал гость, хоть она и утверждает, что никого у нее не было. Не могла она весь вечер просидеть над двумя бокалами вина, из которых один со следами губной помады, а второй без них! Я хочу получить всю информацию о ее прошлом, какую только удастся раздобыть.

— Похоже, это задание как раз для меня, — вызвался Арве Нурбакк. — Лишь бы только не пришлось ехать в… куда там, в Литву? — добавил он, широко улыбнувшись.

— Ну а какой у нас будет план оперативных мероприятий? — поинтересовался Ярле Фрёэн.

— Не надо волноваться, господин юрист, — снисходительно отозвался Викен, — доберемся и до плана, in this very moment. Йенсен, тебе начинать.

Нина заглянула в свои записи:

— Я только что беседовала с разносчиком газет. Мехмед Фарук, пятьдесят три года, по происхождению курд, документы на первый взгляд в порядке. Прилично говорит по-норвежски. У меня записано все, что он смог вспомнить о своем утреннем маршруте, от площади Карла Бернера и дальше. Три, возможно, четыре автомобиля; на улице Хельгесенс-гате — пара, заходившая в подъезд. Человек, высадившийся из такси возле Софиенбергского парка, — это совсем рядом с местом преступления. Я разыскала таксиста, и он подтвердил время. Он проезжал мимо этого места за час до того и заметил велосипедиста с детским прицепом. Мы с этим еще разберемся, но самое главное — почтальону, когда он входил в подворотню дома, где жила покойная, встретился какой-то мужчина.

— Неплохо сработано, Нина. Какие приметы?

— Возраст между тридцатью и сорока годами, рост значительно выше среднего, крепкого телосложения, одет в темное то ли пальто, то ли длинную куртку, волосы темные, длинноватые. Времени было примерно десять минут шестого. В подворотне горела лампочка, и разносчик утверждает, что хорошо рассмотрел этого человека.

— Время совпадает с тем, что говорит медичка, мол, около пяти она слышала, что кто-то возился в подворотне. Проверьте-ка потщательнее этого разносчика газет, есть ли у него алиби на все те временные промежутки, которые важны для этого дела.

— Он якобы только что вернулся из двухнедельной поездки в Германию, где у него живут родственники. Это подтвердили и в аэропорту Гардермуэне.

— Отлично.

— Может, кто-нибудь обратил внимание на то, — продолжала Нина, — что в свидетельских показаниях относительно Паульсен и того, с чем мы сейчас имеем дело, имеется очевидный общий знаменатель?

— Детский велосипедный прицеп? — предположил Нурбакк. — Ты упомянула, что велосипед с таким прицепом видели и сегодня утром тоже.

Нина подмигнула ему:

— А ты, я вижу, ворон не ловил! Мне потребовалось побольше времени, чтобы прийти к этому. Мы же подумали, что Паульсен увезли из леса, а потом снова привезли туда и оставили на том месте, где ее нашли. Автомобиль на лесной дороге, где ездить машинам запрещено, привлекал бы внимание. А вот детский велосипедный прицеп, наоборот…

Викен отметил для себя, что она совсем не против того, что Арве Нурбакк не сводит с нее глаз.

— Но ведь эти прицепы для совсем маленьких детей, — перебил он ее.

— В самых больших из них достаточно места для двух крупных ребят, — пояснила Нина. — И еще заметьте, что этот велосипед с прицепом, который я упомянула, видели совсем рядом с местом преступления без четверти четыре утра. Кто будет по ночам разъезжать на велосипеде с маленькими детьми?

— Не все же отцепляют прицеп каждый раз, как им надо куда-нибудь съездить на велосипеде, — вставил Сигге Хельгарссон. — Я, например, всегда с ним езжу, беру я с собой детей или нет.

Нурбакк пришел Нине на выручку:

— Хильда Паульсен была ростом сто пятьдесят семь сантиметров и, мягко говоря, совсем не тучной. Обнаружена она была с поджатыми под себя ногами. А Анита Эльвестранн была частично расчленена.

— Мой велик стоит здесь, в гараже, — сказал Сигге, — так что поместится не поместится, мы могли бы проверить прямо на месте.

Нина улыбнулась:

— Да я уже осмотрела твой прицеп и позволила себе влезть в него и посмотреть, что получится. Невысокая и худенькая женщина там, безусловно, поместилась бы.

— Ты времени даром не теряла, Йенсен, — сказал Викен и едва удержался от того, чтобы не погладить ее по головке. — Приметы человека из подворотни будут опубликованы в средствах массовой информации, если он не объявится сам не позднее чем через пять часов.

 

43

Аксель слышит телефонный звонок. Он узнает мелодию на телефоне, но у него установлена не такая. Он ищет по всей комнате. Звук все приближается, но он не может понять, откуда тот доносится. Аксель открыл глаза и огляделся в чужой гостиной. Не сразу, но он сообразил, что находится в Ритиной квартире у станции метро «Тосен». И еще несколько секунд прошло, прежде чем ему вспомнилось случившееся. Он сел на кожаный диван. Часы на стене показывали без четверти два.

У него замерзли ноги: носки он выбросил в мусорный контейнер в Софиенбергском парке. Он взял мобильный телефон, включил звук. Список непринятых звонков был длинным. Четыре от Бии, три от Мириам. Он позвонил ей.

— Где ты, Аксель? Почему ты не отвечаешь?

— Мне нужно было поспать несколько часов. Полиция у тебя?

— Они здесь были и расспрашивали меня обо всем, а потом звонили два раза. Двое все еще работают на площадке лестницы перед дверью. И они осматривали квартиру и что-то искали. И во дворе дежурит полицейский. Как бы я хотела проснуться и чтобы все это оказалось просто страшным сном!

— Та, что лежала там, — это твоя соседка?

Он услышал, что Мириам плачет.

— Что ты им сказала?

Она не ответила.

— Ты не сказала, что я у тебя был?

— Нет, Аксель, ну что ты… Но они, когда звонили, спрашивали, не видела ли я мужчину, который утром выходил из подворотни. И описание похоже на тебя.

— А, это разносчик газет, он меня видел.

— Ты должен пойти и поговорить с ними, Аксель. Прямо сейчас.

— Мне сначала надо морально подготовиться.

Он позвонил Бии.

— Аксель, — воскликнула она, — ты хочешь меня в гроб свести?! Ты представляешь себе, сколько раз я тебе звонила?! Рита говорит, что ты заболел, но что она понятия не имеет, где ты. Я уже собралась обзванивать больницы.

— Больницы? Возьми себя в руки, Бия.

— Это ты должен взять себя в руки! — закричала она. — Ты что, не понимаешь, как я волновалась?

Он глубоко вздохнул:

— Послушай меня, Бия, не перебивай. Кое-что случилось. Я не могу тебе пока всего рассказать — расскажу, когда вернусь. Я не болен, слышишь, я не болен! Просто мне необходимо разобраться в одном деле.

— Но где же ты все-таки?

— У друзей, они мне помогут.

— А ты не мог бы сейчас приехать? — попросила она, голос у нее дрогнул.

— Бреде, — сказал он внезапно, — мне нужно найти Бреде.

— Бреде? А он какое отношение имеет к этому?

— Мне нужно его найти. Потом я вернусь домой.

Бреде пришел ему в голову неожиданно. Не мог же он сказать правду! Пока нельзя. Он снова откинулся на спинку дивана.

Закрыв за собой дверь квартиры Мириам и спускаясь по шаткой лестнице, он вдруг осознал: все это крутится вокруг него. Сначала физиотерапевт в лесу. Потом Сесилия Давидсен, его пациентка, у которой он бывал дома. И теперь эти останки за дверью. И только когда он бродил по Софиенбергскому парку, всплыло в памяти одно воспоминание — Бреде, вопящий: «Когда-нибудь я уничтожу тебя, как ты меня уничтожил!» И сейчас, проспав несколько часов, он все еще был твердо уверен: «Все это крутится вокруг меня и Бреде. Я его предал. Никто, как он, не желает мне зла».

Рита пришла около половины пятого.

— Ты все еще здесь, Аксель? — воскликнула она и радостно, и испуганно.

— Решай сама, верить ли собственным глазам, — ответил он.

Она разделась, сунула ноги в красные тапки с меховой оторочкой и оттащила на кухню три пакета из универсама «Меню». Потом вернулась в гостиную и села в кресло у стола.

— Как там восприняли, что я отменил прием?

— Ну как восприняли? Все же понимают, что и ты тоже можешь заболеть. Но теперь расскажи-ка мне, что же у тебя стряслось.

Он откинулся на спинку дивана, уставился в потолок:

— Мы с тобой сколько времени работаем вместе, Рита?

Она задумалась:

— Да уж, пожалуй, скоро двенадцать лет.

— Как тебе кажется, знаешь ты меня?

— Да уж знаю.

— Ты мне доверяешь?

— Прекрати, Аксель! В свой последний час не многих хотела бы я видеть у своей постели, но вот ты один из этих людей.

Он улыбнулся:

— Надеюсь, твое отношение ко мне не изменится, когда ты услышишь то, что я собираюсь тебе сказать.

Рита разогрела рыбный суп.

— Ты что, Аксель, серьезно так думаешь? — воскликнула она, ставя на стол кастрюльку, из которой поднимался пар. — Не может быть, чтобы человеку пришло в голову убить трех беззащитных женщин только ради того, чтобы навредить тебе.

— А ты, значит, считаешь случайностью, что все убитые имели отношение ко мне?

Она налила супу в тарелку, подвинула к нему.

— Я вообще не знаю, что и думать. Этим пусть полиция занимается.

— Ты права, я с ними поговорю, но не раньше завтрашнего дня.

— Ты что, спятил?

Он не сразу ответил: во рту был суп, он же ничего не ел со вчерашнего дня, с обеда.

— Я поговорю с ними завтра утром. Но сначала мне нужно кое-что сделать. Сегодня вечером.

Рита покачала головой:

— Думаешь, я не видела, как она с первого дня к тебе липла, студентка-то?

— Да речь вообще не о ней.

Но Рита не поверила:

— Как меня бесят такие вертихвостки!

Аксель отодвинул тарелку в сторону.

— Три человека убиты, Рита. Каким-то непонятным образом в этом замешан я. Давай не будем приплетать к этому Мириам. У тебя не найдется для меня пары носков и карманного фонарика?

 

44

Викен просматривал электронные выпуски газет. Они не давали в прессу информации о том, что подозревают, будто за этими убийствами стоит один и тот же человек, но журналисты ничуть не сомневались на этот счет. Газета «ВГ» уже окрестила его зверюгой и прекратила пичкать народ россказнями о том, что по городу разгуливает медведь-убийца. В циркуляре от Паянен, датированном этим же утром, были выделены слова, что любые контакты с прессой должны осуществляться только через нее и через ведущего криминалиста. Викену так было даже удобнее, потому что при таком раскладе мадам было чем заняться и она не станет встревать в расследование. С другой стороны, она совершенно не представляла себе общей картины происходящего. Руководителей, теряющих голову, когда земля начинает гореть под ногами, Викен за свою жизнь насмотрелся вдоволь. Сам он становился тем спокойнее, чем больше адреналина перекачивалось по коридорам управления. «Может статься, в нашей профессии это важнейшее для руководителя качество», — подумал он, открывая одну из записей Йенсен, чтобы повнимательнее изучить показания разносчика газет.

Зазвонил телефон. Он взял трубку и узнал голос той девушки из приемной, которую он называл стопроцентной блондинкой. Нет, он не принимает никого, кто к ним сам заявляется, даже если они желают рассказать что-то очень важное. Да, даже и в том случае, когда они отказываются разговаривать с кем-нибудь еще, кроме него. Она должна связаться с центральным постом, следуя общепринятой процедуре. У него, к чертовой матери, нет времени талдычить одно и то же каждый божий день!

Он так разошелся еще и потому, что представил себе, как блондинка сидит за стойкой, облаченная в туго облегающую ее выпуклости форменную блузку. И тут он расслышал еще один женский голос, разобрал имя, которое женщина упомянула.

— Что она сказала вот сию минуту? — спросил он девушку.

— А, вы слышали? Я думала, вы повесили трубку.

— Я вас спрашиваю, что сказала эта посетительница.

— Она сказала… Что вы говорили вот только что?.. Что-то про то, что вам необходимо кое-что узнать, пока не будет слишком поздно; это касается доктора Гленне, ее лечащего врача.

Когда посетительница вышла из лифта, Викен уже ждал ее. Она была несколько выше среднего роста, у нее были рыжеватые волосы и определенно женственные формы — и у этой тоже, надо же! Одета она была в черный костюм в серую полоску; юбка до колен, сапожки на высоких каблуках. Если вообще можно по одежде определить, откуда тот, кто ее носит, то, уж во всяком случае, эта женщина живет не в демократичном районе Тёйен или Грёнланн. Она протянула ему затянутую в перчатку руку таким движением, словно ждала, что он эту руку поцелует. Он довольствовался тем, что легонько пожал ее.

— Сольвейг Лундвалл, — представилась женщина.

Он провел ее в свой кабинет.

— Вы захотели побеседовать лично со мной, — начал он.

Она сняла перчатки и, положив их на колени, принялась разглаживать.

— Вы давали в газетах интервью об этих ужасных… событиях. И вот еще, я вас видела в новостях по телевидению. Вы такой человек, который сразу же внушает доверие.

— Так-так… — произнес Викен и откинулся на спинку кресла. — Наша задача — обеспечивать покой граждан. — Он всегда питал слабость к рыжеволосым женщинам. — Вы хотели что-то рассказать об одном враче…

— О докторе Гленне. Я ждала до последнего, но теперь больше не могу носить это в себе.

Викен достал из нижнего ящика стола магнитофон, которым не пользовались уже несколько лет:

— Вы не возражаете, если я буду записывать то, что вы рассказываете?

— Никоим образом, господин инспектор. Напротив, я хочу, чтобы об этом узнало как можно больше народу.

Он несколько опешил, не поняв, что она хочет этим сказать, но не стал допытываться.

— Мы с вами говорим о враче по имени Аксель Гленне, практикующем в клинике на улице Бугстад-вейен?

— Да.

— Вы его пациентка?

И на это тоже она ответила утвердительно.

— Так что же такое, по вашему мнению, мы должны о нем знать?

Она замялась, а потом решительно заявила:

— Я не доносчица, даже и не думайте!

Он подвинул микрофон поближе к ней:

— Люди, что приходят к нам, не доносчики, а свидетели. Чтобы выполнять свою работу, мы целиком и полностью зависим от таких, как вы.

Она прикрыла глаза и сказала, отделяя каждое слово:

— Доктор Гленне хороший врач. Замечательный. Но он не тот человек, каким кажется. — Она замолчала.

— Как это понимать?

— Он принял на свои плечи ношу страданий всего человечества.

Викен покачал головой, но промолчал.

— Он многих спас. Он спас моего мужа от верной гибели.

— Ваш муж болен?

Она пробубнила что-то, чего он не разобрал; ему послышалось «молочный ад», но переспрашивать он не стал, опасаясь, что далее последует история болезни всех членов ее семьи.

— Я, наверное, не самый сообразительный человек на свете, госпожа Лундвалл, но я все еще не понял, о чем же вы пришли заявить.

Она сидела все так же, с закрытыми глазами. Он увидел, как у нее заходили желваки на скулах.

— Доктор Гленне взялся спасти мир от надвигающейся катастрофы. Я хотела последовать за ним, но теперь уже не думаю, что он в состоянии совершить это. Я думаю, что он всего лишь человек, как вы и я.

Викен почесал затылок.

— Он обольститель, — сказала посетительница, открыла глаза и посмотрела прямо на него. В глазах ее промелькнул гнев.

— Значит ли это, — спросил Викен, — что он преступил некие границы в своих отношениях с пациентами?

Она покачала головой:

— Нет, не с пациентами. Но он водит знакомство со всякими убогими. И с блудницами.

Викен нашел такое определение странноватым:

— Вы проституток имеете в виду?

— Называйте ее как угодно.

— Ее? Вы о какой-то конкретной женщине говорите?

Внезапно Сольвейг Лундвалл встала:

— Я все сказала. Если вы его ищете, то я знаю, где его найти.

Викен тоже поднялся, не будучи уверенным, стоит ли просить ее снова присесть.

— Вообще-то, мы сейчас специально этим Гленне не занимаемся. Но в вашем сообщении осталась парочка моментов, которые…

— Я сказала все, что собиралась. Деньги меня не волнуют ни в малейшей степени, можете оставить их себе.

Викен растерялся:

— Какие деньги?

Сольвейг Лундвалл протянула ему руку и, когда он, поколебавшись, ответил на рукопожатие, вдруг поцеловала его в щеку.

— Тридцать сребреников, Каиафа,— прошептала она ему в ухо.

Викен отпрянул и растерянно заморгал глазами, пытаясь понять, с чего бы это. Посетительница улыбнулась ему, ее глаза блеснули, и не успел он опомниться, как она развернулась на каблуках и вышла из комнаты.

Он так и остался стоять, потирая щеку. Только через пару минут он выключил магнитофон и опустился в кресло, совершенно сбитый с толку, досадуя на себя за то, что позволил совершенно чокнутой по всем признакам тетке проскочить через все фильтры и проникнуть к нему в кабинет.

 

45

Аксель шел по тропинке вдоль берега озера Согнс-ванн. Держался подальше от многолюдных мест. Он не знал почему, но не хотел, чтобы его видели. Только что он отправил два сообщения, одно Мириам, другое — Бии, и выключил телефон.

В городе, внизу, шел дождь. Забравшись высоко в гору, Аксель обнаружил, что здесь уже выпал снег. Дорожки возле озерца Бланк-ванн были покрыты тонким белым ковром, мерцавшим в свете низко зависшего солнца. Он даже ощущал неопределимый аромат зимы, но в вереске все еще попадались крохотные кустики черники со сморщенными ягодами. На снегу кое-где виднелись свежие следы. Лось, судя по всему. Раньше Аксель много раз натыкался на лосей. Совсем недалеко от этого места он как-то раздел Бию, она оперлась о ствол поваленной сосны, и он взял ее сзади, и тут вдруг по склону к ним сбежала лосиха. Она остановилась в двух метрах от них, постояла, принюхиваясь и всматриваясь, и в какой-то момент показалось, что она собирается напасть. Но тут она нырнула в сторону и пропала из виду, а за ней два лосенка. На следующий день он рассказал об этом Уле. Они сидели в кабинете, попивая кофе и поджидая первых пациентов. «Ты помнишь, что я, как свидетель на вашей свадьбе, сказал в своей речи? — прокомментировал этот рассказ Ула, изобразив на лице наивнейшую улыбку. — Ни одному животному не придет в голову напасть на тебя в момент, когда ты приносишь жертву Пану». Ула был самым его лучшим другом, но и ему Аксель не рассказывал о том, что произошло с Бреде.

Он остановился возле горного озерца. Не больше пары недель прошло с тех пор, как они с Мириам купались здесь. Он снова увидел, как она выходит из воды. Приближающееся к нему обнаженное белое тело. Как-то она полушутя-полусерьезно сказала, что хочет свозить его в те места, откуда она родом. Привести в дом у моря, до которого долго добираться из ближайшего города, Каунаса.

Он вскарабкался на вершину взгорка, спустился с другой стороны. Подошел к шалашу из еловых лап. Постоял немного, разглядывая его. В шалаше никого не было. Он зажег фонарик и заглянул внутрь. На свернутом шерстяном одеяле валялись бутылка из-под пива, вскрытая пачка венских сосисок и газета. Он развернул ее: «Дагбладет» двухдневной давности. В уголочке внизу — фото инспектора, который его допрашивал: «Новых следов в деле о медвежьих убийствах нет».

Отойдя чуть в сторонку, он сел на влажный мох на противоположном склоне, оперся о еловый ствол. Так и сидел не шевелясь, и его постепенно окутывала тьма. Казалось совершенно невероятным, чтобы Бреде появился здесь. Аксель же был уверен в том, что это случится. Он вслушивался в осенний вечер: шелест верхушек деревьев, самолет летит к аэропорту Гардермуэн. Потом тишина. Если бы кто-то приближался к шалашу, он услышал бы это с большого расстояния.

Перевалило за полночь. В ложбину позади него начал задувать ветер. Температура упала, пожалуй, ниже нуля. Из-за туч время от времени выплывал месяц. Аксель плотно запахнулся в куртку, но теплее не стало. Посидев еще несколько минут, он поднялся и двинулся к шалашу. Улегся там, завернувшись в отдающее плесенью шерстяное одеяло. Сквозь прореху в пластике был виден кусочек черного неба. «У Бреде было вполне достаточно возможностей взять на себя ответственность за свой поступок, Аксель. Ему нисколько не поможет, что ты прощаешь ему то, что он совершил». — «Не отсылай его из дому, пожалуйста! Бреде не хотел». Когда отец отвечает, его голос звучит сдержанно, но Аксель слышит в нем сдерживаемый гнев, нечто, что может вызвать взрыв, сделай он неверный шаг, — взрыв, который разнесет его в клочья. Он не осмеливается ничего больше говорить, и тут отец кладет руку ему на плечо: «Я ценю, что ты хотел защитить его, Аксель. Ты хороший мальчик. Ты всегда сумеешь ответить за свои поступки. Но знай, что для некоторых деяний прощения нет».

«Бреде, — подумал Аксель, лежа теперь в шалаше, — я не хотел, чтобы так получилось! И когда я здесь лежу и всматриваюсь в темноту, мне мерещится тонюсенькая пелена, отделяющая твою жизнь от моей. Достаточно всего только легкого дуновения, чтобы я стал таким, как ты, и чтобы не было возврата назад».

Может быть, он заснул. Внезапно прореху в пластике что-то закрыло, какое-то лицо. Он вздрогнул и спиной вперед выбрался наружу. Выпрямляясь, услышал удаляющиеся шаги. Увидел исчезающую между деревьями тень.

— Стой! — крикнул он и кинулся вдогонку.

Остановился на взгорке и прислушался: чуть впереди кто-то бежал в сторону озерца. Он бросился туда со всех ног, запутался в вереске и споткнулся.

Фигура убегавшего появилась впереди, возле перевернутой лодки, миновала ее и пустилась дальше вдоль берега. Аксель поднажал, нагнал убегавшего, схватил его за плечо. Тот попытался вывернуться. Аксель обхватил его вокруг пояса и швырнул на землю, уперся коленом ему в грудь, выхватил из кармана фонарик и направил мужчине в лицо.

— Бреде! — крикнул он.

Тот крепко зажмурился от яркого света. У него были длинные седые волосы, борода и ввалившиеся глаза. Должно быть, ему было уже за шестьдесят. От него терпко воняло мочой.

— Ну чё вам надо? — захныкал он.

Аксель закусил губу и выругался про себя: «Возьми-ка себя в руки! Ты ведь не думал, что это Бреде!»

— Так это вы живете в шалаше?

Старый бродяга неуверенно кивнул.

— Больше здесь никто не обитает?

Тот затряс головой, высвободил руку и держал ее перед собой как щит.

— Вы теперь убьете меня? — пробормотал он.

Я жду тебя. Сижу в машине и листаю газеты. Какой-то профессор говорит, что обо мне писать не надо. Что именно этого я и добиваюсь. Что жажда внимания может толкнуть меня на новое убийство. Знал бы этот путаник, насколько он попал пальцем в небо! Не жажду я внимания нисколько! Мне насрать на то, что пишут газеты. Все дело-то в тебе. И во мне. И ни в ком другом. А, вот и ты наконец. Следуешь за мной взглядом, идя по тротуару на другой стороне улицы. Ты еще не знаешь. Но у тебя есть предчувствие. Того, что теперь твой черед. Если тебя не спасут какие-нибудь случайности. Это единственное божество, которое может вмешаться в ход событий. Я мог все спланировать тщательнее. Мог попробовать управлять богом случайностей. Но непредсказуемое заложено в моей природе. Ставить на кон все — заложено в моей природе. Не то с тобой. Ты всегда вовремя поворачиваешь назад. И все же, получается, у нас души-близнецы. В таком случае медведь оказывается не только зверем внутри меня, но и зверем внутри тебя. Слушая это, ты лежишь и не можешь пошевелиться. Не можешь сделать ничего, а только слушаешь мой голос. Теперь ты понимаешь, к чему привели твои поступки. Ты раскаиваешься. Это тебе не поможет. Только случайности могут тебе помочь. Пока я начитываю это, ты еще, возможно, можешь ускользнуть. Многое может пойти вкривь и вкось. Ты еще получишь последнее предупреждение. Может быть, ты тогда заявишь на меня и спасешься. Если нет, то следующая очередь твоя. Три раза я наведывался к разным женщинам и забирал их с собой. В четвертый раз будет по-другому. Ты ко мне наведаешься. Тебя приведет сюда твоя больная совесть. И поэтому вот сейчас ты лежишь в темноте и слушаешь мой голос. И значит, божество случайностей слабо и ему больше не удастся вмешаться в ход событий. Он чуть было не остановил меня в тот день, когда я забирал третью женщину. После того как я дал ей понюхать тряпку и она отрубилась, ее вырвало и она тюкнулась головой о лобовое стекло. Мимо проходила пара с собакой, но я спихнул ее на пол, и было так темно, что они ничего не увидели. Она провела у меня три ночи. Когда я улегся рядом с ней, я развязал ей руки. Она хотела меня. Хотя я сказал ей, что мне придется ее убить, она меня хотела. Но я не воспользовался этим. Я не такой. Лежал с ней рядом всю последнюю ночь. Позволил ей обнимать и гладить меня, сколько ей было угодно. Она успокоилась, ей было хорошо. Мы оба заснули. Утром я показал ей, как это произойдет. И тогда мне пришлось снова связать ее скотчем. Ты тоже это увидишь. Я буду следить за малейшими изменениями твоего лица, когда ты осознаешь, что должно произойти в подвале. Думая об этом, я просто сгораю от нетерпения. Видеть твои глаза в этот момент — это будет прекраснейшее мгновение в моей жизни. Потом тебя не станет, а я окажусь там, где больше никого нет. То, что я сделал, невозможно исправить. За это меня ненавидят. Презирают меня. Нет пути, который вел бы назад, к людям. Вот что значит быть одиноким. Это никогда не кончается. Вот этого я и хочу.