Больше недели пришлось мне ждать врача. Наконец он прибыл. Анализ крови показал: слоновая болезнь. Врач сказал то, чего я опасался…
— Немедленно возвращайтесь в Европу, — посоветовал он. — Там вам не грозит опасность заразиться вторично. Личинки постепенно исчезнут, обойдется без осложнений. А останетесь, рискуете заболеть всерьез. Опухоли появляются обычно через год-два после первой инфекции. Но приступы лихорадки будут и раньше. Теоретически вы и здесь можете поправиться, если сумеете избежать укусов зараженных комаров. Но это вряд ли осуществимо. Самое верное — уехать.
Болезнь художника тоже оказалась не слишком серьезной, врач не сомневался, что в несколько дней вылечит его. Наш друг снова воспрянул духом, однако твердо стоял на своем решении вернуться в Париж.
Разумеется, Мария-Тереза не меньше меня будет огорчена. Жаль так скоро расставаться с нашей мирной долиной… Но выбора нет, ведь и она, наверно, больна. К тому же мы заранее условились: уедем даже в том случае, если заболеет только один из нас. Теперь остается выяснить, когда появится шхуна, которая сможет доставить нас на Таити.
От радиотелеграфиста я узнал, что две недели назад из Папеэте вышла «Теретаи». На борту радио нет, и нельзя точно установить, где она сейчас. Где-то в Маркизском архипелаге… По словам радиста, «Теретаи» возвратится в Папаэте, как только наберет полный груз, на что обычно уходит от семи до десяти дней. Значит, скоро должна появиться… Но станет ли капитан заходить в такое глухое место, как Эиаоне? Я уже знал, что это возможно лишь в том случае, если он не набьет трюмы копрой в других долинах. И если я поспешу вернуться через горы к Марии-Терезе, мы, чего доброго, еще застрянем там.
Нет, сколько ни ломай голову, выход один: оставаться в Атуане и ждать. Когда мы плыли на Маркизские острова, капитан относился к нам очень хорошо; неужели же я но уговорю его зайти из Атуаны в Эиаоне за Марией-Терезой и нашим багажом?!
Я написал ей длинное письмо и вручил его островитянину, который возвращался в наши края, а, кроме того, на всякий случай роздал несколько копий жителям Пуамау, приезжавшим на праздник в Агуану. Мария-Тереза будет заблаговременно предупреждена и доставит вещи на берег; таким образом, капитан «Теретаи» не потеряет ни одной драгоценной минуты.
Мне собраться несложно: две рубахи, шорты, пара обуви, записная книжка, фотоаппарат, сборник стихотворений Карин Бойе — вот и все, что я сунул в мешок, отправляясь в Атуану. У художника немногим больше. Но именно потому, что мы не были заняты приготовлениями, бездеятельное ожидание скоро стало пас раздражать. Большую часть дня мы торчали на пригорке у так называемого маяка — будки с застекленными окнами, в которой вешали керосиновый фонарь, когда ожидался приход шхуны.
И вот поздно ночью нас разбудили радостной вестью: шхуна пришла! Мы бросились к «маяку»; разумеется, именно в эту ночь фонарь не горел, смотритель забыл его заправить. Все-таки капитан вошел в бухточку, по берегам которой выстроились складские сараи, и бросил якорь в ста метрах от пристани. Дул сильный ветер, сигнальные фонари шхуны качались и прыгали так, что я невольно спрашивал себя, как будут проводить погрузку-разгрузку? Берег крутой, скалистый. Стоя на верху утеса, я слышал, как бушует внизу прибои.
Впрочем, к утру ветер стих, волнение умерилось. Переговоры увенчались успехом, капитан согласился зайти в Эиаоне, забрать Марию-Терезу и наш багаж. Но сперва ему нужно проведать два острова в северной части архипелага. Что ж, это только к лучшему: у Марии-Терезы будет больше времени для сборов. Погрузка длилась два дня, стояла хорошая погода, и мы с художником предвкушали приятное плавание. Вдруг за несколько часов до отхода судна снова подул сильный ветер. А тут еще команда напоследок основательно кутнула. В итоге посадка оказалась бурной вдвойне.
Лодочная пристань всего на метр-два возвышалась над водой, да и то лишь в тихую погоду. В шторм пристань совершенно исчезала под волнами. Между валами — ложбины, и шлюпка «Теретаи» несколько раз пропадала из виду. С большим трудом матросам удалось причалить. Чтобы шлюпку не разбило, пока идет посадка, двое что было мочи гребли навстречу волне, а третий, стоя на скале, крепко держал брошенный с лодки конец.
Пассажиры, несколько местных жителей, видно, были люди ко всему привычные. Выждав на середине крутой цементной лестницы, которая спускалась с утеса на пристань, они в нужный миг опрометью кидались вниз и, когда волна поднимала шлюпку вровень с причалом, прыгали в нее. Тут требовался точный расчет, и, надо сказать, они с честью справились с задачей, если не считать одну тучную матрону, которая поскользнулась и плюхнулась прямо в воду. Расторопный матрос тотчас выловил ее багром. Забавный случай вызвал общий смех.
Ни капитан, ни остальные члены команды еще не пришли из деревни, и мы решили пропустить один рейс. Успеем в следующий раз! И как же мы потом жалели об этом решении… Но поди знай, что матросы так напьются и что их будет значительно больше, чем мест в шлюпке!
Услышав вопли и крики на дороге, соединяющей утес с деревней, мы заподозрили неладное. А затем увидели занятную картину: пять-шесть матросов брели к утесу, до предела нагрузившись бутылками. Двое несли пятидесятилитровую бутыль, судя по всему, уже пустую. Все горланили песни, орали; если кто-нибудь падал, товарищи пускались в пляс, издавая дикие вопли. Следом семенили пять монахинь в белых облачениях, спешившие по своим делам. Они, конечно, предпочли бы обогнать захмелевших морячков, но никак не могли собраться с духом. За ними в отдалении шли капитан и местный вождь. Оба следили за тем, чтобы никто из гуляк не остался. Только кто-нибудь из матросов устраивался поудобнее на земле-матушке, вождь и капитан тут как тут — поднимали его, встряхивали как следует и подталкивали вперед.
Наконец первые пьянчужки добрались до маяка. Да тут и полегли. Отставшие, подоспев, повалились на них. Монахини прошмыгнули мимо и свернули вдоль берега. Пон дошел сердитый, весь в поту капитан.
— Свиньи вы, настоящие свиньи! — закричал он, — Стоит на берег сойти — сразу напиваетесь! Да если бы я за вами не присматривал, валялись бы в канаве все, как один, и вас бы давно собаки съели!
Приметив художника и меня, он добавил:
— Полюбуйтесь, я уже за няньку стал. Сам и рюмки выпить не могу. Нарочно каждый раз оставляю несколько человек на борту, есть хоть кому шлюпку пригнать.
Он нагнулся и приподнял ближайшего матроса, но едва отпустил его, как тот опять повалился на бок. Как-то он доставит их на борт? Но капитану было не впервой. Вместе с вождем они взяли одного из пропойц за руки и за ноги, стащили его вниз по лестнице и швырнули в шлюпку, точно мешок с копрой. За первым последовал второй, третий, и все было бы хорошо, да волна обдала гуляк брызгами и привела в чувство. Ободренные соленым душем, они вскочили на ноги и принялись тузить трезвого товарища!
— Скорей, пока они не вылезли опять на берег! — крикнул капитан нам с художником, прыгая в шлюпку.
Мы не замедлили последовать его примеру и нырнули в мешанину трезвых, пьяных и полупьяных, которые с упоением дубасили друг друга. Как только нам не досталось в этой кутерьме! Гребцы то и дело бросали весла, чтобы защититься от кулаков. В конце концов мы все-таки добрались до шхуны. Кто мог, поднялся на борт, прочие остались лежать в шлюпке; капитан взял ее на буксир.
— Свежий ветерок да водичка им только на пользу, — сердито сказал он, пуская мотор.
Сам он стал за руль, кок занял место машиниста, художник превратился во впередсмотрящего, я раздавал аспирин. Спустилась ночь, и вскоре темнота поглотила Хива-Оа.
Двое матросов пролежали в лодке до утра. Проснувшись, они стали кричать, что заболели. К радости капитана, мы с художником вызвались врачевать их. У одного просто-напросто разболелся зуб. Он настойчиво требовал болеутоляющего, сиречь коньяку, но я решил, что он и так уже достаточно «лечил зубы», и прописал ему порошки от головной боли. Второго беспокоила спина. То ли мышцу растянул, то ли ушибся во время потасовки в шлюпке. Мы предложили натереть его мазью, но об этом он и слышать не хотел. Ему нужен был только настой из трав, чудодейственное лекарство, которое приготовляют здешние жители. Превозмогая боль, он решил ждать следующей стоянки, чтобы собрать трав для этого снадобья.
Вскоре показался Уапу. Еще несколько часов, и шхуна бросила якорь у острова. Капитан — он тоже твердо верил в чудодейственные полинезийские травы — сразу отпустил на берег больного. Двое пошли на лодке с балансиром к маленькой излучине, а мы сели завтракать и обсуждать полинезийскую медицину.
Много писали и рассказывали об удивительных лекарствах островитян. Даже живущие во Французской Океании европейцы верят в их целительное действие (хотя сами, коли что серьезное, предпочитают лечиться в больнице Папеэте). Конечно, некогда врачебное искусство было широко распространено во всей Полинезии, особенно же на больших, сравнительно богатых растительностью островах Маркизского архипелага. Здесь есть сотни растении, из которых приготовляли снадобья. Иные из них и впрямь целебны. Но в наши дни предпочитать их современным лекарствам — все равно что добывать огонь трением, когда есть спички. На каждое эффективное полинезийское средство можно найти десяток более действенных в аптеке.
Кстати, большинство болезней (этого никак нельзя забывать), свирепствующих во Французской Океании, привезены туда нами, белыми. От этих недугов у полинезийцев собственных лекарств не могло быть; и все-таки они предпочитают свои снадобья.
Чуть ли не каждый островитянин знает какие-нибудь старинные «верные» рецепты. Я видел, как здесь лечатся от головной боли, связанной с сифилисом. Варят в большой кастрюле травы, потом завертывают их в полотенце и обвязывают голову. Разумеется, без толку. Или пьют сок растения, смешанный с соком кокосового ореха. Рано или поздно любая головная боль проходит; полинезийцы считают, что лекарство помогло…
Островитяне приписывают целительные свойства яйцам. Они убеждены, что глотая сырые яйца, можно вылечиться от любой болезни, начиная корью и кончая помешательством. Если колет в груди (воспаление легких), нужно намазать яйцом кожу! Полинезийцы редко различают лекарства для внутреннего и наружного употребления.
Приведу особенно нелепый пример слепой веры островитян в действенность своих панацей. Один полинезиец пытался избавиться от недуга при помощи ракау Маохи — «настоящего местного средства». Я спросил, как он приготовил лекарство. Оглянувшись но сторонам — как бы кто не подслушал! — он сообщил, что смешал лимон, сгущенное молоко и ракау куракура. Вот тебе и «настоящее местное»! Лимонное дерево на Маркизские острова доставил капитан Кук. Сгущенного молока островитяне, естественно, тоже не знали до появления европейцев. А ракау куракура — декоративное растение, привезенное во Французскую Океанию лет двадцать назад ботаником американцем.
У средств, которые я описал, хоть то достоинство, что они безвредны, чего, к сожалению, нельзя сказать о других снадобьях, применяемых местными знахарями. Есть, увы, и на Маркизских, и на других островах шарлатаны, которые берутся лечить за изрядную плату. Помню случай, когда такой врачеватель вызвался избавить грудного ребенка от высокой температуры. Объявив, что в ребенка «вселился бес», он стал изгонять его смесью спирта, золы, коралловой крошки и других подобных веществ. Разумеется, бес остался невредим, а ребенок вскоре скончался.
Спор о лекарственных травах, наверно, продолжался бы бесконечно, тем более что верящих в них оказалось примерно столько же, сколько скептиков. Но нас отвлекли маркизцы, которые подошли к шхуне на лодках с балансирами. Суперкарго тотчас разложил на палубе свой товар — ткани, эмалированные кастрюли, консервы и прочие редкости, за которые заломил бешеную цену. И вот уже на палубе толпятся покупатели… Меня удивил их опрятный вид и приветливые улыбки. Подошел долговязый островитянин и поздоровался по-французски. Это был учитель из Хакахау, один из немногих на Маркизском архипелаге. Мы сразу подружились, и он пригласил нас к себе принять душ — первое, что предлагает здесь каждый гостеприимный хозяин.
На лодке учителя мы с художником быстро добрались до черной полоски берега, отороченной пенной каймой прибоя. За пляжем раскинулась большая светлая долина. Не только природа казалась тут более радостной, поселок тоже располагал к себе. Чистенькие дома стояли в окружении цветников, на дорогах не было мусора, мы увидели опрятные свинарники, луга, на которых паслись ослики. Я обратил также внимание на возраст местных жителей, нам почти не попадалось стариков.
— А где же старики? — спросил я учителя.
— Их нет, — улыбнулся он. — По последней переписи, семьдесят процентов населения Уапу моложе двадцати лет.
Такое явление не могло быть случайным, и, однако, объяснение, которое я услышал от учителя, оказалось для меня совершенно неожиданным. Большое число молодежи, опрятность в быту, достоинство, с которым держались местные жители, — все ото отчасти были плоды энергичного труда одного миссионера. Когда патер Симеон в начале девятисотых годов прибыл на Уапу, пьянство и болезни процветали на острове точно так же, как в других местах архипелага. Но Симеону удалось завоевать доверие островитян, и они стали к нему прислушиваться. Возможно, его способы борьбы против болезней и зеленого змия не всегда были демократичными, зато они многим спасли жизнь Корнем зла были шхуны, поэтому он начал с того, что запретил островитянам посещать их. Стоило показаться судну, как натер звонил в колокол и, собрав население поселка, запирал всех в церкви. На воле оставались только те, кто участвовал в погрузке и разгрузке; за ними Симеон наблюдал самолично. Конечно, он не мог помешать матросам сойти на берег, но они всякий раз заставали опустевший поселок и постепенно привыкли к тому, что на Уапу особые порядки.
Кое-кто из островитян продолжал тайком гнать самогон, но очень мало. По прихоти природы кокосовая пальма не привилась на Уапу, а без ее сока трудно приготовить самогон. Симеон повел решительное наступление, он застигал грешников в их тайниках и собственноручно ломал аппараты. Мало-помалу большинство местных жителей стали трезвенниками.
По мере того как на смену старому поколению приходило новое, более здоровое, исчезали распространители болезней. Численность населения заметно росла, заселялись опустевшие было долины. Натер Симеон недавно умер, но его усилия еще долго будут приносить плоды. Как раз теперь подросло новое поколение женщин, не страдающих бесплодием из-за венерических болезней, поэтому скоро станет намного больше детей. Один специалист рассчитал, что за пятнадцать лет население острова удвоится.
Сравнение с другими островами Маркизского архипелага показывает, что Уапу занимает особое положение. В 1902 году население Маркизских островов, без Уапу, составляло 3290 человек. Перепись 1946 года дала цифру 2303, показав заметное сокращение. (Оно особенно коснулось южных островов, на севере положение было несколько лучше.) За то же время на Уапу численность населения возросла с 272 до 685 человек! Трудно найти более убедительный пример, показывающий, чего может добиться настойчивый, энергичный человек.
…Как обычно, копры оказалось немного, всего несколько мешков, зато суперкарго с радостью взял около ста мешков кофе. Разочаровавшись в кокосовой пальме, почти все местные жители стали заниматься сбором кофейных бобов. Я сознательно не употребил здесь слова «возделывание», потому что на Уапу, как и на прочих островах архипелага, кофе не возделывают, дикорастущие кусты не требуют никакого ухода. Для доставки урожая с плато на побережье пользуются осликами, и здешние ослики славятся во Французской Океании не меньше, чем местное кофе. Когда-то на Уапу были и лошади, но ослы их почему-то недолюбливали и всех забили копытами. Я долго отказывался верить, что смирные на вид, малорослые ослики могли одолеть рослых, сильных коней, но позднее мне на другом острове довелось самому видеть лошадь, с которой только что расправился осел. Видимо, жители Уапу рассказывали правду.
Простившись с Хакахау, мы подошли к Хакахетау; долины были так же схожи между собой, как названия. На берегу нас встретил тот самый матрос, который жаловался на спину. Вид у него был весьма бодрый, в руках он держал целую охапку всяких трав. Если верить его словам, они оказались настолько чудодейственными, что ему было достаточно поспать на траве, чтобы поправиться. Но я подозреваю, что его вылечило жаркое солнце. Разумеется, я промолчал о своих подозрениях: вера помогает исцелению — зачем же вредить человеку.
Еще сотня мешков кофе перекочевала в трюмы шхуны. Суперкарго снял ярче тропического солнца. Закупочная цепа была двадцать пять таитянских франков за килограмм, и, хотя кофе при поджаривании теряет в весе, фирма могла надеяться на изрядную прибыль, так как в магазинах Папеэте платят около семидесяти франков. Впрочем, на копре тоже неплохо зарабатывают: разница между закупочной и продажной ценой составляет около полутора франка на килограмм. Нe так уж много? А если учесть, что шхуна забирает сто шестьдесят тонн? На одной копре за рейс можно заработать двести сорок тысяч франков. В действительности доход еще выше, ведь почти все островитяне тратят вырученные деньги на той же шхуне, платя за покупки на сорок процентов больше, чем в Папеэте. Добавим еще, что шхуна никогда не выходит из Папеэте с пустыми трюмами. Возят лес, цемент, кровельное железо и прочие необходимые материалы, за доставку которых заказчикам приходится платить втридорога. Владеть шхуной, ведущей торговлю на Маркизских островах, — все равно, что владеть золотым прииском.
Новый миссионер был куда либеральнее своего предшественника и разрешал всем желающим делать покупки на шхуне. Правда, он все время держался поблизости и присматривал за своими прихожанами. Когда кончилась погрузка и были завершены сделки, он даже пересчитал всех, потом во главе флотилии лодок с балансирами вернулся на берег. В руке у него был не посох, а багор, как и надлежит настоящему полинезийскому пастырю…
Медленно ушли за горизонт причудливые скалы Уапу; свежий зюйд-ост увлек нас к ближайшему острову Уа-Хука. Была суббота, весь следующий день нам стоять на якоре: у островитян выходной день! (В Полинезии особенно ревностно блюдут правило о воскресном отдыхе). Но раз выходной день — значит, праздник, а какой же праздник без обильного угощения! К счастью, мы были недалеко от одного из знаменитых птичьих базаров Маркизского архипелага, и капитан повел шхуну туда.
Над морем метров на двадцать возвышалась плоская скала. Полкилометра в длину, столько же в ширину, ровная, как пол. Как на нее взобраться? Мы обошли островок кругом, и всюду я видел только отвесную стену, о которую вдребезги разбивались валы.
Став на якорь с подветренной стороны, метрах в ста от берега, капитан велел спустить шлюпку. Матросы побросали в нее ведра и бидоны для яиц, боцман захватил веревку. На веслах пошли к берегу. Где же птицы? Я приметил в воздухе всего нескольких чаек, но матросы заверили меня, что наверху я увижу столько, сколько не видел за всю свою жизнь. Долго искали мы подходящее место, наконец высмотрели карниз примерно на высоте трех метров над водой. С него можно было карабкаться дальше.
Три матроса держали стоймя весло, на которое очень ловко влез юнга. Улучив миг, когда шлюпку подняло на волне, он с весла прыгнул на карниз. Теперь оставалось только бросить ему веревку и зачалить шлюпку. Хотя карниз был узкий, на нем уместились еще два матроса. Чуть выше начиналась расщелина. Обвязав веревку вокруг пояса, юнга встал на плечи товарища и осторожно полез вверх. Вдруг он сорвался и шлепнулся прямо в воду. Но матросы были начеку, быстро выловили паренька, и он, весело смеясь, полез снова. Через десять минут юнга стоял на краю плато.
Остальным уже было легче. Я находился в числе замыкающих и чуть не сорвался вниз — так энергично меня атаковали на краю плато сердитые чайки.
Туча птиц, чем дальше, тем гуще! Крики чаек слились в оглушительный хор. Я чувствовал себя так, словно очутился в кипящем котле. Тут ни глаза, ни уши не выдержат… Вдруг я ощутил, что ступаю по чему-то липкому, скользкому. Посмотрел вниз — ноги вымазаны в гоголе-моголе, причем красном. Тысячи, если не сотни тысяч яиц образовали сплошной белый ковер, на котором кровавыми дорожками обозначились следы наших ног.
Покружив у нас над головами, птицы успокоились и сели поодаль. Теперь можно было без помех собирать яйца. Ведро за ведром спускали мы на веревке в шлюпку, и скоро вся тара была заполнена. Пришла очередь птиц: вооружившись длинными шестами, матросы атаковали их. Шесты вертелись в воздухе, точно мельничные крылья, и чайки десятками падали наземь. Оставалось только добивать их. Меньше часа нам понадобилось на то, чтобы до отказа нагрузить лодку яйцами и птицей. И на кого же мы были похожи! Сами словно огромные птицы: с ног до головы в гоголе-моголе, на который густо налипли перья!
Степенный кок невозмутимо принял груз и сложил в кладовку. А нам в награду приготовил добрый омлет: бросил на огромную сковороду сотню-другую яиц, раздавил их руками, кое-как выловил скорлупу и поставил сковороду на огонь. Приметив, что яйца далеко не первой свежести, я отказался от своей доли омлета. Но художник тщательно отобрал дюжину отличных яиц и приготовил превосходную яичницу, которую я с удовольствием съел, несмотря на ее розовый цвет.
После плотного завтрака мы немного вздремнули, чтобы набраться сил для следующего рейда в грот, населенный омарами. Он расположен в северной части островка, и вход в него настолько мал, что сперва я его не заметил. С острогами в руках мы пробрались внутрь и зашагали по пояс в холодной воде.
— Держись поближе к выступу в стене, — посоветовал мне один матрос. — Здесь посередине провал. Попадешь туда, может утащить течением вниз, прямо в ход, который связан с морем, там страшный водоворот.
После этого предупреждения я стал осторожнее.
Вспыхнули факелы из связанных в пучок пальмовых листьев, и в неровном свете мы увидели, что впереди грот сужается. Протиснувшись через расщелину, мы очутились в просторном подземелье с плоским выступом вдоль одной стены. Я взобрался на него. Последовала команда соблюдать тишину.
Несколько минут прошло в полном безмолвии, я буквально врос в камень. Вдруг один матрос привстал и метнул острогу в воду. Прыгнул следом — и ударил еще раз! Когда он выбрался из воды, на остриях бился здоровенный омар без клешней — их называют лангустами. Он был вдвое больше тех, что мне доводилось видеть на Таити и на островах Туамоту.
От боцмана я узнал, что лангусты селятся в тысячах углублений в скале ниже уровня воды. В гроте они в безопасности от акул и прочих врагов. Здесь всегда можно рассчитывать на хороший улов. И действительно: матросы быстро поймали два десятка лангустов. Они наловили бы еще, да факелы догорели. Обвешанные лангустами, мы двинулись обратно, и я поминутно вздрагивал, когда Добыча щекотала мне спину или живот: все забывал, что у них нет клешней.
Возвращаясь на шхуну, мы чуть не попали в беду. Один из матросов увидел вдруг ската и решил поймать его. В Полинезии множество скатов, они огромные, иные весят больше тонны, и ловить их нужно с умом. Ромбическое туловище ската сверху покрыто чем-то вроде хрящевого панциря. Когда бьешь ската гарпуном, нельзя целиться ни в голову, ни в спину — он так метнется вглубь, что в лучшем случае порвет линь, а в худшем затянет под воду гарпунера и опрокинет лодку. Надо стараться попасть в самый край бокового плавника: чем дальше от центра, тем меньше сила рывка. А зацепишь плавник, — тогда уж скату не уйти и на лодку не нападет. Остается измотать его и вытащить из воды.
Наш самодеятельный гарпунер поспешил. Едва приметил под лодкой черный силуэт, ткнул гарпуном — и, конечно, угодил почти в самый центр спины. Скат ринулся прочь с такой силой, что два человека были сбиты с ног линем. Нам, наверно, пришлось бы сдаться и перерезать линь, не подоспей на помощь другая шлюпка. На шхуну подали конец, соединенный с линем; теперь скат уже не мог уйти. Моторная лебедка легко подняла его на борт, и вооруженные ножами и топорами матросы набросились на добычу.
До чего же живуч скат! Казалось, каждый кусок существовал самостоятельно, они сжимались, точно продолжали чувствовать боль от ножей. На обед нам подали вареного ската — он все еще трепетал! Правда, оказалось, что виновата судовая машина, из-за которой наш стол вибрировал…
Я-то думал, что нескольких тысяч яиц, двухсот птиц, трех дюжин лангустов и тонны рыбы предостаточно для воскресного пира. Но команда была иного мнения. Без летучей рыбы меню не полно! И когда стемнело, мы снова сели в шлюпку. Хотя я днем трудился не особенно много, у меня от усталости слипались глаза. А матросы чувствовали себя преотлично и весело хохотали!
Лов происходил до смешного просто. Один человек держал над бортом лодки горящий факел, а другой — растянутую на двух палках сеть. Привлеченные светом факела, рыбы подплывали к лодке, взлетали и попадали прямо в сеть. Собирай и складывай! Маленькие живые снаряды, расправив плавники, неслись по дуге на высоте до одного метра над морем. Длина полета колебалась от двадцати пяти до ста пятидесяти метров.
К счастью, через полчаса летучие рыбки исчезли, иначе лов продолжался бы всю ночь. Видимо, их напугали тунцы или бониты. Матросы приуныли и очень неохотно вернулись на шхуну.
Наконец-то отдохнем после утомительного дня… Ile тут-то было! На палубе расстелили панданусовую циновку, появилось вино — и началась дегустация блюд, которые нам предстояло уничтожить в воскресенье. Дегустация была весьма основательной, а затем развернулось сражение в покер, на всю ночь. Большинство еще продолжало играть, когда капитан с помощью боцмана и рулевого через несколько часов после восхода солнца ввел шхуну в Ваипаее — «Невидимый залив» — на Уа-Хуке.
На берегу ни души: но случаю воскресенья местные жители были заняты утюжкой своих выходных нарядов. Как только зазвонил церковный колокол, матросы вскочили на ноги, мигом убрали карты и бутылки и достали белые костюмы. И когда они с благочестивым видом, протрезвевшие, в длинных брюках, в пиджаках, при галстуке, с псалтырем в руке зашагали к церкви, никто бы но поверил, что эти люди целые сутки не спали.
Впрочем, насколько быстро они приобщились к своей «крахмальной религии», настолько же быстро и забыли о ней. Уже через несколько минут после окончания проповеди белые костюмы висели на пальмах, а матросы в трусах гоняли мяч на главной деревенской площади. Появились благочестивые жители Ваипаее, им тоже не терпелось сразиться в футбол. На мою долю выпала почетная обязанность судить игру. Под ликующие крики зрителей начался международный матч между Ваипаее и таитянской командой шхуны. II когда я перестал штрафовать за игру рукой, корнер, офсайд и подобные мелочи, состязание развернулось вовсю, мяч то и дело влетал в ворота. Большинство босых футболистов таитян играло мастерски, и местной молодежи пришлось призвать на помощь нескольких пассажиров, чтобы дать отпор.
Истекло сорок пять минут, я дал свисток для перерыва. Всеобщее недоумение. Зачем отдыхать, когда веселье только началось? То же после конца второго тайма. Никому не хотелось прекращать игру. Сам я был распарен палящими лучами солнца и совершенно выдохся. Спасибо, местный звонарь выручил, взял у меня свисток… А игроки продолжали как ни в чем не бывало. И куда девалась лень, якобы присущая полинезийцам! Подозреваю, что они и в других случаях проявили бы бодрость и энергию, надо только, чтобы люди чувствовали, что жизнь их осмысленна и содержательна.
Когда я уже под вечер, после приятного отдыха в прохладном пальмовом сарайчике вернулся на «поле боя», там шли скачки, матросы состязались с местными парнями. Что за неутомимые люди! Мужчины и женщины постарше готовили все к пиру. На больших банановых листьях горами лежали яйца, омлеты, лангусты, птица и рыба, доставленные нами; островитяне приготовили свое «фирменное блюдо» — кур, испеченных в воде… Кажется, только в Ваипаее стряпают так: женщины разрезали неощипанных кур, удалили внутренности и вложили взамен докрасна раскаленные камни. Потом кур быстро обернули банановыми листьями, обвязали бечевкой и кинули в ручей. Через полчаса их извлекли из воды, ловко очистили от перьев, выбросили камни — можно подавать на стол!
Оказалось, что приготовленная таким образом птица — бесподобное блюдо, и я до отказа набил себе живот курятиной. Матросы и местные жители, которые без долгих церемоний принялись уничтожать угощение, с легкостью поглощали огромные порции. Рядом со мной сидел боцман; за час-другой он съел двух кур, не меньше десяти летучих рыб, огромный омлет, кусок ската и множество омаров. И запил все это двумя бутылками вина. Остальные тоже могли поспорить аппетитом с Гаргантюа. Ели истово, молча. Конечно, это не свадьба и не какой-нибудь другой праздник, требующий искрометных шуток и длинных речей. К тому же, что ни говори, последние дни были для команды довольно утомительными…
Вдруг я услышал непонятный шум. Один из матросов уснул во время еды, не успев даже проглотить свою порцию ската, да так и упал. Соседи отодвинули его в сторону и продолжали пировать. Остальных матросов, одного за другим прямо за «столом» из банановых листьев тоже сморил сон. Я сам было задремал, но взял себя в руки и дотащился до берега, где нашел уютный уголок в сарайчике.
Копры в поселке не оказалось, и на следующее утро мы отправились дальше. Матросы, веселые, оживленные, отыскали меня в сарае и разбудили. Я спросонок как-то забыл о художнике и спохватился только тогда, когда шлюпка была уже на полпути к шхуне.
— А чего его искать, — вздохнул суперкарго. — Он нашел такие интересные сюжеты для живописи, что решил остаться.
— Господи, новая Хакапау! — ахнул я.
— На этот раз ее зовут иначе, — улыбнулся суперкарго. — Слава Великой Любви!
Художник был явно безнадежен, я не стал даже просить капитана посылать за ним шлюпку. К тому же вскоре у меня появились другие заботы. Вдруг обнаружилось, что мы идем не на юг, не в сторону Хива-Оа и Эиаоне, а на запад!
— Эй! — окликнул я капитана; он в этот миг спускался вниз по трапу. — Мы не туда плывем!
Высунув голову из люка, он смущенно ответил:
— Вы уж извините, но сперва надо будет зайти на Нукухиву. Кажется, появился конкурент, я должен его опередить. Придется уж вашей жене обождать немного, ничего не поделаешь. По сравнению с нукухивскими деревнями Эиаоне маленький поселок, я не могу отдать ему предпочтение. Но вы не боитесь, раз я обещал, значит, зайду и туда.
Что мне оставалось делать? Я не мог не беспокоиться. Маршрут нашей шхуны очень уж неопределенный, наверно, пройдет не меньше недели, пока мы доберемся до Эиаоне… Из Атуаны мы вышли пять дней назад; Мария-Тереза, конечно, волнуется. Если получила мое письмо, в чем я, кстати, не был уверен.
На Нукухиве (во всяком случае, в долине Таноа, куда мы сперва подошли) конкурирующих шхун и в помине не было. Здесь вообще уже несколько месяцев не появлялось ни одной шхуны и скопилось много копры. Капитан и суперкарго сияли: работы на два дня, не меньше! Я же мрачнел не по дням, а по часам. Если в каждом заливе Нукухивы столько торчать, не скоро доберемся мы до Эиаоне…
Облокотись на поручни, я уныло размышлял о своем невезении. Вдруг меня окликнул местный вождь:
— Хое эната туэте коэ? Ты не швед? А то скорей отправляйся в Таиохаэ, туда пришли твои соотечественники.
По его словам, в заливе Таиохаэ стоял парусник со шведами на борту. Но они собирались вскоре идти дальше, надо спешить, если я хочу их застать. Я знал, что мой друг Сверре Хольмсен вышел с товарищами на «Тамате» в Полинезию. Конечно, не исключено, что вождь видел другое судно. Шведов можно встретить в самых неожиданных местах. На всякий случай я, достав коня, отправился в Таиохаэ. Все равно шхуна придет туда следом.
Четыре-пять часов верхом по плохой извилистой тропе, и я достиг огромного — самого большого во всем архипелаге — полукруглого залива Таиохаэ. Совершенно верно: метрах в ста от берега качался на волнах белый парусник, сверху он казался игрушечным. Я поспешил вниз но склону, предвкушая встречу, и остановился только у маленькой деревянной пристани. Мне повезло. Двое светловолосых мужчин, сидя в лодчонке, переговаривались со стоящим на пристани маркизцем.
— Привет, давненько не видел шведов! — радостно закричал я издали.
— Хелло, — любезно отозвался один из светловолосых. — Я не понимаю по-маркизски. Может быть, вы говорите по-английски?
Они были шотландцы. Я успел лишь перекинуться с ними несколькими словами, как парусник уже приготовился выходить из залива, продолжая свое кругосветное плавание.