Домовладелец Куракин, к которому нас определили, оказался тёртым калачом. Не желая иметь проблем с постояльцами, навязанными сверху, он по примеру многих петербуржцев выстроил во дворе маленькую избушку, называемую 'чёрной' (дело в том, что топилась она по чёрному, да и солдаты весьма нещадно палили дармовые дрова) и поселил в ней четырёх гвардейцев: нас и ещё двух гренадеров из третьей роты. Правда, с соседями мы не успели познакомиться, ибо они ещё не вернулись из лагерей.

Изба делилась перегородкой на две комнаты, отапливаемые огромной печкой, занимавшей чуть ли не половину дома. Дрова и свечи Куракин был обязан поставлять за свой счёт, остальное его не касалось. В лучшем случае, он мог одолжить на время что-то из домашней утвари и тщательно следил, чтобы её возвращали в срок. Его кухарка пухленькая улыбчивая Дарья за скромное вознаграждение готовила нам еду и постреливала глазками в Карла.

Кстати, наш дядька - Чижиков, очень огорчился, когда узнал, что мы взяли хлебные порционы деньгами.

- Зря вы, паря! Лучше б меня спросили. Хлебушек в Петербурге дорогой, из казённой пшенице оно намного дешевле бы вышло, а что не съедите, так на сухарики пустите. В любом походе сухари завсегда пригодятся.

- Прости, Степан, - повинился я. - Мы же всех тонкостей не знали.

- Ладно, - успокоился великан. - В следующий раз наука вам будет. В Петербурге без понимания жить сложно. Вы не стесняйтесь, если что надо спросить. Я растолкую.

- Спасибо, Степан, - поблагодарил я. - Слушай, а чего наш полковой комиссар на нас так напустился, когда мы в полк записываться пришли.

- А что тут непонятного. Не любит он немчуру, - пояснил гвардеец, - считает, что из-за вашего брата чином выслужиться не может, обходят его по баллотировке. Только ты на свой счёт, Дитрих, мои слова не принимай. Я знаю, что вы немцы правильные, вроде нашего командира, подполковника Бирона.

Я заметил, что брата фаворита в полку уважали. Густав отличался весёлым нравом, относился к солдатам хорошо, за спины в бою не прятался и пыль в глаза не пускал. Но и совсем уж безоблачной его жизнь не назовёшь. Пока во главе армии стоял Миних, всеми фибрами души не любивший обер-камергера Бирона, двум братьям фаворита крепко доставалось - фельдмаршал не упускал случая сорвать на них зло. Поговаривали, что недавняя поездка Густава в Австрию во многом была вызвана желанием подполковника спастись от постоянных придирок, перейдя на службу в цесарскую армию. Но что-то не сложилось, и младший Бирон вернулся в роскошный дом на Миллионной улице, отнюдь не похожий на наши с Карлом 'хоромы'.

Комнаты в чёрной избе были меблированы одинаково: грубо сколоченный стол с двумя табуретами, две широких лавки (на каждой набитый соломой тюфяк, служивший постелью, укрывались мы епанчами) и что-то вроде комода, в нём хранились небогатые пожитки. Иной мебели не имелось. Удобства, разумеется, во дворе.

За продуктами ходили на рынок. Спасибо дядьке, он подсказал, где и что можно взять подешевле. Однажды попробовали снарядить вместо себя дворника Тимофея, но тот пропадал до вечера и вернулся пьяным в стельку, спустив наши деньги. Я дал ему по шее, но финансовую ситуацию это не исправило.

Куракин держал собственную баню и регулярно пускал нас мыться, беря по копейке за человека. Здесь было удобней и гигиеничней, чем в общественной бане. Правда, хозяин сразу потребовал, чтобы мы не водили женщин, хотя сам по старинным русским обычаям не очень-то соблюдал принцип разделения полов.

Карл быстро пристрастился к парилке, обожал, когда раскалённые камни обдавались водой вперемешку с пивом, ибо в густом хлебном духу, которым окутывалась баня, дышалось особенно легко и приятно.

Он лежал на верхней полке и балдел, пока я хлестал его веником, потом мы менялись - берёзовые листья летели по сторонам будто перья. Затем, красные, разгорячённые, выбегали на улицу и обливались ледяной водой.

Ну и что за баня без разговоров за жизнь.

- Знаешь, Дитрих, - спросил как-то раз Карл, отходя после особенно хорошего пара, - неужели об этом мы мечтали, покидая наше имение?

- О чём ты? - не сразу понял я.

- Да о том, что вместо балов, зеркальных дворцов, блестящей карьеры - мы сначала попадём в тюрьму, затем заложим твоё оружие и... станем солдатами за деньги, которые любой дворянин назовёт смешными. Неужели это та самая Россия, страна огромных возможностей, о которой ты говорил? - с горечью произнёс кузен.

Я вздохнул, посмотрел на закопчённые бревенчатые стены. Да, Россия всегда была лакомым кусочком для многочисленных негодяев и прохиндеев, сбежавшихся как шакалы со всего света. Им удавалось взлететь ввысь по служебной лестнице, сколотить огромное состояние, оставить после себя кровавый след... А те иноземцы, нормальные честные люди, что искренне хотели приложить свои таланты, ум, мастерство на благо новой родины... Как складывалась их судьба? Не тяжело ль было преодолевать застарелость и косность дурацких обычаев, лень, невежество и извечное российское разгильдяйство.

Сколько их сложило головы на поле брани под нашими знамёнами. Сколько дало потом учёных, полководцев, великих литераторов, наконец. Пушкин, Лермонтов, Тургенев... Да что говорить! Но как-то отвечать кузену следовало.

- А на что ты рассчитывал, Карл? Думал, сразу всё с неба посыплется как из рога изобилия?

- Нет, но...- смутился кузен.

- И правильно, что не думал. Да, мы с тобой пока всего лишь рядовые гренадеры - нижние чины. Но с другой стороны, служим в императорской лейб-гвардии, а значит, у нас больше возможностей пробиться наверх. Допустим, остались бы мы в Курляндии, что, было бы лучше?

- Смеёшься, Дитрих?! Ты не хуже меня знаешь, какая жизнь на родине. Курляндия бедна, после войны остались одни пустыри. Мы нищие как церковные крысы. Только на словах - дворяне, а за душой ничего. Ничего, кроме чести, - грустно ответил кузен.

- Вот именно! Здесь в любом случае не хуже. Да, мы не получили офицерского чина, да и вряд ли могли на него рассчитывать. Но ты слышал, что говорил Нащокин: впереди война с Турцией. Война долгая, кровопролитная. И в то же время - она даёт шанс отличиться. А ведь мы обязательно отличимся, Карл. Ты мне веришь?

- Тебе верю, - улыбнулся кузен.

- И правильно делаешь, - сказал я, а сам закрыл глаза и попытался убедить себя, что не занимаюсь самообманом.

Да, другого способа приступить к выполнению моего плана - нет. Хоть кровь из носу, а надо сделать шаг вперёд. Пока что я плыву по течению, пора расчехлить вёсла и грести в нужную сторону. Но как же это непросто!

Там, в прошлой жизни, были свои ориентиры. Я в них разбирался, знал, что стоит за тем или иным маячком, и, пускай, далеко не преуспел, но всё же жил как-то упорядочено, в постоянном штиле, избегая штормов и качки.

Тут всё по-другому. Я - дворянин, это ласкает самомнение, однако накладывает и определённые обязанности. И как они далеки от стереотипов, которыми меня пичкали во времена школы и института. Почему-то нет лакеев, кого-то из круга 'принеси-подай', всё приходится делать самому. И ещё - на мне лежит большая ответственность за Карла.

Я очень прикипел к нему за эти дни. Удивительно, почему нас, русских, и немцев тянет друг к другу словно магнитом, ведь мы такие разные, с абсолютно непохожими ментальностями, просуществовавшие долгие года в постоянной войне, истребившей миллионы с обеих сторон. И что самое интересное - нет ненависти, передающейся от поколения к поколению! Даже мой дед, отвоевавший четыре года в Великую Отечественную на передовой, всегда отзывался о немцах с глубоким уважением, а я лично общался с ветераном вермахта, солдатом шестой армии Паулюса, сдавшимся в плен во время битвы под Сталинградом. Пленных отвезли в маленький русский городок, оставшийся в тылу, там они строили аккуратные двухэтажные домики с миниатюрными балкончиками, причём строили хорошо, на века. Здания эти стоят до сих пор, украшенные вывесками рекламных контор и магазинов. Немца поразило, что голодные истощённые люди приходили к пленным и делились последним: хлебом, картошкой, сахаром. И это несмотря на то, что многие семьи получили похоронки, а кое-кто эвакуировался сюда, пройдя через разгромленные бомбёжками поезда и расстрелянные с самолётов колонны беженцев.

- Милосердие, вот суть русского человека, - говорил немец, вытирая платочком выступившие на подслеповатых старческих глазах слёзы.

А ведь если вспомнить - сколько попыток мы делали, чтобы стать союзниками. Ещё Пётр Первый отправлял в знак дружбы прусскому королю русских великанов для его гвардии, едва не подарил целый полк. Как искала дружбы с Фридрихом Вторым великая Екатерина! Как сорвалась дружба Павла Первого! Чьи-то происки постоянно ссорили нас и разводили по концам барьера, а затем начиналась долгая и кровавая война. Такая же, что ждёт нас с Турцией - извечным врагом и соседом России. Увы, турки пока пляшут под французскую дудку. Позднее к сыновьям Галлии добавятся ещё и англосаксы. Через сто с лишним лет объединённые англо-франко-турецкие войска нанесут нам поражение под Крымом, по сути дела отрежут от Чёрного моря, лишат флота.

Так может сделать ставку на дружбу с Пруссией? Австрия - нынешний союзник России - лжива, коварна и двулична. От неё всегда можно ждать вероломства, в любую минуту. А Пруссия? Пока слабая по сравнению с австрияками, но постепенно набирающая силу, уже ощерившаяся подобно хищнику острыми зубами, норовящая вцепиться в лакомые кусочки. Вместе мы будем той несокрушимой силой, которой подвластно всё.

Я невольно ухмыльнулся, представив комичность ситуации. Какой-то рядовой солдатик грезит менять оси 'реал политик', рулить монархами. Смешно. Хотя... попробовать-то можно.

Я никогда не относился к окружающим свысока. Понятно, что нас разделяют века, моё образование не сравнить с тем, что знают они. Многие понятия не имеют о календаре и ориентируются лишь благодаря батюшке из ближайшей церкви, который объявляет когда наступит и закончится очередной пост. Кое-кто и время считает по старинке согласно взятым ещё с Византии традициям - летом семнадцать часов дня и семь ночи, зимой наоборот.

В Петербурге народ, конечно, грамотней, усвоивших европейское времяисчисление больше, чем в провинции. И языкам обучен чуть ли не каждый встречный, правда, изъясняются зачастую варварской смесью, перемежая немецкие, голландские и финские слова.

Но разве это даёт мне право над ними смеяться?

Через неделю полк вернулся из лагерей. Чижиков обрадовался этому будто свадьбе. Сам он остался в городе, потому что умудрился серьёзно простынуть и провалялся несколько недель в госпитале. Когда наш 'дядька' поправился, начальство решило оставить его при штабе порученцем.

Я спросил, чем вызвано его веселье.

- А как жеж не радоваться, - довольно потирая руки, заговорил гренадер. - Во-первых, все друзья вернутся, я по ним заскучал - слов нет. В гошпитале валялся, мечтал, как здоровье в кабаках поправлять буду. Одному ж скучно. И вы вроде в компаньоны не набиваетесь. А как наши придут - ух, водочки попью всласть! Во-вторых, смогу прошение об отпуске подать. Во время стояния на зимних квартирах разрешается отпускать четверть состава. Думаю, ротный, не обидит. Чай не самый последний солдат. Давно я своих не видел: батьку с маткой, поклон им земной, сестёр да братишек. Чай я уж настоящим дядькой стал, не токмо для таких гавриков, как вы, - он с прищуркой глянул на нас с Карлом.

- Не хочу тебя огорчать, но на носу война. Вряд ли начальство сильно на отпуска расщедрится, - предположил я.

Чижиков лишь усмехнулся:

- С туркой-то. Так мы его в два счёта раскатаем. Вояка из него плохой. Чуть нажмёшь - бежит, будто пятки смальцем смазаны.

- Ну-ну, - пробормотал я, помня, сколько ещё будет этих войн, когда Оттоманская Порта вновь и вновь, науськиваемая врагами России, двинет войска к нашим границам, однако гренадер лишь хлопнул меня по плечу:

- Не боитесь, покуда присягу не примите, никуда я от вас не уйду, ни в какой отпуск. Токмо вы энтот день на всю жизнь запоминайте. Присяга для солдата ровно как второе рождение. После неё грех в кабаке не проставиться, и мне, Полкану старому, чарку не преподнести за науку.

- Не волнуйся, Степан, будет тебе чарка, - пообещал я.

И вот настал день присяги. Новобранцев всего двое - я и Карл. Нас вывели перед ротой, поставили рядом с развёрнутым знаменем, командир велел положить руку на Евангелие, и я, волнующимся голосом произнёс первые строки:

'Я, Дитрих фон Гофен, обещаюсь всемогущим Богом служить всепресветлейшей нашей государыне императрице, верно и послушно, что в сих постановленных, також и впредь поставляемых воинских Артикулах, что оные в себе содержати будут, все исполнять исправно...'