Глава 1
Время новороссов
…"БМВ", обогнув Славянскую площадь, свернул в узенькие переулочки, затерявшиеся, будто ручейки в ущельях, меж могучими сталинскими домами. Привычно славировав, проскочил он под поднятый перед ним шлагбаум и остановился за церковным двором возле парадного входа в банк, точнехонько вписавшись меж двумя пятисотыми «мерседесами». Курившие у крыльца перед началом рабочего дня сотрудники банка поспешно развернулись в сторону выходящего из-за руля тридцатипятилетнего худощавого человека с установившейся приветливостью на лице.
– Здравствуйте, Алексей Павлович, – дробью поздоровались они.
Забелин кивнул, одним взглядом охватив всех, и через раздвинувшиеся перед ним двери вошел в «шлюз» – изолированное прямоугольное помещение, оснащенное металлоискателями и счетчиками для «считывания» пластиковых карт. Сбоку была прикреплена инструкция "Порядок пропуска сотрудников в помещение банка «Светоч». В конце длинного витиеватого текста значилось примечание: «Без предъявления документов пропускаются члены правления. Охранник обязан знать членов правления в лицо».
Сидящий в изолированной кабинке милиционер, демонстрируя безукоризненное знание инструкции, незамедлительно нажал на кнопку, распахивая перед Забелиным внутренние двери, за которыми и начинался собственно банк. Все входящие сюда разделялись на три неравные части. Основной поток устремлялся влево, где и растекался по коридорам. Справа от входа сияла бронзой перил парадная, выложенная пушистым ковром лестница, предназначенная для высшего менеджмента и элитных визитеров. Прочие же посетители толпились прямо напротив входа, перед стойкой выписывающего пропуска дежурного. С оторопелым видом вглядывались они в пространство за его спиной. Там, блистая последними компьютерными возможностями, ярким пятном выделялся плакат – «Банк „Светоч“ – это коллективный гражданин России. Что хорошо для России – хорошо для банка». Ступивший на ковер Забелин сочувственно хмыкнул – начальник кадров Каплун слыл человеком деятельным и – с литературной жилкой.
Настенные XIX века часы всхрипнули, готовясь начать отсчет ударов, и Забелин, не задерживаясь более, устремился наверх, по-мальчишески перепрыгивая через две ступеньки. На марше второго этажа размещалась еще одна, заблокированная прозрачная дверь, возле которой с бумагами в руках подпрыгивали, пытаясь обратить на себя внимание находящихся внутри, несколько банковских сотрудников. Там, в недосягаемых глубинах, располагалась «сердцевина» банка – кабинеты президента и двух его первых заместителей. Перед подошедшим Забелиным дверь эта, подобно наружной, распахнулась, и он шагнул в небольшой зал, в просторечье именуемый залом ожидания и даже – в зависимости от причины вызова – пыточной. Сегодня он был заполнен сбившимися в кучки людьми, меж которыми сновали оживленные девушки с документами. Они то и дело подходили к беседующим, что-то показывали, уточняли, отходили, растекались по боковым кабинетикам, появлялись снова и в броуновском своем движении неизбежно стремились к дальней, дубовой двустворчатой двери с табличкой «Конференц-зал». У распахнутой этой двери, за журнальным столиком, восседал неулыбчивый всевластный начальник аппарата президента банка Геннадий Сергеевич Чугунов. Здесь с озабоченным видом начальника Генштаба перед близкой битвой принимал он рапорты своих раскрасневшихся подчиненных, раздавал им новые указания, которые они поспешно бросались исполнять, просматривал подготовленные к повестке дня материалы и либо молча визировал, после чего их тут же раскладывали в папки членов правления, либо брезгливо отбрасывал в сторону, обрекая нерадивых исполнителей на неизбежную экзекуцию.
– Палыч! – при виде входящего Забелина Юрий Павлович Баландин – крепкий краснолицый мужчина, энергично притиснувший к струящемуся в углу зала фонтану субтильную женщину, Леночку Звонареву, – радостно развернулся и, к немалому Леночкиному облегчению, устремился к вошедшему.
– И тебе здорово, Палыч. – Забелин стиснул поднаторевшую в крепких мужских рукопожатиях ладонь Баландина. – Как самочувствие после вчерашнего?
– Мы – штыки!
Если знать дозу выпитого им накануне на приеме архангельской делегации, то можно было согласиться – ответственный за связи с регионами вице-президент был человеком на своем месте. Привычная же красноликость воспринималась сослуживцами как производственная травма – бывший секретарь ЦК комсомола, не считаясь со здоровьем, по-прежнему стоял на ненормированной трудовой вахте, неустанно крепя дружбу банка с прежними своими сотоварищами, ныне губернаторами, депутатами и главами администраций.
– Не жалеешь ты себя.
– Мы все горим на работе. Веришь, два дня на бабу не влезал. Все недосуг. – И Баландин с сожалением глянул на оставленную им Звонареву. Расстроенно мотнул крупной головой. – Совсем вкус испортился. А я до тебя дельце имею, Палыч. – И он доверительно потащил Забелина в заветный журчащий уголок. – Ты, я слышал, завтра на кредитном комитете вроде как эту разбираешь, ну… из Рождественского филиала, пышечка такая. Ну, ты-то помнишь.
Забелин безжалостно ждал, то и дело кивая на встречные приветствия или отвлекаясь, чтоб пожать протянутую к нему руку.
– Толкачева, – не дождавшись помощи, припомнил Баландин.
– А действительно, есть такая буква. Будем ставить вопрос о ее отчислении.
– Ну уж и об отчислении! Больно строг. Это что ж такое надо было наворотить?
– Строг, но справедлив. «Нагрела» банк на двести тысяч баксов.
– Что значит «нагрела»? Кредит возвращен полностью, проценты получены. Тут о поощрении вопрос бы поставить. – В Баландине пробурилась внезапная информированность.
– Хотели поощрять. Всю группу. Поработали-то и впрямь на славу: мы ж из этого гнуса Бурханова цента без нажима не вынули. Ребята по всей стране мотались. Арестовывали все, что находили. В одних судебных исполнителей кварту влили. Но главный козырь – это уж когда прихватили его вертолет. Тут-то он на цырлах пришел – дескать, твоя-моя извини, чего-то мы с вами друг друга недопоняли. Сколь еще желаете? И откуда только деньги у бедного татарина взялись? Вмиг кредит и проценты закрыл.
– Я ж и говорю – «поощрять».
– Да вот незадача. Двести тысяч штрафа за ним осталось. И вдруг является на аэродром, предъявляет изъятые летные документы и справку из банка, что кредит закрыт и претензий не имеется, садится на вертолет – и делает нам всем ручкой. А теперь догадайся с трех раз, кто ему отдал документы и подписал справку.
– Да, есть еще отдельные недоработки в отдельно взятых филиалах. Но ведь никто не доказал, что это сделано из корысти. Ну, напутала девка, с кем не бывает? – Баландин слегка смешался под нарочито внимательным взглядом Забелина. – А потом – стоит ли так разбрасываться проверенными кадрами? Ну, заме… выговор даже, строгость тоже нелишней будет. Пусть вдумается. Осознает.
– Если б можно было доказать корысть, сдали бы ее, к черту, в прокуратуру – знаешь, у ребят на нее какая злость накопилась? Ты-то чего хлопочешь? – От извечных баландинских заходов Забелин слегка притомился.
– Исключительно во имя заботы о кадрах, – бодро пробасил Баландин, кивая проходящему вблизи них Чугунову. Дождался, пока Чугунов удалился. – И потом… дрючу я ее немножко. Понимаешь, Палыч, так случилось.
– Кто бы мог подумать! Ты мне только ответь – до того или после того? В том смысле, что чувствительная твоя натура в банке известна, и не прыгнула ли она к тебе в постель как в шлюпку.
– Нетонкий ты, Палыч, человек. До, после… Ерунда все это. Не будем же мы с тобой выяснять отношения из-за какой-то мокрощелки. Слава богу, есть у нас вопросы и поважнее. А ты знаешь, если чего поддержать, так я всегда – кремень.
– Вот кремни-то нам сегодня и понадобятся, – в разговор вмешался Александр Михайлович Савин, вице-президент, отвечающий за стратегическое прогнозирование рынка. Забелин давно уж посматривал, как снует он меж членами правления, знал, с чем снует, и единственно надеялся, что добраться до них деликатный Савин не поспеет. Ан случилось – важность предстоящего разговора возобладала над рафинированной вежливостью потомка дворянского рода. Потускнел на глазах и догадливый Баландин.
– Палыч, я не буду мешать. – Савин успокоительно выставил перед собой ладони. – Только подтвердить – значит, как и договаривались, я выступлю первым. Но без вашей поддержки никак. Только если все вместе – тогда не может он не послушать! Ну доколь, в самом деле, будем глядеть, как какой-то выскочка-всезнайка пытается за полгода поломать все, что мы с вами восемь лет склеивали. – И он скосился на дверь с табличкой «Первый вице-президент проф. Покровский В.В.». – Так так или как?
– Так, так, – Забелин изо всех сил старался выглядеть беззаботным.
– Не мельтеши, Михалыч, – пробурчал Баландин. – Договорились. Чего уж теперь?
Савин еще поколебался, кивнул неловко и отошел.
– Так что скажешь, Палыч? – Баландин вернулся к прерванному разговору.
– Я не один в комитете.
– Только тюльку не гони. Ты на кредитном комитете, что Папа на правлении, – никто против тебя не пойдет.
– Да потому и не идут, что знают – по совести решаем. Палыч! Она элементарная воровка. Ей в собственном филиале обструкцию объявили. И как ты себе представляешь…
– Да никак! Что мы с тобой порешили, то и быть посему. И не дело каждого говнюка – шестерки…
Шелест прошел по залу, и все двигавшиеся до того фигуры застыли, обернувшись к открывшейся двери, где стоял, идеально вписавшись в косяк, и быстро оглядывал присутствующих крупный белобрысый милиционер в камуфляжной форме и с автоматом «Калашников» под правой рукой. Удовлетворенный увиденным, он отступил, и в зал головой вперед ворвался лобастый, с белесыми подвижными усиками на припухлой губе человек – сорокадвухлетний президент банка «Светоч» Владимир Викторович Второв.
– Извините за опоздание, – стремительно пробираясь по образовавшемуся проходу и то и дело всовывая ладонь в поспешно протягиваемые навстречу руки, говорил он. – Задержался в Центробанке. Не любят, ох и не любят нас в этом заведении. Через пять минут начнем. – И, сопровождаемый подскочившим Чугуновым, скрылся в дальнем, президентском кабинете.
Оживление в зале возобновилось.
– Похоже, Папу опять в ЦБ поцапали. И мы еще добавим. Быть буре. – Из головы у Забелина не выходил саднящий разговор с Савиным.
– Вляпываемся мы с этой фрондой. Ох, зря вяжемся. – Баландин испытующе пригляделся к Забелину. – Так что насчет Толкачевой?
– Будем пытаться.
– Я думал, ты друг, – не принял уклончивого ответа Баландин.
– Неужто сразу враг?
– Не друг, не враг. Попутчик. – И Баландин отошел к соседней группе. Шутил старый комсомолец принципиально.
А к Забелину тотчас подошла и подхватила его под локоть изнывавшая неподалеку Леночка Звонарева – управляющая Ивановским филиалом.
– Спасибо тебе, Алешенька. – Она намекающе кивнула на баландинскую спину.
– Так достал?
– Как с пальмы слез. В отличие от некоторых. Ты когда к нам приедешь?
– Да вроде как вы теперь не моя зона. – Забелин показал в сторону главного бухгалтера банка Эльвиры Харисовны Файзулиной, с неприязненным видом просматривающей, сидя в кресле, какой-то очередной промежуточный баланс. Ивановский филиал недавно в ходе очередной загадочной кадровой перетасовки был передан в ее зону ответственности.
– А я чья зона? Или тоже Эльвире Харисовне по акту сдачи-приемки? – В последнее время по банку ходили смутные сплетни о нетрадиционных наклонностях главбуха.
– Да неужто способен? – Забелин засветился смущением.
– Ты на многое способен. Но не советую. Хоть женщина я тихая, беззащитная.
И на Забелина через итальянскую оправу с веселой откровенностью посмотрела моложавая тридцатилетняя брюнетка, которая за четыре года до того пробилась к президенту банка с идеей создания филиала в текстильном Иванове. Услышав же уклончивое дежурное предложение проработать для начала ТЭО, она все с той же беспомощной улыбкой на румянящемся девичьем лице плюхнула ему на стол двухтомный бизнес-план, к тому же завизированный мэром. А еще через год Ивановский филиал перетащил на обслуживание губернские счета, а сама управляющая стала советником губернатора.
Как перефразировали знающие люди, с Леночкой Звонаревой мягко спать, но жестко просыпаться.
– Приеду! – выдавил из себя Забелин и, опережая следующий вопрос, уточнил: – Как только, так сразу.
– Врешь, как всегда, – справедливо не поверила Звонарева. Но тоже не больно расстроилась. Каждый год Леночка меняла своих помощников, тщательно отбирая их среди молодых и привлекательных сотрудников. – Не с этим я сегодня. Предостеречь хочу, чтоб не прокололся.
– О чем вы, сударыня?
– Да о том, о том. Лучше найди предлог и смойся, пока не поздно. Чем бы ни закончилось, никогда Второв вам сегодняшнего бунта не простит.
– Так что ж, продолжать глядеть, как валят банк? – перестал притворяться Забелин. – Мы ведь не Второву на верность присягали, а банку служить.
– Ты только никому больше этого не брякни. – Леночка быстро убедилась, что их не слышат. – И прошу – уходи. Хочешь, я предлог придумаю?
– Поздно, – подхватил ее под локоток Забелин.
Двери конференц-зала распахнулись, затягивая в себя заждавшихся, нервничающих людей. Забелин с внезапной догадкой закрутил головой – Юрия Павловича Баландина среди них уже не было.
Перед входом неожиданно образовался затор. В тягостном молчании столпились члены правления возле только что вывешенного плаката – «Корпоративная культура банка – это единые для персонала базовые ценности, производственные и поведенческие стандарты, исходящие из миссии и философии банка, осознанно воспринимаемые и реализуемые сотрудниками в рамках единого корпоративного профиля и системы внутренних коммуникаций».
Тягостность объяснялась просто: все эти низвергаемые в возрастающем количестве откровения предстояло, по указанию Второва, конспектировать и заучивать, для чего в выходные дни на банковской базе проводились специальные семинары для высшего менеджмента. Баландин после таких «межсобойчиков» надирался сверх обыкновенного.
– Как всегда, ничего не понял, – признался Забелин, привычно ловя на себе снисходительные взгляды окружающих.
– Сказать по правде, я тоже, – озадаченно произнесли сзади, и снисходительность сменилась понимающими усмешками – голос принадлежал подошедшему председателю наблюдательного совета банка Ивану Васильевичу Рублеву.
– Заходите, заходите, – поторопил Чугунов.
Заседание правления банка «Светоч» начиналось.
Владимир Викторович Второв расхаживал вдоль огромного овального стола и, не переставая говорить, с нарастающим раздражением посматривал на непривычно отчужденные лица членов правления. «Прав, прав Покровский, – все сильнее утверждался он в созревшем подспудно решении. – Всякая структура в развитии своем подходит к этапу, когда на смену коллективному творчеству неизбежно должно прийти жесткое единоначалие». Он с некоторым сожалением смотрел на сидящих на этих местах вот уж чуть не восемь лет людей. Все те же люди на тех же местах. Но теперь каждый из них стал невольной обузой – любые нововведения встречали у них бесконечные замечания, суждения, ревнивые поправки, в результате чего заседания правления превратились в дискуссионный клуб. И это бесконечно отвлекало от решения базовой на сегодня задачи – разросшийся банк выходил на решающие, ключевые рубежи для прорыва на Запад. Да и на внутреннем рынке драчка пошла нешуточная: ушло, увы, время честной конкуренции. Как бы ни противно это было, но – надо пробиваться к правительственной кормушке, накапливать своих людишек во власти и через них выбивать дешевые бюджетные деньги. Иначе не быть банку. Но никто, похоже, кроме его самого, да еще Покровского, опасности этой не видит. Или – не хотят видеть?
Пристально всматривался он в озабоченных какой-то общей для всех, но заведомо чуждой ему мыслью людей. С сомнением скосился на уткнувшегося в стол первого зама и вечного своего оппонента, все еще вихрастого, как пацан, каким он был восемь лет назад, но – раздобревшего, пропитанного ощущением собственной значимости, поднаторевшего в подковерной борьбе Александра Керзона. Похоже, придется всех менять: глухая конфронтация правления начатым преобразованиям становится препятствием главному делу жизни – созданию могучей банковской империи. На смену зажиревшим, а оттого сделавшимся пугливыми «основоположникам» к рулю пора подпускать новых людей – незакомплексованных, «продвинутых». Собственно, вот они и сидят вдоль стен, за спинами членов правления, – новые вице-президенты, министры без портфелей, к портфелям этим рвущиеся. Теперь предстоял тяжелый, неприятный разговор с сидящим здесь же за отдельным столом председателем наблюдательного совета Иваном Васильевичем Рублевым, – и уже на следующем совете можно будет очистить корабль от облепивших его ракушек.
– Итак, – продолжил Второв, – можно сказать, что от аукциона нас вновь попросту отодвинули. Без нас все заранее поделили, прихватизаторы.
Он заметил, как облегченно закивал начальник юридического управления Солодов.
– Но это не значит, что мы сами должны подставляться! А мы как раз и подставляемся – некомпетентностью своей, головотяпством! Низким профессионализмом! – Второв сам почувствовал, как начало выплескиваться накопившееся раздражение, но сдерживать его не захотел и не стал.
– Я к вам обращаюсь, господин Солодов. Как получилось, что документы завернули?
Солодов, вздрогнув, поднялся:
– Я докладывал, все было подготовлено в соответствии с объявленными условиями аукциона, но организаторов как бы не устроила формулировка платежки. И документы завернули на доработку за пять минут до окончания срока. Переделать ничего уже было нельзя. Считаю, если бы не платежка, они придрались бы к чему-то другому, но заявку не приняли.
– Считать – это мы здесь будем. А задача квалифицированного юриста – обеспечить, чтоб придраться было как раз не к чему. Это не обеспечено, что повлекло для банка крупные убытки, а главное – стратегические потери. – Второв с удовлетворением увидел, как покрывается потом дородный Солодов. – А как считает заместитель начальника юруправления: можно было грамотно составить платежное поручение?
Теперь запунцовел специально по указанию Второва приглашенный на правление недавно перешедший в банк Игорь Кичуй. Второв заприметил его сразу, на первом же собеседовании, – в отличие от бывшего прокурорского следователя Солодова Кичуй взрос на рыночном праве, к тому же владел двумя языками.
– В общем-то, конечно, – пробормотал под многими испытующими взглядами Кичуй, – уточнить реквизиты было нужно и можно, но…
– Вот только без этих лжетоварищеских «но». Если мы начнем покрывать головотяпство друг друга, то попросту развалим банк. – И Второв усадил его, тем самым разом отгородив от большинства людей за этим столом и этим же приготовив надежного исполнителя собственной воли. – Предлагаю рокировку: Солодова за допущенную халатность от должности освободить, использовав, учитывая прошлые заслуги, с понижением. Исполняющим обязанности назначить Кичуя. Возражений, надеюсь, нет? Занесите в протокол. – И он, не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону сидящей за его спиной стенографистки. – Кадрам к вечеру приказ мне на подпись.
– Будет сделано, – живо откликнулся улыбчивый начальник кадров Каплун.
– Да, сколь Русь-матушка теряет от нерадивых и некомпетентных людей, – при общем молчании скорбно констатировал Зиганшин, бывший посол в одной из европейских стран, где банк открыл первый свой заграничный филиал. Уволенный вскоре вслед за тем посол был незамедлительно востребован в должности вице-президента «Светоча».
При слове «некомпетентных» у многих промелькнула ухмылка – выпускник Высшей партийной школы, Зиганшин считал нужным высказаться по всякому обсуждаемому вопросу.
– Дилетантов у нас и впрямь как грязи, – не замедлил с реакцией приглашенный по этому же вопросу начальник управления банковским холдингом Жукович, крупный человек с сальными волосами, висящими вдоль морщинистого желчного лица.
На свою беду, несдержанный Жукович угодил в «посольскую» зону ответственности и от получаемых ценных указаний бурно, по его собственному выражению, «прихуевал». Надо думать, и деликатному Зиганшину оказался не в радость такой подчиненный. Во всяком случае, при первом звуке, произнесенном Жуковичем, он придал лицу страдальческое выражение. Жукович углядел это и с плотоядной ухмылкой продолжил:
– Я к тому, что крайних найти – дело нехитрое. А что касается итогов – мы со своей стороны тоже сопровождали и конкурсы, и аукцион этот последний. И можно, не скрываясь, говорить – результаты фабриковались заранее, причем на таком уровне, что нам туда оказалось заказано. Так что юристы тут ни при чем.
– Еще один борец за правду. – Покоробленный намеком на собственную несостоятельность, Второв кивком усадил неуютного правдолюбца на место. – И тоже, как мне теперь докладывают, проблемы по работе. То-то я давно замечаю: как человек начинает на обстоятельства кивать, считай, что работник кончился.
Не дожидаясь указания, Каплун быстренько черканул в блокноте.
– А что мы все по исполнителям? Или руководителю проекта сказать по этому поводу нечего? – тихо поинтересовалась Файзулина.
– Нечего, – властно отрубил Второв. – Здесь политический заказ. Оттирают, оттирают, сволочи. Три аукциона подряд – нефть, связь – все поделили. Онлиевский, паскуда, и вовсе в беспредел ушел. Вот уж подлинно – «черный аист».
Если кто-то хотел испортить Второву настроение, и без того переменчивое, достаточно было произнести фамилию «Онлиевский» или кодовое слово «аист», и результат был предопределен.
За пять лет до того, когда имя самого Второва уже вовсю гремело по стране, завотделом одного из московских райкомов комсомола Марк Онлиевский создал Агентство интеллектуальной и социальной терапии (сокращенно – АИСТ), которое, согласно рекламным объявлениям, призвано было снизить потери малоимущего населения от провозглашенных незадолго до того «шоковых реформ». Первым актом милосердия со стороны новоявленного агентства стала продажа собственных облигаций «для последующего инвестирования привлеченных средств в российскую экономику». И надо отдать должное Онлиевскому – привлеченные средства он инвестировал снайперски точно, в самую что ни на есть ключевую область российской экономики – в ее чиновников.
С этого момента нарождающаяся империя рванула вперед: взаимозачеты, таможенные льготы, залоговые аукционы, инвестиционные конкурсы, – всякое начинание неистощимого на идеи Онлиевского подхватывалось и реализовывалось на государственном уровне, множа и множа доходы АИСТа.
Последний приватизационный акт – аукционные распродажи нефтяных компаний, казалось бы, давали равные шансы и остальным. Но на первом же аукционе, на котором «Светоч» предложил государству сумму втрое большую, чем АИСТ, поданная им заявка была признана недействительной.
– Устроили из страны масонский межсобойчик! – Второв хотел, заметив изменившееся лицо Керзона, поправиться, но припомнил неудавшийся визит в Центробанк. – Неблагодарность цветет и пахнет в этом болоте. Гуревич, поросенок, живенько забыл, как валялся у меня в ногах, чтоб двинуться во власть, а теперь, как мы его до ЦБ подняли, вроде как и неродной. «Центральный банк в приватизационных процессах не участвует», – с чувством передразнил он и со свежей яростью вызвал в памяти картину, как продержал его полчаса в предбаннике зампред ЦБ.
– Помнишь, Забелин, кто мне его в свое время сосватал? «Надежный человечек вверху будет» – не ты говорил?
– А я и не отказываюсь. Он, кстати, свое честно и отрабатывает. Если отказал сегодня, стоит просто разобраться – почему. Говорил я с ним – не может помочь. Игры-то и впрямь на правительственном уровне играются. А туда мы, увы, не вхожи. Чего уж с плеча-то рубить? Так всех союзников разгоним.
– Лихо вы по мне, Алексей Павлович, – подивился Второв. – Выходит, по-вашему, президент банка эдакий невменяемый рубака. Говори уж начистоту. Или тоже, как некоторые, – он демонстративно скосился на Керзона, – считаешь, что нечего нам с нечистым рылом да в калашный ряд?
– Я как раз хотел, с вашего позволения… – Со своего места приподнялся Александр Михайлович Савин, одновременно суетливо тасуя свои бумаги. – Как раз хотел в связи с этим как бы несколько слов.
– А слова я вам как раз и не давал, – осадил его Второв, и Савин, неловко постояв, медленно осел на кончик кресла.
«Вот оно, – понял Второв. – Опоздал. Предупреждал, предупреждал Каплун, что что-то готовится, не послушал. – Он, не оборачиваясь, ощутил напрягшуюся позу Рублева. – Или прервать правление?» – Просто обидно, Владимир Викторович. – Разгорячившийся Забелин проигнорировал гипнотизирующие глаза Звонаревой. – Ведь третий по счету раз пытаемся влезть в приватизацию эту и всякий раз получаем по носу. Пора, может, сесть вместе и подумать, где пресловутая собака зарыта.
– Понятно. Разбора полетов захотели? При первых неудачах причины выколупливаете! Так я тебе расскажу, в чем причина. В том, что за дело радеть перестали. Вотчины развели. Холуев за банковский счет содержите. Еще хочешь? В кредитовании твоем безграмотном в том числе. Много всякой швали среди заемщиков развелось. Чечены какие-то сомнительные. Один Курдыгов чего стоит! Да ему за одну только фамилию по определению отказать следовало бы, а за ним, знаю, аж пять миллионов долга. С чего бы?
– Может, напомнить, с чьей подачи он вообще появился?!
Но Второв, позабыв уже о Забелине, решительно оглядел остальных:
– И много у нас еще таких гробокопателей, кому не нравится политика президента?
– Да не передергивайте вы, Владимир Викторович. – Эльвира Харисовна Файзулина, не скрываясь, дернула вниз соседа, Савина, вновь начавшего было невнятные телодвижения. – Нам просто перестала быть понятной логика последних решений.
– И что именно непонятно, недогадливая вы моя?
– Непонятно все-таки, чего отмалчивается руководитель всех этих незадачливых проектов? Вот уж полгода на бесконечных семинарах мы рисуем клеточки и синусоиды, нас, как школяров, учат отличать блок «абстрим» от блока «ритэйл», фразочки какие-то заумные расшифровываем. И в результате мы про… – она демонстративно прервалась, щадя непривычного к их сленгу и оттого сконфузившегося председателя совета, – профукали. Профукали, Иван Васильевич, все, что можно. Так вот, хочется понять – то ли не те клетки рисовали, то ли не под тем руководством? А то так ведь все юруправление разогнать можно. А заодно и бухгалтерию, – на всякий случай подстраховалась умная женщина.
– Тех ли разгоняем?! – заострил вопрос руководитель Питерского филиала Бажаев. Похоже, был Бажаев, по обыкновению, нетрезв, и заостряемый им вопрос это и проявил предельно.
Но проявил он и другое: смутившиеся члены правления принялись переглядываться.
Вопрос прозвучал с откровенным намеком, о котором, сказать по правде, и не помышляли.
– Выслушайте, Владимир Викторович, – поспешно, стараясь упредить реакцию набычившегося президента, поднялся, отдуваясь, третий и главнейший из правленческих палычей – первый вице-президент Александр Павлович Керзон. – Здесь нет врагов. Все мы ваши соратники. Но, как и вы, болеем за дело. За эти годы мы создали мощный универсальный банк.
– Ах, то есть вы создали?
– Под вашим руководством. Стоит ли сейчас метаться, менять курс, клянчить кусок пирога, к которому нас не хотят допускать?
– Все, чего мы хотим, – давайте вместе подумаем. – Большим недостатком Забелина было то, что, ввязавшись в драку, он не умел выйти из нее без потерь. – Ну, положим, прорвемся, получим мы кусок нефтянки. И что с этим делать? Онлиевский – там все ясно. Хапает, чтоб деньжат откачать. А там – гори эти скважины огнем! Но мы-то собираемся играть как бы честно. Значит, надо вкладываться. А, чай, не свечной заводик. Выдержит ли банк такие перегрузки? Как бы плавучесть не потерять. Мне, например, кажется, что стоило бы сосредоточиться на скупке оборонных, технологичных институтов. Там, доложу вам, такие наработки, такие россыпи неокученные! И уж, во всяком случае, много дешевле обойдется.
– Я, кстати, хотела обсудить предлагаемый господином Покровским вариант реконструкции банка, – припомнила Файзулина. – Если мы внедрим эту х…хренотень, – поклон в сторону зарумянившегося Рублева, – то уподобимся министерствам, – опять одно-два прибыльных подразделения будут кормить кучу нахлебников.
Вдоль стен сквозанул осторожный ропот приглашенных на правление вице-президентов: что-что, а намеки в банке ловились с полуслова.
– И еще, Владимир Викторович, – Савин выкарабкался-таки из-за стола. – Я опять насчет западных заимствований. Ведь вся страна занимает – и правительство, и губернаторы, и компании. А деньги-то в производство как бы не идут. Стало быть, давление в котле возрастает. И – взорвется он непременно. А значит, и рубль как бы рухнет. Чем же те, кто занимают, отдавать станут? Это ж дефолт какой-то полный будет.
– Ну, похоже, все это камешки в мой огород, – прикинул молчавший дотоле элегантный мужчина с аккуратно подстриженной на манер английского газона бородкой, излучающий запах дорогого парфюма, – второй первый вице-президент профессор Покровский. Он с не сходящей с лица снисходительностью оглядел сидящих, вздохнул сокрушенно: – Да, тяжело внедрять при таком-то сопротивлении. Но иначе нельзя. Новое время требует новых технологий.
– И новых людей, – с надеждой прошелестело от стены.
Покровский набрал было воздуха для долгого выступления, но его прервали. Все это время Второв, к которому апеллировали, на которого посматривали говорившие, молчал, обхватив подбородок руками. Теперь он сбросил руки, и из прокушенной губы текла кровь.
– Наивный! Не в твой. В мой огород те камушки. Ишь как выстроились. Давно готовились. Президент вам не по душе. Скинуть решили коллективно! За то, что требую много, спать спокойно не даю.
– Ну зачем так, Влад… – попытался было урезонить Керзон и тут же пожалел.
– Заткнись, накипь! Знаю, кто у них за главного дирижера. На мое место метишь, тихарь хренов? Забурели, дети мои? От железной руки устали? Ну да и я от вас устал. Вот при Иван Васильиче: на следующем же совете – или мне развяжут руки и всех вас помету, или – сам по собственному!
– Владимир Викторович, да кто ж тебя так настропалил-то? – нервно попыталась обратить услышанное в шутку Файзулина. И состояние ее передалось остальным – испуга Файзулиной прежде никто не видел.
За столом разом возбужденно заговорили. Не слушая друг друга, каждый обращался к президенту. Не было уже единой отстаиваемой позиции, единых требований – были люди, не ожидавшие зайти так далеко и теперь пытающиеся «отыграть назад». Все еще стоял с дрожащими губами Савин – он видел себя виновником происшедшего.
Сорвался со своего наблюдательного пункта Рублев. Он подошел к Второву и принялся настойчиво шептать в ухо.
И лишь сам Второв теперь неподвижно, скрестив руки, смотрел на мечущихся перед ним людей с видом человека, которому неожиданно помогли принять трудное решение.
– Ну, довольно мельтешить, – произнес он, и конференц-зал выжидательно затих. Члены правления расселись по своим местам, как вышедшие из повиновения хищники, вернувшиеся на тумбы в ожидании наказания.
Второв обвел всех сожалеющим взглядом:
– Правление объявляю закрытым. Безвременно.
И, подхватив под руку огорченного Рублева, вышел через заднюю дверь.
Правление затянулось. И теперь, опаздывая в аэропорт, Забелин агрессивно пробивался через нескончаемые московские «пробки». Навороченный «БМВ», требовательно сигналя, разгонял вспархивающие при его приближении «волги» и «девятки», подобно тому как сами они – лет за десять до того неприступные, крутые властители российских дорог – третировали затюканные «запорожцы».
«Навороченный», «крутой»! Забелин поймал себя на въевшемся сленге. Он со стыдом вспомнил, как на последнем фуршете в Президент-отеле, желая подольститься к собеседнику – нефтяному «генералу», компанию которого пытался перетащить на обслуживание в банк, то и дело вслед ему козырял выражениями типа «Лужок выволок Евтуха на стрелку», – подобно тому как высшее общество конца восемнадцатого века переходило на французский, признаком принадлежности к истеблишменту конца двадцатого становилось умение «ботать по фене».
Но когда, в какой момент он, Алешка Забелин, кандидат наук, небесталанный вроде ученый, смеясь над анекдотами о новых русских, сам обратился в нувориша и проникся кичливым непониманием всякого, не вхожего в те круги, в которых вращался в последние годы? Недавно при знакомстве с одним из умнейших, честнейших людей страны он, не контролируя себя, отвлекся и по привычке начал прикидывать, «сколько тот стоит». Новый знакомый, человек тонко чувствующий, прервался, с сожалением посмотрел на Забелина и поспешно откланялся.
Как-то само собой в порядке естественного отбора исчезли из круга зрения бывшие друзья. То есть в просьбах он старался по-прежнему не отказывать, но себе-то можно сознаться: помогал больше, чтобы снять тяжесть с себя, ну и желательно, чтобы это не требовало чрезмерных усилий. Впрочем, неловкость испытывал не только он. Старые знакомые при редких теперь встречах держались по-разному: у одних, помимо их воли, то и дело проступало заискивающее выражение просителя, ищущего подходящий момент. Другие же, напротив, держались до неестественности шумно и запанибрата. Но и в тех и других без труда читалось общее: для них Забелин перестал быть старым другом или добрым знакомым. Он превратился в их шанс на лучшую жизнь.
От новых же своих сотоварищей он отличался разве что тем, что лучше их умел не выказывать распирающее изнутри ощущение собственной значимости. Из круга вышел круг.
В редкие, свободные от бесконечной работы минуты Забелин начал задумываться, откуда в окружающих его людях, жирующих среди повальной нищеты, появилось и укрепилось в последние годы ощущение незыблемой крепости своего положения. Как же не боятся они того самого неотвратимого гнева обнищавшего народа, которым пугали не одно поколение богачей?
А потом как-то попалась ему фраза, которую Геббельс якобы когда-то сказал Гитлеру: «Скажите, мой фюрер, что они должны думать. И через полгода они будут так думать».
Сомневающиеся, рефлексирующие индивиды не нужны ни одной власти. Свобода слова, безусловно, великое достижение. Каждый должен иметь право сказать то, что думает. Важно только исподволь внушить, что следует думать. А потому – «пипл должен хавать».
Умнейшие из наживших стремительные, неправедные состояния быстро осознали, что самый надежный способ сохранить приобретенное – избежать реакции отторжения со стороны нации, взращенной на идее всеобщего равенства. А для этого надо заставить нацию думать на твоем языке, стремиться к тому же, чего достиг ты сам, – к обогащению. И проникаться завистью к тебе. Но не потому, что ты обокрал их. А потому, что у них пока не получилось так же точно обокрасть себе подобных.
Хочешь владеть людьми – «рули» их сознанием. Поначалу самые продвинутые из новых русских взяли под опеку старую интеллектуальную элиту, от непривычных ласк поспешно оттаявшую. Но стоять бесконечно на цыпочках, с благостным видом внимая зауми, что спускают тебе за твои же деньги люди, неспособные заработать жалкого миллиона, и чувствовать себя при этом недоразвитым болваном – занятие, согласитесь, мазохистское.
А посему, добившись, что образ бизнесмена-спонсора стал сливаться в массовом сознании с окружающими его знаменитостями, можно было перейти к следующему этапу – начать формировать собственные культурные сливки, понятно говорящие, хотящие того же, что и ты, а стало быть, предсказуемые и адекватно мыслящие.
Мощная информационная машина, пропагандирующая «новое время, несущее новые ценности», обрушилась на обнищавших, затравленных, разочаровавшихся во всем и вся людей и за короткое время перемолола в них прежние, казавшиеся незыблемыми представления о добре и зле.
В видеотеках закрутились второразрядные штатовские боевики, с прилавков сметались выпеченные на потоке ужастики и детективы, с эстрады писклявые содержанки доносили до масс «фанерные» тексты. Пенсионерок и домохозяек, отчаявшихся на закопченных своих кухоньках в ожидании добра, интенсивно «намыливали» мексиканскими сериалами.
Забелин проскочил метро «Войковская». На огромном водруженном возле Ленинградского шоссе щите с надписью "Кухни «Танго» известный шоумен, облапив откинувшуюся у него на руках девицу, сообщал прилюдно: «Я это делаю здесь».
«А где бы еще это и делать?» – не удивлялись поспешающие в метро прохожие, у которых все равно не было денег ни на кухню, ни даже на грудастую девицу. Но появлялась мечта.
Люди попросту перестали удивляться. Сначала устали, потом утратили способность. На смену прежнему воодушевлению пришла обреченная безысходность. Безразличие повисло в воздухе и микропылью впиталось во все окружающее, разрушая последний защитительный барьер – способность к насмешке. Сатира, в самые тяжелые годы низвергавшая навязываемый официоз и дававшая силы жить, проистекает из чувства нравственного превосходства. Зависть же порождает лишь озлобленный и бессильный мат. И она же уничтожает иммунитет на пошлость.
Недавно Забелин подвозил двух банковских стажеров, толковейших молодых ребят, когда по радио заурчал томно низкий женский голос, рекламирующий сантехнику: «Буль-буль-буль, в джакузи я валяюся на пузе. Задумчиво в экстазе я сижу на унитазе». В последнее время, по наблюдениям Забелина, начал формироваться новый, невиданный доселе жанр «братковой» лирики. Похоже, не довольствуясь уже ролью заказчиков, крутоголовым захотелось за собственные деньги «малек потворить».
От неожиданности Забелин было расхохотался, но, глянув в зеркало заднего вида, озадаченно замолчал – непонимающие, вымученные улыбки выпускников бизнес-факультета испугали его куда больше извращенки, впадающей в исступленно-восторженное состояние при собственном мочеиспускании.
…Все возможные места парковки у зала вылета «Шереметьево-2» были, как обычно, забиты машинами «извозчиков». Если же кому-то и удавалось втиснуться меж ними, то над счастливцем сразу нависала беда – меж рядами с неприступными лицами прогуливались два гаишника, один из которых держал снятые перед тем номера, другой в охотничьем азарте постукивал себя по ляжке длинной отверткой.
Но даже парковаться было некогда. Потому, завидев гаишников, Забелин затормозил прямо подле них, посреди проезжей части. Не заглушая двигатель, выскочил из машины.
– Отгоните в сторону, мужики! Минут через пятнадцать вернусь! – крикнул он, вбегая в раздвинувшиеся двери аэровокзала.
Найдя на электронном табло указатель «Лондон – сектор 7», побежал в заданном направлении. Издалека увидел сухощавую женскую фигуру, непрестанно махавшую рукой в сторону зоны таможенного контроля. Там, с баулом через плечо, стоял пятнадцатилетний мальчишка, медливший уходить на посадку. Завидев подбежавшего Забелина, он оживленно замахал:
– Папа! Ну что же ты? Обещал ведь!
– Извини, сынок! – Забелин ласково обнял за плечи жену, та в свою очередь обхватила мужа за талию, и теперь они вдвоем, тревожно улыбаясь, смотрели на удаляющегося сына.
– Через месяц жду! Как обещали! – оглянувшись еще раз, припомнил сын.
Возле стойки регистрации билетов толпилось с десяток человек. Мальчик со снисходительным лицом обогнул их и подошел к соседней – пустующей, с табличкой «Бизнес-класс».
– Места для курящих! – протягивая билет, буркнул он и, еще раз махнув рукой застывшим в прежней позе родителям, скрылся в зоне паспортного контроля.
– Даже сына не мог проводить по-человечески. – Жена поспешно освободилась от обнимающей руки.
– Ну что? – не слишком огорчился Забелин. – Кончились его каникулы, а значит, и наша каторга. А может, разбежимся официально?
– Договорились же. Когда он окончит колледж. Ты уж потерпи, Забелин.
– Тогда сегодня же возвращаюсь к себе на Ленинский.
– С чем нас обоих и поздравляю. Хорошая квартира?
– Отделать все руки не доходят. А по месту – то, что надо. Думаю выкупить. Тебя подвезти?
Они подошли к выходу.
– Спасибо, не надо.
К ним приближался бородач лет сорока пяти. Мужчины преувеличенно вежливо раскланялись.
«Вот и все. Познакомился с любовником женщины, еще лет за пять до того казавшейся ближайшим на все годы существом, и ничего, кроме облегчения, что на этот раз удалось избежать обычных сцен, не чувствую».
Предстояло еще объяснение с гаишниками. Как-то в похожей ситуации он попал на усталого пожилого капитана, и водительские права ему возвращала служба безопасности банка аж через заместителя начальника ГАИ МВД.
Впрочем, с молодыми таких проблем не возникало. Вот и на сей раз обошлось без недоразумений. Едва вышел он на улицу, закрывшись шарфом от колющего ветра, как тут же подле него очутился один из двух гаишников.
– Мы машинку вашу метров на двести вперед отогнали. А то никак ее не объехать было. Не беспокойтесь, там лейтенант Власенко караулит.
Судя по его интимному тону, принадлежность машины была предусмотрительно «прокачана» по картотеке.
Лейтенант Власенко службу и в самом деле нес бдительно. Заметив приближающегося хозяина «БМВ», он усилил жестикуляцию, палкой отгоняя проезжающих водителей.
– Прут сломя голову. Того и гляди заденут. Вы уж в следующий раз так-то не кидайте. Не положено.
– Извините, очень опаздывал. Сына провожал. Вы меня выручили.
Усевшись за руль, Забелин достал бумажник.
– А вот не поможете? – заторопился Власенко. – У меня жена бухгалтерские курсы окончила. Вот если бы в банке…
– Ничем не могу.
И, всунув обескураженному лейтенанту пятидесятидолларовую купюру, стремительно рванул машину с места.
«Да способен ли я вообще чувствовать по-прежнему?» – Забелин выскочил на виадук, открытый недавно на стыке Ленинградского шоссе и окружной дороги.
Он мучительно вызывал в себе память о своей супружеской жизни. Пятнадцать совместных лет. Вместивших бесконечные ссоры, злые сцены, но и примирения, и переполнявшую обоих нежность, и общих близких друзей.
Ни-че-го! Подобно тому как роскошный виадук погреб под собой прежний, покореженный асфальт, так годы, прожитые в довольстве, отгородили его эмоциональную память от прошедших, полных надежд и восторгов, перестроечных лет.
Старомосковские переулочки, забитые припаркованными автомашинами, пробирающемуся через них истомившемуся автомобилисту живо напомнят истонченные склеротические артерии, закупоренные блямбами. Лишь к середине дня Забелин добрался-таки до отступившего в глубину одного из них, отгороженного витой старинной решеткой двухэтажного особнячка.
Возле подъезда, рядом с несколькими привычными легковушками громоздился джип «Чероки», прикрывающий собой иссиня-черный шестисотый «Мерседес».
– Вроде не договаривались. – Забелин подошел к вышедшему из «Мерседеса» худощавому низкорослому человеку с внимательными глазами – Аслану Магомедовичу Курдыгову, улыбкой показывая, что незапланированной встрече этой рад.
– Алексей Павлович, дорогой, – Курдыгов в свою очередь заискрился нешумным удовольствием, – русские говорят, что для бешеной собаки сто верст не крюк. Я не русский. Чечен я, знаешь. Но чтоб тебя увидеть, всегда по первому зову.
– А разве был зов? А, так это наши о себе напомнили, – разгадал Забелин нехитрый ребус – два дня назад у Курдыгова подошел срок возврата очередного кредита.
– Ваши! Псы они у тебя цепные.
Сопровождаемый ворчащим беспрестанно Курдыговым, Забелин зашел в подъезд. Через приемную, в которой при их появлении, не поднимаясь от компьютера, хмуро кивнула золотоволосая красавица с большими нарисованными глазами, прошел во внутренний кабинет.
Кабинет был темен и затхл.
– Выгнал бы ты свою секретутку, – от души посоветовал Курдыгов, помогая открыть шторы, в то время как сам хозяин манипулировал пультом кондиционера. – Кто так за шефом ухаживает?
– Надо бы, – беззаботно согласился Забелин. Он пригласил гостя жестом за столик для переговоров, включил электрический чайник: – Чай? Кофе?
– Кофе. Нет, надо ее выгнать. Что это? Большой человек сам ухаживает. Стыдно ей.
– Так что с кредитом будем делать, Аслан Магомедович?
– Чего делать? Не могу я сейчас отдать. Все в производстве. Был ведь у меня: цех заканчиваем. Через полтора месяца первые партии пойдут, тогда и рассчитываться начнем. Вот они, красавицы мои. – Он вытащил из кармана две упаковки, придвинул их собеседнику. Упаковки были, что называется, смотрибельными, с фирменным знаком самого Курдыгова. Таким же, что носится по всей стране, изображенный на многочисленных принадлежащих Курдыгову фурах. И Забелин знал, что на постах ГАИ тяжеловозы с гордой надписью под борту «Курдыгов товар» значатся среди неприкосновенных.
– Безотказный расчет. Я весь рынок промаркетил, как ты учил, – по-восточному подольстился гость. – Мои сигареты свою нишу сразу возьмут – качество не хуже импортного и при смешной цене. Скажи, не смешная разве? Так что за полгода рассчитаемся полностью, это без вопросов.
– Да вопросы не к тебе, Аслан. Неизвестных вводных полно: где гарантия, что завтра не введут монополию на твои изделия, не поднимут акцизы, да черта не накрутят. И все твои раскрасивые расчеты можно будет…
– Нет, нет гарантий, – грустно согласился Курдыгов. – Руслана не стало – гарантий не стало, стабильности не стало. Но и жить надо! Знаешь ведь, не бандит Курдыгов. Я предприниматель, я честное дело делаю. В авизо не участвовал. А как думаешь, мог? То-то. Мое имя – по всей стране имя. Да, трудное время, но ведь не увожу, как другие некоторые, деньги за границу и сам не съезжаю. Вот оно, все здесь – перед вами. Почему ж твои со мной как с вором?
– Ну уж как с вором. – Забелин поднялся налить кофе и успокоительно пожал хрупкие, но авторитетные плечи представителя одной из мощнейших чеченских диаспор, сподвижника и советника всесильного прежде Хасбулатова. – Не тебе объяснять, Аслан Магомедович, есть банковская технология. Нравится это кому-то или нет, но она как щит – предохраняет банк от чрезмерных рисков, а значит, от разорения.
– Знаю я эту вашу технологию, – осторожно загорячился обидчивый чечен. – На каждый рупь по залогу. Люди все решают. Вот есть ты. Ты мне веришь, потому что видишь – дело Курдыгов делает. И ты знаешь, я тебя никогда не подведу. Скажешь: все отдай – все отдам. Другому не отдам, тебе – не смогу отказать. Потому что Курдыгов помнит, кто ему друг, а кто – между прочим. А все эти условности – они для условных людей. Что залог? Ну придут ко мне залог отбирать – сто моих вездеходов, что по всей Европе крутят? Думаешь, кто возьмет? Пусть попробуют. А тебе, что есть залог, что нет, – скажи: «Надо», – и без слов отдам.
– В этом-то и проблема, – не поддался на грубую лесть Забелин. – Все ведь понимают, что залог твой на деле – бумажка. А значит, и кредит твой, случись что, – бжикнется. И ты на моих не обижайся, Аслан Магомедович. Они перед банком ответственны. Потому и с тобой строги. Это не к тебе недоверие. По большому счету правительству доверять мы не имеем права.
Он нагнулся над селектором:
– Дерясина ко мне.
– Проценты хоть выплатил?
– Набрал. С трудом, но набрал. По людям прошел. У меня ж перед тобой слово было. Тоже сказать – ставки у вас… как на врага.
– Твоя правда, Аслан Магомедович. Не работаем, а круговую оборону держим… Заходи, заходи, – пригласил он.
В кабинет заглянул и направился к сидящим долговязый узколицый парень. В левой руке предусмотрительный Дерясин помахивал папкой с крупной надписью «Курдыгов товар».
– Здравствуйте, Аслан Магомедович! – Он протянул руку, и Курдыгов, неспешно обозначив встречное движение, вложил в нее холеную свою ладошку.
– Алексей Павлович, – возмущенно обратился Дерясин к Забелину, – слухи какие-то поползли.
– Не к месту это. Давай-ка по кредиту Аслан Магомедовича. Что проценты?
– Да проценты-то позавчера заплатили, – неприязненно подтвердил Дерясин. Общение с заносчивым Курдыговым жизнелюбия кредитному инспектору не добавляло.
– Стало быть, обязательства выполняют.
– Да это как посмотреть.
– Вот и чудненько! Тогда включай на кредитный комитет к пролонгации на три месяца. Визу я поставлю. Нужное дело Аслан Магомедович делает, – успокоил он насупившегося кредитника. – Трудное, но нужное. Кому ж поддержать, как не нам? Но, Аслан Магомедович, – обратился он к поднявшемуся благодарно Курдыгову, – мы тоже на пределе. Третья пролонгация – не шутка. Придется под нее создавать дополнительные резервы. Так что не обессудь, но при первой же просрочке платежей будем взыскивать.
Раздался телефонный звонок.
– Слушаю.
– Это Чугунов, – послышалось на другом конце провода. Собственно, начальник аппарата президента мог бы и не представляться, а просто, по своему обыкновению, не обращаться к собеседнику. Забелин даже поражался, где исхитрился тридцатилетний Чугунов подхватить через десятилетия стиль общения сталинского секретаря Поскребышева. Может, социальный ген взыгрывает? – Шеф срочно приглашает.
– Только расстались.
– Приглашает немедленно, – неприязненно повторил Чугунов и, полагая, что сказанного достаточно, отключился.
Звонок этот вернул Забелина к происшедшему. Еще накануне, на семинаре в Сосенках, когда решились они на сегодняшний разговор с Второвым, ни один из них – уж сам-то он точно – не предполагал прямого разрыва. Допускалась, конечно, учитывая нетерпимость президента и проявляющуюся злопамятность, попытка с его стороны убрать кого-нибудь из недовольных. В последнее время, презрев всяческие управленческие каноны, он вовсю развлекался «тасованием» кадровой колоды. И они договорились дружно защищаться.
Но агрессивная готовность Второва изгнать правление в полном составе под угрозой собственного увольнения Забелина, как и остальных, оглушила.
И когда сразу после правления перехватил его Керзон с предложением консолидироваться перед советом директоров, за чем едва скрывалась очевидная попытка смещения Второва, Забелин насупился:
– Я в эти игры не играю.
– Игры нам Папа навязывает. Или без суеты сдадим банк, который завтра же молодые сопляки выдвиженцы и взорвут? Разве для того столь лет бок о бок отстраивались? Неужто не понимаешь, что поодиночке он нас разорвет?
– Все так, Палыч. Но – без меня.
– Твое слово для совета важно.
– Без меня, извини.
Была за всем этим одна вещь, через которую не мог он переступить и которую сам определял как «первичность права». Таким правом обладал когда-то любимый его учитель академик Мельгунов, настойчиво подталкивавший Забелина в заведующие лабораторией, а потом вдруг, накануне назначения, категорически потребовавший его увольнения из института. И хоть причину внезапной этой перемены так и не узнал, и хоть очень хотелось остаться, и влиятельные, уровня Мельгунова, люди уговаривали, против воли учителя не пошел – просто уволился.
Такое же первичное право признавал он и за Второвым, пригласившим семь лет назад присоединиться к модному перестроечному начинанию – создать молодежный банк. Никто тогда, кроме автора идеи, кипящего возбуждением Второва, не верил в прочность нового дела. Потом уж от неуемной его энергии подпитались и остальные. И банк стартовал.
На сегодняшнем правлении Забелин лишь утвердился в созревавшем опасении – перерождающийся Второв становится для банка из созидательной столь же мощной разрушительной силой. И все-таки за ним было первичное право человека, пригласившего в дело. И альтернатива, по понятиям Забелина, сузилась теперь до размера беговой дорожки – либо продолжать бежать за лидером, либо сойти с дистанции. Либо с Второвым, либо без него. Но не против него.
А потому, поняв, что разговор с Керзоном лишь прелюдия к долгим и мучительным переговорам с другими, Забелин решился. Обогнув поджидавшего его с искательным лицом Савина, он прошел в комнатку руководителя аппарата, вытащил из принтера лист бумаги, размашисто написал короткое, без аргументации заявление об увольнении и положил его перед опешившим Чугуновым. После чего миновал гудящий банковский ресторанчик, где стихийно продолжилось заседание свергаемого правления, и отбыл в аэропорт.
– Там люд собрался, – напомнил, выходя, Дерясин. – Народ после сегодняшнего как бы на измене стоит. Готовы за вас хоть до Ла-Манша.
– Тогда через пару минут заходите. И вот что еще, Аслан Магомедович. Очень может статься, что через три месяца меня здесь не будет. – Он проводил взглядом инспектора.
– Повышаешься? Хорошее дело. Достойные люди должны достойно расти, я так думаю. Куда дальше?
– Дальше некуда. Ухожу из банка.
– Второв что, чудак совсем? Зачем отпускает? Или зарвался? Куда идешь, говори. Зачем тянешь?.. Поссорились, да? Иди ко мне. Хошь финансовым, хошь другим кем. Иди – прошу! К другому пойдешь – обижусь.
– Жизнь покажет. Может, и сам что покручу. А сейчас одно знай – если меня здесь не будет, то и пролонгации через три месяца не будет. Это я к тому, что изворачивайся как знаешь, но на стену календарь повесь. В черной такой рамке.
– Зачем так жестоко шутишь? Думаешь, для кого другого больше, чем для тебя, надрываться стану? Не стану. Нельзя больше. А тебе одно скажу, – заторопился он, заметив приоткрывающуюся дверь. – Ты только знай – у тебя есть друг. И все. Курдыгов, кого хошь спроси, человек слова.
– Я знаю.
– Ну, ты знаешь. И насчет работы, и… вообще.
В кабинет, здороваясь с уходящим заемщиком, вошли и расселись за переговорным столом несколько человек – начальники кредитных отделов. Последним неуверенно зашел и сел на краешек стула не обвыкшийся еще новый сотрудник, худенький Юра Клыня, «выдернутый» Забелиным на повышение из филиальских юристов. Клыня без всякой поддержки сверху так исхитрился наладить работу с судебными исполнителями, что, обходясь без длительных судебных процедур, ювелирно взыскивал «зависшие» деньги.
– С чем пришли?
– За информацией.
– Даю информацию. Значимая информация отсутствует.
– Вы уж нас совсем за лохов держите, – обиделся начальник группы аналитиков любимчик Забелина Эдик Снежко. Три года назад приведенный им в банк пацаном, Снежко стал одной из надежнейших его опор. – Заявление ваше об уходе у Чугунова на столе.
И тем прокололся – слухи об особых отношениях красавчика Снежко с ответственным секретарем правления Инной Галициной давно ходили по банку.
– Давайте-ка лучше о приятном. Как, к примеру, вчера в футбольчик сгоняли?
– Вынесли нас, – печально доложился непроходимый центральный защитник футбольной команды Дерясин. – Да и неудивительно, когда капитан команды матчи игнорирует.
– Интересами коллектива не живет, – уточнил словоохотливый инсайд Снежко.
– Не получилось у меня вчера, мужики, – извинился Забелин. – К правлению готовился. Хотя… готовься, не готовься…
Опять зазвонил телефон. Похоже, нетерпеливый Чугунов спешил уточнить реакцию.
– Я, между прочим, не метеор, – сообщил в трубку Забелин и тем, похоже, расстроил собеседника.
– Старый, стало быть, стал.
У Забелина перехватило дыхание – ошибки быть не могло.
– Только не говори, что это ты.
– Тогда это не я, – согласился насмешливый мужской баритон. – К тому же с вашим даром убеждения я и сам вот-вот засомневаюсь.
– И ты в России, – все еще осторожничал Забелин.
– Ну, если «Шереметьево-2» пока еще территория российская… Впрочем, погоди, уточню. Девушка! Не сочтите за труд – в какой я сейчас стране? – «Дурак», – послышалось из глубины. – Спасибо, родная, что не отказала… Слышал? Выходит, и впрямь на родине.
– Убью, скотина! – радостно пообещал Забелин.
– Когда и где?
– Через пару часов. «Грин Хаус» на Большой Никитской помнишь? Нет? Старый ты, как фекал мамонта. Тогда объясняю для эмигрантов – пирожковая на Герцена. Недалеко от консерватории. Понял, дубина иноземная?
– Терпеть ненавижу, – подтвердили из Шереметьева.
– Так уходите или?.. – Снежко замялся. – Это я к тому, что народ просил передать…
– Уполномочил, – уточнил Дерясин.
– В общем, мы тут заявление коллективное соображаем. В смысле, что если вас скинут, то мы как бы уйдем всем управлением. Пускай попробуют без кредитования.
– Сильны воспитаннички. – Стараясь скрыть подступившую теплую волну, Забелин старательно изобразил неудовольствие. – Давайте-ка так. Заявление ваше – само собой, в корзину. Не для того мы вас здесь растили, чтоб при первой сваре вы стройными рядами банк бросили. Так что не будем опережать события.
– Опережать не стоит, – согласился неотвратимо жиреющий и потому вечно задыхающийся начальник отдела залогов, «уведенный» Забелиным ни много ни мало с должности заместителя начальника штаба МВД. – А предвидеть необходимо. Нас так шеф наш учил – Забелин Алексей Павлович.
– Тонко подхалимничает, – позавидовал Снежко. – Что значит милицейский опыт. Вообще-то, Алексей Павлович, мы не в плане, как бы посудачить. Есть слух, что на ваше место Баландина назначить собираются, тогда нормальному кредитованию так и так конец придет. Так что не говорю за других, но я, как в мультике, – ваша навеки. И вы уж меня на панели не бросайте. Как говорится, куда иголка, туда и…
Под окном заскрежетали тормоза, начался общий характерный шум. Напряглись и сидевшие. И даже горячо произносивший в эту минуту какие-то энергичные слова Снежко, продолжая говорить, увял и завороженно вместе со всеми уставился на дверь. Дверь распахнулась разом, и по сильному этому тычку, еще не увидев, Забелин понял – Второв. Приехал, не дождавшись.
Его лобастая голова, как всегда увлекающая за собой уставшее под гнетом болезней тело, пересекла створ косяка.
Присутствующие поднялись стремительно и застыли под тяжелым понимающим взглядом всесильного Папы.
– Совет в Филях? – безошибочно оценил увиденное Второв. – Прерываю – Москву сдавать не буду.
Он сделал движение головой, и кабинет опустел с неприличной поспешностью.
– Если гора не идет к Магомету… – Второв уселся на свободное место за столом Забелина, пару раз глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, сбившееся при стремительном восхождении на второй этаж, огладил край живота.
– Болит? Давно пора почку пересадить. Как ни тяни, а без этого не обойтись.
– Пересадишь с вами. – Второв в упор глянул злыми, в ядовитых подтеках глазами. – Тут живого сковырнуть пытаетесь, а уж если на операцию пойду, так выйду ли живым – вопрос, а уж что безработным – так это без вопросов.
– Так и так этим кончишь. Разгонишь проверенных, надежных, так потом твои же временщики и тебя, и дело твое, которым кичишься, сожрут. – Утешать его Забелину не хотелось. – Историей интересоваться следует, Владимир Викторович, – не ты первый, не ты последний.
– Это у вас до хрена времени интриги плести, беллетристику почитывать, на выставках представительствовать. – Второв прошелся недобрым взглядом вдоль увешанных картинами стен. – Галереи целые за банковский счет насобирали.
От несправедливости сказанного Забелин аж всхрюкнул. Картины эти были из коллекции некоего художника Владимира Владыкова, человека, судя по последствиям, пробивного. Озарившись идеей создания обновленного перестроечного товарищества передвижников, он продрался к президенту банка и выпросил под это дело кредит, который меценатствовавший в ту пору Второв и повелел выдать без всякой проверки. Отдать кредит Владыков не сумел, деньги как-то сами собой меж творческих рук утекли, Союз художников от вороватого своего члена поспешно открестился – вот и реализовывали с полгода все подвластные Забелину подразделения картины из владыковской коллекции. А уж что осталось – развесили по кабинетам как овеществленную ностальгическую память о временах первого, доверительного кредитования.
– Ты, собственно, напрасно приехал, Владимир Викторович.
Второв чуть скривился: это «ты» наедине осталось с прежних времен, когда все они, еще без чинов и званий, ютились в двухкомнатной второвской квартирке в Чертанове. Сглаживалось оно, впрочем, неизменным теперь при этом «Владимир Викторович».
– На меня можешь время не тратить. Видно, Чугунов твой в кои веки прокололся: заявление об увольнении часа с два как у него лежит.
– Потому и приехал. – Отдышавшийся Второв поднялся, по-хозяйски заглянул в стеклянный, уставленный сувенирами шкаф. – Смотри-ка, аж от Газпрома. М-да, на славу поработали.
– Отработались, – не принял задушевной интонации Забелин. – Послушай, Владимир Викторович, мне ведь и так непросто. К банку за эти годы, врать не буду, прикипел. А больше чем сделал, ты из меня не выжмешь. Быть против тебя не могу – оттого и заявление написал. Но и с тобой не пойду. Потому что в этой истории с правлением ты весь в дерьме.
– Язык попридержи, пока не уволили. Ох и подмывает тебе врезать.
– Ну, в дыню выписать и у меня не заржавеет. Даже если дыня президентская, – сгрубил безработный Забелин.
– Как же у тебя на инвалида рука поднимется? Иль всерьез решил, что я к тебе на разборку приехал?
– Полагаю, что да. Совесть-то бьется в конвульсиях. Мучит. Выговориться требует.
– Дело – вот мой единственный критерий. Ему одному днем и ночью служу. И вас восемь лет это делать заставляю. А над какими пропастями прошли. Один девяносто четвертый с банковским «обломом» чего стоил. Сколь тогда банков, что покруче нас стояли, сорвались. А мы – по краю прошли, да еще и в весе прибавили. Запамятовали по человеческой забывчивости, о чем тогда на правлении глотку драли? А? Забегали глазенки? Где б мы сейчас были, если б я под вашим прессом надломился? Вот это и есть истинная цена хваленого коллективного разума. Один! Должен быть один, в ком есть решимость брать ответственность. Что глазками-то буровишь, чистоплюй? Неужто впрямь не видишь, что делается? Страну по кускам, как ставриду из блюда, растаскивают. И нет сейчас важнее задачи, чем к этому столу втиснуться. Неприятно, больше скажу – противно. Да только не мы, увы, правила игры устанавливаем: не удержимся в «головке», засбоим – и выкинут нас с дистанции. Капитал, капитал изо всех сил наращивать необходимо. И – на Запад, на простор стратегический вырваться! Корнями врасти! Чтоб от прихоти местных ворюг не зависеть.
– Савин же дал прогноз…
– Да что Савин? Циферки сводить дело нехитрое. Глупей себя президента держите. Иль сам не понимаю, что не может пирамида эта не рухнуть? Но когда? Год? Два? А если пять? И где ж мы через эти пять лет будем, если и впрямь попробуем чистюлями умненькими в сторонке отсидеться? Да через год нас сожрут. Тот же Онлиевский, и не подавится, падаль! Давно облизывается. Нет! Тут не местечковые нострадамусы, тут высший пилотаж требуется – чтоб по краю пройти и не сорваться.
– Что ж на правлении-то не разъяснил?
– Некому больше объяснять. Да и незачем. Всякому этапу своя форма правления соответствует. Историю-то я, похоже, получше помню. Когда наступало время государство в кулак собирать, с кого в первую голову спесь сбивать приходилось? А вы теперь в удельных князей как раз и переродились. Все с вольницей не расстанетесь. Чего хмыкаешь?
– Интонации и впрямь царские. Ты извини, конечно, но когда по нужде сидишь, в зеркало не смотришься?
– Шутим. Вот потому и пора вас всех «опустить». Нельзя слушать собственного президента и представлять его на очке.
Забелин не удержался, захохотал. Второв по-своему, неулыбчиво шутил. Но насколько шутил?
– А мозги мне как были, так и теперь нужны. Потому из правления я вас повыгоняю – давно зрело, а вот из банка мало кого отпущу. Савина, баламута, выгоню, – злопамятно припомнил он, наливаясь заново обидой. – Ишь тихарь! Сегодня же подпишу.
– Савин стратег, каких мало, – вступился, хоть и понимал, что безнадежно, Забелин. – Никто так рынок не промаркетит. Умник редкий.
– Именно что. А мне умники не нужны, я сам умник. Мне умницы требуются.
И неожиданно закончил:
– Как ты.
– Я-то теперь – давно прошедшее время. – Забелин выудил из холодильника коньяк и, хорошо зная, насколько вынужденный трезвенник Второв не переносит спиртное, намеренно медленно нацедил стаканчик.
– А то, может, глоток на прощанье? Все-таки дело свое я неплохо делал.
– Поставь бутылку, пацан! – Взъярившийся Второв резким движением сбросил со стола налитую рюмку, так что по свежим забелинским брюкам пролегла пунктирная коньячная полоса. – А дело как делал, так и будешь делать!
– А ху-ху не хо-хо? – впал в блатной сленг и Забелин. – Я тебе не холуй вроде Чугунова. Не на тебя, пахана, на идею общую пахал.
– На нее и будешь, – тихо, на контрасте, так что и возбудившийся Забелин притих, чтоб расслышать, произнес Второв. – Стратегия – это, давай так, не твоего ума дело. Тут мне решать. Но – цель! Цель, что когда-то провозгласили, – служить России. И это неизменно! Ты на правлении блестящую идею высказал. Между прочим, никто из стратегов ваших хваленых даже не отреагировал. А ведь из всего сегодняшнего бедлама это единственно ценное и было. Я об идее брать под банк высокотехнологичные институты.
– Расслышал-таки.
– Еще как. Только при других не показал. Слишком важно. Перспектива.
Он поднялся стремительно и, забыв оглаживать знаменитую свою язву, заходил меж стен. Злые языки говорили, что привычку эту он приобрел в начале восьмидесятых, когда полгода просидел под следствием по обвинению в частнопредпринимательской деятельности.
– Решили без нас все поделить, тихари. Межсобойчик затеяли: тому нефтяночку, тому связь или алюминий. А Второва побоку. Так и делите. А мы вам горловину перекроем. Хиреет, говоришь, великая оборонная наука? – притормозил он перед погрузившимся во внимательное молчание собеседником. – Мы для чего банк создавали?! Страну поднимать, финансы в промышленность впрыскивать. Да, трудно теперь. Некоторым паникерам уж и откат чудится, – неприязненно вернулся он к сегодняшнему столкновению. – Откаты эти поганые. Всем откатывай. Дооткатывались – страну откатили. Но мы-то? Если станем высокие технологии поднимать, мы что, откатываемся?
Он подозрительно оглядел Забелина и опять пустился в путь.
– Выбираем пару-тройку институтов, из тех, что «просели», но у кого настоящие, ликвидные наработки есть, и поглощаем. Во-первых, доброе дело сделаем – науку поддержим. Ты сам оттуда, должен понять. Сколь можно смотреть, как мозги за границу перетекают? Здесь служить извольте. Наоборот, уехавших обратно истекать станем. А под это – все ноу-хау у нас! Помнишь, как ты кредиты возвращал? Не надо все подряд арестовывать. Важно ключевую горловину найти – и перекрыть. Опломбировать сливной краник! Вот тогда-то и приползут на брюхе! Они себя уж за чемпионов держат! А мы их апперкотом, откуда и не ждали. А чтобы раньше времени никто, кроме нас, не догадался, вот тебе для всех прикрытие – скупаем новые площадки. Банк-то растет. А там что ни институт, то пятнадцать – двадцать тысяч квадратов. А если даже явно вылезет, что не для банка, то на перепродажу. Нормальная спекуляция, любой заглотит. Нет! Великая во всех отношениях цель. С этим хоть согласен?
– Мое-то согласие зачем?
Второв запнулся от непонятного ему вопроса:
– То есть как?.. Ты ж этим и займешься, – и тут же, вдохновленный, не дав Забелину возразить, принялся ставить задачу: – Работать, чтоб не выпятить банк, станешь на своих рисках. Идея моя здесь такая: ты, само собой, остаешься в банке. Но внешне – для всех – мы разбежались. Из правления тебя выведу. Главное – не хочу, чтоб истинную, стратегическую цель заподозрили. Для всех ты идешь с понижением: садишься на спекулятивные поглощения. Второсортное направленьице. Особнячок этот за тобой оставлю. Во всем остальном ты сам по себе. Меня без нужды не донимай. Если что – через Чугунова.
Заметил движение Забелина, опередил:
– Знаю, не любишь. Все вы его за верность мне не любите. Вам бы кто попокладистей. Но – надежен. Насчет института – думаю, начать стоит с твоего бывшего – «Техинформа».
– Мельгунов?!
– А что смущает? По моим сведениям, там поразительные компьютерные технологии на подходе. Заодно и альма-матер бывшую из ямы вытащишь.
– Откуда знаешь, что в яме?
– А у кого теперь иное? Всю науку в яму загнали. Жлобье. Все на дешевку нахапать норовят. – Проигранные аукционы и конкурсы заусеницей цепляли его самолюбие.
– Объект серьезный. Без солидной финансовой подпитки не поглотить.
– Деньги будут. Возьмешь на пять лет восьмимиллионную кредитную линию на одну из фирм, что под твои зачетные схемы создавали.
– В долларах?!
– Можешь в тугриках. Отдашь контрольным пакетом акций. Сэкономишь лимит – считай, твоя премия…
– Шибко рискуете, гражданин начальник.
И было чему удивиться – прижимистость Второва, перерождающаяся в последние годы в скаредность, была хорошо известна.
– Ничем особенно не рискую. Не чужому даю.
И в какой уж раз подивился Забелин – за внешней невнимательностью ко всему, что не касалось напрямую банка, а значит, и не было для него интересно, за усиливающимся в последние годы равнодушием, сродни равнодушию старика, экономящему эмоции, оставался Второв непревзойденным, стихийным психологом, интуитивно чувствующим сердцевину каждого и умеющим при необходимости к пользе своей это знание использовать.
Вот понимал же Забелин, что приготовлена реплика заранее, всхолена, приперчена слегка в разговоре и, лишенная гарнира, подана в нужную минуту. Но купился. Даже скривился в показной насмешливости, чтоб скрыть удовольствие. Однако уже понимал: не откажется.
Потому что в жесте этом проступило главное – Второв, превыше всего ставящий надежность, избегавший, как сам выражался, «бланковых рисков», предлагая сейчас за здорово живешь, на слово восемь миллионов долларов, признавал тем самым высокую его, Забелина, ценность.
– А что свой – после сегодняшнего уверен?
– Иначе б не пришел. Так договорились?
– В таком варианте – договорились.
– Ну и отлично. Да, я тебе человечка одного подошлю по ценным бумагам. Тихая такая золотиночка. Но среди фондовиков – тигра. Ну а насчет технологии дела – не тебя учить. Тут ты профессор.
Еще не договорив, сам понял, что получилась двусмысленность, а потому слово «профессор» произнес с иронией.
Но и Забелин не спустил:
– Профессора у тебя теперь другие.
– Не цепляйся к начальству. Людей человек пять возьми, больше не бери – банк оголишь. Кадры Баландину понадобятся. Думаю посадить его на кредиты. Хватит водку с губернаторами жрать. Пора живым делом заняться. А человек он банку преданный. Как полагаешь?
Что-то Забелина от этих сегодняшних второвских виражей начало потряхивать.
– Думаю то же, что и перед этим: ты банк создал, это правда. Ты его, если не одумаешься, и развалишь.
– Это с чего бы такое пророчество?
– Пророчество нехитрое. Талантов в свой ровень пугаться начал. Потому и холуев вкруг себя развел немерено.
«Петровские» усики Второва принялись подергиваться в преддверии нарождающейся, но сдерживаемой еще вспышки гнева. Вспышки эти, предупреждаемые характерным подергиванием, проявились, по наблюдению Забелина, после того, как кто-то впервые в льстивом запале сравнил их с усами молодого Петра. И, как подчеркнула по-женски наблюдательная Леночка Звонарева, давно превратились в метод психологического давления: когда Второв желал удержать собеседника от нежелательного, тупикового для него решения, он принимался подергивать губой.
Впрочем, отделить здесь игру от неподдельной реакции было теперь невозможно – в последний раз, будучи на вилле у Папы, Забелин нашел там полную видеотеку фильмов о Петре – президент пропитывался то ли образом, то ли сутью.
– Все-таки хорошо, что я тебя из правления вышиб. – Второв поднялся. – Теперь увидимся не скоро. Так что желаю. И помни – успех в скрытности. Об истинной цели лишь мы двое знаем. Чтоб никакие Онлиевские даже не принюхались. Чуть пронюхают выгоду – всей сворой кинутся. И какие там после них технологии? Выжженных площадей и то не останется.
Он шагнул к двери.
– Да, приказ о твоем понижении я уже подписал. Само собой, за дискредитацию, – как о чем-то разумеющемся припомнил он.
– Само собой, – поразился Забелин.
– Ну, я ж главного фрондера не могу подобру отпустить. Кадры не поймут. Да и другим чтоб неповадно. Потом, вижу, несмотря на мое указание, охранника ты себе так и не взял. За это тебе отдельно влеплю.
– А вот за это как раз и не влепишь – охрана мне с сегодняшнего дня не положена.
– Ах да. – Второв расстроился: то ли оттого, что Забелин больше не член правления, то ли от невозможности объявить дополнительное взыскание.
Он распахнул дверь в заполненный приехавшими с ним людьми предбанник, и лавина голосов, составленная из громкого, раздраженного голоса Второва и вкрапливающихся глухих, зализанных звуков, выкатилась на улицу.
И сразу по-особенному тревожно сделалось в особнячке. Забелин сквозь приоткрытую дверь с интересом смотрел, как тихонько вытекали из приемной бурлившие перед тем сотрудники.
Зашел угрюмый Дерясин:
– Кредитный комитет проводить будете?
– Сами проведите.
– Указания?
Забелин припомнил теснящего его в угол горячащегося Баландина.
– Как наметили, так и решайте.
– Угу. Похоже, уходите все-таки.
– Как раз нет. На другое дело становлюсь. Недвижимость скупать буду. Человек пять могу с собой. Поговори с ребятами. Хотя, возможно, таких условий, как в кредитовании, предложить не смогу. Тебя, увы, не приглашаю – еще неделю назад представление о твоем повышении послал.
Дерясин глянул недоуменно и, не оборачиваясь, вышел.
Дверь едва закрылась за ушедшим, как впорхнула секретарша. Огромные и вздернутые, словно крылья бабочки-махаона, ресницы ее – результат многочасовых косметических усилий – обиженно подрагивали.
– Тихо как стало, – заметил Забелин.
– Попрятались со страха. Прознали, что Второв вас выгоняет. Вы из них людей сделали. А они – как тараканы.
– Стоит ли так категорично, Яночка? У людей семьи. Это мы с тобой – снялись да полетели. Ты – по молодости. А я – старый летун.
– Тоже мне старый, – поощрительно хмыкнула Яна. Подражая кому-то, провела язычком по пухлым губам. – У меня билет лишний – на «Виртуозов Москвы». Может?..
– Классика? Уволь, солнышко! Я ее с детства боюсь, еще с тех пор, когда меня на пианино учить пытались.
Это был не первый случай, когда у Яны случайно оказывались лишние билетики, и находить аргументы для отказов становилось затруднительно.
– А правда, что вы меня в филиал переводите?
Вот и истинная причина сегодняшнего демарша.
– Ну ты ж взрослая, понимать должна. Все-таки на третьем курсе экономфака, пора расти над собой. Хватит в секретаршах отсиживаться. И мама твоя просила.
– Ее-то какое дело?
– Вообще-то она тебя сюда все-таки…
– Да идите вы все! – зло вскрикнула девочка. – Делайте что хотите!
И она вышла, естественно, со значением хлопнув дверью. Еще одна абсолютно ненужная проблема.
Какой поразительный день. Семь лет назад, после того как Мельгунов выгнал его из института, он пришел в банк. А за полгода до того взметнулась над страной кувалда ГКЧП и в какой уж раз брызнули по всему миру мозги. Среди эмигрировавших был и Максим Флоровский – лучший его друг, светлейшая голова и первый институтский хохмач.
И вот, похоже, очередной круг замкнулся: только что он получил задание скупить институт для банка, и в тот же день после восьмилетнего молчания из шереметьевского небытия возник Максим Юрьевич Флоровский.
