– Юрий Игнатьевич, извините, но там… – по тому, что пожилая секретарша, выучка которой была отполирована десятилетиями, ворвалась без стука в кабинет, стало понятно, что произошло нечто чрезвычайное.

– Что у вас еще, Аглая Витальевна? – нарочито сухо поторопил Мельгунов. – Вы уж половину воздуха в этом помещении в себя заглотили.

– Сюда сейчас… Там, в лифте, Онлиевский. С охраны позвонили. Ну, тот самый!

– Вот как? И кто ж его пропустил?

– Говорят, сами это… пропустились.

В приемной хлопнула дверь, обозначились нарастающие голоса, и вслед за тем в раскрытую дверь вошел человек, в котором трудно было не признать примелькавшегося на телеэкранах олигарха.

– К сожалению, без звонка. Но проезжал мимо. Не мог не засвидетельствовать. Да и присмотреться, не откладывая, знаете, интересно… Вы свободны, – не прерывая дыхания, кивнул он застывшей секретарше.

– Юрий Игнатьевич? – оправившаяся от оторопи Аглая демонстративно повернулась к вошедшему спиной. И лишь дождавшись подтверждающего кивка директора, неспешно пошла из кабинета, заставив загораживавшего дорогу Онлиевского посторониться. Дверь закрылась.

– Хорошо выдрессирована. Одобряю. Вы позволите?.. Чего-то замотался, ноги не держат. – Онлиевский уселся в кресле. Присмотрелся к стоящему по-прежнему возле стола человеку. – Да, я не представился…

– Считайте, представились. Чему обязан?

– Очень хотел познакомиться. Да вы б без церемоний, дорогой академик. Присаживайтесь.

– Спасибо, постою. – Мельгунов плотнее оперся костяшками пальцев о стол. Лицо его приобрело фирменное каменно-неприязненное выражение. – Боюсь показаться невежливым.

– Ну как угодно. – Онлиевский неохотно выбрался из кресла, подошел к обратной стороне стола. – Можем и с политесом. Вообще-то как проще хотел – ввел в обычай по возможности все новые поглощения сам осматривать. Да и познакомиться с такой масштабной фигурой – это, знаете, даже лестно. Опять же договориться об условиях дружбы нашей тоже лучше сразу. Чтобы, знаете, без недоразумений. Я надеюсь, десяток процентов вам достаточно будет? Ну, пару из них распределите среди своей ученой камарильи.

Он присмотрелся к хозяину, который под маской холодности тщетно пытался спрятать нарастающее непонимание.

– Вообще-то предлагаю больше из уважения к вашему имени. Но в конце концов, и у вас есть право на торг. Сколько тогда, по-вашему, вы стоите? Ну, дорогой академик, не смущайтесь, я понимаю, вы человек от науки, но это рынок. Давайте сделаем ставки и побежали вместе. Мы ведь теперь обречены быть вместе.

– Вы, собственно, почему хамите в чужом доме? – прошелестело навстречу.

– Я хамлю?! – искренне изумился Онлиевский.

– Поимейте в виду, я вам не «дорогой», к тому же стар с вами наперегонки бегать. Я руководитель этого института, куда вы ворвались. И впредь, если вам заблагорассудится делать какие-то предложения о покупке, – я так понял, вы с этим здесь, – извольте вести себя менее бесцеремонно. Хотя вынужден вас избавить от лишних хлопот – институт не продается. И за сим, как говорится, честь имею.

Теперь настал черед поразиться Онлиевскому.

– Не понял. Почему это я должен еще раз покупать то, что уже купил? Ну, Юрий Иванович…

– Игнатьевич. А впрочем…

– Виноват. Я понимаю, что мой визит несколько ошеломителен. Вы, наверное, ориентировались на Второва. Но поверьте, я не меньше его умею отблагодарить своих людей. Так стоит ли терять время, когда все так чудно срослось и осталось обсудить только… технологию. Какую сумму вы позаимствовали на скупку акций?

– Это, простите, наше внутреннее дело.

– Да нет, теперь вы меня простите, – с видом человека, которому надоело попусту терять время, потребовал Онлиевский. – Потому что это сугубо НАШЕ дело. Мое и немножко ваше. Я так понял, что Второв до настоящего времени не известил вас, что принадлежавший «Светочу» контрольный пакет института сегодня переоформляется на мою структуру. Тогда, боюсь, я слегка опередил события. Завтра-послезавтра после завершения всех формальностей я подошлю своих людей. И вы уже все тогда с ними обсуждайте.

– Вы чрезвычайно опередили события, – отчеканил Мельгунов, вместе с тем начиная подозревать, что за путаными словами нежданного визитера скрывается какой-то непонятный для него смысл. – Для начала – акции института покупались на деньги, к «Светочу» отношения не имеющие. Так что, боюсь, у вас скверные информаторы.

– Это проблемно, академик. Не станет же в самом деле Второв продавать мне то, чем не владеет.

– Повторяю, ни «Светоч», ни кто другой из вашей братии к институту не будет допущен на пушечный, как говорят, выстрел.

– Трудный вы, оказывается, человек, Юрий Иванович. Знаете, пожалуй, я вам десяти процентов не дам. До такой степени не владеть обстановкой. Честь имею.

– Надеюсь как раз, что ни вас, ни ваших людей я не буду иметь чести…

– Ну полно, в самом деле, кочевряжиться-то, – оборвал рассерженный Онлиевский. – Вижу, что люди вашего склада по-хорошему не понимают. Нравится вам это или нет, но честь такую вам стерпеть придется. Потому что институтец ваш – отныне мой. Так-то, дорогой!

– Ступайте-ка вон! – гневно потребовал Мельгунов. – Не знаю, что вы там задумали, но имейте в виду, жульничества ваши здесь не пройдут. Мельгунова весь мир знает. И если что – общественность подниму.

– Вот это называется напугать ежа. Да что общественность! Окститесь – кому сейчас до чего дело есть? – снисходительно остановил разволновавшегося старика Онлиевский. – Ладно, не переживайте так. Дадим вам что-нибудь. И лабораторию какую-нибудь оставим. Паяйте себе.

– Ну, прощайте. – Он удивленно мотнул головой. – А вот кого я, похоже, точно недооценил, так это Забелина, – как разыграл партию мужик. Вот кто подлинно академик! – И Онлиевский вышел, за ним хлопнула дверь приемной.

«Забелин?!» – Лицо Мельгунова покрылось потом, вытянутые в струнку губы задрожали. Весь предыдущий, казавшийся нелепицей разговор разом выстроился в логическую цепочку.

Он нажал на кнопку, ищущим движением нащупал и придвинул под себя кресло.

– Вызывали? – Вбежавшая секретарша в тревоге всматривалась в директора института: за последний год дважды приходилось вызывать неотложку.

– Где?! Флоровский где?

– Максим Юрьевич, он с утра куда-то… Может, Власова знает, она в приемной… Юрий Игнатьевич, вам плохо.

– Власову сюда.

Наталья, перепуганная, как и все, неожиданным визитом и через открытую дверь прислушивавшаяся к голосам в кабинете, вбежала тотчас. Вбежала и обмерла.

– Флоровский – в «Светоч» уехал?

– Юрий Игнатьевич!

– Он к Забелину поехал?!

– Да, но… Это не то, что вы думаете.

– Стало быть, вот оно что. Ступайте вон. Хочу побыть один.

– Юрий Игнатьевич, мы как раз собирались объясниться, – вскинулась было Наталья, но потерянно замолчала: сквозь растопыренные пальцы за ней наблюдали страдающие, все понявшие глаза.

Подвальчик был заполнен чуть на треть – после кризиса контингент резко схлынул.

– Алексей Павлович! – подбежала с неловкой улыбкой метрдотель. – Не ждали.

– Вижу! – кивнул Забелин – «персональная» его кабинка была занята, и на стене выделялось свежее пятно от сорванной таблички.

– Сейчас по соседству накроем.

– Да мы как-нибудь бочком у стоечки, – гордо отказался Максим. – Реактивные вы наши.

– По двести коньяку напузырь, – обратился он к бармену.

– Ну, чин-чин? За несбывшиеся надежды.

И с меланхолической этой ноты сорвался:

– Но почему судьба такая несчастливая? Всякий раз, как доброе дело сделать норовлю, тотчас в дерьме оказываюсь. Зарекался уже. И вот опять. Думал, альма-матер, наука – святое дело.

– Если можно, потише, – попросил бармен. Вскрики Максима нарушили гармонию элитарного ресторана.

– Что?!

– Извините! – Бармен успокаивающе поднял ладони – глаза громкого посетителя горели отчаянностью.

– Но на тебя я не в обиде. Ты как раз свое дело сделал. И банку денежку принес, и себе с полмиллиончика заработал. Выполнил, можно сказать, поставленную социальную задачу… А ты чего глазеешь, абориген? Если уж подслушиваешь, так хоть наливай вовремя. Еще два по двести, – неприязненно скомандовал он бармену. – А вот куда я от себя денусь? А Наталье что скажу? Она-то все победу справляет – уж таких планов насчет института нагородила. Ее да Астахова твоего послушать, так через год мэнээсы по пятьсот долларов получать станут. Будут они теперь получать пособия по безработице.

– Так что предлагаешь?

– Чего уж предлагать, когда раком поставили? Теперь как в анекдоте – расслабься и получай удовольствие. Хорошо хоть не задаром. Как там наши с тобой резвушки говорили? Мы не из-за денег. Но лучше дайте.

– А если не отдаваться? – Забелин увлеченно созерцал блики в бокале.

– Плесни-ка, браток, еще сотняшку. – Максим сноровисто катнул бокал. – Так вы тут чего-то как будто…

– Акции на твоей компании. Кредит получен аж на пять лет. За пять лет можно отработать.

Он глотнул коньяку.

– И это мне ТЫ предлагаешь? А как же банк? Ты ж для всех там штрейкбрехером становишься. Потому что на пятнадцать миллионов подставу делаешь.

– Есть, конечно, проблемы. Сказать по правде, и сам колеблюсь. Но все-таки если выбирать: не по-божески это – одних спасать за счет других.

– Чегой-то?! – поразился услышанному Максим. – Эва как ты до сих пор по Юльке страдаешь.

– Положим, страдаю. Так что?

– В другой стране – «да».

– А здесь?

– А здесь полный абзац. Я, конечно, отдаю должное твоему порыву. Но по-моему, ты сам не очень в себе. Уж если тебя семнадцатое августа ничему не научило. «Двигать» что-либо в этой стране без мощной «крыши»? Утопия это, Стар. Да еще теперь, когда на нас на прямую наводку вывели АИСТ. Этот, сколь слышал, сантиментами не отягощен – разотрет и скажет, что так и було. Я не камикадзе. И в эти игры отыгрался. Уеду я обратно, – ответил он на безмолвный вопрос. – И теперь уже навечно. Там, конечно, таких завихрений нет, – тупые правильные буржуины сидят. Но может, в том и прелесть, что тупые. Сегодня я окончательно понял: здесь никто и не думает играть по правилам.

И вдруг всхлипнул.

– Прости! Нервы ни к черту! Пойду я. Наталью надо еще подготовить. Ладно, не робей, друган! Все на себя возьму.

– И что ты, любопытно, собираешься взять?

– А все. Завтра же подписываю договора эти гребаные, получаем денежку и – только меня и видели. Обрати внимание на благородство: тебя в стороне оставляю – в ослепительно, как ты любишь, белом фраке. А то знаешь что? Поедем вместе – здесь все равно нет будущего. Есть у меня мыслишка – не зря полгода в институте отсидел. Я теперь все их наработки знаю. Там на самом деле на реальном подходе две-три темы. Ими занимается пара раскрученных мальчиков. Берем их с собой на Запад. Организуем собственный центр. Да не ухмыляйся – по-настоящему. Чтобы довести темы, хватит пятисот тысяч с запасом! Через полгода, ну год от силы, раскрутимся, сами сможем торговать технологиями. И не смотри на меня так. Для нас стараюсь. Между прочим, и о стариках наших подумал! С каждой продажи сможем тысяч по двадцать баксов каждому передавать. Это ж какие для них деньжищи! Куда лучше, чем здесь у корыта разбитого! А Юрия Игнатьевича попросту с собой перетащим. Под одно его имя, кстати, любые бабки дадут. И по причине хамской твоей натуры можешь не благодарить.

– Ты ничего не подпишешь. Максимушка, мы взяли на себя ответственность за других.

– Вот только без соплей! Думаешь, мне не тошно? В очередной раз в дерьмо окунули. Показали, ху из ху. Но кому станет лучше, если завтра мне открутят голову, а их всех все равно «опустят»? Да и потом, не затей мы этой скупки, так институт бы уже раздевал «Балчуг». Я страдаю вместе с тобой. Я страдаю больше тебя, потому что не тебе – мне придется объясняться с Мельгуновым, не тебе – мне придется все это подписывать. И не ты, а я опять теряю, извини за пафос, Родину. Но поймали нас на ловленом мизере. Чего уж теперь? Проигрывать тоже надо уметь. Завтра отойдешь, спасибо скажешь, что я за тебя дерьмо разгребу.

– Ты ничего не подпишешь, – упрямо повторил Забелин и, придержав нетвердо слезшего с табурета приятеля, внушительно добавил: – Тебе нечего подписывать, мой бедный Макс.

– То есть? В чем проблемы? Я директор «Лэнда» и подпишу договор о продаже его акций. Кто может мне помешать? Если только ты. Но тогда, раз решил меня под нож подставить, потрудись хотя бы объясниться. – Максим с нарастающим беспокойством вглядывался в неподвижную спину. – Шутки играешь, – облегченно догадался он.

– Тебя, Флоровский, всегда губило верхоглядство. Не хотел говорить. Но иначе глупостей понаделаешь. Да, ты значишься директором «Лэнда». Но директором материнской компании «Профит», если помнишь, была Лагацкая.

– Ну и?..

– Если бы ты удосужился внимательно проштудировать уставные документы, ты увидел бы то, что директор «Профита» по уставу имеет право единолично продавать дочерние компании.

– Ты хочешь сказать, что «Лэнд»?.. – Флоровский захлебнулся в догадке.

– Именно. «Лэнд», то есть компания, на которую оформлено восемьдесят процентов институтских акций, давно принадлежит не «Профиту», а некой офшорной кипрской компании, которая, в свою очередь, управляется мною. И сегодня же приказом ты будешь освобожден от должности директора. Считай – свободен.

– Врешь! – Максим с силой ухватил Забелина за плечо. – Врешь ведь! Скажи, что врешь!

Забелин досадливо освободился.

– Еще сто пятьдесят, – катнул он фужер к опасливо прислушивавшемуся к их разговору бармену. – Съезди с утра в регистрационную палату и убедись.

– Стало быть, все эти месяцы ты водил меня за нос. Меня, своего друга! Так вот почему ты так лихо собственные деньги на акции пустил. Ты же у нас теперь единственный хозяин громадного института. А ты, оказывается, хитрован!

– Увы, не я. Юлочка – вот великий комбинатор. Все девка предусмотрела. А по жизни – именно своего друга я и страховал на случай сегодняшней ситуации. Не думал, правда, что придется от тебя самого страховаться. Но выходит, Юла еще мудрей была, чем я думал. Представляешь, как тебе теперь комфортно, – прижмут тебя ножами этими жуткими, а ты тут-то и извернулся – меня, мол, подставили. И – как сам говоришь – не при делах.

– Зато тебя прижмут! – с силой напомнил Максим. – И так, что мало не покажется. А если не подпишешь, башку тебе оторвут. Не знаю только, будет ли мне жалко. Иль впрямь думаешь, что тебе запросто так такое богатство отдадут?

Он не дождался ответа, «махнул» бокал и, показав на него бармену, склонился над приятелем.

– Ну, Стар, встряхнись же! Я понимаю твое настроение – Юла сбежала…

– Ты о чем это?

– Да чего там? Тебе теперь свет не мил, вот и прешь на рожон. Только не зыркай, я тебе напрямую скажу – она вернется. Тут вопроса нет. А вот на что вернется?

– Может, заткнешься?

– Вернется. Но вернется-то на деньги. Бабы всегда на деньги приходят, даже когда сами об этом не догадываются. А их и нету. Бумажки одни остались. Пыль российская. Ей лечиться надо, а у тебя в кошельке – пыль! Да и мне. Я ведь не говорил. Но практически все, что нагреб тогда, семье пришлось оставить. Так что теперь, если у нас не сложится, это же опять с нуля, считай, стартовать. Ну, Стар!

Он потянулся к набычившемуся Забелину, не дотянулся и рухнул меж табуреток.

Подбежала метрдотель, плохо уже скрывая недовольство:

– Алексей Павлович! Здесь приличное заведение.

– Ба, да у нас, оказывается, туфли из крокодиловой кожи. – Максим, задрав голову, снизу вверх с любопытством разглядывал монументальную фигуру. Добрался до лица. – А крокодильчика, судя по всему, сами и отловили и освежевали.

– Такси, – коротко попросил Забелин.

– Линкольн, плиз, – уточнили снизу.

Зазвонил мобильный телефон.

– Алло, Алеша! Это Наталья. Только что Юрия Игнатьевича увезли с сердечным приступом. Приезжал Онлиевский! Короче, он все знает! Я буду в больнице!

Забелин медленно отключился, потянулся к бокалу.

– Чего там еще? – из-под стойки показалась курчавая голова.

– Похоже, начали ловить моего мизера.