Домой Коломнин добрался под вечер следующего дня, не предупреждая домашних. Тихохонько открыл ключом входную дверь – со смешанным чувством радости и опаски. Все было, как всегда: из глубины раздавались монотонные голоса, – по телевизору шел очередной сериал; на кухне позвякивала посуда. Надеясь, что хозяйничает дочка, Коломнин подкрался на цыпочках, заглянул с предвкушающим лицом, – увы, это оказалась жена. Она обернулась на звук. Что-то в ней на долю секунды встрепенулось от неожиданности, но тут же и угасло.

– А, вернулся. Что-то долго, – констатировала она тем тоном, каким жены пеняют задержавшимся в магазине мужьям. – Ну, как отдохнул от семьи?

– Нормально, – так же буднично ответил Коломнин. – Что у вас?

– Живем. Обувь-то сними. Я, между прочим, корячилась – полы мыла. И бритву положи в отдельный стаканчик, – в ванной поставила. А то весь подзеркальник загадили. А вообще – с приездом.

Потянувшись, она неловко чмокнула его в щеку.

– Извини, не обнимаю. Руки в «fairy».

Коломнин понимающе кивнул и вышел одновременно с досадой и облегчением, – если бы жена вдруг заговорила иным, теплым тоном, это бы было для него сейчас большим испытанием.

Впрочем холодность первой встречи искупила следующая: радостные вопли наполнили квартиру, когда заглянул он в гостиную. Дочка просто вспрыгнула сверху, а сын, хоть и пытался казаться по-мужски сдержанным, то и дело терся носом о щеку обнявшего его отца.

Напряжение, в коем пребывал Коломнин в последние дни, отпустило. С трудом сдерживая внезапный приступ умиления, он обнимал детей, обмениваясь бессвязными поспешными репликами.

Особенно растрогала встреча с сыном. В последние годы их отношения, до того близкие и доверительные, основательно разладились. В пятнадцать лет Дмитрий по совету отца попытался поступить в колледж при МГУ. «А что, сын? Учиться так всерьез. Здесь ты по крайней мере получишь такой уровень, что в любое место, хоть и в наш банк, на ура примут», – убеждал Коломнин разгорающегося от отцовской поддержки Дмитрия. Они вместе готовились. Вместе ездили на экзамены. По инязу даже получили пятерку: Димка довольно бойко лопотал по-английски и по-французски. И все-таки одного балла не добрали. Галина немедленно потребовала от мужа выйти через свои каналы на одного из проректоров и обеспечить поступление сына. Коломнин, помрачнев, начал говорить о необходимости вступать в жизнь честно и по парадной лестнице. Жена только поморщилась. И, конечно, оказалась права: многие из родителей, дети которых недобрали даже по два балла, сумели обеспечить их поступление. На Дмитрия случившееся подействовало сокрушительным образом. Во всяком случае, когда Коломнин пытался успокоить его, предложив проявить себя мужчиной и назло всем поступить на будущий год, Димка уже не льнул к нему, а напротив, отчужденно забивался в угол дивана.

Проблему решила мать, устроив сына в какой-то простенький, не требующий усилий колледж, в котором верховодила одна из многочисленных ее приятельниц. А по окончании его обеспечила зачисление Дмитрия на юридический факультет одного из самозванных коммерческих вузов, что бурным чертополохом понарастали на московской земле. На вечернее отделение.

Коломнин, услышав про избранный вуз, попытался поговорить с женой и сыном. «Чего вы хотите? – напрямую, сдерживая негодование, поинтересовался он. – Получить настоящие знания, с которыми перед парнем будет открыта повсюда зеленая улица, или – фиговый листок?». По тому, как тонко переглянулись мать с сыном, он понял, что выбор уже сделан. Учеба протекала нехитро, по одному и тому же стандарту. Полгода Дмитрий был предоставлен самому себе, лишь изредка заглядывая в институт. А в начале каждой сессии мать с сыном направлялись в ВУЗ вдвоем. Она заходила к декану, с которым познакомилась через нужных людей, раскрывала дамскую сумочку, где лежала очередная коломнинская зарплата, черпала из нее ресурс и – на полгода решала проблему. А Дмитрий целыми днями слонялся по квартире или пропадал в компаниях, частенько возвращаясь под легким шафе.

Коломнин страдал, видя, как сын все больше превращается в нахлебника.

– Вдумайся, кого ты собираешься вырастить?! – набрасывался он на жену.

– Старый ты, Коломнин. Забыл уже, каким сам был в его возрасте. Подумаешь, погуляет мальчишка! Понадобится, все усвоит, – с безапелляционностью, от которой у Коломнина сводило скулы, заявила жена. – Тебя тоже не на рыночной экономике учили. Ничего: жизнь заставила и – втянулся. Так что за сына не бойся, – не пропадет.

И что ты думаешь? Опять оказалась права. Полгода назад Дмитрий, стесняясь, подошел к отцу и попросил помочь ему устроиться на работу: «Хочу зарабатывать сам. У нас все пацаны при деле». Коломнин, хоть и с сомнением, но устроил его на стажировку в банковский отдел залогов. Через короткое время сначала начальник отдела Панчеев, а потом и остальные сотрудники при встречах начали расхваливать Дмитрия, наполняя отцовское сердце скрытой гордостью. Теперь по вечерам сын с отцом часто обсуждали общие банковские проблемы, и в юношеской горячности Дмитрия все более проявлялась эрудиция, – результат упорной работы. На его письменном столе появились учебники по банковскому праву, – самолюбивый парень тянулся за теми, с кем оказался рядом.

Вот и сейчас Коломнин видел, как не терпится Димке чем-то с ним поделиться. Так что он даже оттолкнул младшую сестренку, гордо потянувшуюся с дневником. Оказывается, начальник отдела доверил ему самостоятельно подготовить и провести аукцион по продаже залогового оборудования одного из разорившихся должников. Ломающимся баском Дмитрий сообщил, что дважды за это время летал в командировку, «уронил» в цене директора базы, в результате банк получит лишних двадцать тысяч долларов. Коломнин, конечно, не поверил, что двадцатилетний, хоть и кипящий самоуверенностью парнишка мог «переиграть» битого торгаша. Но ограничивался лишь ласковым покачиванием головы, – произошло главное: между ним и сыном восстановилась связь, нарушенная пять лет назад.

На этом разговор прервался. Тем более что о своих претензиях на отца требовательно объявила дочь, поднявшая возню. Еще через десять минут дверь в гостиную распахнулась. Утомившаяся и оттого раздраженная Галина разогнала детей спать.

Вслед за женой Коломнин прошел на кухню.

– Доча что, больна? Мне показалось, головка потная. – Мог бы хоть разок позвонить, поинтересоваться, что дома. Может, и знал бы, что она третий день в школу не ходит. Тридцать семь и пять.

– Лекарства есть?

– А ты в аптеку сходил?

– Как же я мог? Позвонила бы на мобильный, заехал бы.

– Да что толку тебе вообще что-то говорить? Ты ж весь в своих делах. Нас с детьми не станет, наверное, и не заметишь. Ладно, ужинать будешь?

– Поел. С ребятами в аэропорту после приземления посидели.

– Посидели?! – жена опустилась на табуретку, демонстративно потянула ноздрями воздух.

– Во дает муженек! – восхитилась она, пристукнув широко расставленные в коленях ноги. – Дома жрать нечего, дочь больная валяется, может, с воспалением легких, я каждый доллар выгадываю…

– Тише, дети услышат.

– А муж куда угодно готов, лишь бы не домой. Уже по аэропортам с дружками хлещет… Или – с подругами?

– Почему куда угодно и почему хлещет? – Коломнин, в свою очередь, быстро заводился от взвинченного ее тона и – теперь едва сдержался. – Был повод. С возвращением.

– Повод! – обрадовалась жена. – С Ознобихиным небось? Так у этого даже отсутствие повода – повод выпить. Но тот хоть пьет, да деньги серьезные делает. А вот что нам с ребятами пахота твоя вечная дает? Зато весь из себя начальник.

– Положим, дает не так и мало. Квартиру эту мы как раз на мои банковские доходы купили. – Тоже мне доходы! – фыркнула Галина. – Два года корячиться, чтоб скопить на трехкомнатную халупу. – Это халупа?! – Халупа и есть, – Галина с удовольствием нажала на неприятное словцо, словно на карандашный грифель: аж до крошек. – Одно слышу: работа, работа! В МВД ночами сидел. В банк перешел – и опять то же. Работа эта твоя подлючая.Только мы с детьми тебе совсем не нужны.

– Ну, не надо! Передергивать не надо! Детей сюда не приплетай! Что ж ты все в одно корыто?

– И то верно, – горько согласилась жена. – О детях ты все-таки вспоминаешь. А я? Что есть, что нет. Я ж на себя в зеркало лишний раз поглядеть боюсь – морщины. А грудь? Да какая там грудь осталась! И это в неполных сорок.

– Следить за собой надо, – Коломнин словно ненароком скосился на раздвинутые тронутые целлюлитом ляжки.

– Следить?! – жена восхищенно хлопнула в ладоши. – Аэробикой заняться? Или массажем? А может, в «Чародейке» надо по сотне долларов в неделю оставлять, которых у меня нет?

– Ну, пошло. Слушай, давай хоть до утра отложим. Ей-богу, устал чертовски.

– А может, жену надо было поберечь? Или полагаешь, что двое родов и три аборта фигуру украшают? А плита? А белье это треклятое?.. Чего на ноги поглядываешь? На еще и на руки погляди, – она вытянула перед собой потрескавшиеся, смазанные на ночь кремом «вареные» ладони. Они подрагивали.

– Галя! – Коломнин, как всегда при подобных сценах, подошел к жене, со смешанным чувством жалости и невольной брезгливости, провел неловко по голове. И она, словно ждала этого, уткнулась в его живот.

– Ну, что я могу? – он гладил ее голову, ненароком обнаруживая новые седые волосы и комья перхоти. – Мне действительно платят столько, сколько платят. Я ж не ворую.

– И взяток не берешь. Я знаю, – отстранившись, жена отерла глаза. – Но – сил нет больше, Сережа. – Хорошо, давай наймем горничную. Правда, это обойдется папаше Дорсету в лишних сто пятьдесят – двести долларов. Придется подождать с новой машиной. Но ради твоего здоровья…

– Да причем тут горничная?!

Коломнин насупился, ожидая какой-нибудь язвительной реплики. Но – продолжения не последовало. Жена, прислонившись к косяку, о чем-то тяжело думала.

– Если б ты только знал, как это мучительно жить, не имея света впереди.

– Я знаю, – вырвалось у Коломнина.

– У тебя что, женщина появилась? – чутко догадалась Галина. – Так лучше скажи честно! Я выдержу. Чем так-то.

– Дуреха ты! – боясь выдать себя, рявкнул Коломнин и по вспыхнувшему лицу увидел: это было именно то, что хотела она услышать.

– Ну что ж, нет так нет. Глядишь, в самом деле и наладится что-то. Дети, похоже, заснули. Может, и мы пойдем, а, Сереж?

В голосе ее появилась внезапная томность. Должно быть, помимо воли Коломнина, проскочила в нем какая-то гадливость, потому что жена ссутулилась и вернулась к привычному тону:

– Ладно, банкир фигов, не пугайся. Не навязываюсь. Будешь ложиться, не забудь чайник выключить.

И вышла, плотно прикрыв дверь.

Коломнин подошел к окну. Где-то там, в ночи, за московскими многоэтажками, за уральским хребтом, посреди Сибири, обиталась его несбывшаяся Лоричка. Он ткнулся лбом к потное стекло и глухо заскулил.

– А что, парни, как вы думаете, сколько может стоить самый дорогой стакан водки? – заместитель начальника управления экономической безопасности банка «Авангард» пятидесятипятилетний Валентин Лукьянович Лавренцов, прищурившись, оглядел скопившихся сотрудников.

– Ну, если кингстоны совсем перекроет, так можно и тысячу рублей отдать, – начальник отдела по иногородним филиалам Анатолий Седых провел шершавым языком по губам. Представил с тоской, сколько еще терпеть до вечера. – А то и две.

– Салаги вы дешевые, – собственно к этой фразе и подводил первый вопрос Лавренцова. Окружающие предвкушающе затихли, – Лавренцов слыл виртуозом соленого рассказа. – А шестьдесят пять тысяч долларов не хотите?

– За стакан?! – обескураженно промычал Седых, почувствовав, что желание похмелиться разом поуменьшилось.

– А то. Вчера, стало быть, вызывает меня президент банка, – Лавренцов значительно огладил седой ежик на округлой голове. Он мог бы сказать просто – «Дашевский». Но «президент банка» – это придавало дополнительную увесистость дальнейшему. – И попросил помочь Управлению делами воздействовать на одного упрямца. Тот как раз в банк на переговоры приехал. Да чего там?! Новый директор конзавода.

– Это на территории которого строится банковский коттеджный поселок? – заинтересовался начальник информационного центра Николай Панкратьев – неулыбчивый с землистым скуластым лицом человек. Дотоле он, единственный, не участвовал в общем оживлении, хмуро перекатывая по крышке стола подвернувшийся стеклянный шарик.

– Во-во! Со старым-то у банка все тип-топ было. Дружили. Ему платили, он подписывал.

– И все так чинно-благородно, – добавил перцу Седых.

– Как надо, так и было, – Лавренцов не любил, когда его перебивали. – Только хозяйственники наши лопоухие забыли, видите ли, вовремя подписать договор еще на кусок земли вдоль речки. Самый что ни на есть лакомый кусман: хошь корты ставь, хошь какие другие забавы.

– Как же нашим буграм без этого куска-то? – без выражения прокомментировал Панкратьев. – Уж если им что втемяшилось, так просто вынь да положь.

– Наше дело не комментировать, а выполнять, – отсек реплику Лавренцов. – Словом, новый директор вдруг уперся. Меня-де, коллектив. Я-де, весь в интересах людей. В общем со всех сторон махровый демагог, а подступиться, подходы найти – никак!

– И ты подступился, – догадался Панкратьев.

– К чему и рассказ. Но тоже непросто было. Я ему: «Хочешь пятьдесят кусков живыми долларами? Лично тебе». А он в ответ: «Мой интерес – интерес Конзавода. А земля эта самая выпасная». И дальше какую-то туфту несет насчет поголовья. Часа два мы с ним, как нанайские мальчики на ковре. Уж, думаю, может, и впрямь, какой последний идейный попался.

– Нагульнов из «Поднятой целины», – бросил кто-то.

– Это точно. Целина там непаханная. Честно скажу, отчаялся. Думал, аут. Только замечаю, глазом косит и чем дальше, тем больше подрагивает. Братцы! Так это ж совсем другое дело. Это-то нам как раз знакомо! А что, говорю, в самом деле, все о делах да о делах! Не выпить ли нам, как мужикам? И достаю бутылец «Смирновской»!

– Заглотил, – завистливо догадался Седых.

– Как на духу! Даже сам не ожидал такого эффекта, – Лавренцов истово перекрестился. – Через десять минут, как стакан принял, расцвел и махом все подписал, – алкаш оказался. И с утра неопохмеленный. Даже про пятьдесят тысяч не вспомнил. Вот она загадка русского мужика. За большие доллары его не возьмешь. А за стакан водки – будьте любезны! Алкоголизм – это такое, доложу вам, оказывается, благо!

Довольный эффектом, Лавренцов крутнулся в кресле, обозревая ошеломленных сотрудников.

– И чего они теперь будут делать без выпасных лугов? -поинтересовался Панкратьев.

– А это не наша печаль! – ответил за Лавренцова Седых. Как и многим другим, вопрос показался ему бестактным. – Тут теперь главное, Лукьяныч, грамотно доложить Дашевскому. Нажать, что пятьдесят тысяч банку сэкономил. Может, десятку выпишет?

– Получишь ты с него, как же! – все с той же желчностью вновь отреагировал Панкратьев.

И на этот раз реплику встретили сочувственно, – прижимистость президента банка была, увы, широко известна.

– Внимание! Подъехала «ДЭУ»!…– сидевший на подоконнике впередсмотрящий поднял палец, требуя всеобщего внимания. – Вышел из машины!.. Идет! Нет, с кем-то остановился… Вошел в подъезд!

Он отбежал от окна и встал в конце моментально выстроившегося ряда.

– Приготовились, – Лавренцов прошел поближе к входной двери, непроизвольно огладил ежик. – Все запомнили? Значит, если скажет…

– Помним, помним, – Анатолий Седых в свою очередь вроде бы случайно проверил узел галстука и быстро отер слюной пересохшие губы.

В большом, метров на сорок кабинете, где скопились сейчас сотрудники управления, установилось возбужденное ожидание.

На этаже остановился лифт. Послышался распекающий кого-то на ходу голос. Потянулась дверь.

– Товар-рищи офицеррыыы! – рявкнул, вытягиваясь, Лавренцов. И вошедший Коломнин обнаружил своих «орлов», выстроившихся перед ним в наигранном раже.

Подыгрывая, неспешно прошел по рядам.

– М-да, распустились без меня, – скорбно протянул он. – Двое плохо выбриты. От баб, что ли? Один без галстука. В нечищенной обуви. Бутылки, гляжу, пустые в корзине появились. Забурели без присмотра, дети мои.

Он еще не договорил, а обрадованный Лавренцов рубанул в воздухе рукой.

– Прости, батько! – весело грохнуло тридцать глоток. И приготовившийся устроить разнос Коломнин обескураженно рассмеялся. – От баламуты!

Его обступили. Посыпались обычные шуточки по поводу отдыха. Тем более – тайского отдыха.

– Как вам эротический массаж, шеф? – полюбопытствовал Лавренцов, как и Ознобихин, большой любитель тайской экзотики. – Расслабились?

– Это вы тут, гляжу, без меня расслабились, – при воспоминании о сеансе массажа Коломнин поежился. – Десятый час. Или дел нет? Все! Митинг по поводу моего возвращения объявляю закрытым. Полковники через пять минут ко мне на планерку. Остальным работать по плану. Вольно. Разойдись.

Назвав руководителей полковниками, Коломнин лишь отчасти отступил от истины: его зам Валентин Лавренцов был генерал-майором милиции в отставке.

Когда три года назад президент банка поручил Коломнину подобрать штат в управление экономической безопасности, он пригласил прежде всего тех, кого хорошо знал по совместной работе в МВД. Тщательно отбирал каждую кандидатуру, как отбирают фрукты в посылку, – чтоб подходили один к другому и, не приведи Господи, не попался бы с гнильцой, – перезаражает все вокруг. А потому умел чувствовать состояние подчиненных.

И сейчас заметил, что в каждом из них за внешним возбуждением проглядывает какая-то общая озабоченность. Что-то в его отсутствие произошло.

Войдя в компактный свой кабинетик с единственным столом возле неказистого сейфа и рогатой вешалкой у двери, Коломнин огляделся в поисках перестановок, пытаясь на глазок определить, куда технические службы могли подпустить свежего «жучка». Но впрочем не особенно внимательно: разговоров, о которых категорически не должно быть известно руководству банка, здесь не велось.

– Разреши, Сергей Викторович? – в кабинет ввалились Лавренцов, Седых, Панкратьев и старший группы по борьбе с мошенничествами в сфере пластиковых карт Богаченков. Младший из всех, Юрий Богаченков, хорошо знающий куцую меблировку в кабинете шефа, предусмотрительно прихватил с собой стул.

Следом, стараясь не бросаться в глаза, вошел поджидавший в коридоре Павел Маковей. Не найдя, куда присесть, безропотно прислонился к стене.

– Забираю из филиала, – объявил Коломнин, заметив кидаемые исподволь взгляды. – Будет в подразделении собственный юрист. А теперь кончайте переглядываться и выкладывайте, конспираторы, что случилось.

– ЧП у нас, Сергей Викторович! – Лавренцов послюнявил бобрик. Отпасовал настороженный взгляд шефа в сторону Панкратьева. – Докладывай сам, Николай. Твое подразделение.

Панкратьев сегодня был заметно мрачнее обычного.

– Ножнин на взятке попался, – буркнул он. – Проверял заемщика и взял в лапу пятьсот долларов.

– Дожили, – приподнятое настроение Коломнина рухнуло разом. – До сих пор других выявляли. А теперь, выходит, и к нам просочилось. Кто его на работу брал?

– Я брал, сам знаешь, – Панкратьев нахмурился. – Рекомендовали как хорошего парня.

– Нет такой категории – хороший парень! – взвился Коломнин. – Есть либо надежный, проверенный человек, либо… стручок. Этому, если помню, двадцать семь. Вовсе салага.

Двадцатипятилетний Маковей, боясь, чтобы в связи с этим не припомнили про него, быстренько нагнулся перешнуровать обувь.

– Сколько я вас всех учил! В нашу службу надо брать мужиков тертых, лет за тридцать. Чтоб понятие корпоративной чести устоялось! Каким числом уволили?

Панкратьев и Седых требовательно посмотрели на раскрасневшегося Лавренцова. Похоже, роли были распределены заранее.

– Так не уволили пока, тебя ждали. Не все тут однозначно, – Лавренцов намекающе кивнул в сторону стоящего в углу Маковея.

– Давай! Он теперь свой, – разрешил Коломнин.

– Информация-то подкожная. За пределами подразделения пока никто ничего. Он даже не то что взятку. Просто у них выдача кредита зависала из-за отсутствия нашего заключения. Вот и заплатили, чтоб ускорил. А по сути все написал как есть.

– Ты к чему сию адвокатскую речь завел?

– К тому самому. Чего подразделение подставлять? Уволить втихую. И все дела. Сумма-то в самом деле смешная.

– Смешная! – Коломнин оглядел солидарных меж собой руководителей. – И впрямь, гляжу, забурели. Пятьсот долларов – уже и не деньги. Забыли, как в МВД в День чекиста в кассу ломились, чтоб хоть с долгами рассчитаться? Быстро же в вас эта банковская отрава въелась – сор из избы не выносить.

– А к чему выносить-то, Сергей Викторович? – всякий раз, когда надо было говорить что-то несогласованное с Коломниным, пухлые аккуратные щечки Седых начинали алеть. – И так многие только и ждут, чтоб вы на чем оступились.

Это осторожненькое «вы» чуть остудило гнев Коломнина. В подразделении требовательного начальника ценили. Мало кто не познакомился с его вспыльчивостью и придирчивостью. Но давно не обижались. Знали за ним главное качество: в случае удачи Коломнин всегда публично рапортовал: «Мои хлопцы отличились», в случае прокола ограничивался коротким: «Я не сработал». Последняя фраза Седых была неприкрытым намеком на трудные отношения, сложившиеся у дотошного, упертого, как называли за глаза, начальника УЭБ со многими влиятельными в банке фигурами. Одни из них на основании материалов его расследований оказались отодвинуты от лакомых кусков в банковском бизнесе. Другие, более дальновидные, чувствуя на затылке близкое дыхание, пытались упредить удар и спешили с жалобами к президенту банка Дашевскому. Не случайно в последнее время в выступлениях и репликах президента все чаще и чаще проскальзывало недовольство неуживчивым «безопасником». Что людьми, сведущими в кулуарных хитросплетениях, воспринималось как признак близкой опалы.

– А что в самом деле? Ну, взял мужик, – рубанул воздух Лавренцов. – Так ведь не на курорт посылаем, – выгоняем. Сам он тоже готов по собственному. В других подразделениях не чета нашим ЧП. На сотнях тысячах попадаются. И – ничего! Все решают втихую. Люди стоят друг за друга. Чего ж нам-то друг дружку топить?

– Не стоят! А покрывают друг друга! – осадил Коломнин с плохо скрытой неприязнью. – Хлопцы про то знают?

– Знают, конечно, – неохотно подтвердил Лавренцов.

– То-то и оно. А вы – втихую. Ржавчину занести недолго. Вывести потом – никаких окислителей не хватит. Стало быть, так: тебе, Панкратьев, указание – немедленно провести служебное расследование, собрать все документы и – со служебной запиской мне на стол. На увольнение по статье. Официально подаем в кадры. И пусть все знают – покрывать никого не будем. Или служи честно, или…Чего мнешься?

– Хотел отпроситься на три дня. Приболел я.

– Как плесень вокруг разводить, так здоровый! А как собственные промашки исправлять, так – в сторону. Чистеньким всем остаться, гляжу, хочется, – он подозрительно обвел взглядом остальных. – Короче, ступай и выполняй.

– Есть, – Панкратьев без выражения поднялся.

– А болеть не хрен. Не по нам эта мода. В гробу наотдыхаемся.

Панкратьев вздрогнул, странно взглянул на него и вышел.

Установившееся молчание Коломнину не понравилось.

– Зря ты его так, – укорил Лавренцов. – Николаю вчера колоскопию делали. Подозрение на онкологию. Нужно обследование проходить.

Коломнин физически ощутил, как запульсировала кровь в висках. Панкратьев изредка жаловался на плохой стул и рези в кишечнике. И это всегда было предметом разухабистых шуточек. И вдруг!.. Он раздраженно провел локтем по пыльному столу:

– У нас что, блин, уборщиц нет?! Или некому проследить, чтоб у начальника в кабинете убирались?.. А ты, Валентин, тоже хорош. Предупредить не мог?

– Предупредишь тебя, – огрызнулся Лавренцов. – С места в карьер дрючить принялся.

– Ладно, передайте, пусть берет три дня. Но чтоб сразу после возвращения все документы собрать. И все! Закончили с соплями. Продолжаем работу. У пластиковых карт что-то есть? Богаченков принялся подниматься.

– На него опять «телегу» президенту банка накатали, – объявил Лавренцов.

– Что-то нащупал? – догадался Коломнин.

Богаченков коротко кивнул.

Одним из провальных банковских направлений была работа по внедрению пластиковых карт. Бизнес этот начала и держала, не подпуская посторонних, группа татар. Собственно внешне ситуация выглядела благополучной: карточек внедрялось все больше, остатки на счетах росли. Но резко увеличились и случаи мошенничеств. Причем таких, что невозможны без участия банковских служащих. Потому-то и добился Коломнин создания спецгруппы. Старшим назначил Богаченкова. И не пожалел. В отличие от прочих сотрудников управления, двадцатидевятилетний Богаченков не был ни бывшим милиционером, ни ФСБэшником. Зато оказался классным финансистом, способным разобрать любые завалы. Негромкий, даже робкий в общении, он действовал подобно бульдогу, который, ухватив жертву, уже не размыкал челюстей, а лишь перебирал ими, все ближе подбираясь к глотке.

Судя по участившимся, истеричным жалобам руководителей пластикового бизнеса, цель была близка. Но в этом же была опасность и для самого Богаченкова, – его могли в любую минуту подставить.

– Ладно, Юра, иди пока. После вызову, – определился Коломнин, предложив Маковею занять освобождающееся место. – По иногородним филиалам есть изменения? – Боюсь, назревает проблема, – сокрушенно вздохнул Седых. – В Томильске обнаружен «подснежник», – выползает на просрочку пять миллионов по «Нафте-М». А сама «Нафта», по слухам, сыпется.

– Это нефтяная компания знаменитого, как его? – Лавренцов, не к месту поспешивший блеснуть эрудицией, смущенно защелкал пальцами в сторону Седых.

– Фархадов, – охотно выручил тот. – Помнишь, наверное? Первооткрыватель Сибирской нефти, орденоносец.

– Что-то припоминаю, – неуверенно подтвердил Коломнин. -Блин, куда ни кинь, одно и то же: вчера орденоносцы и все из себя прожженные ленинцы, а сегодня наперегонки растаскивают все, что еще недоразворовано. Седых, лети срочно в командировку. По результатам будем решать. Переходим к вип-клиентам. Прежде всего – Генеральная нефтяная компания. Что глаза отводишь, Лавренцов? Докладывай, чего за эти пару недель наваяли. Обороты по счетам увеличили?

– Если увеличить до тридцати миллионов рублей при согласованных оборотах в двести, значит, увеличили…

– Та-ак. А поручительство оформлено наконец?.. Я тебя спрашиваю.

– Нет.

– Что значит, нет?! – терпения Коломнина хватало ненадолго. – Почему нет? Ты с руководством компании встречался?

– Пытался. Трижды дозванивался финансовому директору Четверику. Секретарша не соединяет.

– Да ты!.. Что значит не соединяет? Ты кого представляешь? Банк или контору утильсырья? Надо было добиться! Если с Четвериком договориться не умеешь, прорывайся к самому Гилялову!

– Что ж я, с секретутками воевать должен? Я, между прочим, генерал, – огрызнулся Лавренцов.

– Ты?! Ты давно не генерал, а банковский служащий. И получаешь, тоже между прочим, столько, сколько генералом и во сне не видел. Твоя нынешняя должность – за банковское добро биться. А не амбициями блистать. Лавренцов сидел с бесстрастным, закаменевшим лицом, самым обиженным видом своим выказывая категорическое несогласие с услышанным. В прошлом заместитель начальника штаба МВД, Лавренцов, сохранивший многие из прежних связей, и теперь был небесполезен для банка. Договориться о прекращении уголовного дела против нужного человека, вернуть изъятые водительские права, зарегистрировать оружие, организовать разрешение на охоту в заповеднике, – здесь Лавренцов был незаменим. Но чем чаще выполнял он личные просьбы руководства, тем более пренебрегал своими прямыми обязанностями. Но и не только поэтому: банковское дело было новым для каждого из них. И прежде всего требовало обучения. А вот учиться заново старый генерал то ли не захотел, то ли стеснялся. И любое хоть немного непонятное задание ловко перекладывал на плечи исполнителей. И добро бы в мелочах. В последнее время Лавренцов заваливал и всякое серьезное поручение. Но говорить об этом с болезненно обидчивым генералом в присутствии свидетелей…

– Ладно, теперь сам займусь, – Коломнин сдержался. – Сколько им причитается следующим траншем?

– Еще семь миллионов.

– Хрен они что получат, пока полностью не выполнят договорных условий! Когда там кредитный комитет по этому вопросу? – Коломнин схватил ручку и выжидательно навис над календарем. – Помнится, на следующей неделе?

Молчание Лавренцова ему не понравилось:

– Не понял?

– Был уже кредитный. Три дня назад, – пробормотал Лавренцов.

– То есть?!

– Ознобихин вынес досрочно.

– Что?! – Коломнин поперхнулся. – Приняли решение – выдать.

– Как?

– Да так! – в свою очередь вскрикнул Лавренцов, пытаясь тем предупредить вспышку ярости. – А что я мог? На кредитный явился Ознобихин, притащил с собою Четверика. Сослался на поддержку президента банка. Четверик полчаса о глобальных нефтяных проектах витийствовал. В общем заморочили всем головы и – утвердили.

Теперь Коломнин догадался об истинной причине поспешного отъезда Ознобихина: понял тот, что при Коломнине очередной транш ему не пробить. Как он тогда сказал? Банк – это немножко игра? Вот и – переиграл.

– Что значит «утвердили»? А где ты был?!

– Я голосовал против, – гордо объявил Лавренцов.

– Да ты не против голосовать должен, ты других за руки хватать обязан! Вы все обязаны в колокола бить, если угроза банку! Все!

Он требовательно обвел глазами сидящих напротив. Но те заблаговременно отводили глаза – портить отношения с людьми, гораздо более влиятельными, никому не хотелось. Ложиться на амбразуру – это была его, Коломнинская, функция! Добровольно им на себя взваленная.

– Пойми, Сергей, здесь все за тебя, – почувствовал молчаливую поддержку Лавренцов. – Но мы не можем стоять против целого банка. Сколько раз на этом нажигались. В конце концов, если президент поддерживает Ознобихина в его прожектах и выдергивает из баланса за здорово живешь десятки миллионов, так нам-то чего? Это его деньги. Пусть у него голова и болит.

– Удобненько, гляжу, устроились, – Коломнин заметил, с каким вниманием впитывает этот разговор Маковей, и, может, еще и поэтому не хотел, чтоб последнее слово осталось не за ним. – Что значит его деньги? Я должен вам напоминать, сколько в банке привлеченных средств? Сколько на частных вкладах?! Десятки тысяч людей, тысячи предприятий принесли сюда свои средства. Вот что мы охраняем!

Дверь отворилась, и в нее протиснулась крупная, с обвисшими розовыми щеками голова начальника отдела залогов Анатолия Панчеева.

– Едва вышел, и сразу крик на весь коридор? – влажные рыбьи губы несколько раз жадно вдохнули воздух: подъем на третий этаж дался с трудом, – и растеклись в улыбке.

– Заходи, заходи! Мы как раз закончили, – поспешно пригласил Коломнин. Приход Панчеева оказался кстати еще и потому, что горячность последней его фразы была притворной: в словах Лавренцова была хоть и неприятная, но правда.

– Да, кстати, – задержал поднявшихся сотрудников Коломнин. – Примерно два года назад в Москве был убит такой предприниматель – Шараев. Никто случаем не помнит?.. Вот и я что-то не припомню. В общем, Валентин, подними архивы, свяжись с МВД – все, что есть. И сразу мне доложи…

Панчеев пропустил выходящих мимо себя, и только затем протиснулся в кабинет: разминуться с кем-то в дверях он был физически не в состоянии. В последние годы сорокапятилетний Панчеев стремительно разбухал. Многочисленные посредники, с которыми начальнику отдела залогов приходилось иметь дело, узнав о его должности, прятали насмешливые глаза: причина чрезмерной пухлости казалась им очевидной. На самом деле Панчеев, бывший начальник контрольно-ревизионного управления Мосгорторга, человек, безупречно честный, страдал от нарушенного обмена веществ, с которым безуспешно пытался бороться. – Рад видеть. Чай? Кофе? – Коломнин сделал радушный жест: общение с доброжелательным Панчеевым доставляло удовольствие.

Панчеев с привычной осторожностью опустился на стул, поерзал, продолжая отдуваться и отирая обильно выступающий пот огромным в крупную клетку платком.

– Ну, как там мой? – поинтересовался Коломнин, непроизвольно расслабляя лицо в ожидании привычной похвалы в адрес сына.

Но хвалить Панчеев на этот раз почему-то не спешил. А напротив, извлек вновь из кармана влажный платок и заново прикрыл им лицо.

– Что-то стряслось? – догадался Коломнин.

– Да нет в общем-то. С чего взял? – Панчеев притворно пожал плечом. – Нормально работает.

– Да, знаю. Ты ему даже доверил самостоятельно провести аукцион. Не поспешил ли? Все-таки ответственность. – Да он там не один. С ним в паре Рыбченко. Вышибу я этого Рыбченко! – неожиданно в сердцах пообещал Панчеев. И тем прокололся.

– Говори, что случилось, – потребовал Коломнин. Кажется, сегодня был день сюрпризов.

– Да пока ничего, – Панчеев еще раз что-то прикинул. – Я собственно с этим и зашел. Только давай без нервов. Договорились?

– Говори!

– У меня сегодня мужик этот был. Директор базы, через которого мы торги проводим.

– И что?

– Приехал уточнить детали. Ну, и… Понимаешь, он был уверен, что без меня-то ничего не делается!

– Ты будешь говорить, наконец?!

– Он им, оказывается, пятнадцать тысяч долларов за аукцион этот пообещал отстегнуть.

Коломнин, шуровавший у чайного столика, неловко сбил локтем чашку и, не обратив внимания на осколки, ошалело опустился на ближайший стул.

– То есть ты хочешь сказать, что мой Димка договорился об «откате»?.. А может, это все Рыбченко? А Димкой прикрылся. Вроде как на двоих?.. Или нет?

Он уже заметил отрицательный кивок Панчеева.

– Я специально расспросил: оба присутствовали. Даже вместе выторговали: чтоб по семь с половиной на брата.

– Вот ведь…Матушкино влияние. Пробивается все-таки. Я-то думал, человеком становится. А он вот, значит, куда? Хлебное место нащупал! Где он?! – Коломнин вскочил.

Но еще раньше с неожиданной резвостью поднялся, перегородив собой выход, Панчеев.

– Не пущу, пока не остынешь! Не зря, видно, сомневался, говорить ли.

– Еще и сомневался?!

– Похоже, не следовало. Тут взешенно бы надо.

– Ну-ну. Взвешивай. А я послушаю, – Коломнин отступил, и сам сообразив, что банковские помещения с десятком любопытных ушей не место для семейных сцен.

– Вот и послушай, – к Панчееву вернулась прежняя успокаивающая рассудительность. – И я сам себя послушаю. Потому что что-то все больше путаюсь. Оно, конечно, внешне выглядит неблагообразно. Но – покупателя этого и впрямь твой Димка нашел. И цена неплохая.

– Двести тысяч-то? Там долг на полмиллиона завис.

– А это не к нам вопрос. А к тем, кто залог этот на такую сумму оформил. Вот бы с кого спросить. Лучшей цены за такое барахло все равно не найти. И если сейчас не продадим за двести, завтра и за сто никому не впиндюрим. Так что для банка, выходит, прямая выгода.

– К чему ты все это?! Вы и работаете, чтоб банку выгоду приносить. За то и премии идут.

– Уж насчет премий-то! – Панчеев даже нижнюю губу оттопырил, как человек, услышавший бестактность. – Что там у нас по положению? Один процент от возврата? Это тысячи полторы долларов на двоих. Да и то, если Дашевский соблаговолит подписать.

Коломнин смолчал: выбить из прижимистого президента банка обещанные премии за возврат долга и впрямь было непростой задачей. Во всяком случае для самого Коломнина напористость в хлопотах не раз и не два оборачивалась взысканиями.

– То-то, – оценил его молчание Панчеев. – А тут -пятнадцать. И при этом банку никакого ущерба.

– Так не бывает!

– Ну, почти никакого! – подправился Панчеев. – Выгода все равно больше. А они, ребята наши: что мои, что твои, – ведь знают: тот же стервец – кредитник, деньги эти под липовое обеспечение выдавший, за это время от одних процентов получил тысяч десять. И как я после этого Димке твоему должен объяснить, в чем здесь социальная справедливость.

– Не знаешь?!

– Не знаю, – просто ответил Панчеев. – Вообще понимаю меньше, чем когда сюда пришел. Ты помнишь, Дашевский поручил мне как-то на правлении подобрать фирмы, торгующие банковским оборудованием, и предложить их управлению делами вместо старых, зажравшихся? Я просмотрел спецификации и – подобрал: и по качеству, и по цене раза в полтора выгоднее. Направил их к Управделами.

– И что? – вопрос собственно был риторическим.

– То самое. Они после этого еще дважды в цене падали, – так хотели за банк зацепиться. А только я недавно перепроверил, – кто раньше впаривалил, те и впаривают. Еще и цену задрали.

– Хочешь сказать, что управделами «наваривает» на банке?

– Без сомнений. Я, кстати, не поленился обсчитать, сколько банк на этом потерял. Цифру с шестью нулями не хочешь?

– Так что ж не доложил?!

– Зачем? И кому? Если президент в курсе, то чего ломиться в открытую дверь? – А если не в курсе?

– Тогда какой он президент? И тем более нечего лезть. Не мои это игры. Может, управделами за закрытой дверью с самим Дашевским и делится? Ему ж тоже «откатный» нал поди нужен.

– Осторожненьким, гляжу, стал.

– Битым. А стало быть, мудрым. Мне вот через пару месяцев здание на Шлюзовой продавать придется. Объявил конкурс среди риэлторских фирм. Крутятся они сейчас вокруг меня, как шмели. Так вот одна уже предложила: годовалый «Мерс» по себестоимости. Это при том, что я до сих пор на «восьмерке» битой езжу. А по предложенным условиям они, между прочим, банку так и так выгодней остальных.

– Послал подальше?

– Прежде бы послал. А сейчас не знаю. Понимаешь, расплылась эта грань. Потому и Димке твоему сказать нечего. Может, в самом деле, пусть возьмет? Хоть заработает чуток. Парень давно о подержанной иномарке мечтает.

Коломнин сокрушенно мотнул головой: «И ты, Брут!».

– Грань эта в нас, – заявил он. – И пока она есть, будет она и в тех, кто рядом с нами. Я так понимаю, Толя, кто-то эту планку должен держать. А все остальное – пыльца, чтоб глаза запорошить. Мы-то с тобой знаем: сегодня взял вроде без убытка для дела. Завтра возьмет на любых условиях. Здесь только переступи.

Он прислушался к молчанию Панчеева. Отчужденное было это молчание.

– Короче! Дмитрия от аукциона этого немедленно отстраняй. Хочешь, сошлись на меня. Мне все равно. Но если не отстранишь, имей в виду – сам подниму скандал. Не посчитаюсь!..

– Гляди! Ты – отец! – Панчеев поднял себя на руках, потянулся затекшим телом. Хотел что-то добавить. Но – мотнул только головой так, что тряхнулись щеки, и вышел.

Коломнин проводил его взглядом, отупело помотал головой. Димка, Димка! Вроде весь на глазах. Ведь непритворно же радовался новому делу. Учился взахлеб. Кажется, только на одном языке заговорили! Да и сам, телок, гоголем эдаким по банку ходил. Как же: сын, наследник. И вдруг – как из-за угла под колени. И главное – когда он это выносил?! Ведь не с этим же в банк шел! Или – здесь подцепил, как холеру?

Да, тягостным получилось возвращение.

Тряхнув головой, Коломнин потер виски и попробовал созвониться с Четвериком.

– Вячеслав Вячеславович до конца дня в мэрии, – после паузы сухо отреагировала вышколенная секретарша.

Решительно набрал номер мобильного телефона Ознобихина.

– На проволоке, – послышался вальяжный голос.

– Здравствуй, Николай. Это Сергей Коломнин.

– О, тайский половой разбойник! – возликовал Ознобихин. – С возвращением. Где увидимся?

– Может, в кабинете Дашевского. Выходит, в Тайланде не догулял, чтоб очередной транш Гилялову пробить?

– А что было делать? – не стал отпираться Ознобихин. – С тобой, упертым, воевать, как бы себе дороже. А дело надо делать.

– Какое, к черту?!.. – Коломнин перевел дыхание. – Пятьдесят миллионов без надежного обеспечения. А если они рассыпятся? Представляешь, как банк тряханет!

– Кто не рискует, тот шампанского не пьет. Да и риск больше в твоей больной голове. Не обижайся, но уж больно ты бдительностью замучен.

– Тогда и ты не обижайся, но я добьюсь встречи с Дашевским и выложу все, что об этом думаю.

– Жаль, что мы говорим на разных языках, – голос Ознобихина и впрямь выглядел огорченным. – Но – твое, как говорится, авторское право. Будь!

Он отсоединился.

Коломнину не пришлось просить об аудиенции. Через пятнадцать минут раздался звонок, – из приемной президента банка. Дашевский срочно требовал вышедшего из отпуска начальника УЭБ к себе.

Но прежде, чем Коломнин сел в машину, его перехватил Лавренцов, молча вручивший короткую справку: какой-либо информацией об убийстве в Москве бизнесмена Шараева правоохранительные органы не обладали.

Банк «Авангард», подступавшийся к своему десятилетнему юбилею, за прошедшие годы проводил интенсивную и достаточно беспорядочную скупку зданий: то здесь подворачивалось ухватить по дешевой цене, то там что-то надо было делать с помещениями разорившегося должника. В результате банковские службы оказались разбросаны по всей Москве. И почти всякое совещание в центральном офисе задерживалось, потому что кто-то из основных участников безнадежно буксовал в «пробке».

Впрочем центральный офис – это сказано чересчур громко. Помещения, в которых расположился аппарат президента, находились в панельном девятиэтажном здании, в котором банк арендовал пять этажей у НИИ «Нефтехимпродукт».

Здание это было не то чтобы неказистое. До девяносто пятого года оно смотрелось даже и неплохо, хотя и тогда уже в центре Москвы вырастали тонированные золоченые громады банков-конкурентов.

И все-таки было это убежище, скажем так, не хуже многих прочих. Пока по соседству не вырыли огромный котлован, и стремительными, невиданными для России темпами начал подниматься поблизости роскошный пирамидальный комплекс, все более отгораживая запыленные банковские окна от солнечных лучей.

Не прошло и двух лет, как «островок коммунизма» увенчался могучей, издалека обозреваемой шапкой – «Газпром». И его сотрудники на вопрос прохожих, где здесь находится банк «Авангард», любили задумчиво припомнить: «Ах да! Это, кажется, та самая лачуга, что у нас во дворе затерялась».

И тем не менее президент «Авангарда» Лев Борисович Дашевский упрямо продолжал держаться за старое помещение. Так спортсмен из суеверия не меняет стоптанные кроссовки, принесшие первые рекорды. А Лев Борисович – и про то знали все – был суеверен.

Лишь через час «ДЭУ-нэксия» проскочила под шлагбаум. Коломнин выскочил и, поскольку оба лифта оказались заняты, взбежал на третий этаж.

– Заходите быстренько. Дважды спрашивал, – коротко бросила секретарша Дашевского, тем самым определив безмерную степень вины опоздавшего. И, сжалившись, тихонько добавила. – Похоже, опередили вас.

Коломнин через двойную дверь вошел в длинный, обитый дубом кабинет президента банка. Вошел и воочию убедился, что опоздал. Здесь, оказывается, вовсю шло совещание.

У боковой стены с указкой в руках, среди прикрепленных схем, стоял не кто иной, как Вячеслав Вячеславович Четверик. Подле него, положив колено на колено, пристроился Николай Ознобихин.

Сам президент банка – худошавый пятидесятилетний человек с редеющей курчавостью на заостренной голове – раскачивался в своем кресле. Подвижное большеносое лицо его было наполнено вниманием.

На звук открывающейся двери обернулись все трое.

– Хо! Кого я вижу! – громко, опережая желчную фразу Коломнина, обрадовался Ознобихин.

– Опять переиграл? – огрызнулся тот. – Смотри, Коля. Не заиграйся!

– А со мной что ж не здороваетесь? – притворно расстроился, делая к нему шаг и протягивая ладонь, Четверик.

– Так вас как будто нет. Вы, насколько помню, сейчас в мэрии.

Четверик незлобливо рассмеялся:

– Хороший ты мужик, Сергей Викторович. Но, извини за прямоту, – без полета. Все рассчитать хочешь от сих до сих. Под всякое движение соломки подложить. А в большом бизнесе арифметикой иногда пренебречь надо. Тут без стратегического предвидения не прорвешься.

– Насчет стратегического полета – это не к нему, – иронически бросил Дашевский.

– Позвольте доложить! Вышел из отпуска, – Коломнин остановился перед объемистым столом.

– Вышел и вышел. Давай без этих своих ментовских официозов, – оборвал президент. На самом деле он любил подобные, в военном духе доклады и представления. Но теперь, в присутствии руководителя дружественной компании, считал, как видно, необходимым продемонстрировать собственную демократичность и легкость в общении. – Присоединяйся.

Четверик, дождавшись подтверждающего кивка с его стороны, вновь поднял указку.

– Мы говорим о перспективах роста Генеральной нефтяной компании, – пояснил он для вновь пришедшего.

– Как не догадаться, – все эти схемы и графики в бесчисленном количестве многажды наблюдал Коломнин в длиннющем, будто пенал, кабинете самого Четверика. Реплика Коломнина получилась чрезмерно желчной. Потому Дашевский поморщился как при бестактности и сделал успокаивающий жест докладчику продолжать.

– Итак, суммирую. На кредитные деньги нашего основного партнера, – кивок в сторону Дашевского, – мы проводим реорганизацию завода. К сожалению, на заводе до сих пор сильное противодействие. И хотя на сегодня мы имеем большинство в Совете директоров, но в стратегических целях входить в открытое противодействие пока не готовы. Почему до сих пор и не представили то поручительство, о котором так печется Сергей Викторович, – Четверик поклонился в сторону Коломнина, как бы продолжая последний разговор. – В связи с этим вынуждены просить у банка еще две недели отсрочки. К тому времени мы продавим решение без какого – либо сопротивления. А главное, без ненужной огласки.

Он дождался кивка Дашевского. Хоть и вялого, но подтверждающего.

– Теперь далее. Два дня назад мэр подписал письмо о выделении компании двухсот миллионов долларов под проект «Кольцо».

Четверик передвинулся к следующей схеме.

– Идею вынашивали давно. Вдоль внешнего кольца вокруг Москвы проходит бензопровод. Наша задача – отстроить систему наливных терминалов, на которых будет осуществляться наливка всех бензовозов. А поскольку кольцо переходит в наши руки, то таким образом мы фактически монополизируем весь московский рынок моторного топлива.

– Продавать будете оптом? – поинтересовался Дашевский.

– Не только. Москва передает нам на баланс порядка девяноста автозаправочных станций. Так что со временем и розницу закроем.

Президент вопросительно скосился на скептическое лицо Коломнина. И Ознобихину это не понравилось.

– Про то, что АЗС передают, ты ведь знаешь. Решение-то я тебе показывал, – потребовал он подтвердить от начальника экономической безопасности.

– Это да, – не стал отказываться Коломнин. И поскольку, к кому бы ни обращались присутствующие, на самом деле убеждали они президента, Коломнин к Дашевскому и повернулся. – Только экономика здесь не проходит. Мои хлопцы просчитывали. Колонки эти устаревшие. И даже просто для того, чтобы запустить их, потребуются дополнительные приличные вложения. А компания, напоминаю, и так по корму перегружена заемными средствами.

– Вот я и говорю: трудно убеждать, когда говоришь на разных языках, – Четверик позволил себе легкое раздражение. – Конечно, если банк, которого и мы, и мэр видим главным своим партнером, настолько не доверяет, мы можем поднапрячься, перекредитоваться в другом месте и вернуть вам полученные средства. Банк Москвы давно Гилялова обхаживает. Но…

Он заметил, что переборщил: нетерпимый к любому давлению, тем более – на грани шантажа – Дашевский нахмурился.

– А ведь Вячеслав Вячеславович не сказал еще о главном, – пришел ему на помощь Ознобихин. Он перехватил указку, подошел к одной из схем и, демонстрируя перед президентом полное знание деталей, уверенно ткнул в середину ее. – Правда, эта информация, что называется, подкожная, чрезвычайно конфиденциальная. Но, я думаю, здесь можно? То, о чем говорил Вячеслав Вячеславович, – это лишь два создаваемых блока: производство, которое, после того как компания возьмет над заводом полный контроль, будет выполнять роль обычного самовара. И – блок «ритэйл». То есть – распределение нефтепродуктов. Но… – Ознобихин сделал внушительную, вкусную паузу. – У компании – и мы это понимаем – изначальная ущербность: отсутствие собственного ресурса. Сегодня завод загружается «Лукойлом», «Татнефтью» и прочими. Вот потому-то втайне от конкурентов создается третий, ключевой блок – «абстрим». Уже сейчас ведется интенсивный поиск перспективных месторождений: в Астраханской пойме, в Сибири. И когда у компании – ключевого игрока на московском бензиновом рынке – появится и собственная нефть, то и «Лукойл», и «Сибнефть» поежатся. А что такая финансовая подпитка значит для мэра, то не вам, Лев Борисович, рассказывать. Выборы-то очередные не за горами.

– Лужок нас чуть не каждую неделю дрючит за медлительность, – поплакался Четверик. – Доложили, теперь сами не рады.

– И представьте, Лев Борисович, – воодушевленно подхватил Ознобихин. – Что все эти финансовые потоки замыкаются на наш банк. Я тут подготовил прогнозную справку по доходности…

– Кстати, насчет потоков, – голос Коломнина влился, как деготь в янтарный мед. – Что-то вы нас не больно ими балуете. Когда начинали кредитование, договаривались о двухстах миллионах оборотов на наших счетах. А по последней справке моих хлопцев и тридцати не наберется. Или это тоже – стратегический маневр?

– Обороты потихоньку переводим. Не так быстро, как хотелось бы. К концу этой недели переведем еще пятнашку. Я уже подписал. Не это сейчас главное, – Четверик отмахнулся от назойливого начальника УЭБ. – Мы хотим, чтоб банк не просто обслуживал счета и проекты. Нам нужен мощный партнер. Подумайте, Лев Борисович, почему бы вам не купить блокирующий пакет акций компании. С Лужковым в принципе такой разговор был. А Гилялов, тот вообще спит и видит с вами породниться. Представляете: наш ресурс и ваша финансовая мощь…

– Но это пока разговор на перспективу, – рассудительно перебил Ознобихин, заметивший усилившуюся от такого напора настороженность президента. – Тут надо двигаться поэтапно.

– Что ж. Так и будем двигаться, – Дашевский поднялся, подняв тем и остальных.

– Это?.. – Четверик показал на развешенные схемы.

– Оставьте. Поизучаю. А насчет остального: готовьте предложения и – через Николая Витальевича. Начнем прорабатывать. Процесс сращивания – дело не одного дня.

Он пожал руки обоим, сделав одновременно жест Коломнину остаться. Ознобихину это не понравилось.

– Пока, ретроград, – как бы прощаясь, он снисходительно потрепал плечо начальника УЭБ. – Твоя б воля, всех крупных клиентов разогнал.

И, почтительно поклонившись тонко прищурившемуся президенту банка, вышел вслед за Четвериком.

– Лев Борисович! Должен все-таки сказать… – Коломнин начал подниматься. Но Дашевский жестом осадил его на место.

– Не хуже тебя все вижу, – в своей стремительной манере перебил он. – Только правда здесь не твоя, а Ознобихина: без риска на новые рубежи не прорваться.

Переполненный происшедшим разговором, быстро заходил по кабинету.

– В главном они с Четвериком правы. Засиделись мы, увы! Создавали чисто банковский бизнес. В приватизации не поучаствовали. Потому холдинга толком до сих пор не имеем. За счет этого всем проигрывали: Березовскому, Потанину, даже Виноградову. А здесь в самом деле шанс: компания-то задумана как большой Лужковский кошелек. Да что кошелек? Кошелек – это «Система». Здесь – бумажник! Тут не только деньги. Тут ворота в такую политику, к какой прежде подступиться не могли. Это шанс разом через черт знает сколько ступенек прыгнуть. Шанс, которым не бросаются! -брусничные глаза Льва Борисовича излучали азарт и нетерпение.

– А если все-таки не срастется? – упрямец Коломнин физически ощутил неудовольствие президента. Но решился закончить. – А что если завтра планы Лужкова изменятся? Или Гилялов решит переметнуться? Это ж в нефтяном мире известный кидала. Еще замминистра будучи всех накалывал.

– Против Лужкова не пойдет. Ему больше не за кого спрятаться.

– Допустим. А что если – убрали Лужкова. Наконец, умер! Смертен же он! И с чем мы останемся? Худо-бедно сорок миллионов выдали. И еще десятка на подходе. И даже поручительства завода до сих пор нет.

– Вот и обеспечь! – недовольно потребовал Дашевский.

– Трудно добиться, если они чуть что за вашу спину прячутся.

– Так не позволяй!

Коломнин поднял глаза: Дашевский, хоть и улыбался, но не шутил.

– Каждый из нас, Сергей, должен делать свое дело, – отчеканил он. – Мое – это стратегия. А ты делай то, за что деньги получаешь: жми на них, сволочей.

– Так если!…

– И ничего! Дальше жми. Я тебя обматерю, если переберешь лишку. А ты опять прессингуй. Накажу и – престрого! А ты – знай, свое. Работа твоя такая.

– Стало быть, поручительство выбиваю?

– И счета переводить требуй. И поручительство. Недельку только дай очухаться, раз уж я обещал. А если не сумеешь, вот тогда всерьез спрошу. Что ухмыляешься? – Завидую Ознобихину. Кредиты выбивает он. А ответственности за возврат никакой.

– Правду говорят, что узковато стал мыслить, – с удовольствием уличил Дашевский. – Со всеми перессорить меня хочешь? Дело таких, как Ознобихин, самое что ни на есть важное, – деньги в банк приносить. И потому во всяких конфликтах я изначально его сторону держать буду. Коломнину было, конечно, что ответить. Но некому. Насупившийся, переполненный эмоциями Дашевский не был расположен выслушивать какие бы то ни было оправдания. Коломнин поднялся:

– Разрешите идти?

– Куда это ты собрался? – подивился президент. – Я еще и к разговору не приступил. Вот сейчас, к примеру, поступила чрезвычайно тревожная информация из Томильска по должнику нашему – компании «Нафта-М». Я бы от тебя это узнавать должен. А ты, гляжу, опять не при делах. – Как раз сегодня доложили.

– А должны были не сегодня, а неделю назад! – он прервался, слегка смутившись: припомнил, видно, где был Коломнин за неделю до того. – Стало быть, такая фамилия – Фархадов – тебе знакома?

– Немного.

– То-то что немного! А обязан досканально знать. Один из открывателей нефти в Сибири. Герой Соцтруда и прочая дребедень. Но к тому моменту, как рынок этот «рубить» меж собой в девяностых принялись, прежнее влияние потерял. Однако обидеть «деда» не захотели. Он для нефтяных генералов что-то вроде патриарха. И за прежние заслуги передали ему в районе Томильска уютненькое месторожденьице, – на хлеб, так сказать, с маслом. Говорят, по личному требованию Вяхирева и Гилялова. Оба как бы его ученики. Поначалу неплохо взялись. Инфраструктуру обустроили. Наш томильский филиал активно их кредитовал. Рассчитывали через Фархадова этого с Вяхиревым «завязаться». Но не получилось. Амбиций у старика с избытком, а вот влияние прежнее – тю-тю. А теперь у них какие-то, сигнализируют, сбои. И – пресерьезные. Задержки платежей, растущая задолженность перед поставщиками. Да и дед постарел. Семьдесят четыре стукает. А кредитных наших денежек там уже больше пяти миллионов зависло. Через два месяца срок возврата. – Уже дал команду Седых срочно вылетать и на месте разобраться в причинах.

– Какой там Седых? – огрызнулся Дашевский. – Набрал шпаны из ментов. Кроме тебя самого, баланс толком прочитать не умеют – Почему? Богаченков, к примеру, – превосходный экономист.

– Богаченков?! Кстати припомнил. Кто это такой?

– Старший группы по пластиковым…

– Да знаю! Кто такой, спрашиваю, что позволяет себе банковский бизнес ломать? Вот новая докладная на него.

– В подразделении нет учета, а значит, и контроля за доходами. Богаченков пытается его восстановить. Отсюда и жалобы.

– Учета! Рассуждаешь тут, как…бухгалтер. Тебе известно, какую прибыль приносят они банку?

– Это-то всем известно. А вот сколько банк недополучает…

– Неделю – Богаченкова заменить! В кадры команду я уже дал. Не умеет ладить с людьми – плохой, стало быть, менеджер. Да и тебе бы призадуматься не мешало! Ведь конфликт за конфликтом. Я тебя в главном, конечно, подпираю. То, что банку предан, знаю и ценю. Но разводить подозрительность не позволю. Короче! – Дашевский заметил протестующий жест Коломнина. – Дискуссию прекращаю. Сам вылетай в Томильск. С собой можешь брать кого хочешь. Надо неделю – сиди неделю. Две – так две. Задача – оглядись на месте: может, пока не поздно арестовать все к чертовой матери, да и – распродать? Заслуги заслугами, а денежки кровные возвращать надо.

В предбаннике навстречу Коломнину поднялся поджидавший его в сторонке Богаченков.

– А, Юра! – невольно смешался Коломнин. Богаченков держал полиэтиленовую папочку с вложенным внутрь единственным листом. И нетрудно было догадаться, что это такое, – заявление об увольнении: похоже, какой-то рьяный кадровик уже довел до парня решение президента банка. – Сам только что узнал. Давай-ка присядем. Судя по страстям, много накопал?

Богаченков кивнул.

– Ну, так и составь докладную записку. Я попробую начальника банковского аудита уломать туда влезть. Любое дело надо доводить до конца. Чтоб не зря. А сам ты… Знаешь? Кого из нас жизнь не кидала? Если б все и всегда по справедливости делалось, так и наша служба была бы не нужна. Понимаешь?

Богаченков бесстрастно промолчал, явно выжидая паузу, чтоб передать на подпись заявление. Коломнин вгляделся в надежнейшего, откровенно симпатичного ему парня, изо всех сил пытавшегося не выказать бушевавшую в нем обиду. Еще бы не обидеться! Поступали с ним несправедливо. Причем, что особенно досадно, – походя несправедливо. Не вникая, не разбираясь. Исключительно по признаку целесообразности: выгода от пластикового бизнеса виделась Дашевскому несоизмеримой с той пользой, которую мог бы принести безвестный безопасник.

Складка на губах Богаченкова Коломнину категорически не нравилась. Он знал эту складку. Богаченков – низкорослый, тщедушный, с жидкими пегими волосами – был из редкой категории людей, поразительно неконфликтных, можно сказать, покладистых. Но не дай Бог было добраться до того, что скрывалось под первым, мягким, даже рыхлым пластом. Причем происходило это всегда внезапно и непредсказуемо. Богаченков взрывался разом: словно упрятанная в земле мина.

За два месяца до того он приобрел подержанную «девятку» – первую свою машину, о которой в тайне мечтал. Едва ли не на второй день счастливый обладатель подъехал заправиться на АЗС. Утренняя бензозаправка пустовала. Лишь на парапете меж колонками сидели двое кавказцев с пивом. При виде подъехавшей «девятки» оба нехорошо оживились. И как только Богаченков вышел из-за руля, почувствовал сзади лезвие, впившееся в шею.

– Все дэлаем спокойно. И будешь жить. Садысь назад за руль.

Аргумент был более чем серьезен. Богаченков послушно опустился на сидение. На месте пассажира уже обосновался второй грабитель, вертлявый и низкорослый. С победительной ухмылкой принялся рассматривать он побледневшего водителя. Его приятель с ножом, приставленным к аорте, устроился сзади.

Он-то и подавал команды, сопровождая их для убедительности легкими покалываниями.

– Значит, так. Давай техпаспорт.

Богаченков безропотно вынул и передал соседу техпаспорт.

– Давай ключи.

Глумливый маленький кавказец, требовательно перевернувший ладонь, нравился Юре все меньше и меньше. («Шибздик вроде меня, а туда же!»). Но как разумный человек он понимал, что потерять машину, хоть и дорого, но дешевле, чем жизнь. Богаченков положил ему на ладонь ключи.

– Тэперь встаем и выходим. Он садится за руль. Мы с тобой отходим на десять шагов вперед. Он подъезжает. Я сажусь. Мы уезжаем. Ты остаешься. Живой. Тебе удача. Дернешься – зарэжу, как барана! Понял?

– Чего не понять? – Богаченков приоткрыл дверцу, собираясь выбраться.

Но сидящий рядом, вероятно, вдохновленный безропотностью жертвы, озарился новой мыслью. Он придержал Богаченкова за плечо.

– Куда пошел, шкет? Сначала выверни карманы!

И тут совершенно внезапно, в том числе и для себя, Богаченков, у которого, если честно, денег-то при себе было едва на пятнадцать литров бензина, остервенел:

– Ах ты, паскуда! Машину отбираете. Так тебе еще и по карманам пошарить не заподло! Крохобор!

И с ходу влепил кулаком в побелевшие от внезапного испуга губы. Что-то принялся угрожающе выкрикивать задний. Богаченков чувствовал боль от входящего в шею острия. Но теперь это все для него стало как-то неважно. Ухватив соседа за шиворот, он продолжал наносить ему беспорядочные удары, яростно что-то выкрикивая. Послышался звук тормозов – перед бензоколонкой остановились сразу две машины.

– Пошли, слушай, жлобина! – выкрикнул «задний» кавказец. Но перед тем, как выскочить, с чувством врезал собственному подельнику кулаком по затылку. Оно и понятно: за эксцесс исполнителя надо платить.

Бросив на «торпеду» ключи и техпаспорт, вывернулся и выскочил побитый соучастник.

Распаленный Богаченков рванул было следом. Но, едва отбежав от машины, почувствовал слабость. А когда прикоснулся рукой к шее, увидел, что ладонь наполнилась кровью.

В Первой градской больнице, куда он доехал сам, врач, зашивая колотую рану на шее, сообщил между делом, что до аорты не хватило какого-то миллиметра.

Таков был этот негромкий, очень основательный человек. Который, если говорил «да», то это было «да» до конца. К тому же Богаченков, помимо прочего, был превосходным финансистом, виртуозом замысловатых комбинаций. И терять его Коломнину вовсе не хотелось. – Погоди-ка! – внезапная идея овладела им. – Ты как будто сибиряк?

– Лет пять там отработал, – недоуменно подтвердил Богаченков.

– Так чего ты тут штаны просиживаешь?! – возмутился Коломнин. – Иди немедленно оформляйся. Мы же завтра с тобой в командировку вылетаем!

В коридоре Коломнина караулила секретарша Ознобихина:

– Сергей Викторович! Николай Витальевич очень просил заглянуть.

Коломнин, раздосадованный происшедшим, хотел было отказаться, но дверь кабинета Ознобихина будто случайно распахнулась, и сам вышедший хозяин обхватил начальника УЭБ за плечи.

– Старина! Надеюсь, не обиделся, что я тебя чуток опередил? – испытующе, в той же манере, что и Дашевский, он заглянул собеседнику в глаза. – В этом деле не только стратегия важна, но и тактика. Не мог я тебе, понимаешь ли, позволить в президента банка сомнения посеять. Слишком важен этот проект.

– Для банка или для тебя?

– А я себя от банка не отделяю! – отчеканил Ознобихин, кивая одновременно двум проходящим мимо начальникам департаментов. Проводив их нетерпеливым взглядом, вернулся к прежнему, дружески-снисходительному тону. – Надеюсь, ты тоже?

– Коля, давай напрямую – чего ты от меня хочешь? Узнать, о чем договорились с Дашевским?

– В том числе.

– В таком случае докладываю: получил команду с поручительством пока не наседать. Можешь считать – нейтрализовал. Доволен?

– Я тогда доволен буду, когда начальник экономической безопасности мне в этом проекте союзником станет. Потому что каждый раз бегать к президенту за поддержкой – это накладно. Я жилы рву, чтоб банк на новый простор вывести. А ты – как стоп-кран уперся. Думал, командой станем. Ну, хочешь, я тебе все бизнес-планы по Генеральной компании покажу? Просмотри тщательно, а через два-три дня спокойно обсудим.

– Через два-три вряд ли. Я на две недели в Томильск улетаю.

– К Ларисе?! – Ознобихин ошеломленно остановился. – Вот это ты молодец. По-взрослому!

– Почему к Ларисе? – голос Коломнина разом просел.

– Так она ж как раз в Томильске живет. Не знал, что ли? О чем же вы с ней?.. Ты даешь!

– Слушай, Коля, – заалевший Коломнин решился. – Собирался как раз с тобой насчет Ларисиного мужа переговорить. Я тут по приезде прокачал: не зарегистрировано по Москве убийство Шараева. Не знаю, что и думать.

Из приемной выглянула секретарша, озабоченно зыркнула вдоль коридора.

– Николай Витальевич! Вас Лев Борисович срочно требуют.

– И правильно, что не зарегистрировано. Шараева – это Ларисина фамилия. Она ее себе оставила, чтоб азербайджанскую не брать. А мужа – Фархадов, Тимур. Отец у него, между прочим, знаменитейший по Сибири нефтяник… Да иду, иду!

И Ознобихин исчез в недрах приемной, оставив Коломнина в наиполнейшем обалдении.

Выйдя на улицу, Коломнин с удивлением обнаружил, что давно стемнело: суматошный рабочий день растаял незаметно, как сахар в кипятке. С легким ознобом припомнил о предстоящем неизбежном разговоре с сыном. Теперь он был благодарен Панчееву, удержавшему его от первого, чисто эмоционального порыва. Такой разговор требует мудрой сдержанности. Конечно, Димка был близок к тому, чтобы всерьез оступиться, – ведь фактически речь идет о взятке. Но – лишь близок. Главное – не набрасываться сразу, не загонять парня в безысходность. Нужно только суметь найти и нужный тон, и нужные слова. Чтоб разговор этот остался один. Последний и – навсегда.

И еще, чего жаждал он почти подсознательно, – чтобы дома не оказалось жены. Всякая попытка поговорить при ней с кем-то из детей оканчивалась ее неизменным вмешательством – причем в любой разговор она буквально врезалась и – гнала волну, как разогнавшаяся моторка меж тихими весельными лодками. Так что даже спокойная вроде беседа преображалась, покрываясь бурунами, – предвестниками близкой бури. Бурей, то есть общим скандалом – с вскриками и взаимными обвинениями, за которыми терялось все доброе, – обычно и заканчивалось.

Увы! Жена была дома. И, более того, по скорбной усмешке, с какой оглядела она появившегося мужа, стало ясно: она уже все знает. И она имеет мнение.

– Дмитрий дома?

– А где ж ему теперь(!) быть? – демонстративно повернувшись, жена вернулась на кухню, оставив впрочем дверь неприкрытой.

Сын оказался в гостиной. Нахохлившись, забился он в глубокое кресло под торшером, с нераскрытой книгой на коленях.

– Кажется, нам пора поговорить, – строго произнес Коломнин, еще раз давая себе слово быть сдержанным.

– О чем?! – сын не отвел глаза. Напротив, прямо посмотрел на отца. И какая же волна неприязни и несдерживаемой обиды окатила Коломнина. Его невольно перетряхнуло.

– Ты что, Дмитрий?!

– Он еще спрашивает что? – послышалось сзади. – Постыдился бы. Ребенок первые самостоятельные деньги заработал. А родной папочка отобрал.

– Да иди ты отсюда к черту! – заорал Дмитрий на мать, срываясь на фальцет. – Предупреждал же, чтоб не лезла.

– Димка! На мать-то! – предостерег Коломнин, хоть самого нестерпимо подмывало ухватить ее за локоть и вышвырнуть из комнаты.

– Да пошла она! Тоже достала. Во вы у меня где оба! – Дмитрий подбежал к матери и сделал то, о чем мечтал сам Коломнин, – решительно вытеснил в коридор и захлопнул дверь. Обернулся к оторопевшему отцу. – Скажи, что я тебе сделал? Только скажи! За что ты меня ненавидишь?!

– Я?! – Коломнину начало казаться, что происходит это во сне. – Я – тебя?! Да ты о чем, Димка?

– С четырнадцати лет ты меня гнобишь своим высоколобым презрением: не то делаю, не там учусь, не о том думаю! Я уж и забыл, когда видел что-то, кроме твоего вечного презрения! Но теперь-то за что! Это мои деньги. Я их заработал! Понимаешь ты? Я – сам.

– Вообще-то заработал – это несколько иное. А когда ты на имени банка спекулируешь…

– О-о! – сын завыл. – Опять за свое! Да что ж ты действительно такой тупой?! – Дмитрий, я пытаюсь поговорить по-доброму, но ведь могу…

– Чхал я на то, что ты можешь! Не застращаешь. Банк! Служение! Достал! Да разуй зенки! Все в банке гребут под себя. Делают деньги. Где могут и как могут!

– Полагаю, все– таки – не все.

– Не все! Ты – нет. Вбили в тебя в твоем МНДВ [сленговое от МВД] инстинкт сторожевого пса: охраняй хозяйское, пока не сдохнешь. Или пока сам хозяин не прибьет за чрезмерное рвение. Но и я не ворую. Понимаешь? Ни у кого ни цента. Я просто «сделал» эти деньги там, где другой бы их не нашел. И что же, скажи на милость, здесь такого, что родной отец?…

– Не забывай, это я тебя все-таки в банк привел.

– Ты! Все ты, – согласился сын. – Вот это и есть главное. Испугался, как бы твое имечко не замарали.

– Наше имя!

– Да нет, твое! Потому что я твоими благодеяниями сыт по горло и завтра же подам заявление об уходе. Так что не извольте беспокоиться! На вас и тень не упадет. И вообще, – он поколебался. Даже передумал было, но все-таки, хоть и тихо, закончил. – Не хочу с тобой больше ничего общего иметь.

– Даже так? – выдавил Коломнин. Он понимал, что надо что-то делать. Объясниться. Попытаться убедить. Но не было сил ни на уговоры, ни на крики. – Как знаешь. Далеко, похоже, зашло. Скажи только, зачем тебе эти деньги понадобились? Вот так, разом. Разве мы тебе в чем-то отказывали?..

– А вот затем. На квартиру, к примеру, собрать хотел, понимаешь? Чтоб… лиц ваших с матерью не видеть.

– Мать-то тебе чем не угодила? Кто-кто…

– Да идите вы!.. Вы ж оба ядом пропитаны, так ненавидите друг друга. Думаешь, не видно? Вот скажи, чего живете вместе?

– Хороший вопрос.

– Да нет у меня вопросов, – осунувшееся лицо отца несколько остудило парня. – Все равно как угодно добуду деньги, но – уйду из дома!

Махнув рукой, повернулся и выбежал в спальню. В гостиную тотчас ворвалась жена:

– Доволен? Довел парня до точки? Отец называется. Другие отцы за детей насмерть стоят. А этот…Ну что с того, что мальчишка немножко денег бы подзаработал? Кому от этого хуже? – Да пойми ты, курица! Нельзя начинать жизнь со взяток. С них начнешь, ими и кончишь!

– О господи! Говорить с тобой – как под водой кричать. Сорок два года и – полный идиот. Что теперь делать-то собираешься? Ты ж сына так потеряешь. А мне как с тобой жить после этого? Вот скажи, как ты нам с детьми в глаза смотреть после этого будешь?

– Пожалуй, что уходить мне надо из дома, – всего минуту назад Коломнин и не помышлял об этом. А, выговорив, понял, что решение созревало в нем давно. – Все равно как мы живем – это не жизнь.

– Опять? – съязвила жена.

– Да нет, окончательно надумал. В чем-в чем, а в этом он прав: чего в самом деле мучим друг друга? Квартиру, само собой, вам.

– Это даже не обсуждается. А детей, стало быть, на мои плечи?

– Детей?.. Да есть у меня на книжке деньги. Куплю Дмитрию квартиру, раз так рвется.

– Двухкомнатную! – потребовала жена.

– Двухкомнатную? Так это, считай, все, что у меня отложено… – Коломнин задумался. Но не о том теперь голова болела. – Что ж? Пусть двухкомнатную. Проживу на даче.

Дачу эту на берегу Истры он уж лет пять отстраивал, где сам, где чужими руками, но – своими деньгами. В последнее лето выложил печку. До весны перекантуется.

– Даже так? Что ж, вольному воля, – жена обескураженно покачала головой. – Силой держать не стану. Ишь, как допекло-то! Или сударушку какую завел?

Она ухмыльнулась презрительно.

– Завел. И тут же потерял, – дернул черт за язык Коломнина.

Лицо Галины, до того несколько потерянное, исказилось яростью.

– Дачу тоже отдашь! – отчеканила она. – У нас еще дочь растет. А на баб своих заработаешь!.. Ты что это улыбаешься, кобелюга?!

– Разве? – удивился Коломнин. – Так, подумалось.

Ну не говорить же в самом деле, что представилась ему вдруг Лариса, и такое томление почувствовал в предвкушении встречи, что хоть пешком беги аж до самой Сибири.

– У меня утром самолет. Пожалуй, соберусь прямо сейчас, да и поеду в аэропорт. Все равно не засну. А вещи, какие отдашь, приготовь, – заберу по приезде, – попросил Коломнин.

Не было в нем ни задиристости, не попыток выяснить отношения. Одна глубокая опустошенность.

И оттого поняла Галина, что не очередная у них размолвка. А заканчивается сегодня двадцатилетняя полоса жизни. И впереди – должно быть, одинокое старение. Схлынули в никуда приготовленные изощренные насмешки, на которые за годы семейной жизни стала мастерицей. Опустилась в кресло и – тихонько завыла.