РУДИ

Самолет приземлился в Женеве поздно вечером. Сев в такси, я обратился к водителю по-французски:

– Рю де Кондоль, – сказал я. – Это рядом с университетом. Пансион мадам Дюбуа…

Позволить себе приличный отель я уже не мог. Последние месяцы основательно облегчили мой кошелек.

– Вы из Румынии? – стрельнул он по мне равнодушно-холодным взглядом.

– Нет, из Штатов.

Он кинул на меня более внимательный взгляд:

– Ну да, одеты совсем по-другому.

– При чем тут это?.. Не понял… – поморщился я.

– Здесь навалом иностранных рабочих. В основном – из Румынии, – пожал он плечами.

Я не стал отвечать. Несмотря на языковое родство, румынский акцент во французском звучит очень смешно.

Устав и перенервничав, я, незаметно для себя, задремал.

– Сэр, ваш пансион…

Водитель подчеркнуто объявил это по-английски, но вышло это у него даже хуже, чем у меня по-французски. Давать ему чаевые я демонстративно не стал. Он понял, рывком открыл багажник и что-то проворчал по-немецки. Из подъезда, позевывая, вышел служитель и забрал чемоданы.

Лифта здесь не было. Деревянная лестница с толстыми шарами на поворотах вела вверх. На выкрашенных в лягушечий цвет стенах висели репродукции картин на библейские темы. Остро пахло стираным бельем и мастикой.

– Комната шесть, сэр, – сказал служитель, и я вздрогнул: это был мой соотечественник.

– Сумку я возьму сам, – ответил я ему по-румынски.

Он обернулся. В глазах его сразу же появилось снисходительно-насмешливое выражение.

– Кто тебе посоветовал этот пансион, земляк? Ты что, вконец чокнулся? Знаешь, сколько ты заплатишь? Давно с родины?

– Лет сорок, – ответил я, и он прикусил язык.

Почувствовал себя неловко: он-то думал, что наткнулся на наивного провинциала и над ним можно покуражиться.

На последнем, третьем этаже он молча открыл дверь в угловую комнату и внес туда мои чемоданы.

– Как тебя зовут, парень? – положил я ему, ухмыляясь, в руку монету в пять франков.

– Нику, – выдавил он так, словно я случайно узнал тщательно хранимую им тайну.

– Ну вот что, Нику, – потрепал я его за рукав. – Считай, что мы с тобой – друзья. Небось, в этом городе у нас не так много соотечественников?

– Порядком, – процедил он, – можно начать запись в Железную Гвардию.

Я поморщился. Для служителя он был нагловат.

– И как же давно ты в этом краю точных часов, небрезгливых банков и попранных международных конвенций?

– Три года, – буркнул он. – Моим дипломом инженера-нефтяника можно подтирать жопу.

– Поранишься! Слишком жесткий корешок. Придется обращаться к проктологу, – предупредил я.

Нику ушел, а я, закрыв за ним дверь, уткнулся во вмонтированное в стену большое зеркало. Из него в яично-желтом и, несмотря на яркость, тусклом свете лампочки глядел на меня мужчина лет сорока пяти. Седоватые виски, невеселая улыбка. Рассеянное, немножко удивленное выражение на лице. И темные, с маслинным блеском глаза, полные напряженного ожидания и беспокойства.

Такой тип мужчин обычно привлекает внимание решительных, категоричных женщин.

– Привет, двойничок! – покачал я головой. – Ты кто: Руди-Реалист или Виртуальный Двойник? – Но ответа не последовало.

Скорей всего, срабатывает инстинкт, предупреждающий о появлении поблизости потенциальной жертвы. Или неодолимо влечет роль дамы-патронессы готовой всегда и во всем поучать, поправлять и направлять. Я вдруг вспомнил, как Абби объясняла нелегальным эмигранткам из очередной занюханной мексиканской дыры, как пользоваться стиральной машиной. А еще лучше – для чего нужно биде. При этом лик моей жены озарял нимб неподдельной миссионерской радости…

Со дня аварии прошло шестнадцать месяцев. По шкале Чарли – целых шестнадцать лет. Выходит, мне теперь сорок шесть. Возраст все еще цветущий, но буйное цветение уже связано с джунглями неизвестности. Оп-ля, приехали…

Я старался об этом не думать. Заставлял себя сосредоточиться на положительных эмоциях. Увы, – из этого ничего не получалось.

«Ты что, не получил того, к чему так рвался и чего так хотел? – с досадой набросился на меня Руди-Реалист. – В такой короткий срок – из беглеца – в жеребца с тремя телками? Не жизнь, а мыльная опера…»

Но Виртуальный Двойник смотрел на меня с легкой грустью и осуждением:

«Это все, чего ты ждал, Руди? О чем так долго и страстно мечтал? Неужели? Хоть одна из этих троих милых и симпатичных девчонок всколыхнула тебя по-настоящему? Стала ли для тебя глотком воды в пустыне одиночества? Ты поступил с ними как дешевый соблазнитель!»

– Никого из них я и не собирался соблазнять, – разозлился я. – Они сами…

Это надо же такое придумать!..

«В их возрасте этого и не нужно, – покачал головой Виртуальный Руди. – Они ведь еще почти дети. В них только-только проснулось голодное любопытство».

«Ему бы на церковную кафедру, – едко вставил Руди-Реалист. – И вообще, поменьше слушай этого скопца: у него вместо яиц – сосуд с елеем».

– Заткнитесь вы оба! – заорал я в отчаянии. – Из-за вашей грызни еще станешь шизофреником! Катитесь ко всем чертям, идиоты!

«Ах так?! – злобно взвился Виртуальный двойник, – да ты и этот твой циничный дружок – просто тщеславные нарциссы! – Он имел в виду Руди-Реалиста. – Причем ты – в особенности! Мусорная корзина бесплотных грез… Сентиментальный циник и потаскун!.. Самовлюбленное ничтожество…»

– Я? – От обиды у меня свело горло. – Мало я жертвовал во имя других? Не я ли оставил по просьбе Розы Лолу? И не я ли распрощался с мечтой стать прославленным дирижером, чтобы посвятить себя Абби и семье?

Каждое следующее слово я произносил все тише и нерешительней. Сам себе казался напыщенным индюком и лицемером, который способен засрать мозги самому себе.

«Получил? – Руди-Реалист смотрел на меня с откровенной насмешкой, – Запомни: оправдания – это лотерейный билет. Ты надеешься сорвать с его помощью выигрыш, а он ко всему прочему фальшивый. Думаешь, другие этого не видят? Хочешь выиграть? Никогда не оправдывайся – поступай!»

В моем взгляде засветилась надежда:

– Думаешь, я смогу?

«Должен! – гаркнул он. – Прежде всего – добейся своей доли наследства. И заставь других относиться к себе с уважением».

Я погасил в крохотной прихожей свет и отошел от зеркала. Мне снова требовалось сменить кожу, но я должен был к этому подготовиться…

Утром я позавтракал внизу. Толстуха-сербка лет сорока пяти положила передо мной круассан и поставила чашку кофе.

– У вас здесь что, этнический интернационал? – осведомился я, но моя шутка провисла в воздухе, как намокший флаг…

В контору адвоката Аурелио Пачелли на Рю де Клоз я отправился пешком. В руках у меня была карта, но до Женевского озера я добрался только через час. Слишком много и долго глазел я по сторонам.

Ничто вокруг и ничем не напоминало Америку. Бульвары с деревьями, похожими на дрессированных псов, причесанных старомодным парикмахером. Толстенькие ангелочки и упитанные феи, резвящиеся на округло-пышных, женственных контурах зданий. Финтифлюшки и узоры на окнах. Сексуальные вкусы европейцев сполна отразились в архитектуре. Даже марина с яхтами совсем не походит на калифорнийскую. В Америке все подчинено деловому стандарту. Даже удобства и функционализм продуманы до мелочей. Здесь же мне казалось, что я иду по сцене, только вместо декораций – настоящие дома.

Абсолютно все было другим: уличный ритм, одежда, звуки. Троллейбусные звоночки, а не набат полицейских сирен. Сладковатый аромат кондитерских, а не настораживающий запах бензоколонок. Крохотные бутики, а не торопливые драг-сторы. Никогда раньше я так явственно не ощущал разницу между двумя берегами Атлантики. По обе стороны ее расположились не только разные часовые пояса, но и непохожий стиль жизни. Другое ощущение времени и пространства.

Я с ностальгией вспоминал не раз посрамленную в прошлом американскую бесцеремонность. «Ты еще не привык к своей новой ипостаси», – старался я убедить самого себя. Но территория все равно казалась чужой.

Адрес мэтра Пачелли выяснил Чарли, когда я лежал в коме. Обосновавшуюся здесь и солидную, как городской монумент, адвокатскую контору открыл еще до начала Второй мировой войны отец ее нынешнего хозяина. И именно в ней мой ветреный, но предусмотрительный папаша оформил в свое время документы на владение виллой «Ля Шери».

Чтобы пройти в контору, надо было подняться на второй этаж. В холле все дышало швейцарским вкусом: коврики перед дверями, забавные картиночки на стенах, горшочки с цветами, кокетливое ведерочко для мусора. Переступив порог, я очутился перед секретаршей средних лет. Она возвышалась на вращающемся стуле над большим столом, как дирижер в опере над оркестровой ямой. Стены вокруг нее были увешаны старинными гравюрами. Судейские крючки в париках и мантиях, альпийские луга с пасущимся скотом, похожим на муляжи. На столиках для поджидающих мэтра клиентов застыли стопки старых иллюстрированных журналов.

В величественную, обитую кожей дверь кабинета входили и выходили люди. Наконец, часа через полтора, секретарша дала мне знак: ваша очередь.

Мэтр Пачелли – небольшого роста полный живчик с ленивым и приценивающимся взглядом – был одет в серую «тройку». Благородство вкуса подчеркивал малиново-красный галстук.

– Мистер Грин, – слегка развел он руками в знак некоей растерянности, – ваш случай очень сложный и потребует времени.

– У меня его нет, – буркнул я. – Что делают в таких ситуациях?

Мэтр Пачелли в картинном недоумении поднял брови и пожал плечами:

– Затрудняюсь вам ответить…

– Надеюсь, гонорар преодолеет трудности. Не могли бы вы мне сказать, во что это мне обойдется?

– Надо подумать, – слегка почесал он указательным пальцем щеку. – Приходите недельки через две.

Он посмотрел на мою скисшую физиономию и сжалился:

– Ладно, через неделю…

В моем масштабе времени это целых три месяца!

В пансион я вернулся в самом скверном настроении. Спросил у сербки, где можно поесть. Она была здесь одновременно и портье, и горничной, а мой соотечественник Нику – хозяйственником и разнорабочим. Толстуха показала в окно на маленькую забегаловку на углу. Смотавшись туда, я затолкал в себя сосиски со сладковатым картофельным пюре и вернулся в свою комнату.

Минут через пятнадцать кто-то осторожно постучал в дверь. На пороге стоял Нику. Коротко стриженный блондин с дерзким огонечком в серых, прощупывающих глазах. Его пансионные обязанности подходили ему как водолазный костюм – пустыне.

– Хотите бесплатного гида сегодня вечером?

– Почему же бесплатного? – спросил я. – Могу и заплатить…

В свои финансовые проблемы я посвящать его не собирался. Почему я живу в таком пансионе, а не в отеле – не его дело.

Нику ухмыльнулся, но, сделав над собой усилие, постарался придать своему лицу респектабельное выражение…

Мы бродили с ним до позднего вечера. Путешествие, в которое взял меня с собой Нику, Напомнило мне дни моей молодости. Скудно освещенные предместья, нелегальные эмигранты, нужда, страх, отчаяние. И ненависть. Я уверен – таким образом он мстил той не знающей забот благопристойности, символом которой я был в его глазах.

– Нас много здесь, на Западе, из Восточной Европы, – зло сказал он. – Румыны, украинцы, сербы, болгары, словаки.

Мы проходили мимо задымленной лавчонки, где при свете голой лампочки, висящей на длинном шнуре, играли в шеш-беш двое – то ли турок, то ли арабов.

– С черножопыми мы не смешиваемся – это другая опера.

– Я не думал, что это обрело такие масштабы…

– А кто бы выполнял грязную работу? Швейцарцы? Французы? Немцы? А вдруг испачкаются?

В Америке я тоже сталкивался с тем же явлением, но не так вплотную. И потом, – положение таких полурабов там все же лучше.

Когда мы приблизились к центру, я пригласил Нику в ближайший паб. Здесь основательно засела шумная команда английских болельщиков, вернувшихся из Италии. Они хохотали и орали так, что я с трудом слышал, что говорил Нику.

– Но, вообще, в Швейцарии черножопых меньше, – сморщился он словно от зубной боли. – Наверное, потому, что у этих нейтралов с Альп своих колоний никогда не было. Зато во Франции! – присвистнул он. – В особенности – на юге…

Спать я лег только в половине четвертого, решив, что уже в ближайшие же дни, как завзятый турист второго класса, начну объезжать Швейцарию на поезде. Никаких водительских прав я с собой не брал: не мог же я каждые несколько месяцев менять там фотографию!

Вот так: приезжать в какую-нибудь деревушку или городок и ходить, ходить, ходить до умопомрачения. До того состояния, когда ты думаешь, глядя на вечность гор, не столько о сексе или своих финансах, сколько о том, кто ты есть и зачем ты здесь на самом деле.

Утром, спускаясь вниз, я увидел Нику. Он чинил кран.

– Привет профессуре! Надеюсь, вас не испачкала вчера окружающая грязь…

Хотя его навязчивое приятельство и вызывало у меня раздражение, других знакомых я еще не завел. Зато информация, которую я мог у него почерпнуть, была бесценной.

– Да, Руди, – поманил он меня пальцем, – на всякий случай – осторожней водите сюда баб! Мадам Дюбуа, наша хозяйка, – ревностная католичка. С мужем не трахается, а обсуждает, какая температура в котлах для грешников в аду.

Весь следующий день я снова бродил по Женеве пешком, отгоняя назойливые мысли. Меня пугало одиночество. Как я успел понять, это – одна из самых дорогих издержек свободы.

 

АББИ

Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!

У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.

Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.

В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды? Оказаться в роли глубокой старухи, когда ты еще можешь и хочешь делать множество вещей? Однажды я съездила с группой в Канаду, в другой раз – в Мексику, но все это были краткосрочные отключки, которые не решали и не могли решить моей главной проблемы: как не быть одной?

Сказать, что никто из мужчин не обращал на меня внимания, я не могу. Бывший судья на пенсии Стив Роджерс – высокий представительный мужчина лет шестидесяти пяти, не давал мне, буквально, проходу: его жена умерла три года назад. Он даже пару раз намекнул, что намерения у него самые серьезные, но я пропустила это мимо ушей. Самое идиотское, что если бы я и решилась выйти вновь замуж, я бы не смогла этого сделать: мой муж жив и, в чем я ни секунды не сомневаюсь, приятно проводит время с женщинами. Мое же воспитание и три десятилетия семейной жизни не позволят мне лечь в постель с посторонним мужчиной.

О замужестве я, конечно, не думала, но выяснить, что с моим правовым статусом, все же решила. Поэтому я заставила себя позвонить Чарли.

– Абби, – прозвучал в трубке его хрипловатый, с гитарным придыханием голос, – молодец, что позвонила.

– А что? Что-нибудь случилось?

– Нет, но иначе мне пришлось бы звонить тебе самому. Ты не считаешь, что мужчине в моем возрасте беспокоить одинокую женщину не пристало?

Свинья, он еще насмехается! Но я не хотела с ним ссориться и портить отношения. У меня была совсем другая цель.

– Чарли, – сказала я, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?..

– Тебя это так волнует? – усмехнулся он.

– Если хочешь знать, то да!

– Тогда я за тебя не беспокоюсь.

– Спасибо! – зло отрезала я.

– А знаешь, – продолжил он, как бы раздумывая, – это действительно вопрос! Вернее – проблема! И, наверное, ее нужно решать.

Я молчала. Пусть вывод он делает сам.

– Хочешь получить развод?

Поразительно, но я не знаю никого другого, кто так ловко выкручивался бы из самой безнадежной ситуации! Ведь это он, казалось бы, должен был подвести меня к такому выводу, но в самый последний момент он все свалил на меня.

– Я хочу ясности, Чарли: замужем я, не замужем…

– Пока что не вдова, – усмехнулся он.

Я уже готова была ответить резкостью, но он сам предложил перемирие:

– Абби, знаешь что, приходи вечером ко мне, я постараюсь связаться с ним по телефону. В конце концов, тебе и ему решать, а не мне…

– Договорились.

– Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – девять часов. Я вернусь с работы где-то в восемь тридцать: у него это половина двенадцатого дня. Почти полдень…

В без пятнадцати девять я была уже у него. За свой пентхауз Чарли еще лет десять назад отвалил около трех четвертей миллиона. Впрочем, модный проктолог, он мог себе это позволить. Только пижонство его на этом не кончилось. Надо было видеть, как он обставил все внутри: мебель заказал у супермодного дизайнера-модерниста, абстрактные картины, висящие по стенам, купил на дорогой выставке. Но апофеозом шика явилось большое зеркало на потолке в спальне над огромной, как тропический атолл, кроватью.

Чарли заказал в мою честь легкий ужин. Несколько салатов – он любил их со студенческих времен, – сыры и бутылку вина. Уверена, хотя я и не понимаю ничего в этом, что она одна стоила пару сотен долларов.

Первая попытка ничего не дала. Сотовый телефон Руди был отключен.

Мне захотелось сбить с Чарли маску спесивой насмешливости, и я сказала, чуть пригубив бокал:

– Кстати, я недавно видела Селесту. Живот у нее уже очень большой. Когда она рожает?

Он усмехнулся и поковырял вилкой в салате:

– Уж не она ли просила тебя мне об этом рассказывать?

– Нет, – слегка оторопела, но тут же нашлась я, – просто подумала, что ты ведь папочка ее будущего ребенка, может, тебе это будет интересно? Насколько я знаю, ты уже довольно давно не испытывал ничего подобного.

– Ты права, – подмигнул мне Чарли и хмыкнул.

– Сколько там, твоим близнецам, в Йоханнесбурге? Уже ведь за тридцать, а?!

Чарли прошелся по мне шершавым взглядом, вздернул брови и только тогда удостоил ответом:

– Тридцать шесть.

– Не знаешь, кто там у Селесты предвидится?

Он помотал головой с таким видом, будто его это нисколько не касается. Но я продолжала как ни в чем не бывало:

– А хочешь знать?

Теперь ухмыльнулась я: ну, Чарли, ты – в моих сетях! Пока не попросишь, я тебя не освобожу.

Он продолжал ковырять вилкой в салате, потом посмотрел на телефон и на часы: они показывали пять минут одиннадцатого.

– Попробуем снова, – кивнул. – Может, он уже включил свой мобильник?

– Девочка, – сказала я.

– Ты о ком это? – спросил он, набирая номер с таким видом, словно не понял, о чем я говорю.

– О твоей дочке… Ребенок в таком возрасте – может ли быть счастье полнее? Ведь теперь ты бы мог весь отдаться отцовскому чувству.

По ту сторону океана никто не отвечал. Чарли поджал губы и нехотя нажал на отбой.

– Абби, – почесал он висок, – ты можешь не решать за меня?

– Но тебе от этого никуда не уйти, Чарли. Как мне – от той путаницы, в которой я оказалась из-за Руди.

– Ну, мы ведь как раз для этого и встретились. Не беспокойся, он тебе делать проблем не станет.

Все попытки связаться с Руди ничего не давали. Мы уже окончили ужин и, сидя за столом, с трудом подбирали тему для разговора. Все еще блестящие темные глаза Чарли вперились в меня изучающе, но я выдержала его взгляд. Первым отступил он и посмотрел в сторону больших настенных часов. Стрелки на них – все это так характерно для Чарли – двигались в обратную сторону. Понять, сколько времени, я не могла.

Он еще раз набрал тот же номер и довольно долго ждал ответа. Но там никто не ответил.

– Попробуем позже, – сказал он. – Наверное, спит.

Он включил телевизор, и мы стали смотреть какой-то дурацкий триллер. Около двенадцати Чарли опять взялся за телефон, но с тем же успехом.

– Мне очень жаль, Абби, но, по-видимому, он ни от кого не ждет звонка.

Я махнула рукой:

– Ладно, мне пора…

– Куда ты поедешь в такую пору? В свой пустующий дом?..

Предложение Чарли меня ошарашило: что оно могло означать?

– Я постелю тебе в кабинете, – успокоил он, – Тебе будет удобно. Больных я там не принимаю.

Я подумала, что, наверное, он тоже устал от одиночества, и, поколебавшись, согласилась. Сама не знаю почему. Под шум заурчавшей посудомоечной машины помогла убрать со стола. На нем оставались лишь два безумно дорогих бокала, но класть их в машину было рискованно, а кроме того, в них еще оставалось вино. Тяжело поднявшись, Чарли пошел стелить мне постель.

Его кабинет был стилизован под корабельную рубку: большой морской штурвал, карты, развешанные по стенам, барометры, хронометры, даже подзорная труба начала девятнадцатого века. Интересно, какому морскому волку все это раньше принадлежало? Капитану торгового судна, контрабандисту, корсару? А может, ею пользовался какой-нибудь адмирал: уж слишком она вычурно отделана. Не хватало только трубки – Чарли курил сигары – и толстого, а-ля Хемингуэй, свитера.

– Никогда не знала, что ты так увлекаешься морем, – сказала я, посмотрев через проем огромного, во всю стену, окна на океанский простор за ним.

Чарли рассмеялся.

– Это идея Селесты. Она в детстве ходила с отцом в море на его рыбачьем баркасе. Даже мечтала стать капитаншей…

Я никак не могла заснуть. Наверное, потому, что место было новым. В дальней океанской глади за окном робко мерцали огни: скорей всего – фонари рыбачьих лодок.

Внезапно скрипнула дверь, и появился Чарли. Он был одет в халат.

– Ты не спишь? – спросил он. – Мне тоже не спится… Возраст, наверное…

Я ничего не ответила, и он присел на край тахты. Мы молчали. Минут через десять он прилег.

– Чарли, – сказала я ему, – ты можешь спать здесь, но с одним условием: никакого секса у нас не будет…

Мы уснули, прижимаясь друг к другу спинами.

 

РУДИ

– Вам назначено? – встала на моем пути секретарша.

В ее глазах мерцала непреклонность судьи, провозглашающего суровый приговор.

– Мадам, – прошипел я ей в лицо, – я – наемный киллер и не советую вам со мной связываться.

Она отшатнулась. Я решительно открыл дверь и шагнул внутрь, закрывая ее за собой. Но голос ее все равно был слышен.

– Столько хамов понаехало из-за границы. Откуда они все берутся? Бедная Швейцария!

Вальяжная физиономия мэтра Пачелли выразила величайшее изумление:

– Насколько мне помнится, мы с вами не договаривались…

Он даже надел очки, чтобы лучше видеть, и разглядывал меня с неподдельным интересом.

– Вы правы, но ждать у меня времени нет…

– Как вам удалось? – излучали изумление его глаза.

– Вы имеете в виду такое препятствие, как ваша секретарша?

Он ухмыльнулся и кивнул.

– Я представился ей как наемный киллер.

В зрачках мэтра Пачелли засветились озорные огоньки. Он откинулся в кресле и весело прыснул:

– Ну, вы – смельчак! За все годы, что мадам Сенье работает в моем офисе, никто еще не заходил ко мне в кабинет прежде, чем она ему разрешила.

Я пожал плечами.

– Всегда бывает первый раз, – ответил я пошлостью, чтобы показать, что мне палец в рот не клади, – даже у девушки…

Прищурившись, он продолжал прощупывать меня своим взглядом. Но я сделал вид, что мне это совершенно безразлично, и с ходу пошел в атаку:

– Надеюсь, вы уже решили, каким будет ваш гонорар, месье Пачелли? К сожалению, как я уже вам говорил, времени у меня в обрез…

Лицо пройдохи оставалось бесстрастным, как при игре в покер.

– Судя по вашим документам, мистер Грин, – проскрипел он голосом диккенсовского судейского крючка, – вам придется запастись бесконечным терпением.

О гонораре он не сказал ни слова. Явно набивал себе, сукин сын, цену.

– Это почему же, мэтр Пачелли?

– Должен вас огорчить, – вздохнул он притворно, – но в суде они вызовут очень большие сомнения.

– Вы полагаете, мои документы – фальшивые? – сделал я вид, что оскорблен в лучших чувствах.

– Нет, но… Из вашего метрического свидетельства, например, следует, что вам – шестьдесят три.

– Ну и что? – разозлился я.

– А то, что довольно тяжело будет объяснить швейцарскому суду, что, хотя вы и выглядите на сорок плюс, на самом деле ваш возраст гораздо почтенней… – Он посмотрел, какое впечатление произвели на меня его слова, и отвел взгляд в сторону. – Да и представить все официально подтвержденные вашими министерствами юстиции и иностранных дел справки о вашей болезни – это долгие, долгие месяцы…

– Сколько же, по-вашему, может продлиться вся эта процедура? – уточнил я, чувствуя, как у меня холодеют спина и ноги.

Он приподнял брови в глубокой задумчивости:

– Ну, скажем, минимум, года полтора-два…

– Вы шутите, милейший…

Он отрицательно покачал головой:

– Отнюдь нет, сэр.

– Но вы ведь уже навели обо мне все мыслимые справки и знаете о моем положении, – взмолился я.

Глядя на него, я не сомневался, что этот плут от юриспруденции уже придумал какой-нибудь хитрый ход. Какого же черта он тянет?! Решает, сколько с меня за это содрать? У меня оставалось лишь тысяч двадцать. Но ведь надо еще и жить: платить за пансион, есть, ездить в общественном транспорте…

Пачелли нетерпеливо постучал пальцами по столу: знак, что беседа вот-вот закончится. Пришлось открыть свой последний козырь. «Если он не поможет, – подумал я, – останется лишь утопиться в Женевском озере. Или, что, пожалуй, эффектней, – замерзнуть в снежной лавине в Альпах. Авось мой труп найдут в сороковом веке и станут гадать, от чего я умер и что там искал».

– Ну а если я вам кое-что предложу?

Лицо мэтра выразило внезапно возникший интерес. Сукин сын: поставив меня на колени, он давал понять, что, если я ему хорошенько заплачу, он оставит меня в покое. Выдержав долгую и многозначительную паузу, я небрежно бросил:

– Если я не ошибаюсь, виллу «Ля Шери» эксперты оценивают в три лимона, не так ли?! Долларов, естественно, – не ваших там… швейцарских франков! Сколько обычно берет за свои труды адвокат? Пятнадцать процентов? Я даю вам тридцать…

Он посмотрел на меня с интересом и, как бы раздумывая, пожевал губами. Потом вздохнул, чуть кашлянул и произнес с сожалением:

– Ничего не выйдет!..

Я закрыл глаза: мне казалось, я на ринге и вокруг ревут обезумевшие от кровожадности трибуны. Еще секунда, и мне будет нанесен последний, сокрушающий удар, а судья объявит: нокаут! Но что это? Или мне послышалось?

– Только если…

Вместо того чтобы обрушить на меня свой зубодробительный кулак, соперник протянул мне руку и похлопал меня по плечу.

– Только если что? – повторил я таким сухим голосом, словно не пил трое суток.

– Только если вы собьете цену за виллу до полутора миллионов.

– Что? Вы с ума сошли?!

Лицо мэтра Пачелли отражало всю глубину охватившего его презрения.

– Не знаю, кто из нас?! – ударил он кулаком по столу и даже выпрямился в своем кресле от возмущения. – Вы что себе думали, мистер Грин? Что вы имеете дело с благотворительным обществом? Какой смысл его высочеству соглашаться на сделку, если он ничего не выигрывает? Ведь у него есть неплохой шанс отсудить у вас виллу? Затаскать по судам, запутать, отбить всякую надежду…

– Кому-кому?! – спросил я обалдело.

– Нынешнему владельцу виллы…

Другого выхода у меня не было. Следовало без промедлений, на месте, принять очень нелегкое решение. Ведь из этой суммы треть еще потребует себе мистер Пачелли…

– Хотите сказать, что мне останется лишь миллион? – закипел я фальшивым возмущением.

Он насмешливо вытянул губы трубочкой:

– Це-це-це! Почему это миллион? В случае успеха, – кашлянул он со значением, – только полмиллиона…

– Вы что, грабитель с большой дороги? – заорал я.

– Для такого неблагодарного клиента, как вы, я – добрый самаритянин, – совершенно спокойно заверил он меня.

– Это после того, как вы собрались захапать в свой карман целый миллион?

Обреченно вздохнув, – ну и тип же ему попался! – метр Пачелли с кротким выражением лица принялся мне объяснять:

– Неужели вы думаете, что я один смогу убедить этого упрямого и подозрительного старика согласиться на такую сделку? Единственный шанс – привлечь на свою сторону принцессу…

Он вконец меня запутал:

– Какую еще к черту принцессу?! – отчаявшись понять что-либо, скривился я.

– Софи – внучку его высочества. Вашу внучатую племянницу, если я не ошибаюсь.

Я даже не нашелся, что ответить, и лишь растерянно мигал глазами.

– Вы, по-видимому, даже не представляете себе, дорогой мистер Грин, в какой сложной ситуации вы оказались…

– Ладно! Хрен с вами! – рубанул я рукой. – Начинайте…

Мэтр Пачелли одержал маленькую, но блистательную победу. Самонадеянный и упрямый клиент был повержен…

В моей комнате в пансионе под дверью лежала записка. Она была от Нику.

«Руди! Я сегодня иду на собрание. Соберутся наши соотечественники. Хотите пойти? Если да – позвоните мне по сотовому».

Так я попал в бывший склад на окраине…

Из-за плотной стены табачного дыма трудно было дышать, На расставленных старых пластиковых стульях сидело человек пятьдесят. Каждый говорил с другим, перебивал, расспрашивал, и услышать что-нибудь членораздельное казалось почти невозможным. У стены напротив, где был распят румынский флаг, громоздился стол. За ним сидела женщина лет под сорок с огненно-рыжей короткой прической. Она что-то записывала. По соседству с ней двое мужчин, перегнувшись через стол, переговаривались с кем-то в первом ряду. Все напоминало то ли собрание жильцов кооператива, то ли благотворительный аукцион для неимущих.

Нику издалека помахал женщине рукой. Наконец, заметив его, она поманила его пальцем. Нику поспешно продвинулся вперед вдоль стенки. Я последовал за ним, но остался стоять в нескольких метрах от стола. Отсюда было хорошо все видно. Женщины такого типа действуют на мужчин как пригласительный билет в клуб интимных знакомств. Короткие, рыжие-рыжие и чуть вьющиеся волосы, медовый отсвет умного, внимательного взгляда и бьющая в глаза округлость форм. Правда, полнотой там и не пахло. Скорей – наполненностью. Той самой преходящей и способной свести с ума спелостью, которая тает в руках и во рту, а после себя оставляет опустошающую истому наслаждения.

Я подвинулся к столу еще чуть-чуть. Отвечая кому-то из собравшихся, женщина наклонилась вниз, и по моим глазам белым языком пламени полыхнула полоска, разделяющая груди в разрезе платья. Я вдруг почти явственно представил себе, как беру в свои немеющие руки оба вызревших полушария. От их тяжести и бьющей током чуткости меня приморозило к месту. Женщина посмотрела в мою сторону и, охватив меня взглядом, почти тут же отвела его.

– Попеску, – повысила она голос, перекрывая шум голосов. Это не помогло, и она застучала по столу. – Ваш работодатель – подонок и сукин сын. Он уверен, что вы не в состоянии позволить себе взять адвоката. Я свяжу вас с организацией по защите гражданских прав…

– Кто это? – спросил я Нику, когда мы отошли.

– Кто? Рыжая? – осведомился он, усмехнувшись. – Галатея Дмитриеску. А что, захотелось?

Это был цинизм раба, и потому особенно неприятный. Сочтя, что он нашел во мне слабое место, Нику давил теперь на него изо всех сил, и это доставляло ему удовольствие.

– Руди, – погрозил он мне шутливо пальцем, – хотите пари, что у вас ничего не выйдет?

– Я не участвую в азартных играх, – отмахнулся я.

Но он не отставал. В его голосе зазвучали теперь издевательские нотки:

– Вы же богатый американец… Ну… назовите сумму сами…

– Нику, – сказал я, – сколько я должен тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое?

Улыбка у него стала скверной:

– В Румынии она была доцентом юридического факультета, а здесь – здесь работает в какой-то раздолбанной ооновской конторе.

Заметив, что его объяснения меня не удовлетворили, он добавил:

– Руди, если прошлое у человека было лучше чем настоящее, он не может его забыть. Галатея заочно учит швейцарское право и помогает, как может, землякам.

Рыжеволосая амазонка снова отвечала, уже кому-то другому, но мне показалось, она снова кинула взгляд в мою сторону.

– Василиу, Василиу, тоном ниже, вы не на стадионе! Я проверила ваши документы: обратимся в суд по мелким искам…

Гул голосов то усиливался, то слабел. Но я не обращал на него внимания.

Взгляд мой был прикован только к ней. Наконец, заседание подошло к концу и Галатея подняла руку, на прощание обращаясь к соотечественникам.

– Что насчет организации концерта, земляки? – Голос у нее был сильный, напористый. – Если мы не можем позволить себе покупать билеты, это еще не значит, что среди нас нет музыкантов.

Из рядов ей что-то ответили. У меня мелькнула мысль: а ведь это и есть мой шальной шанс! Не очень церемонясь, я подошел вплотную к ней и почувствовал, что вязну в ее медовом взгляде. В нем сквозила капризная сексапильность: скрытая чувственность, помноженная на властный, наверное, нелегкий характер.

– Руди Грин, – представился я ей. – Музыкант из Лос-Анджелеса. Моя специальность – кларнет и фольклорная музыка. Нет-нет, я очень давно из Румынии. Жил в Лос-Анджелесе. Занимался со студентами. У меня опыт…

Она смотрела на большой белый бант, который я надеваю вместо галстука, и на кашне, висевшее на моем правом плече. И только потом взглянула мне в лицо.

– Если это в какой-то степени вам, конечно, поможет… – развел я в стороны руками.

Она, ни слова не произнеся, записала на клочке бумаги номер моего сотового телефона.

 

ЧАРЛИ

На этот раз Абби позвонила мне сама. В клинику.

– Чарли, – сказала она, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?

Отношения у нас с ней всегда были сложные. Она меня подначивала – я отвечал ей тем же. Абби всегда считала, что я сбиваю Руди с пути. И если он взбрыкивал в ответ на ее непрошеные советы и указания, то, конечно, лишь потому, что я на него скверно влияю.

– Это все ты, ты! Твой почерк, не его! – раздраженно сетовала она в мой адрес.

Не исключаю, что она подозревала меня и в сводничестве тоже. Кто же еще стал бы поставлять Руди баб?

Покойная Роза верила, что Абби была своего рода ведьмой.

– Посмотри сам, – нервничая, убеждала она меня. – Разве она не околдовала Руди? Он же весь у нее в руках: что она скажет, то он и делает…

На самом деле Абби – самая обычная женщина. Со своими достоинствами и недостатками. Честно говоря, я до сих пор не уверен: сумел бы Руди отвоевать себе место на музыкальном Олимпе, если бы даже выложился до конца. Не из-за отсутствия таланта – он очень одаренный человек. Из-за своей мягкости. Такие, как он, не способны наступать на мозоли, противостоять натиску. Они не созданы для борьбы.

С самого начала все заботы о его будущем взяла на себя Абби. Она, конечно, основательно подрезала ему крылья, но зато крепко поставила на ноги. Лишила мечты, но взамен создала комфортабельную жизнь. Дать же ему ту любовь, в которой он так остро нуждался, она была просто не в состоянии. Многозвучный регистр чувств, каким природа наделила Руди, у нее просто отсутствовал. Поэтому вместо кипения чувств он получил прохладную струйку воздержанности. И был, конечно, несчастен…

Но была ли с ним так же несчастна Абби? Как это ни парадоксально – сомневаюсь. И не только потому, что она сама создала семью и построила дом, в котором живет. Мне кажется, она не думала о том, что жить можно и по-другому. И не хотела этого тоже.

– Решила развестись? – миролюбиво осведомился я. – Но тогда вам самим придется об этом договариваться.

– Ты ведь всегда был третьим между нами: что же ты вдруг бежишь в кусты? – тут же показала она свои коготки.

Я не хотел с ней ругаться и смолчал.

– Придется тебе звонить ему, – сказала она. – Если хочешь, я могу быть рядом и задам ему пару вопросов.

– Уж не думаешь ли ты, что я стану делать это с работы? – сказал я с раздражением. – Если приспичило, приходи ко мне домой после половины девятого. Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – минус девять часов.

Мне показалось, что не вынимающая изо рта жвачки дебилка-секретарша, которую мне пришлось взять вместо Селесты, слушает наш разговор, и я гаркнул:

– Какого черта?! Кто это там вмешивается?

В трубке тотчас же раздался тихий щелчок. Абби колебалась недолго:

– О'кей, я приеду.

Я заказал во французском ресторане ужин и бутылку хорошего австралийского вина.

Абби появилась у меня ровно в половине девятого. К еде она почти не притронулась. После того как Руди исчез, она соблюдает строжайшую диету. Селеста говорила, что Абби стала регулярно заниматься спортом и чаще встречаться с косметологом. Ее возраста Абби, во всяком случае, не дашь…

Вполне в своем духе она сразу же решила показать мне, что тон задавала и будет задавать она.

– Я видела Селесту, Чарли, – бросила она на меня изучающий взгляд. – Живот у нее очень большой. Когда она рожает?

Я кашлянул:

– Уж не она ли просила тебя рассказать мне об этом?

Абби слегка смешалась, но ненадолго.

– Нет, Чарли, – блеснул стервозный огонек в ее глазах, – я просто подумала, что тебе, папочке ее будущего ребенка, это будет интересно. Ведь ты уже давно не испытывал ничего подобного?

Женская язвительность, хоть и тоньше мужской, не становится от того менее болезненной. По мордасам не бьет, но больно колет. Кстати, благородства от этого в ней не прибавляется.

– Ты ведь пришла звонить Руди, а не читать мне мораль, – зевнул я лениво.

Она насмешливо хмыкнула. Я набрал номер сотового телефона Руди, но на долгие звонки никто не ответил. Демонстративно развел руками: что поделаешь… Абби рассматривала свои ногти. Руки у нее очень красивые.

– Скажи, – оторвала она от них взгляд и перевела на меня, – почему и ты, и Роза всегда считали, что я – ведьма…

– Абби, – придвинул я к себе бокал с вином и слегка пригубил, – знаешь, в чем твоя ошибка?

– Скажи, буду знать.

– Во-первых, ведьмой я тебя никогда не считал. Ты – самая наиобычнейшая женщина на свете. Как девяносто девять из ста, что проходят по улице.

– Зато ты – яркая индивидуальность… – последовал ответ, но я лишь насмешливо улыбнулся.

– А во-вторых, только чтобы доказать, что это вовсе не так, ты готова натянуть на себя любую маску: стервы, ведьмы, фам-фаталь…

Собственно, я выдал ей индульгенцию. Но она пришла в бешенство: на ее лице проступили пятна.

– Какой монолог! – попробовала она оборвать меня.

Но я продолжал как ни в чем не бывало.

– У тебя это – своего рода легкая мегаломания. Звездный комплекс: знайте, я совсем не похожа на других!

– Нашелся мне оригинал! Тоже мне – философ-самоучка…

– Да нет, конечно. Я, Абби, тоже – обычный человек. Самый, кстати, рядовой. Как и Руди, между прочим. Но мы с ним себя никому не навязывали.

– Однояйцовые близнецы. По цвету тоже…

Не могла она иначе… Я покачал головой и посмотрел на нее пристально. Она не дура, сразу поймет, что меня задело.

– Да нет, ты ошибаешься, только по духу…

Она покраснела:

– Ты опять во всем видишь расовую проблему.

– Ладно, оставим. Дело в том, что Руди попал в необычную ситуацию. Но и в ней он будет вести себя как обычный человек.

Абби не могла бы признать свое поражение, даже если бы очень захотела. Стиснув губы и затем, натянув на них улыбку, она предложила:

– А хочешь, я расскажу о тебе нечто такое, что мне, по-твоему, знать было бы не положено…

Я усмехнулся и постучал пальцами по столу:

– Ваш кон, леди!

В ее глазах забегали искорки удовлетворения:

– Я ведь о твоих шалостях наслышалась, Чарли. Правда, поздновато, но все же…

– Ну-ну! – с шутовским видом я пригубил бокал и подмигнул.

– Ты стал слишком близко якшаться с черными экстремистами и попал под подозрение в ФБР. А уж там, пронюхав об этом, стали давить на твоего дружка и его мамашу.

Я выпил оставшееся в бокале вино и насмешливо бросил:

– Люблю, когда меня раздевают женщины… – пошлость всегда вносит разрядку в излишний драматизм обстоятельств.

– Так, как это делаю я, тебе не понравится! Это ведь она тебя спасла, Чарли: Роза! Сказала, что ту ночь ты провел у нее в постели… Это так?.. И какой она была? И вправду тигрицей?..

Я сглотнул слюну. Мертвые сраму не имут…

– Если бы ты отреагировала иначе, я бы подумал, что говорю не с тобой. Месть – самый сладкий из всех ядов, но он губительно действует и на мстителей тоже. Ты слишком стереотипно мыслишь, Абби. Кстати, это и мешало в тебе Руди больше всего.

Я хотел лишь показать ей, что ее месть бесполезна. Но она, возможно даже чуя это, не могла с собой совладать.

– А правда, что, опасаясь слежки, ты на всякий случай попросил Руди отнести весь компромат к его горячо любимой мамочке? У тебя-то ведь так ничего и не нашли…

– Видишь ли, Абби, если я даже скажу – нет, ты что, поверишь? И я снова должен буду доказывать, что ты не права? Зачем мне это надо? Чтобы покрасоваться перед тобой?

– Ладно, – усмехнулась она, – а правда, Роза взяла с тебя клятву, что ты никогда больше не будешь совать носа в политику?

– Если хочешь…

Абби зло улыбалась:

– Вот тебе и причина, почему пламенный бунтовщик стал холодным циником. Как же она тебя убедила, Чарли, а? Или чем?

Но я не дал ей вовлечь себя в скандальную перепалку.

– Абби, Абби… – покачал я головой. – В тебе говорит горечь. И злость. На всех! И на меня, и на себя в том числе тоже.

– С чего ты это взял?

– Тебя подвели твои нравственные устои. Вот ведь какой злой может быть ирония, а? Даже побывать в сауне секса с Руди ты позволила себе только в последнюю вашу ночь. Там ты, наверное, и сбросила с себя впервые латы своей добродетельности, не так ли? Не в тридцать лет, даже не в сорок…

– Он и это тебе рассказал?!

Я пожал плечами.

– Мы, конечно же, должны боготворить своих родителей, – посмотрел я пустой бокал на свет. – Но и они не безгрешны. Иногда стоило бы предъявить им счет за свои комплексы. Кажется, твоя мамочка в этом отношении перестаралась.

– А твоя?

– Умерла слишком рано. Мне только-только исполнилось семь. И потом – она ведь не была такой интеллигентной…

– Ты – самовлюбленный тип, Чарли.

– Вся твоя злость сейчас от одного, Абби: тебе надо найти мужика. Просыпаешься одна. Бродишь по пустому дому, как привидение. Прыгаешь до изнеможения через свою прыгалку…

Она устало откинулась на спинку стула. Глаза у нее были закрыты, губы сжаты. Я видел, как она поднялась, собираясь уходить, но остановил ее.

– Абби, одиночество еще хуже. Оставайся, я постелю тебе в кабинете.

Она рухнула там на тахту, как срубленное дерево. А ночью пришла ко мне.

– Чарли, – сказала она, – я не могу сейчас быть одна…

Я понимал, что поступаю как подонок. Но не мог ей отказать. В конце концов, Руди сейчас плевать на это. Я подвинулся. Раньше я ни за что не позволил бы себе ничего подобного.

В тот момент я был уверен в одном: отдаваясь мне, она, несомненно, мстит Руди…

 

РУДИ

– Бедная Румыния, – сказал Нику и выругался.

Он изрядно выпил, и теперь все, что раньше копил в себе, вдруг хлынуло наружу в потоке ненависти ко всему свету.

Мы сидели в дешевой греческой забегаловке. В оконном проеме в стене перед нашим столиком изредка мелькал колпак усатого повара. Он передавал официанту тарелки с шашлыками и кебабами.

Пахло жареным мясом, овощами и острой приправой. Это невозможно объяснить, но в таких дырах еда в большинстве случаев отчего-то вкуснее, чем в самых фешенебельных ресторанах. В коллизии изыск – простота безыскусность нередко берет верх. Наверное, потому, что она естественней.

– Бедная Румыния! – повторил Нику снова.

Но теперь грохнул по столу рукой так, что зазвенели рюмки.

– После византийцев – венгры, потом на целых пятьсот лет – турки. Мало было – еще на полстолетия русские…

Мелькнувший в окне поварской колпак замер: разносивший тарелки официант повернулся в нашу сторону. Но Нику не обратил на них внимания:

– Для Запада вся наша Восточная Европа – задворки. Там носы морщат в нашу сторону: мы, видишь ли, – плебс, а они – аристократия.

Я его не перебивал: в таких случаях лучше, чтобы скопившийся пар злости и ожесточения вышел наружу, тогда станет легче.

– А ты вот походи по стройкам, по гаражам, по фермам – повсюду мы, иностранные рабочие. Нас эксплуатируют и обирают. Но мы бесправны. И молча все сносим. А что, скажешь, делать? Всюду – презрение и равнодушие…

Я отодвинул от него бокал, но он вновь придвинул его к себе и налил бренди. От скопившейся ярости он выдул его как водку – на одном дыхании.

– Только вот не секут эти идиоты, что если они не подкрасят свою голубую кровь нашей красной, – румынской, украинской, польской, болгарской, – в ближайшем будущем мечетей в Европе будет больше, чем церквей, а латинский шрифт заменит арабский.

Он на мгновение замолчал и стал ожесточенно стучать ножом по тарелке.

– Запад гниет, – гремел он на весь шалман, – Не знаю, как там у вас, в Штатах, но здесь… Десять миллионов арабов во Франции, десять миллионов турок и курдов с арабами в Германии. А Англия, Голландия, Бельгия, Испания?..

Я кивнул: хотел показать, что внимательно его слушаю:

– Так ты, выходит, за Европу без…

– Без черножопых, да! – отрезал он, не задумываясь, и на висках его четче обозначились желваки.

– А я-то думал, что в двадцать первом веке людей делят не по цвету кожи и религии…

– Ты из меня расиста не делай, – Нику с силой топнул ногой по полу. – Для меня – что черный, что желтый – лишь бы такой же европеец по убеждениям, как я. И чтоб не превращал Париж в какой-нибудь Риад, а Лондон – в Тегеран…

Мне с трудом удалось его вытащить на улицу и усадить в такси. Он все еще бушевал, но, слава богу, по-румынски. Утром Нику пришел ко мне извиняться.

– Руди, – скривился от неловкости, – ну, вы сами понимаете, выпил человек…

Я кивнул и жестом руки показал, что все, мол, в порядке, и я нисколько его не осуждаю. Но видно, ему все же хотелось сгладить впечатление, произведенное на меня с пьяных глаз. Он вдруг озорно подмигнул мне и прищелкнул пальцами:

– Как там с Галатеей, а?!

Я сделал вид, что думаю о чем-то другом, и потому не обратил внимания на его слова. Но Нику не намеревался отступать: ему необходим был реванш:

– Знаешь, кем был ее отец? Генералом! Внешней разведкой занимался. За границей жили. Она и языки поэтому знает.

Я думал, что если начну бриться, он уйдет. Не тут-то было. Став за моей спиной так, что мог видеть мое лицо в зеркале, Нику скрестил руки на груди и продолжал:

– И замуж она тоже вышла не за кого-нибудь: за нашего военного атташе. От него у нее и дочь – студентка в Сорбонне. После развода вначале в Париже жила, а потом сюда переехала, в Швейцарию.

Я тщательно рассматривал свою физиономию в зеркале. Надувал поочередно щеки, Двигал за щеками языком. Приближался и отдалялся от зеркала. Морщился. Все, чтобы показать: ни ты, ни твои рассказы меня нисколько не интересуют.

– Тут у нее подружка близкая работает, тоже оттуда. Она-то ее сюда и пригласила, – сказал он с намеком.

Я не сдержался и повернулся к нему лицом:

– Лесбиянка, что ли?

– Спроси у нее сам, – оскалился Нику. – Если такой смелый…

Сносить его хамство я не собирался:

– Слушай, – а откуда у тебя такая информация? Ты что, тоже в разведке работаешь?

Нику дернулся, словно его ударило током. Взгляд стал сразу жестким, колючим.

– Руди, я – только гастарбайтер. Если бы я был тем, за кого вы меня приняли, мне бы не пришлось ехать на заработки за границу. – И перевел разговор на другую тему: – Вы говорили, что собираетесь сегодня ехать? В Лозанну?

– Нет, – выдавил я из тюбика на палец мазь, которую втирал после бритья, – сегодня – во Фрибург…

На следующее утро, перед тем как отправиться на вокзал, я позвонил Пачелли. Трубку сняла секретарша.

– Если вы не соедините меня с ним немедленно, – зловеще произнес я в трубку, – я появлюсь в вашем офисе сам и устрою скандал. Представляете, какое впечатление это произведет на ваших клиентов?

И через полминуты услышал голос Пачелли.

– Мистер Грин, импульсивность в нашем деле – злейший враг успеха, – едва поздоровавшись, поспешил он поставить меня на место.

Я решил сыграть ва-банк.

Накануне вечером, просматривая в телефонной книге Цюриха адреса адвокатских контор, я выбрал самую красочную рекламу:

– Месье Пачелли, я разговаривал с адвокатом Гальдером в Цюрихе, и если вы ничего сделать не в силах…

Меня пощекотал мелкий смешок:

– Милый друг, я делаю все не только возможное, но и невозможное. Вы просто себе не представляете. Я даже созванивался с его высочеством…

– Устройте мне с ним встречу. Я его быстро уломаю.

Пачелли помолчал секунду-другую, по-видимому, чтобы я лучше представил себе свою собственную наивность. Затем, кашлянув, задумчиво произнес:

– Да, но его высочество наотрез отказывается с вами встречаться…

Голос судейского крючка звучал жестче, даже злорадней, чем следовало бы.

– Какого черта?! – обозлился я.

– Повторить вам, что он сказал? – Сталь в голосе Пачелли стала еще острее и теперь могла порезать. – Наверное, все же лучше своими словами, вы не думаете?

– Да скажете вы, наконец, или нет? – гаркнул я.

– Конечно-конечно, – вдруг тихо зазвенел в его голосе веселенький колокольчик. – Его высочество говорит, что вы – бастард, а таких в королевских конюшнях всегда было навалом…

Меня обожгла волна ярости:

– Дайте-ка мне его номер телефона. Я пытался его разузнать, но он засекречен.

– Вы только все испортите, – уже спокойнее, увещевая меня, сказал Пачелли.

– Из какого нафталина вы только вытащили этого червяка?

– Он ведь, если я не ошибаюсь, – ваш сводный брат, – хмыкнула трубка.

– Ладно, – буркнул я, – что вы предлагаете?

Ловкий крючкотвор помолчал – я даже представил себе, как он почесывает подбородок, – и раздумчиво произнес:

– Вначале подпишите генеральную доверенность на мое имя. Если к тому же вы гарантируете, что будете держать себя в рамках приличия, я дам вам номер сотового телефона ее высочества принцессы. Софи – внучка его высочества. Учтите: это ваш главный экзамен, и от него зависит весь наш успех…

– Гарантия, я полагаю, – ваша честь адвоката…

Но его мои колкости не пронимали. Если бы не толстая кожа, он бы не смог работать адвокатом.

Во Фрибурге я купил на книжном развале книгу о генеалогии европейских монархов. На обратном пути, в поезде, я, давясь втихую проклятиями и ругательствами, пытался прорваться через надолбы имен и родственных связей. Они, как и сами династии, уходили в черную дыру истории. От скуки и нетерпения рот сводило зевотой, но я упрямо помечал маркером все, что относилось к моим родичам.

Зато уже назавтра я мог позволить себе позвонить своей титулованной внучатой племяннице. Мне ответил мелодичный женский голос:

– Хеллоу!

– Привет, Софи! Я получил ваш телефон от адвоката Пачелли. Знаете такого? Я – ваш сводный дедушка. Звоню вам по поводу «Ля Шери». Хотите со мной встретиться?

– Мистер… Грин, если не ошибаюсь?

– Он самый, – галантно отозвался я.

– Могу вам предложить встретиться послезавтра.

– Согласен, – тут же откликнулся я.

– В три дня возле фигуры динозавра в Базеле. Это – в зоопарке.

– Что? – повысил я голос. – У вас что, крыша поехала? Из Женевы ехать в Базель? Почему тогда не в Цюрих?

– Потому что я возвращаюсь из Франции, мистер Грин, и туда мне ближе. Но если вас это не устраивает, я через месяц буду в Женеве.

Я заскрипел зубами от ярости, но ничего другого делать мне не оставалось, кроме как согласиться.

– А какого черта зоопарк? Вы что, издеваетесь?

– Мистер Грин, я вовсе не заинтересована, чтобы за мной увязался кто-нибудь из папарацци. Итак, вы будете послезавтра в базельском зоопарке возле динозавра или нет?

– Буду, – буркнул я.

 

АББИ

Стив Роджерс был полной противоположностью Руди: знал не только чего он хочет, но и как этого достичь. Всегда спокойный, ровный, не просто сдержанный, а уверенный в себе и своих силах, он каждый день часами проделывал сложный и утомительный комплекс физических упражнений. Наверное, поэтому в теле его не было ни жиринки, а руки казались отлитыми из стали.

Я была у него пару раз в Малибу, в большом и просторном доме, обставленном мебелью в стиле шестидесятых. За аккуратно ухоженным садом следит пожилой садовник-мексиканец, а хозяйство ведет – готовит, убирает и делает покупки – его жена.

Стив показывал мне старые фотоальбомы: вот он – малыш рядом с отцом и матерью, вот – школьник, студент, член университетской сборной по регби. А вот – Стив и Сьюзен, его покойная жена: их сфотографировали где-то в гостях на барбекю. Дальше шли фотографии Стива с детьми, Стива в судейской мантии, на работе, а отдельно – Стива на приеме в Белом доме…

Он не позволил себе ни единого двусмысленного намека или жеста. Но в его чувствах невозможно было усомниться.

– Абби, – попросил он меня, ласково коснувшись моей руки, – вы можете мне абсолютно доверять…

– Что случилось, Стив? Почему вы в этом усомнились?

– Я хочу, чтобы вы знали: у меня – самые серьезные намерения. Но вас все время что-то давит, тяготит. Если вы поделитесь со мной, я постараюсь вам помочь.

– Стив, – сказала я, – вы спрашивали меня, замужем ли я, и я сказала, что нет. Это – правда, но не вся. Мой муж уехал и никогда больше не вернется. Но мы с ним не разошлись.

– Что-то такое я и подозревал, – сощурившись, кивнул он.

Тогда-то я и рассказала ему про Руди, про аварию полтора года назад, которая изменила всю нашу жизнь, и про мое странное – ни туда ни сюда – положение.

Стив слушал внимательно, чуть прикрыв глаза. Я обратила внимание: лицо его все время оставалось бесстрастным. Наверное, – привычка, приобретенная за много лет сидения в судейском кресле.

– Вы знаете, где он сейчас?

– Где-то в Швейцарии, – ответила я.

– Может, ваши дети знают больше?

– Нет, Стив. Они бы мне сказали.

– Но остался же у него здесь кто-то, кому он доверяет. К кому может обратиться в случае необходимости?

– Да, конечно, – сказала я, – его друг – Чарльз Стронг. Он – врач, проктолог…

Стив, мягко улыбнувшись, заверил меня:

– Абби, я думаю все утрясется…

Мы довольно часто ездили с ним по окрестностям Лос-Анджелеса. Стив был прекрасным кавалером: веселым, общительным, даже обаятельным. В ресторанах он выбирал для меня такие блюда, о каких я раньше и не слышала, но себе заказывал что-нибудь диетическое. Вместе со мной он пил только вино.

Однажды мне пришло в голову смотаться с ним, как когда-то с Руди, в Лас-Вегас. Мне нравилось вдруг очутиться в этом насквозь искусственном, придуманном, но по-своему ярком и привлекательном городе-балагане. Американский китч там навынос, но этого никто и не скрывает. Наоборот, – все вокруг словно бы подчеркивает: ни о чем не думай, мы позаботимся обо всем сами. Ты, дружок, в сказке, в выдуманной и отлакированной реальности. А раз так – и веди себя как в сказке: будь веселым и бесшабашным, трать деньги и дурачься, как ребенок.

Но Стив, улыбнувшись, отказался:

– Простите меня, Абби. Но я туда не езжу.

– Это потому, что вы – верующий католик? – спросила я, но, взглянув на него, почувствовала себя последней идиоткой.

– Нет-нет, – покачал он отрицательно головой, – к религии это не имеет отношения. Я просто не хочу становиться на одну доску с теми, кто сидел передо мной на скамье подсудимых. А там сейчас некоторые из этих людей – преуспевающие бизнесмены.

И я кивнула: конечно, я его понимаю… А через пару дней услышала на автоответчике голос разъяренного не на шутку Чарли…

– Свяжись со мной, когда бы ни пришла. Неважно, в котором часу. Днем, ночью. В любое время…

Я набрала его номер.

– Это я, Чарли…

Он угрожающе помолчал, а потом произнес незнакомым скрипучим голосом:

– Какого черта ты даешь мой номер телефона людям, о которых я ни разу не слышал и слышать не хочу?

– Но я никому его не давала…

– А судье Роджерсу?

– И ему тоже…

– Не морочь голову, Абби. Он вызубрил наизусть всю мою биографию…

– Чарли, мы встретились в кантри-клабе и от одиночества подружились.

Он издевательски хмыкнул:

– От одиночества… Подружились… Ну, еще бы…

– Прекрати! – гаркнула я. – У него серьезные намерения. Он спрашивал меня про Руди. Я сказала, что он где-то в Швейцарии, что ты – его единственный друг, и связь у него – только с тобой.

– Дурой ты никогда не была, Абби. А значит, инстинктивно не против, чтобы он меня шантажировал.

– Успокойся, Чарли. Никто тебя шантажировать не собирался. И вообще – я устала и не хочу с тобой ругаться.

Но он уже завелся, и остановить его было нельзя:

– Сначала я подумал, что это ты ему все про меня выложила. Но оказалось, знает он куда больше, чем ты. И в частности, о том, о чем ты и не догадываешься. Такие сведения могут быть только оттуда…

– Это откуда же?

– Назвать тебе организацию? Или ты сама сообразишь?

– Что он хотел?

– Тебе лучше знать…

– Мне очень жаль, Чарли…

Он цинично хмыкнул:

– Ты, однако, не очень долго тужила в своем одиночестве, Абби. Признаюсь, я и не ждал, что в тебе столько прыти. Вот тебе и еще одно доказательство того, что ты самая обычная женщина.

Чарли так меня взбудоражил, что я сразу же связалась со Стивом. Он был уже в постели.

– Завтра мы встретимся, и я вам все расскажу…

– Я хочу сейчас, – сказала я упрямо. – Иначе я не засну.

– По телефону? – спросил он буднично.

– По телефону, – повторила я.

И услышала легкий вздох.

– По телефону я не могу…

В этом был весь Стивен Роджерс: человек старой закалки, для которого долг и принципы – священная скрижаль. И никто на этом свете его с этого фундамента сдвинуть не смог бы.

Когда мы на следующий день встретились, он выглядел очень расстроенным.

– Абби, – сказал он, – поймите меня. Есть вещи, о которых говорить по телефону просто немыслимо. – Он осторожно коснулся моего плеча и, вздохнув, продолжал: – Сначала – немножко предыстории.

Я думала, он станет рассказывать о Чарли или Руди, но ошиблась.

– Уже в тридцатых годах наша политическая элита пришла к выводу, что расовая сегрегация – пережиток прошлого. Но для ее отмены созреть должны были обе стороны…

– Но причем здесь Чарли? – не очень вежливо прервала я его. – Его тогда и на свете не было. И вообще – он родился в Южной Африке.

– Я знаю, только дайте мне вам объяснить, – терпеливо улыбнулся Стивен.

Он чуть приподнял указательный палец, обращая мое внимание на еще не высказанный им смысл своей мысли.

– Расовая проблема была на руку большевикам. И тогда, по подсказке из Кремля, американские коммунисты вдруг заговорили о вынужденной необходимости автономии черных граждан в южных штатах. Дело не выгорело: началась Вторая мировая война. Но семена сепаратизма были уже посеяны…

Я закрыла глаза. У меня было странное ощущение: будто все это мне кажется или снится.

Стив продолжал так же терпеливо и, как ему казалось, убедительно:

– Вот почему в шестидесятых, когда расовая сегрегация стала сходить на нет, началось брожение среди черного населения. Ведь, кроме призывавшего к взаимной терпимости доктора Мартина Лютера Кинга, были еще экстремисты: Малькольм Икс и его поклонники, черные мусульмане… – Слова судьи Роджерса доносились до меня, словно он говорил через толстый слой ваты. – Одно время Чарли Стронг и был связным между коммунистами, с одной стороны, и черными радикалами, с другой. Сейчас, когда прошло почти сорок лет, я могу вам это рассказать.

В правом моем виске сверлила боль. Мне хотелось убежать, но я заставила себя дослушать до конца.

– Один из арестованных по делу убитого шерифа…

– Он был расист, Стив…

– Я знаю, но это абсолютно ничего не меняет, – судья Роджерс подчеркнул смысл своих слов долгой паузой.

А потом продолжил:

– Так вот, арестованный этот показал, что в преступлении участвовал и мистер Чарльз Стронг тоже.

– Чарли отказался принимать участие в этой расправе…

– Абби, дорогая, с точки зрения закона, даже если бы вы были правы, Стронг должен был понести заслуженное наказание. Он ведь его не предотвратил… – Я исчерпала все свои доводы, и судья Роджерс удовлетворенно вздохнул: – А мать вашего мужа, как и сам он, потом утверждали, что в ту ночь мистер Стронг ночевал у нее. Им, кстати, не очень поверили: уж слишком велика у них разница в возрасте.

Вид у меня был, наверное, настолько потерянный, что он с беспокойством спросил:

– С вами все в порядке, Абби?

Но я уже справилась со своими чувствами. Мне вдруг стало ужасно обидно за Чарли: даже если все, что говорил судья Роджерс, – правда, Чарли никогда преступником не был и не мог быть уже по самому своему характеру.

– Доктор Стронг, – продолжил мой собеседник, – из племени извечных бунтовщиков. Ему совершенно неважно из-за чего или против кого бунтовать. Главное – всегда быть по другую сторону баррикад. Ну а уж если он на стороне справедливости…

– Стив, – возразила я, – я знаю Чарли много лет и могу ручаться, что идеология была для него только романтикой. А когда он понял, что его товарищи по борьбе думают совсем иначе…

– Это совершенно неважно, – мягко настаивал судья Роджерс.

– Поймите, – не сдавалась я, – он ершист, циничен, любит шокировать, но, уверяю вас, не больше того.

Но я понимала, что переубедить его не смогла. Тогда я сказала, что тороплюсь, и стала собираться. Судья Роджерс покачал головой и настороженно улыбнулся:

– Во всех случаях он должен был сесть в тюрьму, но избежал справедливого наказания.

 

РУДИ

Я позвонил ей на следующее утро.

– Галатея?.. Руди Грин… Я насчет концерта, помните?

– Да, конечно. Звякните-ка мне вечерком, я свяжу вас с нужными людьми…

– Так не пойдет, – перебил я ее, – я вызвался вам добровольно помогать, а вы со мной играете в бюрократию.

Она слегка опешила, а потом спросила:

– О’кей, а что вы можете предложить?

– Терпеть не могу официальности. Могу я к вам заехать? – Она колебалась. – Галатея, я – враг условностей. И классовых перегородок…

– Хорошо! – сказала она, помолчав немного. – Я живу на авеню де Франс. Но больше чем кофе я ничего вам не обещаю, профессор Грин…

– Это уже другое дело, – с воодушевлением ответил я, не обращая внимания на намек.

Видно, ей показалось, что она как-то должна объяснить мне это свое решение:

– Моя босс и по совместительству приятельница уехала на две недели в Лондон. Обычно я занята допоздна.

До авеню де Франс я добрался за пятнадцать минут на такси. Дом, где она жила, даже для Женевы был слишком буржуазен. Бросался в глаза не шиком, а какой-то сытой и самодовольной добротностью.

В холле возлежал тяжелый ковер. Справа и слева чопорно поглядывали две массивные, из дорогого дерева двери. Я вызвал лифт. Он тоже был задрапирован и поблескивал зеркалами на стенах. Едва вздрогнув, пахнущая дезодорантом кабина бесшумно подняла меня на третий этаж.

В квартире, где я оказался, все было французским: элегантный овальный стол, стулья с высокими, украшенными резьбой спинками, игривые маркизы на окнах. Галатея поймала мой взгляд и улыбнулась:

– Мы обе – франкофилки…

Она посадила меня на старинное и не очень удобное канапе и поправила цветы в вазе на столе.

– Чай? Кофе?

– Если не трудно – кофе. Он у вас хороший?

– Колумбийский, – в медовых ее зрачках сквозили любопытство, легкая усмешка и, как мне показалось, даже шаловливый вызов.

Кожа у нее была белая-белая, и медные завитки волос лишь подчеркивали это. В нежных ушах висели крупные, от хорошего дизайнера, серьги. Они колыхались при каждом ее шаге. Галатея прошла на кухню. Я, не отрываясь, глядел на ее ноги. Она появилась минут через пять с подносом в руках. На нем стояли две музейного вида просвечивающие темным кофе чашки в таких тонких блюдцах, что казалось, они сделаны из папиросной бумаги.

– Вы делаете для земляков великое дело, – поспешил я отдать ей должное и перевел взгляд на ее ноги.

От их длинной и стройной наполненности я почувствовал резь в глазах.

– Когда страна и все мы в таком положении…

Ну не могла она не заметить моего взгляда. Он, как ртутью, был налит либидо. По-моему она чувствовала это далее не глядя на меня. Ногами. Бедрами. Низом живота.

Расставив на столе чашки с кофе, Галатея села сама, спрятав ноги под стол. В общем, мне даже стало как-то неудобно, и я стал оглядывать комнату: приличия есть приличия.

– Довольно удачная репродукция, – кивнул я в сторону противоположной стены. – Писарро?

Галатея улыбнулась и кончиком языка облизала нижнюю губу. Резь в глазах не проходила.

– Да нет – оригинал, – слегка улыбнулась она.

– Ничего себе! – присвистнул я.

Она задорно вздернула брови:

– Тетка моей приятельницы, она же и босс – фрау Гастнер, – француженка. Обожает импрессионистов и терпеть не может швейцарцев. У нее еще шесть полотен в банке.

– Фантастика! – воскликнул я. – Где я нахожусь?

– У фрау Гастнер, – улыбнулась Галатея, – для этого есть свои основания. Ее муж был банкиром. А детей не было. И когда он умер, родственники решили прибрать все к рукам. Они объявили фрау Гастнер недееспособной и стали добиваться опеки над ней.

– И как же она отвертелась, если не секрет?

Галатея насмешливо пожала плечами:

– Швейцарцы – скуповаты, а фрау Гастнер отвалила адвокатам столько, что уже просто невозможно было не выиграть дела. И к тому же вызвала свою единственную племянницу.

Мы отпивали густой и тягучий кофе. Но вкуса я почти не чувствовал.

– Старая истина – скупость всегда самый ненадежный вклад, – откликнулся я.

– Пожалуй, месть – понадежней, – бросила на меня быстрый взгляд Галатея. – Фрау Гастнер прожила еще восемь лет и только и делала, что портила кровь родственникам своего покойного мужа.

– Ей это удавалось?

– Еще бы! Она каждый месяц-полтора летала по всему свету первым классом, останавливалась в самых дорогих отелях и не забывала про казино. И всегда с племянницей…

– Догадываюсь, что стало с наследством, – добавил я в чашку немножко сахара.

Кофе был ужасный. Эта женщина была создана для другого.

Галатея рассмеялась:

– Часть все-таки отошла к ним. Но кое-что, а этого бы вполне хватило на десятерых, осталось и племяннице.

Чуть отпив кофе, Галатея взялась за телефон. После двух звонков она положила трубку и обратилась ко мне:

– Руди, когда бы вы могли начать репетиции, если не очень откладывать?

– Только не завтра. Мне надо съездить по делам на день в Базель…

– Вы ведь на машине? Это всего двести пятьдесят километров.

– Нет, – ответил я, – предпочитаю поездом. У меня нет прав…

– Лихач? – зыркнула она на меня озорным взглядом.

– Вроде, – отозвался я.

– Если вы поедете утренним поездом, к вечеру вернетесь.

Я улыбнулся. Мне вдруг, как мальчишке, захотелось смутить ее. Увидеть, как краска заливает ей лицо. Я уставился на ее бюст и стал представлять себе, как в цепенеющую полусферу моих ладоней вкатываются ее налитые жаром и нетерпением груди. По-видимому, телепатия подействовала: Галатея поджала нижнюю губу и произнесла глуховатым, не терпящим возражения голосом:

– Буду ждать вашего звонка…

– А до этого? – спросил я жалостным тоном. – Вы ведь не оставите мужчину голодным, правда?

В ее взгляде мелькнул блик настороженности.

– Нет-нет, – поспешил я заверить, – я это к тому, что хочу вытащить вас в ресторан…

– Давайте отложим это на следующий раз, – ответила она с некоторой неуверенностью.

– Никогда не оставляю на завтра то, что могу сделать сегодня. Это мой принцип…

Мальчишеская дерзость привела к неожиданному результату: медовые зрачки заблестели озорством и насмешкой.

– У вас что, день рождения? – попыталась она отыграться.

– Нет, – притворно пожал я плечами, – просто чувствую себя здесь чужим и нуждаюсь не только в ужине, но и в сочувствии.

Она снова посмотрела на меня, но уже более снисходительно и неожиданно согласилась:

– О’кей…

– Тогда я туда и обратно на такси, и мы с вами отправимся в гастрономическое Эльдорадо.

Выскочив на улицу, я просигналил первому же таксисту и помчался к себе в пансион.

Сборы заняли всего полчаса: я летел как на крыльях. Наскоро побрившись электробритвой, я протер заново выбритую физиономию душистым кремом. Заказал по телефону такси и, надев легкое пальто, из открытых бортов которого бросался в глаза пышный белый платок, выскочил на улицу.

Шофер уже ждал. Галатея появилась через десять минут. Когда она села рядом со мной, ноздри защекотал терпкий, чуть горьковатый запах – так пахнут чуть залежавшиеся цветы.

– Вы предпочитаете французскую или швейцарскую кухню? – сразу же спросила Галатея.

– Со швейцарской я просто не знаком…

– В получасе езды отсюда есть забавное местечко. Там, в основном, – туристы. Но шале – очень уютное…

В деревянном, а-ля деревня, домике, где со стен свисали охотничьи трофеи – муляжи птиц и зверей, – чинно ужинали немецкие туристы.

Мы сели за столик для двоих у окна.

В сумеречном зале светили свечи в крупных тяжелых шандалах. В широком окне мерцала дальняя россыпь огней, теряющихся где-то в горах. Красота. Правда, как всегда в Швейцарии, – все слишком прилизанное.

Минут через десять подошел официант в охотничьем костюме.

– Фирменное фондю, – попросила Галатея.

Официант многозначительно закивал: гости знают, конечно, сами, что заказывать.

Вскоре он появился снова. Теперь – с давно вышедшей из употребления спиртовкой в одной руке и подставкой – в другой. Несколько ловких движений, и на столе возник настоящий натюрморт. Большие керамические тарелки, длинные, с двумя зубчиками вилки, бутонообразные бокалы для вина.

Что-то загадочное чудилось мне во всей этой полусказочной обстановке. Тусклые лучи света в глазах чучел. Синевато-желтые голограммы огня, переливающегося в спиртовке. Острое шипение расплавившейся магмы сыра в огромной кастрюле. Переговаривающиеся темные фигуры за соседними столиками. Эффект заколдованного царства развеял официант-охотник. В его руках плыло, блестя серебром подноса, овальное блюдо с мелко нарезанными кусочками мяса. Поставив поднос на стол, он жестом фокусника откупорил бутылку итальянского вина.

– И надолго вы в Швейцарии? – спросила моя дама, погружая деревянную вилку с кусочком мяса в расплавленный сыр.

Я почесал висок:

– Пока не получу причитающееся мне наследство.

Галатея усмехнулась:

– И у вас тоже – наследство? Поверьте, занятие не очень перспективное.

– Судя по вашему голосу…

Ее улыбка стала еще шире и ироничней:

– Швейцарцы с удовольствием берут деньги, даже очень-очень грязные: их ведь можно отмыть. Но отдавать? По своей воле?..

Больше мы о деньгах не говорили.

От вина меня несколько разморило. Я плавал в золотистом чаду ее взгляда. Женщина в сорок, как это ни избито, похожа на налившийся поздним соком персик. Ему еще недолго оставаться таким. Уже видны кое-где пятнышки переспелости: нажми, и брызнет сок. Сладкий-сладкий, тягучий-тягучий. Терпкий, но вязкий.

– У вас семья? – спросила она.

– Была, – кивнул я. – Жена, двое взрослых детей…

– А у меня – дочь. Она учится в университете. А я – в разводе.

– Я слышал, вы изучаете швейцарское право?

– Да, хочу более профессионально помогать нашим соотечественникам. Они здесь так же бесправны, как и несчастны.

Галатея достала тонкую дамскую сигарету и, поймав мой взгляд, улыбнулась:

– Курю я редко, по настроению…

Я положил ладонь на ее руку. Но Галатея осторожно высвободилась и вновь потянулась за сумочкой. На этот раз – в поисках зажигалки.

Мы посидели еще минут пятнадцать. Она думала о чем-то своем, и мысли ее были далеко от меня. Где-то там, в легком и вычурном дымке сигареты.

Возвращались мы молча. Я ее явно разочаровал. И хотя трагедией это для меня не было, я искренне жалел, что все кончилось так быстро и безрезультатно. Внезапно я даже почувствовал, как снизу вверх, от паха к горлу, пробежала юркая змейка. «Что тебя так в ней подогрело, Руди, – спросил я досадливо сам себя. – Тлеющий жар секса? Мятежная независимость характера? Чувственность, вливающая свежий адреналин в усталые артерии?»

Все вместе взятое. Галатея была из тех женщин, к которым инстинктивно тянутся мужчины моего типа. Для них это – своего рода возмездие за свою закомплексованность. Я приглядывался к ней и думал, кого она больше мне напоминает: французскую Марианну на баррикадах или комиссаршу в кожаной куртке из советских фильмов.

Терять мне было нечего, и я снова уставился в легкий разрез платья на ее груди. Бронзовые брови недовольно сошлись на переносице, уголки губ чуть дрогнули. Я приготовился: неначавшийся роман окончился вечной ссылкой. Через пару минут она остановит такси возле моего пансиона и, сухо попрощавшись, растает в темноте.

Но Галатея велела водителю затормозить перед домом фрау Гастнер. Он смотрел на пустынную улицу как обожравшийся сметаной кот на драную уличную кошку. В его украшенных маркизами окнах было такое сытое превосходство, что я вспылил:

– Ладно! Прошу прощения за неудавшийся вечер…

– Руди, – посмотрела она на меня изучающе, – мне сорок два года. В таком возрасте встречи делятся на те, что имеют смысл, и одноразовые. Как, скажем, поездка в метро или в автобусе. В таких я не заинтересована.

От ее откровенности у меня захватило дух. Заикаясь, я пробормотал что-то невнятное, но Галатея остановила меня:

– Сначала подумайте, – поправила она мне пальцами белый платок, надетый вместо галстука.

Меня снова, как гравитацией в центрифуге, стало заливать тяжестью похоти.

«Если она продолжит, – колотилось у меня в висках, – я наброшусь на нее здесь же, сейчас. В такси…» Закрыв глаза, я усилием воли заставив тело застыть.

– Уже подумал, – сказал кто-то вместо меня.

Конечно, не Виртуальный Руди, а Руди-реалист.

– Если для вас это просто очередная интрижка – лучше не надо. Я готова отдать все, и даже больше, но получить хочу тоже все, и нисколько не меньше…

В тот момент я и вправду верил, что ради нее готов согласиться на любое условие.

– И решил, – добавил я, чувствуя, как от нетерпения стало трудно дышать.

Поворот ключа, и мы неслышно прошли по ковру к лифту. Еще один поворот, и очутились в уже знакомой гостиной. Свет Галатея зажгла только в ванной и на ощупь повела меня дальше. Я ничего не слышал, не в состоянии был ни думать, ни говорить. Наверное, этого от меня и ждали. Меня стали осторожно раздевать. Потом уложили. И очень скоро в щекочущем оцепенении ожидания я ощутил охватившую меня всего тяжесть женского таза.

Из легких вырвалась тонна воздуха – недавнее видение вдруг стало реальностью. Переполняя шалеющие ладони своей податливой спелостью, в руки мои двумя долгожданными рыбами вплывали ее груди. Я чуть не взвыл от боли: влажная воронка рта втянула в себя мои губы. И уже погружаясь в вязкий бетон засоса, ощутил влажное и ритмичное дыхание. С всхлипом дышала вагина: прилив-отлив, прилив-отлив…

Впервые в жизни не я трахал кого-то, а кто-то – меня. Гулко. Самозабвенно. Изо всех сил. Словно я был женщиной, а та, которая оседлала меня, – мужчиной. Это одновременно и возбуждало и оскорбляло. А может, – она даже не трахала меня, а приносила в жертву. Или жертвой хотел стать я сам…

Через какое-то время толчки стали еще сильнее, но отрывистее. И, вопреки моим попыткам сдержаться, взбесившаяся карусель вдруг взметнула меня в ослепительно вспыхнувший верх. И уже оттуда, сверху, ошарашенно глядя вниз, на барахтающуюся землю, я услышал сдавленный крик, в который с головой и ответным стоном нырнул сам…

– Руди, – шептала она, гладя меня по плечам и касаясь языком шеи, – только не разочаровывай меня. Ты не пожалеешь!..

 

ЧАРЛИ

Мой рассказ Руди выслушал с поразительным спокойствием. Пожалуй, даже безразлично. Так, словно я говорил не о его жене, а о посторонней, малознакомой ему женщине.

– Все это ушло и не вернется, Чарли, – сказал он несколько напыщенно. – У меня не осталось даже пепелища, чтобы плакаться на нем. Все исчезло вместе с прежней жизнью.

Я молчал. Не знал, что и сказать. Мы не виделись уже год. Разговаривали только по телефону. А ведь для него мимо проскочили целых двенадцать лет: мой месяц равен его году. За то время, что Руди уехал из Штатов, он, наверное, неузнаваемо изменился. Я сознательно не просил фотографий. Хотел, чтобы в моей памяти он оставался таким, каким я знал его в последние годы.

Разговор оставил неприятный осадок. Вдруг показалось, что даже я, Чарли Стронг, его ближайший друг и двойник, тоже остался в его «прежней жизни». Это бы значило, что я не только потерял единственного близкого мне человека, но еще и остался совершенно один на свете.

По-видимому, он что-то почувствовал. Внезапно голос его стал теплее, даже трогательнее:

– Чарли, к тебе это никакого отношения не имеет. Мы с тобой как были, так и будем в душе близнецами. Пока живы. А насчет Абби – не испытывай никаких угрызений совести… – Я вдруг услышал, что он усмехнулся: – Она ведь могла трахнуться с этим своим судьей, а пришла к тебе. Знаешь, почему? Ей казалось, что так она мне отомстит. Но она ошиблась. Ты помог мне. Поставил последнюю точку.

Руди был прав. Абби руководила запоздалая месть. «Но ты-то, Чарли? – спрашивал я себя. – Разве ты не стал ее соучастником? Не позволил жене самого близкого своего друга надругаться над вашей дружбой? Это грязь, от которой тебе уже не отмыться…»

Конечно, можно попытаться найти себе оправдание. Заглушить совесть тем, что и ты тоже мстил: за друга! Есть, мол, в мужской дружбе нечто такое же сильное, как и в любви. Ведь поведи себя Абби и Джессика с Эрни иначе, Руди бы не уехал на край света, а ты, Чарли, не остался без второй своей половины. Условности и мнимый стыд – самая гибельная ржавчина. Она способна превратить в труху даже металл. Я – врач и знаю лучше других: болезнь не может быть стыдом. Она – несчастье. Во времена варварства позором была проказа, позже – сифилис. Можно привести еще с десяток примеров.

«Не лги», – одергивал я себя. На самом деле все глубже. В какой-то степени – даже пещерней. Потому что все – в тебе самом. Сознайся: ведь на самом деле таким извращенным образом ты хотел доказать себе самому, и Руди в том числе, что вы связаны не только душой, но и телом. Пусть даже через Абби. Кто-нибудь мог бы заподозрить и совершенно чуждый тебе скрыто-гомосексуальный инстинкт…

… Руди молчал. Выждал, как судья перед вынесением важного приговора, время и, наконец, провозгласил:

– Чисто по-человечески я буду рад, если у нее с этим Стивом что-то получится.

Мы попрощались, а я сидел потом еще долго и думал, что Руди подсознательно ведет со мной какой-то тайный, только ему понятный диалог. В чем-то старается мне подражать, подстраивать себя под меня и вместе с тем оставаться сами собой. Но до самого последнего времени он в этом так и не преуспел. Наверное, поэтому ему и кажется, что все свои тридцать два года жизни с Абби он только терял, ничего не приобретая взамен. А раз так – надо, просто необходимо, восполнить дразнящий пробел. Вот он и рвется к свободе. К сексу. К удовольствиям. Пока он еще не познал разочарования. Но он еще обязательно познает его. Копия отличается от оригинала тем, что она создана не автором, а подражателем. И такой всегда будет. В ней нет и не может быть своего. Подлинного. Неподражаемого.

По идее, брак – самая интимная и добровольная форма связи между мужчиной и женщиной. Но интимность кончается там, где начинается зависимость. А тогда нет и не может быть места свободе и равенству. Правда, иногда домашнее рабство – путь к комфорту и беспроблемному существованию. Не надо принимать решений: вся ответственность на другом. Беда только в том, что когда-нибудь все равно наступит момент, когда человек, будь он мужчиной или женщиной, вдруг проснется от долгого хмеля забытья. А проснувшись, с горечью и тоской осознает, что уж слишком высока была цена его удобств. Слишком неоплатима. Выжав свою жертву, как лимон, она оставила только корку.

Для подавляющего числа пар семья на той или иной стадии становится полем боя. И все зависит от того, на чьей стороне победа. Разумеется, ни о воинской чести, ни о чистоте оружия не очень заботится ни одна из сторон. В лучшем случае такие битвы кончаются прекращением огня и вооруженным нейтралитетом. В худшем… К счастью, обычно обе стороны, по опыту, приходят к долгосрочному перемирию, которое иногда нарушается возобновлением огня.

Только вдобавок к этим двум самым распространенным группам примыкает еще одна, и самая малочисленная. Я имею в виду тех, кто никогда не позволяет командовать собой и вместе с тем не стремится подчинить себе другого. Это – племя астронавтов. И я, Чарльз Стронг, бывший эмигрант, а ныне – преуспевающий проктолог, принадлежу к нему. Вот вам, кстати, и причина, почему я остался без семьи…

Меня доконала бессонница. Я даже выкурил, тупо сидя в кресле и глядя в окно, целую сигару. Раньше я себе такого никогда не позволял. Это не помогло. Я принял полтаблетки снотворного. Сон все равно не шел. Не приходил, и все…

«Чарли, Чарли, – пенял я себе, – тебе не кажется, что ты состарился?! Что тебе вдруг стала нужной рядом живая душа? Та, с которой можно не только трахаться, но и согреться в минуту одиночества. Эта паршивка – Селеста тебя проучила: ушла, оставив наедине с пустотой…»

Но и такого рода самооправдание было не очень убедительным, Если начистоту – я просто пытался свалить на нее вину, Разве не потратила Селеста десять лет в тщетной надежде не только служить, но и заслужить чего-то? Можно, конечно, было бы привести в ответ кучу оправданий. Разве не сделал я ее в своем доме полной хозяйкой? И не я ли позволял ей все, что взбредет голову? Хоть раз я попросил у нее какого-то отчета? Но едва лишь я начинал себя чем-то подобным утешать, как внутри просыпался маленький бесенок. Бессовестно подмигивая мне плутовским глазом, он поправлял меня: ну, положим, не хозяйкой – экономкой…

Селеста и вправду много лет была у меня экономкой и секретаршей. Больше того – заботливой нянькой, наперсницей и любовницей. В общем – всем кем угодно, только не женой. А скажите, какая другая баба столько времени безропотно соглашалась бы на такие второстепенные роли? Я, конечно, ее об этом не просил. И никаких обещаний не давал. Мало того – вел себя всегда так, что сомнений быть не могло: не нравится? Ты свободна! В любую минуту можешь сказать «до свиданья!» и получить приличные отступные. Почему же она этого не сделала раньше? И чем объяснить, что, даже оставив ребенка, заранее отказалась не только от своих прав, но и от его тоже? Вот вам вопрос, на который я никогда не получу ответа.

А что, если она действительно не то чтобы любила тебя, а была к тебе, скажем, искренне привязана? Тебе это кажется противоестественным, Чарли, не так ли? Еще бы – когда разница между вами в возрасте – двадцать шесть лет! Расти Селеста без отца, я, быть может, еще понял бы это. Ведь речь шла бы о своего рода замене образа. Той самой, что так хорошо известна психологам. Но судьба Селесты сложилась иначе…

Уход Селесты впервые в жизни застал меня врасплох. Я не знал, что и думать. Понимал только, что что-то безусловно изменилось и во мне самом тоже.

Возможно, моногамия – функция возраста. Смена баб утомляет: чем дальше, тем больше. И однажды наступает момент, когда организму требуется не адреналин, а валерьянка. Не смена впечатлений, а удобство и постоянство.

«Больше десяти лет, – говорил я себе, – ты жил так, словно она – сама по себе, а ты – сам по себе. А потом, лишь бы не брать на себя никаких обязательств, фактически вышвырнул ее, беременную, из дома».

Я встал и налил себе виски. Щипало горло и рот, но помощи и толка от алкоголя не пришло. Надежд, что все, наконец, уладится, я не питал никаких. Слишком уж хорошо знал я характер Селесты.

Пустота угрожала мне не только извне, но и изнутри тоже. Пока еще, может быть, я сравнительно неплохо выгляжу. Но со временем пройдет и это. Погаснет взгляд. Испортятся зубы. Согнется спина. Я стану ворчливым и никому не нужным стариком. И чем дальше – тем меньше охотниц будет лежать со мной в роскошной постели с подвешенным на потолке зеркалом. Даже за подарки. За деньги. А потом – потом непревзойденное твое ложе любви и вовсе превратится в горестный катафалк надежд. Или еще точнее – в кладбище разбитых иллюзий. Да и сам ты к тому времени уподобишься старому и потрепанному псу. Тому, что болтается в ногах, но уже ничего, кроме жалости, не вызывает…

Ты, Чарли, – еще тот гордец! Небось счел, что старая поблядушка, которую ты разыскал в записной книжке и трахнул, возвратит тебе прежнюю уверенность в себе и свободу? Смешно! Ты ни за что не хотел принять, что из страны восхода ты уже переселился в край заката. Теперь-то ты и поймешь по-настоящему Руди. Разница лишь в том, что его время мчится в обратную сторону. Как в часах, которые ты купил у еврея-антиквара.

Я вздрогнул и поморщился от отвращения к самому себе. «Брось умствовать, – обозлился я на себя. Выгнал бабу с собственным ребенком, а теперь еще ищешь оправдания? Не у тебя ли остались в Южной Африке жена и двое детей?» Но мне стало жаль самого себя. Где, холера вас побери, справедливость? Ведь за все тридцать с лишним лет, что прошли с тех пор, она не выслала мне ни одной, даже самой завалящей их фотографии. А сколько раз я умолял ее это сделать? Может, я не предлагал ей взять детей и уехать вместе со мной? И что? Помогло? Слышать не хотела. Отказалась наотрез. Еще чего, видите ли, не хватало?! Менять роль дочери племенного вождя на амплуа незаконной эмигрантки?! «Если уедешь, – заявила она, – детей больше не увидишь». И она своего добилась.

Возможно, впрочем, она не проиграла, а выиграла. У нее другой муж и еще трое детей. И она сделала неплохую карьеру. Говорят, ходит теперь в заместителях министра…

Но я понимал и другое: всю эту историю при желании можно изложить и совсем иначе. Она, мол, тебя любила, а ты, когда пришлось выбирать между нею с детьми и свободой, предпочел свободу. Вот она тебе и не простила. Это легенда, что женщины мягче мужчин и менее мстительны…

Там, в Южной Африке, у меня, наверное, уже большие внуки. Я не раз пытался представить себе, как они выглядят. Но чем настойчивей я это делал, тем бесплодней оказывались попытки. Мстят тебе ведь не только те, кто желает зла: мстишь и сам себе ты тоже. От совести и от памяти спасения нет.

И не может быть.

 

РУДИ

По своей готике Базель – типично немецкий город, и к тому же – стоящий на Рейне. Шпили здесь похожи на клоунские шапки, колонны соборов – на каменные свечи. И еще эти круглые, как башенные часы, или узкие, как крепостные бойницы, окна! Даже приземистое, словно средневековая крепость, архитектурное укрепление, построенное в двух шагах от старого города знаменитым Ле Корбюзье, не что иное, как памятник швейцарскому высокомерию. Но снежные кроны альпийских вершин глядят на этот надменный готический аскетизм с насмешливым безразличием.

Исполинский каменный динозавр в зоопарке произвел на меня тягостное впечатление: возможно, я насмотрелся спилберговских фильмов.

Я ходил вокруг, разглядывая группки посетителей, и вдруг услышал позади приятный, но низкий девичий голос:

– Мистер Грин?

Живую принцессу я видел впервые в жизни. Хрупкая, невысокая шатенка лет двадцати трех – двадцати пяти с правильными чертами лица, она разглядывала меня с явным любопытством.

– Так это вы – Софи? – спросил я, критически ее оглядывая.

– Вы разочарованы? – слегка подтрунивая надо мной, ответила она вопросом на вопрос.

Отличить ее в толпе от молоденьких женщин ее возраста было бы нелегко. Может быть, только по уж чересчур продуманному и скромному, несмотря на элегантность, костюму.

– О ля-ля-ля! Можно я к вам прикоснусь, принцесса? – Она поморщилась. – Ладно, больше не буду, – улыбнулся я. – Я ведь, как вы догадываетесь, хоть и бастард, но сводный брат вашего дедушки. Может, присядем в кафе?

Она кивнула, и мы зашагали рядом. Я шел и улыбался самому себе: подумать только, у меня в племянницах – настоящая принцесса…

– Здесь папарацци вам не страшны? – лукаво спросил я.

Она улыбнулась, как учительница, довольная вопросом умного ученика:

– Слишком открытое место, даже если они здесь. Это значит – ничего личного.

– Два каппучино и штрудели, – сказал я подошедшей официантке, – а мне еще – полпорции виски.

– Вам придется съесть оба, мистер Грин…

– Адвокат Пачелли сказал, что мы должны с вами оговорить наши доли в совместной террористической акции, – она ничем не выдала, что моя колкость ее задела: королевская закалка. – Сколько же вы хотите, племянница, за то, чтобы облапошить сварливого старикана?

С по-прежнему невозмутимым видом, и только еле заметно поджав губы, она произнесла:

– Мистер Грин, я думаю, в таком тоне наша беседа очень скоро подойдет к концу…

– Ну почему же? – ухмыльнувшись, спросил я. – Разве речь не идет о сделке, где вы – одна из сторон?

Каким-то шестым чувством я ощущал, что деньги ей очень нужны. Раз так, стерпит и хамство тоже.

– Так что, хотите вы этого или нет, мы с вами – сообщники…

– Вы ведете себя как развязный конферансье, – произнесла она с таким видом, словно отчитывала горничную или лакея.

Меня это еще больше раззадорило:

– Не отвлекайтесь, принцесса. Вы ведь уже прожужжали все уши своему дедуле, что он дешево не отделается?

– О'кей, – сказала она, – если вы понимаете только такой тон, то полмиллиона. Столько же, сколько получит Пачелли…

– Недурно! – зловеще прохрипел я в ответ. – А вы знаете…

– По-моему, это была ваша идея – предложить ему треть от той суммы, которую вы получите. С вашими аппетитами вы еще останетесь голодным, – невинно вставила она.

– Да я…

– Не блефуйте, Руди, – чуть сморщила она очаровательный носик. – Вы в цейтноте. Сколько вам сейчас? Меньше чем сорок пять?

– Он сообщил вам и это тоже, сукин сын?

Она чуть пожала плечами:

– Пачелли здесь ни при чем…

Ну и выдержка! Мне бы такую. Интересно: они так выдрессированы, их королевские высочества, или подобная закалка передается по наследству?

– Что вы имеете в виду?

– Что дедушка нанял частного детектива в Лос-Анджелесе, и вся возможная информация о вас у него в руках.

– Теперь я убедился, – слегка поклонился я, – что принцессы торгуются не хуже торговок с рыбного рынка.

Но Софи не удостоила мой выпад ответом.

– Да, кстати, дядюшка! – встряхнула она грациозной головкой. – Советую вам на всякий случай запастись результатами генетического анализа…

– Это еще что?

– Пачелли пошлет вашу кровь на экспертизу в Цюрих. Он вам объяснит, что и как надо делать…

– Надеюсь, и вашу тоже. Вдруг и у вас она с нежелательной примесью?

 

АББИ

Судья Роджерс принадлежит к тому типу людей, которые не знают и не хотят знать, что такое проигрыш. Я перестала ездить в клуб, но он от своей цели отказываться и не думал. Звонил по телефону, посылал большие и дорогие букеты цветов, билеты на концерты и спектакли. Я была тактична, но непреклонна.

Он по своей инициативе встретился с Чарли и рассказал ему о нашей размолвке. По всей видимости, хотел поразить нас обоих прямолинейностью. Но Чарли никогда сентиментальностью не отличался.

– Абби, – достал он меня своей иронией, – твой Живой Сборник Законов давит на меня, чтобы я, в свою очередь, надавил на Руди. Заставил прислать по факсу согласие на развод…

– Я никого об этом не просила, – вспыхнула я. – Только поинтересовалась, какой у меня статус.

– По-видимому, этот твой судья хочет тебя приобрести…

– Выбирай выражения, – резко оборвала я.

Чарли вздохнул:

– Я, конечно, в жопах разбираюсь лучше, чем в мозгах, но, по-моему, он тебя в покое не оставит.

– Он мне не нужен так же, как и ты. Успокойся…

– Уверен, ты не совсем со мной откровенна. Кстати, спасибо, что за меня вступилась. Но согласись – в неменьшей степени заботилась и о себе тоже.

Я удивленно на него уставилась: у тебя, мол, что, крыша поехала? Но его мой взгляд не пронял.

– Лучше бы тебе не связываться с такими мужиками. Слишком уж они в себе уверены. Такие ни уговорам, ни даже угрозам не поддаются.

– Хочешь меня разозлить?

– Нет, просто понять, почему ты так возмутилась? Я ведь был только предлогом, сознайся! Ты поняла, что твой новый обожатель зашел слишком далеко. И в ответ на его кулак показала свои остренькие коготки.

– Можешь думать все, что хочешь. Я с тобой личные дела обсуждать не намерена.

– Твое дело, но хочу дать тебе совет. С таким, как этот твой судья Роджерс, ты долго не протянешь. Захочешь сбежать, но будет поздно. Ты ведь не привыкла уступать и соглашаться, правда? Тебе надо, чтоб все было по-твоему…

Я демонстративно зевнула: это его старая песня. Но в отношении Стива Чарли оказался прав: уступи я его уговорам и выйди замуж, мне бы каждый день приходилось выдерживать бои за свое достоинство.

Но Стив не остановился. В один из вечеров он позвонил мне по телефону:

– Я тут рядом, под вашими окнами, Абби, – сказал он. – Откажете мне в визите?

Ничего не оставалось, как пригласить его в дом.

– Это вам, – сказал он, выставляя на стол аккуратно упакованный и довольно крупный сверток. – Разворачивайте…

Там была ваза: очень элегантная и дорогая.

– Спасибо большое, но я заранее хочу вас предупредить, Стив: у нас с вами ничего не получится.

– Я так вовсе не считаю, – немедленно откликнулся он широкой улыбкой. – Мы должны привыкнуть друг к другу.

– Поверьте, я говорю только то, что тщательно продумала и взвесила.

– Вас восстановил против меня доктор Стронг?

– Вовсе нет, – ответила я. – Стив, я скажу вам честно: живи мы вместе, мы бы постоянно с вами препирались.

– Это еще почему? – удивленно приподнял он брови.

– Потому что вы привыкли все решать сами, а я – сама, – и, осененная внезапной идеей, продолжила: – Это, как два одинаковых полюса в электричестве. Дайте им коснуться друг друга, и искра неизбежна.

Он посмотрел на меня снисходительно.

– Абби, – сказал он, стараясь говорить как можно мягче, – вы – умная и привлекательная женщина, а я – умный и, надеюсь, не отталкивающий от себя чем-то мужчина. И обоими нами руководил бы в таких случаях спасительный здравый смысл…

Он хотел уложить меня тем же приемом, каким я всегда удачно пользовалась в своих отношениях с Руди.

– Стив, – возразила я, – у разных людей он может быть разным…

Судья Роджерс улыбнулся:

– Ваш прежний опыт для наших с вами отношений не совсем подходит.

– Что вы имеете в виду? – встрепенулась я.

– То, что и ваш бывший муж, и его приятель – из другого теста… Оба они – эмигранты. Иностранцы. А мы с вами – американцы с головы до ног. До самой последней клеточки…

– Я никогда ксенофобией не страдала.

– И я тоже, – заверил он, – но не станете же вы отрицать, что вместе с воспитанием закладывается и какая-то ментальность. А они оба прибыли в Америку уже в достаточно зрелом возрасте…

Хотя я была твердо уверена в своей правоте, его логика произвела на меня впечатление.

– Видите ли, Абби, – сказал он прочувствованным голосом, – я вовсе не ищу рабыню или сиделку. У меня достаточно средств, чтобы ни о чем и никогда не беспокоиться. Даже если меня настигнет старость или болезнь…

– Я в этом не сомневалась, – сказала я.

Он с достоинством кивнул:

– Если надо будет, я могу содержать трех медсестер, повариху и еще уборщицу с шофером. Но я не хочу ни заботы, ни любви за деньги. Все это должно идти от души…

Я собралась его перебить, но он сделал предупреждающее движение рукой и прочистил горло.

– Потому что то же самое и от всей души я хочу давать близкому человеку сам. – Стив бросил на меня долгий и изучающий взгляд. – Сотворяя мир, как мы помним, Господь Бог создал Адама и Еву. Не двух Адамов и не двух Ев, Абби…

Он ушел, а я рассеянно думала о том, как неуловима и обманчива мечта: инстинктивно я всегда хотела, чтобы рядом был кто-нибудь, на кого можно опереться и переложить тяжесть забот. Но когда такая возможность появилась, вдруг обнаружила, что все не так просто. Если бы меня спросили, что я выберу – доверчивую податливость одного или жестковатую надежность другого, я бы не знала, что ответить… Руди, Руди!..

 

РУДИ

Вернувшись из Базеля, я еще с вокзала позвонил Галатее. В ее голосе зазвучала неподдельная радость.

– Руди, – сказала она, – я хочу, чтобы ты пришел… И чтобы ты приходил всегда и всегда спал со мной…

Во вспыхнувшую с первого взгляда любовь сорокалетней женщины к зрелому мужчине я поверить не мог. И хотя такого рода признание не может не льстить мужскому тщеславию, воспринял его более чем скептически.

В ту ночь я опять остался у нее…

Так начался новый и захватывающий виток в моей жизни. Исполнилась заветная мечта закомплексованного подростка: женщины тянутся к нему сами.

Я вдруг стал привлекателен и симпатичен. Меня выделяли. Лелеяли. Оделяли…

Одного я не мог понять: а что, собственно, во мне изменилось? Во внешности – ничего, просто стал моложе. Но ведь я уже был таким когда-то. В характере? И здесь, пожалуй, тоже ничего нового. Те же вкусы, манера поведения. Если авария и последовавшая за ней кома и сказались на чем-то, то лишь на том, что я перестал стесняться самого себя.

В сущности, прежде я жил в построенной не без моего участия и хорошо охраняемой тюрьме. Был рабом самого себя. Своих собственных комплексов, привитых стереотипов. Наконец – условностей. А женщины чувствуют это. Издалека. Как въедливый дух унитаза, провоняв которым ты отталкиваешь тех, кто к тебе приближается. А ведь садятся на него все, и не из удовольствия, а когда припрет. Зато теперь, когда я взломал в себе преграды и заслоны и стал свободным, их повлекло за мной. И они устремляются, как за ветром – листья, пластиковые бутылки, обрывки газет…

Жаль только, все это случилось сейчас, а не тогда! Ведь все, что переполняло меня раньше, перегорело, кончилось. Безвозвратно ушло захватывающее дух удивление. Ожидание чего-то нового, непознанного. Исчезла радость открытия. Горше и бескрылей стала мечта. Перед голодающим расстелили скатерть-самобранку, а он не в состоянии есть: слишком жадно набил он уже себе брюхо. Какая жалость…

Днем мы ездили с Галатеей по окрестностям, а вечером я репетировал все в том же бывшем складе. Еще пару часов назад строительные рабочие, официанты, нянечки, грузчики и уборщицы, они, скинув с себя комбинезоны и уплаты, становились профессиональными музыкантами. Возвращалось человеческое достоинство. Преображалось выражение лиц. Выпрямлялась осанка. Менялась манера разговаривать.

Новые знакомые относились ко мне вежливо, но настороженно и отчужденно. Их можно было понять. Кто-то другой, такой же, как они, не лучше и не хуже, по воле капризного случая был занесен на другую планету, а теперь, спустившись оттуда на парашюте, изображает инопланетянина. И хотя, в отличие от других профессиональных дирижеров, я старался быть внимательным и тактичным, мне то и дело приходилось ловить неприязненные взгляды.

– Коммунизм, – нехорошо улыбаясь, объяснял мне Нику, – сыграл с нами сатанинскую шутку. Мы-то считали себя в своем летаргическом сне – избранниками грядущего рая, а проснулись изгоями.

После репетиций я возвращался в квартиру фрау Гастнер. Обычно я приходил туда уже поздно. За надбровными дугами глядящих на улицу маркиз на окнах дремотно гасли зрачки огней. Устало щурились на редких прохожих уличные фонари. А усатый дворник-ветер мел под ноги осенние листья.

Стараясь не шуметь, я открывал ключом парадное и неслышно ступал по ковровому покрытию. Потом нажимал на узорчатую кнопку лифта и, вызвав его, поднимался на третий этаж. Там, осторожно стукнув пальцами по двери, проскальзывал внутрь и сразу же ощущал на себе податливую тяжесть соскучившегося женского тела.

Мы провели вместе, пока не возвратилась из Лондона ее подруга, две недели. Галатея не оставляла меня даже во сне. Даже там тоже меня настигал ее терпкий, чуть с горчинкой запах. Наполняясь им, я инстинктивно, тяжелеющими руками искал и прикасался к доверчиво щекочущим рыженьким волоскам на лобке.

Сила характера и целеустремленность чувствовались в Галатее не меньше, чем в Абби. Но в отличие от моей жены, Галатея не только умела – хотела любить. Постель была для нее даже не алтарем, на котором возносятся жертвы, а мучительно-сладостным аутодафе, где она сгорает сама. Ее максимализм не знал границ: все или ничего! Полная отдача или равнодушие. Горение или вечный холод.

Только, сгорая сама, она сжигала и другого тоже. А когда экстаз проходил и гипноз прекращал свое действие, на смену опьянению приходило похмелье. Все было уже не тем: слова, жесты, манеры. Я думал лишь о том, как бы остаться одному. А потом все начиналось сызнова. Изображать счастливца, удостоенного дыхания богов, мне становилось все труднее и труднее.

– Знаешь, что меня влечет к тебе? У тебя в мужском теле живет женская мягкость, Нежность, деликатность…

О господи! Опять это инь и ян! Женское начало! Мужское начало!.. От чего люди всегда должны искать какие-то рамки и стараться уместить в них всех и вся?

Продолжаться так долго не могло. Впереди маячила пропасть…

«Ты мечешься в поисках идеала, – поучал меня Руди-Реалист, – а его на свете никогда не существовало и не существует. Он – призрак, мираж. Винегрет из романов, фильмов и спектаклей, которые ты видел или читал».

«Ничего подобного! Ты – Нарцисс и ищешь не идеал, а самого себя. Вернее, ту женщину, какой бы ты хотел быть, если бы не родился мужчиной», – возражал Виртуальный Руди.

«Обратил внимание? Этот гребаный моралист философствует в стиле Чарли», – парировал Руди-Реалист.

«Если у тебя нет потребности отдать той, что лежит рядом с тобой, нечто большее и необъятное, чем просто эрекция, значит, тебе ничего не найти».

– Да о чем ты, – спрашиваю я.

«О восторге, благодарности, ласке»…

«Все, что он проповедует, – брезгливо заржал Руди-Реалист, – дерьмовый онанизм страдающего интеллигента. Бесплодие и тупик отживающего романтизма».

«Без такого онанизма, – визгливо перебил его Виртуальный Руди, – ты бы превратился в неандертальца».

Я слушал их бесконечные пререкания и думал, что, в отличие от нас, живых существ, бесконечно только Время. Оно, как Бог. А может, оно и есть Бог?! А все мы – лишь тонюсенькие свечечки на свирепом ветру существования. О господи, как я устал от самого себя!..

В последнюю ночь перед возвращением своей подруги Галатея пошла в наступление:

– Женись на мне, Руди. Я знаю о тебе все и буду тебе не только верной женой – любящей матерью. А когда станет нужно – непревзойденной нянькой…

Я обомлел: скользкая ящерка предчувствия проскочила где-то между сердцем и легкими, вызвав учащенный пульс.

В горле вдруг остро не стало хватать воздуха.

– Ты что – телепатка? – спросил я, криво улыбаясь, но все еще надеясь, что она ни о чем не догадывается и лишь неудачно выразилась.

– Нет, мне просто надоело лгать…

Я закусил губу. Мне вдруг стало не по себе: кто это постарался?

– Ты хочешь сказать, что лжешь мне? – все еще плутал я вокруг.

– Тебе? Нет! Ни в коем случае…

– Тогда про что ты? Может, объяснишь?!

– Про твою болезнь. Она меня не пугает, Руди. И наследство твое мне не нужно. Чем дальше, тем больше я тебя хочу. Мне тебя все время не хватает…

Даже в этот момент – обиды, ярости и унижения – у меня мелькнула мысль: Руди, а ведь тебе снова повезло… Но я мгновенно отогнал ее. Напружинившись, сел на постели и выдохнул:

– Это тебя Нику просветил?

Галатея молча кивнула.

– Откуда он знает?.. Кто ему сказал?..

– Он стал пасти тебя сразу, как ты приехал. Он ведь бывший капитан службы безопасности. Все твои данные записаны в анкете жильца в пансионе. Вот он и навел о тебе справки…

Я свесил вниз ноги и стал нащупывать тапочки. Она схватила меня и снова затащила в постель:

– Не уходи! Я расскажу тебе все!

Лицо у нее стало серым, напряженным, взгляд – колким, как стекло.

– Да, он сказал, что ты – американский гражданин, и с твоей помощью я смогу получить грин-карту. Мне надоело быть подстилкой. Даже для подруги, понял?! Но когда я увидела тебя, я сразу поняла: ты – мой мужчина! Ты, ты и только ты! Я хочу тебя и только тебя. Больше мне никто не нужен. Для тебя я готова на все.

Нечто подобное я слышал от женщины впервые в жизни. Даже Лола не говорила мне ничего такого. А мне почему-то отчаянно захотелось бежать. Я так резко откинулся на спинку кровати, что ударился о нее головой и вздрогнул от сильной боли.

– Не хочу больше лгать, понимаешь? – била ее дрожь. – Неужели же за это я должна быть наказана?

Я пытался сообразить, как вести себя дальше.

«Что ты будешь с ней делать? – тихо шепнул Руди-Реалист. – Ты ведь сдохнешь от скуки с ней в этом швейцарском болоте».

– Руди, – еле слышно перебила его Галатея. – Ты – моя последняя надежда и любовь…

Она зажмурилась так сильно, что лицо ее стало белым, а руки вцепились в мои мертвой хваткой. Так не играют. Так боятся потерять. На такое способно только Оно, фрейдовское подсознание. Но во мне это ничего, кроме подспудного страха и сумбурного желания поскорее оказаться на улице, не вызывало.

Я ошалело молчал. Но решение уже было принято. Отстранив ее руки, я поднялся и нашарил на тумбочке рядом с постелью трусы.

– А как же грин-карта?

Лицо Галатеи стало похоже на застывшую гипсовую маску. Мною руководил только инстинкт: быстрее, еще быстрее! Так быстро, как ты только можешь! Она это сразу поняла:

– Ублюдок! Ненавижу! Я ведь предупреждала: если это только интрижка – оставь меня в покое! Два года я не поддавалась на дешевку, искала что-то настоящее. А ты взял и подсунул мне фальшивку!

Я пытался возразить, но из нее бил фонтан ненависти:

– Для тебя я была только вагиной, подонок!

– Думаешь, мне легко сейчас? – попытался отбиться я.

Но ее это взбесило еще больше.

– Убирайся! Лучше бы ты умер. Подох! К смерти не ревнуют, ревнуют к жизни…

Медовые завитки на ее голове казались такими трогательными и беспомощными, а густеющий мед взгляда – таким близким и зовущим, что мне захотелось вновь вжаться в ее белое-белое тело. Я почти наяву ощущал солоноватые на вкус рыженькие и беспомощные волоски на лобке, Увы, конец всегда печален и беспределен.

– Вон! – неслось мне вслед…

И я ушел…

«Руди, Руди! – упрекал я себя, – ты стал вестником несчастий… Как Черный Человек, заказавший Моцарту „Реквием". С кем бы ты ни был, к кому бы ни приближался, ты, даже не желая причинять зла, приносишь беду и несчастье. Можешь ли ты обвинить Абби? Кинуть камень в запутавшуюся в твоих сетях Сунами? Избавиться от чувства вины за то, что произошло с Галатеей?»

Но все прошло, когда я увидел Нику.

– Больше никогда не подходи близко ни ко мне, ни к моей комнате.

Мне показалось, он сейчас ударит меня, и я с замиранием сердца этого ждал. Но мой голос оказался сильнее моих страхов:

– Нику Попеску, – отчеканил я, – еще одно слово, и я сообщу швейцарским властям, что ты – офицер румынской службы безопасности и приехал сюда, чтобы подстрекать иностранных рабочих.

Он отшвырнул меня в сторону и сбежал по лестнице вниз. Я расхохотался: чем наглее человек, тем он трусливее.

 

ЧАРЛИ

Я позвонил в больничную кассу, где была застрахована Селеста.

– Говорит доктор Чарльз Стронг. Хотел бы узнать, где рожает моя пациентка Селеста Фигейрос…

Получив адрес, я смог связаться с больницей.

– Кто вы? – спросили меня на том конце провода.

– Муж подруги. Мы хотим поздравить Селесту с рождением дочки. Преподнести букет цветов.

– Завтра, – прозвучал ответ.

– Надеюсь, все в порядке?

– Были небольшие осложнения, но сейчас все позади.

– Можно узнать, в чем дело?

– Мы сообщим все ее домашнему врачу…

Через минуту я связался с крупным магазином, торгующим необходимыми для младенцев принадлежностями.

– Что бы вы хотели купить, сэр?

– Все! – сказал я. – И чтобы все, что необходимо, было доставлено сегодня же ко мне домой…

Наутро, нагруженный букетом цветов величиной с облако, я появился в родильном отделении. Молоденькая сестричка провела меня в палату. Она переводила взгляд с меня на Селесту. Старалась понять, не отец ли я ей, но не могла решить. Уж слишком била в лицо разница в цвете.

Селеста кормила. Увидев меня в дверях, посмотрела на меня так, словно я привез ее сюда только вчера.

– Вы уже выбрали для малышки имя? – деловито спросила сестричка.

– Роза! – мгновенно ответил я.

У меня не было и тени сомнений, как ее назвать.

Селеста довольно равнодушно взглянула на букет и, прикрыв грудь, протянула девочку мне. Темненькое, сморщенное личико казалось таким беспомощным и уютным, что я закусил губу.

Прошлое вновь настигло меня через сорок лет. Своих близнецов я так никогда и не увидел. С тех пор я всегда старался держаться подальше от детей. Даже от Эрни и Джессики. Возможно, это было бегством, но совершенным в целях самообороны. Позволь я себе выплеснуть то, что накопилось в душе, я утонул бы в раскаянии: и тоске.

Я искоса взглянул на Селесту. По выражению ее лица ничего нельзя было понять.

– Сколько нам еще ждать? – спросил я сестричку.

– Можете забрать, когда захотите, – пожала она плечами. – Только вначале оформите все документы.

Я кивнул и вышел, не сказав ни слова.

– Вы – родственник? – не без любопытства осведомилась сидящая за компьютером служащая.

Оформлением и оплатой должна была, видимо, заняться она.

– Нет, отец…

Она мигнула от удивления и попросила продиктовать ей данные.

– Отец – Чарльз Виктор Стронг. Мать – Селеста Фигейрос. Имя девочки – Роза. Роза Стронг…

Все, что происходило потом, напоминало немой фильм.

Я нес завернутого в пакет ребенка. За мной следом двигалась Селеста с букетом и сумкой в руках. Осторожно прижав головку девочки к губам, я поцеловал ее. Она заплакала. Мне стало смешно: папаша в шестьдесят три! Но почему-то сладко заныло сердце.

Я открыл дверь «Ягуара» и посадил Селесту на заднее сиденье. Затем протянул ей ребенка. Все это время – без единого слова. Войдя в квартиру, Селеста снова ничему не удивилась. Комната была завалена игрушками и неимоверным количеством детского барахла. Возможно, Селеста вспомнила о своем собственном детстве.

Оба мы что-то пристраивали, развешивали, расставляли. Каждый нашел себе занятие и погрузился в него с головой. Через полчаса позвонили в дверь. Это принесли из ресторана обед. Я заказал испанскую паэлью и божоле. Ели мы тоже молча. Даже чокнулись, лишь кивнув друг другу.

Проснулась и заплакала малышка. Селеста уселась кормить: грудь у нее располнела, движения стали мягкими. Мы оба по-прежнему делали вид, что ничего не произошло.

Потом она легла, а я остался сидеть: не хватало только заняться сексом с роженицей. Минут через сорок я выключил телевизор и неторопливо направился в спальню.

Селеста не спала. Лежала, уставившись в зеркало на потолке. Когда я вошел, лишь повернула голову и подвинулась. Я прилег сбоку, чтобы ей не мешать, хотя на этом ложе могли бы уместиться четверо.

Прошло долгих несколько минут. Мне казалось, она что-то решает про себя. Не желая спугнуть ее, я вел себя тихо, как мышь.

Внезапно увидел, как Селеста снимает сорочку. Тело у нее всегда было упругим и сильным. Но сейчас, слегка прибавившее в весе и округлившееся, оно напомнило мне фламандских средневековых матрон. Только было оно не белым, а смуглым.

Селеста смотрела на меня зеленым штилем креольских глаз. Спокойно, неторопливо, даже как-то обыденно. Только ноздри у нее чуть колыхались. Сняв с меня пижаму, она присела.

Я не люблю оральный секс, и она это знает. В нем нет воображения. Он искусственен, отстранен. Природа позаботилась об идеальном соответствии мужчины и женщины, создав пенис и вагину. И это я говорю как врач… Но так велико было желание, с одной стороны – отдать, а с другой – получить, что пойти на принцип значило разрушить доверие. В ее глазах я читал преданность. Она в моих – смятение и просьбу о прощении.

Я видел черную крону разметавшихся над пахом волос. Изгиб спины с приподнятым тазом. Два купола ягодиц, два парашюта, держась за которые я понесусь в свободном падении. Я понимал, что это уступка, быть может, жертва с ее стороны. И воспарил в настигающем сверхускорении оргазма…

Лежа рядом с Селестой, я прислушивался к привычным ночным звукам. Но сегодня они казались мне незнакомыми. К ним что-то прибавилось, а вот что – я не мог разобрать…

Так Чарльз Стронг заново стал отцом. С одной стороны, все выглядело нелепо. Ведь малышка могла быть моей правнучкой! А с другой – разве мои чувства не естественны? Полагается же мне тоже в жизни то, чего я был лишен! Я не обвиняю никого, кроме самого себя. Но если бы я остался там, в Йоханнесбурге, я стал бы подонком, предавшим тех, кто мне доверял. Или, что еще вероятней, – не стал бы, и меня бы сгноили в тюрьме.

Какой из инстинктов сильнее – деторождения или самосохранения? Это не всегда однозначно. Если речь идет о том, кому из двоих остаться в живых, – ребенку или отцу, в большинстве случаев срабатывает родительский инстинкт. А если жизни ребенка опасность не угрожает?

С точки зрения биологии, я был застрахован: моим детям в Южной Африке – тридцать пятый год. Сын, как и я, – врач. Об этом позаботились моя бывшая, на редкость энергичная женушка и ее папаша-вождь. А дочь владеет несколькими ресторанами и замужем за бизнесменом. Трогает ли меня, что они знать меня не хотят? И нет и да! Что поделаешь – это как раз та экстремальная ситуация, когда всемогущая Биология поднимает руки перед своей извечной соперницей – Психологией.

И все же я, наверное, – редкий счастливчик. Судьба ко мне благосклонна. Все ведь могло кончиться иначе… В отличие от Руди, я никогда не жаловался и не чувствовал себя обделенным. Мне досталось от жизни все, о чем человек только может мечтать. Свобода и успех у женщин, материальная независимость и достаток. Но все это, как оказалось, бледнеет перед древнейшим инстинктом – продолжением рода.

Как я ни оборонялся, крохотный и несмышленый сперматозоид все-таки победил меня, большого и умного. Ведь это он разбудил во мне давно угасшие родительские чувства. Не только реанимировал их, но и заставил меня отказаться от всего, что еще недавно составляло суть моей жизни. Пренебречь свободой. Распрощаться с женщинами. Сдаться на милость победителя той, которая столько лет была счастлива, если я ей улыбался.

Что все это по сравнению с маленьким и растущим существом, которое плачет, улыбается, сосет сиську, писает и превращает сердце в многострунный орган, а душу – в целый оркестр?

 

РУДИ

Все мои попытки подстегнуть Пачелли проходили впустую. И вдруг он позвонил мне сам…

– Какая честь, мэтр! – хрюкнул я в трубку. – Пернуть можно, – сказал я потише, но так, чтобы он услышал.

Но на носорогов иголочные уколы не действуют.

– Мистер Грин, – сказал он деловито, – завтра сюда приезжает Мишель Бересиартю, подруга принцессы Софи. Не могли бы вы с ней встретиться? Я полагаю, для вас это было бы чрезвычайно полезное знакомство.

– Если так – когда и где? – живо откликнулся я.

– Запишите номер ее сотового телефона.

Мой – я в этом был уверен – уже давно у нее в сумочке… И я не ошибся…

Мишель позвонила уже через полчаса, и мы договорились найти друг друга в кафе на набережной.

Когда я переступил порог, она махнула рукой из глубины зала.

Сама вычислила меня, сама и пригласила за столик. А может, меня сфотографировала какая-нибудь потайная камера в офисе жуликоватого мэтра?

– Мистер Грин?

– Он самый, – галантно представился я, разглядывая ее.

Гибкая, затянутая в кожу дамочка лет двадцати восьми – тридцати, влажно мерцая ореховой полировкой глаз, протянула мне руку. Ее бросающуюся в глаза экзотичность подчеркивала гладкая сизость длинных волос. Что-то в ней было южноамериканское или ближневосточное. Не совершил ли в свое время ее папаша налет на гарем арабского шейха? А может, – был любовником террористки из колумбийской или венесуэльской герильи?

– Мишель, – произнесла она глубоким, грудным голосом, так не вязавшимся с ее воздушной субстанцией. – Мы с Софи – самые близкие подруги… Много о вас слышала, месье…

– Весьма польщен, – хмыкнул я.

В ее сумочке внезапно зазвонил телефон, и, чуть отвернувшись в сторону, она сказала:

– Да-да, я с тобой свяжусь, – потом улыбнулась мне и достала тонкую дамскую сигарету, – не возражаете?

Я не возражал.

– Мистер Грин, – вдохнула она в себя тоненькую струю дыма, которую тут же выпустила через тонкие, чуть вспухшие от этого ноздри. – Я понимаю, что деньги вам очень нужны…

Я сморщил физиономию в кислую гримасу:

– Полагаю, не только мне…

Но она сделала вид, что не расслышала:

– Есть верный способ повлиять на его высочество: я дам вам номер его личного телефона. Позвоните ему и скажите, что вам надоело ждать, и вы решили обратиться в прессу…

– Милочка, – просверлил я ее фирменным взглядом истязателя, – я терпеть не могу врать и стараюсь никогда этого не делать. Даже если мне что-то очень и очень нужно.

Она усмехнулась:

– Тогда – счастливо ждать и дождаться…

Что-то нехорошее почудилось мне в ее тоне. Можно было голову отдать на отсечение, что она знает о моей болезни.

– Вы ведь, кажется, не очень в ладах со временем?

Она уже вставала из-за столика, и я подумал, что вместе с ней навсегда исчезнет моя последняя надежда. Проглотив в горле тяжелый комок, я кашлянул и остановил ее:

– Подождите! Если это сделает кто-то другой, я лично не буду иметь ничего против.

– Ах так! Ну что ж! – сверкнул в ее орехово-влажных глазах огонек издевки. – Мистер Грин, ваше благоразумие позволит нам действовать более решительно. От вашего имени его высочеству позвонит корреспондент бульварной газетенки и начнет задавать не очень приятные вопросы. Я говорю вам это так, на всякий случай. Чтобы позже не возникло недоразумений.

Она ушла, чуть постукивая тонюсенькими каблуками. А я еще долго сидел, рассеянно допивая большую чашку подкрашенного молоком кофе. Думал о том, что время ускользает из рук так же незаметно, как песок…

Уже через несколько дней она позвонила мне снова. Сомнений не было: моей внучатой племяннице деньги нужны не менее срочно, чем мне.

– Мистер Грин, вы – счастливчик! Чек у адвоката Пачелли. Мы будем там послезавтра и покончим со всеми формальностями. Да-да, я даже заказала билеты на самолет…

– Ну да!.. И куда же вы летите? – для порядка спросил я.

– О, далеко, мистер Грин! – отозвался приглушенным тромбоном ее грудной голос.

– Маршрут держится в тайне, не так ли? – поддел ее я.

– Нет, почему же!.. В Бангкок…

– Куда-куда? – обалдел я.

– В Бангкок, мистер Грин. Это Таиланд. Там все так экзотично! Иногда хочется сменить обстановку… Хотите с нами?..

Я не колебался ни секунды.

Если бы вдруг возникла у меня в тот момент такая возможность, я бы согласился бежать даже на Луну. Можно было не сомневаться: тандем румынских заговорщиков постарается отравить мне жизнь как можно эффективнее.

– А что?.. Почему бы и нет?

– Вы – всерьез? – вспыхнул в ее тоне оттенок внезапного интереса. – Если так, могу заказать еще один билет на тот же рейс. Но не уверена, что вы будете сидеть в самолете рядом с нами…

В тот же вечер все трое мы появились в кабинете у Пачелли. Лицо моей родовитой племянницы было бесстрастным и холодным, зато ее подружка была оживлена и лучилась хорошим настроением.

Сам мэтр Пачелли довольно потирал руки. Он выглядел так, словно его ждал праздничный ужин. На нем была темно-синяя тройка и желтый галстук. Еще бы, прикарманить полмиллиона, не приложив никаких усилий?!

– Руди, – позволил он себе обратиться ко мне фамильярно по имени, – наконец, ваша мечта сбылась.

– Оседлав ее, вы неплохо нагрели себе руки, мэтр, – зло откликнулся я.

Но судейский крючок, как я и ожидал, пропустил мою колкость мимо ушей. Он достал из сейфа чек на полтора миллиона, выписанный на его имя моим сводным братцем, и слегка помахал им, а потом спрятал обратно. После этого – вытащил из ящика свою чековую книжку.

– Надеюсь, ваше высочество, – игриво обратился он к Софи, – вы и ваш благоприобретенный родственник, я имею в виду профессора Грина, останетесь довольны результатами, которых мы достигли.

Когда мы вышли, я не удержался и спросил:

– Но почему именно Бангкок?

– Вы же теперь полумиллионер, – откликнулась Мишель.

– Не завидуйте, – посоветовал я, – зависть скверно влияет на цвет лица.

Мишель хохотнула:

– Там неплохие казино…

Принцесса неодобрительно молчала. По-видимому, мое присутствие не вызывало у нее особого восторга.

– Вот как?! – присвистнул я. – Но почему не Монако или Прага?

– Может, еще пригласить папарацци? – весело отреагировала ее подруга. – Билет заказан, мистер Грин…

Я изобразил радость конкистадора, увидевшего берега Эльдорадо:

– А что?! Честно говоря, никогда не пробовал. Но вообще?! Стук риска в крови! Надежда и отчаяние! Кипяток выигрыша, лед проигрыша! Я – за…

Это было мое третье по счету бегство ниоткуда и в никуда. Амплуа решительного и преуспевающего дельца с треском провалилось. Надо было думать и изобретать какое-то новое. «Кого ты будешь изображать теперь, Руди Грин, – тоскливо спрашивал я себя, – ведь смена ролей пока ничего тебе не дала?»

Но когда боишься одиночества как огня, для компании подойдет даже роль прожженного авантюриста и игрока.

 

АББИ

– Ты не знаешь, где сейчас отец? – позвонил по телефону мой старший сын Эрни.

– Кажется, все еще в Швейцарии. А что случилось?

– Ах, вот оно что… И что он там делает?

– Понятия не имею, – пожала я плечами. – Может, ты все-таки будешь любезен объяснить, почему ты спрашиваешь?

Эрни кашлянул, видимо раздумывая, сказать или нет.

– Ты что-нибудь слышала о Бобе Мортимере?

– Кто это? – спросила я, начиная раздражаться от того, что он что-то скрывает.

В таких случаях всегда жди неприятностей.

– Боб был учеником отца лет пятнадцать назад, – пояснил Эрни.

– Дорогой мой, – жестковато бросила я, – если ты не считаешь нужным посвятить мать в курс дела, то лучше ни о чем ее не спрашивай.

Эрни слегка замялся. Но я не собиралась ему помогать и молчала.

– Отец взял у него деньги в Нью-Йорке. На какой-то квартет… Ничего не понимаю…

– Он звонил тебе?

– Угу, – ответил Эрни.

– И что сказал?

– Что отец сбежал из Нью-Йорка куда-то за границу. Говорил о какой-то мафии…

Я зажмурилась: этого только не хватало.

– Надо позвонить Чарли. Может, ему что-нибудь известно?

– Лучше бы ты сделала это сама, мама. Он ведь колюч, как дикобраз. А тебя он побаивается.

В этом – весь мой сын…

– Ты хочешь сказать, отец не вернул ему деньги? Какие деньги, Эрни? На что он их, собственно, брал?

– Я же сказал: на какой-то квартет, который должен был ехать на фестиваль в Европу. В общем, отец позвонил Бобу из аэропорта и сказал, что через пару месяцев во что бы то ни стало вернет свой долг.

– Значит, вернет…

– Откуда, мам? Из своих пенсионных?

– Не знаю, – ответила я, ощущая, как немеют пальцы: Руди всегда щепетилен в таких вопросах. – Думаешь, мы должны возвратить их за него? Тебе известно, о какой сумме идет речь?

– Насколько я понял – о десяти тысячах… – Эрни вздохнул: – Как ему помочь?

Даже в тридцать для своих родителей дети все еще остаются детьми. А может быть, инстинктивно по отношению к нам родители такими себя чувствуют всю жизнь?

– Не знаю, я отвечу тебе на вопрос только после разговора с Чарли.

Эрни чмокнул меня в трубку:

– Ты всегда была умницей-разумницей…

Что действительно делал Руди в Швейцарии? Насколько я знаю, у него там не было никаких знакомых, но спрашивать у Чарли я ни за что бы не стала. Он бы еще заподозрил, что мне для чего-то это надо, и из чувства ложной дружбы никогда бы ничего не сказал. Сам факт, что Руди в Европе, вызывал у меня недоумение и множество вопросов, но ни на один из них ответов не находилось.

Вечером я связалась с Чарли. В трубке слышался плач младенца. Неужели она вернулась к нему? А я-то думала…

– Не сочти это за назойливость и излишнее любопытство, но что Руди делает в Швейцарии?

– Разве ты не получила его согласие на развод? Такой уж он – Чарли: таким был всегда и таким останется до конца своих дней.

– Чарли, – постаралась я смягчить свой голос, – меня это интересует с другой точки зрения.

– Вот как?! И с какой же?

– Скажи, что это за квартет, которым он занимался?

– Абби, я ведь не влезаю в твои личные дела. Представь себе, если бы я спросил тебя про твои отношения с судьей Роджерсом?

Я еле сдерживалась, потому что иначе разговор надо было бы тут же закончить.

– Дело в том, что он задолжал своему бывшему ученику. Это некий Боб Мортимер.

– И что же? – обдала меня холодом трубка.

– Ну, его, наверное, можно понять: он пытается выяснить, насколько Руди платежеспособен.

– Вот как?! – мрачновато откликнулась трубка. – Он тебе звонил, этот Боб Мортимер?

– Нет, не мне, – ответила я. – Эрни…

Чарли присвистнул:

– Ах, так! Сынок решил выяснить, не придется ли ему платить за отца?

– Эрни только спросил, должны ли мы возвратить долг!

– Ты знаешь, сколько он должен?

– Эрни думает, порядка десяти тысяч долларов.

– Тогда тебе нечего беспокоиться, – хмыкнул Чарли.

– Ну, если есть такой преданный и благородный друг… – съязвила я.

И Чарли вдруг заткнулся.

– Скажи, – осторожно спросила я, пытаясь нащупать, что за этим скрывается, – ты ведь знаешь Руди: даже если ты заплатишь, он все равно постарается вернуть тебе долг. А как и на что он собирается жить?

– Создаст еще один квартет, – слишком поспешно хмыкнул Чарли.

Но его насмешка была не к месту, и надо было об этом ему намекнуть.

– Чарли, тебя, кажется, можно поздравить? – спросила я.

– С чем? – спросил он настороженно.

– Вернулась Селеста… Как вы назвали малышку?

– Роза, – низкой гитарной нотой провибрировал его голос.

– Я так и думала, – улыбнулась я. – Если родится еще и мальчик, он ведь будет обязательно Руди, правда?

 

РУДИ

Бангкок подавляет своей уродливой, какой-то варварской красотой. В нем несовместимо сплелись изящество старины и мускулистый напор современности. Многоцветные крыши пагод и бетонные кандалы транспортных развязок. Сумерки храмовой прохлады и электрическая сперма реклам. Бритоголовые монахи в ярких хитонах и малолетние проститутки обоих полов – рабы одряхлевшей западной похоти.

Столица конвейерного секса и подозрительных игорных домов подобно гигантскому удаву вызывает острое любопытство и загадочный страх. Нужда живет здесь за счет гениталий, а сыпь притонов жиреет на ввозимой валюте. Жуликоватые маклеры дурят туристов, а вчерашние крестьяне, продавая тело, спасают душу. Бензиновый чад заглушает запах специй, а небоскребы глобализации выдавливают наивные остатки старины.

– Это что, отель для коронованных особ? – придуриваясь, спросил я своих дам, когда такси остановилось.

По роскошному лобби бесшумно скользили служители. Их сиамские шапочки как две капли воды напоминали головной убор Железного Дровосека, а короткие, до колен, штаны – давнишних китайских рикш. Но вышколенные молоденькие портье были одеты в европейские костюмы и механически кланялись при первом же намеке на обращение. Когда они говорили между собой, казалось, щебечут птицы.

Софи окатила меня холодом взгляда, но ее подруга с удовольствием объяснила:

– Нет, в основном, – для богатых японцев. – Я кивнул. – Три номера рядом, – бросила она склонившейся в заученном поклоне девице за стойкой.

Я спал как сурок. Больше чем полсуток полета вымотали меня окончательно. А в девять утра раздался звонок.

– Руди, – разбудила меня Мишель, – пора вставать. Спускайтесь в лобби. Завтрак в ресторане только до десяти… Через полчаса – внизу, ладно?

Знакомство с дальневосточной экзотикой началось для меня с храмов. В прохладной, пьянящей благовониями тишине изумрудный Будда с филигранной мачтой из золота на голове сосредоточенно решал загадку мироздания. Под его взглядом глуше и в то же время пронзительней звучали удары гонга и непривычные звуки храмовой музыки.

Кажется, я понимаю, чем вызваны страх и неприязнь Дальнего Востока к европейским колонизаторам. Ни один готический собор не сравнится в своей ажурности с буддистскими пагодами. Никакой изыск – с витиеватостью местного вкуса. Кстати, – взмывающий ввысь контур Эйфелевой башни в Париже тоже появился на свет лишь через тридцать лет после того, как французы обосновались на индокитайском полуострове.

Европа еще писала на телячьей коже, а в Китае уже пользовались бумагой. Во дворцах Парижа и Лондона ели из керамической посуды, а тут в простых домах насквозь просвечивал изящный красавец фарфор. Разве не отсюда выкрали европейцы секрет производства шелка? И не здесь ли были изобретены порох и бумага? И вдруг – вся эта культура была объявлена примитивной?! Унижена и растоптана? И только потому, что, оседлав промышленную революцию, Европа вырвалась вперед? Ведь История могла сложиться и совсем иначе… И – более справедливо…

А через полчаса прогулки по городу мы обнаружили, что нас обчистили. И как – всех троих! Где это случилось? В любопытной толпе туристов? В одухотворенных сумерках храма? Возле одной из многочисленных палаток, продающих сувениры? Мои спутницы злились, но мне было смешно: хрупкая сказка в очередной раз обернулась грубым розыгрышем…

Вечером мы отправились в казино. Царящие в казино сумерки ничем не напоминают полумрак храмов. Над игорными столами ярко пылают задрапированные в стенах и на потолке светильники. Воздух напоен не благовониями, а острым настоем риска, надежды и глубинного страха. Мне казалось, не только я, но и мои спутницы обрели какую-то сверхчувствительность. Стало острее зрение, тоньше слух, ощутимей осязание.

Минут через десять к нам подошел крупный дородный европеец-распорядитель. Очки в золотой оправе, элегантный костюм, импозантные жесты и движения. Судя по акценту – должно быть – немец. Он провел нас по залу и помог выбрать стол.

– Вам должно повезти, – нервно шепнула Мишель, – вы – новичок.

И я, правда, выигрывал, но суммы были небольшими. Интересовал меня не столько выигрыш, сколько бесшумно и незримо мельтешащие вокруг волны азарта, бурлеск вызываемых им страстей. Такого количества электричества, которое скопилось здесь в воздухе, хватило бы на целую электростанцию.

Появилась приветливо улыбающаяся девица в мини-юбке с коктейлями на подносе. Я выпил, закружилась голова. Мочевые пузыри моих спутниц довольно быстро отозвались. Когда они вернулись из туалета, их глаза еще больше блестели адреналином авантюры. Если бы не я, они бы оставались здесь и после двух ночи тоже…

Я был настолько возбужден, что, едва вернувшись, сел за письмо к Чарли.

«Еще раз привет, дружище! Решил записывать для тебя все, что со мной происходит. Не знаю, зачем это нужно, поможет ли это понять симптомы моей болезни, и что ты со всеми этими записями сделаешь, но это уже твое дело.

Что касается меня, то я сижу сейчас в номере отеля, и не где-нибудь, а в Бангкоке, и отстукиваю тебе на ноутбуке свои впечатления. Боюсь, правда, тебе это покажется многословным и бессмысленным и ничем не поможет…

Пожалуйста, выясни, получил ли Боб Мортимер деньги. Я перевел их на днях из Швейцарии. А за тебя радуюсь всем сердцем. Ты ведь, как и я, начинаешь новую жизнь… Постой, там кто-то стучит в дверь…»

Когда я, натянув халат и повернув ручку замка, открыл дверь, то увидел Мишель.

– Удивлены?

– Если даже да, то приятно, – ответил я дежурной любезностью.

– Софи умаялась, а мне не спится…

– Бывает, – вздохнул я, – хотите что-нибудь выпить?

– Виски, – сказала она. – Бедолага! Всю жизнь в тисках условностей: это запрещено, того нельзя. Правила приличия требуют…

– Не очень приятно, – налил я в два бокала. – Лед? А как насчет лимона?

– Куча обязанностей и почти никакого удовольствия, – скорчила она гримасу. – Пока не нашли достойного жениха – блюди Самое Дорогое и Самое Чистое…

– Надеюсь, вы ей в этом помогаете? – заинтересовался я.

Мишель презрительно сморщилась:

– Не будьте больше циником, чем вы есть, Руди… – Мы помолчали. – Я – ее единственная отдушина. У нее ведь нет никого, кроме деда. А он не дает ей дохнуть. Сын и невестка погибли в автокатастрофе, когда Софи было двенадцать, а с наследниками в этой семье всегда было туго.

– Скажите, а идея так удачно выдоить его высочество принадлежала вам или мэтру Пачелли?

– Фи, – скорчила она шаловливую рожицу, – не демонстрируйте плохого воспитания…

– Я ведь, между прочим, рос не во дворце. Гувернеров и нянек у меня не было.

– Мы с вами одного поля ягоды, Руди. Я тоже – дитя неофициальной связи и, как и вы, вынуждена заботиться о себе сама.

– Что вы говорите?! Вот как?!

Она наставительно улыбалась:

– С Софи мы познакомились в колледже. Я была там инструктором по лыжам.

– Надеюсь, обороняя династические интересы, вы себя не обижаете…

– Руди, вы, кажется, забыли: если бы не этот финт со стариком, вы бы в лучшем случае получили свою долю в младенческом возрасте. А так вы еще можете наслаждаться.

– Я просто пытаюсь догадаться, сколько вам за это перепало, – рассмеялся я.

– Вы – привлекательный мужчина, Руди, хотя и пытаетесь ерничать. А я – не совсем лесбиянка.

– Готов ручаться, что это – единственное искреннее признание, которое вы себе за последнее время позволили.

– Заткнитесь, Руди! – закрыла она мне рот ладонью и потянулась к выключателю.

Ее прикосновения были быстрыми и нервными, а тело – легким и гибким. В темноте я мог разглядеть только вспухшие соски крохотных грудей и почти вдавливающийся внутрь корсет живота.

Сколько же мучительных диет и выматывающих спортивных упражнений было выдержано, чтобы изгнать последний грамм жира! А когда, наконец, желанное было достигнуто, от женственности не осталось и следа.

Узкие, изнуренные жестокой самодисциплиной ягодицы по-птичьи скользили по моим бедрам. Казалось, под ней не мужчина, а вибратор. Тихонько постанывая, Мишель ритмично вибрировала: мазок – отскок, мазок – отскок! Что-то не позволяло ей нормально нырять: вагинизм, что ли?

Внезапно вздрогнув и замерев, она чмокнула меня в губы.

– Хочешь продолжить? Нет?.. Хорошо, тогда в другой раз… – Вибратор сделал свое дело: теперь его можно выключить и спрятать в коробочку.

Пружинисто спрыгнув с меня, Мишель смешными кукольными шажками проскакала в душевую. Я, кажется, догадался, в чем дело. Нисколько не сомневаясь, я открыл ее сумку и нашел там маленький несессер. Щелкнув замочком, обнаружил там пудреницу со стеклышком и маленькую лопаточку: кокаин! Теперь мне не надо было объяснять, что делали мои девицы в туалете и почему так блестели их глазки.

Я вдруг вспомнил Чарли: на короткое время наркотики обостряют либидо, но потом их действие притупляется. Нужны уже более сильные раздражители. Наркоман не замечает этого, пока не обнаруживает, что секс стал для него бледным и анемичным.

Минут через десять Мишель вернулась. Она была в халате, а волосы – закутаны в полотенце. По лицу, поблескивая на свету, сползала капелька воды. Сев на кровати, она поджала под себя ноги и, приоткрыв сумочку, достала пилочку.

– Мы с тобой оба – жулики, Руди, – кинула она, ловко орудуя пилочкой. – Нет-нет. Ты меня не понял! Мы хоть и мошенничаем, но делаем это интеллигентно: не оставляем жертву голой и босой.

– Кого это я, прости, обжулил? Династическую семейку? Тебя? Пачелли?

Она обезоруживающе улыбнулась и вернула пилочку в несессер:

– Ты не должен обижаться. Я ведь не сказала «ты», я сказала «мы»… Разве ты не жулишь со Временем, дорогуша?

Я скривился:

– Француз Шампольон в девятнадцатом веке разгадал египетские иероглифы, а больше чем через полтора века ты пытаешься понять клинопись моей души.

Она довольно хмыкнула:

– Неуклюже, но впечатляет.

Пилочка в ее руках мелькала, как бабочка. Ноздри плотоядно вздрагивали. Ей было хорошо.

– Софи повезло, – оглядев ее с голых лодыжек до полотенца на голове, сказал я. – У нее опытная учительница.

– Не язви, Руди. Я и вправду учу Софи блефовать. Иначе она всегда была бы в проигрыше. Ведь вчерашние короли давно уже стали рядовыми гражданами, а сокровищ у них осталось не так уж много. Посмотри, сколько принцев и принцесс женятся на простых смертных…

Она положила назад пилочку и вытащила из сумки пачку сигарет. Достав одну и чуть помяв ее трепетными пальцами, она щелкнула зажигалкой:

– Хочешь?

Я бросил взгляд на пачку. Она покачала головой:

– Не беспокойся. Это не травка…

Внезапно она снова раздвинула ноги и, приоткрыв полы халата, оседлала меня. Но теперь я держал ее крепко и действовал сам. Пару раз вздрогнув и тихо взвизгивая, она вдруг заметила, что на меня накатывает волна оргазма. Тогда, резко оттолкнувшись, она отскочила в сторону. Корчась от судорог, я видел, как она за мной наблюдает широко расширившимися глазами.

– Сучка! – глухо выдавил я. – Пошла вон!

– Руди, – вздрогнула она, – прости, у меня не было таблеток. Не успела купить. Больше этого не будет…

Я кипел от бешенства.

Весь день потом я делал вид, что ничего особенного ночью не произошло. Мишель с радостью мне подыгрывала. А вечером, увидев дверь в комнату Софи приоткрытой, я зашел туда без стука.

– У этих таблеток – превосходное качество, – услышал я голос Мишель.

– Можно не сомневаться, – громко произнес я.

Мне показалось, что сидевшая на стуле Софи съежилась.

– Как вы вошли? – ошарашенно спросила моя внучатая племянница.

– Если не ждут гостей, то закрывают двери, – сказал я, стараясь подчеркнуть беззаботность тона.

Из туалета вышла Мишель. На ней был халат, а на голову намотано полотенце. Смерив меня взглядом, она прошла к зеркалу.

– Между прочим, в приличном обществе, перед тем как войти, принято стучать, – голос у Мишель был ровный и спокойный.

– Я бы на вашем месте покраснел, – зло отрезал я.

– Хотите присоединиться? – как ни в чем не бывало спросила она. – Так и быть: мы – добрые. Поделимся…

– Вы – настоящий друг, милочка..

– Конечно! А вы сомневались?.. Кстати, с тех пор как я вас увидела, вы помолодели еще лет на пять…

Она сняла с головы полотенце и швырнула его на подоконник. Лицо Софи сковало от внутреннего напряжения.

– Не удивляйтесь, племянница, – хмыкнул я. – Ваша подруга принадлежит к избранному дамскому обществу. Для таких, как она, сказать гадость – все равно, что глотнуть пару таблеток.

В руке Мишель появилась расческа. Чуть наклонившись, она стала расчесывать волосы, глядясь при этом в зеркало.

– Тоже мне – дистиллят добродетелей. Духовный оборванец!..

– Даже у духовных оборванцев есть свои принципы, – рассмеялся я.

Я смотрел на загнанное выражение на лице Софи и чувствовал прилив острой к ней жалости. Всю свою недолгую жизнь она прожила в выдуманном, калечащем своей пустотой и изолированностью мире. В тесной золотой клетке, откуда нет выхода. Не знала сверстников в детстве. А став взрослой, была лишена возможности общаться с теми, кто был ей интересен.

Какое будущее ей предназначено? Вечное одиночество во имя давно изживших себя династических интересов? А чем это отличается от участи собаки-медалистки, которой, в отличие от дворовой шавки, полагается случка с премированным псом? О господи!

В общем, все было ясно, как в заключении психолога: когда человек лишен чего-то полнокровного, настоящего, он хватается за любые суррогаты. Не мог я оставить ее в этот момент одну. По глазам было видно, как муторно у нее на душе.

– Мы – в казино. Надеюсь, вы с нами? – не спросила, а как бы приказала Мишель.

И я кивнул…

Через час мы снова были там. И, как и в прошлый раз, тот же дородный европеец в золотых очках провел нас к игорному столу. Что было потом, я не помню.

Очнулся я от тупой, но тяжелой головной боли.

– Сэр, – услышал я его голос с немецким акцентом, – прежде чем продолжить игру, вам придется расплатиться за свой долг.

– Какой долг? – ошалело мотнул я гудящей головой.

– Восемьдесят пять тысяч триста семнадцать долларов…

Неподалеку застыли двое горилл. На их откормленных азиатских физиономиях застыло выражение скуки и ожидания. Я заметил, как один из них сжимает и разжимает в руке теннисный мячик.

Единственно, что мне удалось вспомнить: мы с Софи взяли у девицы в мини-юбке по бокалу желтоватого коктейля. Он, кстати, показался мне слабоватым…

– Софи! Софи! – слышался рядом голос Мишель.

Она легонько постукивала по щекам совершенно бесчувственную подружку.

– Вы вместе должны больше ста семидесяти тысяч, – безучастно произнес распорядитель. – Разница во времени со Швейцарией – шесть часов. Там сейчас – около шести вечера. Свяжитесь с банком и подтвердите перевод денег на счет казино. Вы и эта мадемуазель, – показал он на Софи.

Двое горилл чуть придвинулись в нашу сторону. Тот, у кого был в руке мячик, сунул его в карман, и тот оттопырился.

– Завтра, если хотите, можете отыграться, – уже голосом потеплее ободрил он меня.

Софи мучительно открыла глаза и стала приходить в себя.

– Что с тобой? – заботливо спрашивала ее Мишель.

Опасность глядела на меня желтоватым взглядом хищника. Только позже я сообразил, что это сфокусированный в очках распорядителя острый электрический блик. В оптических стеклах отражалась яркая настольная лампа на столе. Я чувствовал себя как пешеход, оказавшийся в середине автомагистрали. Подскок адреналина в крови отозвался провальным скачком страха:

– Да, но все мои документы в сейфе, в лобби отеля, – с растерянностью провинциала робко улыбнулся я.

Гориллы подвинулись еще ближе.

– Если кто-нибудь со мной поедет… – продолжал я игру.

Но распорядитель молча покачал головой. Теперь я изобразил охватившее меня отчаяние.

– Тогда соедините меня с отелем…

Распорядитель прошелся по мне взглядом, словно прощупывал мои карманы, и, поджав губы, протянул мобильник. Я набрал номер.

– Я – в казино… Проиграл крупную сумму… Это мистер Руди Грин, из комнаты 676… Вы не могли бы мне сказать номер моего паспорта, и там еще, на обратной стороне переплета, наклейка с шестнадцатью цифрами…

Только я знал, какие из них – номер телефона банка, а какие – код.

Теперь глаза европейца были похожи на дуло сдвоенного винчестера: вот-вот выстрелят. В ушах снова отозвались поскрипывающие шаги горилл. Но он остановил их, чуть пошевелив пальцами.

В руках я сжимал чужой мобильник. Сердце отбивало удары тяжелым соборным колоколом. Я набрал номер телефона в Швейцарии, а потом код и сумму для немедленного перевода денег. Закончив, набрал номер факса в казино.

Оставалось ждать, когда придет подтверждение. Минуты слипались – не разорвешь, – как перегретая резина. В горле пересохло, а руки так онемели, что по ним поползли мурашки. Мне отчаянно хотелось пить, но я заставил себя сдержаться: не желал просить у этих подонков даже воды.

Наконец раздались звоночки и, чуть звякнув, завращался валик факса.

– Эй, – схватил я за рукав Софи, – племянница, вернешь мне потом все, что я пока за тебя выложил…

Она послушно кивнула. Маска сдержанности и спокойствия сползала с нее, как грим в горячей сауне.

– А теперь – пошли! – рванул я ее за руку. – Мы с тобой не останемся здесь ни секундой дольше.

Позвонив в отель и сказав, где нахожусь, я обезопасил себя. И ее, думаю, тоже. Мой голос звучал так уверенно и безапелляционно, что я не узнавал самого себя. Софи машинально протянула руку к сумке. Она и не пыталась сопротивляться. Без особых церемоний я подтолкнул ее вперед. Мишель кинулась следом, но я отстранил ее и обратился к распорядителю:

– Вы ведь не хотите, чтобы я обратился в полицию, не так ли? Тогда попридержите эту даму…

Никто не произнес ни слова. Мишель приморозило к месту. На улице я поймал первое попавшееся такси и втиснул Софи внутрь.

В раскрытую служителем дверь отеля входила уже принцесса Софи. Она шла по лобби, легко и энергично постукивая каблучками, а я думал о том, сколько бы отдала любая женщина за то, чтобы уметь держаться с таким элегантным достоинством.

– Думаешь, я не знаю, чья идея – лететь в Бангкок? – спросил я, втолкнув ее в номер. – И кто приучил тебя к наркоте?

Она стояла у стенки, с силой сжав губы и зажмурившись. Попробовала было отвернуться от меня, как кинозвезда – от прилипшего почитателя, но я не позволил:

– Ладно – ты! Но ведь и я, старый болван, должен был сообразить раньше, что происходит. Как ведь облапошили, а?!

На меня она не смотрела. Но глаза ее были открыты. Я проследил за ними взглядом. В них были загнанный вглубь страх и отвращение.

– Твоя подружка – не просто авантюристка: по ней решетка плачет… Это ведь она снабжала тебя порошком… Иду на пари – не бесплатно.

Но Софи и тут не удостоила меня ответом. И до меня вдруг дошло.

– Слушай, – вскричал я неожиданно, – а кто был посредником между Пачелли и твоим дедом? Ты или она?

По лицу Софи проскочила легкая судорога. Я выхватил из кармана мобильник и стал искать записанный там номер ее деда в Швейцарии.

– Ты меня за это возненавидишь, но когда-нибудь поймешь, что я был прав. Не будь ты моей внучатой племянницей, я бы никогда на это не пошел. Тебе нельзя сейчас даже слышать о ней.

Все время, пока я набирал номер, Софи сидела с закрытыми глазами. Через двадцать секунд в трубке послышался голос ее деда.

– Ваше высочество? Я бы не стал вам звонить, если бы речь не шла о Софи. Да-да, это Руди Грин, ваш незаконный сводный брат…

Трубка молчала.

– Принцесса сейчас в Бангкоке, – продолжил я, – и сегодня же ночью я позабочусь об этом сам – она вылетит в Цюрих. Ей необходима хорошая и дискретная клиника. Речь идет о наркотиках…

Мне показалось, что он всхлипнул. Но он тут же высморкался. Или – сделал вид…

– Что случилось, Руди? – спросил он как ни в чем не бывало.

Я усмехнулся; если бы это могла слышать бедная Роза!

Мои королевские родичи меня признали! Только вот теперь почему-то никакого удовлетворения мне это не принесло. Так – еще один из бесполезных идолов развалился на куски.

– Она расскажет все сама…

– Руди, с ней все в порядке? Как она туда попала?

– Сейчас – да! Что касается Мишель, то я ее уже устранил…

– Руди, – все же немножко подрагивал голос моего сводного братца, – а ты сам – не возвращаешься?

– Нет, – сказал я, – в моем положении можно бежать только вперед…

– Если ты когда-нибудь вздумаешь приехать, ты всегда будешь желанным гостем…

– Спасибо, – сказал я.

– Мне жаль, что мы с тобой не встретились. Говорят, мы похожи как две капли воды.

– Да, – ответил я. – Судя по фотографиям.

Я дал отбой и повернулся к Софи. Она смотрела на меня так, словно разговор шел не о ней. Я прожег ее взглядом:

– Подробности расскажешь ему сама. Если хочешь послушать добрый совет – не оправдывайся. Поверь мне, в конце концов, это поможет тебе победить свою слабость.

Она достала из сумочки чековую книжку и принялась выписывать чек…

 

ЧАРЛИ

Эта история с казино его сломила. Суперменом Руди, конечно, никогда не был, но и слабость старался не показывать.

– Ну как, снова сменил кожу, змей-обольститель? – спросил я, едва заслышав его голос. Он тяжело вздохнул, и я осекся: – Хочешь рассказать, что случилось?

– Меня обчистили в казино.

– Малоприятное ощущение, конечно, – посочувствовал я. – Будто кто-то копался грязными лапами у тебя не в кармане, а в душе… Неужто – твоя родственница королевских кровей?

– Нет, конечно, – ответил он рассеянно, – ее подружка… Нам обоим дали выпить какую-то дрянь…

– И сильно тебя потрепали?

– Нас обоих – вместе с Софи – на сто пятьдесят кусков. Но она свой долг уже возвратила…

– Ничего себе!.. Но, знаешь, мне почему-то кажется, что только из-за денег ты бы не стал так расстраиваться…

– Мне страшно глядеть на себя, Чарли… Я выгляжу моложе, чем на сорок…

– Не беги от себя, Руди. Остановись. Задумайся…

В его голосе вдруг зазвучали нотки скорби.

– Все, к чему бы я ни прикоснулся, превращается, в конце концов, в дерьмо. Помнишь миф о царе Мидасе? Там речь шла о золоте, а у меня…

– Ты молод телом, но в душе у тебя все равно живет старик. Вот ты и брюзжишь.

Его реплика больно кольнула. Но он сам должен был бы понимать, что это и есть – высокая плата за возможность влезть в новое тело, как в новый костюм.

– Тебе легко из чужой трагедии делать комедию!

– Хочешь идиотский, но верный совет?

– Если уж начал – валяй!

– Ты должен заставить себя забыть о возрасте.

– Из тебя хреновый утешитель, – отмахнулся он.

– В мою задачу не входит тебя утешать. Я хочу, чтобы ты научился даже в плохом находить хорошее.

– Опять философствуешь? Абби права: зачем ты пошел во врачи? Стал бы психологом или, на крайний случай, священником.

– Я бы давно свихнулся от переполняющих гениальных мыслей, – хмыкнул я. – Или от грехов, которые совершил.

Руди слишком хорошо знал меня, чтобы не понять, о чем я подумал.

– Чарли, ты никого не предавал: ни до Америки, ни после…

Я уже пожалел, что заикнулся об этом: теперь он будет успокаивать меня! Не хватало только нам поменяться ролями. Да и вообще, не переношу, когда кто-нибудь мне сочувствует. Даже Руди…

– Ладно, оставь меня! Я в порядке. Давай вернемся к тебе…

– Давай, – согласился он.

– Ты слишком многого ждешь, – сказал я. – А того, что само плывет тебе в руки, не хочешь замечать. Да ты за эти полтора года успел столько, сколько не успел бы за двадцать лет…

– Я уже ничего не жду, Чарли, понимаешь? Я пуст! Внутри у меня – полный вакуум. И мне уже ничего не поможет…

– Есть одно средство, – прервал я его.

– Гони, Чарли! Я готов слушать и слушаться, как ребенок.

– Но уж больно оно в нашу эпоху немодно. Я бы даже сказал – загажено…

– Что ты имеешь в виду? – подозрительно откликнулся он. – И из какой, скажи, области? Медицины? Или это опять – философия?

– Такой, как у тебя, вакуум может заполнить только чувство. Сильное. Настоящее. Может, даже неуправляемое.

Руди деланно расхохотался.

– Шутишь? Где ты его возьмешь?

– Там, где ты его теряешь…

– Не фантазируй, Чарли!

Я представил себе, как там, где он находился, Руди безучастно махнул рукой.

– Ты его боишься. Оно ведь требует отдачи. Причем – всего себя. А ты на это не готов. Вспомни, ты ведь всегда избегал ответственности. Даже если должен был нести ее только за себя!.. Все мы такие: бежим от настоящих страстей. А вместо них возникшую пустоту заполняют мелкие страстишки.

– До сих пор ты лечил геморрой, а не паранойю.

Это был наш предпоследний разговор по телефону. Потом Руди снова исчез на две недели. Дважды в день – утром и вечером – я тщетно проверял в компьютере электронную почту. Писем от него не было. И вдруг он позвонил мне снова. Откуда-то с севера Индии. Сказал, что компьютер у него сперли. Слышно было ужасно.

– Что ты там делаешь? – спросил я.

– Пытаюсь выбраться из туннеля к свету…

– Опять охотишься за тенью, Руди?

– Нет, – за духовностью!

– Все эти твои гуру, – пытался я прокричать сквозь помехи, – один сплошной мираж. Экзотика! Наркотик для слабых духом! А это – самая грубая фальшивка на свете. Мишура для убогих!

– Я должен убедиться в этом сам, – донеслось до меня.