ГЛАВАVIII

Вряд ли кому-нибудь доставит большое удовольствие мысль о собственной чудаковатости. И мне следовало бы сразу причислить себя к «медиумам» и тем самым обзавестись хоть какими-то единомышленниками. Но, к сожалению, было абсолютно ясно, что во всем происходящем со мной нет и намека ни на «медиумизм», ни на «сверхвосприимчивость», ни на «ясновидение». Должно быть, некий загадочный изъян искажает мое отношение к действительности столь необычным образом, что мне иногда удается видеть смещенные во времени целые эпизоды нормальной человеческой жизни. Знание о возможности подобного смещения само по себе уже представляет огромный интерес. Но, к несчастью, в данных обстоятельствах это знание было доступно только одному человеку — мне.

Однако у меня оставалась слабая надежда на то, что, ухватившись за добытый таким странным способом кусочек знания, я сумею обнаружить в структуре вселенной особенность, на которую до сих пор никто не обращал внимания. И я принялся за дело.

Успешно, хотя и чрезвычайно медленно, я продвигался к намеченной цели. От концепции времени как четвертого измерения было мало проку, поскольку ученые мужи всегда рассматривали время подобным образом. Между тем требовалось показать возможность смещения в этом измерении. Не устраивала меня и теория Бергсона, ибо бесполезно говорить о неделимости времени человеку, столкнувшемуся с явно смещенными временными отрезками. Меня нисколько не волновал вопрос о том, является ли время «формой мышления» или аспектом реальности или сопоставимо ли оно с пространством. Я хотел лишь знать, как происходит перемешивание во времени.

Слово «перемешивание» казалось мне вполне подходящим. Ведь между сновидением и соответствующим реальным событием вклинивалось воспоминание о сновидении, тогда как завершало последовательность воспоминание о реальном событии!

Приближавшаяся мировая война приостановила мои изыскания; я возобновил их только в 1917 г., когда получил новые данные.

В январе 1917 г. я поправлял здоровье после операции в Guy's Hospital. Однажды утром, читая книгу, я встретил упоминание о кодовом замке, который открывается вращением колесиков с нанесенными на них буквами алфавита. Вдруг что-то как бы шевельнулось в памяти — и мгновенно исчезло. Я на секунду оторвался от книги, но, ничего не припомнив, опять принялся за чтение. Потом, однако, я, к счастью, передумал и, отбросив книгу в сторону, твердо решил поймать промелькнувшую ассоциацию. Через некоторое время она вновь всплыла в сознании. Оказалось, что прошлой ночью именно такой замок привиделся мне во сне.

Не стоит и говорить, насколько мала была вероятность совпадения между двумя столь непримечательными, заурядными событиями. Если мне не изменяет память, уже год или больше года я не видел, не слышал и не думал о подобных замках. Но по опыту зная, что иногда мои сны содержат в себе образы будущих событий, я не исключал, что появление образа замка в ночном сновидении вполне могло бы служить еще одним доказательством моей ненормальности. В любом случае пренебрегать этим предположением не следовало.

Через несколько дней в Silvertown'e прогремел сильный взрыв: задрожало здание, посыпались оконные стекла и медсестры поспешили погасить свет, опасаясь налета «цеппелинов». Случай, просто созданный для того, чтобы присниться. И он действительно мне приснился, но, как обычно, не в ту ночь, в какую полагалось, а в ночь накануне взрыва. Когда после происшествия я рассказывал об этом своему приятелю по госпиталю, он, неожиданно прервав меня, воскликнул: «Постойте… Странно… Только теперь я припоминаю, что прошлой ночью мне также снился взрыв».

Деталей сновидения ему не удалось вспомнить, и, поскольку во время войны взрывы были обычным явлением, все могло бы объясняться простым совпадением. Но если это не так и его сон относится к той же категории, что и мои сны? Тогда какие выводы напрашиваются?

Мне предстояло рассмотреть два новых предположения. Каждое из них, взятое отдельно, казалось до крайности сумасбродным; но в паре они наводили на некоторые мысли и поэтому заслуживали чуть более пристального внимания.

Если первое предположение справедливо, значит пред-образы моих сновидений связаны не только с волнующими, трагическими событиями, но и самыми что ни на есть тривиальными, например чтением книги, где говорилось о кодовом замке. Точно так же приснившиеся образы уже свершившихся событий связаны с впечатляющими моментами ничуть не реже, чем с моментами малозначительными. Кроме того, лишь по чистой случайности я решил припомнить сон о замке; не сделай я этого, я бы не соотнес с ним реального факта. Отсюда можно заключить, что мне, должно быть, довольно часто снились подобные сны, но я либо сразу забывал их, либо не замечал их связи с последующими событиями.

Далее, если верно предположение об аналогичной природе сна моего приятеля, то надо признать, что ему как раз и не удалось заметить у казанную связь. Сон не был полностью забыт, но реальный взрыв не напомнил о нем.

Едва мои размышления навели меня на эти идеи, как ко мне явился мой приятель и, немного волнуясь, сказал: «Помните, мы беседовали о снах? Так вот, я разговаривал с тем-то и тем-то (хирургом) и он сообщил мне о любопытном случае, который произошел с ним недавно ночью. Он лег спать, и ему приснилось, будто его будят и он вынужден встать и направиться к пациенту с переломанной ногой. Сразу после того, как он увидел во сне этот эпизод, его действительно разбудили, поскольку был получен срочный вызов к больному с подобным диагнозом. Рассказывая об этом, он подчеркнул, что уже более шести недель ему не доводилось лечить перелом ноги».

Итак, передо мной — третий и, по-видимому, аналогичный случай. Чем объяснить его? Должно быть, хирург поведал о нем нескольким знакомым; те сочли все простым совпадением (возможно, так оно и было); и вскоре он забыл о своем сне. Но…

Но как быть с тем удивительным ощущением, которое время от времени испытывает практически каждый из нас, — той внезапной, мимолетной, смущающей убежденностью, что происходящее в данный момент уже когда-то происходило?

Как понимать те случаи, когда, нежданно-негаданно получив письмо от друга, вы вспоминаете, что накануне ночью он вам снился?

Как относиться к тем, казалось бы, полностью забытым ночным снам, которые днем внезапно всплывают в памяти без всякой видимой причины? Какие ассоциации воскрешают их?

А просыпаясь от шума или какого-либо другого воздействия на ваши чувства, что вы скажете о приснившемся вам загадочном сне, заключительным эпизодом которого и было упомянутое выше ощущение? Почему этот завершающий эпизод всегда оказывается логически подготовленным всем ходом сновидения.

Наконец, как объяснить все те собранные и зафиксированные Обществом Психических исследований случаи, когда ночной сон о смерти друга сопровождается получением на следующий день подтверждающего известия? Эти сны, очевидно, были не «посланиями отдухов», а примерами моего «феномена», иначе говоря, обыкновенными снами, связанными с предстоящим событием в личной жизни — чтением соответствующих известий.

Целую неделю я только и делал, что строил предположения, начисто лишенные научности. В итоге я решил, что должен до конца пройти этот путь греха, и предпринял последний безрассудный шаг, отважившись на самое нелепое предположение.

А что если это вполне нормальные явления?

Что если сны — сны вообще, любые сны, сны каждого человека — состоят как из образов прошлых событий, так и из образов будущих событий, смешанных примерно в равных пропорциях.

Что если вселенная, в конце концов, действительно протянута во времени и наш однобокий взгляд на нее — взгляд, непонятным образом скрывающий от нас «будущее» и движущимся «настоящим моментом» отрезающий нас от нарастающего «прошлого», — порожден барьером, который воздвигается нашим умом и существует только тогда, когда мы бодрствуем? Что если ассоциативная сеть действительно протянута не только в том или ином направлении в пространстве, но и назад и вперед во времени, и внимание сновидящего, естественно и беспрепятственно следуя наилегчайшим путем по разветвлениям сети, постоянно пересекает тот на самом деле несуществующий экватор, который мы при пробуждении совершенно произвольно проводим поперек вселенной?

Надо заметить, что высказанное выше предположение я не рассматривал в качестве возможного объяснения. По-прежнему оставались необъясненными нарушения в порядке следования переживаний, когда сначала появлялось сновидение, затем воспоминание о сновидении, соответствующее впечатление наяву и, наконец, воспоминание о нем. Однако это предположение могло бы подвести под интересующую нас проблему совершенно иное основание. Тогда больше не возникало бы вопроса, почему человек способен наблюдать будущие состояния своего сознания; это стало бы нормальным и привычным делом. А главный вопрос звучал бы так: что это за барьер, который при определенных обстоятельствах лишает человека должного и целостного взгляда на вещи?

Но все это, подобно вспышке молнии, пронеслось перед моим мысленным взором слишком быстро, чтобы стать предметом анализа. Однако еще быстрее все это было отвергнуто, ибо абсолютно непостижимым казался тот факт, что такого рода идея — если она верна — на протяжении веков ускользала от всеобщего внимания и признания.

 

ГЛАВА IX

Через некоторое время я понял, что это внезапное отступление нелогично. Ведь мое предположение целиком основывалось на ранее высказанной гипотезе о том, что процесс припоминания увиденных во сне образов наталкивается на какое-то препятствие. Именно оно не позволило моему приятелю установить связь между сновидением и реальным взрывом. Память о событии воскресает только тогда, когда имеется оживляющая ее ассоциация; но если ассоциация лишена воспламеняющей силы, никакого припоминания не получится.

К тому же обычно нам снятся сны о самых заурядных, повседневных вещах. И даже если бы наш сон действительно касался события завтрашнего дня, мы, естественно, соотнесли бы его с аналогичным событием дня прошедшего. Далее нужно учесть, что 9/10 всех снов полностью забываются в первые секунды пробуждения, а немногие избежавшие подобной участи удерживаются в памяти до окончания процедуры бритья. Наконец, к вечеру забываются даже те сны, которые удалось вспомнить и зафиксировать в сознании. Прибавьте к этому частичный запрет на нужную ассоциацию, налагаемый нашим умом, и чисто автоматическое признание невозможности припоминания. В итоге получается, что подмеченными оказываются лишь очень немногие из наиболее впечатляющих, подробных и (вероятно) наиболее эмоционально окрашенных эпизодов сновидения. Но и они, по-видимому, будут либо объяснены как «послания отдухов», либо приписаны действию телепатии или чего-то такого, что, хотя в других отношениях и является полнейшим абсурдом, тем не менее вполне укладывается в привычные рамки представления об абсолютном, единственном, одномерном времени.

Разумеется, теория о нормальности рассматриваемых нами явлений нуждается в тщательной проработке. Предположение, сделанное в предыдущей главе, страдает незавершенностью; да и кто знает, будет ли вообще дано полное описание его доказательства. Впрочем, была также выдвинута и прямо противоположная гипотеза о ненормальности. Но это означало ненормальность не просто в смысле избытка или недостатка какого-то свойства ума, а в смысле, который сам есть бессмыслица. Но трудно поверить в совершеннейшую нелепицу.

Кроме того, если предположение о нормальности, иначе говоря, о наличии некой особенности, присущей самому времени, а не отдельному человеку, верно, то оно означало бы (и это привлекало меня больше всего), что интересующие нас явления должны быть потенциально «доступны для наблюдения любому при условии, что он выполняет необходимые требования».

И если бы кто-нибудь придумал эксперимент, позволяющий преодолеть две изначальные трудности припоминания и нахождения нужной ассоциации, выяснилось бы, что описываемые нами явления могут быть непосредственно наблюдаемы любым нормальным человеком, включая и вас, читатель.

Итак, проведение такого эксперимента стало для меня первым шагом. Позднее могло бы найтись (и действительно нашлось) объяснение.

 

ГЛАВА Х

Читатель, вероятно, догадался, что эксперимент, о котором шла речь в предыдущей главе, был осуществлен, причем успешно; в противном случае эта книга не была бы написана.

Лишь зимой следующего года я смог достаточно серьезно отнестись к гипотезе о нормальности, чтобы проверить ее на практике. И, томимый дурными предчувствиями, почти не надеясь на успех, я приступил к проведению первого весьма важного эксперимента на самом себе. Я знал, что интересующие меня сны снятся мне регулярно, но с промежутками в год и более. Однако, согласно моей новой теории, я должен был видеть такие сны в течение всех этих промежутков, хотя и не осознавать их.

Как правило, в девяти случаях из десяти, просыпаясь утром, я вообще не помнил, чтобы мне что-нибудь снилось. Впрочем, данное обстоятельство не сильно тревожило меня. Многие люди искренне полагают, что никогда не видят снов. Между тем проведенные мной опыты убедили меня, что «сон без сновидений» — обман памяти. На самом деле человек в момент пробуждения просто забывает свои сны. Например, однажды я лишь через несколько дней вспомнил сон, который видел, находясь под анестезией; но в течение всех этих дней я думал, что был тогда в полностью бессознательном состоянии.

Итак, прежде всего я поверил в возможность воскресить в памяти фрагменты утраченных снов, снившихся мне в те ночи, когда я, казалось бы, спал вообще без сновидений. В соответствии с моей новой гипотезой фрагменты должны содержать в себе образы и прошлых и будущих событий. Причем в большинстве случаев эти образы не возникают изолированно друг от друга, но, напротив, настолько тесно сплавлены и переплетены между собой, что трудно соотнести их с какими-то конкретными реальными событиями. И если иногда удается отождествить тот или иной компонент сплава с конкретным событием прошлого (см. определение «интеграции», данное в части I), значит, вполне возможно отождествить другой компонент сплава с конкретным будущим событием. Но нужно сделать одно важное замечание: никогда не пытайтесь отыскать в сновидении законченную идею или сцену, целиком относящуюся к будущему. Иллюстрацией моей мысли может служить сон о лошади, рассказанный в части 11. Сон в основном относился к будущему, однако такие детали, как внешний вид животного, размеры полей и высота изгороди, были взяты, насколько мне известно, из моего прошлого опыта.

Проводя эксперимент, желательно записывать запомнившиеся сны, чтобы затем сравнить два реальных весомых факта — запись и событие, происшедшее наяву. И лучше всего записывать сны как можно подробнее: это облегчит последующий анализ приснившихся образов. Краткая, с указанием массы деталей запись ценнее любого многословного расплывчатого пересказа.

Но подробности важны и по другой, еще более убедительной причине. Длинное сновидение содержит великое множество образов, а длинный день — великое множество впечатлений. И по закону вероятности некоторые из них совпадут, если, конечно, проводить эксперимент достаточно долго. Итак, подтверждающие сходство детали имеют решающее значение, например, привидевшийся ночью во сне столбик монет, стоящий на столе, и созерцание на следующий день монет, сложенных аналогичным образом, вполне может относиться к разряду простых совпадений. Значит, необходимы дополнительные детали, характеризующие эпизод: например, вам снится кучка шестипенсовиков, рассыпанных на красной книге, а затем вы видите подобную картину наяву. (Остальные подробности сновидения — стол, комната, причина, по которой рассыпались монеты — наяву могут быть совершенно иными; но не это главное.) Существенно другое: нельзя считать явно относящимся к будущему все, что не содержит в себе элементов, так сказать, «двоеборья», если воспользоваться термином игрока на скачках.

Далее следует установить некоторые временные ограничения на проведение эксперимента. Ибо очевидно, что даже сон о рассыпавшихся по красной книге шестипенсовиках когда-нибудь бы да совпал с реальным событием, если, конечно, посвятить всю свою жизнь отысканию соответствия. Между тем банковскому служащему, должно быть, понадобилось бы на это недели две. Я решил ограничиться двумя днями, хотя этот срок мог быть увеличен пропорционально необычности приснившегося эпизода. Так, сон о бомбардировке Левештофта приснился мне примерно за год до соответствующего реального события; а однажды я увидел во сне образ (ниже я опишу его), бесспорно относившийся к событию, которое произошло лет двадцать спустя.

Поскольку возможность удовлетворительной идентификации зависит, по-видимому, в основном от степени необычности приснившегося, наихудшее время для проведения эксперимента — период, когда вы ведете скучную, будничную жизнь. Но даже в таких условиях полезно отправиться в театр или кинотеатр (это, замечу, очень ценный совет). Не исключено также, что вам будут сниться сцены из романов, которые вы собираетесь прочесть (от себя добавлю, что этот путь приносит великолепные результаты). Но в целом для экспериментов лучше всего выбирать ночи накануне путешествия или какого-либо другого события, нарушающего монотонное течение вашей жизни.

Затем возникает вопрос о подсчете полученных результатов. Выдержавшими испытание считались случаи, когда прежде чем произойти наяву, снилось какое-то одно очень необычное событие либо снилось несколько довольно необычных событий. Причем если только одно из приснившихся довольно необычных событий подтверждалось реальным фактом, случай можно было бы с полным основанием приписать исключительному совпадению. Поэтому случаи, касающиеся какого-то одного важного события, я решил помечать знаком «+», а случаи, касающиеся нескольких менее важных событий и требующие дополнительных подтверждений, — знаком, похожим на булочку с изображением креста: Е.

Таковы были определенные мной условия эксперимента и природа трудностей, с которыми я приготовился столкнуться. И я действительно с ними столкнулся. Но двух трудностей я все-таки не предвидел.

Сновидящее сознание — искусный лжеинтерпретатор всего, что оно воспринимает. Вот почему следует выделять в качестве отдельных фактов (а) собственно внешний облик приснившихся объектов; и (б) данную ему интерпретацию.

Поясню свою мысль на конкретном примере. Однажды во время проведения эксперимента мне при шлось раздувать костер с помощью ручных мехов. И неожиданно сопло инструмента соприкоснулось с раскаленной докрасна поверхностью бревна, находящегося передо мной. Не знаю, доводилось ли читателю пережить такой момент или нет, но эффект был потрясающим, если не сказать пугающим. От костра прямо мне в лицо брызнул мощный каскад искр — зрелище, напоминающее сезонные фейерверки в Хрустальном Дворце. Потоки искр заструились мимо моих ушей, и, боясь ослепнуть, я отпрянул назад. Но огня в искрах, похоже, не было; по крайней мере, одежду они не прожигали. Событие, согласитесь, удивительное и неординарное, причем накануне ночью мне снился точно такой же каскад искр, мелькавших мимо моих ушей. Однако при записи сна я зафиксировал не это непосредственное впечатление — каскад мельчайших искр, а объяснение, которое я впоследствии дал ему: будто люди из толпы кидают окурки от сигарет. Итак, всегда необходимо отмечать и сам образ, и интерпретацию образа.

Ко второй трудности надо отнестись с особым вниманием, ибо именно в ней я нашел ответ на волновавший меня вопрос: почему такая особенность нашего восприятия времени, как видение во сне будущих событий, на протяжении веков ускользала от взгляда людей.

Бодрствующее сознание категорически отказывается признавать связь между сновидением и последующим реальным событием. Для него эта связь — ложный кружной путь; и стоит только ей обнаружиться, как она моментально отвергается. Сопротивление нашего ума — автоматическое и чрезвычайное мощное. Даже при наличии неопровержимого доказательства — записи сновидения — человек хватается за любой предлог, лишь бы избежать признания очевидного факта. Одна из самых распространенных уверток — отличающиеся от увиденных наяву второстепенные подробности приснившегося эпизода, иначе говоря, несоответствие определенных частей «интеграции» реальному событию, что, впрочем, ничуть не умаляет тот факт, что в эпизоде или «интеграции» имеются куски, которые соответствуют требуемой степени точности.

В результате оказывается, что, просматривая по прошествии одного или двух дней свои записи, человек наталкивается на нужные ему данные, но не замечает их связи с реальными событиями. Поэтому читать надо медленно, периодически прерывая чтение размышлениями и сопоставлением записанного с событиями прошедшего дня. Почти во всех случаях, о которых я расскажу ниже, связь сначала была ухвачена лишь мельком, затем мгновенно отвергнута и лишь потом, благодаря весомости первоначально незамеченных подтверждающих деталей, принята.

Простейший способ избежать подобного рода невнимательности — убедить себя в том, что вы собираетесь прочесть записи, относящиеся к снам, которые приснятся вам грядущей ночью; а затем поискать среди событий дня минувшего такие, которые с полным правом можно рассматривать как причины этих снов. Это вполне допустимый прием. Он не влияет на ваши суждения. Его назначение — помочь вам заметить нужные факты. Но делать выводы вы будете сами чуть позже, опираясь исключительно на подтверждающие детали и абстрагируясь от временной последовательности событий.

* * *

Способ воскресить в памяти забытые сны довольно прост. Положите под подушку блокнот и карандаш и по пробуждении, еще даже не открывая глаз, сразу начинайте вспоминать быстро ускользающий сон. Как правило, на первых порах удается припомнить лишь какой-то один эпизод, причем он кажется столь туманным, ничтожным и ни с чем не связанным, что заставляет усомниться в необходимости вообще фиксировать его на бумаге. Однако не пытайтесь вспомнить что-либо еще. Лучше сосредоточить внимание на этом эпизоде и постараться припомнить его подробности. Тогда перед вами возникает, подобно вспышке молнии, целый фрагмент сновидения, связанный с этим эпизодом. Обычно при этом наряду с фрагментом всплывает — что гораздо существеннее — и какой-то отдельный эпизод из предыдущего сновидения. Вычлените как можно больше таких отдельных эпизодов, временно игнорируя их контекст. Запишите кратко — в двух-трех словах — эпизоды в блокнот.

Далее надо рассмотреть эпизоды. Возьмите первый из них и концентрируйтесь на нем до тех пор, пока не вспомните связанный с ним сюжет сновидения. Кратко запишите основную канву сюжета. То же самое проделайте и с другими эпизодами. Затем сокращенные записи изложите подробно. Отмечайте как можно больше деталей, особенно если эпизод показался бы вам необычным, произойди он в реальной жизни. Ведь благодаря именно такого рода событиям вам вероятнее всего удастся получить требуемые доказательства.

И не позволяйте своим мыслям отвлекаться на что-либо еще до тех пор, пока не закончите записи.

Не пытайтесь просто вспоминать сновидения. Записывайте их. Просыпаясь посреди ночи, я не раз самым тщательным образом вспоминал свои сны; но как бы твердо я ни был уверен в том, что они прочно закрепились в памяти, наутро от них не оставалось и следа. Даже те сны, которые я припомнил перед тем, как встать, и прокручивал в памяти, когда одевался, к концу завтрака почти всегда забывались.

Разумеется, записать все детали невозможно. Полное описание внешнего вида только одного персонажа сновидения отняло бы у вас минут десять. Но записывайте общие детали и все необычные детали. Остальное зафиксируйте в памяти, перечитывая окончательный вариант записей и визуализируя каждый эпизод. Тогда если какая-нибудь из этих незаписанных деталей впоследствии окажется существенной, вы с удовлетворением отметите, что уже не в первый раз вспоминаете ее.

Если при пробуждении вам покажется, что вы вообще не видели снов и не в состоянии припомнить ни одной детали, откажитесь от намерения вспомнить сновидение. Лучше сосредоточьтесь на припоминании того, что вы думали в момент пробуждения. Вспомнив эту мысль, вы обнаружите, что она проистекает из сновидения, — и сновидение тотчас начнет возвращаться.

* * *

В период проведения эксперимента в конце каждого дня перечитывайте свои записи с самого начала.

В следующей главе будет описано то, что вы можете надеяться отыскать.

 

ГЛАВАХ XI

Отчет об экспериментах, приведенный ниже, не научное доказательство и не должен — повторю еще раз — рассматриваться как таковое. Доказательством и частично оправданием данной книги он служит только для меня, но не для читателя. Убедить же последнего может либо доказательность аргументации, изложенной в заключительных главах, либо те результаты, которые он, в соответствии с моей теорией, получит, если проведет эксперимент на самом себе.

Лично мне охота за образами показалась захватывающим и даже волнующим занятием. Однако это была совершенно новая спортивная игра, и я не избежал ни одного промаха, свойственного новичку. Я не только после пробуждения оттягивал на полминуты или больше момент припоминания сновидений, но и недооценивал важность деталей при их записи. Случаи, которые на самом деле требовали 50 слов, я записывал в 2–3 словах. В итоге я мало что мог соотнести с прошлым или будущим, хотя сны давали мне много намеков на будущие события. Так было, например, с каскадом искр, о котором я рассказывал в предыдущей главе, и еще в пяти случаях, когда соответствия представлялись чуть менее очевидными. Я полностью записал лишь один приснившийся образ, но соответствующее событие произошло четыре года спустя, что не укладывалось в установленные мной сроки. В целом только на одиннадцатый день эксперимента я получил ожидаемый четкий, убедительный результат.

После полудня я охотился на пересеченной местности, несколько смутно представляя себе границы территории, в пределах которых мне разрешалось передвигаться. Вскоре я подошел к участку, где, по моим расчетам, я не имел права находиться. Едва переступив его, я услышал голоса двух мужчин, с разных сторон кричавших мне что-то. Мне даже почудилось, что они натравливали на меня озверело лающую собаку. Я устремился к ближайшему проходу в пограничном заграждении, стараясь делать вид, будто ничего необычного не случилось. Крики и лай становились все слышнее. Я ускорил шаг и проскользнул через проход раньше, чем показались преследователи. Для человека чувствительного инцидент, согласитесь, весьма неприятный и вполне претендующий на то, чтобы возникнуть в каком-нибудь сне.

Вечером того же дня перечитывая свои записи, я поначалу ничего не заметил. Я уже собирался закрыть блокнот, как вдруг мой взгляд упал на слова, бледно обозначенные в самом конце листа:

«Преследовали двое мужчин и собака».

Любопытная вещь: я абсолютно забыл о том, что видел подобный сон. Я даже не помнил, что записал его.

12-й день не дал никаких соответствий, но 13-й увенчался великолепным результатом.

В тот день я читал роман, один из персонажей которого прятался на большом потайном чердаке старинного дома. По ходу действия ему пришлось бежать через дымовую трубу. А накануне ночью мне снилось, будто я обнаружил огромный, загадочный, потайной чердак и с интересом начал исследовать его; однако вскоре стало ясно, что мне лучше покинуть дом, и я решил воспользоваться чердаком.

14-й день ознаменовался четырьмя случаями, помеченными знаком «+».

Чистый результат двухнедельного эксперимента был таков: два убедительных примера моего «феномена» и шесть менее убедительных — если рассматривать их по отдельности — примеров, которые, впрочем, едва ли можно объяснить простым совпадением, учитывая их количество. Но самое важное следствие — понимание того факта, что ни один из этих примеров не был бы подмечен, если бы я не вспомнил и не записал сновидения, а затем после свершения реальных событий не просматривал свои записи.

* * *

Итак, эксперимент частично подтвердил теорию о том, что мой «феномен» — всего-навсего нормальное, хотя и ускользающее от поверхностного наблюдения, свойство человеческого отношения ко времени. А согласно этой теории, не только я, но и любой другой человек может в ходе эксперимента наблюдать указанный «феномен». Значит, я должен убедить кого-нибудь подвергнуть себя аналогичному испытанию.

Сделать это милостиво согласилась одна молодая особа (назовем ее мисс Б.). Я выбрал ее главным образом потому, что она была до крайности нормальным человеком: она не имела никакого «психического» опыта и верила, что никогда не видит снов. Мисс Б., разумеется, убеждала меня, что совершенно не годится для эксперимента, поскольку за всю свою жизнь ей снилось от силы 6 или 7 снов.

Наутро после первой ночи эксперимента она подошла ко мне и заявила, что наша затея безнадежна. Сразу после пробуждения мисс Б. пыталась припомнить свои сны, но безрезультатно. Я посоветовал ей не беспокоиться и постараться сначала воскресить в памяти то, что она думала в момент пробуждения, а затем вспомнить, почему она думала именно об этом. Как я и предполагал, прием сработал; и каждый из последующих шести дней мисс Б. удавалось припомнить какой-нибудь коротенький сон.

На шестой день эксперимента — если вести подсчет от той ночи, когда она увидела «первый» сон, — она получила следующий результат.

Однажды, прогуливаясь в ожидании поезда до станции «Плимут», мисс Б. оказалась у конца платформы. Там она наткнулась на ворота, запертые на 5 или 6 засовов и ведущие к дороге. Как только она приблизилась к воротам, по другой стороне прошел какой-то мужчина, погоняя трех бурых коров, причем кнут он держал как-то по-особенному — словно это была удочка.

Во сне ей привиделось, будто она идет по знакомой ей тропинке и к своему великому удивлению обнаруживает, что тропинка упирается в запертые на 5 или 6 засовов ворота, которые взялись неизвестно откуда. Ворота в точности напоминали пристанционные, и когда она приблизилась к ним, по другой стороне прошел мужчина. Он погонял трех бурых коров и держал в руках кнут на манер удочки. Во сне эта процессия двигалась в том же порядке, что и наяву.

Этот сон приснился мисс Б. утром накануне реального события.

Сплавление «прошлого» образа знакомой тропинки с «будущим» образом ворот дает нам прекрасный пример «интеграции».

* * *

Затем я попросил провести аналогичный эксперимент свою кузину мисс С. Она также не имела подобного рода опыта и полагала, что сны снятся ей крайне редко. Однако в ходе эксперимента она великолепно припоминала забытые сны и подмечала детали, хотя поначалу ей с трудом удавалось находить связь сновидений с реальными событиями, включая и те, что происходили в прошлом. Например, она никак не могла понять, каким образом сон о прогулке по крыше может быть связан с эпизодом следующего дня, когда мы вместе взбирались на крышу бунгало. Между тем она, по ее словам, уже много лет не поднималась ни на какие крыши. И все же на восьмой день она получила следующее убедительное доказательство.

Когда мисс С. приехала в загородную гостиницу, ее сразу предупредили о проживающей там странной и подозрительной особе, которую все постояльцы принимали за немку. (Случай этот, надо сказать, произошел в конце войны.) Вскоре она и сама встретила эту особу в саду, примыкавшем к гостинице. Сад был необычным — очень большим, с множеством огромных деревьев редких пород. Человек, не знающий, что сад принадлежит гостинице, вполне мог бы принять его за общественный парк. Предполагаемая «немка» была одета в черную юбку и черно-белую блузку в полоску, а ее волосы были собраны в пучок на макушке.

Ночью моей кузине приснилось, будто в общественном парке она встречает какую-то немку, одетую в черную юбку и черно-белую полосатую блузку и с собранными в пучок на макушке головы волосами. Моя кузина заподозрила в ней шпионку.

Этот сон приснился ей за два дня до реального события. (Запись сновидения не была датирована никаким числом, но находилась в моих руках, когда произошло подтверждающее его событие.)

А еще раньше эксперимент, проводимый мисс С, дал другое, почти — но не совсем — убедительное доказательство: ей приснился сон об одном письменном известии, и вскоре она действительно получила от подруги письмо соответствующего содержания.

* * *

Затем попытала счастья миссис Л. и уже в первую ночь увидела великолепный сон. Он, однако, касался двух отдельных эпизодов, которые произошли на следующей неделе. Установленный нами двухдневный срок оказался превышен, но соответствие сна и яви было настолько очевидным, что здесь вступало в действие правило, позволяющее в исключительных случаях расширять временные границы.

Оба эпизода имели отношение к общественным собраниям в Корвене. Миссис Л. посетила одно из них и рассказала мне о том, что ее удивило множество священников, появившихся бог весть откуда и заполнивших буквально все здание, хотя до начала собрания не происходило ничего, что могло бы интересовать церковь.

На другом собрании присутствовала моя сестра, которая потом поделилась с миссис Л. своими впечатлениями. Просунув голову в дверь, она, по ее словам, застала очередной пандемониум в самом разгаре. Она уже готова была осторожно ретироваться, когда председатель, заприметивший ее, закричал: «Входите, мисс Данн,и посмотрите, как. мы, валлийцы,сражаемся!»

Во сне миссис Л. увидела себя на общественном собрании. Она была крайне раздражена выходками какого-то священника, находившегося среди присутствующих и мешавшего своими настойчивыми требованиями прочесть нечто вроде проповеди и завершить ее молитвой. Миссис Л. запротестовала. Священник откинулся в кресле так, что задел ее. Между тем другой мужчина толкнул ее в руку. Тогда она поднялась и, ударив кулаком по столу, воскликнула: «Кто несет ответственность за поведение собравшихся? Мне известно, что валлийцы славятся своими дурными манерами, но здесь я не допущу этого!»

Записав свой сон, миссис Л. совершенно забыла о нем и даже не удосужилась перечитать свои записи на второй день. Поэтому когда произошли оба реальных события, она и не вспомнила о сновидении. Только по чистой случайности я, просматривая ее записи, нашел этот сон.

* * *

Следующим согласился на эксперимент майор Ф. Он взялся за дело с большим интересом. Добиться успеха в такого рода занятии, говорил он, все равно что заранее определить победителя в дерби. Однако по окончании эксперимента он убедился в моей абсолютной правоте и, боюсь, еще в том, что сновидящее сознание недостаточно хорошо понимает свою работу.

Майор Ф. — довольно известный художник-маринист. На второй день эксперимента он отправился на взморье, чтобы зарисовать две лодки, которые он не так давно заприметил на берегу. Придя на место, он увидел, что одну из лодок перекрасили в яркие — красный и синий — цвета, характерные для спасательных шлюпок. Но он все же сделал зарисовку, что, разумеется, заставило его долго и пристально созерцать саму лодку и ее раскраску. Судно лежало на невысоком зеленом дерне, а в отдалении на пирсе, который тоже попал на холст, находилось нечто вроде лодки — удлиненное, красное, посередине покрытое какой-то материей.

Во сне, приснившемся майору Ф. накануне ночью, фигурировал образ красно-голубой спасательной шлюпки, лежавшей на зеленом дерне и посередине покрытой рыболовной сетью.

Сначала майор Ф. не мог уловить никакой связи между сном и явью. Он полагал, что сходство должно распространяться и на другие детали сновидения, и был разочарован. Тем не менее он продолжил эксперимент.

На следующий день шел проливной дождь, и мы оправились на поиски какого-нибудь укрытия, где можно было бы заняться рисованием. Мы нашли небольшой дом, строительство которого еще не завершилось. Поскольку окна нижнего этажа слишком ограничивали поле зрения, мы приставили лестницу к поперечным балкам недостроенного верхнего этажа и влезли на них. Лестница оказалась необычной — с квадратными ступенями.

А накануне ночью майору Ф. приснилось, будто он взбирается по лестнице, которая, казалось, вовсе не опирается на стену. Он поднимался, так сказать, в небо. И это была лестница с квадратными ступенями.

Между тем майор Ф. лет шесть не поднимался ни по каким приставным лестницам.

Но окончательно убедил его совсем другой случай. Ему приснилось, будто он вместе с маленьким мальчиком, своим подопечным, пускает игрушечный кораблик, причем ребенок получил от него это судно в подарок (как и было на самом деле). Вскоре он опять увидел во сне подобный корабль — но на этот раз в полную величину, без мачт, с лежащими на воде парусами. Экипаж корабля мыл их. А еще через несколько дней майор Ф. узнал, что его маленького друга отвезли к пруду пускать подаренный кораблик. Но вместо этого ребенок попросил снять паруса и, положив их на воду, начал их чистить.

Майор Ф. пришел к выводу, что взятые вместе три эпизода достаточно убедительны.

* * *

Незадолго до описанных выше событий мой брат написал мне о том, что он «получил» информацию о кончине после войны бельгийского героя генерала Лемана, а наутро, раскрыв за завтраком газету, прочел сообщение, подтверждающее его сновидение.

Моя сестра также получила удовлетворительное доказательство, не проводя никаких экспериментов. (И она, и мой брат потом, разумеется, стали отслеживать «феномен».) Ее пример, однако, касался той области науки, где имя «Битон» затмевает имя «Ньютон». Здесь, признаюсь, я не специалист и, смиряясь, готов положиться на ее утверждение, что в данном случае соответствие между сном и явью достаточно очевидно, чтобы полностью исключить простое совпадение.

 

ГЛАВА XII

Теперь ситуация начала немного проясняться. Я установил, что «феномен» обнаруживается только при целенаправленном наблюдении и именно по этой причине он не привлекал внимания людей. Однако грубый метод, изобретенный мной для восприятия «феномена», похоже, сработал. Первоначальная гипотеза о моей исключительной ненормальности была полностью отвергнута. Кроме того, эксперимент доказал, что я, по-видимому, даже не обладаю какой-то особенно развитой способностью к наблюдению «феномена». Другие люди не только добивались убедительных результатов быстрее меня; в большинстве случаев их примеры были гораздо нагляднее.

Результаты экспериментов позволяли предположить, что количество людей, способных воспринимать «феномен», настолько велико, что, по крайней мере, делает абсурдной всякую мысль о групповой ненормальности, ибо коллективная ненормальность — явное противоречие. К тому же практически у каждого из нас порой возникает странное ощущение, будто происходящее в данный конкретный момент «уже происходило», и очень многие люди способны неожиданно припомнить, казалось бы, забытый сон только по той (и ни по какой иной) причине, что реальное событие намекнуло им о нем (то есть обнаружило свою ассоциативную связь с ним). Приняв во внимание вышесказанное, становится абсолютно ясно, что если кому и свойственна ненормальность, то, вероятно, тем людям — если, конечно, таковые вообще имеются, — чей ум противится наблюдению «феномена». Однако соответствующие статистические данные можно получить только при проведении широкомасштабных экспериментов после публикации книги.

Как бы то ни было, объяснение «феномена» по-прежнему оставалось загадкой.

Трудность заключалась в его предельной конкретности. Он не принадлежал к тому разряду явлений, которые в силу своей непределенности охватываются каким-нибудь одним сметающим все различия обобщением (например, теорией относительности или теорией двухмерного времени). Напротив, он изобиловал особенностями. Он то и дело давал подсказки, словно маяки, высвечивавшие полдюжину решений

— по большей части противоречивых. Легко было придумать объяснение отдельным фактам, но трудно

— всеобъемлющее объяснение.

Я вновь начал проводить на себе эксперимент в надежде получить дополнительные данные, а говоря точнее, с целью выяснить, имеются ли какие-либо доступные наблюдению различия между образами, относящимися к будущему, и образами, относящимися к прошлому. В результате оказалось, что даже при самом тщательном наблюдении невозможно заметить такого рода отличительные черты.

Однако в ходе эксперимента мне приснилось три особенно впечатляющих сна, которые лучше вкратце описать.

Первый из них служит ярким примером ассоциативной цепи, протянувшейся из «прошлого» в «будущее». Связующим звеном стал образ пролитых чернил. Он фигурировал сразу в двух реальных эпизодах.

Реальное событие (1)перед сновидением. Наблюдая за своим другом, заправлявшим на столе авторучку, я думал о том, что он прольет чернила.

Реальное событие (2)после сновидения. Я читал французский детектив. Сыщик против обыкновения казался крайне некомпетентным, и с приближением сюжета к развязке я начал спрашивать себя, когда же, наконец, он обнаружит хоть какой-нибудь признак мастерства, чтобы оправдать доверие читателей.

И вот в момент denouement он, намеренно споткнувшись, пролил чернила на стол, за которым сидел негодяй. Тот в страхе запачкать одежду отпрянул назад, вскинув вверх руки. Сыщик тут же схватил его за руку. обмакнул его ладонь в чернила и прижал ее к листу промокательной бумаги, заполучив таким образом отпечатки пальцев. Затем с торжествующим видом он изобличил преступника.

Сновидение между двумя реальными событиями. Знаменитый сыщик вознамерился продемонстрировать нам свое мастерство. Мы ждали уже довольно долго, а он все не спешил развеять иллюзию своей некомпетентности. Затем он притворно споткнулся и чернилами из авторучки облил преступника, которого затем торжественно изобличил.

Второй сон также дает пример ассоциативной цепи, но на этот раз связующее звено — охота с револьвером на опасного зверя — проступило еще рельефнее.

Реальное событие (1)перед сновидением. Я рассматривал картины, запечатлевшие львиную охоту. В то время мой брат намеревался присоединиться к экспедиции охотников, и я стал думать о том, какое огнестрельное оружие ему следовало бы взять с собой. Размышляя о достоинствах и недостатках различных видов оружия, я вспомнил об огромном семизарядном револьвере, который я видел в одном из оружейных магазинов Парижа. Считалось, что именно такого рода устройство должно быть неотъемлемой частью снаряжения современного охотника на львов. Я немного позабавился, представляя, каково охотиться на львов, имея такой револьвер.

Реальное событие (2)после сновидения. Читал книгу Ethel Sidgwick «Hatchways». В двух главах рассказывалось о леопарде, убежавшем из зверинца. Леопард появился в окрестностях загородного дома, где школьники устроили нечто вроде пикника, и задрал козу. По ходу сюжета главного героя спасает из лап хищника удалившийся от дел геологоразведчик: он подоспел как раз вовремя и двумя выстрелами из одолженного у кого-то револьвер убил зверя.

Сновидение между двумя реальными событиями. Из окна загородного дома я увидел голову и гриву мчавшегося по полю льва. В округе поговаривали, будто он сбежал из зверинца и задрал козу. Мне стало интересно узнать, смогу ли я из окна убить зверя с помощью револьвера. Но расстояние было слишком большим. Тогда я решил залечь вдоль дороги, ведущей через поле и ждать, пока зверь не пробежит мимо. Однако потом мне показалось, что следует вооружиться чем-нибудь получше револьвера, и я вышел из дома в надежде раздобыть ружье.

Третий пример дал архетип «интеграции», компоненты которой относились к впечатлениям, полученным до и после сновидения.

Реальное событие (1)до сновидения. В саду, прилегающем к гостинице, где я находился, я увидел дно — без бортов — старой маленькой плоскодонки.

Реальное событие (2)после сновидения. Моя сестра уговорила меня пойти с ней на одну из выставок мотоциклов «Олимпия». Ей хотелось знать мое мнение по поводу понравившегося ей небольшого скутера. Эта изящная вещица под названием «Юнибус» совершенно не походила на другие демонстрировавшиеся скутеры, так как была сконструирована по принципу легкового автомобиля и имела вал, коробку передач и прочие соответствующие приспособления, а также маленькое сиденье необычной формы (во всех скутерах, которые мы видели до этого, человеку приходилось стоять на платформе), снабженное щитом для прикрытия дамского платья. Я указал своей сестре на преимущества последней детали и добавил, что на обычном скутере ее ботинки насквозь промокнут и запачкаются грязью. Когда я делился с ней своими соображениями, у меня на мгновенье возникло давно знакомое мне странное ощущение: это уже когда-то было. Отлично понимая, что оно означает, я принялся за работу и вскоре вспомнил забытый образ. Он относился к сновидению, которое я, к счастью, записал. Вернувшись домой, я просмотрел свои записи и выяснил, что сделал их два года назад.

Сновидение между двумя реальными событиями. Мне приснилось, будто моя сестра едет по улице в очень необычном миниатюрном автомобиле. (Я зарисовал его — то была точная копия «Юнибуса», но без щита.) Я кричу ей что-то насчет опасности промочить ботинки и замечаю, что уровень воды на дороге достиг низкой овальной платформы автомобиля.

Судя по записям, платформа представляла собой кусок плоскодонки, которую я видел дней 9— 10 назад.

Раз уж мы перешли к теме связи между сновидениями и реальными событиями, разделенными большими промежутками времени, стоит поведать о самом удивительном случае, когда оказалось, что сновидение и реальное событие разделяет около 20 лет.

Реальное событие (1)до сновидения. В возрасте 12–14 лет я с огромным интересом прочел книгу Жюля Верна «Небесный корабль». Те, кто знаком с ней, вероятно, помнят иллюстрации к придуманному автором летающему аппарату. На них был изображен длинный темный корпус, по размерам и форме напоминающий современный «Дестройер», но в отличие от последнего он имел таранный нос. Эта штуковина, словно по ошибке вынырнувшая из воды и взмывшая в небо, поддерживалась лишь крошечными воздушными винтами, укрепленными на тонких металлических мачтах. Крыльев или чего-либо подобного у аппарата не было.

Реальное событие (2)после сновидения. Лет 20 спустя, в 1910 г., я совершал свой первый решающий полет на первом аэроплане, обладавшем полной собственной устойчивостью.

Событие было волнующим. Машина слишком быстро оторвалась от земли, подпрыгнула и, когда я наконец пришел в себя, с ревом равномерно начала набирать высоту уже за пределами аэродрома. Я предоставил машину самой себе; и так мы летели до тех пор, пока двигатель не заглох (в те времена на это уходило три минуты). Ощущение было в высшей степени необычным. Машина, подобно всем другим выполненным по моим проектам, не имела хвоста и по форме напоминала — если смотреть снизу — широкий наконечник, но без древка. Она двигалась острием вперед, а к острию было прикреплено нечто вроде открытого (беспалубного) челнока, сделанного из белой парусины, натянутой на легкий деревянный каркас. Я праздно сидел в машине и с высоты 300 футов обозревал резвящиеся внизу стада. Основная часть аэроплана находилась вне поля моего зрения, так что казалось, будто я лечу в открытом челноке через пустоту.

Сновидение между двумя реальными событиями. Через несколько дней после того, как я, еще будучи ребенком, прочел книгу Жюля Верна, мне приснилось, что я изобрел летательный аппарат и летал на нем. Надо отметить, что тогда я и не представлял себе иного летательного аппарата, кроме огромного металлического «небесного корабля», поддерживаемого воздушными винтами. Однако, в приснившемся мне сне я сидел в маленькой открытой лодке, сделанной из какой-то беловатой материи, прикрепленной к деревянному каркасу.

Здесь, по-видимому, следует оговориться, что характерный для биплана «Данн» лодкообразный дирижабль появился не из-за смутного воспоминания об этом сне. Мои ранние летательные аппараты не имели подобного устройства. Оно было результатом дальнейших раздумий и предназначалось для уменьшения «лобового сопротивления», поскольку считалось, что именно в этом месте сопротивление оказывает отрицательное воздействие на стабильность аппарата.

О приснившемся мне в детстве сне я никогда не забывал и не без забавы вспомнил о нем в 1901 г., когда, получив отпуск по болезни, я всерьез занялся изобретением приспособления, которое было бы «тяжелее воздуха» и помогло бы решить важную военную проблему — проблему разведки. Но так как сон казался мне вполне естественным для маленького мальчика, я тогда не придал никакого значения внешнему облику приснившегося аппарата, подтверждением чему служит тот факт, что соответствующее конструкторское решение было найдено только десять лет спустя. И я отогнал от себя мысль о сновидении как несущественную. Лишь недавно я осознал, что подтверждающая деталь — маленькая, белая, открытая лодка — дает основания считать сон предвосхищением будущего события.

* * *

Если внимание сновидца странствует по ассоциативной сети, полностью игнорируя «настоящее», то неудивительно, что оно неожиданно наталкивается на какой-нибудь образ, отстоящий от нас на много лет «вперед». Действительно, именно этого и следовало бы ожидать, поскольку в своем «обратном движении» внимание часто натыкается на образы, отстоящие от нас на много лет «назад».

Однако, когда речь заходит о количественном соотношении образов из прошлого и образов из будущего в определенном ряду сновидений, легко попасть впросак. Ибо образы, относящиеся к событиям, которые отодвинуты от нас далеко «назад», можно опознать и подсчитать, тогда как образы, относящиеся к событиям, которые отодвинуты от нас на такое же расстояние «вперед», не поддаются идентификации. Поэтому единственный способ подвести итог — ограничиться при подсчетах несколькими днями в обоих направлениях. Следует исключить из подсчетов такие образы (неважно, касаются ли они будущего или прошлого), как образы друзей и бытовых сцен. А образы, предположительно относящиеся к прошлому, необходимо подвергнуть столь же тщательному изучению, как и образы, предположительно относящиеся к будущему. Тогда совпадения в обоих направлениях приобретут одинаковую весомость.

Ведя подсчеты описанным выше способом, я обнаружил, что количество образов, неоспоримо относящихся к ближайшему будущему, практически равно количеству образов, столь же неоспоримо относящихся к недавнему прошлому.

 

ГЛАВА XIII

Но почему только в сновидениях? Вот вопрос, тормозивший продвижение вперед. Если предположить, что время сводится к чему-то, находящемуся исключительно в «настоящем», то пред-образы должны быть доступны человеку для наблюдения как во сне, так и наяву. Почему же только во сне?

Стыдно признаться, сколько времени прошло, прежде чем я понял, что, формулируя этот вопрос, я считал его уже решенным. Осознав это, я тут же приступил к эксперименту.

Немного поразмыслив, я решил, что для проведения «эксперимента наяву» проще всего взять книгу, которую собираешься прочесть через несколько минут, сосредоточенно подумать о ее названии — оно даст вам начальную идею, имеющую связь с содержанием книги, — и подождать, пока благодаря простой ассоциации не появятся обрывки образов.

Вы, замечу, можете сэкономить массу времени, если сразу отбросите все образы, относящиеся, по вашему убеждению, к прошлому. Кроме того, вы можете в большей степени полагаться на свою память об образах, если они явились вам не во сне, а тогда, когда вы пребывали в состоянии бодрствования и бдительности. Тем самым вам не придется утруждать себя пространными записями — достаточно будет краткой заметки о каждом образе.

Мой первый эксперимент давал великолепные результаты до тех пор, пока я не обнаружил, что прежде уже читал выбранную для опыта книгу.

Однако он оказался поучительным, ибо демонстрировал ту неимоверную трудность, с которой бодрствующее сознание освобождается от воспоминаний. Тогда большая часть времени ушла у меня на то, чтобы отбросить образы прошлого и начать эксперимент заново, в некоторой степени уже очистив свой ум.

Помимо образов, относящихся к книге (давно прочитанной), у меня возникло только несколько идей, в основном связанных с Лондоном и внешним и внутренним убранством клубов. Единственным исключением было слово «woodknife» {«деревянный нож»), пришедшее мне на ум неизвестно откуда. После некоторых размышлений я убедился, что мне ни разу в жизни не встречалось подобное слово; и я записал его.

Через два или три дня я неожиданно отправился в Лондон, где посетил свой клуб. За неимением каких-либо более интересных дел, я зашел в библиотеку, взял недавно опубликованный роман и попытался провести второй эксперимент, но безрезультатно. За 15 минут мне удалось отследить только восемь образов, которые принадлежали к «прошлой» половине ассоциативной сети. Один из них касался охоты на кенгуру в Австралии — всадники и собаки в суматохе преследуют скачущее животное. Другой образ содержал одно-единственное слово — «нарвал». Не обнаружив в книге никаких соответствий, я вскоре отбросил ее в сторону.

Затем я проследовал в небольшую внутреннюю библиотеку — идеальное место для того, чтобы вздремнуть. Я устроился в удобном кресле и вооружился томиком R.F. Benton'a под названием «Book of the Sword», открыв его на середине и сделав вид, будто читаю.

Мой взор мгновенно упал на миниатюрное изображение старинного кинжала. Под картинкой стояла надпись «Нож (дерево)» «Knife (wood)». Это меня заинтересовало, и я начал было листать книгу, но через минуту вернулся на страницу 11. Там я наткнулся на упоминание о роге нарвала. Продолжив чтение, я увидел на следующей странице слова: «"Дружище кенгуру" длинным когтем мощной задней ноги вспорол живот не одному верному псу».

Эта попытка не дала никаких убедительных доказательств, однако в ней было нечто, будоражащее мысль — такое ощущение возникает, когда ожидаешь решающего результата при проведении «экспериментов во сне». Это вдохновило меня на продолжение эксперимента.

Я взял книгу баронессы von Hutten «Julia». Я исписал четверть листа почтовой бумаги, и подходящими оказались всего два слова «розовый дом»; в книге тоже упоминались «розовые дома» (не слишком удачная попытка).

Следующей стала книга Amold'a Bennett'a «Riceyman Steps». Мне пришло в голову лишь несколько идей, уместившихся в трех строчках. В частности, я записал «Я уполномочен заявить». Раскрыв книгу, я прямо в первом абзаце нашел слова: «Сам он был явно уполномочен заявить».

Затем я обратился к книге Mason'a «House of the Arrow». На этот раз я решил изменить порядок проведения эксперимента. Я заглянул в самое начало книги и отыскал имя одного из персонажей. Мне казалось, что по сравнению с названием книги имя героя, которое, вероятно, будет упоминаться в тесной связи со многими эпизодами сюжета, — более подходящее ассоциативное звено.

Не знаю, знаком ли читатель с указанной книгой. Если нет, то мне очень не хотелось бы лишить его возможности сполна насладиться первоклассным детективом. Поэтому здесь я лишь отмечу, что узловым моментом всей интриги, стержнем сюжета являются часы, показывающие половину одиннадцатого, причем эта деталь всплывает только в середине повествования.

Персонаж, имя которого я выбрал в качестве ассоциативного звена, постоянно сопровождал сыщика в ходе расследования. Когда я сосредоточился на этом персонаже, первым образом, возникшем у меня в уме и зафиксированным на бумаге, стал образ часов, показывающих половину одиннадцатого.

Во время эксперимента с книгой лорда Dunsany «The King of Elfland's Daughter» я записал: «Высокие хрустальные скалы глядятся в темное море. Над морем танцуют светляки». Неплохое описание ночного пейзажа, изображенного автором в книге. Там говорилось о высоких хрустальных скалах, глядящих вниз, на окутанную туманом равнину, над которой в замысловатом танце движутся огни страны эльфов.

Затем я выбрал книгу Snaith'a, взяв в качестве ассоциативного звена имя героини. На этот раз меня постигла неудача. Однако в середине эксперимента у меня возник очень странный образ — зонт с совершенно гладкой, прямой, тонкой ручкой, служившей простым продолжением основного стержня и по форме и размерам напоминавшей наконечник зонта. Этот зонт в сложенном виде стоял без всякой поддержки на тротуаре близ отеля «Пикадилли», повернутый наконечником вверх и ручкой вниз.

На следующий день я проезжал мимо этого места на автобусе. Мы уже приближались к отелю, когда мой взгляд упал на весьма эксцентричного вида особу, шагавшую в направлении движения автобуса по тротуару со стороны отеля. На пожилой даме было надето причудливое черное платье ранневикторианской эпохи и шляпка с полями. Она держала зонтик, тонкая, гладкая, неполированная ручка которого служила простым продолжением основного стержня и по форме и размерам напоминала наконечник. Она использовала зонт — в сложенном виде, разумеется — в качестве трости, сжимая его в руке так, как паломник сжимает свой посох. Но зонт был перевернут. Она держала его за наконечник, а ручкой постукивала по тротуару.

Не стоит и говорить о том, что прежде я никогда не встречал человека, который использовал бы зонт подобным образом.

* * *

Эти эксперименты показали, что, умея устойчиво и прочно удерживать внимание на поставленной цели, человек может с одинаковой легкостью наблюдать «феномен» и во сне и наяву. Однако удерживать внимание не простое дело. Конечно, для этого не нужно обладать каким-то необычным даром. Но совершенно необходимо научиться — путем долгих тренировок — контролировать свое воображение. Поэтому желающим просто удостовериться в существовании «феномена» я порекомендовал бы проводить эксперимент на основе записей о сновидениях, а не образов бодрствующего сознания.

Однако в плане изучения проблемы «эксперимент наяву» имеет особую ценность, поскольку позволяет человеку наблюдать многое из того, что делает его сознание. Да и сюжеты сновидений не обременяют экспериментатора.

Сам я приступил к подобного рода эксперименту прежде всего с целью обнаружить барьер (если таковой имеется), отделяющий наше знание о прошлом от нашего знания о будущем. И — удивительная вещь! — оказалось, что такого барьера, по-видимому, вообще не существует. Нам нужно просто пресечь любые явные мысли о прошлом — и тогда отдельными вспышками начнет проступать будущее. (Ибо именно к этому в конечном счете приведет вас эксперимент, каким бы трудным и мучительным он ни был.) Когда кто-нибудь пытался проследить «цепочку воспоминаний» из прошлого в будущее, он натыкался не на задерживающий барьер, а на абсолютную пустоту. Более того, я открыл (с помощью отдельного эксперимента), что, позволяя вниманию перемещаться от одного образа к другому, явно с ним связанному, остаешься, так сказать, в «прошлой» половине сети. Внимание там, словно в своей епархии. Ассоциативно связанные между собой образы легко и быстро сменяют друг друга; а внимание скользит без всякого видимого усилия или усталости.

Только отвергнув явные ассоциации с предыдущим образом и дождавшись момента, когда их место займет нечто, явно с ними не связанное, внимание получает возможность преодолеть разделительную черту.

 

ГЛАВА XIV

Мне осталось описать еще один сон. Он не дает неопровержимого доказательства, но сила его убедительности настолько велика, что он заслуживает серьезного рассмотрения. Если сон, размышлял я, действительно относится к будущему, то он не укладывается в рамки гипотезы, которой я придерживался в то время. Это побудило меня отказаться от нее и вернуться к моей прежней теории, что принесло мне удачу.

Сон приснился мне ночью, а утром, одеваясь, я занимался тем, что отслеживал длинную цепочку воспоминаний о школьных годах. Строго логическая последовательность событий привела меня к эпизоду с осой. В детстве я страшно боялся этих насекомых, и находиться в комнате вместе с хотя бы одним представителем их рода было для меня сущим мучением. Теперь вообразите тот ужас, который я испытал, когда в комнату, где я обедал, через открытое окно влетела огромная оса. Опустившись мне на шею, она начала медленно ползти за мой итонский воротничок. Я сидел, побелев как полотно, а учитель умолял меня не двигаться, что, впрочем, было совершенно излишне. Я до сих пор помню жуткое ощущение от мягких, легких передвижений насекомого. И вот 44 года спустя я, подведенный цепочкой мыслей к тому давнему эпизоду, вновь попытался припомнить ощущение от прикосновения лапок ползущей осы. В этот момент я причесывался; и как только я провел расческой по определенному месту на макушке головы, ночной сон тотчас всплыл в моем сознании. Во сне у меня возникло ощущение, будто что-то запуталось в моих волосах в указанном выше месте на макушке головы. Я был убежден, что там ползала оса, и позвал своего приятеля, чтобы тот вытащил ее.

Итак, если рассматривать этот сон как предвосхищение будущего, иначе говоря, как еще один пример «феномена», то необходимо принять во внимание следующие факты.

Одновременное представление сознанию чувственного впечатления — прикосновения расчески к голове — и запечатленного в памяти образа — ощущения от прикосновения лапок осы — служит достаточно наглядным примером ассоциации по смежности. Но перед тем, как эта ассоциация образовалась, она прел-стала в сновидении в форме интеграции.

Любопытное смешение событий!