У самой излучины ручей размыл поросший травой берег.

Грунт осыпался, мало-помалу образовалась подводная песчаная отмель, за которой поток лениво завихрялся под нависшей над ним ивой. Сюда часто затягивало речной мусор, и он подолгу плавал кругами, пока изменчивое течение или порыв ветра не освобождали его из ловушки. Но летом цветущие водоросли помогали водовороту надежно удерживать свою добычу.

Майским утром, в пятницу, облокотившись на перила деревянного мостика над ручьем, Артур Шоу любовался открывающимся видом. Под лучами солнца вода превратилась в прозрачный мед, над которым взад и вперед летали ярко-красные стрекозы. Ветерок приносил миндальный аромат белых соцветий таволги, кипенью стелившейся по соседнему лугу. Журчащий ручей струился в лесной тени мимо поросших мхом валунов известняка, выходящего кое-где на поверхность. Дальше, у излучины, покачивался в потоке ворох желто-белых лютиков.

Артуру вспомнились далекие годы юности. Бойн был совсем иным, пока ради полевой дренажной системы люди не загубили его русло, а вместе с ним островки, запруды и водяные мельницы.

Перепутавшиеся стеблями лютики напомнили Артуру о любимой картине — Офелия на траурном ложе из цветов, плывущем по реке. Как кто-то любит натюрморты или зимние пейзажи, так Артура влекли полотна с изображением реки, и тем сильнее, чем сюжет был трагичнее. Хотя стареющий мистер Шоу жил в двадцать первом веке, сердце его было истинно викторианским — мягкость и нежность под стальной оболочкой.

Он недолго предавался воспоминаниям и уже хотел продолжить прогулку по Брукфилдскому саду, когда заметил какой-то блеск в воде неподалеку. Сойдя с мостика, Артур прошел несколько метров вдоль берега. К его огорчению, на дне лежала пивная банка, отражавшая солнечные лучи. Как тут не стать брюзгой? То, что подростки проносили в сад выпивку, было, конечно, плохо, но бросать в ручей мусор — совсем уж никуда не годится. Шумно возмущаясь загрязнением планеты, нынешняя молодежь заботилась о родных ручьях и реках ничуть не больше вандалов двадцатого века, давших официальное согласие на постепенное уничтожение Бойна.

А потом Артур приметил кое-что еще; точнее, учуял. И сперва подумал, что причина запаха — мертвая овца или ягненок. Во время весенних паводков животные, случалось, тонули, их уносило течением и затягивало в водоворот у излучины.

Ему было видно, что в водорослях что-то запуталось, довольно объемное, только точно не овца — скорее мешок. Над ним роились и жужжали стаи мух. Кто-то утопил выводок котят, решил Артур и, слегка согнувшись, пробрался под ветками ивы к краю берега.

У него была с собой трость, он опирался на нее во время прогулок — после того как с ним случился удар. Не без труда сполз он с берега вниз на полоску сухого песка и толкнул мешок тростью. Вместо того чтобы освободиться от опутавших его водорослей, мешок повернулся вокруг собственной оси, и Артур увидел, что скрывалось под водой.

Ступня. Несомненно, женская — на некоторых ногтях сохранился пурпурный лак. Кожа была покрыта странными крапинами, как оперение у сороки. Он прищурил глаза, полагая, что всему виной игра света от проникающих сквозь листву солнечных лучей.

Но пятнистая кожа была не единственной странностью. На картине Милле лицо Офелии обращено к небу, длинные локоны плавают в воде. Лица женщины видно не было — вернее, так он вначале подумал, но после того как распухший торс еще раз повернулся в потоке, понял, что головы у трупа нет — лишь пара шейных позвонков между плечами.